Адское Воинство Варгас Фред

XXV

Перед дверью гостиницы Лео их ждали Вейренк и Кромс. Вечер был теплый, тучи в конце концов унеслись, чтобы пролиться дождем где-то далеко отсюда. Вейренк и Кромс вынесли на улицу стулья и курили, сидя в темноте. Вейренк внешне казался спокойным, но Адамберга это не могло обмануть. Лицо лейтенанта с классически правильными чертами, округлое, налитое, уютное, мягко прорисованный овал, на котором не было ни единого бугорка, — это лицо сейчас превратилось в плотный сгусток энергии и решимости. Данглар быстро пожал руку лейтенанту и зашел в дом. Был уже второй час ночи.

— Можно погулять по полям, — предложил Вейренк. — Оставь телефоны здесь.

— Хочешь увидеть, как двигаются коровы? — сказал Адамберг, беря у него сигарету. — Знаешь, здесь коровы совсем не такие, как у нас, они почти неподвижные.

Вейренк сделал знак Кромсу, чтобы тот шел с ними, и заговорил, только когда они отошли достаточно далеко от дома.

— Был звонок из министерства, — сказал он, остановившись у живой изгороди. — Звонок, который мне не понравился.

— Что конкретно тебе не понравилось?

— Агрессивный тон. Им непонятно, почему Мо до сих пор в бегах. Он без денег, повсюду есть его фотографии — куда он мог деться? Вот что они говорят.

— Ну, агрессивно они вели себя с самого начала. Видно, на этот раз тон был не просто агрессивный. Что же тебя в нем насторожило?

— Ирония, ехидство. Парень, который со мной говорил, звезд с неба не хватает. Если подобные люди знают какой-то секрет, их так распирает от гордости, что они не в состоянии это скрыть.

— Какой, например, секрет?

— Например, что-то про тебя. Я не знаю в точности, как объяснить это ехидство, этот едва сдерживаемый восторг, но у меня четкое ощущение, что им примерещились какие-то гадости.

Адамберг протянул руку за зажигалкой.

— Гадости, которые примерещились и тебе?

— Это не имеет значения. Единственное, что я знаю, — твой сын приехал сюда вместе с тобой и Дангларом, но на другой машине. Они, как ты догадываешься, тоже это знают.

— Кромс готовит фоторепортаж о гниющих листьях для одного шведского журнала.

— Да, это очень интересно.

— Если Кромсу подвернулась возможность заработать, он ее не упустит. Что поделаешь, он такой.

— Нет, Жан-Батист, Армель не такой. И еще: я не видел в доме голубя. Что вы с ним сделали?

— Ничего. Он улетел.

— Очень хорошо. И все-таки почему Кромс приехал на другой машине? В твоем багажнике не хватило места для трех сумок?

— К чему ты клонишь, Луи?

— Пытаюсь объяснить тебе, что им что-то примерещилось.

— А именно?

— Что Мо как сквозь землю провалился. И это наводит на размышления. Что слишком много голубей улетело от хозяев. Думаю, Данглар в курсе дела. Он совершенно не умеет притворяться. С тех пор как сбежал Мо, у него вид взволнованной курицы, которая высиживает страусиное яйцо.

— Тебе слишком много всего мерещится. Неужели я, по-твоему, способен на такую глупость?

— Вполне способен. Но я не сказал, что это глупость.

— Договаривай, Луи.

— Думаю, скоро они явятся сюда. Я не знаю, где ты спрятал Мо, но считаю, что ему сегодня же надо перебраться в другое место. Желательно куда-нибудь подальше.

— Но как? Если ты, я или Данглар уедем из Ордебека, для них это будет сигналом к действию. Нас тут же сцапают.

— А твой сын? — спросил Вейренк, глядя на молодого человека.

— По-твоему, я стану впутывать его в эту историю?

— Уже впутал.

— Пока против него нет никаких весомых улик. А вот если его прихватят за рулем машины, в которой будет сидеть Мо, он сразу угодит в каталажку. Похоже, твои ощущения тебя не обманывают, а раз так, нам придется сдать Мо. Отвезем его километров за сто от города, и пусть он даст себя арестовать.

— Ты же сам говорил: если только он попадет в лапы следователей, ему крышка, там все решено заранее.

— Тогда что ты предлагаешь?

— Кромс должен вывезти его сегодня. Ночью на дорогах гораздо меньше патрулей, а из тех, что есть, большинство никуда не годится. Устают люди.

— Согласен, — сказал Кромс. — Все нормально, — остановил он Адамберга, который рванулся к нему. — Я вывезу парня. Куда ехать, Луи?

— Ты знаешь Пиренеи не хуже нас, а стало быть, знаешь, как по горным дорогам пробраться в Испанию. Поезжай в Гранаду.

— А там?

— Там ты затаишься до следующего приказа. Я тебе принес адреса нескольких отелей. А еще — комплект номерных знаков, водительские права, деньги, два удостоверения личности, кредитную карту. Когда будете далеко отсюда, остановитесь где-нибудь на обочине, и пусть Мо подстрижет волосы, как положено хорошему мальчику.

— Вот доказательство, что это не он поджег «мерседес», — сказал Кромс. — Когда его арестовали, волосы у него были длинные.

— И что? — спросил Адамберг.

— А ты знаешь, почему его прозвали Момо Фитиль?

— Потому что он использует фитиль, когда поджигает машины. Чтоб интереснее было.

— Нет. Его так прозвали потому, что при каждом поджоге вспыхнувший огонь опаляет ему волосы. И чтобы скрыть это, ему после каждого раза приходится стричься совсем коротко.

— Ладно, Армель, — сказал Вейренк, — сейчас нам не до этого. Где ты его спрятал, Жан-Батист? Далеко отсюда?

— В трех километрах, — сказал несколько ошарашенный Адамберг. — Если ехать через рощу, то в двух.

— Едем туда. Пока ребята будут собираться, мы поменяем знаки на машине и сотрем отпечатки.

— Надо же. Именно сейчас, когда он только-только научился рисовать, — посетовал Кромс.

— Да, именно сейчас, когда выяснилось, что братья Клермон вроде бы ни при чем, — сказал Адамберг и раздавил каблуком окурок.

— А малыш? — спросил вдруг встревоженный Кромс. — Что с ним будет?

— Ты увезешь его в Гранаду. Мы же договорились.

— Нет, я про Эльбо. Что с ним будет?

— Голубь останется с нами. Нельзя брать его с собой, тебя мигом опознают.

— Ему еще какое-то время надо будет дезинфицировать лапы. Раз в три дня. Обещай мне, что не забудешь об этом, обещай, что будешь о нем заботиться.

В четыре утра Адамберг и Вейренк смотрели вслед удаляющимся задним фарам машины, а у их ног стояла клетка, в которой ворковал голубь. Адамберг дал сыну с собой полный термос кофе.

— Надеюсь, ты не зря заставил его уехать, — тихо сказал Адамберг. — Надеюсь, ты не отправил его навстречу гибели. Им ведь придется гнать машину всю ночь и весь день. Они будут без сил.

— Беспокоишься за Армеля?

— Да.

— У него все получится.

— Как они догадались насчет Мо?

— Ты слишком скоро провернул дело. Без единой ошибки, но слишком уж скоро.

— У меня не было времени. И выбора тоже.

— Знаю. Но ты зря затеял это втайне от всех.

Надо было позвонить мне.

XXVI

Граф принялся за дело. Переговоры заняли у него весь вечер и продолжились на рассвете. Достигнутый результат убедительно доказывал силу его привязанности к старой Леоне: уже в половине двенадцатого врача тайно доставили в ордебекскую больницу. Вальрэ разбудил старика-судью в шесть утра, повелительным тоном объяснил, что от него требуется, и через три часа ворота тюрьмы Флери распахнулись, чтобы пропустить кортеж автомобилей, увозивший заключенного в Нормандию.

Две машины без отличительных знаков встали на парковку для медицинского персонала, где их не могли видеть случайные прохожие. Врача сопровождали четверо конвойных, по два с каждой стороны, он был в наручниках. При виде его здорового, более того, жизнерадостного лица Адамбергу стало немного легче. Он беспокоился: Кромс не давал о себе знать, да еще Ретанкур упорно молчала. Впервые за все время у него закралась мысль, что Ретанкур, его боевая торпеда, прошла мимо цели либо по каким-то причинам не сработала. Возможно, это подтверждало гипотезу графа. Если Ретанкур ничего не нашла, значит находить было нечего. Помимо одного-единственного факта, за который ухватился комиссар, — позднего возвращения Кристиана домой, — братья Клермон не дали никаких поводов для подозрений.

Врач своей раскачивающейся походкой двинулся к Адамбергу. Он был опрятен, прилично одет. В тюрьме он не потерял ни грамма веса, скорее, даже наоборот, поправился.

— Спасибо за прогулку, Адамберг, — сказал он, пожимая руку комиссару. — Выезд на природу всегда освежает. Пожалуйста, не называйте меня здесь моим настоящим именем, я хочу, чтобы оно осталось незапятнанным.

— Как же мне вас называть? Доктор Эльбо — это вас устроит?

— Вполне. А как насчет шума в ушах? Он вас еще донимает? Я ведь успел провести с вами только два сеанса.

— Все прошло, доктор. Бывает, правда, легкий свист в левом ухе, но очень редко.

— Ну, это безделица. Я избавлю вас от нее еще до того, как вернусь обратно с этими господами. А что там с котенком?

— После вашего ухода маленькая Шарм вовсю начала сосать мамино молоко. А как вам в тюрьме? За все время, что вы там, у меня не было возможности съездить повидаться с вами. Извините.

— Что вам сказать, мой друг? У меня нет ни минуты свободной. Я лечу директора — его мучают застарелые боли в спине, лечу заключенных — у кого-то депрессивная соматизация, а у кого-то пышным цветом расцвели детские психотравмы, — должен признать, попадаются интереснейшие случаи, и надзирателей — среди них много наркозависимых, и многие страдают от постоянно сдерживаемого стремления к насилию. Я поставил условие: буду принимать только пять человек в день, и ни одним больше. Конечно, денег я с них не беру, не имею на это права, но они находят способы отблагодарить меня. Удобная камера, смягчение режима, приличная еда и сколько хочешь книг, — в общем, мне не на что жаловаться. У меня такой обширный материал для наблюдения, что я решил написать фундаментальное исследование о психическом травматизме в тюрьмах. Но расскажите мне о вашей больной. Что произошло? Каков диагноз?

Минут пятнадцать Адамберг разговаривал с врачом в подвале больницы, а затем поднялся с ним наверх, где в коридоре, перед палатой Лео, их ждали капитан Эмери, доктор Мерлан, граф де Вальрэ и Лина Вандермот. Комиссар представил им доктора Поля Эльбо, с которого один из охранников почтительно и заботливо снял наручники.

— Этого охранника я вернул к жизни, — прошептал врач на ухо Адамбергу. — Он стал импотентом. Бедный парень был просто раздавлен. Теперь он по утрам приносит мне кофе в постель. А кто эта женщина, такая полненькая, аппетитная?

— Лина Вандермот. Это она заварила кашу. Первое нападение — на ее совести.

— Она кого-то убила? — спросил врач и бросил на Лину удивленный и неодобрительный взгляд, как будто забыл, что он сам убийца.

— Пока неизвестно. Но у нее было страшное видение, о котором она рассказала жителям Ордебека. С этого все и началось.

— Что же ей привиделось?

— Есть местная легенда про некое Адское Воинство, которое много веков подряд носится по дорогам, то ли живое, то ли мертвое, и забирает с собой плохих людей.

— Свита Эллекена? — оживился врач.

— Она самая. Вы о ней слышали?

— А кто о ней не слышал, мой друг? Стало быть, Владыка скачет на коне где-то поблизости?

— В трех километрах отсюда.

— Великолепный контекст, — произнес врач, удовлетворенно потирая руки. Адамберг вспомнил этот жест: вот так же он радовался, когда выбрал для гостя прекрасное вино. — А старая дама была среди «схваченных»?

— Нет, мы думаем, она что-то знала.

Когда врач подошел к кровати и взглянул на Леону, все еще такую же неестественно бледную и холодную, улыбка сразу исчезла с его лица, а комиссар стряхнул у себя с затылка вновь образовавшийся там электрический шарик.

— Шея болит? — тихо спросил врач, не отводя глаз от Леоны, как будто он продумывал план действий.

— Ерунда. Просто шарик электричества, он время от времени образуется на этом месте.

— Так не бывает, — пренебрежительно произнес врач. — Но этим мы займемся потом, случай вашей старушки гораздо серьезнее.

Он попросил четверых охранников отойти к стене и соблюдать полную тишину. Мерлан очень натурально изображал на лице недоверие и насмешку — в общем, вел себя как типичный ценагоп. Эмери стоял едва ли не навытяжку, словно на параде перед императором. Граф, которому разрешили сесть, сцепил руки, чтобы они не дрожали. Лина стояла за его стулом. Адамберг почувствовал, как у него в кармане завибрировал телефон, тот, что использовался для секретных разговоров. Он сжал телефон в руке и краем глаза взглянул на сообщение: «Они здесь. Обыскивают дом Лео. ЛВБ». Незаметно для остальных он показал сообщение Данглару.

Пускай обыскивают, сказал он про себя и с огромной благодарностью подумал о Вейренке.

Врач положил свои громадные ручищи на голову Леоны и долго словно бы во что-то вслушивался, потом положил руки ей на шею и, наконец, на грудь. Затем молча подошел к кровати с другой стороны, взял в руки тощие ступни больной и несколько минут с небольшими перерывами ощупывал и разминал ей пальцы. После этого он подошел к Адамбергу.

— Тут все умерло, Адамберг, полностью. Предохранители полетели, контуры разомкнуты, среднестенная и церебральная фасции заблокированы, мозг не получает нужного количества кислорода, в дыхательной системе декомпрессия, пищеварительная система не действует. Сколько ей лет?

— Восемьдесят восемь.

— Ясно. Мне надо провести первоначальный сеанс лечения, это займет примерно сорок пять минут. Потом следующий, более короткий, где-то в пять часов. Это возможно, Рене? — спросил он у старшего охранника.

Старший охранник, он же бывший импотент, утвердительно тряхнул головой. Он смотрел на врача с благоговением.

— Если лечение поможет, недели через две мне надо будет приехать опять, чтобы стабилизировать результат.

— Нет проблем, — звенящим от напряжения голосом заверил его граф.

— А сейчас, если вы не против, я хотел бы остаться наедине с больной. Доктор Мерлан может остаться, но при условии, что он отбросит иронию, пусть и безмолвную. В противном случае я и его попрошу выйти.

Четверо охранников посовещались, посмотрели на графа — в его взгляде был приказ, на Эмери — в его взгляде было сомнение, и в итоге старший охранник Рене дал свое согласие:

— Мы будем за дверью, доктор.

— Разумеется, Рене. Хотя в палате, как я полагаю, есть две видеокамеры.

— Точно, — подтвердил Эмери. — Мера предосторожности.

— Так что вылететь отсюда через окно я не смогу. Впрочем, у меня нет такого желания, случай исключительно интересный. У нее всё в рабочем состоянии, но ничего не работает. Это, несомненно, результат страха, который она испытала и который, воздействуя на инстинкт самосохранения, парализовал все жизненные функции. Она не хочет снова пережить момент нападения, снова оказаться лицом к лицу с нападавшим. Из этого, комиссар, вы можете сделать вывод, что она знает, кто на нее напал, и это знание для нее невыносимо. Вот почему она убежала так далеко. Слишком далеко.

Два охранника заняли пост перед дверью палаты, двое других спустились во двор и встали под окном. Граф, прихрамывая и опираясь на трость, вышел в коридор и поманил к себе Адамберга.

— Он что, будет лечить ее одними пальцами?

— Да, Вальрэ, я же вам говорил.

— О господи!

Граф взглянул на часы.

— Прошло только семь минут, Вальрэ.

— А вы не могли бы зайти туда на минутку и посмотреть, что происходит?

— Когда доктор Эльбо занимается трудным случаем, он расходует колоссальную энергию и от напряжения весь обливается потом. Ему нельзя мешать.

— Понятно. Вы не хотите спросить, удалось ли мне отвести от вас дубинку?

— Какую дубинку?

— Которой министерство тычет вам в затылок.

— Ну, рассказывайте.

— Нелегко было уговорить сыновей Антуана. Но дело сделано. Вам дают еще неделю на поиски беглеца.

— Спасибо, Вальрэ.

— Правда, начальник секретариата министра, как мне показалось, вел себя странно. Когда он сказал, что согласен на отсрочку, то добавил: «Если мы не найдем его сегодня». Он говорил об этом Мохаммеде. Вроде бы в шутку. У них есть какая-то новая информация?

Адамберг опять ощутил на шее электрический шарик, но сейчас он давил, было почти больно. Нет, это не шарик, врач сказал, так не бывает.

— Я не в курсе, — ответил он.

— Они что, ведут параллельное расследование? За вашей спиной?

— Понятия не имею, Вальрэ.

К этому моменту спецгруппа из министерства уже успела обшарить все места, где он побывал с самого приезда в Ордебек. Гостиницу Лео, дом Вандермотов — Адамберг горячо надеялся, что Ипполит все время отвечал им своими перевернутыми словечками, жандармерию — Адамберг горячо надеялся, что Лод набросился на них. Вряд ли они заглянули в дом Эрбье, но, вообще-то, опустевшее жилье всегда притягивает полицейских ищеек. Он стал вспоминать, как вместе с Вейренком заметал следы. Отпечатки стерты, посуда вымыта очень горячей водой, постельное белье снято и отдано Кромсу и Мо, чтобы те выбросили его не раньше, чем отъедут от Ордебека километров на сто, печати на дверях восстановлены. Вот только помет Эльбо: как они ни старались, отскрести его полностью не удалось. Он спрашивал у Вейренка, почему птичий помет так трудно отчистить, но Вейренк знал об этом не больше его.

XXVII

Кромс и Мо вели машину по очереди: когда один сидел за рулем, другой отсыпался. У Мо теперь были совсем короткие волосы, очки и усы, нельзя сказать, что его внешность радикально изменилась, но, по крайней мере, он стал похож на фотографию, которую Вейренк наклеил на удостоверение личности. Мо был в восторге от этого фальшивого удостоверения, без конца вертел его в руках, разглядывал со всех сторон и думал, что полицейские здорово навострились в подделке документов, а его дружки из квартала Бют по сравнению с ними — жалкие любители. Кромс выбирал только бесплатные дороги, и первый полицейский пост они встретили на автостраде, огибавшей Сомюр.

— Притворись, что спишь, Мо, — негромко сказал он. — Когда они меня остановят, я тебя разбужу, ты спросонок будешь долго рыться в сумке и наконец достанешь удостоверение. Веди себя как парень, который не понимает, что происходит, который вообще мало что понимает. Думай о чем-нибудь простом, например об Эльбо, и полностью сосредоточься на этой мысли.

— Или о коровах, — нервным голосом ответил Мо.

— Можешь и о коровах, но, главное, не разговаривай. Только сонно кивай головой.

Два жандарма не торопясь подошли к машине: они явно изнывали от скуки и обрадовались, что смогут наконец хоть чем-то заняться. Один, тяжело ступая, с фонариком в руке обошел вокруг машины, другой посветил в лицо водителю и пассажиру и попросил предъявить документы.

— А номера-то у вас совсем новенькие, — сказал он.

— Да, — согласился Кромс, — я навесил их только две недели назад.

— Машине уже семь лет, а номера новые?

— Когда живешь в Париже, так получается, — объяснил Кромс. — То в передний буфер въедут, то в задний. Номера помялись, и я их заменил.

— Зачем? На них не было видно цифр?

— Нет, цифры было видно. Но вы же знаете, бригадир, как ведут себя люди в этом городе: если у тебя помятые номера, каждый считает, что он вправе въехать в тебя, когда будет парковаться.

— Вы не парижанин?

— Я из Пиренеев.

— Там все же лучше, чем в столице, — сказал с неким подобием улыбки жандарм, возвращая документы.

Несколько минут они ехали молча, пока бешено бьющееся сердце не вернулось к нормальному ритму.

— А ты показал класс, — выговорил наконец Мо. — Я даже не ожидал от тебя.

— Надо остановиться и обработать номера, чтобы не выглядели такими новыми. Просто несколько раз пнуть их ногой, этого будет достаточно.

— И чуть-чуть намазать сажей из выхлопной трубы.

— Заодно и перекусим. Слушай, переложи удостоверение в карман брюк. Пусть у него обомнутся края. А то у нас все такое новое, словно мы только вчера родились.

В одиннадцать утра они благополучно проехали через второй пост, возле Ангулема. В четыре часа дня Кромс остановился на горной дороге, недалеко от Ларена.

— Сейчас пора отдохнуть, Мо. Но недолго. Часок, не больше. У нас впереди граница.

— Мы уже на границе?

— Да, почти что. Мы попадем в Испанию через перевал Сок. И знаешь, что мы тогда сделаем? Мы поедем в маленькую гостиницу «Ущелье дикого коня» и пообедаем там по-королевски. А переночуем в Бердуне. Завтра нам ехать в Гранаду, это двенадцать часов пути.

— Переночуем и приведем себя в порядок. У меня такое ощущение, что от нас воняет.

— Конечно воняет. А на двух вонючих парней обязательно обратят внимание.

— Твоего отца наверняка уволят. Из-за меня. Как думаешь, ему трудно будет это пережить?

— Не могу сказать, — ответил Кромс, несколько раз глотнув воды из бутылки. — Я мало его знаю.

— То есть как? — ошарашенно спросил Мо, ухватившись за бутылку.

— Он меня нашел всего два месяца назад.

— Нашел? Ты найденыш? Надо же. А ведь ты на него похож.

— Нет, я имел в виду, что он меня нашел, когда мне было уже двадцать восемь лет. А до этого он даже не знал о моем существовании.

— Надо же, — повторил Мо, растирая щеки. — А у меня с моим отцом вышло наоборот. Он знал о моем существовании, но ни разу не пробовал меня найти.

— Мой тоже не пробовал. Я к нему заявился сам. Знаешь, я думаю, отношения с отцом у каждого непростые.

— А я думаю, что нам сейчас надо часок поспать.

Мо показалось, что он услышал в голосе Кромса надтреснутые нотки. Возможно, причиной тут был разговор об отце или просто сказывалась усталость. Он свернулся калачиком, стараясь улечься поудобнее, Кромс сделал то же самое.

— Кромс!

— Да?

— Знаешь, а я все же смогу отблагодарить твоего отца за то, что он для меня сделал. Правда, это мизерная благодарность.

— Поможешь найти убийцу Клермона?

— Нет, помогу найти того, кто связал лапы Эльбо.

— Того сукина сына?

— Да.

— Это была бы далеко не мизерная благодарность. Но ты не сможешь его найти.

— У вас дома на буфете стояла корзинка. В ней были перья. Это корзинка, в которой привезли Эльбо?

— Да, а в чем дело? — спросил Кромс, приподнявшись на локте.

— В корзине лежала веревка. Это та самая, которой были связаны лапы Эльбо?

— Да, отец сохранил ее, чтобы отдать на экспертизу. А что?

— А то, что это веревка для игры в дьяболо.

Кромс выпрямился на сиденье, закурил, дал сигарету Мо и открыл окно.