Адское Воинство Варгас Фред
— Ну пожалуйста, — настаивал Антонен.
— Может быть, и не стоит, — предостерегающе заметила Лина.
— Угребмада, онжомзов, ен ястиварноп. Все-таки он полицейский.
— Он говорит, вам, возможно, не понравится, — перевела Лина.
— Гребмада — это моя фамилия?
— Да.
— Похоже на сербский язык. Кажется, меня там называли как-то вроде этого.
— У Иппо раньше была собака, — сказал Антонен. — Его собственная, и ничья больше. Они никогда не расставались, я даже ревновал Иппо к этому псу. Его звали Шарик.
— Он его так замечательно выдрессировал.
— Рассказывай, Иппо.
— Однажды, через два месяца после того, как отец отрубил мне пальцы, он наказал меня — поставил в угол. Это было в тот вечер, когда он заставил Мартена съесть все, что накопилось в ножке стола, и я заступился за Мартена. Я знаю, мама, это пуля тогда повернулась.
— Да, мой дорогой, повернулась.
— Много раз повернулась вокруг своей оси, мама.
— Иппо забился в угол, — продолжала рассказ Лина, — обнял Шарика и прижался к нему лицом. А потом шепнул что-то ему на ухо, пес вскочил как бешеный, прыгнул на отца и вцепился ему в горло.
— Я хотел, чтобы Шарик его убил, — спокойно объяснил Ипполит. — Я приказал ему это сделать. Но Лина сделала мне знак, чтобы я его отозвал, и я дал ему команду, что все отменяется. Потом я дал ему съесть то, что оставалось в ножке стола.
— Шарику это не повредило, — прокомментировал Антонен, — а у Мартена четыре дня были рези в желудке.
— А потом, — более мрачным тоном продолжал Ипполит, — отец вышел из больницы, где ему зашили горло, взял ружье и застрелил Шарика, пока мы были в школе. А труп положил перед дверью, чтобы мы увидели его издалека, когда придем домой. И после этого граф решил забрать меня к себе. Он считал, что оставаться дома для меня небезопасно, и я несколько недель прожил у него в замке. Он даже купил мне щенка. Но с его сыном мы не поладили.
— Сын у него придурок, — сообщил Мартен.
— Ценагоп, тов но отк, — подтвердил Ипполит.
— Поганец, вот он кто, — сдержанным тоном перевела Лина.
— «Ценагоп» — очень удачное определение, — сказал Данглар с видом довольного интеллектуала.
— Из-за этого ценагопа мне пришлось вернуться домой, и мама спрятала меня под кроватью Лины. Я жил дома инкогнито, и мама не знала, как выбраться из этой передряги. Но Эллекен нашел выход, он разрубил отца надвое. И сразу после этого Лина в первый раз увидела всадников.
— Адское Воинство?
— Да.
— Как это звучит задом наперед?
Ипполит замотал головой.
— Нет. Мы не имеем права произносить имя Воинства задом наперед.
— Понимаю, — сказал Адамберг. — Через сколько дней после вашего возвращения из замка погиб ваш отец?
— Через тринадцать дней.
— Его ударили топором по голове.
— И по грудной кости, — весело добавил Ипполит.
— Зверь умер, — сказал Мартен.
— Это все пуля, — пробормотала мать.
— На самом деле, — подытожил Ипполит, — Лина не должна была говорить мне, чтобы я отозвал собаку. И все уладилось бы в тот же вечер.
— Не надо сердиться на нее за это, — сказал Антонен, осторожно пожимая плечами. — Лина очень славная, вот и все.
— Все мы славные ребята, — ответил Ипполит и покачал головой.
Когда Лина встала, чтобы попрощаться с ними, ее шаль соскользнула с плеч, и она негромко вскрикнула. Данглар галантным жестом поднял шаль и накинул ей на плечи.
— Что вы об этом думаете, майор? — спросил Адамберг, медленно шагая по дороге, ведущей к гостинице Лео.
— Возможно, это семейка убийц, — важно произнес Данглар, — очень сплоченная и наглухо отгородившаяся от остального мира. Все они безумные, одержимые, глубоко несчастные, сверходаренные и невероятно симпатичные.
— Я говорю об излучении. Вы ведь его ощутили? И это еще при том, учтите, что в присутствии братьев она старается держаться в тени.
— Ощутил, — едва разжимая губы, проговорил Данглар. — Мед у нее на груди и все такое прочее. Но это вредное излучение. То ли инфракрасное, то ли ультрафиолетовое, а может, свет черного солнца.
— Вы это говорите из-за Камиллы. Но Камилла теперь целует меня только в щеки. Легкие торопливые поцелуи, которыми она дает понять, что мы никогда больше не будем спать вместе. Это безжалостно с ее стороны, Данглар.
— Это ничтожное наказание, если вспомнить, как вы себя вели.
— Ну и что мне теперь делать, майор? Сидеть под яблоней и до скончания века ждать, когда вернется Камилла?
— Необязательно под яблоней.
— И не замечать сказочную грудь этой женщины?
— Верно, сказочную, — согласился Данглар.
— Секунду, — сказал Адамберг, остановившись посреди дороги. — Сообщение от Ретанкур. Наш броненосец погрузился в акулистую пропасть.
— Бездну, — поправил его Данглар, наклонившись к экрану телефона. — Нет такого слова — «акулистый». И потом, броненосцы не погружаются, они плавают на поверхности.
«Кр.-1 в вечер убийства вернулся очень поздно, не зная о случившемся. Реакция — естественная, могла бы подтвердить его непричастность. Но был нервозен».
«В каком смысле неврозен?» — спросил Адамберг у Ретанкур.
— Нервозен.
— Отвяжитесь, Данглар.
«Уволил горничную».
«За что?»
«Долго объяснять, не стоит».
«Объясните все же».
«Кр.-1, когда вернулся, дал лабрадору сахар».
— Что это за люди, Данглар, зачем они дают собакам сахар?
— Чтобы собаки их любили. Продолжайте.
«Лабрадор не ест. Горн. уводит пса, чтобы дать сахар. Опять не ест. Горн. ругает сахар. Кр.-1 ее увольняет в тот же вечер. Значит, нервозен».
«Потому что горн. не смогла заставить пса съесть сахар?»
«Не имеет значения. Уже сказала. Конец связи».
Навстречу им спешил Кромс с двумя фотоаппаратами через плечо.
— Заходил граф, он хочет видеть тебя после ужина, в десять вечера.
— Что-то срочное?
— Он не сказал, он вроде как распорядился.
— Какое впечатление он производит?
— Сразу видно, что граф. Немолодой, ухоженный, лысый, одет в старый синий рабочий халат. Майор, ваш цыпленок готов.
— А ты добавил сливки и пряные травы?
— Да, в последний момент, как вы сказали. Я уже отнес ужин малышу, он был в восторге. Он весь день рисовал коров цветными карандашами.
— Ну и как он рисует? Хорошо?
— Не очень. Но ведь корову нарисовать трудно. Труднее, чем лошадь.
— Быстро съедаем цыпленка, Данглар, и уходим.
XXIV
Уже стемнело, когда Адамберг остановил машину перед воротами графского замка на вершине холма, смотревшего на город Ордебек. Данглар с необычным для него проворством вытащил свое длинное туловище из машины, встал возле ворот и взялся руками за решетку. Адамберг увидел у него на лице чистый восторг: такого состояния души, без примеси меланхолии, Данглар достигал крайне редко. Комиссар мельком взглянул на большой замок из светлого камня, который для его помощника был, вероятно, чем-то вроде пирога с медом.
— Я же говорил, здешние места вам понравятся. Он старый, этот замок?
— О первых владетелях Ордебека сообщается в хрониках начала одиннадцатого столетия. Однако самым прославленным из них стал граф де Вальрэ, который в тысяча четыреста двадцать восьмом году отличился в Орлеанской битве, когда присоединился к французским войскам под началом графа Дюнуа, иначе говоря, Жана, незаконного сына герцога Людовика Орлеанского.
— Хорошо, Данглар, а замок?
— Я вам про замок и рассказываю. Сын графа де Вальрэ, Анри, построил его после окончания Столетней войны, в конце пятнадцатого века. К этой эпохе относятся левое крыло, которое вы сейчас видите, и Западная башня. Но жилое здание было основательно перестроено в семнадцатом веке, а широкие низкие порталы появились в восемнадцатом.
— Может, позвоним, Данглар?
— Тут по крайней мере три или четыре собаки, слышите, как они воют? Интересно, что творится в голове у людей, которые заводят себе столько собак.
— И кормят их сахаром, — добавил Адамберг и дернул за звонок.
Реми Франсуа де Вальрэ, граф д’Ордебек, принял их запросто в библиотеке. На нем все еще был синий полотняный халат, в котором он походил на сельскохозяйственного рабочего. Но Данглар отметил, что каждый из трех гравированных бокалов, уже расставленных на столе, стоил больше его месячной зарплаты. А напиток, которым их собирались угостить, даже если судить только по его цвету, стоил как билет на поезд от Парижа до Ордебека. Никакого сравнения с портвейном Вандермотов в простых дешевых стаканах: Данглар до сих пор чувствовал, как у него внутри все горит от этого пойла. В шкафах, по-видимому, было не меньше тысячи книг, а на стенах между ними висело штук сорок картин, от вида которых майор Данглар пришел в изумление. В общем, обстановка, какую ожидаешь увидеть в доме еще не обнищавшего аристократа, — если бы не странный беспорядок, противоречивший торжественному убранству комнаты. Здесь были резиновые сапоги, мешки с семенами, упаковки с лекарствами, пластиковые мешки, болты, ящики с гвоздями и множество бумаг, валяющихся на полу, на столах и на полках.
— Господа, — сказал граф, отложив трость и протягивая им руку, — спасибо, что выполнили мою просьбу и пришли.
Да, он был граф. Об этом свидетельствовали тон его голоса, повелительные жесты, властный взгляд и, наконец, то, что он чувствовал себя вправе показываться людям в крестьянской одежде. Но при этом каждый без труда распознал бы в нем старого нормандца, живущего в деревне, краснолицего, с грязноватыми ногтями, с веселым и одновременно непроницаемым взглядом, словно смотрящим в собственную душу. Он разлил вино по бокалам одной рукой — другой он опирался на трость — и жестом указал посетителям на стулья, предлагая им сесть.
— Надеюсь, вам понравится кальвадос, это тот же самый, что я даю Лео. Входи, Дени. Позвольте представить вам моего сына. Дени, это господа из парижского уголовного розыска.
— Я не собирался тебе мешать, — сказал Дени без улыбки, небрежно махнув рукой в знак приветствия.
Белоснежные руки с ухоженными ногтями, коренастое располневшее тело, седые, зачесанные назад волосы.
Так вот он, пресловутый «ценагоп», из-за которого юному Ипполиту пришлось раньше времени покинуть надежное убежище в замке. В самом деле, подумал Адамберг, есть в его лице что-то «ценагопское»: отвислые щеки, тонкие губы, бегающие глаза смотрят презрительно или, во всяком случае, указывают вам ваше место. Он налил себе кальвадоса скорее из вежливости, чем из желания остаться с гостями. Весь его вид говорил о том, что ему нет дела до гостей и до отца, в сущности, тоже.
— Я просто зашел сообщить, что машина Маризы будет готова завтра. Надо сказать Жоржу, чтобы он проверил, все ли там в порядке, сам я завтра весь день буду в аукционном зале.
— Ты не нашел Жоржа?
— Нет, не нашел, видимо, этот скот мертвецки пьян и дрыхнет на конюшне. Я не пойду его искать под брюхом у лошадей.
— Ладно, я этим займусь.
— Спасибо, — сказал Дени и поставил бокал на стол.
— Я тебя не прогоняю.
— Но мне нужно идти. Оставляю тебя с твоими гостями.
Услышав, как за Дени закрылась дверь, граф слегка поморщился.
— Извините, господа, — сказал он. — У меня не особенно теплые отношения с пасынком. Вдобавок он знает, о чем я собираюсь говорить с вами, и этот разговор ему не нравится. Речь пойдет о Лео.
— Я очень люблю Лео, — не задумываясь, сказал Адамберг.
— Охотно верю. И это при том, что вы с ней знакомы всего несколько часов. Вы нашли ее после покушения, вы сумели сделать так, что она заговорила. Если бы не это, доктор Мерлан, вероятно, распорядился бы отключить ее от систем жизнеобеспечения.
— Мы с ним немного повздорили.
— Это меня не удивляет. Временами он превращается в ценагопа, но он не всегда такой.
— Вам нравятся словечки Ипполита, граф? — спросил Данглар.
— Называйте меня Вальрэ, так будет удобнее для нас всех. Я знаю Иппо с колыбели. И я считаю, что это меткое словечко.
— С какого возраста он начал переворачивать слова?
— С тринадцати лет. Он необыкновенный человек. Впрочем, о его сестре и братьях можно сказать то же самое. Лина вся светится каким-то внутренним светом.
— Это не укрылось от внимания комиссара, — сказал Данглар, которого великолепный замок, а затем превосходный кальвадос привели в блаженно-умиротворенное состояние.
— А вы этого не заметили? — удивился Вальрэ.
— Заметил, — признался Данглар.
— Ладно. Как вам кальвадос?
— Потрясающий.
Граф обмакнул в свой бокал кусок сахара и без всяких церемоний начал его сосать. Адамбергу стало не по себе: ему вдруг показалось, что на него со всех сторон сыплются куски сахара.
— Мы с Лео всегда пили этот кальвадос вдвоем. Вам следует знать, что я когда-то был страстно влюблен в эту женщину. Я женился на ней, но моя семья, в которой, поверьте, очень много ценагопов, взяла надо мной верх. Я был молод, слаб, я уступил, и через два года мы развелись. Это покажется вам странным, — продолжал он, — и мало чем мне поможет, но если Лео выживет после того, как на нее напал подлый убийца, я женюсь на ней снова. Я так решил, и, если она не будет против, мы вступим в брак. И тут мне нужна ваша помощь, комиссар.
— Чтобы поймать преступника.
— Нет, чтобы вернуть Лео к жизни. Не думайте, что у меня внезапный приступ старческого слабоумия. Я мечтаю об этом уже год. Я надеялся, что пасынок сумеет меня понять, пытался повлиять на него, но все было напрасно. Придется обойтись без его согласия.
Граф не без труда встал, опираясь на трость, подошел к громадному каменному камину и бросил туда два здоровенных полена. У старика еще хватало сил, по крайней мере, для того, чтобы решиться на этот неслыханный брак между двумя людьми, которым пошел девятый десяток и которые впервые поженились более шестидесяти лет назад.
— Вы не находите такой брак скандальным? — сказал он, возвращаясь за стол.
— Ни капельки, — ответил Адамберг. — Я с удовольствием приду на вашу свадьбу, если вы меня пригласите.
— Вы там будете, комиссар, если сумеете вернуть ее к жизни. За час до того, как Лео убили, она мне звонила. Она была в восторге от вечера, который провела с вами, а я ее мнению доверяю. Сама судьба привела вас к ней, если вы простите мне такое суеверие. Мы тут все, знаете ли, фаталисты, поскольку живем у Бонвальской дороги. Ведь это вам, вам одному удалось сделать так, чтобы она заговорила.
— Она сказала только три слова.
— Я знаю какие. Сколько времени вы просидели около нее?
— Часа два, по-моему.
— Два часа говорили с ней, причесывали ее, гладили ей щеки. Я это знаю. И прошу вас быть возле нее десять часов в день, пятнадцать, если потребуется. Пока вы не добьетесь ее возвращения. Вы сможете, комиссар Адамберг.
Граф умолк и медленно обвел взглядом стены.
— И если все получится, я подарю вам это, — сказал он, небрежно ткнув тростью в сторону небольшой картины, висевшей у двери. — Она просто создана для вас.
Данглар вскочил с места и впился глазами в картину. Горделивый всадник, красующийся на фоне гор.
— Подойдите ближе, майор Данглар, — сказал Вальрэ. — Вам знакомы эти места, Адамберг?
— По-моему, это пик Гург-Блан.
— Совершенно верно. Он не так далеко от вашей родины, если не ошибаюсь?
— Вы хорошо осведомлены.
— Разумеется. Когда мне нужна информация, я, как правило, ее получаю. Это остаток, и, надо сказать, весьма ценный, моих аристократических привилегий. В частности, мне известно, что вы враждебно настроены к группе Клермон-Брассер.
— Это не так, граф. Никто не настроен враждебно к Клермонам. Ни я, ни кто-либо другой.
— Конец шестнадцатого века, правильно? — спросил Данглар, наклонившись к картине. — Школа Франсуа Клуэ? — добавил он уже не так уверенно.
— Да, или, как хотелось бы верить, сам Клуэ, на время забывший о своих обязанностях придворного портретиста. Но у нас нет документальных данных о том, что он побывал в Пиренеях. Правда, в тысяча пятьсот семидесятом году он написал портрет Жанны д’Альбре, королевы Наваррской, и для этого, возможно, ездил в По.
Потрясенный Данглар молча вернулся за стол и сел на свое место, перед пустым бокалом. Картина была редкостью, она стоила целое состояние, а Адамберг, казалось, этого не сознавал.
— Налейте себе сами, майор. Мне не очень-то легко двигаться. Заодно налейте и мне. Нечасто в мой дом входит такая светлая надежда.
Адамберг не смотрел ни на картину, ни на Данглара, ни на графа. Он думал о слове «машина», которое вдруг выплыло из окружавшей его непроницаемой тьмы и натолкнулось на доктора Мерлана, затем на молодого человека с глиняными костями и, наконец, на пальцы Мартена, намазывающие мазью предплечья брата.
— Не могу, — сказал он. — У меня нет таких способностей.
— Есть, — возразил граф, постукивая тростью по натертому паркету: он заметил, что взгляд Адамберга, с самого начала показавшийся ему рассеянным, теперь и вовсе устремлен неизвестно куда.
— Не могу, — повторил Адамберг голосом, словно доносившимся издалека. — Мне надо вести расследование.
— Я поговорю с вашим начальством. Вы не должны бросать Лео.
— И не собираюсь.
— Тогда как же?
— Я сам не могу, но кто-то другой может. Лео жива, Лео в сознании, просто у нее внутри очень многое разладилось. Я знаю человека, который исправляет такие неполадки, не имеющие точного названия.
— Это шарлатан? — спросил граф, нахмурив седые брови.
— Это ученый. Но в своей научной практике он проявляет сверхчеловеческие способности. Он восстанавливает разомкнутый контур, снабжает мозг кислородом, заставляет работать омертвевшие легкие. Он знает все о том, как функционирует человеческая машина. Он мастер своего дела. Это наш последний шанс, граф.
— Для вас — Вальрэ.
— Это наш последний шанс, Вальрэ. Он приведет ее в порядок. Если это вообще возможно.
— Как он лечит? Лекарствами?
— Нет. Руками.
— Что-то вроде магнетизера?
— Нет. Он заменяет неисправные предохранители, высвобождает защемленные органы, нажимает на рычаги, прочищает фильтры — в общем, запускает мотор.[6]
— Так приведите его, — сказал граф.
Покачав головой, Адамберг прошелся по комнате, старый паркет скрипел у него под ногами.
— Это невозможно, — сказал он наконец.
— Он за границей?
— Он в тюрьме.
— Черт возьми!
— Нам нужно получить постановление о временном освобождении в связи с особыми обстоятельствами.
— Кто должен подписать такое постановление?
— Судья, который ведает исполнением наказаний. В нашем случае это старый судья по фамилии де Варнье, упрямый как осел, он даже слышать не захочет о временном освобождении. Если сказать ему: надо выпустить из тюрьмы Флери заключенного, который один только может вернуть к жизни старую женщину в Ордебеке, он просто не поверит, что для такой цели необходимы такие средства.
— Раймон де Варнье?
— Да, — ответил Адамберг, продолжая расхаживать по библиотеке и не удостаивая взглядом произведение одного из учеников Франсуа Клуэ.
— Тогда все будет в порядке, это мой друг.
Адамберг обернулся к графу, который торжествующе улыбался.
— Раймон де Варнье ни в чем не сможет мне отказать. Ваш специалист приедет сюда.
— Нужно какое-то веское и правдоподобное основание.
— С каких пор наши судьи в этом нуждаются? Еще при Людовике Святом они научились пренебрегать такими мелочами. Дайте мне записку с фамилией врача и местом его заключения. Завтра рано утром я позвоню Варнье, и, будем надеяться, уже вечером этот человек будет здесь.
Адамберг посмотрел на Данглара, тот одобрительно кивнул. Адамберг сердился на себя за то, что так поздно разгадал мучившую его загадку. Когда доктор Мерлан бестактно сравнил Лео с неисправной машиной, ему надо было сразу же вспомнить о враче-заключенном, который пользовался той же терминологией. А может быть, он даже вспомнил о нем, но только бессознательно. И когда Лина во второй раз за день произнесла слово «машина», это не помогло. Правда, после этого Адамберг все же записал загадочное слово на салфетке. Граф протянул ему блокнот, и он занес туда необходимые сведения.
— Есть еще одна проблема, — сказал он, отдавая графу блокнот. — Если меня уволят, они больше не выпустят нашего доктора из тюрьмы. Но для того чтобы вернуть Лео к жизни, ему понадобится несколько сеансов. А меня в ближайшие четыре дня вполне могут уволить.
— Я знаю.
— Знаете обо всем?
— О многих вещах, которые вас касаются. Я волнуюсь за Лео и за семью Вандермот. Как только вы приехали, я навел о вас справки. Поэтому я знаю, что вас уволят, если вы не поймаете убийцу Антуана Клермон-Брассера, который сбежал из комиссариата и, что еще хуже, из вашего собственного кабинета, то есть прямо у вас из-под носа.
— Точно.
— Кроме того, есть подозрения насчет вас, комиссар. Вы знали об этом?
— Нет.
— Ну так вот, вам надо быть начеку. Некоторым господам из министерства очень хочется начать расследование против вас. Они недалеки от мысли, что вы сами позволили этому молодому человеку сбежать.
— Бред какой-то.
— Разумеется, — улыбнулся Вальрэ. — Но найти его на данный момент не удалось. А вы тем временем суетесь в дела семьи Клермон.
— Доступ к их делам закрыт, Вальрэ. Поэтому я не могу в них соваться.
— И тем не менее вы собирались допросить сыновей Антуана — Кристиана и Кристофа.
— Но мне запретили. На этом все кончилось.
— И вы недовольны.
Граф положил остаток сахара на блюдце, облизал пальцы и вытер их о синий халат.
— А что вы, собственно, хотели бы узнать? О Клермонах?
— Как минимум мне надо знать, что происходило на приеме в вечер убийства. В каком настроении были эти двое?
— В спокойном и даже очень веселом — насколько это возможно для Кристофа. Шампанское, притом самой лучшей марки, лилось рекой.
— Откуда вы знаете?
— Я тоже там был.
Граф взял еще кусок сахара и аккуратно обмакнул его в свой бокал с кальвадосом.
— Существует весьма узкий круг, в котором промышленники с давних пор ищут общества аристократов, и наоборот. Близкое знакомство, а нередко и брачные союзы укрепляют могущество тех и других. Я принадлежу к обеим группировкам, к аристократам и к предпринимателям.
— Я знаю, что вы продали ваши сталелитейные заводы Антуану Клермону.
— Это наш общий друг Эмери вам сказал?
— Да.
— Антуан был хищником. Но он был птицей высокого полета и в чем-то даже вызывал восхищение. О его сыновьях этого не скажешь. Но если вы вбили себе в голову, что один из них сжег отца, то вы глубоко ошибаетесь.
— Антуан хотел жениться на своей служанке.
— Да, на Розе, — подтвердил граф, посасывая сахар. — Думаю, он пустил этот слух для того, чтобы позлить семью. Я советовал ему быть осторожнее. Но он впадал в бешенство, когда видел по глазам сыновей, что они с нетерпением ждут его смерти. В последнее время он пал духом, был бесконечно обижен и готов пойти на крайности.
— Его хотели взять под опеку?
— Да, и особенно на этом настаивал Кристиан. Но у них вряд ли что-то получилось, Антуан был в здравом уме, и это было нетрудно доказать.
Читать бесплатно другие книги:
