Мысли и изречения древних с указанием источника Душенко Константин
Природа обыскивает нас при выходе, как при входе. Нельзя вынести больше, чем принес.
«Письма к Луцилию», 102, 25 (141, с.259)
Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить человека приятно.
«Письма к Луцилию», 103, 2 (141, с.260)
Привыкшая к слепому страху душа неспособна заботиться о собственном спасенье: она не избегает, а убегает, а опасности легче ударить нас сзади.
«Письма к Луцилию», 104, 10 (141, с.262)
Многое, что ночью представляется ужасным, день делает смехотворным.
«Письма к Луцилию», 104, 24 (141, с.264)
К ним (власть имущим) нужно приближаться, но не сближаться тесно, чтобы лекарство не обошлось нам дороже самой болезни.
«Письма к Луцилию», 105, 5 (141, с.267)
У всякого есть человек, которому доверяют столько же, сколько ему самому доверено. Пусть даже первый (...) довольствуется одним слушателем, – их получится целый город.
«Письма к Луцилию», 105, 6 (141, с.267)
Кто ждет наказанья, тот наказан, а кто заслужил его, тот ждет непременно.
«Письма к Луцилию», 105, 7 (141, с.267)
Дела за нами не гонятся – люди сами держатся за них и считают занятость признаком счастья.
«Письма к Луцилию», 106, 1 (141, с.267)
В чтении, как и во всем, мы страдаем неумеренностью; и учимся для школы, а не для жизни.
«Письма к Луцилию», 106, 12 (141, с.269)
Жизнь – вещь грубая. Ты вышел в долгий путь – значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пинок, и упадешь, и устанешь, и воскликнешь «умереть бы!» – и, стало быть, солжешь.
«Письма к Луцилию», 107, 2 (141, с.269)
Равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том, что они всем предоставлены.
«Письма к Луцилию», 107, 6 (141, с.269–270)
Ничтожен и лишен благородства тот, кто (...) хотел бы лучше исправить богов, чем себя.
«Письма к Луцилию», 107, 12 (141, с.270)
Целым овладевают по частям.
«Письма к Луцилию», 108, 2 (141, с.271)
Многие приходят слушать, а не учиться. (...) Некоторые приходят даже с письменными дощечками – затем, чтобы удержать не мысли, а слова, и потом произнести их без пользы для слушающих, как сами слушали без пользы для себя.
«Письма к Луцилию», 108, 6 (141, с.271)
Разве ты не видел, каким криком оглашается театр, едва скажут что-нибудь, с чем все мы согласны (...)? «Имеет все, кто хочет, сколько надобно». Слыша это, (...) те, кто всегда хочет больше, чем надобно, кричат от восторга и проклинают деньги.
«Письма к Луцилию», 108, 8–9, 12 (141, с.272)
Лучше всего пахнет тело, которое ничем не пахнет.
«Письма к Луцилию», 108, 16 (141, с.273)
Мера (...) ближе к воздержанию и, может быть, труднее воздержанья: ведь от чего-то легче отказаться совсем, чем сохранять умеренность.
«Письма к Луцилию», 108, 16 (141, с.273)
(О вегетарианстве): Человеку и бескровной пищи хватит; (...) (а) там, где резня служит удовольствию, жестокость переходит в привычку.
«Письма к Луцилию», 108, 18 (141, с.273)
То, что было философией, становится филологией.
«Письма к Луцилию», 108, 23 (141, с.274)
Сама старость есть неизлечимая болезнь.
«Письма к Луцилию», 108, 28 (141, с.275)
Из одного и того же каждый извлекает лишь нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет лишь траву, собака – зайца, аист – ящерицу.
«Письма к Луцилию», 108, 29 (141, с.275)
«Жизнь ему в тягость». – Не спорю, а кому она не в тягость? Люди и любят, и ненавидят свою жизнь.
«Письма к Луцилию», 112, 4 (141, с.283)
Речь – убранство души.
«Письма к Луцилию», 115, 2 (141, с.293)
С тех пор как они (деньги) в чести, ничему больше нет заслуженной чести: делаясь поочередно то продавцами, то товаром, мы спрашиваем не «какова вещь?», а «какова цена?».
«Письма к Луцилию», 115, 10 (141, с.294)
Всем кажется лучшим то, от чего отказались.
«Письма к Луцилию», 115, 17 (141, с.295)
Мы защищаем наши пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять их, а не изгонять. (...) «Не хотим» – вот причина; «не можем» – только предлог.
«Письма к Луцилию», 106, 8 (141, с.297)
Тебе кажется высоким то, от чего ты далеко, а взойди наверх – и оно окажется низким. Пусть я буду лжецом, если тебе и тогда не захочется взойти выше: то, что ты считал вершиной, – только ступенька.
«Письма к Луцилию», 118, 6 (141, с.303)
Деньги никого не сделали богатыми, – наоборот, каждого они делают еще жаднее до денег.
«Письма к Луцилию», 119, 9 (141, с.306)
Необходимое не приедается.
«Письма к Луцилию», 119, 15 (141, с.307)
Расточитель прикидывается щедрым, хотя между умеющим одарять и не умеющим беречь – разница огромная.
«Письма к Луцилию», 120, 8 (141, с.308)
Великое дело – играть всегда одну роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики. (...) Порой о человеке, с которым виделись вчера, по праву можно спросить: «Кто это?»
«Письма к Луцилию», 120, 22 (141, с.310–311)
Даже бессловесным и тупым скотам, как бы ни были они неуклюжи во всем прочем, хватает ловкости и вниманья, чтобы жить. (...) Даже те из них, что для других бесполезны, для своей цели ничего не упустят.
«Письма к Луцилию», 121, 24 (141, с.314)
Только не имея некоторых вещей, мы узнаем, что многие из них нам и не нужны.
«Письма к Луцилию», 123, 6 (141, с.318)
Тут испустил он дух и перестал притворяться живым.
«Сатира на смерть императора Клавдия» (145, с.269)
Нигде в мире мы не найдем чужой нам страны; отовсюду одинаково можно поднять глаза к небу.
«Утешение к Гельвии», 9, 1 (141, с.336)
Гай Цезарь (Калигула), которого природа создала словно затем, чтобы показать, на что способны безграничная порочность в сочетании с безграничной властью, однажды устроил пир, стоивший 10 миллионов сестерциев; и хотя изобретательность всех была к его услугам, он лишь с трудом добился того, чтобы один обед поглотил доходы с трех провинций.
«Утешение к Гельвии», 10 (138, с.411)
Никто не может быть презираем другими до тех пор, пока он не научился презирать самого себя.
«Утешение к Гельвии» (146, с.146)
Нельзя найти такого несчастного дома, который не имел бы утешения, видя другой дом, еще более несчастный.
«Утешение к Марции» (29, с.319)
Никому не дано счастья – безнаказанно родиться.
«Утешение к Марции» (29, с. 320)
Ничто так не нравится, как погибшее; тоска по отнятому делает нас несправедливыми к оставшемуся.
«Утешение к Марции» (29, с.321)
Смерть – лучшее изобретение природы.
«Утешение к Марции» (29, с.324)
Ничто так не обманчиво, как жизнь; (...) поистине, ее не принял бы никто, если бы не получил против воли.
«Утешение к Марции» (29, с.326)
Если рост прекратился, близок конец.
«Утешение к Марции» (73а, с.?)
Ничто не вечно, немногое долговечно, (...) конец у вещей различный, но все, что имеет начало, имеет и конец.
«Утешение к Полибию», 1, 1 (147, с.238)
Этот страдает от того, что у него есть дети, тот – что потерял детей: слезы у нас иссякнут скорее, чем повод для печали.
«Утешение к Полибию», 4, 1 (147, с.240)
Природа (...) пожелала, чтобы первым плачем был плач при рождении человека.
«Утешение к Полибию», 4, 1 (147, с.240)
Цезарю (т. е. императору), которому все позволено, по тем же причинам многое не позволено. (...) Он себе уже не принадлежит, и подобно звездам, без отдыха совершающим свой путь, ему никогда не дозволяется ни остановиться, ни делать что-либо для себя.
«Утешение к Полибию», 7, 1 (147, с.242)
(Об умершем): Наконец он свободен, наконец он в безопасности, наконец он бессмертен.
«Утешение к Полибию», 9, 7 (147, с.244)
Каждый в свое время, но все мы направляемся в одно и то же место.
«Утешение к Полибию», 11, 4 (147, с.246)
Доля утешения: разделить свою скорбь со многими.
«Утешение к Полибию», 12, 2 (147, с.246)
Не чувствовать своего горя – не свойственно человеку, а не перенести его – недостойно мужа.
«Утешение к Полибию», 17, 2 (147, с.250)
Не может заниматься чужим утешением тот, кого осаждают собственные несчастья.
«Утешение к Полибию», 18, 9 (147, с.252)
Сенека Старший
Луций Анней Сенека (Старший) (ок. 55 до н. э. – 40 н. э.), ритор (учитель красноречия), историк, отец Сенеки Младшего. Родился и подолгу жил в Кордубе (Испания).
Бесчеловечно не протянуть руку помощи падающему.
«Контроверсии» («Споры»), I, 1, 14 (185, с.107)
Любовь легче умертвить, чем умерить.
«Контроверсии», II, 2, 10 (185, с.66)
* Друзья попросили Овидия исключить из его книги три стиха, на которые они укажут. Он согласился, при условии сохранить три, на которые укажет он. Стихи, которые они предложили для исключения, а Овидий для сохранения, оказались одни и те же.
«Контроверсии», II, 2 (84, с.162)
Женщина может сохранить лишь ту тайну, которой она не знает.
«Контроверсии», II, 13, 12 (186, с.202)
Уметь говорить (для оратора) менее важное достоинство, нежели уметь остановиться.
«Контроверсии», IХ, 5 (84, с.165)
Молчание равносильно признанию.
«Контроверсии», X, 2, 6 (24, с.734)
Изучи лишь красноречие, от него легко перейти к любой науке.
«Контроверсии» (84, с.180)
Никогда подражателю не сравниться со своим образцом. (...) Копия всегда ниже оригинала.
«Контроверсии» (64а, с.147)
* Марку Антонию Цицерон не враг, а угрызение совести.
«Свазории» («Убеждения»), 6, 9 (84, с.150)
Тацит
Публий Корнелий Тацит (ок. 55 – ок. 120), государственный деятель и историк.
Деяния Тиберия и Гая (Калигулы), а также Клавдия и Нерона, покуда они были всесильны, из страха перед ними были излагаемы лживо, а когда их не стало – под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти.
«Анналы», I, 1 (150, с.5)
Без гнева и пристрастия. (Девиз историка.)
«Анналы», I, 1 (150, с.5)
Со временем (дурные) толки теряют свою остроту, а побороть свежую ненависть чаще всего не под силу и людям, ни в чем не повинным.
«Анналы», II, 77 (160, с.97)
Громче всех оплакивают смерть Германика те, кто наиболее обрадован ею.
«Анналы», II, 77 (160, с.97)
Превознося старину, мы недостаточно любопытны к недавнему прошлому.
«Анналы», II, 88 (150, с.103)
Правители смертны – государство вечно.
«Анналы», III, 6 (150, с.106)
Большие события всегда остаются загадочными, ибо одни, что бы им ни довелось слышать, принимают это за достоверное, тогда как другие считают истину вымыслом, а потомство еще больше преувеличивает и то и другое.
«Анналы», III, 19 (150, с.113)
Больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.
«Анналы», III, 27 (150, с.118)
Я считаю главнейшей обязанностью анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве.
«Анналы», III, 65 (160, с.139)
Медленно, но зато верно.
«Анналы», III, 66 (150, с.140)
* Страх ослабляет даже искушенное красноречие.
«Анналы», III, 67 (150, с.140)
Во главе погребальной процессии несли изображения двенадцати знатнейших родов (...). Но ярче всех блистали Кассий и Брут – именно потому, что их изображений не было видно.
«Анналы», III, 76 (160, с.145)
В век порчи нравов чрезмерно льстить и совсем не льстить одинаково опасно.
«Анналы», IV, 17 (138, с.401)
Благодеяния приятны лишь до тех пор, пока кажется, что за них можно воздать равным; когда же они намного превышают такую возможность, то вызывают вместо признательности ненависть.
«Анналы», IV, 18 (160, с.157)
Оставленное без внимания забывается, тогда как навлекшее гнев (правителя) кажется справедливым.
«Анналы», IV, 34 (150, с.167)
Потомство воздаст каждому по заслугам. (...) Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память даже у будущих поколений.
«Анналы», IV, 35 (150, с.167)
Толпе свойственно приписывать всякую случайность чьей-либо вине.
«Анналы», IV, 64 (150, с.185)
Непреклонными были требования закона вначале, (но), как это почти всегда бывает (...), под конец никто не заботился об их соблюдении.
«Анналы», VI, 17 (160, с.208)
Все, (...) что почитается очень старым, было когда-то новым. (...) И то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когда-нибудь станет примером.
«Анналы», ХI, 24 (150, с.245)
Единственное средство против нависших опасностей – сами опасности.
«Анналы», ХI, 26 (150, с.246)
Тем, кто ни в чем не повинен, благоразумие не во вред, но явные бесчинства могут найти опору лишь в дерзости.
«Анналы», ХI, 26 (150, с.246)
Мысль о браке (при живом муже) (...) привлекла ее (Мессалину) своей непомерной наглостью, в которой находят для себя последнее наслаждение растратившие все остальное.
«Анналы», ХI, 26 (150, с.246)
(Об Агриппине, матери Нерона:) Она желала доставить сыну верховную власть, но терпеть его властвования она не могла.
«Анналы», ХII, 64 (150, с.286)
Все запретное слаще.
«Анналы», ХIII, 12 (150, с.295)
(К Аникету, убийце его матери, Нерон) проявлял мало расположения, а в дальнейшем проникся глубокою ненавистью, ибо пославшие на преступления видят в их исполнителях живой укор для себя.
«Анналы», ХIV, 62 (160, с.362)
Добытая домогательствами хвала должна преследоваться с не меньшей решительностью, чем злокозненность, чем жестокость.
«Анналы», ХV, 21 (160, с.375)
Наше старание нравиться часто влечет за собой более пагубные последствия, нежели возбуждение нами неудовольствия.
«Анналы», ХV, 21 (160, с.375)
Жажда господства (...) берет верх над всеми остальными страстями.
«Анналы», ХV, 53 (160, с.393)
Ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства.
«Анналы», ХVI, 3 (150, с.406)
(Одни и) те же люди (...) любят безделье и (...) ненавидят покой.
«Германия» («О происхождении германцев и местоположении Германии»), 15 (160, с.466)
Добрые нравы имеют (...) большую силу, чем хорошие законы.
«Германия», 19 (160, с.468)
Женщинам приличествует оплакивать, мужчинам – помнить.
«Германия», 27 (150, с.472)
От поспешности недалеко и до страха, тогда как медлительность ближе к подлинной стойкости.
«Германия», 30 (150, с.474)
Одобрение и громкая слава (...) более благосклонны к ораторам, чем к поэтам; ведь посредственные поэты никому не известны, а хороших знают лишь очень немногие.
«Диалог об ораторах», 10 (150, с.491)
(Об ораторах времен империи:) Обреченные льстить, они никогда не кажутся властителям в достаточной мере рабами, а нам – достаточно независимыми.
«Диалог об ораторах», 13 (150, с.495)
Мало не быть больным; я хочу, чтобы человек был смел, полнокровен, бодр; и в ком хвалят только его здоровье, тому рукой подать до болезни.
«Диалог об ораторах», 23 (150, с.504)
* Люди устроены природою таким образом, что, находясь в безопасности, они любят следить за опасностями, угрожающими другому.
«Диалог об ораторах», 37 (150, с.518)
Читать бесплатно другие книги:
