Двери в полночь Оттом Дина

21

Чего боятся люди? Вора в подъезде. Наркомана, которому не хватает на дозу. Домушников, которым проще прихлопнуть, чем связывать. Маньяков с ножом и кровавыми фантазиями.

Обыденных вещей.

Чего боятся те, кто не боится этого? Кто легко может размазать вора по стенке, оторвать грабителю руки и сломать пополам хребет самого кровожадного маньяка?

Они боятся того, что видели. Что снится им по ночам, что заставляет просыпаться в холодном поту, вздрогнув всем телом, и еще несколько минут не понимать, где ты и кто ты, и не верить, что все это — просто сон, просто страшный сон.

И они, стесняясь сами себя, идут и зажигают свет по всей квартире — просто чтобы убедиться.

Что никого нет.

Туман перед нами вдруг изменился. Его прямое течение, рассеянное и ненавязчивое, вдруг изменилось, и я почувствовала, как напрягся стоящий рядом со мной Михалыч. Я еще не понимала, что происходит, но холод в позвоночнике уже отдавался зудящей болью в лопатках, заставляя сделать шаг назад.

Вы никогда не чувствовали, что сейчас случится что-то плохое? Вы еще не знаете, что именно, но подсознание отчаянно пытается докричаться до вас и остановить, заставить развернуться и убежать. Все это я чувствовала сейчас в полной мере. Только в удесятеренном объеме. И это была моя работа.

Я все же кое-как взяла себя в руки и осталась стоять на месте. Не знаю, как можно объяснить это словами, но я чувствовала, как внутри меня бушует сила, вызванная страхом и грозящая вот-вот выплеснуться наружу, превратив меня в странное и нелепое, но отнюдь не такое беззащитное, как человек, существо.

Будто в ответ на мои мысли, Михалыч прошептал:

— Будь готова. Тут что-то не так.

Я кивнула, не заботясь о том, видит он меня или нет.

И тут туман расступился, являя нам то, что стало нашей работой.

С натяжкой это можно было назвать человеческой фигурой. Сгорбленной и скрюченной. Я вгляделась в Представителя и едва смогла сдержать тошноту, подступившую к горлу. Он будто бы весь состоял из буро-сизой слизи, сформировавшейся в подобие человеческого тела. Голова низко посажена на плечи, будто бы даже вбита в них. Вместо волос с нее свисали непонятные отростки, больше напоминающие безжизненно обвисшие щупальца. Впадины глаз слегка поблескивали даже в темноте, будто существо и правда видит. Та часть, где у человека находятся нос и челюсть, лишь немного выдавалась вперед, зияя большим, с пол-лица, провалом, затянутым все теми же мертвенными щупальцами, неравномерно тянущимися вниз и уходящими куда-то в вогнутую грудь. Согнутые в локтях руки висели впереди, будто были переломаны во всех суставах, кроме локтевых. Сглаженная, не рельефная кисть заканчивалась все теми же мерзкими отростками, которые отдаленно напоминали пальцы. Разница заключалась в том, что они не имели какой-то длины, а просто тянулись вниз, в туман, под ноги этого существа. Выставив свои искалеченные руки вперед, Представитель медленно, покачиваясь, двигался к нам.

У меня не было сил, даже чтобы выдохнуть или сказать хоть что-то. Его отвратительная неуместность была настолько чуждой этому прекрасному городу, что я почти не верила своим глазам. К тому же он двигался совершенно бесшумно, что только добавляло мне неуверенности в реальности происходящего.

— Вот черт! — Михалыч резко отодвинул меня в сторону и назад, начиная превращаться. — Куда ж их столько?!

Пытаясь справиться с внезапным приступом тошноты, я вдруг представила, что несколько таких существ схватили Зену… В глазах потемнело, меня согнуло, и желудок попытался выплеснуть наружу все, что в нем было. Превозмогая отвращение, я повернула голову, чтобы посмотреть, что происходит, надеясь увидеть только довольную морду медведя, но вместо этого…

Михалыч, если это существо еще можно было так называть, стоял на задних лапах, выставив вперед передние, и тупо смотрел перед собой. Он был сейчас раза в полтора выше своего обычного роста, поросший бурой шерстью и огромный, как гора. И совершенно недвижимый. Потому что перед ним стоял собственной персоной Шеф.

— Шеф?! — ахнула я. Такие проделки были вполне в его духе, он мог устроить мне такое испытание на стойкость, но Михалыч… Зачем было вмешивать его?

Я поплелась в сторону начальства, надеясь, что у меня хватит сил въехать ему куда получится. Всему есть границы, и мой обожаемый Шеф их явно перешел. Он сделал шаг вперед, протянув одну руку к медведю, будто приглашая его танцевать, на лице блуждала задумчивая улыбка…

Что-то мелькнуло у меня перед лицом, заслонило на мгновение оборотня и остановилось в полуметре от него. Я не поверила своим глазам и поняла, что сейчас закричу, потому что перед моими глазами стоял Виктор, придерживая Шефа за выгнутую наружу спину и погрузив клыки ему в горло. На лице Шефереля застыло искреннее удивление и непонимание, перемешанное с болью.

Одно смазанное мгновение — я вишу над землей, крылья вспарывают воздух, а вампир держит меня за горло, выставив руку вбок. Он отрывается от тела, и оно исчезает в тумане.

— Прекрати орать.

Я ору? Да, оказывается, я и правда ору, что есть мочи, обдирая горло и оглушая сама себя. Я не вижу, что на самом деле находится передо мной, у меня перед глазами до сих пор стоит удивленное лицо умирающего Шефереля, и сердце раздирает такая боль, что я, кажется, разорву саму реальность вокруг себя, лишь бы ее не было.

— Прекрати орать, — повторяет все тот же голос, и я понимаю, что убийца обращается ко мне. Взгляд чуть проясняется, и я вижу серьезное и злое лицо вампира. Руки сами тянутся к нему, и я разрываю воздух рядом с собой, пытаясь дотянуться и выцарапать ему глаза, раскроить лицо вечной улыбкой от уха до уха.

— Это не он. Ты слышишь меня?! — Вампир встряхивает меня, и все мое тело вздрагивает, будто я ничего не вешу, и в этот момент я осознаю его силу. — ЭТО НЕ ОН!!

Кажется, что-то обрывается вокруг. Через пару мгновений я понимаю, что оборвалась я сама: кончился воздух в легких, свело судорогой горло, и я замолчала.

— Вот так. Сейчас я тебя опущу, — я начинаю чувствовать его пальцы на своей шее и понимаю, что мне должно быть больно, но боли нет, — и все объясню. А ты не ори. А мне надо осмотреть медведя.

Ноги касаются земли, и я пытаюсь встать на них, но почему-то падаю. В этот момент кто-то подхватывает меня сзади под руки, осторожно и ловко, не сминая крыльев, и шепчет что-то в ухо, но я разбираю только раза с третьего:

— Все в порядке. Это правда не он. Все хорошо. Слышишь? Это не он. Шеф жив.

Я понимаю, что меня держит под руки Черт, и по тому, какое горячее дыхание я чувствую на щеке и как нечетко он произносит некоторые буквы, делается ясно, что он сам частично превратился. Щеку мне колет жесткая щетина, я опираюсь на него, чуть не падая, но покрытые черной шерстью лапы держат сильно, и я остаюсь стоять.

— С ним все в порядке, — констатирует вампир. Медведь лежит на земле, и Виктор просто переступает через него. — Повреждений нет. Только сильный шок и что-то вроде гипноза. Думаю, скоро придет в себя.

Он подходит ко мне, пытаясь посмотреть в глаза, но я не могу удержать на нем взгляд, голова падает, крылья беспомощно пытаются биться за спиной, прижатые телом черного волка.

— Тащи ее наверх, — командует вампир, и Черт почему-то не возражает, — давай к Рассвету, я тут разберусь пока что.

Краем глаза я вижу какие-то неясные фигуры, мне кажется, что это Крапива и Вел, потом — что это Представители, и я начинаю дергаться, но волк шепчет мне на ухо: «Все хорошо…» — и я наконец сдаюсь. Мы идем куда-то вперед, я едва переставляю ватные ноги, но меня держат. В этот момент я замечаю, что воздух начинает сереть и мир куда-то уносится.

22

— Одна женщина овдовела молодой — ее мужа на охоте убил волк. Погоревав сколько положено и соблюдя все необходимые условности, она стала жить дальше. Ходила в лес, вела хозяйство. И вот однажды она зашла в лес дальше обычного, И тут ее окружила стая волков. Она уже собралась было принимать страшную смерть, потому что бежать было бесполезно, но попыталась влезть на дерево. С дерева ее, конечно, стащили и прижали к земле. И тут случилось странное: из леса вышел другой волк. Совершенно черный и порядочно больше всех остальных. Он подошел к ней и… мм… гхм… совершил… э… ну понятно, в общем. Через пять месяцев она родила ребенка. Который по достижении половой зрелости стал превращаться в волка. М-да… Считается, что отсюда и пошел ген оборотничества, который со временем распространился по свету… Тебе неинтересно? — Шеф отложил трубку и повернулся ко мне.

— Про зоофилию-то? Как может быть неинтересно! — Я вздохнула, продолжая разглядывать рисунок стен в кабинете Шефереля. Это был модный вариант, будто рабочие забыли разровнять штукатурку, а потом просто покрасили все, сделав вид, что так и надо.

С того момента, как я увидела Представителя, прошло уже три дня. На дежурства я не ходила, «восстанавливая нервную систему», как заявил Черту Шеф. Мне было безумно стыдно за себя — я даже оборотнем оказалась паршивым. Я и тут умудрилась все испортить до такой степени, что меня пришлось волочь Наверх самому капитану! Виктор, конечно, вывел группу наверх, ничего сложного в этом не было, но теперь я больше всего боялась столкнуться с ним где-нибудь в коридоре — после нашей дивной сцены знакомства я так капитально сбросила все свои «призовые очки». Об Оскаре я вообще молчу.

Шеф вздохнул и покачал головой:

— Чирик, к чему весь этот скепсис? Это легенды твоего мира. Ты же читала Библию, верно? Знаешь про Ноев ковчег, надо знать и про все остальное.

Я фыркнула, продолжая разглядывать стену. Она была вопиюще чистой — будто целое стадо уборщиц вылизывало ее каждый день.

— Я и в ковчег-то не особенно верю. А уж в то, что один мальчик умудрился разнести ген по всему свету, — и подавно. К тому же сложно представить толпу молодых вдовушек, радостно сношающихся со всеми видами животных! Особенно, — я покосилась на начальство, — с летучими мышами.

Шеф неодобрительно выдохнул:

— Ну что ты за человек…

— А я оборотень, — огрызнулась я.

— …неважно, — нахмурился он, — не перебивай. Во-первых, ты плохо слушала Оскара — достаточно занести ген, дальше работает подсознание. Во-вторых… Слушай, что с тобой?

— Я просто чувствую себя совершенно никчемной, понимаете? Я и будучи человеком ничего из себя не представляла, так и оборотень из меня не удался. Ну что такое, все нормально делают свою работу, а я не могу ничего сделать и только постоянно во что-то влипаю, и постоянно меня кому-то приходится спасать! Мне стыдно, в конце концов! Ну что мне делать?.. — Я подняла на Шефа несчастные глаза, надеясь увидеть в его глазах сочувствие и понимание…

…и наткнулась на две ледышки.

Его красивые губы скривились в презрительной гримасе.

— Пострадай где-то в другом месте, а то у меня сегодня эмо-угол не прибран, — его улыбка резала не хуже ножа.

Мне будто дали обухом по голове. Какое-то мгновение в ушах еще звучали его слова, а я сама смотрела на него, пытаясь понять, всерьез ли он говорит, — но через секунду уже вылетела из кабинета, едва сдерживая слезы.

Мне повезло: в коридоре почти никого не было. Я почти побежала по коридору куда-то в сторону, не разбирая дороги, стараясь только оказаться подальше от его кабинета и надеясь не встретить никого из знакомых. Вспомнилось, как он вместе с Оскаром спас меня, как успокаивал, отпаивая виски, как заглядывал на тренировки, — все казалось мне теперь пустым и смешным до горьких слез.

Я, вечное пустое место, надеялась, что, оказавшись среди таких же, как я сама, найду друзей. Надеялась, что эти люди, заботящиеся обо мне и ставшие моими учителями, станут и моими друзьями. Нет, они просто мои начальники — добрые и сердобольные, внимательные и приветливые, — но начальники. Я вдруг поняла, что совершенно одна, — даже среди себе подобных оказалась в средней массе никчемности. У меня был шанс начать жизнь заново — но я его упустила.

Заплакать не получалось, хотя очень хотелось. Я ругала себя за эту слабость как могла, объясняя, что я теперь не просто школьница, которая может выказывать свои эмоции как угодно, — бесполезно, слезы сводили горло, жгли глаза и не хотели отступать. Сколько бы я ни закаляла свое тело, внутри я осталась все той же слабой и слезливой девчонкой. Кто примет меня такой? Всем нужна глыба камня — как Жанна. Или бездна обманчивого обаяния — как Шеф. Или незаменимый Оскар. А я не нужна никому.

Я обвела взглядом пустой холл Института — внешней стены не было, только перила, и с пятого этажа мне были видны панорамные окна и пост Мыши. В НИИДе было на удивление тихо — видимо, одни ушли, другие еще не вернулись, а офисные уже разошлись по домам.

Постепенно я успокоилась, только мерзкий осадок на душе так и обвис сорванной паутиной. Она будто облепила все внутри и не давала выпутаться из ощущения «я самая несчастная», каким бы глупым оно ни было.

— И что это у нас тут происходит?

Я вздрогнула. Я так удачно избегала его эти дни, придумав кучу язвительных и остроумных выпадов, — и вот сейчас Виктор застал меня одну, обиженную, брошенную и почти плачущую.

Собрав волю в кулак и сжав пальцами край брючины, я повернулась к вампиру. Он стоял в полутьме коридора, прислонившись к стеклу и изящно изогнувшись. Черные брюки, черный свитер с закрытым горлом — кажется, это его личная униформа. По белому лицу растеклась недобрая, хищная улыбка, глаза глухо поблескивали в темноте.

— А что, здесь запрещено находиться? — попыталась съязвить я, одновременно нашаривая пачку сигарет по карманам. Несчастья преследовали меня даже здесь — она осталась в кабинете Шефереля.

— Здесь запрещено курить, — улыбнулся вампир, — но если вы на грани слез, то, наверное, можно.

Он протянул мне пачку и зажигалку. Крепкие Diablo. Вот уж воистину…

Я благодарно кивнула и затянулась, почти закашлявшись. Кажется, вампир был не такой уж сволочью. Неужели я обманулась на его счет?

Мы помолчали. Он неприкрыто разглядывал меня, я смотрела в сторону. Думать, что я могу вызвать у него какой-то интерес, помимо обеденного, было глупо, но я все равно начала краснеть.

— Обидели? — спросил он с усмешкой, но в голосе проскользнула нотка сочувствия.

Я пожала плечами, не поднимая головы:

— Я просто дура.

Он тихо засмеялся:

— Самокритика обычно не входит в число женских добродетелей, поздравляю, — и встал рядом, оперевшись о металлический поручень, идущий вдоль края этажа.

Я чуть улыбнулась — настроение начало исправляться. Я искала кого-то, с кем можно было бы разделить свою обиду, но он, кажется, сам нашел меня…

— Приятно видеть, что кто-то относится к себе трезво, без иллюзий, — продолжил вампир, глядя вниз, — а то каждый почему-то считает себя чем-то особенным. Каждый — никто, лишь молекулы серой массы. Вот, например, тот же этот ваш ген оборотничества, — последние слова он будто выплюнул. — Он делает человека другим, особенным? Ничуть не бывало. Все, как были, так и остались никем — просто жизнь стала немного сложнее. Он не приносит индивидуальности. Ее приносят время и опыт, возраст. Которого у большинства, — он обернулся ко мне, и разница между его улыбкой и холодностью, его глаз на мгновение ослепила меня, — нет.

Я моргнула раз, потом другой. Нет, он вовсе не собирался мне посочувствовать. Лишь поиздеваться. Добавить к тому, что уже заметил. Он просто играет со мной.

Я сжала кулаки до того, что в ладони впились короткие ногти, — какая ирония, то я не могла заплакать, а сейчас чувствовала, что злые слезы вот-вот хлынут. Нет, только не при нем, только не сейчас!

— Ну-ну, не надо плакать! — Виктор ухмыльнулся, изящно разгибаясь во весь свой немалый рост. — Жизнь оказалась не так сладка, как думалось, да, малышка?

Я ненавидела в этот момент не столько его, сколько себя — за то, что не смогла сдержаться. Я все-таки заплакала, сминая в пальцах затухшую сигарету, и глупым, прерывистым голосом крикнула:

— Спасибо, я никак не могла заплакать, а от этого очень больно горлу. Вы мне очень помогли!

И выбежала мимо него.

Он что-то еще тихо сказал мне вслед, но оборачиваться и переспрашивать, нарываясь на новую гадость, просто не было сил.

Я выскочила на улицу в чем была: легкий свитер и тонкие джинсы, — жизнь в казенном «мерседесе» меня избаловала. Лепил крупный мокрый снег, и я совершенно не представляла, куда мне деться. Возвращаться наверх за одеждой — немыслимо. Вызвать машину и ждать ее внутри — немногим лучше, вдруг наткнусь на кого-нибудь? Я пошарила по карманам — кое-как наскреблось около пятисот рублей.

Обняв себя за плечи и стараясь не дрожать, я тщетно вглядывалась в лица спешащих в этот поздний час людей. Это только в кино бывает, что заплаканную, издерганную героиню вдруг встречает мудрый старичок или приветливая старушка, невзначай роняющая судьбоносную фразу. В жизни никто даже не покосится на зареванную полураздетую девушку, шарящую встревоженными глазами по улице.

Увидев впереди светлый джип, я автоматически подняла руку.

— До Большевиков довезете?

— Привет, — улыбнулся мне лысоватый водитель, — что на этот раз?

Я смущенно улыбнулась. Судьба все же существует: он вез меня от Института домой, когда я вот примерно так же глупо поссорилась с Оскаром.

— Ладно, — он махнул рукой, — садись, потом расскажешь.

Запрыгнув в теплый салон, я вытащила из кармана телефон и на секунду замерла. Закрыла глаза и набрала знакомый номер.

— Чирик? Что-то случилось?

Мама-мама. Твоя знаменитая интуиция.

— Можно я приеду?

— Конечно! — В ее голосе слышалось настоящее волнение. — С тобой все нормально?

— Почти, — я через силу улыбнулась и прерывисто вздохнула, — на работе неприятности…

— Понятно, — голос у нее был теплый и будто успокоившийся. Наверное, матери всегда считают, что главное здоровье, а все остальное ерунда. — Приезжай, разберемся. Кофе ставить?

— А то! — Я чуть не расплакалась от облегчения, от этих привычных фраз, которые, казалось, уже стерлись из памяти.

— Когда тебя ждать?

— Вообще-то я уже еду, — смущенно покосившись на водителя, призналась я.

Я облегченно откинулась на сиденье. Некоторое время мы ехали молча, вглядываясь в свет огней сквозь запорошенное снегом стекло. Я даже почти забыла о том, куда и почему еду, когда водитель, покосившись на меня, решил завести разговор:

— Вы бы хоть погоду выбирали поприятнее, когда ссориться с молодым человеком. А то в тот раз дождь, в этот — снег, — и он тихо засмеялся.

Я улыбнулась. Повисло молчание, но он все продолжал коситься на меня, и это начинало раздражать.

— Простите, что задаю нескромный вопрос, — он замялся, — вы что, операцию сделали за это время?

— Какую операцию?! — Я аж подскочила на кресле, вытаращившись на него во все глаза.

Он чуть покраснел, смущенно кашлянув:

— Простите, дурацкий вопрос, — он резко повернул руль, и машину чуть повело на скользкой дороге, — просто вы очень изменились, я вас едва узнал. Только по глазам.

— Я? Изменилась? — Я невольно тронула себя пальцами за лицо. Вроде бы все было как всегда.

— Ладно, забудьте, — он махнул рукой, смущенно улыбаясь, — я, наверное, чушь несу…

Я пару минут удивленно смотрела на него, потом помотала головой и уставилась в окно. Седина в бороду, бес в ребро.

Приехали мы довольно быстро. По пути он несколько раз пытался завязать разговор, подтрунивая над моей привычкой ругаться по ночам и садиться в незнакомые машины, но разговор не клеился, и я не могла дождаться, когда мы уже окажемся на месте.

— Кстати, на этот раз у меня все-таки есть деньги, — попыталась пошутить я, вытаскивая из карманов три сотенные бумажки, но он только замахал на меня руками:

— Такую девушку отвезти — одно удовольствие, — он снова покраснел, — сколько времени-то прошло?

— Полгода, — я торопливо отстегивала ремень безопасности, надеясь как можно скорее смыться из этой машины. Обстановка перестала мне нравиться.

— Ну что, до встречи через полгода, — он улыбнулся. И когда я уже захлопнула дверь, прыгнув в ледяную жижу у поребрика, добавил: — И все-таки вы изменились.