Псы войны Стоун Роберт

Спустя несколько минут привезли колючую проволоку. Во всех мыслимых ситуациях вьетнамские спасательные службы всегда привозили громадное количество колючей проволоки. Но машин «скорой помощи» по-прежнему не было видно. Солдаты катили бухты проволоки по улице, чтобы перегородить оба конца квартала. Полицейские бродили среди обломков у ограды, светя себе фонарями. Конверс видел, как время от времени лучи выхватывают из темноты невероятно яркие пятна крови.

Наконец прибыли машины «скорой помощи», и люди в белых халатах, брезгливо морщась, осторожно направились к груде развалин, раздраженно освобождаясь от колючей проволоки, цеплявшейся за одежду. Джил Перси перебежала улицу и заглядывала через плечи врачей и полицейских, окруживших место происшествия. Конверс пытался в свете фонарей разглядеть выражение ее лица.

По тому, с каким видом она возвращалась к ним, Конверс и Иэн поняли, что она там увидела. Она шла медленно, неуверенно, с растерянностью на лице. Тому, кто достаточно долго живет в этой стране, часто приходится видеть людей с такой походкой.

— Кошмар! — сказала она. Показала дрожащей рукой назад. — Дети и… вообще.

Иэн выронил бутылку пива, которую прихватил с собой, когда они покидали «Темпура-хаус». Вьетнамец, стоявший поблизости, быстро обернулся на звук и с непроницаемым лицом посмотрел на Иэна.

— Надо подложить пластиковую бомбу в Лондонскую школу экономики, — проговорил тот. — Или в Гринич-Виллидж. Все те ублюдки, которые без ума от Фронта… пусть они увидят, как у их детей кишки вываливаются наружу.

— Это мог сделать кто угодно, — отозвался Конверс. — Тот же отчаявшийся налогоплательщик. Любой способен смастерить пластиковую бомбу.

— Хочешь сказать, это работа Национального фронта освобождения? — спросила мужа Джил. — Но ты ведь знаешь, что, возможно, Фронт ни при чем.

— Ну разумеется, — огрызнулся Иэн. — Возможно, ни при чем. Это кто угодно мог сделать.

Он принялся ругаться по-вьетнамски. Народ отошел от него подальше.

Конверс перешел улицу и смотрел, как санитары тащат пластиковые мешки для трупов. Мертвые и те, кто казался мертвым, были сложены на обнажившейся после взрыва земле; кровь впитывалась в черную почву. Кругом валялись палочки, горшечные черепки и черпаки, и, присмотревшись, Конверс увидел, что по крайней мере кое-что из того, что казалось фрагментами человеческих тел, было курятиной или рыбой. Некоторые из тел были сплошь покрыты вареной лапшой.

Когда он вернулся к Джил и Иэну, появились четверо в резиновых рукавицах и с большими алюминиевыми канистрами. Они перевернули канистры и стали посыпать развалины каким-то белым порошком.

— Что это такое? — спросил Конверс Иэна.

— Хлорная известь.

Джил Перси стояла ссутулившись, обхватив плечи руками.

— Если попадешь под машину, — сказала она, — вокруг тебя натянут колючую проволоку. А если сразу потом не поднимешься — засыплют хлоркой.

Они прошли несколько шагов и остановились у выбитых стекол представительства «Тойоты». В отсветах фонарей видно было внутренность офиса компании, календари и схемы на стенах, вентиляторы на каждом рабочем столе. Пол усеян разлетевшимися бумагами; окно было обращено на здание министерства и приняло на себя прямой удар взрывной волны. Одна из стен офиса была в пятнах крови, словно кто обрызгал кистью, обмакнутой в краску. Конверс секунду стоял, глядя на нее.

— Что? — спросила Джил Перси.

— Ничего. Я пытался придумать какую-нибудь мораль.

Мораль не придумывалась. Это напомнило ему о ящерицах, раздавленных на стене его гостиничного номера.

В своем офисе рядом с крохотным вестибюлем отеля «Колиньи» месье Коллетти смотрел «Золотое дно»[22] по армейскому телеканалу. С обеда месье Коллетти выкурил восемь трубок опиума; последние сорок лет это была его обычная дневная доза. Когда вошел Конверс, он, оторвавшись от экрана, с радушной улыбкой повернулся к нему. Месье Коллетти всегда был сама любезность. Некоторое время они вместе смотрели сериал.

На экране двое ковбоев обменивались винтовочными выстрелами метров с тридцати. Местность, где происходила перестрелка, представляла собой нагромождение огромных валунов, и, насколько можно было судить, каждый из стрелков норовил как можно ближе подобраться к противнику. Один из ковбоев — красавчик, другой уродлив. Музычка, разумеется. Наконец у отрицательного героя кончились патроны, и положительный выскочил рядом с ним из-за камня, пока тот перезаряжал ружье. Отрицательный отбросил ружье и схватился за кобуру, но красавчик снес его выстрелом в упор.

Месье Коллетти, который не говорил по-английски, довольно свел ладони:

— Оп-ля!

— То же самое происходит и в Сайгоне, — рискнул высказаться Конверс на французском; месье Коллетти как будто всегда понимал его произношение.

Месье Коллетти пожал плечами.

— И здесь, конечно, и везде одно и то же. — Месье где только не побывал. — Везде… Чикаго.

Он произнес: «Шика-го».

— Сегодня вечером взорвали бомбу, — сказал Конверс. — У налогового министерства. Там все в развалинах.

Месье Коллетти сделал большие глаза, притворившись удивленным. Нелегко было поразить его новостью о происходящем в Сайгоне.

— Ужасно, — с легким возмущением сказал месье Коллетти. — Есть погибшие?

— Определенно есть. Из тех, кто находился на улице.

— Ах, — воскликнул хозяин, — какая жестокость! Ублюдки.

— Вы считаете, что это дело рук Фронта?

— В нынешние времена, — ответил Коллетти, — это может быть кто угодно.

Когда «Золотое дно» закончилось, они распрощались, обменявшись рукопожатиями, и Конверс отправился к себе наверх. В номере он первым делом включил потолочный вентилятор и кондиционер. Кондиционер работал плохо, но его интенсивный и успокоительный — для американского уха — гул заглушал звуки улицы. А звуки улицы не были успокоительными ни для чьего уха.

Он зажег лампу на письменном столе, чтобы создать хоть какое-то подобие уюта. Достал из запертого чемодана бутылку купленного в армейской лавке «Джонни Уокера» («черная этикетка») и сделал пару больших глотков.

«Такие дела», — сказал он себе. Так говорили все: джи-ай, репортеры, даже солдаты АРВ и девушки в барах. Хорошо бы не случилось этого взрыва. Хорошо бы обкуриться с Джил и Иэном, а потом завалиться спать. Из-за этого взрыва он ничего не чувствовал, ничего не соображал, и, хотя есть ситуации, когда ничего не соображать не так уж плохо, все же сейчас был не тот случай.

Напиться — не поможет. И травка тоже. Лучше бы остался сидеть внизу и смотрел вестерны с месье Коллетти.

Он снова глотнул из бутылки, закурил «Парк-лейн» — пусть будет еще хуже — и принялся мерить шагами комнату. В соседнем номере голландец — любитель цветов поставил на магнитофоне «Шоссе 61»[23]. После нескольких затяжек Конверс решил, что испытывает теперь лишь смутную неудовлетворенность.

Ничего серьезного. Такое случается. Побочный результат несильной лихорадки.

Вскоре он прекратил расхаживать, отправился в ванную и уселся над дырой в полу, заменявшей унитаз. По бокам дыры располагались невысокие упоры для ног; это был признак Приобщения к Цивилизации. В отличие от некоторых постояльцев-американцев, Конверс не имел ничего против подобных удобств. Часто, особенно когда он был под кайфом, такой способ отправления естественных надобностей рождал в нем чувство общности с молчаливыми суровыми парнями из бывших французских Заморских Территорий — пилотами Сент-Экзюпери, генералом Саланом[24], Мальро[25]. Иногда, выходя из туалета, он насвистывал «Non, J’un regret rien»[26].

Съежившись от режущей боли в кишечнике, Конверс достал из брючного кармана письмо от жены и стал перечитывать его.

«Коза ностра — почему бы, черт возьми, нет? Сейчас я готова рискнуть, и меня не мучит совесть. Так уж устроено, что заинтересованным лицам все равно не светит ничего хорошего, и мы просто займем место, которое иначе при первой же возможности займет кто-то другой. Пожалуй, это самый трудоемкий на свете способ заработать, и я считаю, что потому у нас есть на это моральное право».

Может быть, думал Конверс, управляясь с туалетной бумагой размером с денежную купюру и моя руки, может быть, как раз совесть-то и заставляет его чувствовать смутную неудовлетворенность. Вернувшись в номер, он запер двойной ржавый замок и еще глотнул виски. Когда Конверс писал свои вдумчивые статьи для мелких европейских изданий, он всегда заботился о том, чтобы его моральная позиция была ясна. Он представлял, для какой читательской аудитории пишет и какая моральная позиция близка его читателям. После того как он побывал в Камбодже, ему стало труднее отвечать тем моральным требованиям, которые он себе предъявлял, но казалось, он знает, с чем не может примириться.

А не мог он примириться с тем, что взрывы убивают детей, спящих на грязных улицах. И что их сжигают напалмом. Не по душе ему была бессмысленная жестокость сумасшедших, которые уничтожают домашних ящериц. И люди, гробящие свою жизнь героином.

Потирая шею, он смотрел на стену, всю в пятнах от раздавленных ящериц.

Все разделяют подобные чувства. Должны разделять, иначе человеческая жизнь обесценится. Важно, чтобы она не обесценилась.

Однажды Конверс пошел с Иэном Перси на цветной фильм об уничтожении термитов, снятый Комиссией ООН по охране природы. В некой стране, похожей на Вьетнам, с такой же красной землей, где росли слоновая трава и пальмы, тамошняя солдатня разъезжала по саванне на бульдозерах, снося огромные, конической формы термитники. То ли термитники вызывали эрозию почвы, то ли термиты уничтожали посевы или дома — вроде бы какое-то такое было обоснование. Расправились с ними жестоко. Когда термитники снесли, десятки тысяч термитов полезли из ходов в земле и замахали жвалами, тщетно пытаясь защититься. Солдаты шли за бульдозерами и уничтожали термитов огнеметами, превращая насекомых и их яйца в черные угольки. Фильм вызывал у зрителя чувство протеста. Но на это не обращали внимания. Люди важнее термитов.

Так, на моральную сторону дела, бывало, не обращали внимания из более важных соображений. Мол, необходимо быть дальновидным, видеть перспективу. Но при таком взгляде на вещи не увидишь того, что творится в настоящее время, и моральный аспект перестает играть какую-то роль. Видеть вещи только в дальней перспективе — это ошибка. Человечность как точка отсчета должна стоять на первом месте.

В сущности, думал Конверс, я все знаю об этом. Он провел большим пальцем по стене и смахнул с прохладной поверхности засохшие частицы позвоночника рептилии. Ошибка — руководствоваться только дальней перспективой, игнорируя моральные принципы. И такая же ошибка — вести себя в соответствии с моральными принципами, когда есть соображения поважнее. Коли человек с юных лет был окружен любовью и жил в опрятности и чистоте, такие привычки становятся второй натурой.

На том поле, уткнувшись в красную землю, под осколочными бомбами, сыпавшимися как будто с абсолютно чистого синего неба, ему было не до моральных принципов.

Последние переживания морального свойства он по старинке испытал в прошлом году, когда происходило Великое Истребление Слонов. В ту зиму объединенное командование решило, что слоны являются вражескими агентами, потому что северовьетнамская армия использовала их в качестве вьючных животных, и последовала бойня, достойная «Рамаяны». Многорукое, сотнеглавое КВПВ послало стальных летучих насекомых уничтожить своего врага — слонов. По всей стране из облаков сыпались улюлюкающие, покрытые потом стрелки, обращая в панику стада слонов и кося их из пулеметов.

Великое Истребление Слонов — это было уже чересчур и у всех вызвало отвращение. Даже экипажи вертолетов, которым тот день запомнился своим пьянящим возбуждением, были в какой-то степени потрясены. Возникло чувство, что все же есть предел жестокости.

Что до наркотиков, думал Конверс, и до наркоманов, — если в этом мире есть слоны, убегающие от летунов, то обязательно должны быть и любители улета.

Вот, думал Конверс, в чем корень. Он оказался перед моральной дилеммой, но переступил через свои сомнения. Он тоже может придумать соображения поважнее, не хуже прочих.

Но его не покидало чувство смутной неудовлетворенности, и причиной было не одиночество или угрызения совести; то, конечно, был страх. Чувство страха было исключительно важно для Конверса, в сущности, страх был основой его жизни. Это было средство понять собственную душу, формула, подтверждающая его собственное существование. Я боюсь, следовательно, существую, рассуждал Конверс.

Было еще темно, когда Конверс приехал на аэродром Тансонхат. Лететь предстояло на стареньком «карибу», покрытом коричнево-зелеными камуфляжными узорами. Пока самолет заправляли, Конверс — в руке сумка, свернутая непромокаемая куртка прикреплена к поясу — ждал у взлетной полосы.

Вместе с ним ждали трое молодых людей в легких рубашках в полоску. Адвокаты с гарвардскими дипломами из Комиссии по правовой защите военнослужащих; из их разговора он понял, что они летят в Майлат расследовать дело чернокожего морского пехотинца. Это были участники Движения[27] — с характерными бакенбардами и характерными голосами. Конверс старался держаться от них подальше, хотя они вовсе не походили на неудачников.

«Карибу» взлетел, едва начало светать. Когда набрали высоту, Конверс привязал сумку к металлическому сиденью рядом и стал смотреть в иллюминатор на артиллерийские батареи, посылающие снаряды к зеленеющему горизонту. По мере того как светлело небо, между светящимися следами пущенных снарядов и утренней звездой появлялись звенья «драконов» — боевых вертолетов, возвращавшихся на базу с задания.

В самолете было слишком шумно, чтобы разговаривать, и Конверс задремал.

Когда он проснулся, горячее солнце било прямо в глаза, и он посмотрел сквозь грузовой люк вниз, на тень самолета, бегущую по бледно-зеленому океану. Они летели ярдах в двухстах от линии берега вдоль белой песчаной полосы, окаймленной кокосовыми пальмами, Позади пальм блестели отраженным солнцем жестяные крыши.

Сверху Майлат походил на кучки гнутого металла; багряные деревья тянулись вверх между его крышами, как яркая трава между консервными банками на свалке. Возле гавани стояли крытые черепицей строения старой французской крепости, где сейчас размещался штаб. В центре города поднимались два медных, позеленевших от времени, невысоких церковных шпиля — близнецы, увенчанные крестами.

На рейде в порту виднелись корабли — серо-стальные грузовозы с вооружением и без, с А-образными опорами и лебедками на палубе. В середине, охраняемый от подрывников-аквалангистов двумя патрульными катерами, стоял авианосец «Кора Си». На палубе — ряды «скайхоков», укрытых брезентом.

«Карибу» сел неожиданно, с лязгом пробежал по посадочной полосе, выложенной дырчатыми стальными плитами, и остановился в облаке белой пыли среди мешков с песком. Конверс вышел из самолета на горячий ветер, швыряющий в лицо липучий песок. Никто их не встречал. Он и адвокаты направились мимо пустых огневых позиций к фанерным домикам с номерами на стенах.

Та часть базы, где они приземлились, походила на город мертвых — ни души вокруг. Под ногами был гравий, перемешанный с битыми раковинами, — ни единой травинки, словно землю посыпали солью. Конверс не захватил с собой шляпы, и к тому времени, как он нашел отдел по связям с общественностью, волосы стали как раскаленная проволока.

Внутри обнаружились сонный охранник и кулер с водой из Штатов. Первым делом Конверс накинулся на воду. Охранник сообщил, что офицер по связям одно временно и заместитель командира базы и потому чело век занятой. Он его не видел уже неделю. Дежурный журналист ушел завтракать.

Конверс уселся на скамью и раскрыл «Таймс». В конторе пахло восковой мастикой и штемпелями — запах американского присутствия.

Через полчаса появился военный журналист первого класса Маклин и представился Конверсу. Маклин был пузатым коротышкой в форме инженерно-строительных частей ВМС, с кольтом сорок пятого калибра на поясе. Конопатые руки были сплошь покрыты татуировкой; на красном лице выпивохи красовалась жиденькая эспаньолка, на носу — темные очки. Конверсу показалось, что они уже встречались — в баре у пляжа в Санта-Монике. Но тогда тот был в сандалиях и с бонгами.

— Хотите взглянуть на пляж? — спросил Маклин. — Обязательно посмотрите. Лучший пляж во всей стране.

Из-за нищих на Кап-Сен-Жак вьетнамские пляжи ассоциировались у Конверса с лепрозорием, поэтому он вежливо отказался. Вместо этого они отправились в лазарет, где Конверс обзавелся таблетками от малярии и померил себе температуру. Температура зашкаливала.

Перевалило уже за полдень, и Конверсу стало ясно, что офицер по связям не горит желанием исполнять свои обязанности, поэтому можно не стараться изображать, будто его очень интересует жизнь на базе. Однако избавиться от Маклина, жаждущего услышать новости из Большого Мира, было непросто.

Они бесконечно долго, как показалось Конверсу, болтали о Музыке, Литературе, Кино и прекрасной Калифорнии. Маклин показал последние номера «Вестника Тонкинского залива», редактором которого был.

— Для настоящих клевых чуваков, — подмигнул он.

Показал он Конверсу и картотечный шкаф, где хранил свою коллекцию порно и жестянку из-под кинопленки, набитую лаосской травой. Конверс пообещал вернуться на другой день и покурить с ним вместе. Прощаясь, Маклин поднял два пальца буквой «V».

Выйдя на улицу, Конверс увидел зарницу, вспыхнувшую вдалеке, почувствовал прикосновение ветерка, дувшего с океана, и вздохнул с облегчением. Миновав вертолетную площадку, он вышел на песчаную дорогу, ведущую к церковным шпилям. Вдалеке, справа, тянулись низкие серые портовые строения, слева, за забором из колючей проволоки, — густые заросли деревьев. Почва на территории базы была цвета пепла и по виду такая же бесплодная.

Так он устало шагал, перекладывая сумку из одной руки в другую. Через несколько минут рядом с ним остановился джип с двумя военными полицейскими.

— Залезай, кореш.

Конверс забросил сумку в джип и забрался сам. Водитель спросил, откуда его к ним принесло. Конверс сказал, что из Калифорнии, и они захихикали.

Он спросил их насчет аквалангистов-подрывников.

— Да-да-да! — сказал один из морских пехотинцев. — Офигеть просто! Ты не поверишь.

Второй подтвердил его слова.

— Они используют девок-аквалангисток, слышал? Девки плывут от берега, а мину держат в зубах. Магнитную мину. Прикрепляют ее к корпусу этих здоровенных грузовозов, и — бум!

Он развел руки в стороны, изображая мощный взрыв.

Морпехи были дочерна загорелы и казались на одно лицо под своими зелеными касками. Они беспрестанно улыбались, и у обоих были сумасшедшие глаза наркоманов.

— О чем я мечтаю, — сказал один, — так это поймать девку-подрывницу и затрахать ее до смерти. Я просто маньяк.

— А знаешь, кого наши против них используют? Дельфинов. Их натаскивают убивать косоглазых. Представляешь картину?

Конверс кивнул. Он представил себе безмолвные морские глубины, серо-стального цвета дельфинов в ошейниках с шипами, сражающихся с узкоглазыми ныряльщицами, вооруженными ножами. Битва в бухте Майлат, иллюстрированная Артуром Рэкхемом[28].

— Очень она странная, эта война, — сказал он морпехам.

— Точно, приятель. Непонятная. Но нам не положено об этом говорить.

За главными воротами простиралось пустое пространство — город Майлат был предусмотрительно отодвинут на приличное расстояние от колючей проволоки. Городская окраина, где располагалась база, была снесена минометным огнем во время Тета[29], в 1968 году. То, что от нее осталось, теперь образовывало начало приморской улочки, на которой толпились торговые палатки с крадеными корабельными стульями и холодильниками, полными пива «33». Улочка упиралась в другую, более широкую, которая вела к площади перед церковью с двумя шпилями. Это была красивая площадь с тамариндовыми деревьями, множеством павильонов, торговавших мороженым, и кафе за изящными коваными оградами. В былые времена Майлат был курортом.

Конверс пересек площадь и увидел небольшой рынок, раскинувшийся в тени церкви. Напротив рынка был автовокзал, а за ним узкая улочка с китайскими ресторанчиками, между которыми возвышалось квадратное бетонное здание — гостиница «Оскар».

В гостинице, выстроенной в псевдовосточном стиле, имелись одноместные номера с бамбуковыми перегородками, циновками на полу и железным чайником в углу.

Конверс сам отнес сумку наверх, не доверяя ее носильщику. В соседнем номере играли в карты; Конверс чувствовал запах одеколона игроков и дешевого местного виски, который они пили.

Он сел на циновку, поджав ноги и сунув сумку за спину, и встретился глазами с одним из соседей-кутил. Это был смуглый азиат неопределенной национальности, может, подумал Конверс, малайский матрос. Тот опустился на четвереньки, желая выяснить, кто поселился по соседству; так они некоторое время неприязненно смотрели друг на друга, пока малаец, раздраженно фыркнув, не исчез. Говорили, что азиаты чуют европейцев или американцев нюхом — те, мол, пахнут как прогорклое масло; неужели, думал Конверс, малаец учуял его запах? Он встал и распахнул ставни. И тут же по асфальту, как осколки взорвавшегося снаряда, застучал дождь.

Он чуть не задремал, но, открыв глаза, увидел в двери молоденькую девушку с охапкой подушек, словно с огромным букетом. Он поднялся с циновки и смотрел на нее.

Девушка сбросила на пол несколько подушек и кокетливо взглянула на Конверса. Она была удивительно хороша и одета в европейское платье, которое, возможно, сшила сама. Просто невероятно, насколько обычное здесь явление — красивые девушки.

— Вы знаете Рэя? — спросил Конверс; ему пришло в голову, что она каким-то образом связана с Хиксом.

Она отрицательно покачала головой и подошла к нему, держа перед собой оставшиеся подушки.

Девушка сделала бы честь и сайгонской «Каравелле»; она так же, как девушки из «Каравеллы», красила глаза, чтобы они казались круглее. В «Каравелле» не признавали парижского шика, идя навстречу клиентам, требовавшим, чтобы сайгонские девушки подражали стилю и даже акценту стюардесс авиакомпании «Дельта».

— Трахаться, — сказала она.

Конверс притворился удивленным.

— Трахаться первый сорт.

Он положил руку на ее зад. Его всегда это поражало: глянешь на лицо и думаешь, что за эфирное создание, и в то же время обнаруживаешь, что попка неожиданно полная. Девушка прижалась к нему высокой грудью. Глядя мимо нее, Конверс обнаружил, что в щель под перегородкой ему видна каучуковая подошва сидящего на пятках картежника в соседнем номере. Подошва была новая, с еще не отодранным ценником.

— Потом, — сказал он девушке.

Она сползла вниз и коснулась ремня на его брюках.

— Нет, — повторил он. — Не сейчас. Позже.

Выражение на ее лице было похоже на улыбку, но это не было улыбкой.

— Нет трахаться?

— Нет трахаться, — подтвердил Конверс.

Она высморкалась, зажав пальцем одну ноздрю. На мгновение Конверсу показалось, что она хочет высморкаться на него. Наверно, есть у них такая привычка. Правда, ему еще не доводилось видеть такого. Она наклонилась, подобрала большую часть подушек и посмотрела ему в глаза. Он достал бумажник и дал ей двести пиастров.

— Еще зеленых, — сказала она.

— Нет, — отмахнулся Конверс.

— Да! — крикнула она с сильным вьетнамским акцентом.

Некоторые называли вьетнамский язык красивым. Конверс так не считал. Он кивком указал ей на дверь.

Не сводя с него неулыбчивых глаз, она принялась собирать оставшиеся подушки. Конверс чувствовал себя не слишком уютно под этим взглядом.

— Трахаться с мальчиком?

Конверс поднял последнюю подушку и протянул ей.

— Дидди мао, — сказал он. «Вали отсюда». Прежде он никогда не позволял себе так говорить с вьетнамцами.

Он оставался в номере сколько мог, ожидая, что Рэй все-таки придет. Но около шести его терпение лопнуло. Он прихватил сумку, спустился вниз и нашел хозяина гостиницы, который хлебал суп под фотографией Чан Кайши на стене. Девушка с встревоженным лицом стояла рядом. Когда Конверс сходил по ступенькам, она затараторила по-вьетнамски, указывая на него. Хозяин поднял руку, веля ей замолчать, и продолжал есть.

— Вы трахнулись? — спросил он между двумя ложками.

— Нет, — ответил Конверс.

— Уверены?

— Уверен, — сказал Конверс. — С этим я не ошибаюсь.

— Вы знаете Рэя? — спросил китаец.

Конверс кивнул.

— Рэй в матросском клубе, в буфете. Знаете, где матросский клуб?

— Найду.

Он той же дорогой вернулся по мокрым улицам на базу. Охрана пропустила его, проверив аккредитацию, и он устало направился в сторону гавани. Дождь прекратился, но появились тучи москитов, и никакого на этот раз попутного джипа. В преддверии ночи часовые проверяли прожекторы, установленные по периметру базы. Над верхушками деревьев по ту сторону колючей проволоки висели небольшие патрульные вертолеты.

Часть базы вокруг старой крепости была привлекательнее остальной территории: королевские пальмы, баньяны, дорожки, посыпанные галькой и раковинами, которые пересекали тенистые лужайки. Здесь располагался клуб для срочников: матросы и береговая обслуга сидели в сумерках на улице за кружкой пива, а внутри, включенный на полную громкость, музыкальный автомат играл Джонни Кэша. Был здесь и кинозал, где крутили «Настоящую выдержку»[30], и фанерная часовня, вокруг которой на лужайке разбрызгивали воду поливочные фонтанчики. На каждом висело предупреждение на английском и вьетнамском: «НЕ ПИТЬ».

Клуб занимал одно крыло старых казарм, в которых когда-то размещался Французский Иностранный легион. Конверс нашел буфет — большой, симпатичный и почти пустой, — купил порцию джина с тоником на остатки оккупационных денег. Хикса не было видно.

Он прождал в буфете, пока окончательно не стемнело, потом с трудом поднял сумку и вышел поискать Хикса за столиками позади клуба. Рука и плечо уже онемели от сумки, словно съеденные проказой, и он шел в ночной духоте, ожидая, что в любой момент какой-нибудь встречный поморщится от ее вони или жуткого вида. Но это его не пугало, слишком он устал.

Когда спустилась ночь, Хикс, прикончив вторую бутылку пива, посмотрел вниз и заметил в маленьком садике Конверса. Он включил настольную лампу, и Конверс поднял голову.

Конверс медленно поднялся на веранду, волоча по ступенькам огромную старомодную сумку. Войдя, он бросил ее на пол и тяжело опустился на бамбуковый стул.

— Целую вечность таскал ее, — сказал он.

Протянул руку, взял карманного формата томик Ницше, который Хикс отложил на стоящий рядом свободный стул, и с легким презрением повертел, разглядывая обложку.

— Все еще интересуешься?

— Конечно, — ответил Хикс.

Конверс рассмеялся. Видно было, что он измучен и на взводе, в глазах — страдальческое выражение, вызванное хмелем, лихорадкой и страхом.

— О господи! — сказал он. — Вещь и впрямь пикантная!

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — насупился Хикс.

Конверс приложил руку ко лбу. Хикс забрал у него книгу.

— Извини, что не мог встретить тебя на пляже. Как тебе «Оскар»?

— Бывало и хуже.

— Палку-то кинул?

— Все об этом спрашивают, — ответил Конверс. — Нет. Не хотелось.

— Небось просто перепугался.

— Небось.

Хикс закурил сигару.

— Ну и зря. Тебе бы понравилось.

— Меня тридцать раз могли замести. Просто чудо, что я довез сюда это дерьмо.

Хикс взглянул на сумку и покачал головой:

— Никогда не видел, чтобы так бездарно доставляли товар. Ну прямо как в «Доме на Девяносто второй улице»[31].

— Я надеялся, ты сможешь помочь мне с этим.

— Ладно уж, — улыбнулся Хикс. — Что там у тебя?

Конверс оглянулся через плечо.

— Не надо так делать, — сказал Хикс.

— Три килограмма скэга.

Хикс знал, что люди не выносят его прямого взгляда, и из вежливости старался не смущать их. Но сейчас он посмотрел Конверсу в глаза и заметил в них страх.

— Вот, значит, о чем речь. А я думал, у тебя для меня что-то другое.

Конверс ответил ему прямым взглядом:

— Нет, речь об этом.

Хикс хмуро уставился в стол:

— Карму попортим.

— Не думай об этом, думай о деньгах. Ты передаешь это Мардж в Беркли, из рук в руки. Мы платим тебе двадцать пять сотен.

— «Мы» — это ты и Мардж?

— Это отдельная история, — сказал Конверс. — Если твой тайник так хорош, как ты говоришь, это будет легче сделать, чем переправить травку.

— Это точно. В моем распоряжении целый авианосец и практически никого на борту.

— Когда вы будете в Окленде?

— Через семнадцать дней, это если с заходом в Субик-Бей.

— Тогда никаких проблем. Передашь девятнадцатого. Мардж весь день будет дома. В случае чего можешь зайти к ней в кинотеатр вечером, после девяти. Называется «Одеон». На Третьей улице во Фриско.

— Но так ты теряешь деньги на посреднике, — сказал Хикс. — Сам бы и отвез.

Конверс устало покачал головой:

— Я попал во все черные списки. КВПВ никак не может решить, то ли я вьетконговский шпион, то ли ядовитая гадина. Мне и косяка не провезти.

Хикс улыбнулся и аккуратно положил дымящуюся сигару на томик Ницше.

— И все-таки, что за «мы»? Держу пари, что ты, подонок, один в этом деле.

— Как я могу провернуть все один? — возмутился Конверс. — Как?

Он хотел было снова оглянуться. Но Хикс остановил его.

— У меня, — сказал Конверс, — есть основания считать, что в этой операции замешано ЦРУ.

Хикс рассмеялся ему в лицо. Конверс вежливо улыбнулся.

— Сказки, — не поверил Хикс.

— Некоторые личности.

Хикс пристально посмотрел на Конверса, ожидая, что тот смутится. Но не тут-то было.

— Есть еще кое-что, о чем тебе будет лучше знать, — продолжал Конверс. — Ты у них на заметке. Они в курсе, что это ты повезешь. Твое имя сразу всплыло.

— Не может быть, — проговорил Хикс, помолчав секунду. — Брешешь.

— Ладно, — сказал Конверс. — Они знают о тебе, потому что я рассказал им. В таком деле они должны знать.

— Ну да, конечно, — кивнул Хикс. — Понимаю. — Он смотрел на темную бухту, кусая губу. — В таком деле без этого никак. — Он оглянулся на Конверса и увидел, что тот трогает свой лоб. — Ты чем вообще думал, а?

— Послушай, — быстро заговорил Конверс, — они к тебе не прицепятся. Считается, ты не подозреваешь о том, что они знают о тебе, и они к тебе не полезут, если доставишь товар. У Мардж двадцать пять сотен для тебя. Все просто.

Хикс снова заулыбался:

— Если доставлю, так? А если не доставлю — если надеру тебя, потому что чисто случайно знаю, какой ты мудила, — тогда мне конец, так? ЦРУ тут как тут.

— Точно, — ответил Конверс.

— Будь я на твоем месте, так чтобы курьер не подвел, придумал бы такую же дерьмовую историю о ЦРУ. Но я не стал бы закладывать партнера.

Конверс, похоже, заволновался:

— Ради бога, Рэй, как бы я закрутил все это один? Где бы достал деньги?

Хиксу пришло в голову, что если он и вправду кинет Конверса, ничего бесчестного в этом не будет. Тот сам виноват. Возможно, он даже подумает, что это пикантно.

— Ну ты и тип, — покачал головой Хикс. — Я даже не могу сказать, врешь ты или нет.

— Да пофиг, вру я или нет. То-то и оно. Но вообще-то — не вру.

Хикс беспокойно заерзал на стуле:

— Это до идиотизма дорогой способ переправлять груз. Если ЦРУ нужны люди вроде нас с тобой, тогда они даром хлеб едят.

— А кто сегодня лучше? — Конверс подался вперед; вид у него был бесхитростный. — Слушай, Рэй, это… некоторые личности. Некоторые жадные до денег личности, связанные с ЦРУ. У них есть возможность заработать колоссальные деньги, но они не могут использовать свои обычные каналы. Зато могут обеспечить безопасность. Но сперва они должны знать, кто будет доставлять их товар.