Автобиография Тэтчер Маргарет

Глава 18

Запад и остальные

Тогда мы еще этого не знали, но 1981 годах было последним годом отступления Запада перед лицом оси сотрудничества Советского Союза и третьего мира. Год начался с освобождения Ираном американских заложников в манере, рассчитанной на то, чтобы унизить президента Картера, и закончился разгромом, пусть и временным, «Солидарности» в Польше. Поствьетнамский дрейф международной политики, когда Советский Союз все глубже проникал в страны третьего мира с помощью кубинских суррогатов, а Соединенные Штаты отвечали нервозной защитной реакцией, очевидно перерос в устоявшуюся закономерность. Это имело ряд последствий. Советский Союз становился все заносчивее; третий мир становился все агрессивнее в своих требованиях международного перераспределения богатств; Запад все больше позволял с собой спорить и заключать особые сделки с организациями вроде OPEC; и наши друзья в странах третьего мира, видя судьбу Шаха, все больше склонялись к тому, чтобы обезопасить свои ставки. Такие уравновешивающие меры, как те, что были приведены в действие – в частности принятое в 1979 году решение разместить «Круизы» и «Першинги» в Европе – еще не возымели твердого эффекта и не убедили людей, что ветер изменился. На самом деле, он только начал меняться.

Избрание Рональда Рейгана Президентом США в ноябре 1980 было во многом таким же переломным моментом в американских внутренних делах, как и мое собственное избрание в мае 1979 года – во внутренних делах Соединенного Королевства, и еще более значимым в международной политике. Год за годом британский пример стабильно оказывал влияние на другие страны на других континентах, в частности – в области экономической политики. Но избрание Рональда Рейгана имело непосредственное и коренное значение, поскольку демонстрировало, крупнейшая сила, борющаяся за свободу, которую только видел мир, собиралось восстановить уверенную ведущую позицию в мировых вопросах. С самого начала я считала своим долгом сделать все, что в моих силах, чтобы поддержать самоотверженную стратегию президента Рейгана, нацеленную на победу в холодной войне, которую Запад медленно, но уверенно проигрывал.

Я дважды встречалась с губернатором Рейганом во времена оппозиции. Меня сразу же поразили его теплота, обаяние и полное отсутствие притворства – черты, которые не менялись в годы лидерства, которые ему предстояли. Более того, я чувствовала, что разговариваю с кем-то, кто инстинктивно чувствовал и думал так же, как я; не только в вопросах политики, но и в философии управления, во взгляде на человеческую природу, на высокие идеалы и ценности, которые лежат – или которым следует лежать – в основе амбиций любого политика, управляющего страной.

Для людей недалекого ума было легко недооценить Рональда Рейгана. Его стиль работы и принятия решений был явно отстраненным и приблизительным – принципиально отличным от моего собственного. Частично это было следствием двух различных систем управления, нежели различий в темпераменте. Он раздавал ясные общие указания своей администрации, и ждал от своих подчиненных их выполнения со всеми деталями. Этими целями были оптимизация американского уровня жизни посредством снижения налогов, возрождение американской мощи посредством укрепления обороны и возвращение американской уверенности в себе. Рональд Рейган преуспел в достижении этих целей, поскольку был он не только их приверженцем; он их воплощал. Он был жизнерадостным, уверенным в себе, добродушным американцем, который прошел путь от нищеты до Белого Дома – американская мечта в действии – и который не стеснялся использовать американскую мощь или пользоваться американским авторитетом в Североатлантическом Альянсе. Вдобавок к тому, что он вдохновлял американский народ, в дальнейшем он пошел дальше и вдохновлял людей за железным занавесом, произнося честные слова об империи зла, которая их угнетала.

Однако на этом этапе президенту Рейгану все еще приходилось иметь дело с по большей части скептически настроенной аудиторией в своей стране, и особенно среди своих союзников. Я была, пожалуй, его принципиальным сторонником в НАТО.

Поэтому я с радостью узнала о том, что президент пожелал, чтобы я была первой главой правительства, которая навестит его с визитом в Соединенных Штатах, после того, как он займет свой пост. Прибыв в Вашингтон, я оказалась в центре внимания, не только из-за своей приближенности к президенту, но и по другой, менее лестной причине.

Когда отправилась в Америку, американские читатели узнавали из пространной статьи в «Тайм», озаглавленной «В состоянии войны, но не склоняя голову», что мое правительство имеет дело со множеством трудностей. Американская пресса и комментаторы предполагали, что учитывая сходство экономического подхода британских и американских правительств, экономические проблемы, с которыми мы в то время сталкивались – прежде всего, высокая и продолжающая расти безработица – скоро предстоят и США. Это, в свою очередь, заставило ряд членов Администрации и прочих приближенных к ней, объяснять предполагаемые неудачи «Эксперимента Тэтчер» следствием неспособности вести себя достаточно радикально. Я использовала каждую возможность для того, чтобы объяснить реалии вопроса одновременно прессе, сенаторам и конгрессменам, с которыми я встречалась. В отличие от США, Британии приходилось иметь дело с ядовитым наследием социализма – национализация, полномочия профсоюзов, глубоко укоренившаяся антипредпринимательская культура.

На одной из встреч сенатор Джессе Хелмс заявил, что некоторые СМИ в США исполняют реквием по моему правительству. Я смогла убедить его, что новости о реквиеме по моим политическим линиям были преждевременнымы. Во время болезни всегда бывает период, когда лекарства кажутся страшнее самого заболевания, но это не значит, что их нужно из-за этого перестать принимать. Я сказала, что чувствую глубокое признание британским народом того, что моя политика верна.

В ходе наших совещаний в Вашингтоне я успешно убедила президента Рейгана в необходимости посещения саммита в Канкуне, который проводился в Мексике в октябре того года. Я чувствовала, что нам следует присутствовать, чтобы одновременно заявить свою позицию и сдержать критику в адрес себя, в развитии которой в развивающихся странах мы не были заинтересованы. Вся концепция диалога «Север-Юг», которую комиссия Брандта сделала популярной темой в международном сообществе, была по моему мнению, заблуждением. Неверно было не только полагать, что был однородный богатый Север, который противостоял однородному бедному Югу, в основе риторики лежала идея о том, что перераспределение мировых ресурсов, а не создание капиталов, было способом справиться с нищетой и голодом. Более того, в чем развивающиеся страны нуждались больше, чем в помощи – так это в торговле, поэтому нашей основной задачей было – и до сих пор остается – предоставить им самый свободный из возможных доступов к нашим рынкам.

Совместными председателями конференции были президент Лопез-Портильо, представлявший Мексику как принимающую сторону – и Пьер Трюдо, замещавший канцлера Австрии, не сумевшего приехать из-за болезни. Всего были представлены 22 страны. Нас разместили в одном из этих почти что излишне роскошных отелей, которые часто можно обнаружить в странах, где значительное число народа проживает в условиях ужасающей нищеты.

Не будет хвастовством заявить, что миссис Индира Ганди и я были двумя медийными «персоналиями» на этой конференции. Индия только что получила самый большой из когда-либо выданных Международным Валютным Фондом займов со ставкой меньше рыночной. Она и остальные естественным образом хотела больше дешевых кредитов в будущем. Вот что стояло за тем давлением, которому я намеревалась противостоять, чтобы поставить МВФ и Уорлд Бэнк напрямую под контроль США. Я вступила в оживленную дискуссию с группой глав правительств, которые не могли понять, почему я так была уверена в том, что единство МВФ и Уорлд Бэнк будет неизбежно поставлено под угрозу таким шагом, который скорее навредит, нежели принесет пользу свои сторонникам. В конце я прямо заявила об этом: я сказала, что ни за что не помещу британские депозиты в банк, который полностью управлялся перерасходчиками. Они поняли.

Пока я была в Канкуне, у меня также состоялась отдельная встреча с Джулиусом Ньерере, который был, как всегда, приятно убедительным, но все так же заблуждался и нереалистично смотрел на то, что было не так с его собственной страной и, в еще более значительной мере, с большей частью черной Африки. Он рассказал мне, какими несправедливыми были условия МВФ, на которых они готовы были предоставить ему кредит: они велели ему привести в порядок государственные финансы Танзании, сократить защиту и девальвировать его валюту до уровня ниже, чем признавал рынок. Возможно, в то время требования МВФ были в чем-то слишком жесткими: но он не видел, насколько изменения в этом направлении были важны в целом и в расчете на долгосрочные интересы его собственной страны. Он также жаловался на последствия засух и крах сельского хозяйства в его стране – ничто из этого, он, похоже, не связывал с преследованием ошибочной социалистической линии, включая коллективизацию ферм.

Сам процесс подготовки коммюнике был сложнее, чем обычно. Изначальный канадский текст был фактически отвергнут; и Пьер Трюдо по большей части оставил его за нами, дав понять, что считает наши попытки менее успешными, чем его собственные.

Саммит был успешным – пусть и не по тем причинам, которые были публично заявлены. Что было важно для меня, так это тот факт, что МВФ и Уорд Бэнк сохранили свою независимость. Не менее важно, что это было последним подобным собранием. Неподатливые проблемы нищеты, голода и долгов в странах третьего мира нельзя было решить неверно проработанным международным вмешательством – скорее это можно было сделать установлением свободы предпринимательства и поддержкой торговле – и устранением социализма в любой его форме.

Прежде, чем покинуть Мексику, мне нужно было озаботиться еще одним вопросом. А именно – подписанием соглашения о строительстве огромного нового завода по производству стали британской фирмой Дэйви Леви. Как это бывает и в других социалистических странах, мексиканцы ошибочно считали, что большой престижный промышленный проект открывал самый лучший путь к экономическому прогрессу. Однако, если они хотели именно этого, мне следовало хотя бы постараться сделать так, чтобы это пошло на пользу британским фирмам. Церемония требовала моего приезда в Мехико. Я остановилась в резиденции посла Великобритании Криспена Тикелла. Там, во время ужина, люстры стали качаться, а пол стал ходить ходуном. Сначала я подумала, что на меня так действует высота, но наш посол меня успокоил: «Нет, – сказал он, – это просто землетрясение».

Толчки других землетрясений тоже ощущались в тот год. Еще до того, как отправиться с иностранными визитами, я очень хорошо представляла значение размещения в Европе «Круизов» и «Першингов» для холодной войны. Если все пойдет как планировалось, Советский Союз потерпит сокрушительное поражение; если этот проект будет оставлен в ответ на поддерживаемое СССР «мирное наступление», возникнет реальная угроза разрыва между Европой и Америкой. Я видела задачу Британии в том, чтобы поддержать американскую сторону в Европе, поскольку мы разделяли их видение ситуации, но склонялись к менее идеологизированному языку. И мы так и поступили в последующие годы.

Но существовал и второй фронт в холодной войне – между Западом и советской осью в странах третьего мира. Мои визиты в Индию, Пакистан, Персидский Залив, Мексику и Австралию на конференцию Содружества позволили мне в итоге увидеть, насколько СССР повредило вторжение в Афганистан. Оно единовременно отдалило от СССР исламские страны, и внутри этого блока усилились консервативные прозападные режимы, противостоявшие радикальным государствам вроде Ирака и Ливии. Традиционные друзья СССР, такие как Индия, оказались в неловком положении. Это не только позволило Западу сформировать альянс с исламскими странами против советского экспансионизма; это также разделило страны третьего мира, таким образом ослабив давление, которое они могли оказывать на Запад в экономических вопросах. В этих обстоятельствах страны, которые долгое время развивали свою собственную локальную форму социализма, чтобы полагаться на западную помощь, внезапно оказались перед лицом необходимости найти более реалистичный способ привлечения западных инвестиций, выбрав линию свободных рынков – это все еще небольшое землетрясение, но его толчки изменят мировую экономику на протяжении последующего десятилетия.

Глава 19

Фолклендская война: Следуй за Флотом

Ничто так отчетливо не осталось в моей памяти от тех лет, которые я провела в Номере 10, как те одиннадцать недель весны 1982 года, когда Британия сражалась и победила в Фолклендской войне. На кону было многое: то, за что мы сражались в восьми тысячах миль вдали от дома в Южной Атлантике, было не только территорией и народом Фолклендских островов, сколь бы они ни были важны. Мы защищали свою честь как нации и принципы, имевшие основополагающее значение для всего мира – прежде всего заключавшиеся в том, что агрессоры никогда не должны побеждать, и что международное право должно превалировать над использованием грубой силы. Когда я стала премьер-министром, я не могла вообразить, что мне предстоит отправить британские войска в бой, и я не думаю, что моя жизнь когда-либо была настолько напряженной и насыщенной, как в то время.

Первую известную высадку на Фолклендских островах совершили британские моряки в 1690 году, назвав пролив между двумя островами «Фолклендс Саунд» в честь казначея флота виконта Фолкленда. Британия, Франция и Испания создавали поселения на островах в разное время на протяжении XVIII века. В 1770 году разногласия с Испанией привели к тому, что тогдашнее британское правительство мобилизовало флот и подготовило экспедиционный корпус, хотя и не отправило его: было найдено дипломатическое решение.

Острова имели очевидное стратегическое значение, обладая несколькими хорошими гаванями в радиусе 500 миль вокруг Кейп Хорн. В случае закрытия Панамского канала, их значение будет серьезным. Но Фолклендские острова были маловероятной причиной войны двадцатого века.

Вторжение Аргентины на Фолклендские острова произошло спустя 149 лет после установления там формального британского правления и, кажется, близость 150-летнего юбилея играла немалую роль в заговоре аргентинской хунты. С 1833 года на островах существовало мирное британское присутствие. Законное право Британии по сей день основывается на желании существующего населения островов – полностью британского происхождения – оставаться британским. Принцип «самоопределения» стал основополагающим компонентом международного права и закреплен хартией ООН. Британский суверенитет имеет мощные законодательные основания, и аргентинцы это знают.

Примерно в 800 милях к юго-востоку от Фолклендских островов находится Южная Джорджия, а еще в 460 милях – Южные Сэндвичские Острова. Здесь претензии Аргентины выглядят еще сомнительнее. Эти острова находятся в подданстве Соединенного Королевства и управляются с Фолклендов. Там жесткий климат и нет постоянного населения. Ни одно государство не претендовало на них до аннексии Британией в 1908 году, и с тех пор они находятся под постоянным британским управлением.

В первый раз Фолклендский вопрос коснулся меня на раннем этапе существования парламента 1979 года. Было ясно, что существует всего два пути, которыми можно достичь благополучия Фолклендских островов. Первым и наиболее привлекательным подходом было способствование развитию экономических связей с соседней Аргентиной. Однако это противоречило заявлениям Аргентины о том, что Фолклендские острова и подчиненные территории являются суверенными для Аргентины. Правительство Тэда Хита подписало важное соглашение о путях сообщения в 1971 году, установив воздушную и морскую связь между островами и материком, но дальнейший прогресс был блокирован аргентинской стороной до обсуждения суверенитета. В результате возникли споры во вопросу достижения некого компромисса с Аргентиной по вопросу суверенитета. Подобные споры заставили Ника Ридли (ответственного министра) и его чиновников в министерстве по вопросам сообщества и внешней политики выдвинуть т. н. предложение об «обратной аренде», согласно которому суверенитет переходил к Аргентине, но образ жизни островитян сохранялся за счет сохранения английского самоуправления. Мне не понравилось это предложение, но мы с Ником сошлись на том, что его следует рассмотреть со всех сторон, в первую очередь основываясь на том, что последнее слово остается за самими жителями островов. Их желания должны лежать в основе всего.

Однако был и другой вариант – гораздо более дорогостоящий. Мы могли привести в действие меры, рекомендованные в долговременном экономическом обзоре бывшего министра лейбористов лорда Шеклтона в 1976 году, и одну из его рекомендаций в частности – увеличение аэропорта и удлинение взлетно-посадочной полосы. Такой подход стал бы свидетельством отсутствия у британского правительства планов вести серьезные переговоры о суверенитете, и позволил бы увеличить наши возможности в области обороны островов, поскольку увеличенная взлетно-посадочная полоса позволила бы ускоренный переброс подкреплений по воздуху. Это, в свою очередь, могло бы спровоцировать резкий военный ответ со стороны Аргентины. Ничего удивительного в том, что ни одно правительство – лейбористское или консервативное, не было готово к подобным действиям, пока существовало более приемлемое решение вопроса, и обратная аренда стала основным решением.

Однако, как я и предполагала, островитяне и слышать не хотели о подобных предложениях. Они не доверяли аргентинской диктатуре, и еще больше этого им хотелось оставаться британцами. Палата общин была слишком открыто настроена в пользу того, чтобы соблюдать пожелания жителей островов.

Однако оставался менее ясным вопрос – что это все означает для будущего Фолклендских островов в долгосрочной перспективе. Мы стремились, если это возможно, продолжать переговоры с аргентинской стороной, но применение дипломатии становилось все сложнее. В 1976 Аргентина установила и с тех пор сохраняла военное присутствие на Южном Туле на юге Сэндвичских островов, против чего лейбористское правительство не предприняло никаких мер, и о чем министры не сообщали палате общин до 1978 года.

Затем в декабре 1981 года в Буэнос-Айресе сменилось правительство. Новая военная хунта из трех человек пришла на смену предыдущему военному правительству, а генерал Леопольдо Гальтиери стал президентом. Гальтиери полагался на поддержку аргентинского флота, главнокомандующий которого адмирал Анайа обладал особенно жестким видением претензий Аргентины на «Мальвины».

В феврале 1982 года в Нью-Йорке состоялись переговоры, которые, казалось, прошли удачно. Но затем поведение Аргентины стремительно поменялось. Сейчас, глядя в прошлое, можно утверждать, что это был переломный момент. Но важно помнить, сколько агрессивной риторики было в прошлом, и она ни во что при этом не выливалась. Более того, из нашего предыдущего опыта следовало, что скорее всего Аргентина прибегнет к политике прогрессирующего нарастания напряжения, начав с дипломатического и экономического давления. Вопреки всему, что говорили тогда, у нас почти до последнего момента не было информации о том, что Аргентина вот-вот начнет полномасштабное вторжение. Не было ее и у американской стороны: Эл Хейг позже сказал мне, что им было известно еще меньше, чем нам.

Во всем этом присутствовал фактор усиления американской администрацией связей с Аргентиной в рамках стратегии по сдерживанию коммунистического влияния Кубы в Центральной и Южной Америке, и у аргентинцев сложилось излишне преувеличенное ощущение собственной важности для США.

Накануне своего вторжения они были убеждены, что им не следует всерьез воспринимать предостережения американской стороны против начала военных действий, и стали еще более непреклонными, когда на них позднее было оказано дипломатическое давление с требованием отступить.

Можно ли их было сдержать? Чтобы предпринять меры по военному сдерживанию Аргентины, учитывая огромное расстояние между Британией и Фолклендами, нам нужно было бы быть осведомленными хотя бы за три недели. К тому же, направить контингент недостаточного размера означало бы подвергнуть его непозволительному риску. Разумеется, присутствие корабля «Эндюренс» – легковооруженного патрульного судна, которое пришлось отозвать – можно было не принимать в расчет с военной точки зрения. Оно бы не смогло ни сдержать, ни отбить ни одно спланированное вторжение. (Действительно, когда вторжение началось, я была очень рада, что корабль был в море, а не в Порт Стенли: окажись он там, его бы захватили или подорвали). Прежде всего, ничто бы так не спровоцировало полномасштабное вторжение, если планировалось что-то меньшее, как если бы мы начали подготовку, необходимую по масштабу для полноценного сдерживания агрессии. Разумеется, задним числом нам всегда хочется действовать по-другому. Как и аргентинцам. Это было основным заключением комиссии по расследованию, возглавленной лордом Френксом, которая изучила наши действия по решению спора в преддверии вторжения. У комиссии был беспрецедентный доступ ко всем государственным документам, включая разведданные. Ее отчет заканчивается словами: «Мы не вправе выступать с какой-либо критикой или обвинять действующее правительство в решении аргентинской хунты совершить акт ничем не спровоцированной агрессии при вторжении на Фолклендские острова 2 апреля 1982 года».

Все началось с инцидента на Южной Джорджии. 20 декабря 1981 года была совершена незаконная высадка на остров кем-то, кого описали как аргентинских торговцев металлоломом; мы ответили жестко, но взвешенно. Аргентинцы впоследствии покинули остров, а аргентинское правительство заявило, что ничего не знает об инциденте. Я была больше встревожена, когда аргентинское правительство нарушило регламент, установленный на встрече, опубликовав одностороннее коммюнике, раскрывающее детали переговоров, в то время как аргентинская пресса стала муссировать вопрос о возможности начала военных действий до символически важной даты января 1983 года. 3 марта 1982 года я получила телеграмму из Буэнос-Айреса: «Мы должны готовить планы ответных мер» – однако, несмотря на свое беспокойство, я не ожидала ничего подобного полномасштабному вторжению, которое последний анализ нашей разведкой намерений Аргентины списал со счетов.

20 марта нам сообщили, что накануне аргентинские торговцы металлоломом снова без разрешения высадились на Южной Джорджии. Был поднят аргентинский флаг и раздавались выстрелы. В ответ на наши протесты Аргентинское правительство заявило, что не располагало информацией об этом. Сперва мы решили приказать кораблю «Эндюренс» выдворить аргентинцев, кем бы они ни были. Но старались решить переговорами с аргентинской стороной этот вопрос, который все еще выглядел как неудобный инцидент, а не как предвестник конфликта, потому мы отозвали приказ «Эндюренс» и вместо этого велели судну проследовать на британскую базу в Гритвикине, основном поселении на острове.

По мере того, как март подходил к концу, а инцидент все еще не был разрешен, мы все больше были озабочены ситуацией. Вечером в воскресенье 28 марта я позвонила Питеру Керрингтону, чтобы выразить свою обеспокоенность положением. Он уверил меня, что уже первым обратился к Элу Хейгу, госсекретарю США, попросив у него оказать давление. На следующее утро Питер и я встретились на базе Королевских ВВС Нортхолт по дороге на Европейский совет в Брюсселе и пришли к решению отправить ядерную подводную лодку в усиление «Эндюренс» и начать подготовку к отправке второй подлодки. Я не была слишком-то недовольна, когда произошла утечка этой информации. Подводной лодке понадобится две недели, чтобы достичь Южной Атлантики, но эффект это возымеет незамедлительно. Инстинкт подсказывал мне, что пришло время показать аргентинцам, что мы настроены серьезно.

Поздним вечером 30 марта возвратилась из Брюсселя. К этому времени Питер Керрингтон уже отбыл с официальным визитом в Израиль. Министерство иностранных дел и Министерство обороны уже работали над подготовкой оперативных оценок и анализом дипломатических и военных опций. На следующий день – в среду 31 марта – я выступила в Палате с отчетом по брюссельскому саммиту, но мысли мои были сосредоточены на том, что намеревались делать аргентинцы, и как нам следует на это отвечать. Разведка сообщала, что аргентинское правительство изучало наши реакции, но они планировали высадку на Южной Джорджии. Теперь я была глубоко обеспокоена. Тем не менее, я все еще не считаю, что кто-либо из нас ожидал немедленного вторжения на сами Фолклендские острова. Я никогда не забуду тот вечер среды. Я работала в своем кабинете в палате общин, когда мне сообщили, что Джон Нотт просит незамедлительного совещания для обсуждения Фолклендских островов. Я созвала людей. Хампфри Аткинс и Ричард Люс прибыли из Министерства иностранных дел вместе с представителями Министерства иностранных дел и по делам сотрудничества и Министерства обороны. (Глава Генерального Штаба был в Новой Зеландии). Джон был взволнован. Он только что получил разведданные о том, что аргентинский флот уже вышел в море, и похоже готовится к вторжению на острова 2 апреля. Джон высказал Министерству обороны мнение, что если Фолкленды будут захвачены, их не получится отбить. Это было ужасно и совершенно неприемлемо: это были наши острова и наш народ. Я немедленно сказала: «Если на них вторгнутся, нам придется их отвоевать».

Я спросила у начальника штаба флота, сэра Генри Лича, что мы можем сделать. Он ответил тихо, спокойно и уверенно: «Я могу собрать ударную группу из эсминцев, фрегатов, десантных кораблей и кораблей поддержки. Ее возглавят авианосцы «Гермес» и «Инвинсибл». Она может быть подготовлена к отправке в течение 48 часов». Он считал, что такой группировки будет достаточно, чтобы отбить острова. Ему нужно было лишь мое одобрение, чтобы начать подготовку. Я дала его и он немедленно отбыл. На заседании Кабинета нам предстояло принять решение, отправится ли группировка в поход, и если да, то когда.

Теперь к моему негодованию и решительности прибавилось чувство облегчения и уверенности. Генри Лич продемонстрировал мне, что когда дело доходит до драки, отвага и профессионализм британских вооруженных сил возобладают. Моей задачей как премьер-министра было гарантировать им всю необходимую политическую поддержку.

Нашей единственной надеждой были американцы – люди, к которым Гальтиери, если он все еще вел себя рационально, должен был прислушаться. Мы подготовили и направили срочное сообщение президенту Рейгану с просьбой принудить Гальтиери не переступать грань. Президент незамедлительно согласился это сделать.

В 9:30 утра в четверг 1 апреля я провела собрание Кабинета, раньше чем обычно, чтобы за ним еще до ланча могло последовать заседание международной и оборонной комиссии Кабинета. По последней информации аргентинского наступления можно было ожидать примерно в середине дня в пятницу по нашему времени. Мы думали, что у президента Рейгана все еще может получиться. Однако Гальтиери вообще отказался ответить на звонок президента. Мне сообщили об этом рано утром в пятницу, и я поняла, что наша последняя надежда утрачена.

В 9:45 утра в пятницу Кабинет вновь собрался на заседание. Я сообщила, что вторжение Аргентины теперь неизбежно. После этого мы вновь встретились, чтобы еще раз обсудить вопрос отправки группировки – хотя мне казалось, что на этом этапе уже нужно думать не о том, предпринимать ли что-то, а о том, что конкретно.

Связь с Фолклендскими островами часто прерывалась из-за атмосферных условий. Утром в пятницу губернатор Фолклендских островов – Рекс Хант – отправил нам сообщение о том, что вторжение началось, но оно так и не дошло. (На самом деле первый контакт с ним у меня состоялся, когда он достиг Монтевидео в Уругвае, куда аргентинцы отвезли его вместе с другими пожилыми людьми, утром в воскресенье). В действительности, капитан британского наблюдательного судна в Антарктике перехватил любительский радиосигнал и передал новость, Министерство иностранных дел. Мой личный секретарь принес мне финальное подтверждение, когда я была на официальном ленче.

К этому времени обсуждение всех вопросов кампании велось во всем Уайтхолле; лихорадочно велась подготовка к военным действиям. Армия готовилась внести свой вклад. Морская ударная группировка формировалась частично из кораблей, дислоцированных в Гибралтарском проливе, и частично из стоящих в британских портах. Королева уже ясно обозначила, что принц Эндрю, служивший в то время на «Инвинсибл» примет участие в походе: и речи быть не могло о том, чтобы к члену Королевской Семьи относились иначе, чем к остальным военнослужащим.

Кабинет во второй раз собрался на заседание в 7.30 вечера, когда было принято решение отправить группировку в поход. Больше всего в этот момент нас волновало, сколько займет путь. Мы были уверены, что аргентинцы подтянут достаточно людей и техники, чтобы их как можно труднее было выбить с островов. Погода в Южной Атлантике все время ухудшалась с приближением жестоких штормов южной зимы.

Более срочной и разрешимой была проблема работы с общественным мнением внутри страны. Поддержка отправки ударной группировки наверняка будет сильной, но не ослабнет ли она со временем? В действительности нам не следовало волноваться. Именно наша политика была понятна людям и пользовалась их поддержкой. Общественный интерес и вовлеченность оставались крепкими все время.

Однако один особенный аспект проблемы заслуживает внимания. Мы решили разрешить присутствие на кораблях военных корреспондентов, которые сообщали о ходе похода. Это создавало ясную картину событий. Но всегда существовал риск раскрытия информации, которая может быть полезна неприятелю. Мне также крайне не понравился ряд комментариев с попытками «непредвзятости» и ужасающее описание событий в третьем лице – разговоры о «Британцах» и «Аргентинцах» в наших новостных программах.

Также именно в пятницу 2 апреля я получила набор рекомендаций от Министерства иностранных дел, в котором бросалась в глаза гибкость, как основная черта этого департамента. Мне сообщили об угрозе притеснения британских экспатриантов в Аргентине, проблеме с получением поддержки от Совета Безопасности ООН, отсутствии возможности положиться на Европейское сообщество или США, риск вмешательства со стороны СССР, неудобный имидж колониальной державы. Все эти предположения были вполне справедливы. Но на войне нельзя позволять трудностям захватить твое мышление: нужно решать их с железной волей. И в самом деле, какие были альтернативы? Чтобы обычный или банановый диктатор правил подданными Ее Величества и властвовал обманом и силой? Пока я – премьер-министр, такому не бывать.

В ближайшей перспективе нам следовало выиграть процесс против Аргентины в Совете Безопасности ООН и добиться решения, осуждающего их агрессию и требующего ее прекращения. На основании такого постановления для нас будет проще завоевать поддержку другими странами наших мер оказания давления на Аргентину. Но в долгосрочной перспективе мы понимали, что нам придется решать свои вопросы подальше от ООН. Пока продолжалась холодная война, существовала реальная угроза, что Совет Безопасности попытается навязать нам неприемлемые условия. В случае необходимости мы могли наложить вето на подобную резолюцию, но поступить так – означало утратить международную поддержку нашей позиции. Второй долгосрочной задачей было заручиться поддержкой со стороны наших союзников, в первую очередь США, но также и членов ЕС, Содружества и других важных западных стран. Это была задача, реализуемая на уровне глав правительств, но основная нагрузка легла на плечи FCO, и ни у одной страны в то время не было в распоряжении двух таких блестящих дипломатов: сэр Энтони Парсонс, посол Британии в ООН и сэр Николас (Нико) Хендерсон, наш посол в Вашингтоне.

В ООН Тони Парсонс был занят обыгрыванием аргентинцев. Генеральный Секретарь ООН призвал обе стороны проявить сдержанность: мы ответили согласием, аргентинцы промолчали. В субботу 3 апреля Тони Парсонс добился дипломатического триумфа, убедив Совет Безопасности одобрить т. н. Резолюцию Совета Безопасности ООН номер 502, требующую немедленного и беспрекословного отзыва аргентинских сил с Фолклендских островов. Это было не просто. Дебаты были жесткими и трудными. Мы знали, что антиколониальная предвзятость ООН настроит ряд членов Совета Безопасности против нас, даже несмотря на вопиющий факт агрессии со стороны Аргентины. Я была особо благодарна президенту Миттерану, который был одним из наших надежнейших друзей и который лично позвонил мне в субботу, чтобы выразить свою поддержку.

(В последующие годы мне предстояло немало споров с президентом Миттераном, но я никогда не забуду, как мы обязаны его личной поддержке в Фолклендском кризисе). Франция воспользовалась своим влиянием в ООН, чтобы перетянуть на нашу сторону другие страны. Я лично в последний момент позвонила королю Иордании Хусейну, который встал на нашу сторону. Он – старый друг Британии, и мне не пришлось вдаваться в длительные объяснения, чтобы убедить его в том, чтобы Иордания проголосовала в нашу пользу. Он начал беседу, просто спросив: «Чем я могу быть полезен, премьер-министр?» В итоге мы были удовлетворены тем, что получили необходимые для Резолюции голоса и избежали вето со стороны Советского Союза. Но мы не питали иллюзий насчет того, кому предстоит избавляться от агрессора, когда разговоры закончатся: это предстояло нам.

Дебаты в палате общин в ту субботу – еще одно сильное воспоминание. Палата была справедлива разгневана вторжением на британскую территорию, и многие ее члены склонялись к тому, чтобы обвинить правительство в якобы неспособности предвидеть и предотвратить случившееся. Моей задачей было защитить нас от обвинений в неподготовленности.

Значительно труднее была вторая моя задача: убедить членов парламента в том, что мы ответим на агрессию сильно и эффективно.

Мое сообщение о том, что ударная группировка была готова к отплытию, вызвало крики одобрения. Но я понимала, что некоторые видели в группировке лишь дипломатическую армаду, которая призовет аргентинцев обратно за стол переговоров. Они не предполагали, что она на самом деле вступит в бой, в то время как всеми костями чувствовала, что аргентинцы никогда не уйдут оттуда без боя, и ничто меньшее, чем их уход, не устроит ни страну, ни, уж точно, меня. Другие разделяли мое мнение о необходимости применения ударной группировки, но сомневались в воле и выдержке правительства.

В то утро в парламенте мне удалось сохранить поддержку обеих сторон, отправив группировку в поход и обозначив наши задачи: острова должны быть освобождены от оккупантов и возвращены под британское управление как можно скорее. Я получила практически единогласное, но сдержанное одобрение палаты общин, которая озабочена поддержкой политической линии правительства, при этом сдерживая свои суждения о его эффективности.

Но я осознавала, что даже такой уровень поддержки наверняка будет ослабевать по ходу кампании. Я, в отличие от большинства членов парламента, понимала полный масштаб реальных военных проблем. Я предвидела, что нам предстоит столкнуться с трудностями, которые заставят даже некоторых «ястребов» задаться вопросом, стоит ли игра свеч. И как долго может просуществовать коалиция мнений, состоящая из воинов, переговорщиков и даже настоящих пацифистов? Однако на тот момент мы получили одобрение палатой общин стратегии, подразумевавшей отправку контингента. И это то, что имело значение.

Практически сразу я столкнулась с кризисом в правительстве. Джон Нотт, который находился под огромным давлением, непривычно слабо выступил со своей духоподъемной речью. С ним очень грубо обращались во время дебатов. Многие наши «заднескамеечники» обвиняли его в последствиях пересмотра обороны, пионером которого он являлся. Это было несправедливо; но не было сомнений, что кровь у партии кипит; и что нужен им вовсе не Джон Нотт.

Питер Керрингтон в то утро отстаивал позицию правительства в палате лордов и был принят довольно хорошо. Но затем Питер и Джон посетили многолюдное и озлобленное собрание «заднескамеечников». Здесь у Питера было уязвимое положение: как пэр он не заводил дружбы и не имел взаимопонимания с «заднескамеечниками», на которых всем нам приходится полагаться, когда ситуация накаляется. Как позднее сообщил мне Иэн Гау, это было очень трудное заседание, и чувства перекипели и выплеснулись наружу.

На протяжении уикенда пресса была крайне враждебна. Питер Керрингтон говорил об отставке. Я встретилась с ним вечером в субботу и повторно вечером. И Вилли Уитлоу, и я сделали все возможное, чтобы убедить его остаться, но похоже всегда существует подсознательное желание заплатить за катастрофу козлом отпущения. Нет сомнений в том, что отставка Питера Керрингтона в итоге облегчила задачу объединения партии и помогла сосредоточиться на возвращении Фолклендов: он это понимал.

Джонн Нотт тоже хотел в отставку. Но я прямо сказала ему, что после того, как флот вышел в море, его священным долгом было оставаться на своем посту и дождаться разрешения ситуации. Поэтому он отозвал свою просьбу об отставке, поняв, что оно было публично отклонено. Какие бы вопросы ни возникли позднее в результате полного наведения справок (которое я назначила на 8 апреля), сейчас нужно было сосредоточиться на одном – на победе. К тому же мне нужно было найти нового министра иностранных дел. Очевидным выбором был Френсис Пим, у которого был необходимый опыт иностранных дел в оппозиции и обороны в правительстве. Поэтому я назначила его, попросив Джона Биффена занять его бывший пост лидера палаты лордов. Френсис – это в многих смыслах квинтэссенция тори старой школы: землевладелец и солдат, хороший тактик, но не стратег. Он именно такой человек, о котором люди обычно говорят, что он – «то, что нужно в момент кризиса». У меня не было оснований ставить под сомнение это суждение. Назначение Френсиса бесспорно объединило партию. Но оно стало началом серьезных осложнений в проведении самой кампании. Во вторник 6 апреля в Кабинете состоялась длительная дискуссия, посвященная кризису. С самого начала мы были уверены, что позиция США станет ключевым элементом исхода. Американцы могли нанести колоссальные повреждения аргентинской экономике, если бы захотели. Я направила президенту Рейгану послание с просьбой к США принять эффективные экономические меры. Но американская сторона не была готова сделать это. У Нико Хендерсона состоялись первые дискуссии с Элом Хейгом, в которых ключевые тона их ответов на протяжении предстоявших недель были уже ясны. Они прекратили продажу вооружений. Но они не хотели слишком сильно «отклоняться» от Аргентины. Они не хотели падения Гальтиери, и поэтому им нужно было дипломатическое решение, которое спасло бы его лицо. Были отчетливые признаки того, что они пытались найти середину между двумя сторонами. Все это было одним большим заблуждением, и Нико был крайне возмущен в своем ответе. Но на практике переговоры с Хейгом почти явно сработали в нашу пользу, предотвратив еще более бесполезное на то время дипломатическое вмешательство с других направлений, включая ООН. Мне следует добавить, что с самого начала Каспар Вайнбергер, министр обороны США, находился на связи с нашим послом, подчеркивая, что Америка не может ставить своего союзника по НАТО и давнего друга на один уровень с Аргентиной, и что он сделает все возможное, чтобы помочь. Америка никогда не обладала настолько мудрым патриотом и настолько преданным другом Британии.

Именно на этом заседании Кабинета я объявила о создании OD(SA), который во всем остальном мире стал известен как «военный кабинет». Формально это был субкомитет Министерства обороны, хотя часть его членов не входила в комитет. На его конкретный состав и порядок осуществления действий непосредственное влияние оказало мое совещание с Гарольдом Макмилланом, который прибыл ко мне с визитом в палату общин, после вопросов во вторник 6 апреля, чтобы предложить свою поддержку и консультации в качестве старшего экс-премьера в стране и в консервативной партии. Его основной рекомендацией было удерживать казну – т. е. Джеффри Хау – подальше от основного комитета, ответственного за кампанию, дипломатию и последствия. Это был разумный курс, но Джеффри был расстроен. Но несмотря на это, я ни разу не пожалела о том, что последовала совету Гарольда Макмиллана. Мы не рискнули поставить под угрозу безопасность наших войск из-за финансовых вопросов. Во всех своих действиях мы руководствовались военной необходимостью. Поэтому Военный Кабинет состоял из меня, Френсиса Пима, Джона Нотта, Вилли Уитлоу в качестве моего заместителя и доверенного советника, и Сесила Паркинсона, который не только разделял мои политические инстинкты, но и потрясающе эффективно работал в области связей с общественностью. Сэр Теренс (ныне лорд) Левин, начальник Генштаба, тоже присутствовал. Также был Майкл Гаверс, министр юстиции и советник правительства по правовым вопросам. Разумеется, мы постоянно получали рекомендации и поддержку от представителей FCO и Министерства обороны, а также от военных. Кабинет собирался каждый день, иногда – по два раза в день.

На момент нашего первого заседания, ударная группировка была уже развернута с такой скоростью и эффективностью, что весь мир был потрясен. Миллионы людей увидели по телевизору, как два авианосца вышли из Портсмута в понедельник 5 апреля, и как в тот день и на следующий день к ним присоединяются одиннадцать эсминцев и фрегатов, три подводных лодки, десантный корабль на воздушной подушке «Фирлесс» (необходимый для высадки) и многочисленные вспомогательные суда. Торговые суда всевозможных типов были «позаимствованы для нужд флота». Три тысячи солдат были изначально задействованы в операции – 3-я Бригада коммандос Морской Пехоты Ее Величества, 3-й батальон воздушно-десантного полка и часть полка противовоздушной обороны. Эта первая группа покинула Соединенное Королевство на пассажирском лайнере «Канберра» в пятницу 9 апреля. Не все понимали, что задача переброски огромной группировки войск через полмира с целью проведения ответной высадки требовала колоссальной логистической операции – как в стране, так и в море. В итоге мы отправили более 100 кораблей с более, чем 25000 человек на борту.

Главнокомандующим флота был адмирал сэр Джон Филдхауз; он взял общее командование ударной группировкой на себя, находясь на своей базе Нортвуд в Западном Лондоне и выбрав контр-адмирала Сэнди Вудварда в качестве командующего надводной боевой частью. (Наши подводные лодки напрямую управлялись из Нортвуда через спутник). Я прежде не встречалась с Сэнди Вудвардом, но была наслышана о его репутации как одного из умнейших людей во флоте. Заместителем адмирала Филдхауза по наземной части операции был генерал-майор Морской Пехоты Ее Величества Джереми Мур, который начал кампанию в Нортвуде, отправившись в Южную Атлантику в мае. Его заместителем, отплывшим на «Фирлесс» вместе с первой волной кораблей, был бригадный генерал 3-й бригады коммандос Джулиан Томпсон. Бригадному генералу Томпсону предстояло командовать нашими войсками на Фолклендских островах в ключевой период между высадкой и прибытием генерала Мура.

OD(SA) дважды собирался в среду 7 апреля. На протяжении всей войны нам приходилось иметь дело с проблемой соблюдения баланса между дипломатическими и военными потребностями. Я была уверена, что нужды наших военных важнее политики, и именно в этот день нам предстояло решить первую подобную проблему. Наши подлодки должны были прибыть в район Фолклендских островов в ближайшие несколько дней. Таким образом мы будем вправе установить двухсотмильную морскую зону отчуждения (МЗО) для кораблей вокруг Фолклендов. Нужно ли нам объявить ее сейчас? Или отложить это до завтрашнего визита Эла Хейга? Руководствуясь правовыми аспектами, мы решили дать предупреждение за несколько дней до того, как МЗО вступит в действие.

В реальности визит Эла Хейга пришлось отложить из-за дебатов в палате общин в тот день. В тот день на заседании Военного кабинета в семь часов вечера возник классический спор между Министерством обороны и FCO по поводу времени объявления. Мы решили действовать немедленно, сообщив Элу Хейгу заранее.

Джон Нотт сделал объявление, закончив дебаты речью, восстановившей его положение и уверенность в себе. Не прозвучало ни одного голоса против МЗО, и было слышно, как Джим Каллаген произнес «совершенно верно». Положение вступило в действие ранним пасхальным утром 12 апреля, когда наши подлодки были на месте, готовые к его осуществлению. Следует отметить, что ни разу за время Фолклендской операции мы не объявили о намерении действовать, не будучи в состоянии сделать это на самом деле. Я была твердо намерена никогда никому не дать повода ловить нас на блефе.

Все это время мы старались оказывать максимально возможное давление на аргентинскую сторону дипломатическими способами. 6 апреля я направила к главам государств стран Европейского сообщества, США, Японии, Канады, Австралии и Новой Зеландии. Я попросила у них помощи в давлении на Аргентину путем запрета продажи вооружений, запрета всего или части импорта, прекращения кредита по экспорту и оформления новых обязательств, а также не-поддержания и нестимулирования выдачи их банками кредитов Аргентине. Поначалу мне предложили просить о тотальном запрете на импорт, но я решила, что это плохая тактика – требовать слишком много сразу. Стали приходить ответы. Я уже упоминала ответы США и Франции и наши успехи в Совете Безопасности ООН. Гельмут Шмидт лично заверил меня в крепкой поддержке со стороны Западной Германии. Не все страны Европейского Сообщества ответили настолько положительно. Существовали прочные взаимоотношения между Италией и Аргентиной. Хоть и возражая против применения силы, Испания продолжала выступать в пользу Аргентины, и – что не так уж и удивительно – ирландцы доставили нам ряд опасений. Однако ЕС изначально предоставило нам все, о чем мы просили, наложив эмбарго на импорт из Аргентины на месяц, начиная с середины апреля. Когда пришло врем продления эмбарго, мы столкнулись с серьезными проблемами, однако в итоге был достигнут компромисс, согласно которому Италия и Ирландия могли возобновить свои связи с Аргентиной, в то время, как эмбарго было продлено вне зависимости от этого.

Содружество, за частичным исключением Индии, ответило значительной поддержкой. Но мы были разочарованы в некоторой степени уклончивым настроением Японии. СССР предсказуемо склонился на сторону Аргентины со словесными нападками в наш адрес.

Точно также мы подверглись шквалу критики со стороны латиноамериканских стран – как и США – хотя, из-за своих продолжительных разногласий с Аргентиной, Чили встала на нашу сторону. Еще ряд стран симпатизировали молча, какой бы ни была их публичная позиция. Так действия на дипломатическом фронте помогали выполнению задач нашей ударной группировки, по мере того, как она входила в Южную Атлантику. И, разумеется, эффективных дипломатических мер не получилось бы без самой отправки ударной группировки. Как однажды подметил Фридрих Великий, «дипломатия без оружия подобна музыке без инструментов».

В четверг 8 апреля Эл Хейг прибыл в Лондон для первого этапа его долгой и утомительной «челночной» дипломатической миссии. У меня были подробнейшие сведения от Нико Хендерсона касательно предложений, с которыми мистера Хейг скорее всего выступит. Мы ясно дали ему понять – и он принял это как нашу основную линию – что в Лондоне его принимают не как посредника, а друга и союзника, который прибыл в Лондон для того, чтобы обсудить с нами, каким образом США могут наиболее эффективно оказать нам поддержку в деле освобождения Фолклендских островов от Аргентины. В его команду входили Эд Стрейтор из посольства США в Лондоне, генерал Вернон Уолтерс, специальный ассистент мистер Хейга – сильная личность и человек, которого я очень уважала – и Томас Эндерс, занимавшийся южноамериканскими вопросами в Госдепартаменте. Ко мне присоединились Френсис, Джон, Терри Левин, сэр Энтони Акланд (глава Министерства иностранных дел) и Клайв Уитмор (мой главный личный секретарь). Переговоры были оживленными и прямыми, если пользоваться дипломатическим жаргоном: на кону было слишком многое, чтобы я могла позволить им пройти как-либо еще.

С самого начала было очевидно: что бы ни было сказано публично, Эл Хейг и его коллеги приехали, чтобы быть посредниками. Министр иностранных дел Аргентины обозначил, что он мог принять помощь СССР, что доставило предельный дискомфорт американской стороне. По мнению Эла Хейга, ближайшие 72 часа должны были стать наилучшим временем для переговоров по аргентинскому вопросу. Он сообщил нам, что приехал сначала в Британию, поскольку не хотел ехать в Буэнос-Айрес без полного понимания нашего подхода.

Я сказала мистеру Хейгу, что проблема гораздо шире, чем спор между Соединенным Королевством и Аргентиной. Применение силы для захвата спорной территории – опасный прецедент. В этом смысле Фолкленды касались многих стран – к примеру, Германии, из-за Западного Берлина, Франции, из-за колониальных владений, Гвианы, на обширную часть территории которой претендовала Венесуэла.

Для меня становилось все очевиднее, что мистер Хейг стремился не только избежать того, что он называл суждениями о суверенитете априори, но и хотел добиться не совсем британского управления (островами), которое я публично пообещала восстановить. Весь его подход основывался на попытках убедить две стороны прийти к некому нейтральному «совместному управлению» после ухода аргентинских сил для управления островами, пока решается их судьба в долгосрочной перспективе.

Но мистер Хейг был согласен на общую с нами линию. Мы оба должны были сообщить прессе, что мы хотели незамедлительного применения UNSCR 502, что мы обсудили, чем могут помощь США. У услышал, как британская сторона видит ситуацию, и как серьезно мы настроены, но он не должен был оставить ни малейшего впечатления, что наша позиция хоть как-то изменилась, или что мы проявляли гибкость.

В действительности, на наши дружественные разногласия в Лондоне мистер Хейг мог взглянуть с некой долей ностальгии, когда он прибыл в Буэнос-Айрес и начал пытаться вести переговоры с аргентинской хунтой. Стало очевидно, что сама хунта глубоко разделилась во мнениях, и что генерал Гальтиери, что министр иностранных дел синьор Коста Мендез, похоже, меняли свои мнения каждый час. В один момент мистеру Хейгу показалось, что он добился уступок, но когда он уже собирался улетать в Англию в пасхальное воскресенье 11 апреля – когда он действительно садился на самолет – синьор Коста Мендез вручил ему бумагу, которая опровергала уступки, которых он, как ему казалось, тогда добился всеми правдами и неправдами.

В пасхальный понедельник первые корабли ударной группировки начали прибывать на остров Восхождения, на полпути к Фолклендам. Американская команда вернулась в Лондон утром того же дня, 12 апреля.

354 Эл Хейг начал с устного пересказа своих переговоров в Буэнос-Айресе. Он сообщил, что заметил расхождения во взглядах между тремя родами аргентинских вооруженных сил. Флот был настроен воевать. Однако ВВС не хотели войны, а сухопутные войска находились где-то посередине. Он разработал набор предложений, которые, как он считал, аргентинскую сторону можно заставить принять. Было семь ключевых элементов:

Во-первых, и Британия, и Аргентина соглашаются покинуть острова и обозначенную окружающую территорию в течение двух недель.

Во-вторых, дополнительные военные силы не подтягиваются, а ушедшие силы возвращаются к своей повседневной службе. Аргентинская сторона хотела от нас заверения в выводе нашей ударной группировки из Южной Атлантики, но Эл Хейг сообщил им, что это невозможно, и считал, что их устроит вариант с возвращением британских войск к их повседневной службе.

В-третьих, будет сформирована комиссия (вместо губернатора) из американских, британских и аргентинских представителей, которые должны будут действовать совместно (по всеобщему согласию или в соответствии с мнением большинства – не обозначалось), чтобы проследить за выполнением соглашения. Каждый из членов комиссии может поставить свой флаг над свой штаб-квартирой.

В-четвертых, с Аргентины снимаются экономические и финансовые санкции.

В-пятых, на островах восстанавливается традиционная форма местного самоуправления, включая исполнительный и законодательный советы, в которые войдут также представители из крошечной прослойки аргентинского населения на островах. Аргентинцы были железно не согласны с возвращением губернатора.

В-шестых, комиссия будет развивать перемещение, торговлю и связь между островами и Аргентиной, но британское правительство будет иметь право вето в ее действиях.

Наконец, переговоры по достижению долговременного соглашения будут проводиться «в соответствии с задачами и принципами Хартии ООН». Очевидно, США настаивали на этом из-за отсылок к праву на самоопределение.

Похоже, аргентинская сторона была готова согласиться только с частью предложений, если они содержали предполагаемую дату завершения переговоров 31 декабря 1982 года.

В этот момент я не стала предпринимать попыток ответить на предложения Эла Хейга пункт за пунктом: я просто пересмотрела свое видение принципа самоопределения. Если жители Фолклендских островов решат присоединиться к Аргентине, британское правительство обязано уважать это решение. Но точно также правительство Аргентины должно быть готово уважать стремление островитян оставаться британцами. Затем американцы покинули нас на 90 минут, как и было заранее оговорено, а мы принялись обсуждать предложение с остальными членами Военного Кабинета.

У предложений Хейга были привлекательные стороны. Если бы нам удалось действительно выдворить аргентинцев с островов при помощи очевидно бессильной комиссии, очень ограниченного представительства аргентинской стороны в Совете – выбранных из жителей, а не назначенных хунтой – и аргентинского флага, поднятого вместе с остальными над штаб-квартирой, эти идеи стоило обсудить. Однако в ближайшем рассмотрении всплыл ряд серьезных осложнений. Кто обеспечит безопасность островитян во время т. н. совместного периода? Ясно, что о гарантиях безопасности для островов в случае нового вторжения придется просить США. К тому же были неизбежные географические реалии. Аргентинцы останутся близко к Фолклендским островам; но если нам придется уйти в «обычный район», то где будут находиться наши силы? Несмотря на общие ссылки к Хартии ООН, до сих пор не было четко обозначено, что в финальных переговорах ключевой ценностью будут интересы островитян. Также у аргентинской стороны не должно было быть возможности стабильного увеличения своего населения на островах в течение «переходного» периода с целью достижения большинства – серьезное опасение, особенно в случае, если наши люди начнут покидать острова, что могло произойти в данных обстоятельствах.

К этому моменту Френсис Пим, Джон Нотт и я вновь присоединились к Элу Хейгу. Я сказала, что благодарна ему за впечатляющий объем проделанной им работы, но что у меня есть ряд вопросов. Что предпримут американцы, если окончательное соглашение не будет достигнуто к 31 декабря 1982 года? Ответ не был ясен – он не стал яснее и по прошествии времени. Я вновь подчеркнула всю важность, с которой палата лбщин относилась к самоопределению островитян. Нам понадобится некая особая отсылка к статье 1(2) и статье 73 Хартии ООН по этому вопросу, которые закрепляли принцип самоопределения. Однако мы признали, что Аргентина расставит иные акценты в соглашении, нежели британское правительство. Эл Хейг принял эту точку зрения.

По поводу их флага я сказала Хейгу, что где бы он ни висел, он не должен развеваться над домом губернатора. Он сказал, что аргентинская губернаторская подведомственность Фолклендов была для аргентинской стороны ключевым пунктом: они хотели сохранить назначенного после вторжения губернатора на острове в качестве специального уполномоченного. Я также подняла вопрос о Южной Джорджии, где британское право собственности было абсолютным. Эл Хейг не видел в этом проблемы. (Позднее мы пожалели, что не включили Южную Джорджию в первые предложения. Но в то время казалось возможным избавиться от аргентинцев без боя, и они оккупировали остров вскоре после вторжения на сами Фолклендские острова).

Однако ключевой вопрос неизбежно был связан с военными действиями. Я понимала, что единственной причиной готовности Аргентинской стороны к переговорам был страх перед нашей ударной группировкой. Я подчеркивала, что несмотря на то, что наши подводные лодки в предлагаемой демилитаризованной зоне уйдут с уходом аргентинцев, британская ударная группировка пойдет дальше на юг. Это было необходимо: мы не могли позволить аргентинской стороне устроить второе вторжение. Единственная уступка, на которую я готова была пойти – ударная группировка может встать на рейд на таком же расстоянии от Фолклендов, как и аргентинские войска. Меньшее было для парламента неприемлемо.

Две наших команды встретились вновь за несколько минут до 6 часов вечера. Эл Хейг сказал, что Гальтиери не устоит, если после начала двухнедельной программы вывода аргентинских с Фолклендских островов, британские газеты продолжат рассказывать о продвижении ударной группировки на юг. Американцы не просили нас развернуть флот: но они просили задержать его до достижения соглашения. Я ответила, что не выстою в палате общин, если остановлю флот до завершения вывода аргентинских войск. Я была готова позволить кораблям с пехотинцами двигаться медленнее, как только будет заключено соглашение. Но основная ударная группа должна была продолжать движение в сторону Фолклендских островов.

Мы спорили до позднего вечера. Аргентина, начиная с соглашения о путях сообщения 1971 года, хотела для своих граждан таких же прав проживания, владения имуществом и т. д., как и у фолклендцев. Им необходим был комитет, чтобы продвигать этот формат отношений и выносить решения по подобным вопросам. Мы противостояли этому предложению, заявляя, что промежуточная администрация не должна менять привычный уклад жизни на островах. Наконец мы пришли к соглашению, что будем вести дальнейшие переговоры на основе довольно расплывчатого текста. Однако были некоторые условия, которые необходимо было сделать абсолютно ясными – зоны вывода войск; один аргентинский представитель в совете должен быть местным; у аргентинцев на острове должен быть такой же квалификационный период для голосования, как и у фолклендцев.

В тот же вечер около десяти часов Эл Хейг позвонил мне, чтобы сообщить, что синьор Коста Мендез по телефону заявил ему, что не видит причины для повторной поездки госсекретаря в Буэнос-Айрес, если соглашение по Фолклендским островам не будет включать в себя назначение губернатора аргентинским правительством и аргентинский флаг над его резиденцией. И если это невозможно, у аргентинской стороны должны быть гарантии, что к концу переговоров с Британией, она признает аргентинское правление над островами. Эл Хейг был разбит.

Решив не ехать в Буэнос-Айрес, американцы на следующее утро попросили очередной встречи с нами. На этом этапе становилось все очевиднее, что предложения, которые американцы представили нам накануне, не были ни по одному пункту одобрены аргентинской стороной. В действительности, сам статус этих предложений вызывал сомнения. Чем подробнее я теперь расспрашивала Эла Хейга на эту тему, тем непонятнее он становился. Раз предложения не были согласованы с аргентинской стороной, то даже если бы мы их приняли, они не смогли бы служить основой для договоренности.

Этот факт стал болезненно очевиден на заседании тем утром, когда Эл Хейг вручил нам документ, включающий пять пунктов, которые он назвал принципиальными для аргентинской стороны.

Мне это все начинало надоедать. Я сказала, что в своей основе это – противостояние диктатуры и демократии. Вопрос теперь заключался лишь в том, можно ли сбить Гальтиери с курса при помощи экономических санкций, или, как я давно подозревала, это можно сделать лишь при помощи военной силы. Мистер Хейг сказал, что Аргентине дали предельно ясно понять, что в случае эскалации конфликта США встанет на сторону Британии. Но хотели ли мы закончить переговоры прямо в тот день? Он мог заявить, что приостанавливает свои попытки, дав понять, что делает это из-за непреклонности аргентинской стороны. Но если бы он так сделал, другие, менее полезные люди могли бы вмешаться.

Позднее в тот день события приняли причудливый оборот. Эл Хейг сообщил Френису Пиму о содержании дальнейшей дискуссии, которая состоялась у него с синьором Коста Мендесом. Очевидно, аргентинская сторона теперь отозвала свои пять требований и значительно отошла от своих предыдущих позиций. Мистер Хейг считал, что возможно достичь соглашения по той линии, которую мы обсуждали, если мы согласимся поднять вопрос о деколонизации, в соответствии с пожеланиями островитян, с одним-двумя небольшими дополнительными изменениями, чтобы сделать предложения более приемлемыми. Вскоре должно было выясниться, что этот разговор о деколонизации содержал в себе отдельную опасность, хотя мы и согласились взглянуть на его текст. Он также просил нас не быть чересчур резкими в вопросе суверенитета. Он решил вернуться в Вашингтон, чтобы продумать свой следующий шаг.

Из этого всего нам стало понятно, что мистер Хейг очень стремился поддерживать продолжение переговоров. Но было ли принципиальное изменение позиции со стороны Аргентины?

На среду 14 апреля было назначено следующее заседание палаты общин по фолклендскому вопросу. Для меня это была возможность обозначить наши цели в переговорах и продемонстрировать окружающему миру единогласную поддержку палаты общин.

Во время дебатов позвонил Эл Хейг. Аргентинцы жаловались, что США не соблюдает непредвзятую позицию между Аргентиной и Британией, в частности, предоставляя военную помощь Британии. Он хотел сделать заявление, которое позволит ему вернуться в Буэнос-Айрес для продолжения переговоров, которое заканчивалось следующими предложениями:

С самого начала кризиса США не отвечали согласием на требования, выходящие за рамки традиционных форм взаимодействия. Так будет продолжаться, пока предпринимаются попытки к установлению мира. Использование Британией американских объектов на острове Восхождения было, в соответствии с этим, приостановлено.

Пока дебаты продолжали, я обсудила эти слова с Френсисом Пимом, и, полчаса спустя, позвонил Эл Хейг.

Я была очень недовольна тем, что он хотел сказать, и сообщила ему об этом. Разумеется, большая часть этого делается, чтобы помочь нам. Это происходило в рамках «традиционных форм взаимодействия», применимых для союзников, таких как Британия и США. Но связывать это с использованием острова Восхождения было неверно и вводило в заблуждение. Более того, такое заявление оказало бы крайне неблагоприятную реакцию на мнение Соединенного Королевства.

Далее я обозначила, что остров Восхождения был нашим островом, в действительности – островом Ее Величества. Американцы использовали его в качестве базы, как было хорошо известно госсекретарю, это делалось в соответствии с соглашением, в котором четко значилось, что суверенитет острова остается за нами. Рада заявить, что мистер Хейг убрал все упоминания острова из своего заявления.

На следующий день Эл Хейг улетел в Буэнос-Айрес для дальнейших переговоров. В Лондоне же военный кабинет тем утром собрался не в номере 10, а в Министерстве обороны. Нам предстояло принять важные решения. Нам нужно было больше сухопутных войск для отправки их на усиление ударной группировки. Нам пришлось рассмотреть новый текст, рассмотреть который мы договорились накануне. (Из него в итоге ничего не вышло). Также нам нужно было подготовить послание для США, в котором будет подчеркнута необходимость для них помощь подкрепить соглашение в течение этого периода времени и, по его окончании, предотвратить попытку повторного вторжения аргентинцев. Боюсь, далеко мы так и не продвинулись: американцы не торопились принимать роль гаранта.

Нашей основной задачей на пятницу 16 апреля было продумать и одобрить правила ведения боевых действий, применимые к переброске с острова Восхождения к двухсотмильной зоне вокруг Южной Джорджии и к операции по возвращению Южной Джорджии. Правила ведения боевых действий – меры, при помощи которых политики устанавливают рамки, внутри которых оперативные решения остаются за военными. Они должны удовлетворять конкретным задачам, для выполнения которых проводятся военные операции. Они также должны предоставлять человеку на месте разумную свободу реагирования, необходимую для принятия решений, будучи уверенным в том, что политики их поддержат. Поэтому правила должны быть ясными и охватывать все возможные случайности. Только после очень тщательной и осторожной дискуссии, они были приняты.

Накануне я получила послание от президента Рейгана, которому звонил Гальтиери, очевидно сказавший, что стремится избежать конфликта. Ответить на это было несложно. Я сказала президенту:

Я заметила, что генерал Гальтиери подтвердил вам свое желание избежать конфликта. Но мне кажется – и я должна открыто заявить Вам об этом как другу и союзнику – что он никак не может прийти к очевидному заключению. Мир нарушила не Британия, а Аргентина. Обязательная к исполнению резолюция Совета Безопасности, под которой Вы поставили свою подпись, требует от Аргентины вывести свои войска с Фолклендских островов. Это важнейший первый шаг, который необходимо предпринять для предотвращения конфликта. Когда он будет сделан, дискуссии о дальнейшей судьбе могут быть эффективно предприняты. Любое предположение о том, что конфликт можно предотвратить, пока агрессор остается на своем месте, совершенно очевидно, сугубо ошибочно. Последствия для потенциальных областей напряженности и для малых стран по всему миру будут крайне серьезны. Фундаментальные основы, на которых зиждется свободный мир, будут разрушены.

В пятницу 17 апреля два наших жизненно-важных авианосца «Гермес» и «Инвинсибл» достигли острова Восхождения.

После недели запутанных переговоров, я проводила уикенд в Чекерсе. Я нашла время для приватного ленча с моими друзьями и художником, который собирался написать пейзаж дома и его окрестностей. Однако мне пришлось срочно вернуться в Номер 10 вечером в субботу, чтобы принять звонок президента Рейгана – есть прямая телефонная линия между Чекерсом и номером 10, но в тот момент возникли технические осложнения. Я была рада возможности обсудить все вопросы с президентом. Эл обнаружил, что аргентинцы еще более непреклонны, чем прошлый раз. Белый Дом проинструктировал его сообщить хунте, что если они будут оставаться непреклонными, это приведет к срыву переговоров, и администрация США ясно обозначит, кого в этом винить.

В воскресенье, далеко в Атлантике корабли «Гермес», «Инвинсибл», «Глэморген», «Бродсорд», «Ярмут», «Элэкриси» и вспомогательные суда Королевского флота «Ольмеда» и «Рисорс» покинули остров Восхождения и направились на юг.

Только в понедельник я впервые прочитала детали предложений, которые Эл Хейг обсуждал с аргентинской стороной в Буэнос-Айресе. Они были совершенно неприемлемы. При пристальном рассмотрение все очевиднее становилось, что Аргентина все еще пыталась сохранить у себя то, что взяла силой. Они намеревались подчинить местную администрацию, настаивая на том, что два представителя правительства Аргентины должны служить в каждом из советов островов. Они хотели наводнить острова своим народом, изменив природу населения. Наконец, они не собирались позволять островитянам выбирать, хотят ли они вернуться под британское управление, которое было до вторжения. Их предложение звучало так:

31 декабря заканчивается действие промежуточного периода, в ходе которого стороны должны закончить переговоры о мерах по удалению островов из списка несамоуправляемых территорий согласно главе XI Хартии ООН и на совместно оговоренных основаниях для их установленного статуса, включая должное внимание правам населения и принципу территориального единства, применимого к этому спору…

Безобидно звучащая отсылка к ликвидации островов из списка согласно главе XI исключала возвращение к положению, предшествовавшему вторжению и крайне эффективно отказывала островитянам в праве выбирать правительство, под управлением которого они хотят жить. Огромное количество слов скрывало простой факт, что применение силы увенчается успехом, диктатура будет главенствовать, а пожелания островитян можно будет не учитывать. Мы сообщили Элу Хейгу, что не видим необходимости в его возвращении в Лондон из Буэнос-Айреса, и пообещали ему предоставить подробные комментарии по тексту, когда он вернется в Вашингтон.

В тот же день я получила телеграмму из Буэнос-Айреса, которая подтвердила, что очевидных изменений в намерении хунты удерживать контроль над островами нет. По аргентинскому радио почти каждые пять минут звучала «Песня Мальвинских Островов», в которой пелось: «Я – твоя родина, и, возможно, тебе придется за меня умереть». Скоро это заявление удастся проверить: именно в этот день военный кабинет разрешил операцию по возвращению Южной Джорджии – хотя возвращение несколько задерживалось, поскольку наши корабли прибыли в 11-балльную качку, которая продолжалась несколько дней.

Эл Хейг попросил, чтобы Френсис Пим приехал в Вашингтон для обсуждения наших взглядов на текст, и я согласилась на это. Френсис отправил наши подробные комментарии и ключевые поправки к тексту Буэнос-Айреса. Мы решили, что он должен руководствоваться ответными предложениями в ходе своего визита. Он также должен был добиваться от американцев гарантий безопасности для островов. К сожалению, во время дискуссии в палате общин на следующий день, Френсис создал впечатление, что сила не будет применена, пока продолжаются переговоры. Для нас было невозможно занимать эту позицию, позволяя аргентинцам водить нас за нос до бесконечности, и ему пришло вернуться в Палату что выступить с кратким заявлением, подчеркивающим эту поправку.

Также в среду мы сообщили Элу Хейгу через Нико Хендерсона о том, что приняли твердое решение вернуть Южную Джорджию в ближайшем будущем. Мистер Хейг выразил удивление и опасения. Он спросил, окончательное ли это решение, и я ответила, что да. Мы информировали его, а не советовались с ним. Позже он сообщил послу, что думал, что ему придется передать аргентинской хунте предварительное извещение о планируемой нами операции. Мы пришли в ужас. Нико Хендерсон убедил его подумать об этом тщательнее.

В тот четверг, вечером Джон Нотт и начальник Генштаба прибыли на Даунинг Стрит, чтобы сообщить мне срочные новости. Наши спецподразделения высадились на ледник Фортуна на Южной Джорджии, чтобы провести рекогносцировку. Но погода мгновенно испортилась, и юго-западный ветер достиг отметки в 70 узлов. Их открытая позиция на леднике стала неприемлемой и они запросили вертолеты с корабля «Энтирим» для эвакуации. Первый вертолет прибыл и, потеряв видимость из-за снега, разбился. Второй постигла та же участь. Министерство обороны не знало, были ли погибшие. Это было ужасным и досадным началом кампании.

С тяжелым сердцем я спешила на благотворительный ужин в Мэншен Хаус, где мне предстояло быть спикером. Как мне было скрыть свои чувства? Но как только я спустилась вниз по ступеням Номера 10, Клайв Уитмор, мой основной личный секретарь, выбежал из своего офиса с новыми новостями. Третий вертолет сел на ледник и забрал всех оперативников SAS и экипажи двух других вертолетов. Как пилоту это удалось, я не знаю. Несколькими месяцами позже я встретилась с ним – совершенно скромный, тихий профессионал: он заметил, что в его вертолете никогда не было столько народу. Когда я выходила из Номера 10, я словно парила. Все наши люди выжили.

Френсис Пим возвращался из США с новыми предложениями по тексту.

Суббота 24 апреля оказалась самым важным днем в фолклендской истории и переломным для меня лично. Рано утром Френсис явился в мой кабинет, чтобы сообщить мне результаты своих стараний. Я могу описать документ, который он привез, лишь как условную капитуляцию. Я сказала Френсису, что это совершенно неприемлемо. Они собирались отнять у фолклендцев их свободу, а у Британии – ее честь и уважение. Френсис возразил. Он считал, что мы должны принять условия соглашения. Мы столкнулись лоб в лоб.

Заседание военного кабинета было назначено на тот вечер, и я провела остаток дня, сравнивая детали разных предложений, которые были выдвинуты до настоящего момента. Чем внимательнее я смотрела, тем очевиднее становилось, что наша позиция страдала, а фолклендцев попросту предавали. Я попросила министра юстиции прибыть в Номер 10 и вместе со мной просмотреть документы. Но сообщение сбилось с пути, и вместо этого он приехал в Министерство иностранных дел. Меньше, чем за час до Военного Кабинета, он, наконец, получил сообщение и прибыл ко мне, только подтвердив в итоге мои худшие опасения.

Важно понимать: то, что с первого взгляда может показаться неподготовленному взгляду незначительными вариациями в языке дипломатических текстов, может иметь жизненно-важное значение, как и произошло в этом случае. Было четыре основных текста для сравнения. Были предложения, которые Эл Хейг обсудил с нами и увез в Аргентину 12 апреля. Наше отношение к ним было смутным; хотя мы и обсудили их с ним во всех подробностях, мы не обязались их принимать. Затем были абсолютно недопустимые предложения, которые мистер Хейг привез из Буэнос-Айреса 19 апреля. 22 апреля мы откорректировали эти предложения на приемлемых для нас основаниях, и Френсис Пим получил инструкции начать переговоры, базируясь на них. Наконец, был последний текст, который привез Френсис из США, и с которым я теперь столкнулась. Различия между текстами 22 и 24 апреля лежали в основе того, почему мы готовы были начать войну за Фолклендские острова.

Во-первых, там был вопрос, насколько далеко и быстро отступят наши силы. Согласно привезенному Френсисом тексту, нашим войскам пришлось бы отступить еще дальше, чем предлагал Буэнос-Айрес. Хуже того, всем нашим войскам пришлось бы покинуть обозначенные зоны в течение семи дней, лишая нас любых эффективных механизмов военного контроля над ходом вывода. Что, если бы аргентинцы вернулись? Не было и ни одной гарантии того, что аргентинские войска сдержат обещание «быть максимум в семидневной готовности для повторного вторжения» (что бы это ни значило).

Во-вторых, санкции против Аргентины должны были быть отозваны в момент подписания соглашения, а не по окончании вывода войск, как гласило наше встречное предложение. Так мы теряли единственный способ убедиться, что вывод аргентинских войск действительно произойдет.

В-третьих, в вопросе Особого Промежуточно Управления текст возвращался к предложению включения двух представителей аргентинского правительства в советы островов, плюс, как минимум, одного представителя местного аргентинского населения. Более того, было возвращение к риторике, связанной с аргентинским проживанием и частной собственностью, которые позволили бы им успешно наводнить острова аргентинцами.

Не менее важной была риторика, связанная с долговременными переговорами после вывода аргентинских войск. Как и в документе из Буэнос-Айреса, Френсис Пим вычеркнул возможность возвращения к ситуации, в которой островитяне находились до вторжения. Нам нужно было пойти против своего основного принципа, что желания островитян являются первоочередными, и таким образом отказаться от любой возможности для них остаться с нами. Понимал ли Френсис, что он вычеркнул?

Вопреки моему четко обозначенному тем утром мнению, Френсис представил документ военному кабинету, порекомендовав принятие этих условий. Незадолго до шести часов вечера министры и госслужащие начали собираться за дверьми Кабинета 7. Френсис был там, активно лоббируя свою позицию. Я попросила Вилли Уитлоу подняться со мной наверх, сообщила ему, что не могу принять эти условия, и объяснила, почему. Как всегда, в жизненно важный момент он поддержал мою точку зрения.

Собрание началось, и Френсис Пим представил свой документ, порекомендовав нам согласиться с планом. Но пять часов подготовки с мой стороны не были пустой тратой времени. Я разобрала текст строчку за строчкой. Что на самом деле означал каждый пункт? Как так получилось, что мы теперь принимали то, что раньше отвергали? Почему мы не настояли, как минимум, на самоопределении? Почему мы согласились на практически неограниченную аргентинскую иммиграцию и приобретение недвижимости на одинаковых условиях с островитянами? Вся остальная комиссия была на моей стороне.

Именно Джон Нотт нашел процедурный путь к продолжению. Он предложил нам не делать комментариев касательно текста, а попросить мистера Хейга сперва показать его аргентинской стороне. Если они его примут, мы, вне сомнения, окажемся в затруднительном положении: но в свете их согласия мы можем вынести вопрос на обсуждение в парламент. Если же аргентинцы его отвергнут – а мы были почти уверены, что так и будет, поскольку для военной хунты почти невозможно отступить – мы сможем требовать от американцев твердо встать на нашу сторону, как это и обозначил Хейг, в случае, если мы не выйдем из переговоров. Так и было решено. Я сразу отправила сообщение мистеру Хейгу.

Позднее в тот день я узнала о наших успехах на Южной Джорджии. В тот вечер в Винсдоре была организована аудиенция с Ее Величеством. Я была счастлива лично сообщить ей новость о возвращении одного из ее островов. Я возвратилась на Даунинг Стрит, чтобы дождаться подтверждения недавнего сигнала и озвучить новости. Я хотела, чтобы у Джона Нотта была возможность сделать объявление, поэтому распорядилась, чтобы он прибыл в Номер 10. Вместе с ним и пресс-секретарем Министерства обороны мы подготовили пресс-релиз и обнародовали хорошую новость.

Мои замечания (иногда преднамеренно) интерпретировали неверно. После того, как Джон Нотт сделал свое заявление, журналисты пытались задавать вопросы: «Что произойдет дальше, мистер Нотт? Собираемся ли мы объявлять войну Аргентине, миссис Тэтчер?» Казалось, они предпочитают выдавливать из нас ответы на эти вопросы, вместо того, чтобы донести до нации новости, которые могут поднять ее дух и дать надежду жителям Фолклендов. Меня это раздражало. «Просто радуйтесь новостям и поздравьте наши войска и морских пехотинцев… Радуйтесь». Я имела в виду радость за бескровное освобождение Южной Джорджии, а не за то, что идет война. Для меня война не была поводом для радости. Но некоторые воображали иначе.

Внутри страны очевидная неизбежность полномасштабного военного конфликта пошатнула уверенность тех, чье стремление вернуть Фолклендские острова всегда было слабее, чем казалось со стороны. Некоторые из членов парламента хотели продолжения переговоров, во что бы то ни стало.

К сожалению, трещины, которые теперь появлялись в партии лейбористов, скорее всего должны были расшириться из-за того, что происходило в ООН. Генеральный секретарь ООН все сильнее вовлекался в дискуссию. За тихое замечание синьора Переса де Куеллара обеим сторонам – в котором говорилось, что мы, как и Аргентина, не сумели сработать в рамках UNSCR 502 – ухватились Дэнис Хили и Майкл Фут. У меня произошло серьезное столкновение с мистером Футом во время вопросов к премьер-министру во вторник 27 апреля по проблеме нашего возвращения в ООН. В действительности, генеральный секретарь очень быстро понял ситуацию, но ущерб уже был нанесен. Сами мы изучали потенциальную эффективность предложения президента Мексики Лопез-Портильо по предоставлению площадки для переговоров. Но Эл Хейг не хотел, чтобы мы этим занимались.

У Эла Хейга были свои дипломатические проблемы. Министр иностранных дел Аргентины, разгневанный освобождением Южной Джорджии, лично отказал ему во встрече, хотя они и встречались в частном порядке.

Мистер Хейг вновь переработал предложения, оговоренные с Френсисом Пимом в Вашингтоне, и теперь передал их аргентинскому правительству. Он сообщил хунте, что поправки недопустимы, и у них ограничено время на ответ, хотя сам впоследствии не стал придерживаться этой линии.

На заседании кабинета в четверг 29 апреля мы обсудили сложившуюся неопределенность. Крайний срок, предоставленный аргентинцам на их ответ, прошел, но мистер Хейг теперь говорил о возможности внесения аргентинской стороной поправок в его предложения. Куда это все приведет в итоге?

По завершении заседания Кабинета я отправила сообщение президенту Рейгану, обозначив, что с нашей точки зрения, теперь можно считать, что аргентинская сторона отвергла американские предложения. В действительности, чуть позже в тот же день, Аргентина формально отклонила текст. Президент Рейган ответил на мое сообщение следующей формулировкой: – Я уверен, вы понимаете, что теперь необходимо четко пояснить, что уже были предприняты все возможные попытки к достижению справедливого, мирного решения, и что аргентинской стороне был предложен выбор между подобным решением и эскалацией конфликта. Мы обязуемся сделать публичное заявление о предпринятых нами попытках. Мы обозначим предложение американской стороны в общих терминах, но не будем обнародовать его, чтобы не создавать для вас осложнений. Я понимаю, что, видя все фундаментальные сложности предложения, вы его не отвергли. Мы не оставим поводов усомниться в том, что правительство Ее Величества добросовестно работало совместно с нами, и что у него не осталось выбора, кроме как прибегнуть к военным мерам, исходя из права на самооборону.

Пятница 30 апреля четко обозначила конец дипломатической и начало военной кампании по возвращению Фолклендских островов. США открыто были на нашей стороне. Президент Рейган сообщил тележурналистам, что Аргентина прибегла к военной агрессии, и подобной агрессии нельзя позволить увенчаться успехом. Важнее всего, что президент также обозначил готовность США положительно ответить на просьбу о предоставлении военной техники. К сожалению, они не были готовы наложить эмбарго на импорт из Аргентины. Однако заявление президента оказало нам значительную моральную поддержку в сохранении нашей позиции.

Именно в этот день вступила в силу ОЗП. И справедливо будет заметить, что с этого момента наше внимание занимала не дипломатия, военные вопросы. В центре внимания Военного Кабинета в то утро был аргентинский авианосец «Вейнтисинко де Майо». Он мог покрыть дистанцию в 500, а его палубная авиация – еще 500 миль. Его корабли сопровождения были вооружены ракетами «Экзоцет», поставленными Францией в 1970-е годы. Угроза «Экзоцетов» была воспринята серьезно. Она усиливала угрозу, которую аргентинская группировка представляла для наших кораблей и линий снабжения. Поэтому мы разрешили атаку на авианосец, где бы он ни был, при условии, что это к югу 35 широты и к востоку 48 долготы, и находится вне 12-мильного ограничения аргентинских территориальных вод. Такая атака может основываться на праве на самооборону и оставаться в рамках статьи 51 Хартии ООН; в соответствии с уведомлением, данным 23 апреля, дополнительных предупреждений не требовалось.

Глава 20

Фолкленды: победа

С начала мая по середину июня, когда Фолкленды были освобождены, военные размышления все больше поглощали меня. Но это не означало, что требования переговоров ослабли – вовсе нет. Я находилась почти под невыносимым давлением темы переговоров ради переговоров, поскольку очень многие политики отчаянно требовали избегания применения силы – как если Аргентина ее не применила первой, вторгнувшись на острова. И все это время в воздухе витал постоянный, назойливый страх неизвестного. Окажется ли достаточно имеющейся воздушной поддержки? Где были аргентинские подводные лодки? Сможем ли достичь военной или дипломатической позиции, подходящей для успешной высадки в короткие сроки, установленные приближением невыносимой зимней погоды в Южной Атлантике?

За завтраком в Милтон Холле, в округе Южный Гастингс, я ответила на телефонный звонок, в котором сообщалось, что наши «Вулканы» разбомбили взлетную полосу в аэропорту Порт Стэнли. Наша морская ударная группировка также наносила удары по аргентинским позициям в других местах Фолклендских островов. Пока не было потерь со стороны Британии, но предстояло ждать еще много часов, прежде чем «Вулканы» – после затяжного полета с дозаправкой в воздухе – вернутся на остров Восхождения.

В тот день аргентинские ВВС запустили крупную атаку на наши корабли. Положение аргентинцев позволяло им отправлять фотоснимки во внешний мир, а у нас такой возможности не было. Они утверждали, что множество наших самолетов сбито, но известный репортер Брайан Хэнраган, великолепный корреспондент BBC, прямо сообщил: «Я пересчитал их на вылете, пересчитал на прилете – все на месте». Это было огромное облегчение.

Следующий день, воскресенье, которое я провела в Чекерсе, имел огромное – хотя и не всегда верно трактуемое – значение для исхода Фолклендской войны. Члены военного кабинета, начальники штабов и служащие прибыли в Чекерс на ленч и дискуссию. В этот раз вопрос был особый и требовал срочного решения.

Я созвала Вилли Уитлоу, Джона Нотта, Сесила Паркинсона, Майкла Гаверса, Терри Левина, адмирала Филдхауза и сэра Энтони Акланда. (Френсис Пим был в Америке). Адмирал Филдхауз сообщил, что одна из наших подлодок, «Конкерор», наблюдает за аргентинским крейсером «Генерал Белграно». «Белграно» сопровождали два эсминца. Сам крейсер обладал значительной огневой мощью шести орудий с дальностью в 13 миль и ракетами море-воздух. Нам сообщили, что он может также нести противолодочные ракеты «Экзоцет», а на двух эсминцах эскорта они точно установлены. Вся группировка направлялась к границе ОЗП. За день до этого имели место продолжительные авианалеты на наши корабли, и у адмирала Вудварда были все основания считать, что идет подготовка полномасштабного наступления. Аргентинский авианосец «Вентисинко де Майо» был замечен незадолго до этого, и мы решили изменить правила ведения боя для устранения угрозы, которую он представлял. Однако наша подлодка потеряла авианосец из виду, и сохранялась вероятность, что «Конкерор» тоже потеряет группу «Белграно». На основании имеющейся информации адмирал Вудвард заключил, что авианосец и группа «Белграно» выполняют классический маневр «клещи» против нашей группировки. Мне было ясно, что наши войска нужно защитить. Поэтому мы решили, что должны авторизовать атаку на крейсер на тех же основаниях, на которых прежде планировалось нападение на авианосец.

Необходимый приказ, обозначающий изменение правил ведения боя, был отправлен из Нортвуда на «Конкерор» в 1:30 дня, но только а 5 часов «Конкерор» сообщил о его получении. «Белграно» был торпедирован и затонул незадолго до 8 вечера. Наша подлодка ушла из зоны как можно скорее. Ошибочно посчитав, что будут новые цели, сопровождение «Белграно» начало осуществлять меры против подлодок, вместо того, чтобы спасать его экипаж, потери которого составили 321 человек погибшими. Плохое состояние и подготовка корабля значительно увеличили потери. Мы в Лондоне сразу узнали о попадании в «Белграно», но о том, что он пошел ко дну, нам стало известно лишь спустя несколько часов.

Множество зловредных и ошибочных глупостей прозвучало вокруг причины уничтожения «Белграно». Но все заявления оказались голословными.

Решение топить «Белграно» было принято исключительно из военных, а не из политических соображений: утверждение, что старались сорвать многообещающую мирную инициативу со стороны Перу, не выдерживало никакой критики. Те из нас, кто принимал решение в Чекерсе, в то время ничего не знали о предложениях Перу, которые, в любом случае, очень напоминали план Хейга, отвергнутый аргентинцами несколькими днями ранее. Существовала отчетливая военная угроза, и мы были обязаны на нее ответить. Более того, последующие события более, чем оправдали то, что мы сделали. В результате катастрофической потери «Белграно» аргентинский флот – и, главное, авианосец, вернулись в порт и остались там. Уничтожение «Белграно» оказалось одним из решающих шагов этой войны.

Военное и дипломатическое давление теперь возросло. Во вторник 4 мая в эсминец «Шеффилд» попала аргентинская ракета «Экзоцет», и эффект был разрушительным. Это была ужасающая демонстрация риска, с которым сталкивались наши войска. «Шеффилд» был достаточно старым кораблем с устаревшим радаром: он передавал в Лондон сообщение через спутник за мгновение до попадания ракеты, что помешало ему заранее зафиксировать нападение и выбросить ловушку. К тому же перегородки были открыты, и, как мы поняли из масштабов пожара, в конструкции было слишком много алюминия. Сперва мне сообщили о 20 погибших, затем – о 40.

Было трудно понять, как сообщить такую новость. Нам бы следовало сперва сообщить близким родственникам, и мы так и решили поступить. Но в это время аргентинцы выступали с заявлениями – некоторые были правдивы, некоторые – нет, но все с одним намерением – прежде, чем нам стали известны реальные факты. В результате жены и семьи прожили несколько мучительных дней и ночей. В тот день мы также потеряли один из наших «Хэрриеров».

К этому моменту Френсис Пим вернулся из США. Нам не понравились американо-перуанские предложения, которые он привез, но Эл Хейг не стал принимать внесенные нами изменения или передавать их перуанской стороне, поскольку считал, что Аргентина отклонит их, не задумываясь. Я получила сообщение от президента Рейгана с просьбой пойти на дальнейший компромисс.

Утром в понедельник 5 мая я впервые созвала военный кабинет и полный Кабинет для рассмотрения американо-перуанского предложения. Меня они совершенно не устраивали, как и Кабинет. Но нам нужно было дать какой-то ответ. Я хотела удостовериться, что промежуточное управление будет действовать в согласии с островитянами, и что их желания должны быть учтены в долговременном соглашении.

Я также хотела, чтобы Южная Джорджия и прочие Фолклендские подконтрольные территории оставались вне рамок предложения. Кабинет был тверд в этих задачах. Мы решили стремиться к изменениям, чтобы сойтись с ними, и в этом мы преуспели.

Тони Парсонс отстаивал позицию Британии в ООН блестяще и с огромной силой. Аргентинцы явно намеревались максимально использовать пропагандистские преимущества в дискуссиях, поддерживаемых генеральным секретарем ООН, но я не готова была останавливать военный прогресс ради переговоров. Мы приближались к критическому этапу. Если мы собирались высаживаться и освобождать острова, нам нужно было сделать это между 16 и 30 мая. Мы не могли отложить это из-за погоды. Это означало, что переговоры с ООН нужно завершить в течение 10 дней, или около того. Если они увенчаются успехом, и наши принципы и минимальные требования будут соблюдены – хорошо. Если они возьмутся за старое, тогда – если начальники штабов порекомендуют – мы продолжим войну.

По ходу переговоров с Аргентиной в Вашингтоне, становилось все очевиднее, что они не были готовы идти на уступки, которых мы требовали. Был необходим ультиматум.

Теперь нам предстояло твердо противостоять попыткам заставить нас пойти на неприемлемые компромиссы, избегая создания образа непреклонности. Тони Парсонс получил особые инструкции касательно нашей позиции по дистанциям вывода войск, промежуточной администрации, вопросу иммиграции и приобретения имущества в ходе промежуточного периода; важно было гарантировать, что Аргентине не удастся заранее решить в свою пользу вопрос суверенитета. Велись подробные дискуссии по поводу конституционного положения об управлении ООН на островах. С нашей точки зрения, представитель ООН мог только следить за соблюдением законов, но не менять их. Мы также продолжали требовать от США гарантий военной безопасности островов – но с ограниченными успехами. Генеральный секретарь ООН был в некотором роде ошеломлен твердостью нашей позиции. Но Тони Парсонс разъяснил ему основные факты спора. Не мы совершили акт агрессии; ни одно соглашение, подразумевающее хоть какое-то одобрение аргентинской агрессии, в Британии не будет принято.

Эл Хейг был в Европе, и это дало возможность работникам администрации, сочувствовавшим Аргентине, возможность убедить президента Рейгана, что именно мы не проявляем должную гибкость. Президент Рейган позвонил мне в 6:40 вечера. У него сложилось впечатление, что у нас и Аргентины теперь много общего в наших позициях. Мне пришлось сказать ему, что это, к несчастью, не так. Сохранялись значительные препятствия. Президент Рейган также был обеспокоен тем, что противостояние изображается как битва Давида с Голиафом, и Соединенное Королевство в данном случае – Голиаф. Я ответила, что это вряд ли выглядит правдиво, с учетом расстояния в 8000 миль. Я напомнила президенту, что его бы не устроило, если бы его люди жили в условиях режима, подобного хунте, а также о времени, которое островитяне уже прожили на этих островах, и о стратегическом значении Фолклендских островов в случае, к примеру, закрытия Панамского канала. Я закончила попыткой убедить его – мне кажется, успешной – в том, что его дезинформировали касательно предполагаемых уступок со стороны Аргентины. Это был трудный разговор, но полезный с точки зрения равновесия. Сам факт, что даже наш ближайший союзник так смотрел на вещи, свидетельствовал о глубине трудностей, с которыми мы столкнулись.

Воскресенье в Чекерсе в основном прошло за подготовкой наших окончательных предложений для представления аргентинской стороне генеральным секретарем ООН. Основной задачей было довести переговоры до конца – в идеале, до высадки – но так, чтобы не выглядеть бескомпромиссными. Стало ясно, что нам нужно сделать очень разумное предложение. Я приняла это, поскольку была убеждена, что Аргентина его отклонит, и только по принципу бери-или-уходи: аргентинцы должны принять предложение целиком, или не принимать его вовсе, и в последнем случае оно будет отозвано. Мы намеревались установить ограничение по времени на ответ.

Тем временем в Британии Тони Парсонс и Нико Хендерсон были плотно заняты подготовкой текста. Мы детально проработали каждый пункт, переделывая текст, строчка за строчкой. Под рукой были объемные справочные материалы по ООН и закон, касающийся управления Фолклендскими островами. Мы ужесточили наши требования касательно промежуточной администрации, чтобы ее формат гарантировал некое подобие самоуправления для жителей островов без всякого участия правительства Аргентины. Мы полностью исключили Южную Джорджию и прочие зависимые территории из текста предложения. Мы сделали отсылку к статье 73 Хартии ООН, которая подразумевает самоуправление, чтобы дать понять, что пожелания островитян остаются ключевой ценностью в долгосрочных переговорах. От аргентинского правительства требовалось ответить в течение 48 часов, переговоры по условиям предусмотрены не были. Этот опыт также позволил мне впоследствии разъяснить каждую формулировку в палате общин, дабы умерить их понятные опасения касательно нашей готовности уступить слишком многое.

Утром во вторник 18 мая военные кабинет встретился со всеми начальниками штабов. Пожалуй, это был решающий момент. Нам предстояло решить, начинать ли высадку на Фолклендских островах; я попросила каждого из начальников высказать свое мнение. Сложности были ясны: мы будем уязвимы при высадке и, что принципиально, были сомнения в достаточности поддержки с воздуха. Нам не удалось вывести из строя столько аргентинских самолетов или кораблей, сколько хотелось бы, в недели, предшествующие высадке. И всегда оставался тот факт, что мы не могли обнаружить их подводные лодки.

Но также было ясно, что чем дольше задержка, тем больше риск потерь, и тем хуже погодные условия, в которых нашим солдатам предстояло сражаться. Солдаты не могли оставаться на борту корабля до бесконечности. Вывод заключался в том, что преимущества высадки перевешивали риск, связанный с ее задержкой. Правила ведения боя уже были согласованы. Нападение должно было начаться уже вечером.

Никто из нас не сомневался в том, что нужно сделать. Мы дали разрешение на высадку на основании плана командующего силами, в соответствии с окончательным одобрением со стороны Кабинета. Процесс можно было остановить в любой момент до позднего вечера четверга, что позволило бы тщательно рассмотреть любой ответ аргентинцев на наши предложения. Более того, время было рассчитано для командующего войсками лично.

В действительности, на следующий день, в среду, мы получили ответ аргентинской стороны, который фактически содержал подробный отказ от наших предложений. До этого мы решили – по предложению Френсиса Пима – публиковать последующие отказы Аргентины, и 20 мая мы так и сделали. В первый раз за все время этих дипломатических маневров, реальная позиция стороны в них была обнародована, что создало хорошее международное впечатление.

Генеральный секретарь предпринял попытку в последний момент наладить связь со мной и Гальтиери, чтобы выдвинуть свои предложения. В вторник 20 мая военный кабинет собрался перед Кабинетом. Френсис снова призывал к компромиссу. Он заметил, что «памятная записка» генерального секретаря была во многом сходна с нашими предложениями, и что продолжение военных действий может быть неверно растолковано. Но факт был в том, что предложения синьора де Куеллара были поспешными и неясными; принять их означало бы вернуться в самое начало. Я жестко все подытожила. Не может быть и речи о задержках в военном расписании. Это может оказаться смертельным для наших войск. Военный кабинет, а позднее – и полный Кабинет согласились.

Генеральный секретарь не получил от аргентинцев ответа на свою «памятную записку» – по которой мы, несмотря на нашу сдержанность, сделали несколько серьезных комментариев. Он признал провал своей попытки в Совете Безопасности. Мы обнародовали наши предложения, и я отстаивала их на следующий день в палате общин. Дебаты прошли хорошо и создали благоприятный фон для того, что должно было произойти.

Мне предстоял день, полный дел в своем округе 21 мая в пятницу, и я понимала, насколько важно продолжать заниматься своими делами, как обычно.

Позднее в тот вечер, когда я была на приеме в Вудхаус Скул, все еще в округе, по телевидению сообщили новость. Британский флаг реял над Сан Карлос: мы вернули Фолкленды.