Северный ветер. Вангол-2 Прасолов Владимир

Часа через два их из рук в руки передали лейтенанту — особисту из проходящего эшелона.

— Что носы повесили? — спросил их лейтенант, когда эшелон тронулся.

— Дак ехали на фронт, воевать, а теперь чё? На восток едем, в лагеря, что ли? — вопросом на вопрос ответил Николай.

— Ага, в лагеря, угадал, только в военные. Считайте, повезло вам. От своей части, так сказать, вы отстали, хотели вас определить на переформировку в стрелковый полк, да я тут, на ваше счастье, оказался. А мне сибиряки нужны, ясно?

— Ничего нам пока не ясно, товарищ лейтенант, — сказал Костя. — Куда нас везёте, в какие военные лагеря, для чего?

— Настоящих диверсантов из вас делать будем, разведчиков, ясно? — ответил, широко улыбаясь, лейтенант. Не обращая внимания на изумлённо радостные лица парней, лейтенант добавил: — Пошарьте там, на полке, одежда должна быть, а то вы в своём белье всё начальство распугаете.

Через полчаса переодетые и умытые Костя и Николай пили горячий чай и рассказывали лейтенанту о своих злоключениях, начиная с прыжка из вагона.

— Да, мужики, время военное, могли вас шлёпнуть запросто. Без документов, задержаны в районе совершения диверсии. Так что другой раз умней надо быть, из вагона сигать надо с документами, — с серьёзным лицом сказал лейтенант, и через секунду все расхохотались.

Ночью на небольшой станции они сошли. Грузовик, в кузове которого они часа два тряслись, довёз их до забора с колючей проволокой и остановился.

— Всё, мужики, приехали, — бодро сказал лейтенант и выпрыгнул на землю. — Следуйте за мной.

— Что за люди, Селивёрстов? — спросил лейтенанта высокий стройный капитан на КПП.

— Пополнение привёз, сибиряки, выжили при крушении эшелона с их частью. Одни они и уцелели.

Капитан внимательно посмотрел на прибывших:

— Значит, все погибли?

— Так точно, товарищ капитан. Мы по берегу до утра искали, думали, может, кто выплывет.

— Давай их, Селивёрстов, в расположение, в спецотряд. Утром разберёмся.

— Есть, товарищ капитан.

Москва встретила Остапа и Василя нескончаемыми проверками документов, которые они успешно преодолевали. Как только Остап начинал рассказывать, что они были в прифронтовой полосе, куда «доставили» овощи нашим войскам, патрульные, раскрыв рты, слушали и верили Остаповым басням, уже не вчитываясь в накладные. А Остап умел рассказывать так, что ему верили. Никто толком не знал, что происходит там, куда уходили и уходили войска и откуда сплошным потоком шли эшелоны с ранеными и эвакуированными. Радио передавало бодрые сводки о боях и временно оставленных врагу посёлках и городах. Раненые говорили совсем другое, но это другое они говорили шёпотом между собой. По городу ходили слухи о том, что немцы уже захватили пол-Украины и всю Прибалтику, что танки идут по Старой Смоленской дороге на Москву, а наши войска разбиты и сотни тысяч солдат пленены. Ужас войны ещё не дошёл до глубин огромного города, но страх тёмными переулками вползал и проникал в него. Несколько недель Остап не показывался на люди, Василь ночами куда-то уходил и приходил под утро с продуктами. Уносил он и какие-то малявы по адресам, которые давал ему Остап, однако только оставлял их адресатам и молча уходил, не вступая в разговоры и не отвечая на вопросы тех, кому отдавал записки. Остап читал архив Битца, сотни, тысячи имён, доносов и расписок делали его всесильным. Он «прорабатывал» тех, кто из этих людей находился в Москве. А их оказалось немало. Многие покупали свою жизнь и свободу, губя судьбы других, причём некоторые из них оказывались в настоящее время в весьма полезных для Остапа местах. Он уже разработал план действий, обеспечивавший ему быстрый приход к власти в воровском мире, как неожиданно наткнулся на небольшую запись, в корне перевернувшую все его замыслы. Она датировалась двадцать восьмым годом и была сделана в одном из концентрационных лагерей где-то в Поволжье. В ней говорилось о том, что секретный агент Хмурый подслушал разговор между двумя заключёнными. Те говорили о том, что в одном из бараков содержится бывший капитан царской армии, он сумасшедший и всегда молчит как немой. Но однажды с воли кому-то передали спирт, дали и ему выпить. Он, пьяный, как в бреду рассказывал, что в тайге, за Бай калом, в пещере, укрыты огромные ценности, золото и серебро, но никто не сможет оттуда их взять. Этот клад охраняет лошадиная голова, стоящая на берегу реки недалеко от пещеры. Пещера лишает рассудка и убивает всех, кто войдёт в неё. Битц, в своё время получивший данный донос, не обратил на него внимания, приняв рассказ капитана за бред сумасшедшего. Он так и черкнул на полях: «Бред». Остап же, читая записи, вдруг ясно вспомнил тот случай на реке, когда он внезапно был испуган огромной чёрной лошадиной головой, как изваяние из преисподней вдруг появившейся над ним, проплывающим в лодке. Он всем своим нутром почувствовал, что рассказ «сумасшедшего» белого офицера о сокровищах — правда. С этого дня его цель изменилась. Он всегда понимал, что власть, к которой он так стремился, могут дать деньги. Но иметь власть в этой стране он мог только среди воров. Другой участи у него быть не может. То, о чём говорилось в записке, могло сделать его власть безграничной не только среди воров в этой стране. Он должен найти эту пещеру и завладеть всем.

Вот тогда он просто уедет из этой страны туда, где золото откроет ему двери в любой мир. Поэтому он не выходил из своего убежища, ни с кем не встречался. Он продумывал и просчитывал то, как он может вернуться в те края и взять то, что его ждёт в тайге. Он был уверен, что никто не знает о его замыслах. Тайна, к которой он прикоснулся, ещё не раскрыта никем. Он торопился, зная, что попасть туда необходимо летом, а оно в Забайкалье короткое. Единственный человек, которому Остап доверял, был Василь. Проверенный в деле и надёжный бандит. Однако даже ему о цели предстоящей поездки Остап всей правды не сказал. Василь знал лишь, что в Забайкалье, в тайге, в какой-то пещере у Остапа припрятано золото, вынесенное им при побеге из лагеря и которое сейчас нужно забрать. Война, деньги быстро теряли цену, а золото…

Золото, древнейший металл, испокон веков оставалось мерилом богатства и власти. Его блеск привлекал и манил людей, его тяжесть и чистый звон свидетельствовали о благородстве металла и заставляли большинство людей забывать о собственном благородстве. Тяжким трудом добываемое по всей земле, золото оседало, как правило, в руках людей власть имущих, оставляя на своём пути кровь и пот тысяч и тысяч…

Короткая летняя ночь окутала сном стойбище. Ничто не нарушало покоя, лишь изредка шелестом крыльев ночные хищники — совы тревожили этот затихший мир. Спали все, не спал только Такдыган. Он долго ворочался, потом сел у очага своего чума и раскурил трубку. Годы, летящее время уже не волновали старого охотника. Его долгая жизнь сгладила время, теперь оно просто как бы проходило сквозь него, не меняя в нём ничего и не отражаясь на нём никак. Тихо и размеренно он жил среди своей семьи, привычно выполняя свою работу в стойбище, зная, что скоро придёт час, когда духи тайги позовут его к себе. Он не ждал этого часа, но и не боялся его прихода. Он думал. Уже много лет его думы были далеки от жизни, в которой он жил. Он думал о людях, которые приходили и уходили, принося с собой свои помыслы и раздумья. Сейчас он думал о тех, кто мирно спал в его стойбище, кто пришёл сюда, чтобы узнать тайну, которая принадлежала другому. Такдыгану казалось, что эта тайна принадлежит даже не людям. Она принадлежит духам тайги. Ничего кроме беды эти люди не найдут для себя, если прикоснутся к тайне. Давно, когда Такдыган впервые нашёл пещеру, он вошёл в неё и увидел много оружия и патронов. Они были аккуратно уложены в большом зале. Но пещера не кончалась этим залом, и Такдыган из любопытства пошёл дальше. Как только он ступил в широкий ход, ведущий в глубину пещеры, его ноги стали наливаться тяжестью, а в голове возникла ужасная боль. Не понимая, в чём дело, пересиливая боль, он сделал ещё несколько шагов и в свете факела увидел вход во второй зал. Увиденное потом вспоминал с трудом. Десятки человеческих тел, истлевших и высохших, в беспорядке лежали у входа. Он, теряя сознание, из последних сил бросился назад и долго лежал у входа в пещеру, приходя в себя. Больше он никогда не проходил дальше первого зала, где периодически запасался патронами. Никому, кроме Вангола, он не рассказывал об этой пещере, и того предупредил об опасности. Но беда настигла и Вангола. Погибла Тинга, погибла тогда, когда Вангол пошёл в эту пещеру. Значит, духи тайги, так или иначе, наказывают всех, кто входил в неё. Наверное, размышлял старик, беда, постигшая его род, — тоже наказание, посланное духами тайги. Не нужно было ему ходить в то место, не нужно было…

Люди, спавшие в палатке, пришли во второй раз. Они знали Вангола, они были хорошими людьми, в этом старик был уверен, и потому решил не пускать их в пещеру. Он не хотел им беды. Приняв такое решение, докурил трубку и лёг. Сон медленно пришёл и в его тело.

Семён Моисеевич проснулся полным сил и энергии.

— Эх, хорошо! — крикнул он, вылезая из палатки. — До чего я соскучился по этим местам. Спится-то как здесь, а? Благостно! Здесь всё иначе, проще, время и то по-другому бежит. Размеренно, спокойно, как вода в этой речке. Как облака в небе, спокойно и величаво.

— Да вы поэт, Семён Моисеевич! — прокричал выползший из палатки Владимир.

— Истину молвишь, отрок! В таком раю поэтом каждый быть обязан! — в тон Владимиру ответил Семён Моисеевич. Схватив из руки высунувшейся из палатки Мысковой полотенце, он стремительно бросился к небольшой реке, берег которой только-только освободился от тумана. — Ох, ой, как молоко парное! — заорал он, залетев в воду.

— Врёт ведь, а ещё профессор! — шутя, возмущался Владимир, зябко поёживаясь, глядя на водные процедуры Пучинского.

Мыскова, выйдя из палатки, довольно улыбалась, она подала Владимиру брезентовое ведро:

— Принеси воды и не вздумай сигануть за этим мальчишкой. У него кожа дублёная.

— Я что, похож на сумасшедшего? Вода ж ледяная, — ответил Владимир серьёзно и пошёл к берегу.

Через час, удобно расположившись у костра, пили чай.

— Насколько я понял старика, он нам ничего больше не скажет, — сказал Владимир, когда кто-то помянул о Такдыгане.

— Почему? — спросила Мыскова. — Он же добрый и хороший человек, почему бы ему не помочь нам?

— Именно потому ничего и не расскажет, — ответил Пучинский. — Он уверен, что это ни к чему хорошему нас не приведёт. И наверное, он прав.

— Вот те раз! Ну, вы, Семён Моисеевич, даёте! То — величайшее открытие. Загадка, которую мы обязаны разгадать! А теперь что? Что значит — он прав? Может, мы зря сюда шли? Может, вернёмся назад и забудем обо всём? Да, старик не расскажет нам, где пещера, но это не значит, что мы не должны попытаться её найти!

— О, сколько экспрессии! Стоп, стоп, стоп, молодой человек! Я только сказал, что старик может знать нечто такое, чего не знаем и не узнаем мы. Если он нам не расскажет об этом.

— Да если он действительно «не помнит», где эта пещера, то пусть хоть расскажет, в чём заключается опасность, — вступила в разговор Мыскова.

— Давайте так. Настаивать не будем. Сделаем вид, что предполагаем, где она находится, по рассказу Вангола, и собираемся её искать.

— Кстати, Владимир, насколько я помню из рассказа Вангола, Тингу убили, когда он как раз был в этой пещере. Он похоронил её на берегу реки, а это значит, что пещера находится где-то недалеко от места, где похоронена Тинга.

— Гениально, Семён Моисеевич! Нам нужно просто узнать место, где она похоронена. Уж это-то место Такдыган наверняка знает, а там будем искать. — Владимир возбуждённо встал, как бы прямо сейчас готовый к действиям.

— Не торопитесь, молодой человек. Боюсь, нам не удастся обмануть старика. Он может не сказать нам ничего, если почувствует, что наше любопытство связано с поисками пещеры. Я попробую выведать это у Ошаны. Позвольте подумать, как это лучше сделать.

— Семён, может быть, это у меня лучше получится? — спросила Мыскова.

— Может быть, но не нужно торопиться, не сегодня. Сегодня ещё раз попробуем поговорить со стариком, — сказал в заключение разговора Пучинский.

Тем временем небо медленно, но верно затягивали тучи, и к обеду пошёл мелкий дождь, потом ливень, который не прекращался весь день и весь вечер. Пришлось переставлять палатки, окапывать их по всем правилам полевой жизни. В конце концов к вечеру, насквозь промокших, Ошана привела всех в свой чум. Тепло, сухо и по-особому уютно было в этом жилище таёжных людей.

В очаге весело трещал огонь, старый охотник тоже пришёл и сел к огню.

— В тайге вам плохо, когда много идёт дождь. Все мокрые, ночью холодно будет в ваших чумах. Снимайте одежду, сушите, — сказала Ошана. — Сейчас будем кушать. Такдыган хочет говорить с вами, но сначала будем кушать.

— Ошана, прошу не отказать. Вот тушёнка, крупа, сахар, прими как подарок. — Семён Моисеевич, открыв мешок, выкладывал продукты.

— Хорошо, мы рады подаркам, спасибо, — улыбнувшись, ответила женщина.

Проголодавшиеся гости ели долго и с удовольствием оленину, вкусно приготовленную Ошаной, запивали крепким сладким чаем, который заваривал Пучинский.

Такдыган молчал, мясо почти не ел, он с удовольствием пил чай. Можно было подумать, что он не слышит и не видит присутствующих. Однако, как только все насытились и поблагодарили Ошану, Такдыган, поставив медную пиалу, поглядел на Пучинского и сказал:

— Сегодня ночью я разговаривал с духами тайги. Они сказали мне: место, которое вы ищете, охраняют злые могущественные духи, они жестоко наказывают людей, кто осмеливается прийти туда. Вам нельзя ходить туда, вы умрёте. Не ищите это место, живите сколько вам нужно в стойбище, делайте свои дела и уходите из тайги, не тревожьте злых духов.

— Хорошо, уважаемый Такдыган, мы благодарны за гостеприимство, благодарны за предостережение, но мы не верим в духов, не верим в их существование. Мы верим в науку и силу человеческих знаний. Жаль, что вы не помните, как найти ту пещеру, но Вангол примерно рассказал нам, где она. Это потребует много времени, но мы постараемся всё-таки найти это место, — вежливо ответил Пучинский.

Такдыган долго молчал, глядя в огонь. Его лицо, изрезанное морщинами, было непроницаемо отрешённым и спокойным. Он отвел взгляд от огня и посмотрел на Пучинского.

— Вангол не мог рассказать, где находится та пещера, — тихо произнёс старик, после чего встал и вышел из чума.

— Я чем-то обидел старого охотника? — спросил Пучинский Ошану.

— Вы сказали неправду. Нельзя говорить неправду, — ответила Ошана, не глядя ему в глаза.

В чуме наступила неловкая тишина.

— Извините нас, Ошана, мы не хотели никого обидеть. Из рассказа Вангола мы можем только предполагать, где находится пещера. Он действительно не рассказал, как её найти. — Мыскова говорила искренне, и её искренность дошла до хозяйки стойбища.

Ошана улыбнулась и сказала:

— Ушёл он не потому, что обиделся. Он никогда ни на кого не обижается. Он ушёл просить духов тайги, чтобы они простили вас и не наказывали.

— А что мы такого сделали, за что нас могут наказать духи тайги? — спросил Владимир.

— Вы сказали, что их нет, — ответила Ошана.

Владимир хотел было что-то сказать, но взгляд Пучинского остановил его.

Утром сияющее солнце радовало глаз. Умытая тайга искрилась своим разноцветьем и парила в распадках. Выйдя из чума, Пучинский обнаружил, что на стойбище нет их коней. Не веря своим глазам, он ещё раз внимательно осмотрелся. Коней не было.

— Очень трудно найти иголку в стоге сена, но если подумать, как искать, то можно, — говаривал один из инструкторов в разведшколе.

Ванголу предстояла задача найти человека в Москве. В том, что искать необходимо именно там, Вангол был уверен. Остап допустил ошибку. Безжалостно избавляясь от всех, кто ему мешал или просто переставал быть необходимым, он упустил одну мелочь. У тех, кто остался лежать на дороге у горящего грузовика, в карманах были документы. Из них следовало, что они являлись работниками одной организации — снабженцами одной из московских заготконтор. Вангол эти документы обнаружил, когда они вышли к машинам и увидели трупы. Наколки, до синевы покрывавшие грудь и плечи убитых, красноречиво свидетельствовали о том, что они из банды Остапа. Поэтому через две недели нелёгкого пути Вангол и Макушев были в Москве. Сержанта похоронили. Нарвался на шальную пулю в одном из ночных переходов, и неизвестно чья пуля остановила его жизнь. То ли наша, то ли немцев. Несли несколько часов, пока был жив. Умер тихо, с улыбкой, всё благодарил, что не бросили. Странно, понимал, что умирает, а обещал, что никогда их не забудет.

Макушев в Москве порывался навестить жену, но Вангол отговорил капитана. Времени не было, он это чувствовал, но всё-таки они опоздали. Вычислить логово Остапа особого труда для Вангола не составило. Начальник заготконторы при упоминании примет Остапа и при виде Макушева с его энкавэдэшными нашивками раскололся сразу. Чуть не плача, рассказал почти всё, что знал об Остапе. Он знал больше, но не хотел говорить. Это Вангол чувствовал и уже заставил его взглянуть себе в глаза, отчего тот схватился за сердце. Выручило его, что на пороге кабинета, бесцеремонно толкнув ногой дверь, объявился Василь. Увидев Вангола и Макушева, он рванулся назад. Вангол, мгновенно сообразив, метнулся к нему. Через секунду, хрипя матерщину и проклятия, Василь лежал посреди кабинета на полу. Его руки были мастерски стянуты за спиной шнуром от телефона. Бледный, едва ли не в обморочном состоянии начальник заготконторы полулежал в своем кресле и икал. Его глаза бессмысленно блуждали. Макушев поднял Василя за шиворот и поставил у стены.

— Где находится Остап? — спокойно спросил Вангол, когда Василь отдышался и несколько успокоился.

— Не знаю никакого Остапа, за что вяжете, падлы! — заорал было Василь, но, вдруг замолкнув, с ужасом уставился на Вангола. Вангол не сводил с него глаз. Через минуту, не более, Василь опустошённо рухнул на пол.

— Уходим, капитан! — скомандовал Вангол и пошёл к дверям.

— Так он же?.. — попытался сказать Макушев, но понял, что возражать не нужно, и пошёл следом за Ванголом.

Уже на улице он спросил, почему Вангол не выяснил ничего и просто так бросил бандита.

— Всё, что знал, он сказал мне. И он уже не бандит, — ответил Вангол.

— Когда рассказал, что рассказал и почему он уже не бандит? — спросил капитан.

— Он вообще уже никто. Он теперь как растение, безобидное, лишённое памяти и эмоций. Он не человек, не заслуживает им быть. Я его стёр. Это трудно тебе объяснить, капитан, но сейчас я вынужден был это сделать в интересах дела. И его, и начальника заготконторы, скорее всего, поместят в психиатрическую больницу, где будут долго и безуспешно лечить. Официальной медицине пока эта штука неизвестна. А мы можем спокойно и быстро взять Остапа. Василь сам скорее бы умер от пыток, но ничего бы не сказал. Очень сильная воля, жаль, не туда направлена была. Пришлось его «прочитать». — Вангол остановился и посмотрел на капитана.

Макушев смотрел в глаза Вангола и ощущал, как тот вторгается в его память.

— Не нужно, всё понял! — с трудом оторвавшись от взгляда Вангола, сказал капитан. — Очень убедительно, — потирая лоб, добавил Макушев. — Так что нам теперь известно?

— Известно, где скрывается Остап. Известны его планы, которыми он делился с Василем. Неизвестно, где документы и когда Остап начнёт действовать, — ответил Вангол.

— Очень содержательный ответ, нельзя ли подробней? — с некоторой досадой спросил капитан.

— Можно, но не сейчас. Сейчас нужно скорее добраться до Остапа, а это далеко, на окраине Москвы, — ответил Вангол, как бы извиняясь. — Адрес-то известен, но где этот переулок…

— Вон трамвай идёт, кондуктора должны Москву хорошо знать. Садимся, — уже на бегу крикнул Макушев, увлекая за собой Вангола.

Только через три часа они добрались до переулка на окраине города, где, по имевшимся данным, в одном из домов скрывался Остап. Вечерело. Ни в одном окне домов узкого переулка свет не горел. Казалось, дома были заброшены и в них никто не жил. Вангол не знал, что уже давно в Москве введены правила светомаскировки. Недалеко от одного из домов Вангол остановился.

— Здесь, — сказал он.

Как бы проходя мимо, Макушев осмотрелся. Старая покосившаяся калитка поросла мохом, дорожка к входным дверям давно не хожена. Домом явно не пользовались. Плотно закрытые ставни, судя по их виду, давно не открывались. Макушев вернулся к Ванголу и хотел рассказать о своих соображениях. Но Вангол приложил палец к губам и махнул капитану рукой. «Тихо, давай сюда», — услышал Макушев. Осторожно обойдя дом, они увидели наезженную колею. Видно было, что здесь часто стоял грузовик. Едва заметная тропка вела к лазу в заборе. Вангол был без оружия, пришлось всё спрятать, когда они пробирались в город. Макушев вытащил пистолет и первым направился к лазу. Отодвинув доски, пролез и, прижавшись к забору спиной, не спуская глаз с приоткрытой двери чёрного хода в дом, пропустил Вангола.

— Боюсь, мы опоздали, — прошептал Вангол и пошёл к двери.

Так и оказалось. Дом был пуст, но, судя по остаткам пищи и разбросанным вещам, покинули его совсем недавно, в спешке.

— Как так получилось, кто его мог предупредить? — спросил Макушев, усевшись на старый диван.

— Не знаю, — ответил Вангол. — Нужно тщательно обыскать дом, с подпола до чердака, сараи и весь участок. Портфель с документами он не рискнёт таскать с собой. Возможно, он спрятал его здесь. Мы должны убедиться или что это не так, или найти портфель. Задача ясна, капитан?

— С чего начнём?

— Пока светло, с участка и сараев.

Заросший сорняком, неухоженный участок с чахлыми дичающими яблонями при осмотре ничего не дал. Следов вмешательства в его недра не наблюдалось здесь уже давно. Зато большой неказистый сарай преподнёс сюрприз. Сбив замок и распахнув двери, они оказались в складе, забитом ящиками и мешками. Тушёнка и консервы, сахар и соль, шубы, валенки и сапоги, мешки с мукой и крупами, чего там только не было.

— Ого, вот это сарайчик, — только и сказал Макушев, войдя внутрь. — Хорошо затарились, сволочи.

— В этом сарае сделать обыск — это ж всё выносить надо, — размышлял вслух Вангол.

— Если Остап спрятал документы сегодня, то вряд ли они в глубине сарая, под всем этим богатством. Давай сначала осмотрим дом. Если там нет, тогда придётся потрудиться и здесь.

Они вернулись в дом и принялись за осмотр. Два часа упорных поисков результата не дали. Вновь вышли во двор к сараю. Макушев устало присел на крыльцо. Уже темнело, и осмотр сарая был просто невозможен. Вангол, присев рядом, задумался.

«Неужели Остап исчез, взяв с собой документы? Оставить их здесь, хорошо спрятав, у него, вероятно, не хватило времени. Он очень спешил. Значит, его предупредили. Он знал, что его ищут. Кто мог его предупредить?» Только сейчас Вангол засомневался, всё правильно ли он сделал, какой совершил промах, — эта мысль не оставляла его.

Макушев, прикурив, затянулся и бросил под ноги спичку, наблюдая, как она догорает. Его взгляд зацепился за что-то, от неожиданности он обронил пачку папирос. Склонившись за ними, он не отрываясь смотрел на заинтересовавший его предмет. Спичка, догорая, погасла. Макушев вдруг вскочил на ноги.

— Вангол, смотри, — крикнул он, показывая рукой на крыльцо.

Из щели между нижними досками подшивы ступеньки торчал палец. Через минуту они вытащили из-под крыльца тело начальника заготконторы. В его затылке было аккуратное пулевое отверстие. Теперь всё встало на свои места. Вангол виновато улыбнулся Макушеву, разведя руками. Теперь он понял, в чем дело.

Он поспешил, он только хотел «стереть» память начальника заготконторы, но не сделал этого, не успел, так как неожиданное появление бандита отвлекло. Начальник был в состоянии невменяемости, и Вангол просто подумал, что уже вышиб из него память. На самом деле всё оказалось не так. Как только они ушли, начальник, изображавший из себя полутруп, вскочил с кресла и опрометью бросился из кабинета. Через минуту он уже ехал на своей эмке к Остапу предупредить, а главное — получить свою долю. Предупредил и «получил».

Макушев молча ходил по двору.

— Что теперь? Где этого гада искать?

— Теперь уходить надо, капитан, — ответил Вангол. — А его найдём, не сомневайся. Пошли, нужно спешить, по дороге всё расскажу.

Почти неделю безуспешно Вангол и Макушев пытались найти Остапа в Москве. Он исчез, не оставив следов. Вконец вымотанные, они сидели в снятой Ванголом квартире и не знали, что теперь делать.

— Всё равно он проявится, так или иначе мы его нащупаем, — который раз говорил Вангол Макушеву.

— Время упущено, Вангол, он может уже быть далеко от Москвы, — сказал Макушев, выкладывая из мешка последнюю банку тушёнки.

— Нужно ждать, спешить некуда. Те люди, которых я обработал, по крупицам будут собирать о нём информацию. Не может он не проявиться среди уголовников.

— Ну, раз теперь спешить некуда, можно навестить и своих. Как считаешь, Вангол?

— Я не против, капитан. Куда путь держим? — согласился Вангол. Он видел, как все эти дни Степан сдерживал себя от этой просьбы, и ценил это. Сейчас действительно можно было позволить. Остап на этом этапе переиграл их, Ванголу просто нужно было время.

— В центр почти, — повеселел капитан. Они быстро собрались и через час уже входили в знакомый Макушеву подъезд.

Эх, какой народ казаки. Сколько смекалки и ловкости, силы и умения в их руках. Веками, передавая от отца сыну, бережно несли они свой уклад по жизни. Свято берегли традиции дедов своих. Потому надёжен был казак и безупречен и в бою, и в походе. Под руководством сотника в десять топоров прорубили за день узкую, в проход вьючной лошади, и извилистую тропу к пещере. Кустарник и молодь не трогали, отогнув стволы верёвками. Даже в двух шагах не видно было начала тропы. К вечеру закончив, собрались у костров. Настроение у всех было хорошее, все понимали: завтра оставим груз — и в обратный путь, в родные степи. У одного из костров вместе с сотником коротал вечер и Павлов. Казаки Савелий Петров и с чёрной как смоль широкой бородой Акимыч следили за костром и готовили пищу.

— Ну и борода у тебя, Акимыч, кудрявая. Наверное, казачка твоя по ночам на палец накручивала, — подначивал казака сотник.

— Не, держалась обеими руками, — со смехом поддержал сотника Петров.

— Борода как борода. Вроде у всех бороды. Однако и правда, моя борода не проста, — хитро улыбнувшись глазами, ответил казак.

— Это чем же твоя борода не проста? — спросил сотник.

— А тем, что моя борода ватагу от погибели сберегла.

— Ну-ка, ну-ка? Это как? Расскажи, Акимыч, — заинтересовался сотник.

Казак присел у костра и, увидев, что к нему заинтересованно повернулись и капитан, и сотник, кивнув, сказал:

— Расскажу, только давно это было. Очень давно.

— Очень давно у тебя, Акимыч, бороды-то не было, — улыбаясь, возразил сотник.

— Меня и самого тогда не было, а борода была, у прапрадеда моего, по рассказам, что в родове держатся, точно такая и была. Значит, мне она по наследству досталась.

— Ладно, рассказывай.

— Да, давно это было, — начал казак, удобно устроившись у костра. — В те времена, когда по Тобол-реке гулял атаман славный Ермак Тимофеевич.

— Эко ты хватил, Акимыч!

— Тихо! Сказывай дальше, — цыкнул на Савелия сотник.

— Ну так шли они по Тобол-реке стругами, а по берегам басурманы некрещёные их пасли, стрелами постреливали да зады голые казали. Супротив Ермака стояли хан Кучум и наследник его Маметкул. Было у них войско — больше тридцати тысяч татар, конница и пушки. А с Ермаком Тимофеевичем на стругах меньше тыщи казаков было да пушек небольших всего три. Среди них и пращур мой, во как — Степан Колюжный. Его с собой с Дона Иван Кольцо в ватагу сманил, ногайцев бить. А царь разгневался за ногайцев и на Ермака Тимофеича и на Ивана Кольцо со товарищи, потому они и пошли в Сибирь воевать. Подале от гнева царя, то есть волю да славу лихую искать.

— Ну ты даёшь, Акимыч, так Ермак чё, Сибирь завоевал без воли царя, что ль? — спросил Савелий.

— Сам пошёл Ермак на Сибирь, купчишек Строгановых растряс на припасы и пошёл. А вот когда побил Кучумово войско, отрядил к царю посольство, полсотни казаков с Иваном Кольцом, с дарами богатыми и пленными к царю на поклон, вот тогда царь и узнал про дела казацкие в Сибири.

— Не может быть, чтоб без царского указу…

— Петрович, да правду он говорит, так и было, пусть дальше рассказывает, — вмешался Павлов.

Ободрённый поддержкой капитана, Акимыч продолжил:

— Ну так вот, ехали казаки на нартах, лёгких санях, собаками запряжённых, по рекам замёрзшим сквозь торосы прорубались. Долго ехали, зима, стужа, вокруг места дикие, опасные. Местные народцы караван-то приметили и преследовать начали, побить да пограбить, верно, хотели. Иван Кольцо погоню заметил, да что делать — не знал. Полсотни крепких казаков было да обоз с дарами, и полон руки вязал. Без коней в чужом краю трудно казаку воевать. Вот тут и решились на хитрость. Позвал Иван Кольцо пращура моего и говорит: «Выручай, Степан, ватагу, надо басурман отвлечь от нашего отряда, иначе не оторвёмся от них, нагонят они нас в удобном для себя месте и побьют». — «Верно говоришь, атаман. Вторую неделю следом идут, на глаза кажутся, да не нападают, видно, момент выбирают. Спать не дают, выматывают, нехристи. Что сделать надо, говори, сделаю», — ответил тот.

А Иван Кольцо и говорит: «Остановить их надо. Да так, чтобы оставили они мысли свои о нападении». — «Как же я их, Иван, один остановлю?» — «Есть одна задумка, Степан, слушай. Возьмёшь двух казаков, на руку спорых, на ноги лёгких и…»

В общем, наделали казаки чучел, обрядили их в казацкие одежды и в ночь ушли вперед налегке. А Иван Кольцо с утра по их следу, не особо спеша, караван повёл. Басурмане не догоняли, но и не отставали от казачьего каравана. К вечеру караван был у стоянки, подготовленной казаками, но пошёл дальше, а предок мой костры развёл, палатки расставил, чучела рассадил, как будто весь караван ночует. Басурмане тоже встали, лазутчиков выслали, ну, те посмотрели, всё как всегда. Три дня стоял на месте с двумя казаками предок мой, изображая отдых каравана. А Иван Кольцо три дня почти без остановок уходил на заход солнца. На третий день такая пурга занялась, света белого не видать, занесло все следы каравана. А казаки, до этого, выследили лазутчиков и выведали, где стан басурманский расположился, да и наведались к ним в пургу эту. Лошадей их угнали, а потом вернулись. Белое исподнее наверх кафтанов накинули и давай лупить тех стрелами, втихую. Тут и наткнись в неразберихе один басурман на прадеда моего. А тот весь в белом из сугроба встал, ростом с меня, а то и поболе был, одна бородища чёрная чего стоит. Басурман тот саблю бросил и бежать. Кричал: «Шайтан, шайтан чёрный!» Наутро от басурман и следа не осталось, ушли назад в свои пределы.

— Ну ты, Акимыч, и мастер сказки рассказывать, ну горазд!

— Может, и сказки, Савелий, а сабелька та вот она, глянь. — И Акимыч вынул из ножен тускло блеснувшую кривую саблю. В полной тишине сабля пошла по рукам.

— Старинной работы сабля, не нашенской, — констатировал сотник, осмотрев клинок. — Видно, знатный басурман был хозяином этой сабельки. Держи, Акимыч. А как же твой дед караван-то нашёл, коль следы пурга замела?

— А не нашёл он следов Ивана Кольца, вернулся со своими казаками на Дон, шесть недель добирался, благо басурманские лошади не подвели, привычные к тем местам. А Ивана Кольцо царь за старые грехи казнил всё ж. Говорили, он давно, ещё до казачества своего, к смерти приговорён был. Так что, может, и к лучшему сталось, что разминулись они по жизни, а то не сидел бы я с вами сейчас в этой, богом забытой глухомани, у костра, — улыбаясь, закончил Акимыч.

Его курчавая чёрная борода блестела от яркого пламени костра, подобревшие глаза ласково смотрели на собравшихся у костра казаков. Все улыбались. Все молчали. Все были благодарны казаку за его рассказ, за родство душ, за память, которую он пронёс через свою жизнь и передал им, о славном предке своём.

Утром слегка приморозило, тонкой корочкой покрылись забереги речки, хрустко под ногами ломался мох. Только рассвело, а сотник уже подгонял:

— Давай, давай, ребятки, кипяточком погреемся — и за работу. Надоть до вечера поспеть. Чтоб с утра завтра, время не тратя, в обратный путь двинуться.

— Не гони, Петрович, поспеем, дай рожи помыть казакам, а то их лошади не признают.

— Давай, давай, ребятки, — не унимался сотник.

Костры, чуть притихшие к утру, весело затрещали, закипели котлы, наполненные чистой как слеза речной водой.

— Ты побольше, побольше заварки-то сыпь, теперя чё экономить. Заваривай покрепче, чтоб кровь по жилам заходила, веселей работа пойдёт.

Почти три месяца пролетели как один день. Костя и Колька были определены в спецподразделение, состоявшее из таких же простых парней, как и они. Ох и пришлось им здесь попотеть, бесконечные тренировки и марш-броски в любое время суток, практические занятия по вооружению и стрельбе, тактике и маскировке, политзанятия и физподготовка. Всего этого они хлеб нули сполна, но всё это им пришлось по вкусу. Они учились стать разведчиками. В середине сентября из подразделения стали отправлять по войсковым частям, многие уезжали прямо в действующие части. Положение на фронтах было тяжёлым. Это чувствовалось по сводкам Совинформ бюро. Командование торопило руководство школы. Инструкторы тоже рвались на фронт, но их не пускали. Потому они по три шкуры спускали с курсантов, сопровождая всё известной поговоркой: «Тяжело в ученье — легко в бою». Вскоре на утреннем построении зачитали фамилии Николая и Кости. После обеда они уже тряслись в кузове грузовика, увозившего их к вокзалу. Сопровождал всё тот же лейтенант.

— Смотрите, больше из вагонов без документов не сигайте, — на прощание сказал он, похлопав каждого по плечу.

Предписание и дорожные документы они получили и только на вокзале узнали, что ехать им в Иркутск, там формировалась дивизия, в разведотдел которой они должны были прибыть. «Ёкарный бабай! Мы же Красноярск проезжать будем, вот бы своим сообщить. Может, увидеться удастся», — думал Костя. О том же думал и Николай, только он сразу отмёл эту мысль. Времени на остановку в Красноярске у них не было, так же как не было никакой возможности сообщить что-нибудь своим родным. Вскоре они уже сидели в вагоне, который под мерный перестук колёс уносил их в родную сибирскую сторону.

— Что, товарищи сержанты, чай будете? — приветливо спросила смуглая черноглазая проводница.

— Будем, — хором ответило всё купе.

— Столик освобождайте, сейчас принесу.

— Красавица, давай я помогу, — тут же вскочил Николай.

— Какой шустрый. Где зубы-то потерял? — улыбаясь, спросила проводница.

— В неравном бою с превосходящими силами противника! — под общий хохот отрапортовал он.

— Ну, если в бою, тогда пойдём, поможешь, — ответила проводница.

Сияющий Николай, оправив гимнастёрку, состроив всем оставшимся гримасу, поспешил за стройной фигурой.

— Во дает, на ходу подмётки режет, — сказал кто-то с верхней полки. — Двигайся, братва, я тоже чаю хочу. Во так вот, давай знакомиться. — Спустившись с полки, крепкого телосложения старшина представился: — Старшина Приходько, Вячеслав Алексеевич, артиллерия.

— Видим, что артиллерия, — глянув на петлицы, ответил Костя и в свою очередь представился: — Константин. А тот, что за «чаем» рванул, — Николай.

— Ну что, пехота, куда путь держим?

Костя внимательно посмотрел на артиллериста:

— А вы куда?

— Я домой, в Омск. После госпиталя на неделю, и назад в часть, во так вот. Командир полка отпустил, за танки.

— За танки?

— Ага, за танки, пять штук подбил, вот в госпитале командир и говорит: к ордену тебя представлю. А я ему говорю: на хрена мне орден, домой на неделю отпустите, то мне дороже ордена будет. Замполит сказал, что я дурак, а командир взял да отпустил. Вот еду.

В это время в купе принесли чай. Старшина, взяв за руку лежащего на верхней полке военного, стал его трясти.

— Хорош спать, земляк, вставай, чай пить будем.

Тот отмахнулся и, перевернувшись на другой бок, продолжил сон.

— Во даёт мужик, целыми днями дрыхнет. За трое суток даже не познакомились. — Махнув рукой, старшина уселся за столик.

Николай, поставив стаканы, хотел было тоже сесть, но строгий голос проводницы сорвал его с места:

— Хорош, ничего себе, решил помочь, так помогай!

— Во попал, мужики! — счастливым шёпотом сказал Николай. Выскользнул из купе в коридор и там уже громко: — Иду, Ирочка, иду!

— Ну даёт, уже Ирочка! Не знал, что он такой бабник, — сказал Костя.

— А вы что, давно знакомы?

— С детства, с одной деревни мы, вместе призваны, вместе на службу едем, в одну часть.

— Это хорошо, когда земляк рядом. Легче как-то служить, да и воевать. Убьют или ещё что, свой хоть потом рассказать сможет, если сам жив останется. Всё легче.

— Ты расскажи лучше про танки, как это ты их, пять штук?

— А так, вёрст семь тащили «сорокопятки» на руках через болото, две уцелевшие. Выходили из окружения под Смоленском. Устали как собаки, руки-ноги трясутся, то ли от холода, промокли все, то ли от страха. Терпеть не могу, когда под ногами трясина, когда камыши над головой смыкаются, а под тобой жижа смрадом булькает. Только вышли к опушке леса, а они, во так вот, и нарисовались. Красиво так, во так вот, идут, пехота на броне с автоматами, во так вот. В общем, комполка подполз к нам и говорит: «Ребятки, выручайте. Если немец до моста через реку дойдёт и его оседлает, нам не вырваться». Днепр там, во так вот, речка неширокая, но глубокая, и берега болотистые. Ну, развернули мы пушки, снарядов по десятку осталось на орудие, и вжарили по ним прямой наводкой, во так вот. В общем, пять зажгли, остальные задний ход дали, не ожидали они. Ну а полк тем временем к мосту. Успели, ушли на тот берег и мост рванули. Пушки жалко. Пришлось бросить. Из всего расчёта только я живой, все там, на опушке, остались. Меня уже на мосту осколком зацепило, вынесли, во так вот.

— Ты чай-то пей, остынет. — Костя подвинул стакан старшине. Приходько взял стакан, и Николай увидел, как мелко трясётся его рука. — Да, старшина, водки бы тебе сейчас.

— Не, водку после победы пить будем, водка голову дурит, а немца на свежую голову бить надо. А то, что рука дрожит, это пройдёт, нерв задет, врачи сказали, пройдёт со временем. Пойдём, Костя, покурим.

Они вышли в тамбур и долго курили у открытого окна.

— А мы с Колькой до фронта ещё не успели добраться, — как бы извиняясь, сказал Костя.

— Ничего, ещё навоюетесь. Этой войны всем хватит досыта, хлебать да хлебать ещё лиха, во так вот.

Когда они вернулись, в купе уже сидел Николай.

— Где вы пропали? — спросил он.

— Мы-то нигде не пропали, это тебя надо спросить, где ты пропадал?

— Чё, не видели, помогал проводнице, — ответил Николай, отхлёбывая из стакана холодный чай.

— Что, Коля, она тебя даже чаем не напоила?

— Некогда было чаи распивать, — ответил Николай, налившись краской. — Говорю, помогал с посудой там, с бельём…

— Ну-ну, с бельём, говоришь, а чё краснеешь-то? — подковырнул его Костя.

— Да ну, чего пристал, ну, потискал слегка девку, и всего-то. Те чё, завидно?

— Да ладно, Коль, не обижайся, — видя, что Николай начал злиться, сказал Костя. — Эх, мне бы сейчас в деревню, к своей под бочок подкатиться, неделю бы из кровати не вылазил…

— Да, хорошо сейчас у нас, — подхватил Николай, довольный, что изменилась тема разговора.

— Это где? — спросил старшина.

— На Енисее, деревушка небольшая, таёжная, одни рыбаки да охотники потомственные в ней живут. Зимой охота, летом рыбная страда, да на Енисее подрабатывают, кто на пароходы нанимается, кто на баржи. Мой отец всю жизнь лоцманом по Енисею ходил и сейчас наверняка на реку бы вернулся, если бы жив был… — Николай, сжав челюсти, замолчал и отвернулся к окну.

Костя, положив руку на плечо Николая, продолжил:

— Убил один гад беглый и отца, и мать его, убил и дом поджёг, думал, этим следы заметёт. Да не вышло, установили органы личность, в розыске теперь. Его портрет участковый показывал, из Москвы по запросу пришёл. Такая рожа мерзкая, уголовник по кличке Остап.

— Ничё, земля, она круглая, я этого гада под землёй искать буду, а найду и в землю живьём вкопаю. Вот только война…

— Да, мужики, война, — задумчиво и горестно проговорил старшина. — Ладно, отбой.

Когда все уснули, Николай тихо вышел из купе.

«Как же легавые меня нашли? — лихорадочно думал Остап, обшаривая карманы своего начальника. — Ага, вот они, ключики. Теперь этого придурка заховать надо, чтоб не сразу нашли. Вот сюда, под крыльцо, самое место. — Остап подтащил и кое-как затолкал туда труп. — Плохой, плохой сегодня день», — думал Остап, пристраивая оторванные доски. Он с утра чувствовал какую-то тревогу, спал плохо, снилась ерунда всякая. То он в лагере в запретку попал и выбраться из неё не может, а за ним овчарки, вот-вот рвать начнут. То в тайге, опять один, на реке той злосчастной, лягушек жрал. Проснулся в поту холодном. Отправил Василя в контору. Документы должен был выправить для них начальник, перед этим привозил его Василь в этот дом. Показал Остап ему сарайчик с добром. Договорились, начальник им документы проездные и командировочные до Иркутска, а содержимое сарайчика ему. Вот и прилетел начальничек, да только с вестью недоброй. Документы он сделал, только не понимал, что теперь уже он не нужен был Остапу. А то, что менты по Остапову душу приходили, вообще зря сказал, этой вестью он себя сразу из списка живых вычеркнул. За Василя спокоен был Остап, а вот этого пришлось убрать. На всякий случай. Воспользовавшись машиной, Остап уехал за полчаса до прихода в его дом Вангола и Макушева. Остап спешил, он понимал, что по его следу идут. Машину пришлось бросить у Казанского вокзала, и через два часа одетый в полувоенную форму с подлинными документами он, вежливо подав билет проводнице, вошёл в вагон поезда. Симпатичная смуглая проводница, проводив его до места в купе, по его просьбе обещала не беспокоить. За всё время пути он ни разу не вышел из купе днём. Только рано утром и поздними вечерами, когда все спали, он выходил в тамбур. Днём лежал на верхней полке почти без движения, только мерное дыхание говорило о том, что он живой. Ни оживлённый разговор внизу, ни резкие толчки вагонов, ни рёв паровозных гудков не мешали ему. Даже когда какой-то старшина тряс его за руку, пытаясь разбудить, он не проснулся. Только, выдернув руку, перевернулся на другой бок. Казалось, ничто не могло его заставить проснуться. Однако он проснулся, проснулся от еле слышного разговора. Его организм разбудил его и заставил насторожиться. Разговаривали сидевшие внизу военные. Холодный пот прошиб Остапа, когда он понял, о чём и о ком они говорили. Он испугался, испугался не на шутку. Испугался не тех, кто о нём говорил, для него они не представляли опасности. Судя по всему, это были молодые деревенские мужики, недавно надевшие военную форму, с которыми, если что, он разделается в два счёта. Испугало другое. Ему стало казаться, что какая-то неведомая сила преследует его, наводя на него его врагов. Приближая их к нему, не давая возможности ускользнуть, напоминая и напоминая, что он — вне закона. Что за ним идёт охота. Как на зверя. Теперь Остап вынужден был делать вид, что спит. Когда внизу затихли и на соседнюю полку забрался и вскоре захрапел артиллерист, спать он всё равно не мог. Ранним утром Остап вышел из купе, едва почувствовал, что поезд замедляет ход. Он тихо прошёл в тамбур и хотел открыть дверь, но дверь оказалась заперта на ключ. Придётся будить проводницу. Это не входило в расчёты Остапа. Он должен был спокойно доехать до Иркутска, но опасное соседство поломало его планы. Оставив у двери небольшой чемодан, он вернулся в вагон и постучал в служебное купе.