Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути Дьяков Виктор

8

Ратников снял наушники, скомандовал:

– Отбой, «Готовность» номер два. Провести контроль функционирования, станцию выключить, питание с пусковых снять, личный состав вниз!

Часы показывали 6.15, выспаться так и не удалось. К подполковнику подошли Пырков, Колодин и Харченко. Замполит всю «готовность» просидевший тут же рядом, но так ничего и не понявший, кроме того, что имело место нарушение границы, хотел разузнать подробности:

– Ну, и как, серьезно там все было?

– Да ерунда. Какой-то китайский «утюг» заблудился, – снисходительно пояснил подполковник.

– А помните, Федор Петрович, как в 82 году, два километра до зоны не дошел, истребитель? – решил щегольнуть «боевым опытом» Колодин.

– Не два, а десять, – поправил привравшего начальника штаба Ратников.

Лицо Харченко выражало откровенное разочарование:

– Я уж думал…

Петр не договорил, но Ратников и так понял. Харченко тоже жаждал сбить этот незадачливый самолет. После того ночного разговора с холостяками ясна и причина такой «кровожадности» – желание отличиться. Если дивизион сбивал даже беспилотный АДА, офицеры боевого расчета обязательно поощрялись, а здесь самолет-нарушитель – наверняка и ордена бы обломились. «Ишь, гаденыш… наверное и самолет с родной матерью угробишь, если для карьеры понадобиться», – едва не сорвалось с языка подполковника. Но тут же непроизвольно у него возник вопрос и к самому себе: «А почему же ты совсем по-другому воспринимаешь такое же желание, сбить самолет, у Малышева? Потому что он движим не карьерой, а так называемым, патриотизмом, обидой за матушку-Россию? Но ведь и в том, и в другом случае они готовы сделать одно и то же, совершить убийство, скорее всего совсем невинных людей…»

Когда не ценят твою жизнь, соответственно не ценишь и ты чужую. Увы, несмотря на неоспоримые истины, что человек венец мироздания, и его жизнь священна… Можно запросто отнять жизнь у ближнего, за деньги, в запале, из-за классовой или национальной неприязни, или потому, что имеешь власть, возможность послать тысячи людей убивать других и погибать самим. При этом вполне можно избежать наказания, или даже ходить в героях за подобные «подвиги». Ратников не впервые задумывался над такой логикой мышления, едва ли не большей части советских людей, общества, которое вот уже почти 70 лет провозглашали самым гуманным. Задумывался, правда, сравнительно недавно после одного памятного обмена мнениями произошедшего летом этого года. Тогда в канцелярии дивизиона возник разговор о катастрофе, только что произошедшей с американским космическим кораблем «Челленджер». Кроме Ратникова в том обсуждении приняли участия Пырков, Колодин и два майора прибывшие с полка по хозяйственным и кадровым делам. Никто из собеседников (исключая Ратникова, предпочетшего своего мнения не высказывать) не только не сожалели о погибших космонавтах, более того, искренне радовались. Кто-то высказал мысль, что наверное, это наша разведка так здорово поработала, не только же нам над Чернобылем горевать, пусть и они поплачут. Тогда Федор Петрович про себя ужаснулся: ведь вполне нормальные люди, он их всех знал не один год, у всех семьи, дети, но как же вывихнуты у них мозги, впрочем, как и у большинства прочих чрезмерно политизированных людей. Позже, поразмыслив, он более терпимо отнесся к сослуживцам – ведь он сам каких-нибудь 5–6 лет назад мыслил примерно так же. Почему сейчас мыслит не совсем «по-советски»? Может быть, примеры правления Сталина, Мао-Цзе-Дуна, Пол-Пота сделали свое дело, так же как и знакомство с некоторыми классиками русской литературы? Недаром он наряду с чтением «Юности» столь усердно «ликвидировал» свою безграмотность в области классической литературы, читая на досуге тома из домашней библиотеки, которую по подписке собирала Анна.

Сейчас же, услышав, как два молодых и совершенно разных по взглядам офицера сетовали, что им не представилась возможность сбить самолет, то есть убить людей, подполковник убедился, что не только старшее поколение, но и молодое, наследственно страдает тем же «вывихом мозгов». И причина того вывиха не имеет решающего значения, корысть, или любовь к Родине.

Спустившись с позиции, Ратников не стал заходить в казарму, а пошел, было, домой, умыться, побриться, позавтракать. По пути его внимание привлек стремительно двигавшийся с ведрами полными кухонных отходов нарядчик, рабочий по кухне. Он направлялся к свинарнику.

«Надо к Цимбалюку заглянуть, предупредить, чтобы перед проверяющими в своем драном бушлате не красовался», – подумал подполковник… Из свиной обители раздавались хрюканье и визги, вызванные, видимо дележом того, что принес рабочий по кухне. Остановившись, чтобы немного привыкнуть к нелегкому свинарному духу, Ратников стал невольным свидетелем препирательств между долговязым свинарем-старослужащим и призванным полгода назад, невысоким, но ладно скроенным узбеком, рядовым Хайдаровым.

– Шо, рыло воротишь, чурка нерусский (когда выгодно и к слову украинцы обычно не отделяли себя от русских), не нравится!? А щы со свининой исть, небось за уши не оттягаишь? – вопрошал свинарь на обычном для большинства жителей центральных и восточных областей Украины суржике, смешанном русско-украинском языке.

– Я свинья не ем!? – возмутился Хайдаров.

– Бачив я вас, як вы не едите. Только робить на скотнике не хотите, а жрать уперед всих.

– Давай ведро быстрей! – почти кричал Хайдаров.

Ратников понял: Цимбалюк не спеша, понемногу вываливал содержимое ведер свиньям, издеваясь над плохо переносящим вид и дух свиной узбеком.

– Цимбалюк!? – громко позвал, невидимый за полуоткрытой дверью свинарника, Ратников.

Ведро звякнуло – свинарь выпустил его из рук от неожиданного появления командира.

– Что ты там делаешь!? – строго спросил подполковник.

– Свиньям корм задаю, товарищ подполковник.

Ратников, ступив, наконец, в свинарник стал свидетелем немой сцены (если не считать звуком визг яростно толкавшихся возле опрокинутого ведра свиней): Хайдаров в заляпанном жирными пятнами рабочем бушлате стоял в некотором отдалении от загородки для хрюшек, а Цимбалюк вытянулся у самой ограды.

– Доставай ведро и не держи рабочего! – приказал подполковник.

Свинарь перегнулся пополам через барьер, уверенно орудуя кулаком, оттолкнул самую нахальную чушку, извлек ведро. Хайдаров едва схватил ведра, тут же стремглав покинул «благовонное заведение».

– Ты что болтаешь, пенек конопатый?… Нравиться, как я тебя назвал? А если еще хохлом бестолковым величать буду, понравится? – напустился Ратников на свинаря.

– Меня так все и кличут, я не обижаюсь, – смущенно оправдывался Цимбалюк.

– Это твое личное дело, не обижаться, но чтобы я от тебя больше никаких «чурок» не слышал!..

Отчитал свинаря Цимбалюк больше так, для очистки совести. Прозвище «чурка» уже давно прижилось и не только в Армии. В дивизионе так в основном именовали среднеазиатов и втихаря кавказцев, которых в открытую так оскорблять побаивались даже старослужащие.

– Ты вот что, – подполковник вспомнил, зачем пришел на свинарник, – гляжу у тебя здесь более или менее все прибрано, наверное, больше уже не испачкаешься. В общем, сюда могут полковники зайти, что сегодня приедут. Так чтобы все тут было у тебя чин-чином. И еще, не вздумай таким оборванцем перед ними предстать. Понял?

– Так точно, – с готовностью ответил Цимбалюк…

Дома дети уже облаченные в школьную форму завтракали.

– Может, полежишь? – предложила Анна.

– Некогда. Позавтракаю и пойду.

Сняв шинель и сапоги, Ратников подсел к столу.

– Как «Готовность» прошла, – поинтересовалась Анна, ставя перед мужем тарелку с жареной колбасой.

Сын и дочь, оторвавшись от еды, тоже вопросительно смотрели на отца.

– Нормально. Нарушитель был из-за бугра, – устало ответил Ратников.

– Как, опять началось? – в голосе Анны послышалась тревога. Она хорошо помнила времена напряженных отношений с Китаем, когда «готовности» объявляли по нескольку раз в сутки.

– Нет, этот не военный, судя по характеристикам, случайно залетел.

– Ну, дай-то Бог, – облегченно вздохнула Анна.

– Ты сама ложись, как нас проводишь. А то ведь тоже, поди, не выспалась из-за этой «готовности»? – посоветовал Ратников.

– Не хочу. Ты что, сразу в казарму пойдешь?

– Да, конечно.

– Ну, тогда и я в магазин пойду, там кое что сделать надо.

– Да не ходи ты никуда, Ань. Он может к тебе и не зайдет. А если и зайдет, пусть посмотрит в каком помещении ты работаешь, может заставит, наконец, начальника тыла ремонт нормальный сделать, – попытался отговорить жену Ратников.

– Нет… не могу, от беспокойства изведусь. Лучше я уж там при деле, – покачала головой Анна.

– Не хватало, чтобы еще и ты беспокоилась.

– А сам чего тогда в казарму бежишь, поесть вон толком не можешь? – упрекнула в свою очередь Анна.

– А черт его знает… привычка, – беспомощно развел руками Ратников.

– Ну, вот и у меня… А вы что рты разинули!? – вдруг напустилась она на детей, внимательно слушающих родительский диалог. – Одеваться и в школу! Ишь, заслушались…

Если в дни, предшествующие приезду комкора, Ратников мог запросто нарушить весь распорядок дня, отменить физзарядку, развод, даже занятия по боевой и политической подготовке, чтобы «бросить» весь личный состав на наведение внешнего «марафета», то в день визита, он уже этого позволить никак не мог. Потому и на развод дивизион построился строго во время. Как всегда на разводе перед строем стоят командир и замполит.

– Какая у нас сегодня первая пара часов занятий? – спросил Ртников у Пыркова.

– Политзанятия? – ответил замполит.

– Смотри Николаич, не опарафинься. Если не задержится в дороге, на второй час он точно успеет и посетит эти политзанятия, – предупредил Ратников уже и без того пребывающего в мандражном состоянии замполита.

– Не приведи Бог. Лучшая группа политзанятий, радиотехнической батареи, в карауле. Придется «стартов» или связистов представлять, – переживал Пырков, втайне надеясь, что начальство с корпуса все-таки не успеет доехать до конца политзанятий.

– Дивизион!!.. РРРаавняйсь!.. Смиррнооо!!.. Левое плечо вперед, по местам занятий… шагооом марш!!

Ратников командовал привычно, зычно и уверенно, выдерживая паузы. За пять-шесть шагов до командира с замполитом солдаты, повинуясь уже командам идущего впереди строя Колодина, одновременно повернули головы в сторону командира, отдавая честь.

Пока личный состав расходился по учебным классам, Ратников собрал командиров батарей в канцелярии на «летучку». Харченко и Сивков уселись за стол замполита, тот отлучился – срочно выдавать новые из своего загашника, географические карты, указки, наглядные пособия для «показных» политзанятий. Командир отделения управления старший лейтенант Колин, скромно пристроился у самых дверей.

– Так, значит… – потер затылок подполковник. – Командир корпуса выехал к нам сорок минут назад. Учитывая то, что дорога от Серебрянска до Новой Бухтармы и от нее до нас не заметена, то примерно через полчаса он будет здесь. С ним едут, начальник политотдела корпуса, начальник корпусной службы ракетно-артиллерийского вооружения, ну и наши: командир полка с начальником тыла. Громких призывов произносить не стану, вы и сами все понимаете. Надо показать все лучшее, что есть в ваших подразделениях. Это в ваших интересах. Кому звание получать пора, – подполковник выразительно посмотрел на Харченко, которому со дня на день должны были отправить представление на капитана. – Кому переводиться, – теперь командир в упор смотрел на Колодина: все знали, что того постоянно пилит жена, требуя перевода туда где им предоставят квартиру с теплым туалетом и горячей водой. Впрочем, этого требовали от мужей все женщины на «точке», но Колодина это делала нарочито громко, чтобы соседи слышали. – А мне, сами знаете, ничего уже особенно не надо. До пенсии и так как-нибудь дотяну на любой должности. Ну, а вы, ребята, давайте, старайтесь, дерзайте…

Разогнав всех по рабочим местам, Ратников вышел из казармы, обошел плац, посмотрел как убраны снег, мусор… Конечно, если приглядеться недостатков «накопать» можно, всего не уберешь. Особенно раздражали желтые пятна на искрящемся белизной под солнечными лучами снегу: многие солдаты, особенно по ночам не добегали до туалета. Проверяющие с особым удовольствием «тыкали носом» командиров дивизионов именно в эти «подснежники», обвиняли в неспособности требовать, поддерживать порядок, приплетая сюда же, как ни странно, и боеготовность. Дескать, если позиция зассана, значит ракеты уже точно не полетят. Не только Ратников, но и чины повыше, конечно понимали, что способ бороться с этим массовым «бедствием» в частях, где нет элементарных удобств один – построить отапливаемый туалет при казарме. Но разве такое возможно на «точке»?

Подполковник вернулся в казарму, отдал команду дежурному, лично с дневальным пройти и засыпать снегом всю «желтизну», хотя бы вблизи казармы.

9

Кавалькада из двух УАЗ – 451 начала сигналить метров за сто до ворот. Так когда-то лихачи, везущие знатных бар, издалека предупреждали простой люд – поберегись! Влетев, в заранее отворенные ворота, головной УАЗ тормознул возле казармы. Из машины вышел, на первый взгляд совсем молодой человек, стройный, выше среднего роста. Полковничьи погоны и папаха казались на нем неестественными, взятыми, например, у отца или деда, поносить, покрасоваться, похвастать перед ровесниками. Одернув шинель, Ратников четко строевым шагом подошел:

– Дивизион!! Смиррнооо!! Товарищ полковник, дивизион боеготов тремя каналами, личный состав занимается согласно распорядка дня! Командир дивизиона подполковник Ратников!

– Вольно… Здравствуйте Федор Петрович. Много о вас слышал, вот приехал посмотреть ваше хозяйство.

Командир корпуса полковник Агеев был несколько смущен. Он не ожидал, что командир дивизиона окажется столь пожилым. Стало как-то неудобно делать замечания за завалившееся караульное помещение и облупившуюся краску на въездных воротах. Сам, да еще на ходу из машины он бы, конечно, ничего не заметил, но начальник корпусного политотдела полковник Стрепетов, имеющий острый глаз даже на мелкие недостатки, обратил его внимание, когда подъезжали. Стрепетов, высокий, грузный, сорока семи лет, тяжело вылез из машины вслед за Агеевым, едва Ратников окончил доклад. Гримаса на его мясистом лице свидетельствовала о тяжело перенесенной 60-ти километровой в основном горной дороге.

– Здравствуй Ратников, как дела? – поздоровался Стрепетов.

– Здравия желаю, товарищ полковник, все нормально, – козырнул в ответ и пожал протянутую руку Ратников.

– Посмотрим, что означает твое нормально, – начальник политотдела хмуро огляделся – он слыл грозой корпуса.

Командир полка Нефедов, такой же полный, но значительно ниже Стрепетова, имевший сходство с колобком, лет чуть за сорок, казался каким-то пришибленным. Видимо, пока ехали, у него с командованием корпуса произошел малоприятный разговор. Тем временем из второй машины вышел начальник службы вооружения корпуса подполковник Кулагин, сорокалетний среднего роста и комплекции поблескивающий позолоченной оправой очков. Скорее всего, Агеев и Стрепетов взяли его с собой в поездку для проверки состояния техники, в которой оба полковника не смыслили. Агеев вообще был летчик, но даже в своей летной техники не очень-то разбирался. Впрочем, бывают же отличные водители-шофера, не имеющие понятия об устройстве двигателя внутреннего сгорания. То же самое и с Агеевым, тем более далек он был от ЗРВ-шной радиоелектроники, как и просидевший всю свою службу на партполитработе Стрепетов.

Вслед за Кулагиным осторожно, будто боясь упасть, вышел полковой начальник тыла майор Боярчук, 35-ти летний невысокий крепыш.

– Так, чем там у тебя личный состав занимается? – привычно взял инициативу в свои руки Стрепетов.

В этот миг из казармы выскочил замполит, не в силах сдержать дрожи волнения, представился. Стрепетов выпучил на него, заплывшие морщинистыми мешками, глаза:

– В чем дело, товарищ капитан!? Командир корпуса к вам приехал, а вы его даже встретить как полагается не удосужились! Где вы там прячетесь? – почти не повышая голоса, Стрепетов ввел своего непосредственного подчиненного в состояние близкое к шоковому.

– Извините… забегался… не услышал как машины подъехали, – подавленно оправдывался замполит.

– Так чем люди занимаются? – не удостаивая больше вниманием Пыркова, Стрепетов переспросил Ратникова.

– Политзанятия, согласно распорядка дня, – доложил подполковник.

– Хорошо, посмотрим. Какая тема?

– Героическое прошлое нашего народа, – услужливо вылез Пырков, хотя Стрепетов его намеренно игнорировал.

– Отличная тема, обязательно посмотрим, как ваши люди ее изучили, – обрадовался командир корпуса.

Агеев плохо представлял структуру зенитно-ракетного дивизиона и боялся показать себя дилетантом, но проверить политзанятия, да еще по такой теме, он, конечно, мог.

Полковник Агеев являлся потомственным советским военным в третьем поколении. Его ближайшие родственники по мужской линии почти все служили в авиации ПВО. Один из братьев деда в отечественную войну стал даже Героем Советского Союза. Дед тоже славно повоевал и отец успел немного войны прихватить. В общем Агееву дорога была одна и хорошо проторенная – в истребительную авиацию. После окончания летного училища он летал… летал неплохо и хоть асом не стал, но по службе продвигался с самого начала ходко. Женился на дочери друга отца. Отец ушел в отставку полковником, а вот тесть вышел в большие генералы и имел «вес». После женитьбы Агеев вообще не пошел, а поскакал по службе «семимильными шагами»: в 25-ть лет – командир звена, в 27 – эскадрильи, академия, в 32 – командир авиаполка, в 33 – полковник, большинство званий досрочно. На этом своем пути он ощущал постоянную поддержку и помощь: ему подбирали опытных, умелых подчиненных, чтобы руководимые им подразделения без труда выходили в «отличные» и побеждали в соцсоревновании, проявляли заботу и о его условиях жизни. Даже в молодости он не знал тех квартирных и прочих бытовых мытарств, которые обычно обрушиваются на простого молодого офицера без связей. И вот в свои 35 лет он уже командир корпуса ПВО и скоро уже заказывать генеральский мундир. Должность, правда, хоть и высокая, но уж очень хлопотная, особенно много мороки с теми составными частями корпуса, с которыми ему раньше не приходилось сталкиваться. Ведь корпус ПВО это не только авиация, но еще и ЗРВ и РТВ. А там не то, что в авиации, где состав в основном офицерский и значительно меньше «подводных рифов», что подстерегают командиров всякого ранга. Самые опасные среди них: неуставные взаимоотношения среди личного состава, за которые особенно сильно «бьют» в последнее время. Тем не менее, пока особых причин для беспокойства нет, все идет нормально, он молод, здоров. Здоров еще и потому, что летал не так уж долго и его организм не успел пострадать от скоростных и высотных перегрузок, тоже забота тестя – у любимой дочери должен быть не только преуспевающий, но и здоровый муж. В общем, мир прекрасен, чего еже желать. Постоянно находясь в отличном расположении духа, Агеев на все и всех смотрел доброжелательно и совершенно не задумывался над казалось бы очевидными вопросами: отчего все время болезненно морщиться начальник политотдела, почему его так боится командир полка, и в связи с чем так сложилась служба у командира этого дивизиона, что он до таких лет «сидит» на «точке».

Полковник Стрепетов не разделял радости Агеева по поводу политзанятий. Он знал контингент солдат на «точках» и не был уверен, что они сумеют осилить эту тему. Уже в казарме он «начал» с первого, что попало ему на глаза:

– Полы почему не покрашены?

– Весной красили, но от постоянного мытья краска быстро сходит и доски гниют. Полы не красить, а менять надо, – пояснил Ратников.

– Так чего ждешь, меняй, – изобразил недоумение Стрепетов, хотя и отлично знал какое это сложное и трудновыполнимое дело.

– Полк досок не дает, – отпарировал Ратников.

– Заявка в штаб округа послана, но ответа пока нет, – поспешил вмешаться начальник тыла.

Зашли в канцелярию. Стрепетов увидел на командирском столе большой блокнот Ратникова в ярко-красном переплете и вспомнил про флаг на флагштоке перед казармой. По сравнению с блокнотом он показался ему недостаточно красным.

– Пырков, какого цвета у тебя флаг перед казармой? – неожиданно вкрадчиво спросил начальник политотдела.

– Красный, – обреченно, предчувствуя, что сейчас последует разнос, ответил замполит.

– А мне вот показалось, что он скорее белый. Ты что, сдаваться собрался, или дальтоник, не видишь, он же у тебя выцвел! – грозно воззрился на Пыркова полковник.

– Заменим, товарищ полковник, – поспешил ответить замполит.

– Заменим… а ты здесь на что, если к тебе целые полковники должны за восемьсот километров ехать и указывать!?

Тяжелый «натренированный» взгляд Стрепетова буравил побледневшего замполита. Агеев с чувством, состоящим из смеси уважения и восхищения смотрел на показательный урок под названием «наука распекать», – надо же, не успели приехать, еще ничего не посмотрели, не проверили, а он уже недостатки нашел и такого страха на всех нагнал…

Полковник Стрепетов, как это ни парадоксально, не кончал военного училища, он вышел из «студентов». В самом конце пятидесятых годов он окончил исторический факультет пединститута, был призван в армию, остался в ней и до последнего времени ни разу не пожалел о своем выборе. Службу начинал с комсомольских работников, затем замполит роты, дивизиона, закончил военно-политическую академию, стал начальником политотдела полка, побывал за границей (стоял на страже морального и идейного облика советских военных специалистов в одной из развивающихся стран). На начальном этапе своей карьеры его должности на две-три ступени превышали звание. Но со временем это «поступательное» движение все замедлялось, хотя присущая ему энергия не иссякла, а опыта прибавилось. Лишь загранкомандировка позволила ему подняться на полковничью должность, стать начальником политотдела дивизии. Ну, а когда дивизию реорганизовали в корпус, нежданно-негаданно его полковничья должность превратилась в генеральскую. Но быть на должности генерала, это еще не значило обязательного получения вожделенных зигзагов на погоны и лампасов на штаны. Тут Стрепетов словно в стену уперся.

В начале «пути» он не признавал ни блата, ни карьерных знакомств, ближе к концу пришел к выводу – честность и принципиальность плохие союзники в жестокой, изнуряющей гонке за чинами и должностями. Особые надежды возлагал полковник на прежнего комкора генерала Хоренко. Они с ним были на «короткой ноге», к тому же Стрепетов оказал генералу большую услугу, буквально «протащив» его зятя, бестолкового офицера политработника от замполита роты до замполита дивизиона и благополучно поступив его в конце концов в академию. Такой услуги, генерал, конечно, не мог не оценить и божился, что если уйдет на повышение, то обязательно «потащит» за собой и своего начальника политотдела, и уж тогда Стрепетов наверняка получит «генерала». Все вроде бы к тому и шло, но случилось непредвиденное: кто-то с очень большого «заоблачного» верха пихал молодого Агеева, и пришлось генералу Хоренко срочно освобождать перспективное для роста «генеральского молодняка» место. Хоренко перевели начальником кафедры в академию, должность фактически без власти и с которой не «растут», а уходят на пенсию по достижению предельного возраста. Так Стрепетов остался на «бобах».

Впервые увидев нового комкора, пышущего молодостью и здоровьем, Стрепетов, привыкший быть моложе не только своих начальников, но и многих подчиненных, сразу стал испытывать к Агееву определенную неприязнь, хотя тот держался с ним подчеркнуто дружелюбно. Непроходяще-плохое настроение сейчас усугублялось и плохо перенесенной дорогой – тучного полковника растрясло. Данное обстоятельство способствовало возникновению несколько неожиданного, после грозных тирад вопроса:

– У тебя тут туалет где?

Я провожу, товарищ полковник, – вызвался услужить Пырков, хотя Стрепетов по-прежнему, игнорируя его, обращался к Ратникову.

Полковник хмуро перевел взгляд на замполита и милостиво согласился:

– Ну что ж… веди.

Пырков со Стрепетовым вышли. В канцелярии повисло тягостное молчание. Агеев как слепой, оставшийся без поводыря, не знал с чего начать, а все остальные ждали именно его командирских указаний.

– Может, казарму посмотрим? – наконец, неуверенно предложил комкор.

Начальник тыла неслышно вздохнул, ибо ему неминуемо предстояло ответить на многие «щекотливые» вопросы, связанные с тыловым обеспечением и ремонтом… Агеев во главе свиты прошел по спальному помещению. Порядок ему понравился, все чисто, выровнено, кровати аккуратно заправлены, табуретки расставлены строго по номерам, полотенца на спинках безукоризненно чисты… Но, взглянув на потолок, полковник увидел следы подтеков и промерзшие насквозь темные углы. Не укрылось от его глаз и то, что большая часть стекол в оконных рамах составные, а не из одного целого куска, а половицы «ходят» под ногами.

– Казарма-то у вас на ладан дышит, – с интонацией, с которой, наверное, Архимед воскликнул «эврика», произнес Агеев. Он был, несомненно, удовлетворен тем, что и сам оказался в состоянии обнаружить недостатки.

Ратников промолчал.

– А что разве окна нельзя нормально застеклить? – с тем же эвристическим удивлением спросил комкор.

– Стекла нет, – чуть повысил голос Ратников, как бы давая понять, что этот вопрос должен быть адресован не ему.

Но тыл не заставил себя ждать, Боярчук торопливо заверил:

– Летом все переостеклим, стекло уже получено.

– Крыша, что ли течет? – комкор спрашивал не вдаваясь, кто за что ответственен в этом ветхом помещении.

– Да течет, по весне будем перекрывать. Шифер только с месяц как завезли, а в зиму крышу нельзя разбирать, – Ратников спокойно без интонаций объяснял молодому полковнику прописные истины «точечной» жизни.

Агеев остановился возле спорт-уголка. Здесь также царил порядок: гири, гантели аккуратно уложены в ряд возле матов.

– Как у вас со спортом дела обстоят, занимаются? – поинтересовался комкор.

– Летом в основном, а зимой только энтузиасты, места мало, да и спортинвентарь негодный. Брусья уже больше полугода как сломались, у «коня» одна «нога» не выдвигается, гриф у штанги не крутится, и маты, – Ратников пнул ногой в потерявший упругость кожаный мешок, – никуда не годятся. Бойцы с таким спортинвентарем скорее травмируются, чем мышцы накачают. Потом, с гантелями проблема. Почему для войск не поставляют разборные гантели, только гири или гантели фиксированного веса, это очень неудобно. Вы посодействуйте товарищ полковник, чтобы нам с полкового склада хотя бы маты новые начфиз выдал. У него есть, я знаю, – впервые обратился с просьбой к комкору Ратников.

– Однако, как вы во всем этом разбираетесь. Наверное, сами спортом увлекаетесь? – удивился Агеев.

– Я должен быть в курсе всего, что касается жизни дивизиона, – чуть покраснел от пафосности собственных слов Ратников. Не объяснять же комкору, что его «осведомленность» в вопросах спортивных снарядов целиком и полностью заслуга сына. Именно Игорь, приехав из Люберец «просветил» отца, что набор спортивных снарядов имеющихся в дивизионе это даже не вчерашний, а позавчерашний день, он же с восхищением поведал о разборных гантелях, которыми занимался в «качалке», какое это удобное и необходимое средство в деле «накачки» мышечной массы.

– Виктор Афанасьевич, я думаю, вы решите этот вопрос, – все же не захотел слишком уж «опускаться» будущий генерал.

– Так точно, – с готовностью ответил комполка и неприязненно зацепил взглядом Ратникова. Подполковник пожалел, что унизился до бесполезной просьбы.

10

После пребывания в туалете Стрепетов несколько повеселел.

– Ну, как тут у вас? – довольно бесцеремонно обратился он к Агееву.

– Да вот, казарму смотрим… Не очень.

– Знаю… нищета, – как от малозначительного факта отмахнулся Стрепетов, и тут же вновь уверенно встал «к рулю»:

– В каких подразделениях политзанятия идут?

– В стартовой батарее и отделении боевого управления, – доложил Пырков.

Дневальный громогласным голосом провозгласил конец первого часа занятий…

– Может пока у солдат перерыв, клуб посмотрим, – робко предложил Пырков.

– Что ж, пойдем, глянем твой клуб, – согласился Стрепетов.

По дороге начальник политотдела не стал высматривать очередные недостатки – до клуба дошли спокойно. Забежав вперед, Пырков широко распахнул дверь. Клуб являлся гордостью замполита. Он вкладывал в него значительно больше души и времени, чем в другие виды своей деятельности: добывал, где только мог фанеру, доски и прочие отделочные материалы. Самые «рукастые» старослужащие отрабатывали здесь свой «дембельский аккорд». Клуб, невзрачный снаружи, изнутри представал отделанным лакированным деревом и синей драппировкой уютным помещением. Потолок был аккуратно обит разноцветными дерматиновыми квадратами, сцена из хорошо подогнанных досок, окна выложены синеватыми стеклоблоками, которые создавали приятный световой фон. Пырков включил светильники, добытые на судоремонтном заводе поселка Первомайский, за что там неделю работали трое солдат. Нежный матовый свет светильников гармонировал с «подсиненным» стеклоблоками дневным – смотрелось потрясающе.

– Ух ты! – не смог сдержать восхищения комкор. – Даже не верится. Сказка, да и только. Наш корпусной клуб конечно во много раз больше, но он не создает такого впечатления. Как вам удалось, и где такие материалы достаете?

– Стараемся, по окрестным организациям, предприятиям… – воспрял духом Пырков.

– А говорите, на ремонт казармы материалов нет. Вот, можно же достать, – продолжал удивленно осматриваться комкор.

Этот «камень» метил уже в командира дивизиона.

– На клуб материалов достать можно, выпросить, на коленях постоять перед некоторыми штатскими, но на целую казарму, ни одно предприятие, даже самое крупное здесь, цемзавод, такого количества не выделит. А УРАЛМАШей и ВАЗов у нас тут под боком нет. Да и ездить просить некогда, на мне ведь дивизион, – по-прежнему спокойно отбивал нападки Ратников, не глядя на Пыркова, чье лицо светилось плохо скрываемой радостью, от того что ему удалось-таки «пойти» со своего самого крупного «козыря».

Стрепетов не впервые видел пырковский клуб и не разделял восторгов комкора. Опытным взглядом он видел, что все здесь сделано именно для эффектной показухи. По всему было видно, что солдат сюда пускают не часто, иначе не смотрелся бы клуб как новенькая импортная игрушка.

Объектом проверки политзанятий Стрепетов избрал стартовую батарею. Когда вошли в класс, комбат Сивков доложил дрожащим от волнения голосом.

– Что у вас за занятие сегодня? – осведомился Агеев.

– Семинар.

– Какой вопрос разбираете?

– Подвиг русского народа в Отечественной войне 1812 года.

– Продолжайте пожалуйста, мы послушаем.

Агеев сел за свободный стол, рядом втиснулся Стрепетов, остальным места не нашлось. Забегал Пырков, принесли стулья, расселись.

– Итак, кто хочет ответить на этот вопрос? – дрожь в голосе Сивкова не проходила.

Сразу же, как по заказу поднялись три руки заранее подготовленных слушателей.

– Рядовой Зорин, отвечайте.

Некрасивый, похожий скорее на пожившего нескладного мужика, чем на двадцатилетнего юношу, Зорин начал уверенно отвечать, благополучно дошел до начала Бородинского сражения, вскользь, не подробно обрисовал и его. Сивков остановил отвечавшего, задал пару приготовленных вопросов и услышал так же заранее отрепетированные ответы. Капитан собрался уже сажать Зорина, но комкор, имевший слабость подискутировать на исторические темы, тоже пожелал задать вопрос:

– Вы рассказали о первом периоде войны 1812 года. Все хорошо, только вот на ключевом событии, Бородинском сражении надо бы остановиться поподробнее, а то возникает слишком много вопросов к вашему изложению событий. Например, чьи части, каких военачальников отличились в этом судьбоносном сражении, какой маневр русских войск сорвал атаку наполеоновской гвардии?

С военачальниками у Зорина сразу возник напряг. Назвав главнокомандующего Кутузова, и после некоторого раздумья Багратиона, Зорин замолчал.

– Ну, как же, а части генерала Дохтурова, Раевского, Платова и даже Барклая де Толли, все они под Бородино проявили себя с лучшей стороны. А в каком известном литературном произведении описаны события той войны? – задал, как ему казалось, наводящий вопрос комкор.

Зорин сделал мыслительную мину, но опять не произнес ни слова.

– Ты же в школе его проходил, – попробовал подсказать замполит…

На следующие вопросы семинара также отвечали заранее подготовленные слушатели. Агеев уже не рисковал задавать дополнительные вопросы.

– Наверное, он не самых сильных вызывает, – шепнул он Стрепетову.

– Да что вы, эти самые сильные и есть. Если вон тех копнуть, они вообще рта не раскроют, начальник политотдела кивнул на раскосых и смуглых брюнетов, специально посаженных подальше, за задние столы. – Сейчас убедитесь… Капитан подожди! – полковник властно вмешался в ход занятий, как только закончил отвечать очередной «подсадной». – Ты тут, я вижу, несколько человек подготовил, но давай-ка чуть глубже твою батарею копнем. Вот ты, солдат, – полковник ткнул пальцем в киргиза Абдылдаева.

Тот потерянно встал, вопрошая испуганным взглядом к комбату.

– Вопрос самый стандартный, – ко всем обратился Стрепетов. – В чем всемирно-историческое значение войны 1812 года?… – Не дождавшись в ответ и звука, полковник вновь спросил. – Ты хоть понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?

Солдат по-прежнему непонимающе таращил глаза, ожидая, когда кончится эта пытка.

– А в каком году эта война случилась?

В ответ опять ни звука.

– Ты сколько прослужил? – попытался хоть что-то услышать Стрепетов.

– Одын год, – наконец ответил Абдылдаев.

– А родом откуда?

– Кыргыз.

– На карте можешь показать.

Абдылдаев с полминуты вглядывался в вывешенную на специальной стойке большую карту СССР. Наконец он ткнул указкой в город Фрунзе.

– Ладно, садись. Кто все-таки может ответить на мой вопрос? Вы же изучали его по этой теме, – вопрошал Стрепетов.

– Так точно, у них в конспектах все это написано, – судорожно пытался «прикрыть» себя Сивков.

Поднял руку и выразил желание отвечать лишь младший сержант Гнатов. Но Стрепетов, увидел на его гимнастерке институтский «ромбик». Гнатов был единственный со всего личного состава стартовой батареи с высшим образованием.

– Что кончал, – спросил Стрепетов.

– Сельхозинститут, товарищ полковник, – вскочив, доложил Гнатов.

– Агроном?

– Никак нет, инженер-механик.