Четыре сезона (сборник) Кинг Стивен
– Нет, – возразил Тодд. – Я понимаю, что смущает лейтенанта Риклера. – Он действительно отлично все понимал. Не видеть этого мог только слепой. – Почему вор ни на что не позарился, кроме этого письма? Да еще на немецком? Как-то не вяжется. Конечно, у мистера Денкера и красть-то особенно было нечего, но не письмо же брать!
– В самую точку! – похвалил Риклер. – Молодец!
– Тодд раньше собирался стать детективом, – сказала Моника и потрепала сына по волосам. Повзрослев, Тодд при по-
добном проявлении нежности обычно недовольно отклонялся, но на это раз не стал. Она ужаснулась – такой он стал бледный! – Сейчас его больше интересует история.
– История – интересный предмет, – одобрил Риклер. – Можно даже проводить исторические расследования. Тебе не приходилось читать детективы Джозефины Тэй?
– Нет, сэр.
– Не важно. Жаль, у моих сыновей желания не идут дальше выигрыша их любимой команды.
Тодд слабо улыбнулся и промолчал.
Риклер снова стал серьезным.
– Как бы то ни было, я обрисую вам вкратце версию, над которой мы работаем. Мы считаем, что некто, возможно, прямо здесь, в Санта-Донато, был в курсе, кем на самом деле являлся Дюссандер.
– Вы так думаете? – удивился Дик.
– Да. Кто-то знал правду. Не исключено, что другой военный преступник. Я понимаю, это звучит как пересказ сюжета романа Роберта Ладлэма, но кто бы мог представить, что в нашем тихом уголке обоснуется нацистский преступник? А когда Дюссандера увезли в больницу, вероятно, этот мистер Икс проник в дом и забрал опасную улику. И сегодня она превращена в пепел и странствует по канализационной системе.
– Но это тоже как-то не вяжется, – возразил Тодд.
– А почему?
– Ну, если мистер Денк… Если у Дюссандера был старый приятель по лагерю, зачем он тогда звонил мне и просил прочитать письмо? Я хочу сказать, что если бы вы слышали, как он меня исправлял и все такое… уж, наверное, этот старый приятель хорошо знал немецкий.
– Согласен. А если он прикован к инвалидному креслу или ослеп? Может, он даже боится показаться на людях и никогда не выходит из дома?
– Калеке в инвалидном кресле или слепому не очень-то сподручно проникать в чужой дом и искать письма, – не сдавался Тодд.
Риклер снова посмотрел на него с уважением:
– Верно. Но слепой мог запросто выкрасть письмо, даже если и не в состоянии его прочитать. Или нанять для этого кого-нибудь.
Тодд, подумав, кивнул и пожал плечами, показывая, что не очень-то верит в такую возможность. Риклер уже превзошел богатством фантазии Роберта Ладлэма и по невероятности сюжета ничем не уступал Саксу Ромеру. Но все это не имело никакого значения! Главное – Риклер продолжал копать, да еще этот жиденыш Вайскопф тоже никак не успокаивался! Черт, проклятое письмо! Если бы только не цейтнот, в который его загнали! И вдруг неожиданно вспомнился «винчестер», висевший в темном гараже. Чувствуя, как вспотели ладони, Тодд постарался выбросить мысли о нем из головы.
– А у Дюссандера имелись какие-нибудь друзья? – поинтересовался Риклер.
– Друзья? Нет. К нему приходила убираться какая-то женщина, но потом она переехала, а другую он искать не стал. Летом он обычно нанимал мальчишку постричь газон, но в этом году, по-моему, даже этого не сделал. Трава там высокая, обратили внимание?
– Да, мы обошли всех соседей, но, похоже, он ни к кому не обращался. А ему звонили?
– Конечно, – охотно подтвердил Тодд, ухватившись за забрезжившую возможность направить следствие по ложному пути. За все время знакомства Тодда с Дюссандером тому звонили раз десять: коммивояжеры, из службы опроса потребителей, а остальные звонки – просто были ошибочными. Дюссандеру телефон был нужен только если понадобится вызвать «скорую»… Так и случилось, будь он проклят! – Ему звонили раз или два в неделю.
– А он говорил по-немецки? – тут же оживился Риклер.
– Нет, – ответил Тодд, сразу насторожившись. Ему не понравилась быстрая реакция Риклера – в ней было что-то неестественное и потому опасное. Почувствовав, как на лбу выступила испарина, Тодд постарался взять себя в руки. – Он практически не разговаривал. Пару раз ответил, что ему сейчас читает мальчик, и потом он сам перезвонит.
– Так я и знал! – воскликнул Риклер, хлопая себя по бедрам. – Это точно был он! Готовь поспорить на месячное жалованье! – Он с шумом захлопнул блокнот (Тодд видел, что он в нем ничего не писал, а просто выводил каракули) и поднялся. – Хочу вас всех поблагодарить. Особенно тебя, Тодд. Я понимаю, какое потрясение тебе пришлось испытать, но скоро все закончится. Сегодня после обеда мы перевернем вверх дном дом Дюссандера. От подвала до чердака. Для этого вызвали специальную бригаду. Надеюсь, нам удастся выйти на того, кто ему звонил.
– Удачи! – пожелал Тодд.
Пожав всем руки, Риклер ушел. Дик предложил Тодду поиграть до обеда в бадминтон, но тот отказался и, повесив голову, понуро поплелся в свою комнату. Родители обменялись сочувственными взглядами.
Тодд лег на кушетку, уставился в потолок, и перед его глазами возникла винтовка. Он представил, как засовывает ствол из вороненой стали в липкое еврейское влагалище Бетти Траск – она же мечтала о члене, который никогда не теряет твердости?
Нравится, Бетти? Теперь ты довольна? Представив ее исступленные вопли, он скривил губы в жестокой ухмылке. Скажи, сука! Теперь ты довольна? Довольна?!
– Ну и как впечатление? – спросил Вайскопф у Риклера, который забрал его на машине у закусочной в трех кварталах от дома Боуденов.
– Думаю, что парень причастен, – ответил тот. – Во всяком случае, он точно не чист! А его хладнокровию и выдержке можно только позавидовать! Такого ничем не проймешь! Я подловил его на паре моментов, но для суда это не годится. Если продолжать в том же духе и даже получить доказательства, то толковый адвокат его запросто отмажет, сославшись на подставу. Провоцирование на уголовно наказуемое деяние со стороны правоохранительных органов считается незаконным. К тому же он несовершеннолетний. Во всяком случае, формально. Хотя лично я считаю, что он перестал быть ребенком лет в восемь. У меня, когда смотрю на него, мурашки бегут по коже. – Риклер сунул в рот сигарету и засмеялся. – Я не шучу. Честное слово!
– А на чем он прокололся?
– На телефонных звонках. Когда я подбросил эту идею, у него глаза вспыхнули, прямо загорелись, как лампочки у игрального автомата. – Риклер повернул руль налево, и машина помчалась в сторону скоростной автострады. Через двести ярдов справа показался склон с поваленным деревом, где Тодд в одну из недавних суббот стрелял без патронов из «винчестера» по проезжавшим машинам. – Он говорит себе: «У этого копа наверняка не все дома, если он считает, что у Дюссандера мог быть здесь нацистский дружок! Но для меня так даже лучше – пусть себе его ищет!» И поэтому он с готовностью подтверждает, что Дюссандеру звонили раз или два в неделю. Сплошные тайны! Типа: «Сейчас не могу говорить, Зет-5, перезвони позже!» – или что-то в этом роде. Но последние семь лет у Дюссандера был тариф «Редкий звонок». Ему неделями никто не звонил и уж тем более – по межгороду или из-за границы.
– А еще что?
– Он моментально пришел к выводу, что украли только письмо. Он явно знал, что больше ничего не пропало, поскольку сам вернулся в дом и забрал его. – Риклер загасил сигарету в пепельнице. – Мы считаем, письмо было только предлогом. Вероятно, у Дюссандера случился сердечный приступ, когда он пытался закопать тело… самое последнее. На его обуви и манжетах были следы земли, причем свежей – словом, основания так думать у нас имеются. Чтобы выбраться из своего дома, парень на ходу выдумывает для родителей историю про письмо… Не бог весть, конечно, какую, но вполне сносную… учитывая все обстоятельства. Он приезжает в дом к Дюссандеру и подчищает там за ним. А затем наступает цейтнот. Вот-вот приедет «скорая» и появится отец, а ему необходимо письмо, чтобы все выглядело правдоподобно. Он бежит наверх, вскрывает шкатулку и…
– Это можно доказать? – поинтересовался Вайскопф, закуривая сигарету «Плейер» без фильтра, которая Риклеру показалась на редкость вонючей. «Неудивительно, что Британская империя распалась, – подумал он, – раз там курили такую гадость».
– Доказательства есть, но толку от них… – ответил он. – На шкатулке имеются отпечатки его пальцев, которые совпадают с теми, что хранятся в деле этого парнишки в школе. Причем его отпечатки в этом чертовом доме повсюду!
– И все же, если ему это предъявить, он запросто может расколоться, – предположил Вайскопф.
– Послушай, ты не знаешь этого парня. Я неслучайно сказал, что его выдержке можно только позавидовать. Он сразу от всего откажется, сославшись на то, что Дюссандер сам попросил его принести шкатулку, желая что-то оттуда достать.
– Но его отпечатки есть на лопате…
– Он объяснит, что сажал куст роз на заднем дворе. – Риклер достал собственную пачку сигарет, но она оказалась пустой. Вайскопф предложил ему свои, и Риклер, затянувшись, закашлялся. – На вкус такие же противные, как и на запах, – давясь дымом, с трудом выговорил он.
– Совсем как гамбургеры, которыми мы вчера угощались на обед, – отозвался Вайскопф, улыбаясь. – В «Макдоналдсе».
– Биг-мак, – согласился Риклер и засмеялся. – Взаимопроникновение культур не всегда проходит мирно. – Он снова стал серьезным. – Понимаешь, на вид он такой благополучный!
– Понимаю.
– Не какой-то там отморозок с волосами до пояса и цепями на сапогах.
– Само собой. – Вайскопф посмотрел на окружавшие их машины и порадовался, что за рулем сидит не он. – Обычный молодой человек. Белый, из хорошей семьи. И мне трудно представить, что…
– А мне казалось, у вас в Израиле к восемнадцати годам с оружием умеют обращаться все без исключения.
– Это так, но когда все это началось, мальчику было лишь четырнадцать. Что общего могло быть у подростка с таким человеком, как Дюссандер? У меня в голове это никак не укладывается!
– А меня бы вполне удовлетворило понимание дня сегодняшнего, – сказал Риклер и выбросил сигарету в окно, чувствуя, что от нее начинает болеть голова.
– Если все было так, как ты говоришь, то здесь не обошлось без случайности. Стечение обстоятельств. Есть термин, лейтенант, который мне очень нравится, – «интуитивная прозорливость». Думаю, она бывает и «белой», и «черной».
– Не понимаю, о чем ты, – мрачно заметил Риклер. – Я знаю только одно: этот парень вызывает у меня какой-то суеверный ужас.
– Все очень просто! Любой другой мальчишка был бы просто счастлив явиться к родителям или в полицию и заявить: «Я нашел преступника, которого давно ищут. Он живет по такому-то адресу. Да, я уверен!» А дальше подключились бы власти. Или я не прав?
– Думаю, прав. Парень стал бы настоящим героем дня, а подростки только об этом и мечтают. Фотография в газете, интервью в вечерних теленовостях, почетное чествование на общем собрании в школе. Черт, о нем даже могут снять сюжет для выпуска «Есть такие люди»![26] – засмеялся Риклер.
– А что это?
– Не важно, – ответил детектив, повышая голос, чтобы перекричать рев проносившейся мимо огромной десятиколесной фуры. Вайскопф в тревоге перевел взгляд с полицейского на огромный грузовик. – А насчет мальчишек ты прав. Во всяком случае насчет подавляющего их большинства.
– Но наш парень другой, – заметил Вайскопф. – Может, чисто случайно он узнал в Денкере Дюссандера. Но вместо того чтобы сообщить родителям или полиции… отправился к самому Дюссандеру. Зачем? Ты говоришь, тебе это не важно, но я не верю. Тебе, как и мне, это тоже не дает покоя.
– Не ради вымогательства – это точно, – подхватил мысль Риклер. – У парня было все, о чем только мечтают мальчишки. Включая дюноход для езды по песчаному побережью, не говоря уж о мощной винтовке. И даже если бы он захотел выжать из Дюссандера деньги, у него бы ничего не вышло. Если не считать скромного пакета акций, тот был гол как сокол.
– А ты уверен, что парень не знает об обнаружении трупов?
– Уверен. Может, я вернусь к этой теме после обеда и ошарашу его. Похоже, сейчас это наш единственный козырь. – Риклер с досадой стукнул по рулю. – Случись это хоть на день раньше, я бы попытался получить ордер на обыск.
– Думаешь об одежде, в которой он был в тот вечер?
– Да. Если нам удастся найти на ней следы земли из подвала Дюссандера, я почти уверен: парня удастся расколоть. Но за это время его вещи наверняка стирали несколько раз.
– А как насчет других убитых бродяг? Тех, чьи тела полиция находила в разных концах города?
– Ими занимается Дэн Боузман. Вряд ли они имеют отношение к нашему делу. Дюссандер не был так силен… к тому же у него был свой алгоритм действий. Пообещать ужин и дать выпивку, привезти домой на рейсовом автобусе – чертов автобус! – и зарезать прямо на кухне.
– Я имел в виду не Дюссандера, – тихо уточнил Вайскопф.
– Что ты хочешь этим ска… – начал было Риклер, но осекся и замолчал, так и не закончив фразы. Воцарилась тишина, которую нарушал только шум ехавших автомобилей. Наконец Риклер пришел в себя: – Ну ты даешь! Дай подумать…
– Как представителя правительства Израиля меня интересует Боуден только в плане того, что ему может быть известно о связях Дюссандера с бывшими нацистами. Но как человек я хочу понять мотивы этого парня. Я хочу знать, от чего он тащится и почему. И мне на ум приходит только один возможный ответ.
– Но…
– Я задаю себе вопрос: а что, если в основу их связи легли те самые зверства, к которым причастен Дюссандер? Конечно, сама мысль об этом кажется чудовищной. Достаточно представить, что творилось тогда в концлагерях, чтобы ужаснуться и почувствовать тошноту. И здесь нет ничего личного – моим единственным близким родственником, попавшим в концлагерь, был дед, погибший, когда мне было три года. Но в глубинах сознания каждого из нас, возможно, таится нечто темное, некий нездоровый жадный интерес к тому, что творили нацисты. Я не исключаю, что наш собственный страх и ужас вызва-
ны тем, что в душе мы допускаем, что при определенных обстоятельствах и сами могли бы оказаться на месте фашистов и поступать, как они. Я называю это «черной интуитивной прозорливостью». Может, мы интуитивно сознаем, что мерзкие существа, живущие в нас самих, только и ждут возможности выползти на свет Божий? И кого бы тогда они напоминали? Безумного фюрера с челкой и усиками, беспрестанно вскидывающего руку в приветствии? Красных чертиков, или демонов, или драконов, парящих на омерзительных перепончатых крыльях?
– Я не знаю.
– А я думаю, они выглядели бы как самые заурядные бухгалтеры, – продолжил Вайскопф. – Как обычные разумные существа с таблицами и калькуляторами, готовые употребить все свои знания на совершенствование системы истребления, чтобы в следующий раз можно было уничтожить двадцать или тридцать миллионов, а не каких-то семь, восемь или двенадцать. И кое-кто из них обязательно выглядел бы, как Тодд Боуден.
– Ты меня пугаешь не меньше его! – признался Риклер.
– Тут есть чему испугаться, – кивнул Вайскопф. – А разве не страшно было найти в подвале Дюссандера останки людей и животных? Тебе не приходило в голову, что у парнишки все могло начаться с самого обычного интереса к концлагерям? Интереса сродни тому, что заставляет мальчишек собирать марки, монеты или читать про геройское покорение Дикого Запада? Может, он всего лишь отправился к Дюссандеру, желая получить информацию из первого рта?
– Из первых уст, – пробормотал, поправляя, Риклер, но его почти не было слышно из-за рева очередной проносившейся мимо фуры с надписью «Будвайзер» высотой в шесть футов.
«Что за страна! – подумал Вайскопф, закуривая новую сигарету. – Здесь не представляют, как можно жить в окружении полоумных арабов, но за пару лет я бы точно заработал тут нервное расстройство».
– Трудно сказать. А может, просто невозможно постоянно находиться рядом с убийцей и оставаться при этом в стороне от его деяний.
29
Порог полицейского участка переступил невысокий мужчина, и все невольно поморщились от зловонного запаха, распространившегося по помещению. От посетителя несло гниющими бананами, приторным гелем для волос, тараканьими экскрементами – словно открылся накопитель мусоровоза в напряженный субботний день. Мужчина был одет в старые брюки из ткани «в елочку», рваную серую форменную рубашку и выцветшую голубую спортивную куртку с надорванной молнией, висевшей как дикарское ожерелье из рыбьих зубов. Подошва изношенных вконец ботинок держалась только благодаря универсальному клею моментального действия. На голове красовалась не менее живописная и зловонная шляпа. Вылитая смерть с похмелья.
– Убирайся отсюда! – воскликнул дежурный сержант. – Ты же не под арестом, Хэп! Ради всего святого, уходи! Мы тут задохнемся!
– Мне надо поговорить с лейтенантом Боузманом! – громко произнес Хэп, распространяя вокруг специфический «выхлоп» – запах пиццы, ментоловых пастилок от кашля и крепленого красного вина.
– Он выехал на задание, Хэп. Так что ноги в руки и мотай отсюда!
– Мне нужен лейтенант Боузман, и я не уйду, пока не увижу его!
Дежурный выскочил из комнаты и вернулся через пять минут с Боузманом – худощавым и сутулым полицейским лет пятидесяти.
– Дэн, только отведи его к себе, ладно? – взмолился сержант. – А то мы здесь точно помрем!
– Пошли, Хэп, – пригласил Боузман, и через минуту они оказались в небольшой клетушке, служившей ему кабинетом. Прежде чем сесть, Боузман предусмотрительно открыл единственное окно и включил вентилятор. – Итак, что случилось, Хэп?
– Вы еще расследуете эти убийства, лейтенант?
– Ты о бродягах? Да. Это поручено мне.
– Я знаю, кто их прикончил.
– В самом деле? – спросил Боузман, раскуривая трубку. Он курил не так часто, но ни открытое окно, ни вентилятор не спасали от зловония. Подумав, что краска на стенах наверняка вот-вот начнет пузыриться и отваливаться, Боузман тяжело вздохнул.
Хэп продолжил:
– Помните, я говорил, что видел, как Сонни болтал с парнем, а на следующий день его нашли в трубе убитым? Помните, лейтенант?
– Помню, – подтвердил Боузман. Несколько бродяг, околачивавшихся неподалеку от конторы Армии спасения и бесплатной кухни, рассказывали, что с убитыми Чарлзом Сонни Брэкеттом и Питером Поули Смитом разговаривал какой-то молодой парень. Куда делся Сонни, никто не видел, а вот Поули, по словам Хэпа и еще двоих, точно ушел вместе с парнем. Похоже, юноша хотел выпить, а спиртное ему не продавали из-за юного возраста, и он просил купить для него бутылку, пообещав поделиться содержимым с бродягами. Другие бездомные тоже видели этого парня и даже дали его описание. На редкость «толковое» и «годящееся» для любого суда, особенно с учетом надежности источников. Молодой, светловолосый, белый. Что еще нужно для ареста?
– Вчера вечером я зашел в парк, – рассказывал Хэп, – и наткнулся на кипу газет…
– У нас запрещено бродяжничать, Хэп.
– Я специально их подобрал! – воскликнул мужчина с возмущением. – Люди так мусорят, что просто ужас! Я оказал обществу настоящую услугу, лейтенант! Некоторые газеты были недельной давности!
– Понимаю. – Боузман вспомнил, что был голоден и даже собирался пообедать, но теперь ему казалось, что аппетит у него долго не появится.
– Так вот, когда я проснулся, одна газета раскрылась от ветра, и я увидел этого парня! Я даже обомлел, ей-богу! Посмотрите! Вот он! Тот самый парень!
Хэп вытащил из куртки пожелтевший смятый листок с разводами и развернул. Боузман, заинтересовавшись, наклонился пониже. Хэп положил листок на стол, и стал виден заголовок: «Четыре юноши признаны юными спортивными звездами Южной Калифорнии».
– И который из них?
Хэп ткнул грязным пальцем в правую фотографию:
– Вот этот! Тут написано, что его зовут Тодд Боуден.
Боузман оценивающе посмотрел на Хэпа, прикидывая,
сколько у того в голове могло остаться клеток, еще способных соображать после упорного двадцатилетнего полоскания в дешевом пойле.
– Откуда такая уверенность, Хэп? На фотографии парень в бейсболке. И не видно, светлые ли у него волосы.
– Улыбка! – пояснил Хэп. – Такую не перепутать! На его лице была именно такая жизнерадостная улыбка, когда они вместе с Поули уходили. Это он, не сомневайтесь!
Но Боузман его почти не слушал, изо всех сил пытаясь вспомнить, почему это имя кажется ему знакомым. Он испытывал смутное беспокойство, которое явно не было вызвано мыслью, что местная школьная знаменитость может оказаться убийцей бездомных. Он нахмурился, но вспомнить никак не мог.
Хэп ушел, а Дэн Боузман продолжал безуспешно ломать голову над этой загадкой, когда в участке появились Риклер и Вайскопф… При звуке их голосов его наконец осенило.
– Боже милостивый! – воскликнул он и, вскочив, поспешил им навстречу.
30
Моника планировала поехать в магазин, а Дик – на встречу с клиентом, но оба были готовы остаться дома, если так пожелает Тодд. Он отказался, заверив, что предпочитает побыть один. Тодд решил, что почистит винтовку и за работой хорошенько все обдумает. Следовало привести мысли в порядок.
– Тодд… – обратился к сыну Дик и вдруг поймал себя на мысли, что не знает, что сказать. Его отец, наверное, посоветовал бы помолиться, но времена изменились, и Боудены никогда не отличались религиозностью. – В жизни всякое бывает, – туманно произнес он, видя, что сын ждет окончания фразы. – Постарайся не принимать случившееся слишком близко к сердцу.
– Все нормально, – заверил его Тодд.
После отъезда родителей взял ветошь и ружейное масло и отнес все это на скамейку возле кустов роз. Потом сходил в гараж за винтовкой и разобрал ее, чувствуя, как сладкий аромат цветов приятно щекочет ноздри. Тодд работал увлеченно, тихо мурлыкая мелодию и иногда насвистывая. Тщательно почистив и протерев все детали, он собрал винтовку. Руки совершали привычные движения автоматически, и можно было не думать. Когда через пять минут все было готово, Тодд вдруг заметил, что зарядил винтовку. Стрелять по мишени он не собирался, но винтовку все равно зарядил. Зачем – он и сам не знал.
Конечно, знаешь зачем, малыш Тодд. Время, как говорят, пришло!
В этот момент к дому подкатил блестящий желтый «сааб». Из машины стал выбираться человек, который показался Тодду смутно знакомым, но окончательно он узнал мужчину, только когда тот направился к нему по тропинке. На нем были светло-голубые полукеды. Ожившая картинка из прошлого – его почтил присутствием не кто иной, как Калоша Эд Френч, он же Кедоносец.
– Привет, Тодд. Давно не виделись!
Тодд поставил винтовку у края скамейки и широко улыбнулся:
– Здравствуйте, мистер Френч! Как вы оказались в нашей глуши?
– Твои родители дома?
– Нет. А они вам нужны?
– В общем-то нет, – ответил Эд Френч после долгой паузы. – Наверное, так даже лучше – нам никто не помешает поговорить с глазу на глаз. Во всяком случае для начала. Может, у
тебя имеется вполне разумное объяснение всему, хотя, видит Бог, я сильно в этом сомневаюсь.
Он достал из заднего кармана брюк вырезку из газеты. Тодд догадался, что на ней, еще до того, как Эд передал ее ему – фотографии Дюссандера. Второй раз за день! Одна, сделанная уличным фотографом, была обведена в кружок. Все ясно: Френч узнал «дедушку» Тодда. И теперь он хотел поведать об этом всему миру. Хотел поделиться своим открытием. Проклятый Калоша Эд с его дурацкими кедами!
Полицию, конечно, это очень заинтересует, хотя там и так уже все знают. В этом у Тодда никаких сомнений не осталось. Через полчаса после отъезда Риклера он почувствовал, что летит в пропасть. Он словно поднялся высоко в небо на воздушном шаре, а потом шар проткнули стальной стрелой, и теперь он неудержимо летит вниз, набирая скорость с каждой новой секундой.
Главный его прокол – телефонные звонки. Чертов Риклер ловко провел его, заставив сунуть голову в петлю. «Ему звонили раз или два в неделю». И пусть копы рыщут по всей Южной Калифорнии в поисках престарелых нацистов. Отлично! Только вдруг телефонная компания этого не подтвердит? Тодд не знал, могла ли телефонная компания быть в курсе, сколько мест ных звонков сделано с конкретного номера, но Риклера выдал взгляд…
Потом письмо. Тодд по неосторожности ляпнул, что у старика ничего не украли, а Риклер наверняка сообразил: знать это он мог, только если возвращался в дом. А Тодд действительно там побывал, причем не один, а целых три раза. Первый раз – забрать письмо, а два других – проверить, не пропустил ли он какой-нибудь улики. Все было в порядке: он даже гестаповской формы не нашел. Видимо, за четыре года Дюссандер избавился от нее сам.
И еще в подвале были зарыты трупы, а Риклер о них не обмолвился ни единым словом.
Сначала Тодд этому даже обрадовался. Пусть полицейские потопчутся на месте, а он за это время соберется с мыслями и продумает до мелочей версию, которой будет придерживаться.
Следы земли на одежде, появившиеся, когда он закапывал труп, его не беспокоили – он все постирал той же ночью, а потом высушил феном, прекрасно понимая, что Дюссандер мог умереть, и тогда заявятся полицейские. Старик не раз повторял, что осторожность излишней не бывает.
Но постепенно до него дошло, что радоваться рано. Погода стояла теплая, а в такие дни запах в подвале усиливался. Когда Тодд был в доме последний раз, запах чувствовался довольно сильно. Наверняка полицейские заинтересовались его происхождением и нашли источник. Тогда почему Риклер об этом не обмолвился ни словом? Готовил неприятный сюрприз? А если Риклер готовил Тодду неприятные сюрпризы, значит, он попал под подозрение.
Тодд посмотрел на вырезку и увидел, что Калоша Эд отвернулся и смотрел на улицу, хотя там ничего особенного не происходило. Риклер мог подозревать сколько угодно, но, кроме подозрений, у него ничего не было.
Если, конечно, не появятся новые факты, свидетельствующие об особых отношениях Тодда и старика.
Именно такие факты мог предоставить Калоша Эд.
Нелепый человек в дурацких кедах. А нелепые люди не заслуживали права на жизнь. Тодд дотронулся до ствола винтовки.
Да, Калоша Эд был недостающим звеном в полицейском расследовании. Копы никогда не смогут доказать, что Тодд был пособником Дюссандера в одном из убийств. Но если Калоша Эд даст показания, они могут доказать сговор. И что тогда? На этом все и закончится? Вряд ли! Полицейские возьмут выпускную фотографию Тодда и начнут показывать бродягам. Вряд ли, конечно, они всерьез будут на что-то рассчитывать, но такой возможности Риклер ни за что не упустит. Если причастность Тодда к одной группе убийств доказать нельзя, может, удастся связать его с другими преступлениями.
А что потом? Потом суд.
Отец, понятно, наймет лучших адвокатов. И Тодда вытащат. Потому что все улики косвенные. А на жюри присяжных он сумеет произвести благоприятное впечатление. Но жизнь его все
равно пойдет под откос. О нем напишут в газетах, вытащат на свет Божий все грязное белье, как полуразложившиеся трупы из подвала Дюссандера.
– Человек на фотографии и человек, который пришел ко мне в кабинет, когда ты учился в девятом классе, – одно и то же лицо, – неожиданно произнес Эд, поворачиваясь к Тодду. – Он выдал себя за твоего деда. Теперь выясняется, что он – военный преступник.
– Да, – подтвердил Тодд. Его лицо странным образом изменилось: из него словно ушла жизнь, черты застыли в холодной маске бездушного манекена.
– Как это могло случиться? – спросил Эд. Судя по всему, он хотел, чтобы вопрос прозвучал строго и требовательно, но вышло совсем иначе: жалобно и даже с обидой: – Как это могло случиться, Тодд?
– Одно потянуло за собой другое, – ответил он и взял «винчестер». – Вот так все и вышло. Сначала одно… а потом другое. – Он снял винтовку с предохранителя и навел на Эда. – Глупо, конечно, но все получилось именно так.
– Тодд?! – Глаза Эда расширились, и он попятился. – Тодд! Ты же не станешь… пожалуйста, Тодд. Давай погово…
– Поговоришь на том свете с проклятым фрицем! – ответил Тодд и нажал на спусковой крючок.
В душной полуденной тишине прогремел выстрел. Эда отбросило к машине, и он, пытаясь устоять на ногах, уцепился за дворник, сорвав его с держателя. Эд в недоумении опустил глаза: на голубой водолазке расползалось пятно крови. Выпустив из рук дворник, он перевел взгляд на Тодда и прошептал:
– Норма…
– Как скажешь, приятель, – отозвался Тодд и выстрелил. На этот раз пуля угодила в череп: капли крови и осколки костей брызнули во все стороны.
Эд, пошатнувшись, повернулся к дверце водителя и стал заваливаться, продолжая шептать имя дочери непослушными губами. Тодд выстрелил еще раз, теперь уже целясь в поясницу, и воспитатель упал. Пару раз его ноги конвульсивно дернулись, и наконец он затих.
Не так-то просто избавиться от воспитателя! – подумал Тодд с нервным смешком. И в этот момент голову вдруг пронзило такой острой болью, что он невольно зажмурился.
Когда он открыл глаза, боли не было – такой легкости и свободы он прежде никогда не ощущал. Все было в полном порядке, и на душе царило удивительное спокойствие. Лицо снова обрело живость и вместе с ней – привлекательность.
Тодд вернулся в гараж, забрал все патроны – их оказалось больше четырех сотен – и, сложив в старый рюкзак, водрузил его на плечи. Выходя на улицу, он широко улыбался, и глаза светились тем радостным ожиданием, какое бывает у мальчишек в день рождения, на Рождество и в День независимости 4 июля. Так улыбаются мальчишки, предвкушая, как будут запускать фейерверки, прятаться в шалашах и пещерах или праздновать победу в спортивном матче, после которой ликующие болельщики вынесут их со стадиона на своих плечах. С такими улыбками светловолосые парни в касках отправляются на войну.
– Я – властелин мира! – закричал он в высокое синее небо, вскидывая руки с зажатой в них винтовкой. Повернув направо, он направился на склон у автострады к знакомому стволу упавшего дерева. Там он мог укрыться…
С ним удалось покончить лишь через пять часов, когда стало темнеть.
Осень невинности
«Тело»
Джорджу Маклеоду
1
Наверное, в жизни каждого из нас есть что-то такое, что имеет для нас первостепенное значение, о чем просто необходимо поведать миру; вот только, пытаясь сделать это, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием: то, что нам кажется важнее всего на свете, немедленно теряет свой высокий смысл и, облеченное в форму слов, становится каким-то мелким, будничным. Но дело ведь не только в этом, правда? Хуже всего то, что мы окружены глухой стеной непонимания, точнее, нежелания понять. Приоткрывая потайные уголки своей души, мы рискуем стать объектом всеобщих насмешек, и, как уже не раз бывало, наше откровение будет гласом вопиющего в пустыне. Понимание, желание понять – вот в чем нуждается рассказчик.
Мне только что исполнилось двенадцать, когда впервые в жизни я увидал покойника. Это было давно, в 1960 году… хотя иногда мне кажется, что с тех пор прошло совсем немного времени, особенно когда я вижу по ночам, как крупный град бьет прямо по его открытым, безжизненным глазам.
2
Возле громадного старого вяза, нависавшего над пустырем в Касл-Роке, мы оборудовали что-то вроде ребячьего клуба. Теперь ни пустыря, ни вяза уже нет – там обосновалась транспортная фирма. Что поделаешь, железная поступь прогресса… У клуба не было названия, а располагался он в сооруженной нами же хибарке, где мы – пять или шесть местных парней – собирались перекинуться в картишки. Вокруг нас ошивалась мелюзга. Время от времени – когда требовалось побольше игроков – мы дозволяли кому-нибудь из малышей присоединиться к нам. Играли мы, как правило, в «блэкджек», а ставки редко доходили до пяти центов. И тем не менее выигрыши достигали, по нашим понятиям, солидных сумм, в особенности если пойти ва-банк, но это мог себе позволить один лишь сумасшедший Тедди.
Стены нашей хижины мы сделали из старых досок, собранных на свалке строительной фирмы «Макки Ламбер энд Билдинг Сэплай» на Карбайн-роуд, а многочисленные щели заткнули туалетной бумагой. Крыша была из целого, хоть и проржавевшего листа жести, который мы сперли на другой свалке. Отлично помню, как мы волокли этот лист, трясясь от страха: у сторожа свалки была собака – настоящее чудовище, которое, по слухам, пожирало детей. Там же мы добыли и металлическую сетку от мух, служившую нам дверью. Мух-то она внутрь не пропускала, но и свет тоже – такая была ржавая, – поэтому в хибаре всегда царил полумрак.
Помимо картишек мы в нашем «клубе» тайком покуривали и рассматривали картинки с девочками. У нас там было с полдюжины служивших пепельницами жестянок с рекламой «Кэмела», два или три десятка потрепанных карточных колод (их Тедди свистнул у своего дядюшки, хозяина писчебумажного магазина, когда же дядюшка однажды поинтересовался, какими картами мы пользуемся, Тедди ответил, что наша любимая игра – морской бой и ни о каких картах мы и слыхом не слыхивали), набор пластмассовых жетонов для покера, а также весьма древняя подшивка журнала «Мастер Детектив», который мы иногда перелистывали, когда заняться больше было нечем. Под полом мы вырыли потайной погреб, куда и прятали все эти сокровища в тех редких случаях, когда одному из наших предков вдруг приходило в голову проверить, действительно ли мы такие паиньки, какими кажемся дома. Находиться внутри хижины во время дождя было все равно что забраться в большой африканский тамтам как раз в разгар ритуальных плясок, вот только дождя в то лето не было и в помине.
Газеты писали, что такого жаркого и сухого лета не было с 1907 года. В пятницу, накануне последних выходных перед Днем труда[27] и началом нового учебного года, немилосердно палящее солнце, казалось, собралось испепелить остатки жухлой травы в придорожных канавах – поля и сады были сожжены уже давно. Обычно изобильный в это время года рынок Касл-Рока опустел: торговать было нечем, разве что вином из одуванчиков.
В то утро мы с Тедди и Крисом засели за карты в довольно мрачноватом настроении, «предвкушая» начало занятий в школе. Чтобы хоть как-то развеселить друг друга, мы, как обычно, вспомнили пару анекдотов про коммивояжеров и французов. Ну, например, вот этот: «Если ты, придя домой, обнаруживаешь, что твое мусорное ведро вдруг опустело, а собака забеременела, значит, к тебе в гости заходил француз». Почему-то Тедди всегда обижался, услышав эту байку, хоть был он вовсе не французом, а поляком.
Вяз отбрасывал густую тень, но мы все равно скинули рубашки, чтобы не провоняли потом. Играли мы в скат по три цента – глупейшую игру, которую только можно выдумать, – но мозги в этом пекле расплавились настолько, что малейшее умственное напряжение давалось с превеликим трудом. Вообще где-то с середины августа наша некогда мощная «команда» стала постепенно распадаться, и все из-за жары.
Ну и невезуха – сплошные пики… Начал я с тринадцати, затем пришло еще восемь, и на этом все кончилось. А Крис, похоже, хочет вскрыться. Ну же, последняя взятка… И снова – ноль!
– Двадцать девять, – объявил Крис, выкладывая свои бубны.
– Двадцать два, – разочарованно отозвался Тедди.
– А у меня дерьмо собачье, – швырнул я карты на стол «рубашками» вверх.
– Горди пролетел, дружище Горди снова пролетел, – хихикнул Тедди так, как только он, Тедди Душан, мог хихикать: словно водил ржавым гвоздем взад-вперед по стеклу.
Как и всем нам, Тедди шел тринадцатый год, но очки с толстыми стеклами делали его старше, к тому же он пользовался слуховым аппаратом. Мальчишки, несомненно, потешались бы над ним из-за очков, однако слуховой аппарат – кнопка телесного цвета, торчавшая из уха Тедди, да еще с батарейкой в кармане рубашки – был предметом всеобщей зависти и восторга.
Но даже с этими приспособлениями видел и слышал Тедди плохо. В бейсбол он мог играть лишь в глубокой защите, гораздо дальше Криса на левом поле и Билли Грира на правом, а если кто-то из соперников и умудрялся послать мяч так далеко, то Тедди только провожал его недоуменным взглядом. Изредка мяч попадал ему прямо в лоб, а однажды после такого удара он, закатив глаза, отключился минут на пять, перепугав меня до полусмерти. Затем все-таки очухался, поднялся и, разбрызгивая кровавые сопли, принялся доказывать, что удар был нанесен не по правилам. На лбу у него мгновенно выросла громадная шишка, сиявшая всеми цветами радуги.
Зрение у него было плохим от рождения, со слухом же дело обстояло иначе. Тедди первым в Касл-Роке отпустил волосы «под «Битлз», когда последним писком моды был «полубокс», а о «битлах» Америка услышала лишь года четыре спустя. Сделал он это по необходимости: уши у Тедди стали походить на два бесформенных куска расплавленного воска.
Благодарить за это Тедди должен своего папашу. Мальчишке было восемь лет, когда он, к собственному ужасу, расколотил любимую отцовскую тарелку. Мать Тедди в то время работала на обувной фабрике в соседнем городке под названием Южный Париж. Когда она вернулась домой, все уже было кончено.
Папаша выволок упиравшегося мальчика на кухню, прижал его ухом к раскаленной заслонке большой дровяной печки, подержал так секунд десять, после чего, ухватив его за волосы и повернув голову, проделал то же самое со вторым ухом. Затем он вызвал «Скорую помощь», достал из чулана старую винтовку и, положив ее на колени, уселся смотреть дневной выпуск новостей. Соседка, миссис Барроуз, заслышав вопли Тедди, заглянула узнать, не случилось ли чего с мальчиком, и тут же пулей вылетела вон: папаша Тедди навел на нее винтовку. Но позвонить в полицию она, конечно, не преминула. Приехала машина «скорой помощи». Мистер Душан впустил санитаров, а сам с винтовкой встал на страже на крыльце, наблюдая, как изувеченного мальчика грузят на носилках в машину.
Санитарам он пожаловался, что, несмотря на заверения военных властей, в районе все еще полным-полно немецких снайперов, поэтому необходимо держать ухо востро. Те многозначительно переглянулись, и один из них спросил, сможет ли рядовой Душан продержаться до подхода подкрепления, поскольку раненого ребенка необходимо срочно доставить в госпиталь. Отец Тедди пообещал держаться до последнего, отдал честь, санитары ответили тем же, и «скорая помощь» умчалась, а через пару минут явилось «подкрепление» – патрульная машина полиции штата.
Чудить Норман Душан начал еще за год до этого происшествия – постреливал в соседских кошек, поджигал ящики с почтой, и после недолгого разбирательства его наконец водворили в психушку. Несмотря ни на что, Тедди гордился своим папашей, ветераном войны и участником высадки союзных войск в Нормандии. Они с матерью навещали старика регулярно раз в неделю.
По правде говоря, Тедди и сам был с приветом, но все его заскоки странным образом сходили ему с рук. Ну, например, он обожал перебегать автостраду 196 в каких-то сантиметрах от мчавшихся с бешеной скоростью трейлеров. Одному Богу известно, скольких водителей он довел таким образом до инфаркта. Вихрь, поднятый чуть не сбившим его грузовиком, трепал его длинные волосы, а он безумно хохотал, стоя на обочине и поджидая очередную жертву. Не забудьте при этом, что зрение у Тедди было из рук вон, несмотря на очки-бинокли. И дураку ясно, чем бы рано или поздно кончилось такое развлечение. В общем, парень был самым натуральным психом, а если его еще и подначить – тогда держись!
– Гы-ы-ы! – продолжал веселиться Тедди. – Горди продулся!
– Замолкни! – цыкнул я на него и принялся листать «Мастер Детектив».
Я только взялся за рассказ «Красавчик Эд пришил меня в застрявшем лифте», как Тедди громогласно объявил:
– Вскрываюсь!
– Задница четырехглазая! – выдохнул с досады Крис.
– Фигню несешь, – проговорил Тедди с мрачноватой убежденностью. – У задницы только один глаз…
Мы с Крисом грохнули. Тедди в изумлении уставился на нас, недоумевая, что это нас так развеселило. Это тоже было для него весьма характерно: ляпнет что-нибудь эдакое, вроде «у задницы только один глаз», и не знаешь, шутит ли он или же на полном серьезе. Сам же при этом хмурится на хохочущих, как бы вопрошая: О Боже, ну какого еще черта?!
У Тедди была на этот раз чистая тридцатка – трефовые валет, дама и король, тогда как Крис с шестнадцатью и в самом деле оказался в заднице.
Тедди со своей обычной неуклюжестью принялся тасовать колоду, когда раздался громкий стук в дверь.
– Кто там? – крикнул Крис.
– Это я, Верн!
Голос казался возбужденным и запыхавшимся. Я отодвинул засов и впустил Верна Тессио, одного из старейших членов нашего «клуба». Вид его говорил о том, что произошло нечто из ряда вон: рубашку можно было выжимать, пот градом катился по физиономии, а всегда прилизанные – на манер звезды рок-н-ролла Бобби Райделла – волосы стояли дыбом.
– Ну и дела, парни! – выдохнул он. – Нет, вы только послушайте…
– Да что случилось-то? – проговорил я.
– Подожди, дай отдышаться. От самого ведь дома бегом бежал…
– Ты бежал от самого дома? – недоверчиво переспросил Крис. – Вот псих! – До дома Верна, вниз по Главной улице, было никак не меньше пары миль. – Да ведь там, снаружи, градусов девяносто[28]!
– Ничего, дело того стоит… Я вам, мужики, сейчас такое расскажу – ушам своим не поверите. Вот, ей-богу, не вру!
Он даже шлепнул себя по потному лбу в доказательство, что и в самом деле не врет.
– Ну, что там у тебя? – Крис был явно заинтригован.
Читать бесплатно другие книги:
