Христианство. Как все начиналось Вермеш Геза

Самая интересная особенность христологии Дидахе состоит в использовании титула «Раб Твой», который сопровождает имя Иисуса четыре раза (три раза в греческом тексте и один – в коптском переводе). Греческое слово pais может означать и «раб», и «отрок», и некоторые переводчики Дидахе, явно из христианских соображений, предпочитали второй из этих вариантов, как не слишком далекий от понятия «Сын». А ведь если задуматься, перевод «Иисус, Раб Твой», напрашивается! Как мы уже сказали в главе 3, титул «Раб» (или «Раб Божий») был одним из самых ранних титулов Иисуса в Деяниях апостолов. А поскольку и в Деяниях (4:25), и в Дидахе (9:2) Иисус и Давид названы pais в соседних отрывках, выражение должно иметь одинаковый смысл применительно к Иисусу и Давиду, – вопреки авторитетному специалисту по Дидахе, доминиканцу Жану-Полю Одэ.4 Иными словами, если мы правильно понимаем слово pais, из всей раннехристианской литературы в Дидахе используется наименее возвышенный из титулов по отношению к Иисусу.

Согласно Дидахе, Иисус есть Раб Божий, великий эсхатологический учитель, который вскоре явится вновь и возьмет рассеянных членов Церкви в Царство Божье. Нигде в этом древнейшем описании иудеохристианской жизни не заметно идеи искупления. Нет ни намека на жертвенный характер смерти Иисуса и ее символическое (как у Павла) воспроизведение в обрядах крещения и Евхаристии. Надо ли говорить, что отсутствует и Иоаннова концепция вечного творящего Логоса…

Одним словом, переданный иудейскими учителями иудейским слушателям, образ Иисуса в Дидахе (как и в Деяниях) оставался близок к древнейшей традиции, отраженной в синоптических евангелиях. Переход к восприятию Иисуса как сверхъестественного существа, а не просто харизматического пророка совпал с переменами географическими и религиозными, когда христианское благовестие вышло за пределы галилейско-иудейской культуры на просторы языческого греко-римского мира. Исчезновение иудейских учителей открыло ворота необузданному «оязычиванию» и последующей «деиудаизации» (а впоследствии и «антииудаизации») христианства.

Неудивительно, что в Дидахе нет ни следа враждебности к иудеям. Более того, слово «иудей» вообще отсутствует – явно потому, что автор и большинство его первоначальных читателей относили себя к иудейскому обществу. Значение этой молчаливой солидарности с потомками патриархов и Давида станет понятнее, когда мы достигнем следующей остановки на нашем пути: Послания Варнавы.

Послание Варнавы (около 120–135 годы)

Судя по всему, псевдонимным автором Послания был грекоязычный языкохристианин. Оно написано после 70 года, поскольку в нем упоминается разрушение Иерусалимского храма врагами иудеев, римлянами (Вар 16:4). Вместе с тем не отражено восстановление Иерусалима как языческого города Элия Капитолина Адрианом и второе иудейское восстание против Рима под руководством Симона бен Косибы (Бар Кохбы). Значит, верхняя временная граница – не позже 132–135 годов.

В Послании Псевдо-Варнавы можно выделить два раздела. За длинной антииудейской диатрибой (главы 1–17) следует моральное наставление (главы 18–21), в котором использован иудейский трактат о двух путях (здесь – путь света и путь тьмы), сходный с разделом Дидахе о пути жизни и пути смерти.

В плане христологии очень важен первый раздел. Сразу очевидно, что, в отличие от Дидахе с его педагогикой, перед нами – конфронтация. Речь идет о двух группах – «мы» и «они» – каждая из которых считает ветхозаветные писания своей собственностью.

«Мы» – это христианская община, назидаемая ПсевдоВарнавой, а кто такие «они» – неясно (только ясно, что иудеи). Автор уверяет читателей в правоте своей партии и в том, что «они» всегда были и будут неправы. Его аргументация выдает довольно широкое и глубокое знание греческой Библии или текстов-доказательств, то есть подборок ветхозаветных отрывков, считавшихся пророчествами о новозаветных персонажах и событиях. В науке эти подборки обычно называются «свидетельствами» ( Testimonia ). Очевидно, Testimonia создавались на волне дебатов вокруг Писания, наподобие тех, что отражены в Деяниях апостолов (см. главу 3).5 Кумранская «Мессианская антология» (4Q174) и «Флорилегий» (4Q175) показывают, что такие цепочки (катены) цитат существовали среди иудеев уже в дохристианские времена.

Аллегорическая экзегеза

Общая цель автора послания состоит в том, чтобы дать читателям «совершенное ведение» (Вар 1:5). [18] Он хочет укрепить их веру гнозисом («знанием») в плане смысла таких ветхозаветных понятий, как завет, пост, жертва, обрезание, пищевые запреты и Храм. Он подчеркивает, что эти установления следует понимать не буквально, а иносказательно, аллегорически (в духе аллегорезы, модной сначала в классической и эллинистической иудейской, а затем в христианской, Алек

сандрии). Более того, и здесь мы сразу выходим на христологическую тематику, обладающие подлинным гнозисом знают, что старые Моисеевы правила упразднены и заменены новым законом, открытым Христом (Вар 2:5). Уже библейские пророки говорили о тщетности ветхозаветных жертв (Вар 2:4). Поэтому «они» (иудеи) обманываются, но верующие в Иисуса («мы») понимают, чего хочет Бог (и всегда хотел!): не жертвоприношения, а сокрушенного сердца (Вар 2:10). Прощение грехов, победа над смертью и воскресение обретаются не через убийство животных, а через мистическое окропление кровью Господа Иисуса Христа (Вар 5:1–6). Павлово богословие, отсутствующее в Дидахе, играет важную роль в мировоззрении Варнавы.

По мнению автора, настоящий пост – это не буквальное воздержание от пищи на иудейский манер (как обстоит дело и в Дидахе), но борьба с несправедливостью, освобождение угнетенных и насыщение голодных (Вар 3:1–5; ср. Ис 58:6–10). Что касается обрезания – вопрос актуальный для языкохристианства Павлова толка – видеть в нем удаление крайней плоти можно лишь в силу недоразумения, на которое купились иудеи по наущению сатаны, злого ангела. В любом случае такое обрезание бесполезно, да и не является прерогативой одних лишь иудеев: его практикуют языческие жрецы, а также все сирийцы, арабы и египтяне.

Символический смысл обрезания был открыт Аврааму. Авраам не только сам обрезался, но и обрезал 318 мужчин из своего дома. Глубинный смысл этого действия состоит в следующем. В греческом языке числа 10 и 8 выражаются соответственно буквами I и H, а число 300 – буквой T. IH – это начало имени Иисус (IESOUS), а T намекает на крест. Обладающие гнозисом знают, что через крест явлена благодать подлинного обрезания, после чего обрезание буквальное совсем уж бессмысленно (Вар 9:3–7).

Аллегорически осмыслены и пищевые запреты. Свиньи символизируют людей, которые живут по принципу «пока гром не грянет…» (Вар 10:3–11). Храм – это не рукотворное святилище, а духовное – в сердце человеческом (Вар 16:1–10). Суббота связана не с последним днем земной недели, а с субботой творения. Она также знаменует последнюю стадию нынешнего века после шести дней/6000 лет – ибо в очах Божьих один день как тысяча лет – восьмой же день предназначен для радости, во славу воскресения Иисуса из мертвых и вознесения его на небеса, а с ними и начала нового мира (Вар 15:1–9).

Одним словом, иудаизм, «их» религия, закончился полным фиаско. Сбитые с толку сатаной, иудеи не поняли заповеди, открытые законодателю Моисею. Да и Завета не получили: он не был утвержден. Когда Моисей сошел с горы, чтобы явить народу скрижали Завета, он застал народ в идолопоклонстве. В гневе Моисей разбил на куски эти скрижали, на которых начертала письмена рука Божья. Соглашение между Богом и иудеями было аннулировано, а впоследствии его вытеснил Завет, который Иисус Искупитель запечатал в сердцах верующих своей кровью (Вар 4:6–8; 14:1–7). Моисей был лишь прообразом Иисуса. Битва с амалекитянами, при которой он молился, воздевая руки, и древо с медным змием, воздвигнутое как защита от змеиных укусов в Синайской пустыне, символизировали освобождение от греха. Однако Моисей только предзнаменовал избавление от последствий Адамова непослушания, которое принес лишь Иисус на кресте (Вар 12:2–7; ср. Юстин, Беседа с Трифоном иудеем, 90–91). Прообразом Иисуса был также Исаак, возложенный на жертвенник отцом своим Авраамом (Вар 7:3).

Варнава заключает: Завет – «наш», а не «их». Иудеи утратили его навеки и не имеют никакого права на него. После Синая иудеи все перепутали в религии, но христианам открыт подлинный смысл Моисеевых символов.

Отражены ли в такой риторике реальные споры автора с представителями иудейской общины? Неизвестно. Высказывается он довольно решительно, но его построениям присуща некая умозрительность: не ощущается остроты и жесткости, которая бывает в настоящих диспутах. Скажем, библейский Израиль упомянут с дюжину раз, но пейоративный термин «иудеи» (связанный с оппозицией Иисусу и христианству в некоторых евангелиях) отсутствует. Почему? Вполне возможно, что автор не пытается ответить на какую-то жизненную ситуацию, не пытается дать отпор иудейскому мессианству, или планам воссоздать Иерусалим/ Храм, или даже мнению некоторых христиан, что иудеи отчасти имеют право на Библию и завет Моисеев. Послание Варнавы выглядит как сугубо внутрихристианское сочинение, объясняющее верующим превосходство апостольского учения над иудаизмом. Оно не опровергает иудеев, а укрепляет христиан в вере, что они – подлинный народ Божий, а также объясняет, кто есть Иисус.

А что можно сказать о богословском переосмыслении Ветхого Завета? Автор отлично знаком с греческим переводом Еврейской Библии (или подборками цитат из него), но почти не цитирует напрямую слова Иисуса. Он намекает на власть проповедовать «Евангелие», которую Иисус дал апостолам (Вар 5:9; 8:4), и выказывает знакомство с синоптической интерпретацией Пс 110:1, где Иисус не «сын», а «господин» Давида (Мк 12:35–37; Мф 22:41–45; Лк 20:41–44). Упомянуты враги Иисуса (Вар 7:9), которые обижали и распяли «Сына Божьего» (ср. Мк 14:61–62; Мф 26:63–64; Лк 22:70). Тем не менее у Варнавы подобные отсылки носят менее прямой характер, чем переклички с евангелиями в Дидахе (Дидахе 8:2; 11:3; 15:3–4), где, например, молитва Господня подана как часть благовестия, а по формулировке близка к той, которую дает Евангелие от Матфея (Дидахе 8:2).

Больше всего напоминает евангельскую цитату следующий отрывок: «Будем внимательны, чтобы не оказаться, как написано, многими зваными, но немногими избранными» (ср. Мф 22:14: «много званых, а мало избранных»). Интересно, что здесь использована иудейская экзегетическая формула («как написано»), обычно вводившая цитаты из Ветхого Завета. Еще интереснее следующий факт: основная тема послания

– упразднение новым заветом старого – носит Павлов характер, но автор нигде не пользуется подлинными посланиями Павла. Есть, впрочем, сходство с Посланием к Евреям, которое впоследствии приписывалось Павлу: автор говорит о замене жертв в иерусалимском Храме жертвой Иисуса, Сына Божьего.

Образ Иисуса

Если сравнивать с Дидахе, где Иисус назван «Рабом» Божьим, христология Послания Варнавы значительно более развита и достигает Павловых (а однажды Иоанновых) высот. Титул «Господь»/«Господин» ( Kyrios ) применяется и к Богу, и к Иисусу. Иисус также назван «Владыкой» ( despots ), но поскольку среди иудеев ни один из этих эпитетов не носил исключительно божественный характер, далеко идущих выводов отсюда не сделано. Более важны титулы «Сын» и «Сын Божий», которые использованы не менее двенадцати раз. Титул «Сын Божий» (в единственном числе) указывает не просто на святого, близкого к Богу, но на личность более высокого порядка. Когда автор развивает тему Иисуса Навина как прообраза Иисуса евангельского, он говорит, что победа над «амалекитянами» в конце времен будет достигнута не земным Иисусом как «Сыном Человеческим», но Иисусом, «Сыном Божиим».

В скобках заметим, что Послание Варнавы и Послание Игнатия Антиохийского к Эфесянам (20:2) – древнейшие христианские тексты, в которых титулы «Сын Человеческий» и «Сын Божий» противопоставлены в христологическом контексте. Стоит также упомянуть, что фраза «сыны Божии» (во множественном числе!) обозначает христиан, которые должны воспротивиться нынешнему беззаконному веку и искушениям, которые поставит перед ними сатана (Варнава 4:9).

Столь возвышенное понимание титула «Сын Божий» усиливается тем, что «Сын» не только стоит над людьми, но и предсуществовал от вечности и действовал еще до начала творения. Именно ему Бог сказал «прежде устроения века»: «Сотворим человека по образу по подобию Нашему» (Вар 5:5; 6:12). Эта концепция очень напоминает Иоаннов Логос, – не исключено, что автору был известен Пролог к Четвертому Евангелию. Однако автор идет еще дальше в утверждении божественности Иисуса: по его мнению, одна из причин явления во плоти вечного Сына Божьего состояла в том, что иначе люди не могли бы смотреть на него и остаться в живых (Вар 5:9–10). Здесь явно имеется в виду Исх 33:20, где Бог говорит Моисею: «Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых». Лишь сзади может увидеть Моисей Бога.

Без сомнения, перед нами тот же круг идей, что и в первой главе Иоаннова Евангелия. Однако если в Прологе цель воплощения Слова состояла в том, чтобы открыть человечеству Бога Отца, Варнава добавляет еще и Павлово богословие искупления. «Господь всей вселенной» сошел, чтобы пострадать за нас, «упразднить смерть и показать воскресение из мертвых» (Вар 5:5–6). В отличие от иудеохристианского Дидахе, Послание Варнавы пронизано паулинизмом, который сопрягается с мистицизмом Иоанна. Варнава создает такой образ Спасителя, в котором Иисус – Бог во всем, кроме имени. На извилистом пути развития христологии эта грань вскоре будет перейдена…

Сопоставление образов Иисуса в Дидахе и Послании Варнавы показывает ключевую разницу между этими текстами.

• Дидахе (около 70 – 100 годы). Христология носит сугубо иудеохристианский характер и менее разработана, чем у Иоанна и даже Павла. Иисус осмысляется как Раб ( pais ) Божий и нигде не назван «Сыном Божиим». Бог также не назван Отцом Иисуса. Вся эта весть излагается из расчета на языкохристианскую аудиторию.

• Послание Варнавы (около 120–135 годы). Скорее всего, написано под Павловым/Иоанновым влиянием для языкохристиан. Иисус описывается как эсхатологический Сын Божий, существовавший еще до своего появления на земле. Он не назван напрямую Богом, но сказано, что его человеческое тело сознательно и милостиво скрывало его божественность.

Расхождение путей между иудеохристианами и языкохристианами очевидно уже на этой стадии доктринального развития. Поскольку Дидахе есть первое и последнее выражение иудеохристианства после Нового Завета, доктринальное развитие отныне пойдет исключительно по языкохристианской линии.

Глава 7 Мужи апостольские

Первое и Второе послания Климента, Игнатий, Поликарп, Ерм и Послание к Диогнету

После обзора Дидахе и Послания Варнавы, которые стоят особняком в раннехристианской литературе, наша следующая задача – рассмотреть раннюю церковь и ее христологию, как они отражены в трудах авторов конца I века – середины II века. Все они содержат интересную информацию об устройстве христианских общин и понимании Иисуса.

Христианство и Римская империя

Почти с самого начала христиане находились в сильном конфликте с римскими властями, и последующий ход конфликта был важным фактором в развитии церкви. Казнь Петра в Риме (60-е годы?) упоминается в Послании Климента к Коринфянам (1 Клим), а также у Игнатия и Поликарпа (они и сами погибли мученической смертью, и о них речь далее). Поэтому на отношении римского государства к христианам – от Нерона до Константина – стоит остановиться подробнее.

Рим, как республиканский, так и имперский, отличался веротерпимостью – при условии, что ему не создавали смуту и «безнравственность». Иудеи Палестины и диаспоры получили привилегии от Юлия Цезаря и Августа, но пожали плоды имперского гнева после восстаний: первое восстание (66–70/73 годы) было подавлено Веспасианом и Титом, а второе (132–135 годы) – Адрианом.1 Чужеземные культы терпели, пусть только кланяются и римским богам, включая обожествленного императора. Все это делалось для проформы, но отказ поклониться воспринимался как атеизм, пощечина государству и императору и имел плачевные последствия. Иудеи еще обходили запреты – их спасал статус древней религии, – но новому христианскому «суеверию» приходилось туго, тем более что римляне помнили: ее основатель был распят как антиримский революционер Понтием Пилатом, наместником Иудеи, в правление Тиберия.

Первый римский акт враждебности к христианам был совершен по воле случая. После сильнейшего пожара в Риме (64 год) пошли слухи, что поджог учинил сам Нерон, вознамерившись перестроить столицу. Император стал искать, на кого перевести подозрения, и выбрал в козлы отпущения христиан, непопулярных в народе. Христиан хватали и осуждали не столько как поджигателей, сколько за «ненависть к роду людскому» ( odium humani generis ). Тацит, от которого мы об этом узнаем, сообщает, что жители Рима не слишком верили в виновность христиан. «Эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона» ( Анналы , 15.44.5). [19]

Найдя виновников, Нерон решил поразвлечься. Осужденных христиан одевали в звериные шкуры и бросали на растерзание собакам. Других распинали на крестах и поджигали, чтобы ночью они горели как светильники (Тацит, Анналы , 15.44.2–4). Согласно Первому посланию Климента, написанному тридцатью годами позже, раннехристианское предание причисляло апостолов Петра и Павла к жертвам Нерона (1 Клим 5:4–7).

Гораздо более важные сведения об официальном отношении Рима можно почерпнуть из переписки Плиния Младшего, легата в Вифинии, с императором Траяном (110/111 годы): Плиний спрашивает, что делать с христианами, и получает ответ (Плиний, Письма , 10.96–97).2 Ясно, что к тому времени почитание римских богов и императора было обязательным для всех жителей империи (за исключением иудеев), и отказ воспринимался как государственная измена. Поэтому Плиний без колебаний посылал на смерть людей, которые отвечали «да» на троекратный вопрос: «Ты христианин?» Это «да», подразумевавшее отказ поклониться имперским богам, считалось упрямством, достойным смерти. Если же христианин оказывался римским гражданином, его не казнили в провинции, а посылали в столицу. Как честный судья, Плиний спрашивал императора о частностях: все-таки обвинения в христианстве выдвигались в адрес все большего числа людей всех возрастов и социальных классов.

Прав ли он, интересовался легат, отпуская схваченных по анонимному доносу, и тех, кто объявили себя нехристианами, публично помолились римским богам, возлили ладан с вином перед статуей Траяна и похулили Христа (нечто такое, добавляет Плиний, чего настоящий христианин не сделает)? Однако его основные сомнения касались людей, которые сказали, что были христианами в прошлом, но ушли из этой секты, а в доказательство почтили изображение императора и статуи богов, и опять же похулили Христа. В конце концов, пишет Плиний, в остальном поведение христиан невинно. Они лишь собираются «в установленный день» (воскресенье) до рассвета, воспевают гимны Христу как богу и клянутся не совершать преступлений, после чего расходятся, а потом в тот же день сходятся снова для совместной трапезы. Надежность этих сведений была подтверждена допросом под пыткой двух рабынь-дьяконисс. За исключением нежелания участвовать в римском поклонении, с точки зрения Плиния, христианство означало лишь безобидное суеверие. Одним словом, если люди не совершили преступлений, следует ли их наказывать лишь за то, что они некогда были христианами? Означает ли слово «христианин» нечто преступное по определению?

На пространное и подробное письмо Плиния Траян отвечает четко и лаконично, не углубляясь в конкретику. Готового ответа на все сложности у него нет, но он дает три основные установки. Во-первых, специально выискивать христиан не надо. Во-вторых, не надо учитывать анонимки. Траян настроен прогрессивно и замечает: «Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени» ( Nam et pessimi exempli nec nostril saeculi est ). В-третьих, надо проводить следствие. Если будет доказана вина, христиан следует наказать. Но если человек отречется и «помолится нашим богам», его следует простить независимо от прошлого поведения (Траян не говорит напрямую о поклонении императору!)

Более столетия с христианами поступали по правилам, которые изложил Траян и впоследствии уточнил Адриан. В письме, посланном в 121/122 году Минуцию Фундану, проконсулу Азии, и по сути представляющем собой ответ на письмо его предшественника, Сильвана Граниана, Адриан настаивает на необходимости судебных дознаний в отношении христиан: нельзя обвинять на основании одних лишь воплей и требований. Обвинителям необходимо доказать, что христиане нарушили закон. Адриан грозно добавляет: «Особенно постарайся, ради Геркулеса, о том, чтобы если кто по клевете потребует к обвинению кого-либо из христиан, тебе поступать с таким человеком наистрожайшим образом, соразмерно с гнусным злодеянием его» (цит. по: Юстин, Первая Апология , 68). [20] Рим был озадачен поведением христиан, но все-таки императоры настаивали на соблюдении законности.

Траян и Адриан разработали юридическую основу линии по отношению к христианам. Активные гонения на Церковь начались позже – при императоре Деции в 249/250 году. В качестве новшества Деций (а впоследствии Диоклетиан и Максимиан) лично председательствовал на судебных процессах над христианами.

Описав исторический контекст, мы можем теперь обратиться к литературным источникам, отражающим развитие христианства между концом I и серединой II века. Все они написаны на греческом языке. Это Первое и Второе послания Климента Римского, семь подлинных посланий Игнатия Антиохийского, Послание Поликарпа Смирнского, «Мученичество Поликарпа Смирнского», «Пастырь» Ерма и Послание к Диогнету.

Послание Климента Римского (около 95/96 года)

Название « Первое послание Климента» неудачно, поскольку «второго» послания не существует. Текст, который называют «Вторым посланием Климента», написан другим человеком, да и вообще это не послание, а проповедь.

Первое послание представляет собой длинную нотацию, направленную римской церковью коринфской церкви. Связана она с тем, что у коринфян местные «молодые львы» низложили епископов и дьяконов. В Послании делается попытка восстановить гармонию и мир. Общинная гармония ( homonoia ) – одно из ключевых слов данного текста (как и в посланиях Игнатия Антиохийского). Римская церковь хотела вернуть статус-кво, восстановив в должности руководителей, которые изначально были назначены апостолами Петром и Павлом (1 Клим 5:4–5; 44:1–2). Коринфская система явно отличалась от системы Дидахе, где епископы и дьяконы избирались общиной.

Послание доносит до нас взгляды римской общины : конкретный автор не обозначен. По имени упомянуты лишь Клавдий Эфеб, Валерий Витон и Фортунат (посыльные, о которых мы больше ничего не знаем). Атрибуция Клименту носит вторичный и поздний характер. Согласно Евсевию ( Церковная история , 3.4.15), этот Климент был третьим епископом Римским (первым же – Петр), хотя Тертуллиан считает Климента непосредственным преемником Петра. Вместе с тем Ерм, написавший «Пастырь» в середине II века, упоминает некоего Климента, чьей задачей было поддерживать связь римской общины с другими церквами: «Климент отошлет [книжку, полученную от Ерма] во внешние города, ибо ему это предоставлено » ( Видения , 8.2). [21] Поскольку автор Послания нигде не высказывается с властью крупного церковного лидера, как если бы он был папой Климентом, вторым или третьим епископом Рима, его отождествление с Климентом, секретарем римской церкви по международным отношениям, вполне возможно. Текст обычно датируют 95–96 годами, концом правления Домициана. Если так, то за вычетом Дидахе, перед нами – древнейший вненовозаветный христианский текст.

Структура церкви

Послание содержит любопытные детали относительно организации церквей в конце I века. Мы помним, что у нас нет аутентичных высказываний Иисуса о церкви: синоптические евангелия на сей счет молчат, если не считать нескольких глосс, добавленных к Матфею (см. главу 2). В отличие от Павлова мира, где при жизни апостола общины уже имели монархический епископат (Тимофей в Эфесе, Тит на Крите), коринфская церковь Первого послания Климента, подобно общине Дидахе, управлялась множеством епископов и дьяконов (1 Клим 42, 44). Как епископы, так и дьяконы именовались пресвитерами (старейшинами) (1 Клим 44:4; 47:6; 54:2; 57:1; возможно, 1:3), что вносит некоторую путаницу.

В чем состояли основные задачи этих церковных лидеров? Некоторые уважаемые ученые (например, Альтанер и Генри Чэдвик) полагали, что они должны были главным образом приносить жертвенные дары, то есть совершать Евхаристию (1 Клим 44:4). Однако данное толкование выглядит натянутым. Когда текст объявляет грехом низлагать тех, кто свято и безгрешно приносит дары епископства, относить это лишь к священной трапезе значит неоправданно сужать смысл. Из чего видно, что речь не идет также о долге епископов образовывать и назидать верующих?

Есть в Послании и важные сведения о роли Святого Духа в жизни церквей. Климент, как и Варнава, отлично знает Библию, включая апокрифы (он цитирует Премудрость Соломона и упоминает Юдифь), и хвалит коринфян за знание Священного Писания (1 Клим 53:1). Отметим, например, что он видит в жертвоприношении Исаака прообраз жертвы Иисуса. Эта тема есть у Павла и в Послании Варнавы (7:3), но Климент, явно опираясь на древнюю иудейскую экзегетическую традицию, подчеркивает добровольность роли Исаака: «Исаак, с уверенностью зная будущее, охотно стал жертвой» (1 Клим 31:3). [22] (То есть он знал, что Бог остановит Авраама.) Климент знаком и с синоптическими евангелиями, хотя цитирует их реже, чем Ветхий Завет. Он ссылается на слова Иисуса (1 Клим 46:7–8) и упоминает «послание блаженного апостола Павла», который тоже сетовал на разделения в коринфской церкви (1 Клим 47:1; ср. 1 Кор 1:12). Судя по всему, канонизация евангелий и Павловых посланий уже шла полным ходом, хотя Новый Завет еще не считался таким авторитетным в вероучительном плане, как Септуагинта эллинизированных иудеев, созданная (согласно легенде) семьюдесятью переводчиками.

В отличие от Варнавы, Климент не выказывает антииудейского настроя. Он также не склонен регулярно истолковывать Ветхий Завет аллегорически. А от его прямого упоминания молитвы Моисеевой, где Моисей просит Господа простить иудеев за идолопоклонство с золотым тельцом, Варнаву хватил бы удар (1 Клим 53:2–5). Варнава-то думал, что, коль скоро Моисей разбил каменные скрижали, Божий Завет с иудейским народом закончился, едва успев начаться!

Образ Иисуса

В плане христологии, богословского образа Иисуса, Климент делает шаг вперед по сравнению с Дидахе, где Иисус описан лишь как «Раб» ( pais ) Божий. Этот скромный титул («Раб», «возлюбленный Раб») трижды встречается у Климента, но в целом не характерен и ограничен главой 59. Поэтому не исключено, что молитва, в которой содержится данная фраза, взята автором из более раннего источника с менее развитой христологией. В остальном Иисус именуется «Сыном Божиим» (1 Клим 36:4; 59:2–4), «благодетелем душ наших» и «первосвященником», как и в Послании к Евреям (1 Клим 36:1; 61:3; 64:1).

Христологическая лексика Послания напоминает Павловы и девтеропаулинистские тексты. Иисус не тождествен Богу. Приведены слова Бога («Господа») о своем «Сыне», из которых ясно, что статус у них разный (1 Клим 36:4). Как и у Павла, Бог благословляется «через Иисуса Христа» (1 Клим 20:11; 50:7; 59:2–3; 61:3; 64:1), но Иисус сам по себе не благословляется. Упоминание о Боге, Господе Иисусе Христе и Святом Духе (1 Клим 58:2) необязательно отражает сознательное тринитарное богословие: возможно, автор без особой рефлексии воспроизводит трехчастную крещальную формулировку Матфея (Мф 28:19). В конце I века учение о Святой Троице еще не находилось в центре богословских размышлений.

Основная доктринальная весть Первого послания Климента связана с искупительным характером «крови» Христовой (1 Клим 7:3; 21:6; 49:6), еще одной важной темой Павлова богословия. Яркая типологическая формулировка этой концепции содержится в рассказе о блуднице Рахав из ветхозаветной Книги Иисуса Навина. Рахав приютила израильских лазутчиков, и за это получила обещание, что ее дом в Иерихоне не пострадает во время захвата города, – она лишь должна вывесить в окно алый шнурок (Нав 2:18). Климент усматривает в алом шнурке прообраз: «Всем верующим и уповающим на Бога будет искупление кровью Господа» (1 Клим 12:7).

Подведем итоги. Каким предстает в этом послании послеапостольское христианство? Прежде всего, иерархическая структура церкви еще мало развита. В своем образе Иисуса Климент идет дальше Дидахе, но не так далеко, как Послание Варнавы. В целом, он продолжает Павлову христологическую линию: Иисус есть Сын Божий, но детально это не объясняется.

Второе послание Климента (около 140 года)

Так называемое Второе послание Климента совершенно не похоже на послание: это древнейшая вненовозаветная христианская проповедь. Хотя церковное предание приписывает его Клименту, оно явно написано иным автором, чем первое послание. Ученые датируют его примерно 140 годом.

Эта проповедь обогащает наши представления о послеапостольском христианстве в нескольких отношениях. Из всех добродетелей она делает особый упор на милосердие и милостыню: «Милостыня так же хороша, как и покаяние. Пост лучше молитвы, но милостыня лучше обоих» (2 Клим 16:4).

Проповедник обращается к языкохристианам, некогда бывшим идолопоклонниками: они «почитали камни и изделия из дерева, золота, серебра и меди» (2 Клим 1:6). Как видим, языкохристианство усвоило иудейский язык в своих карикатурах на языческую религию.

Церковное устройство напоминает устройство коринфской церкви, как оно отражено в Первом послании Климента. (Где именно находилась данная церковь, ученые спорят: возможно, это Коринф, Рим или Александрия.) Во главе стояли несколько пресвитеров. О едином епископе не упоминается. В плане экклезиологии есть лишь одна существенная разница. Автор проводит грань между истинной мистической Церковью Божьей, задуманной Богом от вечности, «созданной прежде солнца и луны… церковью жизни», которая есть «тело Христово», и грешным домом Божьим, «пещерой разбойников», попавшей в руки неверных (2 Клим 14:1–2).

Библия во Втором послании Климента

Для изучения исторического развития христианства, в 2 Клим, пожалуй, интереснее всего отношение к Библии и Иисусу. Проповедник регулярно цитирует пророков, особенно Исайю, но полностью обходит стороной Закон Моисеев. В связи с Новым Заветом заслуживают внимания два момента.

Судя по всему, 2 Клим – первый христианский текст, в котором «Писанием» названа цитата из Евангелия : «И также другое Писание ( graph ) говорит: «Я пришел призвать не праведных, но грешных»» (2 Клим 2:4; цит. Мф 9:13; Мк 2:17). Тем самым, слова Иисуса получают библейский статус, обретают те же достоинство и авторитет, что и Ветхий Завет. Сходная идея подразумевается во фразе: «Библия и апостолы указывают…» (2 Клим 14:2), где «Библией» названа Септуагинта, а «апостолами» – Новый Завет.

Однако евангельский текст, который цитирует послание, не вполне совпадает с нашим традиционным. Некоторые слова, приписанные Иисусу, отсутствуют в синоптических евангелиях и Евангелии от Иоанна. Скажем, за вольной вариацией Мф 10:16 следует такой диалог. Его нет у канонического евангелиста, и он скорее вписывается в обстановку гонений на христиан во II веке:

...

Ибо Господь сказал:

– Будете как овцы среди волков.

Петр ответил:

– Что если овцы разорвут овец?

Иисус ответил Петру:

– Умерев, овцы больше не боятся волков. Так и вы: не бойтесь тех, кто убивает вас, а затем ничего не может сделать. Бойтесь того, кто имеет власть бросить тело и душу после смерти в адский огонь.

( 2 Клим 5:2–4 )

Чуть позже призыв к эсхатологической бдительности сформулирован следующим образом: «Господа спросили, когда придет его Царство. Он ответил: «Когда двое станут одним, внешнее – подобно внутреннему, а мужчина с женщиной – ни мужчиной, ни женщиной» (2 Клим 12:1–2). Это высказывание навеяно Евангелием от Фомы, созданным на обочине новозаветной литературы.

Иисус увидел грудных детей. Он сказал своим ученикам: Эти грудные дети подобны входящим в Царствие. Они сказали ему: Неужели, будучи детьми, мы войдем в Царствие?

Иисус сказал им: Когда вы сделаете двое одним, и когда вы сделаете внутреннее как внешнее, и внешнее – как внутреннее, и <… > чтобы вы сделали мужчину и женщину одним и тем же, чтобы мужчина не был мужчиной, а женщина не была женщиной, когда вы сделаете глаза вместо одного глаза, и руку – вместо руки, и ногу – вместо ноги, и образ вместо образа, тогда вы войдете в Царствие. (Евангелие от Фомы, 22) [23]

Тем не менее в этих текстах Иисусу задают разные вопросы. Второе послание Климента заостряет внимание на Эсхатоне, когда Бог, наконец, явит себя. Фома же многословно объясняет, какие детские качества христиане должны обрести, чтобы войти в Царство Небесное.

Образ Иисуса

Основной вклад Второго послания Климента в развитие христианской мысли связан с высокой христологией, которая под стать христологии Игнатия Антиохийского. Показательно уже начало текста: «Братья, мы должны думать об Иисусе Христе, как думаем о Боге» (2 Клим 1:1). Как тут не вспомнить слова, которые приводит Плиний Младший в письме к императору Траяну: христиане «воспевают гимны Христу как богу» ( carmen dicere Christo quasi deo ). Создается впечатление, что тенденция к официальному обожествлению Иисуса четко наметилась среди греческих христиан Малой Азии и Сирии уже в начале II века. Впрочем, тринитарных намеков текст не содержит. В нем есть одна доксология, которая приводится в конце и адресована лишь Богу, без прямых упоминаний о Сыне и Духе: «Единому невидимому Богу, Отцу истины, пославшему Спасителя и Основателя нетления, через которого Он также открыл нам истину и небесную жизнь – Ему слава во веки. Аминь» (20:5).

Послания Игнатия Антиохийского (около 110 года)

Послания Игнатия Антиохийского – настоящая золотая жила для исследователя раннехристианской мысли. Согласно Оригену, он был непосредственным преемником Петра в роли епископа Антиохии ( Гомилия 6 на Лк ), а согласно Евсевию – третьим руководителем сирийской церкви после Петра и некоего Эводия ( Церковная история , 3.22.36). За отказ поклониться римским богам и императору власти Сирии осудили его на смерть. В правление Траяна (98–117 годы), скорее всего, около 110 года, он был послан в Рим на съедение диким зверям на арене, на потеху публике. Игнатий радостно ожидал своей участи, почти жаждая умереть мученической смертью. Он молился, чтобы звери, избранные орудия Божьи, стали его палачами и гробницей ( Рим 4:2; 5:2). Своих римских единоверцев он просил не вмешиваться и не пытаться его спасти: тем самым они отложили бы его долгожданную встречу с Богом.

Охрана из десяти солдат («десяти леопардов») везла Игнатия из Антиохии через Малую Азию. Надзор не был слишком суровым: В Смирне Игнатию удалось встретиться с местным епископом Поликарпом и делегациями из соседних церквей Эфеса, Магнезии и Тралл. Из Смирны он написал четыре послания: Эфесянам, Магнезийцам, Траллийцам и Римлянам. Следующим важным пунктом маршрута была Троада на побережье Эгейского моря. Оттуда пленник отправил еще три послания: Филадельфийцам, Смирнянам и епископу Поликарпу Смирнскому. Закончилась жизнь Игнатия – без сомнения, как он и надеялся – в римском амфитеатре. В своем Послании к Филиппийцам Поликарп (9:1) лишь упоминает факт мученичества Игнатия, но не дает подробностей.

Семь посланий Игнатия, которые мы упомянули выше, перечисляет уже Евсевий. Только их и считают подлинными современные исследователи. Первоначально эти тексты были написаны по-гречески, но благодаря влиянию и популярности Игнатия, впоследствии появились латинский, сирийский, коптский и армянский переводы. Остальные шесть посланий (пять из которых приписываются Игнатию, и одно обращено к нему), по мнению ученых, являются подделкой IV века.

Церковная организация

За вычетом общих призывов к благочестию, основная тема посланий связана с церковой дисциплиной. Игнатий считал, что христиане обязаны подчиняться своему епископу и его коллегам – пресвитерам и дьяконам. В его экклезиологии иерархия играла огромную роль. Скажем, епископ символизировал Господа и находился в мысли Иисуса ( Еф 3:2; 6:1), пресвитеры напоминали совет Божий ( Траллийцам , 3:1). Роль клира, особенно монархического епископа, мыслилась как распространяющаяся на всю жизнь общины. Например, в отличие от Дидахе и даже от Климента, Игнатий ставил евхаристическую трапезу под контроль епископа или уполномоченного епископом лица ( Смирнянам , 8:2). Даже матримониальные узы требовали епископского одобрения, «чтобы брак был о Господе, а не по похоти» ( Поликарпу , 5:2). [24] Идея Церкви, отсутствующая в учении Иисуса, стала одним из доминирующих принципов спустя восемьдесят лет после креста.

Иудействующие и докеты

Для Игнатия христианские учения и обычаи были не теорией, а осязаемой реальностью, верующие же – подлинной общиной, члены которой впервые стали называться «христианами» в его Антиохии (см. Деяния апостолов). Они были посвященными в новое сообщество, как и «Павел освященный» ( Еф 12:2). К Церкви принадлежали не только номинально, но и в истине. Верующие должны были воплощать христианство и жить в соответствии с его установлениями ( Магнезийцам , 4; 10:1; Рим 3:1).

Поскольку ни греко-римское язычество, ни восточные мистерии вроде митраизма не появлялись на горизонте христианских апологетов до последующих десятилетий II века – во Втором послании Климента, Послании к Диогнету, «Мученичестве Поликарпа», «Первой Апологии» и «Диалоге с Трифоном иудеем» Юстина – Игнатий противопоставлял христианство двум другим системам ложного учения и ереси. Он защищал свою религию против «иудаизма», понимаемого в особом смысле, и против докетизма. (И то, и другое уже встречалось в Деяниях апостолов, посланиях Павла и Иоанновом корпусе.)

Под иудаизмом Игнатий подразумевал не религию иудеев своего времени, а христианскую ересь иудействующих, которые настаивали на необходимости полного соблюдения Закона Моисеева и иудейских обычаев всеми членами Церкви. По мнению Игнатия, невозможно одновременно придерживаться иудаизма и исповедовать веру в Иисуса Христа ( Магнезийцам , 10:3). Христианин не должен слушать людей, которые учат подобному. Лучше слушать от обрезанного (иудеохристианина) христианскую проповедь, чем иудейскую – от христианина, хотя бы он был и необрезанным ( Филадельфийцам , 6:1). Судя по всему, учение эмиссаров Иакова, брата Иисуса, доставившее массу хлопот Павлу шестьюдесятью-семьюдесятью годами ранее, еще процветало во времена Игнатия.

Много споров между иудействующими и языкохристианами шло вокруг ветхозаветных текстов-доказательств. Игнатий часто ссылался на Библию (больше на Евангелие, чем на Ветхий Завет), но в целом она играла для него меньшую роль, чем для Варнавы или автора Первого послания Климента. Неудивительно, что его метод аргументации – без опоры на Ветхий Завет – не впечатлял иудействующих оппонентов. Для них было важно обосновать благовестие «древними писаниями» иудеев. Игнатий же отделывался общими фразами («так написано») и не приводил точных ссылок. Оппонентов это не удовлетворяло. Они хотели, чтобы он высказывался точнее. Недовольный Игнатий, которому, возможно, еще и не хватало фактуры, нашел общий ответ: в свете креста, смерти и воскресения Иисуса «древние писания» уже не имеют былого значения ( Филадельфийцам , 8:2).

Если угроза иудаизации была естественной и ожидаемой в церквах Сирии и Малой Азии (с их иудейским фоном), другая ересь, «докетизм», уходила корнями в язычество и эллинизм. Докетизм, полемика с которым шла уже в посланиях Иоанна (см. выше главу 5), возражал – удивительно для современного восприятия! – не против божественности Христа, а против осязаемой плотской реальности «Воплощения»: Иисус мог быть Сыном Божьим, но не Сыном Человеческим. Со своей греческой философской логикой эти первохристианские авторы полагали, что духовный Бог не может открыть себя в материальном теле. Особенно враждебно они относились к идее страдания и смерти Сына Божьего, фундаментальной для Павлова и Иоаннова богословия. Игнатий считает их «безбожниками», «неверующими» ( Траллийцам , 10:1), делая решительный упор на историчности и реальности рассказа об Иисусе: Христос воистину был Сыном Человеческим. «Хочу предостеречь… чтобы вы… вполне были уверены о рождении и страдании, и воскресении, бывшем во времена игемонства Понтия Пилата, что они истинно и несомненно совершены Иисусом Христом» ( Магнезийцам , 11; ср. Смирнянам , 1:1–2).

Подробнее всего о жизни Сына Божьего говорится в Послании к Смирнянам, где очень четко подчеркивается реальность Иисусова страдания: «Пострадал истинно… а не так, как говорят некоторые неверующие, будто он пострадал призрачно» ( Смирнянам , 2:1). Он не был «духом бестелесным», но ел и пил; до него можно было дотронуться даже после воскресения ( Смирнянам , 3:1–3). Игнатий иронизировал: если Иисус совершил все лишь призрачно, то и его кандалы должны быть призрачными ( Смирнянам , 4:2). Докетизм есть чистой воды кощунство ( Смирнянам , 5:2), а докеты отлучают себя от христианской общины, отказываясь признавать, что Евхаристия есть плоть Иисуса Христа, пострадавшая за человеческие грехи ( Смирнянам , 7:1). Как видим, здесь уже начинаются проблемы с гностицизмом. В II–III веках они создадут большой кризис в церкви.

Образ Иисуса

Из всех письменных памятников послеапостольского христианства послания Игнатия особенно богаты христологической рефлексией. Параллельно Иоаннову Прологу [«…и слово (Логос) было Бог» Ин 1:1] и еще до одиночного примера во Втором послании Климента они возвестили о божественности Иисуса, причем неоднократно и ясно как прямым текстом, так и образно. Игнатий называет Иисуса «Богом», «нашим Богом Иисусом Христом», «Богом, который есть Иисус Христос», «единственным Сыном», который есть «наш Бог». Во фразе «страдания Бога моего» могут подразумеваться только страдания Иисуса ( Рим 6:3). Божественность Иисуса видна из его существования от вечности: он был «прежде век у Отца» ( Магнезийцам , 6:1). С Иоанновой образностью перекликается представление Игнатия о том, что Иисус был проявлением Бога, «Словом, происшедшим из молчания» ( Магнезийцам , 8:2).

Игнатий делал упор одновременно и на божественности, и на земной реальности Иисуса. В Иисусе «Бог явился по-человечески ( anthrpins )» ( Еф 19:3). В противовес докетизму Игнатий вписывал Иисуса в исторические обстоятельства иудейского и греко-римского мира. В начале II века он создал некую минимальную формулу христианского вероисповедания, сродни Староримскому символу веры (середина II века). В ней подчеркивается подлинное человечество Иисуса. Самая разработанная версия содержится в Послании к Смирнянам:

...

Вы преисполнены веры в Господа нашего, который истинно из рода Давидова по плоти, но Сын Божий по воле и силе Божественной, истинно родился от Девы, крестился от Иоанна, чтобы исполнить всякую правду, истинно распят был за нас плотью при Понтии Пилате и Ироде четвертовластнике (от сего-то плода, т. е. от богоблаженнейшего страдания его, и произошли мы), чтобы чрез Воскресение навеки воздвигнуть знамение для святых и верных своих как между иудеями, так и между язычниками, совокупленных в едином теле Церкви своей.

( Смирнянам, 1:1–2)

А вот два более кратких наброска:

...

Бог наш Иисус Христос по устроению Божию зачат был Марией из семени Давидова, но от Духа Святого. Он родился и крестился.

( Эф 18:2 )

...

Иисус Христос… от рода Давидова, Сын Человеческий и Сын Божий.

( Эф 20:2 )

Отмтим исторические привязки к политической истории: Понтий Пилат, римский префект Иудеи, и Ирод Антипа, тетрарх Галилеи. При этом Игнатий нигде не связывает Иисуса с иудейским народом как таковым. Он молчит о первосвященниках Анне и Каиафе, которые выдали Иисуса римлянам, и видит основного предка Иисуса не в Аврааме (как обстоит дело в евангельских генеалогиях), а в Давиде (ср. Рим 1:3: «…родился от семени Давидова по плоти»). Зато он напрямую говорит о рождении от девы. Впрочем, формулировка («зачат был Марией из семени Давидова, но от Духа Святого») оставляет лазейку для активной роли Иосифа, как и синайская сирийская рукопись с Мф 1:16 («Иосиф родил Иисуса»).3 Однако вопросы, касающиеся Марии как Богородицы, оживленно дискутировались лишь в Церкви IV–V веков, и не входят в нашу нынешнюю тему.

В плане христологии заслуживают упоминания еще две тринитарные фразы, которые вроде бы не служат какой-либо конкретной цели.

• Игнатий призывает магнезийцев благоуспевать «плотью и духом, верой и любовью, в Сыне, и Отце и в Духе » ( Магнезийцам , 13:1).

• Игнатий пишет, что эфесяне – «камни храма Отчего» и возносятся «на высоту орудием Иисуса Христа, то есть крестом, посредством верви Святого Духа » ( Эф 9:1). Эти образы не получают богословского истолкования.

Игнатий мимоходом замечает: «Уже последние времена» ( Эф 11:1). Эту мысль он не развивает: эсхатологические чаяния находятся на периферии его мысли.

Игнатий Антиохийский свидетельствует о целом ряде существенных изменений в христианских верованиях и обычаях. Прежде всего, это касается тезиса о божественности Иисуса. Однако ни из чего не видно, что эти изменения были реально продуманы, и из них были сделаны далеко идущие доктринальные выводы. Потребовалось еще лет двести, чтобы Церковь разработала четкое учение о божественности Христа и его взаимоотношениях с Богом Отцом, и согласовала его с монотеизмом, унаследованным от иудаизма. Первые серьезные шаги в данном направлении были сделаны в конце II века апологетами, философами и богословами, начиная с Юстина Мученика (около 100 – около 165 годов), о котором мы поговорим в следующей главе.

Поликарп Смирнский (около 69/70 – 155/156 годы)

Поликарп, епископ Смирнский, считается учеником пресвитера Иоанна (см. главу 5) и учителем Иринея Лионского, который был родом из Смирны. Нам известно лишь одно его послание, написанное в ответ на просьбу филиппийской церкви об имеющихся у него копиях писем Игнатия. Есть и возвышенный отчет о мученичестве самого Поликарпа. Оба этих текста мало, что добавляют к информации о развитии христианства в первой половине II века. Согласно «Мученичеству Поликарпа», к моменту кончины Поликарп служил Христу уже 86 лет. Осужденный язычниками и иудеями, он был приговорен к казни как неверующий за отказ поклясться Кесаревой Фортуной.

По мнению многих исследователей, Поликарп написал два послания: одно – вскоре после смерти Игнатия в 110 году ( Флп 9:1), другое – лет через тридцать. Впоследствии, полагают эти ученые, оба послания были соединены в единый документ, который и сохранился до наших дней.

Поликарп использовал евангелия, и в отличие от большинства других авторов своего времени, редко обращался к Еврейской Библии или апокрифам. Он осуждал еретиков, которые не исповедовали Иисуса, пришедшего «во плоти», то есть докетических гностиков, чьего вождя (Маркиона? см. главу 8) он называет «первенцем сатаны» ( Флп 7:1). В плане христологии ничего особенно нового не видно. Есть лишь обычные титулы, восходящие к Новому Завету («Спаситель», «вечный Священник», «Сын Божий»). Напротив, в «Мученичестве Поликарпа» трижды используется титул «Раб» ( pais ) (14:1, 3; 20:2), который был в ходу еще у первохристиан (см. Деяния апостолов), хорошо отражен в Дидахе и даже иногда в Первом послании Климента.

«Пастырь» Ерма (около 110 – около 140 годы)

Согласно Фрагменту Муратори, древнейшему списку новозаветных книг (конец II века), Ерм был братом папы Пия, епископа Рима, в 140–154 годах. Его книга, состоящая из пяти «Видений», двенадцати «Заповедей» и десяти «Подобий», пользовалась большой популярностью во II–III веках. Ее включали в Писание такие видные авторитеты, как Ириней и Тертуллиан. Ориген также считал ее канонической, хотя и редко читаемой за богослужением. Напротив, Фрагмент Муратори отрицал за ней канонический статус, но допускал читать в церкви.

«Пастырь» – это апокрифический апокалипсис, текст без особой глубины, но не лишенный увлекательности. Название связано с тем, что «Пастырем» был ангел, который объяснял Ерму нравственные учения (прежде всего, о покаянии). В этих учениях есть любопытная особенность: после крещения покаяние возможно лишь единожды. Согрешающий христианин имеет единственный второй шанс вернуться к Богу. Если он впадет в грех после второго прощения, это влечет за собой вечное отлучение от церкви и вечное проклятие.

Подобно большинству раннехристианских авторов, за исключением Игнатия, Ерм не прописывает четко иерархическую структуру церкви и не декларирует четко монархического епископата, но говорит о пресвитерах и епископах во множественном числе.

Мы уже знаем, что автор «Заповедей» использует нравственное учение о двух путях ( Заповеди , 2:4–6; 6:2; 8:1–2). В таком заимствовании из иудейской этики Ерм шел по следам Дидахе и Варнавы.

Стоит отметить и любопытные богословские мысли в высказывании о Воплощении Святого Духа, явно связанном с Логосом:

...

Бог поселил Дух Святой, прежде сущий, создавший всю тварь, в плоть, какую Он восхотел. И эта плоть, в которую вселился Дух Святой, хорошо послужила Духу, ходя в чистоте и святости и ничем не осквернив Духа. Посему, так как она жила непорочно и подвизалась вместе с Духом и мужественно содействовала Ему во всяком деле, то Бог принял ее в общение…

( Подобия, 6:6)

Далее Ерм сообщает, что «Дух есть Сын Божий» ( Подобия , 9:1). Такое смешение ролей Духа и Слова не оказало долговечного влияния на христианскую мысль последующих веков, и на идею воплощения Святого Духа почти ничто не намекает в трудах отцов Церкви.

Послание к Диогнету (около 150–200 годы)

Это послание содержит апологию христианства, написанную неким анонимным автором для Диогнета, языческого чиновника, о котором мы ничего не знаем. Автор противопоставляет иудаизму и язычеству христианское служение Богу, превозносит христианские добродетели и обосновывает божественное происхождение христианства, открытого людям через Сына Божьего.

Антииудейская и антиязыческая полемика

Автор явно христианин из греков: он полемизирует и с язычниками, и с иудеями. Греко-римскую религию он отметает, видя в ней почитание безжизненных статуй: каменных и медных, серебряных и золотых.

Язычники не понимают, насколько смехотворно их идолопоклонство. «Богов» из камня и глины они чтут, но не охраняют, понимая, что на них никто не позарится, а статуи серебряные и золотые, наоборот, запирают на ночь, чтобы не украли. Получается, что «боги» не могут сами о себе позаботиться.

Порицает автор и иудаизм. Иудеи исповедают единобожие, но как-то бестолково. Думают почтить Бога жертвами, хотя Богу жертвы не нужны. Забота о кашруте, субботе, обрезании, постах и новолуниях смешна. Полагать, будто Бог запрещает делать в субботу добро или тщеславиться уменьшением плоти, якобы богоугодным, – суеверная чепуха. Такая позиция автора напоминает антииудаизм Послания Варнавы.

Языкохристиане, полагает автор, ничуть не хуже своих языческих соотечественников. Они живут в тех же городах, говорят на том же языке и следуют тем же житейским обычаям. Иудеи нападают на них как на иноплеменников, и греки гонят их. Вообще мир ненавидит христиан, но христиане любят своих гонителей, и число их возрастает изо дня в день, несмотря на испытания ( К Диогнету , 5–6).

Образ Иисуса

Послание к Диогнету сообщает нечто более важное, когда речь заходит о превосходстве христианства и о характере божественного откровения в нем. Посланником был не ангел и не человек, но Демиург, небесный Художник, через которого был создан мир. Этот термин, заимствованный у Филона Александрийского и платоников, станет частью христианской богословской лексики. Сказано, что Бог

...

послал самого Художника и Создателя всего, Которым Он сотворил небеса, Которым заключил море в своих пределах, Которого тайны верно сохраняют все небесные тела, от Которого солнце получило определенные меры дневных течений своих, повелению Которого повинуется луна, освещая ночью, Которому повинуются звезды, следуя течению луны… Вот кого послал Он к людям… Он послал Его с благостью и кротостью. Он послал как царь, посылающий царя сына, послал как Бога, послал к человекам…

( К Диогнету, 7:2–4) [25]

Отождествляя «Художника» с «Рабом» ( pais; К Диогнету , 8:9; 9:1) и «Сыном Божиим» ( ho huios tou theou; К Диогнету , 9:4), автор достигает того, что философские образы обретают христианскую окраску. Даже не называя Иисуса напрямую, он развивает учение Иоаннова Пролога о Логосе через понятие «Демиург», которое сыграет во времена Никейского собора видную роль в арианских спорах. Хотя за вычетом понятия «Демиурга», данный текст не содержит ничего абсолютно нового, он очень показателен в плане того, какой была в середине II века христология в греко-римском мире.

Подытоживая учение мужей апостольских, стоит заметить следующее.

Учение о Церкви еще не закрепилось, но определенно развивалось. В частности, Игнатий Антиохийский был сторонником монархического епископата: каждая церковь – под полным контролем одного епископа, понимаемого как земной представитель Иисуса и бесспорный глава своих помощников, священников и дьяконов, и всей конгрегации верующих. Церковь все больше осознавала себя как Божье сообщество, способное дать отпор иудействующим (т. е. христианам, желавшим соблюдать Закон Моисеев), иудеям, гностикам-докетам и язычникам, которые видели в христианстве смехотворное суеверие. Черпая мужество в убежденности в собственном божественном избрании, христиане не склоняли голову перед римскими гонениями.

Особенно важно отметить особенности христологии. Во времена Первого послания Климента, «Мученичества Поликарпа» и Послания к Диогнету Иисус часто именовался «Сыном Божиим», «Первосвященником» и «Спасителем», но иногда его называли и титулом «Раб» ( pais ), унаследованным от первоначального иудеохристианства. Однако внимательное изучение источников показывает, что христология постепенно развивалась. Иисуса повышали в статусе. Из харизматического пророка, «Мессии» и «Сына Божьего» (в расплывчатом смысле) он превратился в фигуру божественную. Огромную роль здесь сыграл Игнатий Антиохийский, но соответствующие указания мы находим и во Втором послании Климента.

Некоторые традиционные титулы (например, «Сын Божий») обогащались новым содержанием. В Иисусе Бог явил себя в человеческой форме, Сын был с Отцом прежде веков, – но все-таки Иисус ниже Бога; воплощенный Христос реален, а не призрачен, как полагали докеты (Первое послание Климента, Игнатий, Поликарп). Подлинное человеческое начало Искупителя напрямую связано с кровью Христа Спасителя (Первое послание Климента) и подчеркивается в первоначальных символах веры (Игнатий).

Наконец, Послание к Диогнету – предтеча более поздних богословских спекуляций, основанных на Иоанновом Прологе, в которых откровение Слова (Логоса) понимается как действие божественного «Художника» (Демиурга), избранного орудия Божьего при сотворении мира.

Глава 8 Апологеты и богословы II века

Юстин, Мелитон, Ириней

Во второй половине II века христианское богословие развивалось весьма интенсивно. Это хорошо видно на примере трех основных христианских авторов данного периода.

•  Юстин Мученик дал богословию философскую основу и сыграл важную роль в спорах о Библии.

•  Мелитон Сардийский оставил потомству трогательную гомилию с мощной доктринальной основой, но также приправленную глубоким антииудаизмом.

•  Ириней Лионский был первым крупным библейским богословом, который в то же время прославился как знаменитый апологет ортодоксального христианства против гностицизма и иудаизма.

Все они внесли весомый вклад в развитие христологии, отодвигая образ Иисуса все дальше и дальше от истоков.

Юстин Мученик

С Юстином христианская философско-богословская рефлексия, в частности, о личности и миссии Иисуса, выходит на новый уровень. Три его сохранившихся сочинения (обе «Апологии» и знаменитый «Диалог с Трифоном иудеем») отражают христианство значительно более рациональное, чем где-либо в Новом Завете или у мужей апостольских. Первая «Апология» адресована римским властям (императору и сенату), а вторая – римскому народу. Они защищают христианство от обвинений в атеизме. «Диалог с Трифоном иудеем» представляет собой ответ на иудейскую критику и построен в форме беседы с образованным раввином, который чувствует себя как дома в стиле и методе классической риторической дискуссии.

Юстин родился около 100 года в городе Самарии, который находился неподалеку от древнего библейского города Сихема и был переименован императором Веспасианом в «Флавия Неаполь». Сам Юстин называет себя необрезанным из греков-язычников, «сыном Приска и внуком Вакхия», соотечественником самарян ( 1 Апология , 1; Диалог с Трифоном , 28:2; 120:6). [26] В молодости он решил посвятить себя философии и разобраться, существует несколько богов или только один, и отстранено божество от мира или заботится о своих созданиях ( Диалог с Трифоном , 2:4).

Сначала Юстин пошел учиться к стоику, но бросил его, когда понял, что его учитель ничего не знает о Боге, да и не хочет знать. Затем он взял в качестве наставника аристотелианца, но с грустью выяснил, что для того во главе угла стоит взимание платы с учеников. Юстин попытался примкнуть к пифагорейцам, но у них требовалось предварительное знание музыки, астрономии и геометрии, Юстин решил не отвлекаться на изучение этих предметов, а пошел к знаменитому платонику, который учил жадного до знаний ученика о бестелесном и о созерцании идей. В пылком энтузиазме юности Юстин «надеялся скоро созерцать самого Бога, ибо такова цель Платоновой философии» ( Диалог с Трифоном , 2:6). Однако его ждало разочарование. Оказалось, что все далеко не так просто. Между тем он узнал, что Платон почерпнул некоторые свои концепции (в частности, о сотворении мира) у иудейского законодателя Моисея и что греческие поэтические высказывания об Эреве (тьме подземного мира) также восходили к Моисею ( 1 Апология , 59–60).

Некий пожилой христианин, с которым Юстин случайно познакомился в одном из эфесских парков, дал совет: если есть желание узнать о Боге, изучать нужно не греческих философов, которые понятия не имеют о подобных вещах, а мудрецов гораздо более древних, а именно библейских пророков. Вдохновленные Духом Святым, эти мудрецы говорили о Боге Творце, Отце всего сущего, и о Христе, Сыне Божьем. Слова старца произвели глубокое впечатление на Юстина, и он быстро перешел в христианство, в котором его образованный ум признал единственную полезную и истинную философию ( Диалог с Трифоном , 3–8).

Иустин облачился в паллиум, одежду философов, по которому Трифон и распознал в нем философа ( Диалог с Трифоном , 1:2), и открыл школу в Риме. Самым знаменитым его учеником был ассириец Татиан, автор «Диатессарона» (гармонии четырех евангелий). Как сообщает Татиан, на Юстина донес его философский оппонент, киник Кресцент, после чего Юстина арестовал префект Рима Юний Квадрат ( Речь против эллинов , 19). После отказа принести жертву римским богам он был обвинен в атеизме, бит кнутом и обезглавлен в 165 году.

Сочинения Юстина

До нас дошли следующие сочинения Юстина.

•  «Первая апология» . Написана как прошение, «книжечка» (греч. biblidion ; лат. libellus ), императору Антонину Пию (правил в 138–161 годах), его сыну Вериссиму философу и Люцию философу.1

•  «Вторая апология». Предоставлена римскому сенату при Марке Аврелии (правил в 161–180 годах) и Люции Вере (правил в 161–169 годах).

• «Диалог с Трифоном иудеем». Судя по сведениям Евсевия ( Церковная история , 4.18.6), текст отражает эфесский диспут Юстина с группой, которую возглавлял образованный иудей Трифон,

обычно живший в Греции. (Иногда Трифона отождествляют, скорее всего, ошибочно, с таннайским рабби Тарфоном, упомянутым в Мишне.) Из случайных реплик Юстина ( 1 Апология , 31; Диалог с Трифоном , 1:3; 16:2; 108:3) можно понять, что дело было спустя некоторое время после восстания Бар Кохбы (132–135 годы), в ходе которого, – сообщает Юстин, – иудеи угрожали христианам жестоким наказанием, если те «не отрекутся от Иисуса Христа и не будут хулить его» ( 1 Апология , 31).

Все три сочинения содержат множество полезных сведений о том, как Церковь середины II века понимала себя и Иисуса.

В своих «Апологиях» Юстин замечает, что участь христиан, приговариваемых к смерти за отказ поклониться богам и императору, есть эсхатологическое повторение несправедливости, свершившейся с Сократом, которого, по наущению бесов, также казнили как атеиста ( 1 Апология , 5). Вообще аргументация «Апологий» существенно отличается от аргументации в «Диалоге». Обращаясь к язычникам, Юстин рассуждает главным образом с философских позиций, а библейский элемент сводится к тому, что автор ссылается на библейских персонажей как на авторитеты более древние, чем греческие философы. С иудеями он разговаривает совершенно иначе. (Правда, некоторые ученые считают, что «Диалог» представляет собой не антииудейскую апологию, а трактат, рассчитанный на сугубо христианскую аудиторию, причем образ Трифона – лишь литературный прием. Однако это сомнительно.) «Диалог» содержит не только философские выкладки, но и доводы, основанные на Библии. Поэтому мы рассмотрим его отдельно от «Апологий».

«Апологии»

Отправная точка философской теологии Юстина – иудеохристианское понимание (через Филона и Иоаннов Пролог) платоновской концепции Логоса (божественного Слова, творческой силы). Обращаясь к греко-римским интеллектуалам, он изображает Иисуса Христа как Логос. По его мнению, языческие философы не обладали полным учением о Логосе, доступным лишь во Христе. Их знание было лишь частичным, и под воздействием демонов они часто противоречили сами себе ( 2 Апология , 8,10).

Учение Юстина о Логосе

Работая в платоническом русле, Юстин внес два новшества в платоновское наследие.

• Юстин считал, сообразно общей своей богословской позиции, что Платон и другие греческие философы были не полностью оригинальны, но заимствовали свое понимание Логоса у Моисея и библейских пророков.

• Юстин считал, что Платон впал в троебожие, ибо запутался, не понял Библию. Скажем, когда Платон говорит, что первый Бог поместил второго (Логос) во вселенной наподобие буквы Х, он опирается на рассказ о медном змии, воздвигнутом Моисеем в виде креста в пустыне. Упоминание же о третьем у Платона восходит к рассказу о Духе, который носился над водами ( 1 Апология , 60).

Логос – очень важная тема для Юстина. Юстин ставил Логос на второе место после Отца, а Дух – на третье место ( 1 Апология , 13). Логос имеет иной статус, чем Отец, и в чем-то сопоставим с Гермесом, истолковательным Словом высшего Зевса ( 1 Апология , 21). Однако «христианский» Логос стал человеком и родился от девы ( 1 Апология , 31, 63). Эта информация основана на иудейских писаниях. Человеческое рождение Логоса предсказано в Книге Исайи («дева во чреве приимет и родит сына; Ис 7:14). Оно свершилось «Силой» и «без совокупления», как бывало у Зевса с земными женщинами ( 1 Апология , 33; относительно пророчества Исайи см. Диалог с Трифоном , 43:3; 67:1). Рожденный от Бога Отца до создания мира и впоследствии ставший человеком для погибели бесам, Логос-Христос прославился великими чудесами, которые были не результатом колдовства, а исполнением божественных пророчеств. Вечный Логос реализовался в Иисусе Христе, рожденном от девы. Он пришел исцелять больных и воскрешать мертвых. Его ненавидели, распяли и убили, но он воскрес и вознесся на небеса как Сын Божий ( 1 Апология , 13, 30, 31, 60).

Юстин приводит три аргумента в пользу того, что человек, «распятый при Понтии Пилате, бывшем правителе Иудеи, во времена Тиберия кесаря», был «Сыном Божиим» и «Спасителем».

•  Первое : римляне нанесли иудеям унизительное поражение и разорили их землю, – то была кара Божья за отвержение иудеями Иисуса.

•  Второе : успех апостольской миссии среди язычников. Ко временам Юстина число языкохристиан значительно превысило число иудеохристиан.

•  Третье : вера в богосыновство Иисуса была оправдана удивительной силой христианских харизматиков. Они изгоняли таких бесов, каких не могли изгнать другие экзорцисты (1 Апология , 13, 53, 60; 2 Апология , 6).

Крещение и Евхаристия

В «Апологиях» мало подробностей о христианской религиозной жизни. Мы читаем о крещении как «омовении в оставление грехов» и о священной трапезе как взращивании плотью и кровью Христовой. Сакраментология не носит выраженно паулинистскую окраску. Скажем, крещение не подается как символ погребения и воскресения со Христом, а Евхаристия как воспоминание о Тайной вечере.

Однако Юстин замечает мимоходом, что в митраизме есть плагиат из слов Евхаристии: «Апостолы в написанных ими сказаниях, которые называются Евангелиями, предали, что им было так заповедано… То же самое злые демоны из подражания научили делать и в таинствах Митры» ( 1 Апология , 66). Юстин пишет, что евхаристические собрания проходят по воскресеньям, что вполне уместно, ибо «это есть первый день, в который Бог… сотворил мир, и Иисус Христос… воскрес из мертвых» ( 1 Апология , 67).

«Диалог с Трифоном иудеем»

С виду учтивая научная дискуссия христианского философа и иудейского учителя, при всей вежливости, содержит немало колкостей. Юстин обвиняет иудеев в убийстве Христа и пророков и богопротивлении ( Диалог с Трифоном , 16:4). Оппонент не остается в долгу, объявляя христианское учение о Боговоплощении глупостью ( Диалог с Трифоном , 48:1). В целом, перед нами мощное интеллектуальное столкновение христианства и иудаизма, строящееся на общей почве греческого перевода Ветхого Завета.2 Хотя Юстин знает Новый Завет и упоминает о мемуарах апостолов (евангелиях) ( 1 Апология , 66), в споре с Трифоном он опирается лишь на Септуагинту. Тем не менее антииудейский настрой у него менее выражен, чем в Послании Варнавы. Как мы помним, Варнава полагал, что синайский Завет с Израилем толком и не вступил в действие, а потому не дал иудеям права называться богоизбранным народом (см. главу 6). Юстин не заходит так далеко, а его более мягкий антииудаизм напоминает позицию Первого послания Климента.

Основные темы «Диалога» – это отношения между иудаизмом и христианством и библейские доказательства богосыновства (и божественности) Иисуса. Юстин говорит о двойном отвержении. Во-первых, иудеи отвергли и убили Иисуса и его предтеч («Праведного и прежде него пророков его»). Во-вторых, они поступали так с христианами, проклинали их в синагогах и обвиняли повсюду в «безбожной ереси». С точки зрения Юстина, иудеям поделом досталось за преступления. Даже обрезание, в котором они гордо видят знак своего избрания, стало де-факто знаком их избранности для наказания , как видно из последних событий – двух неудачных восстаний против Рима ( Диалог с Трифоном , 16–17).

Контраргументы Трифона: иудеи обрели милость Божью через послушание Закону, то есть соблюдение заповедей об обрезании, субботе, праздниках и новомесячиях (столь спорных для Юстина и его единоверцев). Трифон спрашивает: как могут христиане считать себя благочестивыми, когда в целом их образ жизни не отличается от языческого? Они не соблюдают особых богоданных правил поведения и отличаются лишь надеждой на распятого человека, которого считают Христом. Однако, даже если считать, что Мессия уже родился, он не знает о своем мессианстве и не имеет духовной силы, пока его не помажет и не объявит всем вернувшийся пророк Илия. Однако Трифон полагал, что Илия еще не вернулся. Следовательно, говорит Трифон, христиане выдумали себе Мессию и «безрассудно губят свою жизнь» ( Диалог с Трифоном , 8:3).

В ответ Юстин критикует иудаизм: Закон Моисеев был послан иудеям по их жестокосердию и стал бесполезен, когда Христос дал новый закон ( Диалог с Трифоном , 11:2). Новый закон и новый договор не могут не отменять прежние соглашения. Поэтому, например «Евхаристия хлеба и чаши», угодна Богу, а приношения иудейских священников в прошлом отвергались, как о том свидетельствовали библейские пророки ( Диалог с Трифоном , 117:1). По ходу дела Юстин высказывает любопытный довод против обрезания как способа оправдания: это обряд лишь для мужчин, а значит, противоречит равенству полов! Его аргумент имеет современное звучание и, пожалуй, смутил бы нынешних противников женского рукоположения в традиционных христианских церквах.

...

И неспособность женского пола к плотскому обрезанию доказывает, что это обрезание дано, как знамение, а не как дело праведности; Бог так сотворил женщин, что и они также могут исполнять все святое и добродетельное.

( Диалог с Трифоном, 23:5)

Мессианство и божественность Иисуса

Основное расхождение между Юстином и Трифоном касалось основных положений христианства: веры в мессианство и божественность Иисуса (последняя прямо не проговаривается, но явно подразумевается). Трифону и его иудейским коллегам, тезис о том, что распятый человек был Мессией Божьим, казался бездоказательным и абсурдным.

...

Ты говоришь, что этот Христос есть Бог, сущий прежде век, потом благоволил родиться и сделаться человеком, и что Он не просто человек из человеков: это кажется мне не только странным, но и нелепым.

( Диалог с Трифоном, 48:1)

Трифон спрашивал: из чего видно, что Библия «признает другого Бога, кроме Творца всего» ( Диалог с Трифоном , 55:1)? Юстин отвечал: Писание действительно упоминает о «другом Боге», но мыслит его в ином статусе, чем Творца вселенной. Библия описывает этого «другого Бога» как ангела и Господа. Ангелом (вестником) он называется, поскольку «возвещает волю Бога Творца всем тем, кому угодно Ему открыть ее» ( Диалог с Трифоном , 56:4; 58:3). Юстин именует этого посланника «ангелом, и Богом, и Господом, и мужем», который явился в человеческом обличье Аврааму и Исааку, а согласно Книге Исход, беседовал с Моисеем в неопалимой купине ( Диалог с Трифоном , 59:1).

Этот ангел, который есть Бог, открыл себя Моисею ( Диалог с Трифоном , 60:1). Опираясь на Библию, Юстин утверждает, что «прежде всех тварей, Бог родил из Себя Самого некоторую разумную силу, которая от Духа Святого называется также Славой Господа, то Сыном, то Премудростью, то ангелом, то Богом, то Господом и Словом». Это Слово мудрости есть «Бог, рожденный от Отца всего, Слово и Премудрость, и Сила, и Слава Родившего» ( Диалог с Трифоном , 61:2). Иудейский оппонент был настроен скептически. По его мнению, когда Бог сказал: « Сотворим человека» (Быт 1:26), Он использовал обычное у людей выражение и не предполагал никакой множественности. Люди тоже могут высказываться во множественном числе (или Бог обращался к стихиям, из которых создан человек). На это у Юстина была заготовлена библейская цитата, по его мнению, доказывавшая, что Бог разговаривал не с самим собой, а с кем-то разумным. В Быт 3:22 Бог говорит: «Адам стал как один из нас ». «Нас» – значит как минимум двое. Бог обращался к своему «Порождению, которое прежде всех тварей было с Отцом». Это Порождение – вечное Слово Божье, Логос Божий, о чьем предсуществовании Библия сказала ясно ( Диалог с Трифоном , 62:4).

Читая Юстина, можно подумать, что Трифон потрясен его доводами. Тем не менее Трифон выкладывает цитату, которую считает козырной картой: «Я Господь Бог – это имя Мое, и Моей славы, и добродетелей Моих не дам другому» (Ис 42:8). Иными словами, второго Бога нет. Юстин отвечает, что более широкий контекст Ис 42:5–13 предполагает, что всетаки есть некто – некий Раб Господень – с которым Бог разделяет свою славу. И этот некто – Христос ( Диалог с Трифоном , 65:1–3).

Трифон пытается опровергнуть христианский тезис, что различные божественные имена (Ангел, Слава и т. д.) соответствуют разным существам. Для него, как и для иудаизма, это лишь разные формы или разные модальности, в которых воспринимается единый Бог.

...

Сила, которая явилась от Отца всего Моисею или Аврааму или Иакову, названа Ангелом по ее приближению к человекам, так как чрез нее возвещаются людям повеления от Отца, – Славой, так как иногда она является в необъятном видении, – то мужем и человеком, потому что по воле Отца принимает на себя такие образы, и наконец Словом, потому что приносит сообщения от Отца к людям; но эта Сила неотлучна и неотделима от Отца.

( Диалог с Трифоном, 128:1)

В свою очередь Юстин утверждает, что различные проявления Бога в библейской истории соответствуют реальному различию между Богом Отцом и Христом, который, согласно пророческим писаниям, есть «Бог, Сын Единого нерожденного и неизреченного Бога» ( Диалог с Трифоном , 126:1). Трифон со своими собратьями-иудеями ошибаются, полагая, будто единый и нерожденный Бог лично сошел из своей небесной обители и ходил из одного места в другое, встречаясь с людьми.

Неизреченный Отец и Господь всего не приходит в какое-либо место, не ходит, не спит и не встает, но пребывает в Своей стране, какая бы она ни была, ясно видит и слышит, не глазами или ушами, но неизглаголанной силой, так что Он все видит и все знает и никто из нас не скрыт от Него; Он недвижим и необъемлем каким-либо местом, ни даже целым миром, потому что Он существовал прежде, нежели сотворен мир. ( Диалог с Трифоном, 127:1)

Юстин усматривал в таких отрывках откровение Сына. Патриархи, Моисей и другие люди не могли созерцать неизреченного Господа всего, однако видели его проявления в вечном Сыне, который есть Бог, а также в ангеле/вестнике, который творил волю Божью, и в неопалимой купине, откуда звучал голос Моисею, и в человеке, рожденном от Девы (Диалог с Трифоном , 127:3). Эти проявления Силы были даны волей Божьей, причем никакого разделения в сущности Отца не возникало. Впрочем, Порождение Отца по числу есть нечто иное ( Диалог с Трифоном , 128:4). Пожалуй, здесь мы видим первую философско-богословскую попытку провести грань между тем, что более поздние богословы называли «Ликами» Божества.

Девственное рождение

Чудо девственного рождения играло огромную роль в Юстиновой христологии Логоса и вместе с тем представляло собой легкую мишень для нападок Трифона. Юстин замечает: «Никто в роде Авраама по плоти никогда не рождался и не говорили, чтобы родился от девы, кроме только нашего Христа, как это всем известно» ( Диалог с Трифоном , 43:7; 66:3; 67:1–2). На это у Трифона есть двоякий ответ. Во-первых, Исайя, на которого ссылаются христиане, говорил не о деве, а о молодой женщине ( neanis ).3 Во-вторых, пророчество Исайи относилось не к Иисусу, а к библейскому царю, современнику пророка, родившемуся в VIII веке до н. э.

...

Все пророчество относится к Езекии, на котором и совершились последующие события согласно с этим пророчеством. В мифах эллинов рассказывается, что Персей рожден от Данаи-девы после того, как называемый у них Зевсом взошел в нее в виде золота; а вам надлежало бы стыдиться говорить подобное им, и скорее должно признавать, что этот Иисус, как человек, рожден от человеков, и если можете доказать из писаний, что Он Христос, – утверждать, что он удостоился избрания во Христа за жизнь законную и совершенную: но не осмеливайтесь рассказывать такие неестественные происшествия, иначе вы, подобно грекам, будете обличены в безумстве.

( Диалог с Трифоном, 67:1–2)

Непонятно, почему Трифон не останавливается на филологическом аргументе: ведь слово «дева» ( betulah ) отсутствует в первоначальном тексте Исайи . Пророк говорит, что сына родит «молодая женщина» (‘ almah ). Юстин не знал иврита и основывался на Септуагинте, где использовано (как и в Мф 1:23) слово parthenos («дева»): « Parthenos во чреве приимет». Более того, Юстин обвинил Трифона и иудеев в подтасовке греческого перевода, который эллинизированная церковь также считала своей собственностью.

...

А вы и здесь осмеливаетесь искажать перевод, сделанный вашими старцами при Птолемее, царе Египетском, и утверждаете, что в Писании не так, как они перевели, но «вот молодая женщина будет иметь во чреве»; как будто бы великое дело было показано, если бы женщина родила от совокупления с мужем? Это и все молодые женщины делают, кроме неплодных.

( Диалог с Трифоном, 84:3)

Поскольку, как мы уже сказали, три греческих переводчика Исайи во II веке – Акила, Симмах и иудеохристианский эбионит Теодотион – правильно перевели еврейское слово ‘ almah греческим словом neanis , Трифон не действовал самочинно, да и в лингвистическом плане его тезис абсолютно обоснован. Однако Юстин избегает филологии и сосредоточивает внимание на спорной (хотя и, по-видимому, правильной) интерпретации Ис 7:14 как пророчества о рождении царя Езекии. Более ранний намек Трифона на греческую легенду о рождении Персея от Зевса и Данаи предназначен высмеять то, что он считал вопиющим легковерием со стороны христиан.

Современный наблюдатель согласится, что в этом раунде Трифон выиграл по всем показателям. Однако Юстин хотел вести дискуссию на своей почве: на греческой почве Септуагинты. Лишь в III веке в христианстве появится полемист (Ориген), способный оценить иудейский филологический подход. Юстин же считал, что Трифон и его единоверцы просто должны скорее обратиться в христианство, ибо Второе пришествие не за горами: «Короткое время остается вам для вашего обращения, и если Христос предварит вас Своим пришествием, то напрасно будете каяться, напрасно плакать, ибо Он не услышит вас» ( Диалог с Трифоном , 28:2).

Отметим, что в отличие от большинства вышерассмотренных авторов, которые выказывали частичный или даже значительный (Игнатий, Первое послание Климента) интерес к церковной организации и роли епископов и пресвитеров, Юстин лишь изредка обращается к вопросам богослужения (крещение, Евхаристия) и не выказывает увлеченности экклезиологией.

Его стихия – риторика, дискуссия, особенно о Библии (в греческом переводе).

Уже лет через сто-двести некоторые идеи Юстина стали восприниматься как необычные и даже неортодоксальные. Он возмутился бы, если бы его обвинили в многобожии, но его тексты действительно можно понять в том смысле, что Отец, Логос и Дух – в каком-то смысле – разные сущности. А в его тринитарных концепциях не просматривается соравенства между Богом Отцом и Богом Сыном.

...

Мы знаем, что он Сын самого истинного Бога, и поставляем его на втором месте , а Духа пророческого на третьем… Нас обвиняют в безумии за то, что мы после неизменного и вечного Бога и Отца всего даем второе место распятому человеку.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Бабий век» – так прозвали в России XVIII столетие, когда на русский престол взошли четыре императри...
«Не человек, а стихия», «он всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат», «его любили и...
Главная кинопремьера года! Лучший фронтовой боевик по мотивам фильма «СТАЛИНГРАД»! Советские десантн...
В основе этого романа Андреа Фациоли – детективная история, которая, однако, развертывается крайне н...
Впервые! Два бестселлера одним томом! Двойной портрет самой прекрасной и верной супружеской пары Бли...
Новая серия женской любовно-исторической фантастики! Наша современница при дворе короля Людовика XII...