Христианство. Как все начиналось Вермеш Геза

После бегства Климента из Египта (202/203 год) восемнадцатилетний Ориген возглавил школу. Помимо всего прочего, это означало преподавание философии, литературы и Библии. В Кесарии его рукоположили в пресвитеры, но епископ Дионисий Александрийский счел это незаконным: нельзя скопцу быть иереем. В итоге Оригена убрали с поста руководителя александрийской школы, но он учредил аналогичный институт в Кесарии, где провел остаток жизни. Во время гонений при Деции его подвергли пыткам, и четырьмя годами спустя он умер (254 год).

Его литературному творчеству существенно помог александрийский покровитель по имени Амвросий, глубоко признательный Оригену за то, что тот открыл ему глаза на валентинианский гностицизм. Согласно Евсевию, Амвросий за свой счет обеспечил Оригена группой помощников: «Более семи скорописцев писали под его диктовку, сменяясь по очереди через определенное время; не меньше было переписчиков и красиво писавших девушек» ( Церковная история , 6.23.2).

Ориген как библеист

В библеистике Ориген был новатором, и к почтенной Септуагинте подходил прежде всего как текстолог. Библейские познания более ранних христианских авторов (например, Юстина и Иринея) строились на старом греческом переводе Ветхого Завета. Ориген же изучил более современные греческие переводы: Акилы, Теодотиона и Симмаха. Более того, он следил за открытиями новых рукописей: в частности, отыскал свиток с греческим текстом Псалмов в правление Антония Каракаллы (212–217 годы).3 В отличие от своих предшественников, Ориген выучил иврит, а потому мог дискутировать с иудеями на равных, опираясь на библейский оригинал.

В результате своих текстологических штудий Ориген создал «Гекзаплы», шестиполосный Ветхий Завет. Первый столбец содержал еврейский текст, записанный еврейскими буквами, а второй – его же в греческой транслитерации. В других столбцах были Септуагинта (с критическими пометами) и тремя (а иногда и больше) греческими переводами. «Гекзаплы», большие отрывки из которой дошли до нас в святоотеческих цитатах, до сих пор остается важным источником в исследованиях библейского текста.4

Образ Иисуса в трактате «Против Цельса»

Литературное наследие Оригена слишком обширно, чтобы вкратце рассказать о его влиянии на христианскую мысль. Ценную информацию об иудейской и языческой полемике с христианством можно почерпнуть в трактате «Против Цельса». Он представляет собой восьмитомное опровержение книги под названием «Истинное учение» (около 180 года) египетского платоника Цельса. За перо Ориген взялся по просьбе своего покровителя, «боголюбивого» Амвросия, судя по всему, примерно в 246–248 годах, уже после смерти Цельса.

Цельс построил свою диатрибу следующим образом. Сначала он изложил антихристианские аргументы некоего иудейского учителя, а затем собственную критику Иисуса, выстроенную в платоническом ключе. Цельс ценил лишь философские доводы, уничижительно отзываясь о спорах и разногласиях между иудеями и христианами: мол, много шуму из ничего или, если пользоваться греческой метафорой, «спор о тени ослиной» ( Против Цельса , 3.1). [37] Ведь обе стороны соглашались, что Бог обещал людям Спасителя, и расходились лишь в вопросе о том, пришел Спаситель или нет.

Цельс приписывает своему иудейскому информатору неприятную и уничтожающую карикатуру на Иисуса и его учеников.5 Передергивая и злобно искажая первые главы Матфея, иудейский критик заявляет, что Иисус «ложно выдал себя за сына Девы» и потомка Давида, ибо родился от солдата Пантеры и бедной поденщицы, которую изгнал муж-плотник за измену. Ориген объявляет это чистой воды клеветой, выдуманной с целью найти альтернативное объяснение преданию о зачатии Христа от Духа Святого. Впрочем, замечает Ориген, косвенным образом такие домыслы подтверждают утверждение о том, что Иосиф не был отцом Иисуса ( Против Цельса , 1.32).

Подход Оригена к девственному зачатию Иисуса открывает новую главу в христианской апологетике. Его предшественники, Юстин и Ириней, настаивали на стопроцентной надежности перевода Ис 7:14 в Септуагинте: «Дева ( parthenos ) во чреве приимет и родит сына» (аналогично в Мф 1:23), и обвиняли иудеев в фальсификации перевода путем замены «девы» ( parthenos ) на «молодую женщину» ( neanis ). Однако Ориген в текстологии разбирался. Он понимал, что в полемике с иудеями нужно обращаться к еврейскому тексту Исайи, где нет слова betulah («дева»). Но его решение этой проблемы было весьма своеобразно: на основании Втор 22:23–24 он попытался доказать, что слово ‘ almah , которое использовал Исайя, все-таки можно понять как «дева».

...

Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с ней в городе и ляжет с ней… побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего.
( Против Цельса , 1.34)

Минус данного аргумента состоит в том, что ни один известный нам еврейский текст Второзакония не подтверждает его. Ведь здесь используется не слово ‘ almah (как у Исайи), а слово na‘arah («отроковица», «молодая женщина»). Неужели Ориген сознательно блефовал, уповая на незнание читателями иврита? Едва ли. Скорее всего, его подвела память (редкий случай!).

Однако даже если Ориген ошибся, его позиция прогрессивна: он показал, что в научном споре, особенно с иудеями, нужно пользоваться еврейским текстом Ветхого Завета. А это уже не доникейская позиция с ее верой в божественный авторитет Септуагинты, а подход нового времени с доводами, основанными на еврейском оригинале Библии.

Чуть дальше Ориген апеллирует к биологии своего времени, пытаясь доказать возможность девственного зачатия в природе. По его словам, в животном мире некоторые самки могут рожать без участия самцов, «как это говорят про коршунов (ученые), писавшие о животных» ( Против Цельса , 1.37; ср. Тертуллиан, Против валентиниан , 10). Ориген высмеивает греческие мифы о божественных зачатиях в эпоху героев (Даная родила от Зевса) и в более позднюю эпоху (Платон был зачат матерью от Аполлона) ( Против Цельса , 1.37). Он с презрением реагирует на шутку Цельса, который высказался в том духе, что боги-олимпийцы всегда предпочитали знатных красавиц и не прельстились бы Марией, женщиной бедной, скромного происхождения и не выделявшейся красотой ( Против Цельса , 1.39).

Христианское учение о божественности Иисуса также вызывало насмешки у иудейского союзника Цельса, который объяснял евангельские чудеса не небесным происхождением Иисуса, а колдовством. Иисус выучился магии в Египте, и с ее помощью убеждал доверчивых учеников, что он Бог ( Против Цельса , 1.28).

А еще будто бы Иисус вывел свою божественность из того, что во время омовения у Иоанна Крестителя на него «спустилось из воздуха что-то похожее на птицу», и он услышал, как голос с неба объявил его Сыном Божьим. Иудей настроен скептически: где очевидцы ( Против Цельса , 1.41)? Опровергая Цельса, Ориген толкует сошествие голубя как осуществление ветхозаветного пророчества («и ныне послал меня Господь Бог и Дух Его» Ис 28:16) и небесное знамение о божественном избрании Иисуса ( Против Цельса , 1.46).

Относительно апостолов Цельс говорит: «Иисус приблизил к себе каких-то десять или одиннадцать отпетых людей-мытарей и лодочников, очень дурной нравственности, и вместе с ними скитался там и сям, снискивая себе пропитание путем постыдного и настойчивого выпрашивания». Но как таким людям, не имевшим даже базового образования, удалось убедить множество людей ( Против Цельса , 1.62)? Ориген ехидно замечает, что Цельс в силах сосчитать даже до двенадцати и что при всем скептицизме к Новому Завету, он опирался на его сведения там, где ему удобно, например в вопросе об отсутствии у апостолов образования (Против Цельса , 1.68).

Цельс не комментировал подробно евангельскую историю, но упомянул о предательстве Иисуса и распятии, событиях, несовместимых, по его мнению, с божественностью. Подлинному Богу, считал он, не нужно бежать в Египет ( Против Цельса , 1.66). Он не позволил бы себя предать и не пошел бы сознательно на арест и казнь ( Против Цельса , 2.9, 31). Подлинный Бог уничтожил бы своих обвинителей и судью или исчез бы с креста ( Против Цельса , 2.35, 68). Христиане говорили, что Иисус сам предрек свои предательство, страдания и смерть, но Цельс отвечал, что эти пророчества выдуманы апостолами (2.13): будь они подлинными, Иуда не осмелился бы донести на Иисуса, а Петр – отречься от него ( Против Цельса , 2.19).

Воскресение Цельс считает недостойным веры. Оно основано на свидетельстве истерички (Мария Магдалина) и человека, обманутого колдовством Иисуса (Петр). На самом деле оба были жертвой галлюцинации ( Против Цельса , 2.55, 70). Здесь Ориген избирает легкий путь, напоминая читателям, что, согласно евангелиям, Иисуса видело множество людей. Более того, поскольку дело было днем, это явно не галлюцинации.6

Цельс же считал, что в качестве свидетелей воскресения избраны неправдоподобные кандидатуры: почему Иисус не доказал победу над смертью, явившись всему миру, посрамив и унизив своих врагов? А вместо этого получается, что он явился лишь ученикам. Свидетельство людей посторонних было бы убедительнее ( Против Цельса , 2.59–60, 70; 3.22). Это возражение Цельса осталось без ответа.

И наконец, Цельс считал, что вопреки своим утверждениям христиане придерживаются политеистической религии. Ведь, помимо единого Бога на небесах, они чтут человека, хотя и считают это сообразным с монотеизмом ( Против Цельса , 8.12). Ориген отвечает, что Бог един, но в Боге есть две «ипостаси», Отец и Сын.

Образ Иисуса

В сравнении с христологическими рассуждениями предыдущих христианских авторов трактат «Против Цельса» подчас имеет удивительно современное звучание. Этого нельзя сказать о знаменитом учебнике богословия под названием «О началах», составленном Оригеном в Александрии в 220-х годах. Этот учебник предвосхищает сложные богословские дебаты IV века.

Пролог выдержан в антигностическом ключе: Бог есть Создатель материального мира; Бог вдохновил Ветхий и Новый Заветы; Логос/Сын был предсуществующим, а его воплощение – реальным. Ориген исповедует, что Христос истинно родился, истинно пострадал, умер и воскрес.

...

Един Бог, который все сотворил и создал, и который все привел из небытия в бытие… Этот Бог, праведный и благой Отец Господа нашего Иисуса Христа, дал Закон, и Пророков, и Евангелие; Он же есть Бог и апостолов, Бог Ветхого и Нового Заветов. Потом… Сам пришедший Иисус Христос рожден от Отца прежде всякой твари.
Он служил Отцу при создании всего… но в последнее время… Он воплотился, сделавшись человеком, хотя был Богом, и, сделавшись человеком, пребыл… Богом. Он воспринял тело, подобное нашему телу… оно было рождено от Девы и Святого Духа… пострадал истинно, и этой общей смерти подвергся не призрачно, но истинно; истинно Он воскрес из мертвых, после воскресения обращался со своими учениками и вознесся. ( О началах, пролог, 4) [38]

Смешивая Библию с платонизмом, Ориген постулировал творение от вечности, ибо всемогущий и всеблагой Бог не мог существовать без того, на чем он явил бы свою благость ( О началах , 1.2, 10). Поэтому, прежде чем создать вселенную, известную человеку, Бог создал мир совершенных духов. Некоторые духи, включая предсуществующие человеческие души, отвернулись от него, и в наказание были изгнаны в материю ( О началах , 2.8–9). Следующим вечным событием было творение мира Богом через Сына/Логос. Этому Логосу было также доверено откровение всех божественных тайн. Со временем телесное воплощение наделило Логос человеческой природой в дополнение к божественной природе ( О началах , 1.2.1). В этой связи Ориген изобрел понятие «Богочеловек» ( Theanthrpos ) ( Гомилия на Иезекииля , 3.3). Не исключено, что ему же принадлежит термин «Богородица» ( Theotokos ), который станет столь важным во времена Эфесского собора 431 года в битве против Нестория, считавшего Марию матерью не Бога, но лишь человека Иисуса.

Подобно своим предшественникам, современникам и наследникам, Ориген углублялся в сложности тринитарного богословия. По его мнению, лишь Отец, источник Божественного, в полной мере может называться «Богом» ( ho Theos — с определенным артиклем!). Сын, принявший божественность от Отца, называем лишь Theos (без определенного артикля) (см. Толкование на Иоанна , 2:1–2, 12–18). Ориген считал, что Отец и Сын оба всемогущи, но Сын – следствие безграничной мощи Отца ( О началах , 1.2.10). Оба они великие, но Отец еще более велик, ибо дал часть своего величия единородному Сыну, первенцу всякой твари ( Против Цельса , 6.69).

Одним словом, Ориген, как и все его предшественники, понимал отношения между Отцом и Сыном в субординационистском ключе. Отец был первым, а Сын – «вторым Богом» ( deuteros Theos ); Сын занял более низкое почетное место, чем Владыка мира ( Против Цельса , 5.39; 6.61; 7:57). Тем не менее Отец и Сын едины в силе, хотя и различаются по ипостаси ( Против Цельса , 8.12).

...

Первоначальная благость есть, без сомнения, та, от которой родился Сын. Но Он во всем есть образ Отца, следовательно, по справедливости должен быть назван и образом благости Его.
( О началах , 1.2.13)

...

Мы, утверждающие, что даже ощутимый мир создан Творцом всего, считаем, что Сын не могущественнее Отца, но подчинен Ему. И говорим мы это, поскольку верим Сказавшему: «Отец Мой более Меня» (Ин 14:28).
( Против Цельса , 8.15)

Согласно Оригену, Святой Дух «в отношении к чести и достоинству сопричастен Отцу и Сыну», но не вполне понятно, «рожден или не рожден Святой Дух», «должно ли считать Его Сыном или нет» ( О началах , пролог, 4).

С одной стороны, между Божественными Лицами существует квазиравенство: «образ» (Сын/Логос) Божий одной величины с Богом ( Против Цельса , 6.69). С другой стороны, Ориген все-таки их ранжирует: Отец есть источник Сына и Духа. Отец творил, Сын служил, а Святой Дух, как божественный почтальон, раздавал дары ( О началах , 1.3.7). Подобно Логосу Филона Александрийского ( Кто есть наследник Божественного , 206), Христос Сын находится «посреди между природой Несозданного и природой всех созданных вещей» (Против Цельса , 3.34). Таким образом, перед нами еще догматическая неопределенность доникейской эпохи. Арий, ускоривший кристаллизацию того, что он считал ортодоксией, еще не пришел.

Говоря о вкладе Оригена в христианскую мысль, нельзя не упомянуть о его своеобразном, но достойном учении о всеобщем восстановлении (апокатастасисе). Этот термин он заимствовал из Деяний апостолов (3:21). Показателен следующий отрывок:

...

Конец или совершение мира наступит тогда, когда каждый за грехи свои по заслугам подвергнется наказаниям; причем это время, когда каждый получит должное по заслугам, знает один только Бог. Мы же думаем только, что благость Божия… всю тварь призывает к одному концу, после покорения и подчинения всех врагов.
( О началах , 1.6.1)

Учение об апокатастасисе имеет следующую основу. Во-первых, Бог благ. Во-вторых, свой эсхатологический синтез в Первом послании к Коринфянам апостол Павел завершает следующими словами: «Когда же все покорит Ему, тогда и сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем» (1 Кор 15:28).

Судя по всему, Ориген считал, что в конце концов спасутся все, даже самые нечестивые и проклятые люди, и даже бесы с сатаной. Без всеобщего спасения Бог не будет «все во всем». Адский огонь – лишь средство очищения. Как логический мыслитель, Ориген не мог примирить идею вечных мук и неугасимой геенны с бесконечной благостью любящего Бога.

Учение Оригена было столь сильным и оригинальным, что после его смерти разгорелись ожесточенные споры. Почитатели превозносили его, а критики бранили. Нападки на оригенизм (идеи, которых он действительно придерживался и которые ему ошибочно приписывались) не стихали веками. Особенно спорным был тезис о предсуществовании душ, где ясному с виду буквальному смыслу Библии Ориген предпочитал аллегорическое истолкование и тезис об отрицании вечности адских мук. Оригенизм был осужден Александрийским собором 400 года и Константинопольским собором 543 года, когда император Юстиниан издал эдикт с указанием ошибок Оригена. Тот же самый собор и Латеранский собор 649 года поставили Оригена в один ряд с такими ересиархами, как Арий Несторий и Евтихий. Величайший ум и самый творческий мыслитель древнего христианства был анафематствован посредственностями.

Глава 10 Никея

Евсевий Кесарийский, Арий, Константин

Во второй половине III века в христологических спорах существенных изменений не произошло, поэтому от Оригена (умер в 254 году) мы можем спокойно перейти к периоду перед первым основным рубежом в истории христианского богословия, Никейским собором 325 года.

В 318 году египетскую церковь сотрясли вероучительные споры. Все началось с публичного расхождения между епископом Александром Александрийским и пресвитером Арием. Речь шла о природе Христа и взаимоотношениях Христа и Бога Отца. Спор распространился с быстротой лесного пожара и доставил много хлопот грекоязычной церкви, к величайшему раздражению Константина, первого римского императора, ставшего покровителем христианства и желавшего видеть в христианстве мир.

После победы над своим соперником Максенцием в битве у Мульвийского моста (312 год) Константин положил конец гонениям на церковь. Учитывая потенциальное влияние большого количество христиан на достижение его конечной цели – гражданского мира – он стал вникать в церковные дела с намерением уладить конфликт в Египте.

Чтобы объяснить ситуацию, имеет смысл обрисовать положение дел до начала войны слов в Александрии и христологические идеи, господствовавшие в церкви в начале IV века.

Христология Евсевия Кесарийского

Показателен вероучительный подход Евсевия, епископа Кесарийского (около 260–339 годы), знаменитого историка, богослова и церковного политика. Он был последним авторитетным представителем доникейской точки зрения на взаимоотношениях Бога Отца и Бога Сына, пытаясь найти «золотую середину» между неким общим мнением, которое с предельной ясностью сформулировал пресвитер Арий, и революционно-консервативной позицией епископа Александра Александрийского с его молодым секретарем (а впоследствии преемником) св. Афанасием.1

Евсевий был большим почитателем Оригена, хотя и не во всем соглашался с его пониманием отношений между Отцом и Сыном. Подобно всем более ранним христианским авторам, он не ставил Отца и Сына на одну доску в божественной иерархии. Опираясь на Новый Завет (прежде всего, Павла и Иоанна), Евсевий соглашался именовать Сына и Слово (Логос) «Господом» и «Богом» с той оговоркой, что Сын стоит ниже Отца. В качестве иллюстрации вторичного статуса Сына и Святого Духа по отношению к Отцу он использовал образ тройных врат храма.

...

Весь храм украсил он одним великим преддверием во славу единого Царя всех Бога, а по обеим сторонам величия Отчего поместил Христа и Духа Святого.
(Евсевий, Церковная история , 10.4.5)

Первенство Отца Евсевий считал несомненным. До, во время и после Собора он избегал ключевого термина «единосущный», введенного в Никее и предполагающего соравенство Отца и Сына. С его точки зрения, Отец есть высший и нерожденный, а Сын – служитель Отца. Первоначальный христологический титул «Раб» ( pais ), использованный еще в Деяниях апостолов, снова всплывает у Евсевия ( Доказательство в пользу Евангелия , 5.11.9).

Вослед Оригену Евсевий говорит о Сыне как о «втором Боге», подчиненным Господу Богу Отцу. Логос/Сын был «Художником», орудием творения в руке Отца (ср. главу 7), или «рулевым», направляющим корабль в верности и послушании наставлениям Отца ( Доказательство в пользу Евангелия , 4.5.13).

Евсевий дистанцировался от Оригена (и предвосхитил Ария), когда приписывал возникновение Сына единому акту воли Отца, а не вечному и непрестанному порождению, присущему природе Отца. По его мнению, рождение Сына было уникальным событием, а не вечно длящимся процессом. Отсюда вытекало, что Сын не совечен Отцу. Что думать в этом смысле о Святом Духе, оставалось не вполне ясным.

Еще с новозаветных времен и в последующие два века некоторая туманность в вопросе о божественности Христа встречалась сплошь и рядом. Однако одно было ясно: Сын не наделялся одним статусом и величием с Богом Отцом (и уж тем более ими не наделялся Святой Дух). Евсевий, как и вся доникейская церковь, стоял на доникейских позициях, предполагая разницу в статусе между лицами Троицы.

После того как с Юстином, Иринеем, Климентом Александрийским и Оригеном философия вошла в христианский религиозный дискурс, вера в божественность Иисуса сталкивалась с разного рода возражениями. С точки зрения иудеев вроде Трифона и язычников вроде Цельса – оппонентов Юстина и Оригена, – «Бог Иисус», отличный от высшего Бога, несовместим с монотеизмом. По мнению докетов, гностиков и платоников вроде Маркиона и Валентина, воплощенный Бог, Бог, который также есть человек, предполагает неприемлемое и немыслимое смешение высшего Духа с ущербной и низшей материей. На последнее возражение христианские апологеты легко отвечали с помощью библейского учения о том, что единый Бог Творец создал духовный и материальный миры, а значит, материя сама по себе есть благо и не составляет препятствия для человеческого воплощения Божества.

Сложнее было с угрозой двоебожия и даже троебожия. Поскольку реальность Иисуса как рожденного, распятого, умершего, погребенного и телесно воскресшего Сына Божьего составляла неотъемлемую часть христианской религии, теория, что Христос был лишь иной манифестацией единого высшего Бога, не являлась решением проблемы и приемлемой альтернативой. Однако в этом ключе рассуждал Трифон у Юстина, и подобные воззрения бывали у некоторых раннехристианских еретиков.

• «Монархианство». Монархиане считали, что Иисус не был Богом, но получил от Бога некую божественную силу.

• «Савеллианство». (Названо по имени Савеллия, римского или ливийского богослова III века.) Савеллиане считали, что Отец, Сын и Святой Дух – три разных аспекта одного и того же Бога. Как мы уже видели, у Юстина в «Диалоге» Трифон занимает своего рода савеллианскую позицию: один и тот же Бог Израилев открылся патриархам и Моисею в разных обличьях или модусах (ангел, пламя огня и т. д.), но не в разных реальностях. (Напротив, для Юстина субъект божественного откровения, названный в Библии ангелом Господним или огнем неопалимой купины, есть Христос/Сын или Логос Божий до своего воплощения: см. главу 8.)

• «Патрипассианство». (По сути, одно из направлений савеллианства.) Патрипассиане считали, что на кресте пострадал Бог Отец.

Казалось, что от обвинения в многобожии можно уйти, лишь отрицая равенство лиц в едином Божестве.

Только Отец есть полностью Бог, а Сын – второй или более низкий Бог, и еще ниже стоит некий Дух Святой. Такая позиция предполагала градацию – Ориген называет Сына hupodeesteros , т. е. «низшим» ( Против Цельса , 8.15) – и господствовала в доникейской церкви. Ее предвосхитили уже такие мыслители Нового Завета как Павел и Иоанн (1 Кор 15:24–28; Ин 14:28).

Это общее мнение, разделявшееся в течение двух с половиной веков всеми крупнейшими богословами, было предельно ясно сформулировано Арием и его союзниками, а затем оспорено и отвергнуто меньшинством епископов при поддержке императора на Никейском соборе. Под влиянием двух авторитетных александрийцев, Александра и Афанасия, а также могущественного Константина, Первый вселенский собор положил начало новой эпохе в христианском мышлении.

Арианство

Вернемся к более осязаемым материям. Как мы уже сказали, в 318 году в Александрии, столице спекулятивного мышления в христианской церкви, начался большой церковный спор. Арий, священник ливийского происхождения, служивший в храме под названием «Бавкалис», четко сформулировал учение о Христе и его взаимоотношениях с Богом Отцом. Это учение привело в ярость епископа Александра.

От трудов Ария до наших дней сохранились лишь отрывки из писем и цитаты из поэмы «Талия». Вся информация содержится в выдержках, которые приводят Афанасий, главный враг Ария, и более поздние антиарианские историки. Судя по всему, Арий был человеком ясного ума, который взялся раз и навсегда снять неясности в богословской терминологии, касающейся Христа. Вольно или невольно он разворошил осиное гнездо.

Арий хотел, чтобы Логосу (Сыну) было отведено ясное место. Но какое? Он ставил его ниже всемогущего и предсуществующего Отца. Сын не был нерожденным. В отличие от безначального Отца, Сын имел начало. И Сын не был частью нерожденного Отца: Отец привел его из небытия в бытие ( Послание Евсевия Никомедийского ; цит. в: Епифаний, Панарион , 69.6). Возникновение и рождение Сына не проистекало из необходимости, но такова была воля Отца. До этого Сын не существовал: он произошел после Отца и, следовательно, не вечен. Утверждать, что Сын обладает одной сущностью с Отцом, значит делать его отдельной частью Бога. Но тогда получится, что Бог – сложный и делимый, чего быть не может ( Послание Александру , цит. в: Афанасий, Послание о Соборах , 16; Послание императору, цит. в: Епифаний, Панарион , 69.6).

Арий четко раскладывает все по полочкам (быть может, в теологии это не всегда стоит делать) и все проговаривает ясно. Сын есть тварь ( ktisma ), и Бог – лишь по имени (см. Афанасий, Против ариан , 1.6). В своей поэме «Талия» Арий восклицает: «Была Единица, двойственности же не было, пока не осуществилась»; Троица есть, но «славы неподобны» (цит. по: Афанасий, Послание о Соборах , 15). [39]

Епископ Александр Александрийский стоял на противоположных позициях. Бог всегда был Отцом, а Сын не тварь, которую Бог привел из небытия в бытие, но истинный Логос Божий, рожденный от вечности и подобный сущности Отца (Послание ко всем епископам; цит. в: Сократ Схоластик, Церковная история , 1.6). Александр хотел, чтобы Арий отрекся и предложил ему подписать ортодоксальную формулу, но упрямый священник отказался. Результат не заставил себя ждать. В 319 году Арию и его единомышленникам объявили анафему. Их исключили из сообщества верующих.

Однако Арий не опускал руки. Он обратился за помощью и защитой к очень влиятельным епископам: Евсевию Никомедийскому из Вифинии и Евсевию Кесарийскому из Палестины. Оба сочувствовали его идеям. Более того, оба были вхожи к императору и недолюбливали Александра Александрийского. Созванные епископские соборы – один в Никомедии, другой в Кесарии – оправдали Ария и его союзников. Неудивительно, что после этого все запуталось.

Никейский собор

Тогда вмешался Константин. Победив императора Лициния, он стал устанавливать мир на востоке своих территорий (324 год). Он написал письма Александру и Арию, а доставку их поручил епископу Осию Кордубскому, своему основному советнику в церковных вопросах, которому суждено будет сыграть важную роль в никейской драме. Император – на тот момент не только не богослов, но и даже не крещеный христианин – считал полемику пустой: мол, нашлись любители поспорить. Он решил немедленно положить конец перебранке и недвусмысленно приказал Александру и Арию найти общий язык:

...

Когда вы состязаетесь друг с другом касательно маловажных и весьма незначительных предметов , тогда самое несогласие ваших мыслей не позволяет вам управлять таким множеством народа Божьего и не только не позволяет, даже делает это противозаконным.
( Жизнь Константина, 2.71) [40]

Однако Александр и его сторонники вовсе не считали пустяком вопрос о вечном рождении Сына Божьего и не отменили отлучение Ария. В начале 325 года они созвали в Антиохии собор. На этом соборе присутствовал Осий, но ариан не позвали. Участники собора подтвердили свою позицию, а в дополнение, несколько неразумно, отлучили Евсевия Кесарийского, покровителя Ария и доверенное лицо императора. У Константина это не вызвало восторга, и он решил немедленно положить конец хаосу. Он собрал и профинансировал собор всей церкви, первый вселенский собор христианства. Сначала собор предполагали провести в Анкире (нынешняя Анкара), но потом перенесли его в Никею в Вифинии (нынешний город Низник в Турции на восточном побережье одноименного озера): так было удобнее императору и епископам, прибывающим с запада. Отлучения с Евсевия Кесарийского и Ария сняли, и оба были на соборе.

Из 1800 приглашенных епископов приехали где-то 200–300 (Евсевий называет цифру 220). Почти все они были с греческого Востока. Западная церковь послала лишь шесть представителей: помимо Осия Кордубского, епископского главы собора и главного советника Константина по христианским вопросам, – епископов Галлии, Калабрии, Паннонии и Карфагена. Римский папа Сильвестр лично не поехал, но послал двух священников. Вообще людям Запада были малоинтересны эти восточные разборки, да они их и не вполне понимали.

Император торжественно открыл Собор 20 мая 325 года речью на латинском языке, которую тут же перевели на греческий язык, и заседания продлились до июля. Записи заседаний не сохранились, но ясно, что основные дискуссии велись вокруг основного вопроса, разделявшего греческие церкви: природа и статус Сына Божьего по отношению к Богу Отцу. Судя по всему, тумана и нечеткости в определениях хватало.

Евсевий Кесарийский решил сыграть на опережение и продавить свою проарианскую линию, представив вероисповедную формулу. Ее текст сохранился в его Послании кесарийской церкви, написанной сразу после Собора. Раздел, посвященный Иисусу, недвусмысленно гласит следующее:

...

Веруем… во единого Господа Иисуса Христа, Божие Слово, Бога от Бога, Свет от Света, Жизнь от Жизни, Сына единородного, перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца рожденного, чрез которого все произошло, который воплотился ради нашего спасения и жил между человеками, пострадал и воскрес в третий день, восшел ко Отцу и придет опять в славе судить живых и мертвых.
(см. Афанасий, О никейских постановлениях ) [41]

В конце концов, александрийский дуэт, Александр и Афанасий, выдвинул замечательную антиарианскую формулу: Сын «единосущен» (омоусиос) Отцу. Ею не пользовались широко до Собора, но она и не родилась в голове Александра и Афанасия (хотя, конечно, отражала их ход мыслей). Александр говорил, что Сын присутствовал вечно: рождение Сына свершилось не в каком-то интервале времени и не из ничего, а в вечности и из собственной сущности Отца. Афанасий в свою очередь утверждал, что Христос есть «всесовершенный плод Отца, единственный Сын, неизменяемый Отчий Образ» ( Слово на язычников , 46). [42] Никто из них не считал слово «омоусиос» козырным тузом. Арий ехидно говорил, что символ веры его оппонентов есть не более чем утверждение, что Бог вечен, Сын вечен, и Сын – от самого Бога (см. Епифаний, Панарион , 69.6).

Откуда же взялось слово «омоусиос»? Со времен Адольфа фон Гарнака часто говорили, что это понятие ввел испанский епископ Осий.2 Однако это не факт. Соответствующее латинское слово consubstantialis вроде бы не отражено в сохранившихся доникейских источниках. Как мы помним, у Тертуллиана Отец, Сын и Дух «имеют единую сущность, единое положение и единое могущество, ибо Один Бог…» ( unius substantiae et unius status et unius potestatis quia unus Deus Против Праксея , 2.4). Отсюда выводят, что «омоусиос» есть unius substantiae («единая сущность»). Однако эта теория сомнительна по двум причинам. Во-первых, латинские источники данного периода обычно не переводят «омоусиос» словом consubstantialis , а дают его в латинской транслитерации. Взять, к примеру, Илария Пиктавийского: его латинский перевод Никейского символа веры содержит фразу unius substantiae cum Patre quod Graece dicunt homoousion («…единосущного Отцу, по-гречески омоусиос»). Вовторых, сомнительно, чтобы ортодоксальные епископы Никеи взяли за образец «еретика» Тертуллиана.

Более убедительно другое объяснение, на первый взгляд, неожиданное: понятие «омоусиос» привез в Никею Арий . В письме, написанном в 320 году с целью убедить Александра Александрийского снять отлучение, Арий ввел слово «омоусиос» в христологическую дискуссию с целью показать его неадекватность в вероучительном плане. Арию не нравились манихейские ассоциации данного термина. Вот релевантный отрывок:

...

Ведаем единого Бога… родившего Единородного Сына… родившего не мнимо, но действительно; собственным изволением создавшего… тварь ( ktisma ) Божию совершенную… не единосущную часть ( meros homoousion ), каково Отчее рождение, по изъяснению Манихея…
(Цит. в: Афанасий, Послание о Соборах , 16)

Сам того не желая, новаторским представлением о «единосущии» Арий предоставил оппонентам знамя, вокруг которого они могли сплотиться и провозглашать изображенный на нем девиз: Сын «единосущен» ( омоусиос ). По настоянию антиарианских епископов тезис о единосущии был вставлен в официальное вероопределение, и всем членам собора было велено подписать полный текст вероопределения вместе с четырьмя приложенными к нему анафемами, направленными против конкретных учений Ария.

Вот текст этого вероопределения. Курсивом мы выделили антиарианские места:

...

Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; – и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рожденного от Отца, т. е. из сущности Отца , Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, Отцу единосущного , через которого все произошло как на небе, так и на земле, ради нас человеков и ради нашего спасения нисшедшего и воплотившегося и вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых; —
и в Духа Святого. Говорящих же, что
[1] было время, когда не было (Сына),
[2] что Он не существовал до рождения,
[3] и произошел из несущего,
[4] или утверждающих, что Сын Божий имеет бытие от иного существа или сущности, или что Он создан, или изменяем,
таковых предает анафеме кафолическая и апостольская Церковь. [43]

Так Иисус стал считаться полностью Богом, и точки над «и» расставили…

Или нет? Формулировки вероопределения были несколько расплывчатыми, и хитрые проарианские клирики сказали «аминь», вложив в них собственное понимание. Поскольку текст одобрил сам император, отказ ставить подпись было делом опасным: диссидентам угрожало уголовное преследование.3 Поэтому иерархи, не желавшие лезть на рожон, решили подстроиться. Подписи поставили и Евсевий Никомедийский и («ради мира») Евсевий Кесарийский, хотя и были огорчены анафемами. Увильнул даже Арий, которому Константин велел быть на Соборе: подписал вероопределение, хотя и с примечаниями. Согласно Евсевию Кесарийскому, из 220 отцов Собора лишь два ливийских епископа проявили упорство. Их низложили и отправили в изгнание. Ария тоже сослали в Иллирию, судя по всему, из-за его примечаний (Созомен, Церковная история , 1.21.4–5). Однако пару лет спустя император разрешил им вернуться. Они были восстановлены в своих должностях.

Письмо Константина Арию приведено у церковного историка Сократа Схоластика ( Церковная история , 1.25).4

...

Победитель Константин, Великий, Август – Арию.
Давно уже объявлено было твоей крепости, чтобы ты прибыл в мой стан и мог насладиться лицезрением нас; но мы очень удивляемся, почему ты не сделал этого немедленно. Итак, теперь возьми общественную повозку и постарайся приехать в наш стан, чтобы, получив от нас милость и удостоившись снисхождения, тебе потом можно было возвратиться в отечество. Бог да сохранит тебя, возлюбленный.
Дано за пять дней до декабрьских календ. [44]

Арий письменно признал никейское вероопределение и вернулся в Александрию, но там его не принял Афанасий, который тем времени унаследовал епископскую должность (Сократ Схоластика, Церковная история , 1.26–27).

Казалось бы, сторонники «омоусиос» одержали победу. Однако этот христологический спор длился еще полвека. Иногда брали верх и ариане, как явствует из иронической реплики Иеронима после собора в Ариминиуме (Римини) в 359 году: «Весь мир вздохнул и с удивлением обнаружил себя арианским» ( Ingemuit totus orbis et Arianum se esse miratus est ).5

Закончился спор в 381 году, когда император Феодосий I запретил арианство. Омоусианство выиграло бой и отныне подпитывало догматическую эволюцию, начатую в Никее. На второй план отошел образ Иисуса из Назарета, бродячего проповедника, который некогда ходил по скалистым дорогам Галилеи с вестью о скором явлении дня Господня. Богословы говорили, что Иисус есть единосущный, единородный Сын Бога Отца, совечный и соравный Богу. Мысль о богочеловечестве Христа развил Эфесский собор 431 года, а Халкидонский собор 451 года осудил монофизитство и объявил, что у Христа было две природы, божественная и человеческая. Монофизиты думали иначе: божественная природа воплощенного Христа полностью поглотила человеческую. Однако, как заметил Карл Ранер, великий богослов ХХ века, криптомонофизитство всегда доминировало в христианской мысли.6 То есть на словах человеческое начало Иисуса признавалось, но де-факто он все больше воспринимался как трансцендентный Бог, а не как реальный человек из плоти и крови. Начиная с Никеи и до Реформации (да и позже) тон в христианстве задавало интеллектуальное и даже философское согласие, верность ортодоксальной догме церкви.

Вера, которой жил и которую исповедовал сам Иисус – полное предание себя Богу и постоянный поиск Царства Божьего через безграничное доверие, – отошла на второй план. Харизматическое христианство существовало большей частью на обочине, хотя время от времени всплывало (в ограниченной форме), причем не только в маргинальных течениях вроде монтанизма, милленаризма или квакерства, но и, с церковного одобрения, в народном почитании святых чудотворцев и образов Божьей Матери, а в последнее время еще и в различных направлениях пятидесятничества. Христианство, как его обычно понимают в свете его языческого наследия, сосредоточено не на подлинном экзистенциальном духовном наследии иудея Иисуса, а на приятии умом божественного Христа и тайны Троицы.

Глава 11 От харизмы к догматике: краткий обзор

Мы проследили истоки и начало христианства. Чтобы понять весть Иисуса, галилейского святого I века, пришлось начать с харизматического иудаизма от Моисея до Иисуса. Закончили же мы тем, как под бдительным оком императора Константина Иисус был торжественно объявлен вечным Сыном Божьим. Остается лишь подвести итог этому процессу и оценить его значимость.

Историю раннего христианства можно условно разделить на два периода.

• Иудейский период (30 – около 100 года). Синоптические евангелия, первые двенадцать глав Деяний, Дидахе. Провозвестие Иисуса и его учеников адресовано иудеям Галилеи, Иудеи и Самарии. Впрочем, в ряде новозаветных текстов уже заметны попытки иудейских авторов адаптировать учение к нуждам греко-римских языкохристиан.

Например, глосса в Мк 7:19 отменяет пищевые запреты. В рассказах о Страстях несколько обелен Понтий Пилат, чтобы текст легче воспринимался римскими читателями, которые часто возмущались иудеями, поднявшими антиримское восстание.

• Языкохристианский период (около 100–325 годы).

Иудейский период

Эсхатологическая религия, которая реконструируется по синоптическим евангелиям и представляет собой обновленный вариант профетического/харизматического иудаизма ветхозаветной эпохи, полностью посвящена подготовке иудейских учеников Иисуса ко входу в грядущее Царство Божье. Она теоцентрична, а не христоцентрична. В синоптических евангелиях Иисус не называет себя «Сыном Божиим» и, видимо, не в восторге, когда его называют Мессией. Ученики видят в нем человека Божьего, пророка, чудотворца и мудреца последних времен. Религия Иисуса не требует никакой интеллектуальной акробатики, – лишь полного предания себя Богу, заботливому и любящему Отцу Небесному.

Шествие Иисуса во главе своих овец к обетованному Царству было зверски прервано: Иисус был распят. Однако с его смертью на Голгофе все не закончилось. Согласно Деяниям апостолов, уже через несколько недель, на Пятидесятницу, ученики Иисуса, оправившиеся от шока, возвестили, что он был «мужем, засвидетельствованным от Бога силами и чудесами и знамениями» (Деян 2:22), то есть харизматическим пророком, но также и распятым, воскресшим и прославленным Мессией.

Единственным (или почти единственным) письменным свидетельством иудеохристианства за пределами Нового Завета является Дидахе (Учение двенадцати апостолов), уникальный памятник послеапостольского христианства, не испытавшего влияния Павла и Иоанна. Дидахе содержит ценные сведения и о первоначальной христологии. Например, Иисус не называется в нем «Сыном» или «Сыном Божиим», но лишь «Рабом» (как и в Деяниях), служителем Бога и людей. Дидахе – единственный вненовозаветный текст, по которому можно уточнить развитие христологии в языкохристианской церкви.

Формулирование новозаветных представлений об образе Иисуса началось с Павла, поначалу в рамках иудейской религии. Обращаясь к язычникам, не знающим иудаизм, Павел должен был объяснять, кто такой Иисус, причем объяснять в основном грекам из простонародья. В итоге Павлово христианство сосредоточилось на вестнике, а не на вести. На смену вдохновенной проповеди Иисуса о покаянии пришло учение, поставившее во главу угла смерть и воскресение самого Иисуса, осмысленные как искупление за грехи и источник всеобщего спасения. Апостол язычников возвел пророка и мессию синоптических евангелий и Деяний в ранг торжествующего Сына Божьего (статус, дарованный ему Богом после воскресения). Ожидалось, что Сын Божий вскоре явится и откроется как Господь живущих и воскресших мертвых. Теоцентрическую религию Иисуса Павел превратил в христоцентрическое христианство.

Еще один важный рубеж – Четвертое Евангелие. Действие в нем происходит в Галилее и Иудее, но читательская аудитория и атмосфера не иудейские, а греческие (как и в подлинных посланиях Павла). Герой Четвертого Евангелия уже не галилейский святой (как у синоптиков и в Деяниях), но небесный Спаситель, временно пребывающий на земле. Иисус есть Сын Божий не в образном смысле слова (на обычный иудейский манер), а воплощенный и вечный Логос (Слово), посланный в мир искупить не только иудеев, но и все человечество. Взяв на вооружение концепцию Логоса, развивавшуюся Платоном и Филоном, автор Иоаннова Пролога положил начало новому мистикофилософскому подходу, который наложил глубокий отпечаток на христианское богословие последующих веков. Иоанн изменил образ харизматического пророка Иисуса до неузнаваемости, вознеся его с земли на небо и из времени – в вечность. Никея была бы невозможна без греко-римского концептуального ядра Четвертого Евангелия.

Языческий период

Начало новому богословскому мышлению в языкохристианском русле положили мужи апостольские в первой половине II века. Для него характерны: формулировка христологии в неиудейских категориях, аллегорическая экзегеза Ветхого Завета (в греческом переводе), растущий богословский (не конкретно-исторический) антииудаизм. Такая аккультурация, перенос вероучения с одной культурной почвы на другую, может быть успешной, если удается не исказить первоначальные идеи. По-видимому, с языкохристианством произошло другое. Оно обрело особенности, неприемлемые для иудеохристианства и тревожные для историков.

Первый шаг был сделан в Послании Варнавы . Оно было написано для языкохристиан под влиянием идей Павла и Иоанна, но его отличает сильная антииудейская направленность. Иисус Варнавы, подобно Иисусу Четвертого Евангелия, уже не иудей. Более того, «иудеи» – его враги. Он есть земной Сын Человеческий и небесный Сын Божий, который содействовал творению мира задолго до воплощения на земле. Варнава не называет его напрямую «Богом», но явно имеет в виду, что его человеческое тело скрывало божественное начало (без такой защитной маскировки он не осуществил бы свою миссию, ибо никто не мог бы взглянуть ему в лицо и остаться в живых).

Мужи апостольские пересекли рубеж, в шаге от которого остановились Павел и Иоанн. У них хватило мужества назвать Иисуса Богом. Игнатий регулярно использовал это понятие, автор Второго послания Климента был не менее смелым, а согласно Плинию Младшему, в его время обычные христиане уже славословили Христа как Бога. Некоторые традиционные титулы («Сын Божий», «Первосвященник», «Спаситель») получили дальнейшее уточнение. Сын пребывал с Отцом еще до начала времени, и в Иисусе Бог вочеловечился. Более того, воплощенный Христос был реальным, а не призрачным (вопреки еретикам-докетам). Подлинное человечество Искупителя подчеркивается в вероисповедных формулировках Игнатия, причем под Павловым влиянием спасение напрямую увязано с кровью Христовой. Как видим, к середине II века уже активно складывалось выраженно неиудейское богословие, вдохновленное греческими идеями…

Приблизительно в то же время, под влиянием Платона, Филона Александрийского и Иоаннова Пролога, в христианстве пробивается философская струя через Послание к Диогнету . Оно приписывает откровение истины Логосу (Слову), который есть божественный «Художник» (Демиург), бывший орудием Божьим при создании мира.

На первой стадии развития языкохристианской церкви появились новые греко-римские идеи, чуждые иудаизму, но еще не продуманные серьезно и не систематизированные. Мужи апостольские считали воплощенного Христа Богом и человеком, но не пытались показать, как это может быть. Апологеты, теологи и толкователи Библии середины II – середины III веков взялись за эту задачу и подготовили почву для последующих революционных решений Никейского собора 325 года.

Христианское богословие, формально связанное с платонизмом – системой, глубоко отличающейся от неспекулятивного образа мысли Иисуса, – родилось с апологета Юстина Мученика . Профессиональный философ и специалист по греческой Библии, он имел достаточно знаний, чтобы приводить рациональные доводы в защиту христианства от римских властей и иудаизма. Основным вкладом Юстина в развитие христианской мысли было учение о Логосе, философски обоснованное и почерпнутое из Иоаннова Пролога. В результате за Иисусом окончательно закрепился божественный статус, включавший вечное предсуществование и участие в создании мира. Более того, Юстин не только возвел христианство на пьедестал единственной истинной философии, но и проложил дорогу систематическому изъяснению ветхозаветных пророчеств как сбывшихся во Христе (включая пророчество Исайи о девственном зачатии «Иммануила»). Важность харизмы, явленной в действиях христианских экзорцистов, еще подчеркивалась в середине II века.

Антигностическая полемика стала еще одной возможностью подчеркнуть человеческое начало воплощенного Христа. Философско-богословские доводы против Маркиона и Валентина приводили Юстин, Ириней, Тертуллиан и Ориген. В несколько ином стиле, трогательно-поэтическом и с типологической экзегезой Ветхого Завета, Мелитон Сардийский показал подлинную телесность Искупителя, Сына Божьего. Это предзнаменовало важные темы последующих христологических дебатов: совмещение во Христе божественного и человеческого начала, две природы Христа (божественная и человеческая), его вечность и явление в конкретный исторический момент.

В конце II века Ириней обосновал значение христологии для всех аспектов богословия. На христианскую веру глубоко повлиял его антигностический упор на ценность Ветхого Завета и «домостроительство» Божье, а также концепция «восстановления» ролей Адама и Евы в Иисусе и Марии, развившая идеи Павлова Послания к Римлянам.

Дальнейший прогресс в обосновании истинности человечества, воспринятого вечным Логосом высшего Бога, был осуществлен Юстином, Иринеем и Тертуллианом в ходе антигностической полемики. Тогда же в центр рефлексии попали основные концепции богословия IV–V веков: личность, сущность, единство, Троица. Определение христианства как совершенного гнозиса (знания), охватывающего все другие формы мудрости – тезис Климента Александрийского – стал новым способом нейтрализации гностицизма.

Зенит доникейской христианской мысли – это труды Оригена (середина III века), впитавшие достигнутое ранее философское, библейское и богословское знание. Ориген создал самую продуманную защиту Иисуса от иудейских и языческих нападок, а также существенно уточнил учение о Логосе. Творение было необходимо от вечности из-за бесконечной благости Божьей: Бог не мог выразить себя без духовных и материальных объектов, которые он мог бы любить. Поэтому Сын/ Логос, через которого Бог создал мир и который был орудием откровения, также возник от вечности. Вочеловечившись же, он открыл Отца людям, а через свои страдание, смерть и воскресение искупил людей.

Логические рассуждения, отталкивающиеся от идеи бесконечной благости Божьей, привели Оригена к идее всеобщего спасения: спасутся не только праведники, но и (после заслуженных страданий) нечестивцы и сатана. С упразднением ада Бог, любящий Отец мироздания, будет все во всем. В принципе, такая позиция соответствует духу учения Иисуса, хотя в Новом Завете есть и отрывки, предвещающие грешникам Последний суд с их погибелью. К сожалению, однако, восторжествовали сторонники вечной огненной геенны.

К началу IV века церковь, еще не вполне готовая к этому, была вынуждена определяться. Все основные мыслители соглашались, что Христос есть Сын Божий, близкий к Богу Отцу, предсуществовавший и игравший роль при создании мира. Также они соглашались, что между Отцом и Сыном нет равенства. Даже Ориген решительно называл «Богом» с определенным артиклем лишь Отца, Сына же – «Богом» без определенного артикля, «вторым Богом», стоящим ниже Владыки мира. Все христианские авторы от Павла и Иоанна до Оригена утверждали, что Отец так или иначе выше Сына. Доникейская церковь придерживалась «субординационизма» и не верила в соравенство и совечность Отца, Сына и Святого Духа.

Раннехристианскую богословскую «ортодоксию» в вопросе об отношении между Христом и Богом, восходящую к Новому Завету, предельно ясно сформулировал Арий . Арий полагал, что выше всего – вечный, нерожденный и безначальный Бог, а единородный Сын имеет начало, причем был рожден по решению Отца (не по необходимости), и до этого решения не существовал. Сын не подлинно вечен. Он Бог лишь по имени, но не вполне – в реальности.

Последующее богословие часто бывало несправедливо к Арию. Один автор называет его рассуждения «самонадеянными и путанными выкладками… безжизненной системой, полной бездуховной гордыни и упрямой неспособности любить».1 Поэтому приятно, что покойный каноник Морис Уайлз, некогда профессор богословия в Оксфордском университете, нашел мужество опубликовать статью «В защиту Ария» (1962 год), где отчасти реабилитировал презренного ересиарха.2 По мнению Уайлза, учение Ария «не отражает полноту христианской истины», но «в той или иной мере это можно сказать о любом христианском богослове, древнем или современном».

Все известные нам факты о христологии первых трех веков наводят на мысль, что на Никейском соборе взгляды Ария (с определенными оговорками) набрали бы большинство голосов. «Омоусианство» восторжествовало лишь благодаря хитрой политической игре его сторонников во главе с епископом Александром и Афанасием: им удалось привлечь на свою сторону всемогущего императора. Не без некоторых проблем, но вера в единосущие Сына с Отцом утвердилась в постникейской церкви IV века и стала считаться обязательной для христиан.

Между тем нельзя закрывать глаза на колоссальную разницу между доникейской и посленикейской христологией. До 325 года никому из крупнейших христианских мыслителей не приходила в голову идея единосущия: скорее уж, она возмутила бы. Напротив, после 325 года ересью стало считаться отрицание соравенства Отца и Сына. Вообще переворот был кардинальным. После Никейского собора принадлежность к Церкви стала определяться тем, согласен ли человек с Никейским символом веры. Интеллектуальное согласие с догматом стало важнее открытости сердца Богу, которой учил исторический Иисус.

…Мы подошли к концу нашего пути. Возможно, некоторые читатели спрашивают себя, как им быть. Пожалуй, им стоит вспомнить, что в XVI веке открытие античных корней классической цивилизации заставило христиан вернуться к Библии для оживления и очищения своей веры. Эта революция породила протестантизм, но впоследствии охватила все церкви. Судя по всему, ныне она достигла (или вот-вот достигнет) ступени, на которой прозвучит призыв к новой «реформации». Эта реформация вернется к учению и духу самого Иисуса, иудейского харизматического вестника Божьего, а не к тому обожествлению Иисуса, которое создали Павел, Иоанн и церковь.

Послесловие

И несколько мыслей напоследок. Прежде всего, провокационный вопрос: что сказал бы исторический Иисус из Назарета о Никейском соборе? В связи с этим мне вспоминается легенда, которую доносит до нас Вавилонский Талмуд ( Менахот , 29б). Согласно легенде, Моисей, взойдя на небо, услышал, как Бог хвалит мудрость будущего рабби Акивы, и попросил у Всевышнего разрешения послушать одну из лекций Акивы. Сидя в заднем ряду, он внимательно следил за красноречивыми доводами учителя и живыми вопросами слушателей, но никак не мог понять, о чем идет речь, пока Акива не сказал, что его слова истинны, ибо повторяют учение, данное Моисею на Синае («галаха ле-Моше ми-Синай»). Услышь Иисус о своем единосущии с Отцом, не удивился ли бы он, как Моисей – раввинистическому истолкованию своего Закона? Впрочем, закончить хочется на серьезной ноте. Приведу слова Гёте, которые перекликаются с позицией иудаизма, Иисуса, доникейского христианства, а также ислама.

Jesus fu..hlte rein und dachte
Nur den Einen Gott im Stillen;
Wer ihn selbst zum Gotte machte
Krnkte seinen heil’gen Willen.
Иисус чисто чувствовал и мыслил
Лишь о едином Боге в молчании.
Кто делает из него Бога,
Нарушает его святую волю.
( «Западно-восточный диван» )