Я, ангел Аврилов Константин
Тина не заметила странного поведения любимца. Прикрыв глаза, она боролась с чудовищной слабостью, придавившей свинцовой плитой, но старалась не утерять волосинку мысли, которая навязчиво тянулась среди полусонных миражей.
Вошел врач, осмотрел осциллографы и попросил сестру оставить их. Присев рядом с постелью, так чтобы наблюдать со стороны, он не потрогал лоб или пульс, как это водится у докторов, когда лекарства прописаны и остается ждать, что случится.
– Фавстина Ивановна, можете разговаривать? – спросил просто и без сюсюканья.
– Можно Тина...
– Хорошо, Тина, меня зовут Владимир Николаевич...
– Не запомню...
– Переживу. На данный момент, Тина, за вашу жизнь можно не опасаться. Потребуется время окончательно прийти в себя. Откровенно скажу: то, что разговариваем, – редкое чудо. Слишком много крови потеряли. Если бы вас нашли на пять минут позже, думаю, мы были бы бессильны. Благодарите вашего котика...
– Он ни при чем...
– Что?
– Неважно... Говорите напрямик, без дипломатии...
– Как хотите... Практика подсказывает, что в пяти из десяти случаев самоубийцы, которых спасали и вытягивали с того света, повторяли суицид. То есть ровно половина. Видимо, человек, после того как заглянул на ту сторону, должен сам принять решение: хочет жить или нет. Если нет – найдет способ покончить с собой. Тут уж ничто не удержит. Я, как врач, не имею права говорить вам это.
– Зачем говорите?
– Я почти уверен, что за последние дни вы предпринимали не одну попытку свести счеты с жизнью. Не стоит отрицать или соглашаться, меня это не касается. Я не психолог и не смогу вас утешить или отговорить. Да и вопрос денег для вас не имеет значения, можете играть в самоубийство и спасение в последний момент сколько пожелаете. Я хочу знать ваше решение прямо сейчас.
– Какое решение?
– Добивать себя будете?
Владимир Николаевич скрестил руки, наблюдая с вызывающим равнодушием.
Больная смутилась:
– А вам-то что?
– Да мне без разницы. Но могу посоветовать надежный и безболезненный способ.
Лицо Владимира Николаевича излучало непроницаемость.
– А вы точно врач?
– И очень хороший. То есть дорогой. Забочусь о своих пациентах, как могу. Итак, если желаете завершить жизнь, приходите ко мне, платите некоторую сумму, вам она вполне по силам, я выписываю таблеточки безобидные, продаются в каждой аптеке, но раскрываю маленький секрет: как принять их, чтобы уже не спасли.
Она поерзала под одеялом, капельница сковывала движения.
– Виктор...
– Владимир.
– Володя, а вы верите в ангелов?
Подумав дольше, чем требовал дурацкий вопрос, Владимир Николаевич ответил:
– Нас учили, что человек – это набор органов. Души нет и не бывает. Но я столько раз наблюдал случаи, не поддающиеся логике и законам нашей уважаемой науки, что невольно начнешь думать: а так ли все просто. Но, естественно, думал про себя.
– Так в ангелов верите?
– Я готов поверить во все, что приносит пользу мои пациентам. Почему вас это так интересует?
– Меня спас... – Тина никак не могла произнести вслух, врач терпеливо ждал, наконец, она решилась: – …ангел.
Владимир Николаевич не улыбнулся и вообще никак не показал, что больная несет ахинею. Напротив, попросил рассказать подробнее.
– Я его видела, – просто ответила Тина. – Вернее, думаю, что видела.
– Когда это произошло?
– Не знаю, у меня все спуталось, поплыло, но в какой-то момент увидела человека рядом со мной и поняла, что это – мой ангел. У него были крылья, довольно простой и милый, как Брэд Питт, совсем не похож на ангела, волосы коротко стриженные, одет в мотоциклетный костюм. Он что-то говорил мне, но я не помню. Только осталось чувство, что у меня есть ангел. Разве такое бывает? Я не сошла с ума?
– В состоянии клинической смерти люди часто видят необъяснимое, например... – Владимир Николаевич запнулся на полуслове и вдруг добавил: – Ангел хотел, чтобы вы жили. Но, думаю, на этом не стоит зацикливаться. Я хочу знать: повторять будете?
Закрыв глаза, Тина прошептала «нет».
– Ну, как знаете, – врач поднялся и уже у порога обернулся: – Если надумаете – обращайтесь. Всегда буду рад.
Выйдя за дверь и обратившись для ангела в серую тень, врач шепотом сказал Виктории Владимировне:
– Гарантировать не могу, но уверен: попыток больше не будет. Девочка пережила глубокий шок. Теперь все будет нормально. Только не доставайте заботой, пусть получает только то, что захочет сама. Поменьше любви и внимания. Им это на пользу.
Варианты показали мирное и тихое будущее, правда, только ближайшее. Организм овечки медленно отходил от потрясения, отмываясь от мертвенной черни, кое-где прятавшейся по закоулкам. Впервые ангелу было спокойно. И Тиль распушил крылья так, что почти касались стен. Был он неописуемо хорош. Жаль, в зеркало не посмотреться. Тиль уже собрался проверить: вдруг крылья позволят отражаться, но от стекла повеяло неприятным ознобом. Он присмирел и не обернулся.
Чуть приподняв веки, Тина прислушалась и тихонько, как будто саму себя, спросила:
– Ангел... ты здесь?
Изо всех сил Тиль замахал крыльями, радостным криком приветствуя овечку.
– Или тебя нет?
Ничего не увидела и не слышала. Свернув свет, Тиль присел на краешек одеяла.
– Буду думать, что ты есть. – Тина поискала взглядом сквозь него. – А то совсем тоска... Знаешь, ты очень даже ничего, такой стильный. Если, конечно, это был не глюк. Ангел, ты не глюк?
Тиль поклялся, что он не кажется, он на самом деле.
– Я очень рада, если ты есть... у меня. Это здорово. Я тут кое-что натворила... да ты, наверное, знаешь. Не сердись, так надо было. Больше не буду себя гробить, надоело...
Под такую замечательную новость ангел готов был заплясать.
– Надо же, у меня ангел... Даже поверить не могу. Я ведь совсем одна. – Овечка поморгала, будто хотела выжать слезинку. – Никого рядом нет своего, родного. Только хотят мои деньги захапать... А ты, ангел, очень симпатичный. Мне такие парни нравятся. Именно такие. В тебя можно влюбиться без памяти, честное слово. Тебе ведь не нужно мое наследство?
Теперь уже не нужно. Вот если бы раньше...
– Здорово было бы в тебя влюбиться. Выйти замуж, нарожать детей. И умереть в один день. Конечно, глупость, примитив, но почему-то этой глупости очень хочется. И женщиной хочется стать с любимым человеком. И чтобы меня полюбили не за деньги, и чтобы прощали все глупости, и чтобы оберегали, защищали и все такое. Да где же его взять. Вот если бы ты стал человеком... Ангелы могут любить?
Тиль не знал, что ответить.
– Наверное, ангелы должны любить всех, – продолжила овечка. – У вас там, в облаках, наверное, этой любви – как нефти в России. А у нас с любовью проблемы. Почти не осталось. Куда-то пропала. Вытерлась в труху от частого употребления. Секса сколько хочешь, а вот любви нет. Секс – дело хорошее, но для него любить не обязательно, руки или фаллоимитатора достаточно. Или за деньги. Кому это интересно. Лично мне – не очень. Так, возбуждает на уровне возни в спальне колледжа – не больше. Раньше, наверно, когда секс был под запретом, может, в этом и был смысл. А теперь, когда везде и все можно, – не вставляет. Какое удовольствие в том, что можно. Это ведь не любить по-настоящему. Любить по телику не научишься. Оно или есть, или секс. Лучше и то и другое вместе, но это совсем из сказок. Понимаешь, ангел?
Ангел понимал, только сказать не мог.
– Ты, наверное, любовь много раз видел... конечно, как иначе. А я вот только один раз. Настоящую любовь. Можно расскажу? Больше никому не рассказывала... У нас в колледже был дивный парк, в нем местные любили гулять. И вот как-то пошла я с учебниками, села на травку, читаю. Замечаю: по аллейке идут старичок и старушка, такие чистенькие, ухоженные. И вдруг бабушке стало плохо, схватилась за сердце, дышит еле-еле. А рядом – никого. Старичок засуетился, посадил на лавку, заставил проглотить таблетку, а у самого руки ходуном ходят. Бабушке вроде полегчало, задышала, улыбается и даже сама встает. И тут... дедуля, еще трясясь от волнения, хватает ее, обнимает и прижимает к себе, словно только что встретил после долгой разлуки. Старушка потонула в объятиях, маленькая такая, счастливая, улыбается, хоть еле дышит. А старичок целует ее, плачет, ласково приговаривает и не может отпустить, как будто готов отдать жизнь, если бы попросили, или бы умер на лавке вместе с ней. Уж не знаю, сколько они прожили, наверно и ругались, и обижались, но вот стоят посреди аллейки и счастливы, что вместе, что дышат, что держат друг друга, что любят. Как памятник настоящей любви. Такая сила в них, такая нежность, такая необходимость любить другого, беззаветность, что ли. Смотрю на них, а у меня слезы сами катятся. Ничего не могу с собой сделать... Вот это любовь. Когда неважно, сколько тебе лет, когда не можешь без другого на самом деле жить, дышать, когда прижимаешь его к себе, прячешь от невзгод, защищаешь любой ценой, себя готов отдать. Отдать ради другого... Оказывается, так бывает... Наверное, у них секс неплохой был. Только не это главное.
Нечего было сказать, да и незачем, все равно, кроме Мусика, жаловаться некому. Этот случай он видел в досье, но не придал большого значения. Упустил, прозевал, прошляпил, а еще ангел. Какой позор.
Поерзав на подушке, овечка тихо сказала:
– Прости, ангел, я устала, посплю. А ты присматривай за мной получше, а то я такая дура, выкину что-нибудь, потом жалеть буду. Предупреждай, когда меня занесет.
Прикрыв веки, задышала ровно.
Бурная радость рвалась наружу. Кутнуть бы на все штрафные. Но сначала – поблагодарить овечку. И Тиль воспользовался советом Торквемады.
Завыла сирена, зажглись тревожные лампочки, в комнату вбежали медсестра с Владимиром Николаевичем, задержавшимся в доме. Сердечный приступ, внезапно поразивший Тину, ликвидировали двумя уколами.
От стыда Тиль не знал, куда спрятаться. Казалось, даже Мусик осуждающе блестит лакированными боками. Такую глупость устроить: своими руками чуть не убить овечку. Стыд и позор. Пусть ему безжалостно отсыплют штрафных, заслужил.
Чтобы хоть как-то оправдаться, Тиль замахал крыльями, нагоняя незримую прохладу, надеялся хоть так загладить ошибку.
Постепенно суматоха улеглась. Тина погрузилась в глубокий, здоровый сон. Доктор уехал. Уставшая медсестра отпросилась выпить чаю, Виктория Владимировна отпустила ее, а сама заняла место у изголовья. Вглядываясь в спокойное лицо дочери, она словно искала какие-то одной ей известные следы или намеки. А потом, внезапно обернувшись к фотографии мужа, показала неприличный палец и одними губами послала на все лады.
Варианты прогнозировали «ясно».
Ангел с мотоциклом, стараясь не шуметь, выскользнули из спальни овечки.
XIX
На повороте Мусика занесло в воздушную яму, вихрь ниоткуда завертел волчком, разметав ориентиры, пока колесо мотоцикла не уперлось в громаду, покрытую армейским камуфляжем. Ангел-сержант лениво вскинул ладонь к козырьку:
– Как служба, кадет?
Тиль искренно обрадовался нежданной встрече. Витька, точнее – Ибли, уставился на ворот комбинезона, хмыкнул и сдержанно поздравил с обретением крыльев:
– Не знал, что ты такой ловкий, старик. – Добавил он хмуро: – Не знал.
Тилю было приятно и досадно, что бывший друг так странно воспринял его маленькую победу, словно завидует.
– Случайно, овечку надо было спасать.
– Значит, спас?
– Спас... А у тебя как дела... То есть служба?
Простой вопрос привел Витьку в странное состояние: как будто еле взнуздал вскипавшую злобу.
– Знаешь, старик, что труднее всего здесь? – сказала он, втискивая кепи под погон. – Отсутствие времени. Когда нет времени, когда его нет вообще, когда нет секунды, минуты, часа, дня, месяца, года, столетия, а только ровное «сейчас». Так хочется куда-нибудь опоздать.
– Я понимаю... – попробовал вставить Тиль.
– Ни хрена ты не понимаешь, старик. Молодой еще понимать. Молодой ангел. Я вот одно понял: сколько потрачено там впустую, сколь зря потеряно. Зря. Вот бы повторить еще раз. Хотя бы раз. Что бы отдал за это? Что?
– Не знаю. Не думал как-то... Я тут за зеркало случайно сунулся...
– Кто разрешил?
– Случайно вышло...
– Запомни, кадет: ангелу за зеркалом делать нечего! – рявкнул опытный ангел по-командному. – Нечего. А то влепят И.Н., и почесаться не успеешь.
– А что там?
– Лучше не знать. Вопрос закрыт.
Выпустив пар, Витька смягчился:
– Чего в овечку вцепился, старик? Вон сколько штрафных набрал, пожалел бы себя. Она ведь не оценит. Нет, не оценит.
– У меня одна вечность, – Тиль не понимал: шутит или всерьез прощупывает бывший друг. – Деваться некуда.
– Деваться всегда есть куда. Всегда.
– С удовольствием сел бы и ничего не делал.
– Так и не делай. – Витька хитро подмигнул. – Видел, чтобы кто-нибудь из старых ангелов напрягался? Вот именно. Они знают: бесполезно. Вот так, старик, бесполезно.
– Потому что – древо судьбы?
– Конечно. В этом вся гадость. Гадко, что штрафных не списывают, гадко, что овечки всегда выбирают наихудший вариант. Но хуже всего, что, сколько ни бейся, все равно ты – винтик большой игры. Нас засунули, как пешек на доску, и приказали ходить, как вздумается, хотя ходы заранее предусмотрены. Пешка всегда останется пешкой. Хочешь быть пешкой вечно?
Тиль промолчал, уж больно странно говорил Ибли, совсем не похоже на ангела.
– Какой смысл выбирать варианты и толкать овечку, если выбор уже сделан?
Витька смотрел в упор, словно испытывая молодого ангела каким-то особо коварным способом. Может, его Милосердный трибунал подослал? Наверняка очередное испытание.
Он не оплошал:
– А Хрустальное небо?
– Это – вещь. Только знаешь, старик, сколько ангелов достигли его? Твоя ставка?
– Тысяча?
– Ни одного. За последние тысячу четыреста тех земных лет. Ни одного.
Наверняка Витька разыгрывает, Тиль не верил свои ушам:
– Что это значит?
– Вот и я думаю: что? – Ибли нацепил кепи, подровняв козырек. – Так не пора ли, старик, изменить правила игры. Как выразился старина Гессе: «Важно играть, господин Галлер, играть как можно лучше, как можно больше и как можно сильнее!» По-моему, это про нас. Как думаешь? Взять и самому поменять игру. Вдруг веселее будет? Поразмысли на досуге. Может, заодно поймешь, кто тебя грохнул.
Витька пропал, оставив после себя зябкий ветерок смятения.
Поблизости нарисовался мрачный 898-й. Капитан скис, странным образом смахивая на мятую бумажку. Даже смокинг казался помятым, хотя выглядел идеально. Отсалютовав сокурснику, Тиль проявил вежливое любопытство:
– Какие успехи у азартной овечки? Многих под орех разделала?
Ангел в отчаянии отмахнулся:
– Подлая, мерзкая тварь.
– Бурные, однако, у вас пошли отношения.
– Еще мало! Она мадам настоятельницу совратила.
– О как!
– Отъявленная мерзавка. К тому же умна и хитра: предложила десятину с каждого карточного выигрыша. И жадная старуха поддалась. Теперь склоняет других сестер к игре, а заработки сдавать на благо монастыря. Что за ведьма? Куда смотрит инквизиция? По ней костер плачет.
– И много твоя игрунья заработала?
– В последнем турнире – миллион! Сто тысяч евро пожертвований! Настоятельница на эти деньги капитальный ремонт закатила, старая идиотка! – в полном отчаянии выкрикнул ангел и поплелся куда глаза глядят. Было не совсем ясно, от чего он больше страдает: от успехов овечки или от того, что не может приобщиться к выигрышу. Тиля одолевали смутные сомнения. Но добродить не успели. Возник 897-й. Судя по беззаботной улыбке с мотивчиком, служба ангела была слаще нектара. Он дружелюбно покрутил ладошкой:
– Поздравляю с крыльями, коллега!
Ответив благодарностью, Тиль осведомился, как поживает библиотечная овечка, может, наконец, выкинула что-нибудь особенное или скандальное.
– Все великолепно! – бывший летчик изобразил танцующего под дождем. – Тиха, мила скромна, клубника со сливками.
– И никаких пороков?
– Ну, как без этого, обязательно есть. Так, мелочь, ерунда.
– Извини за любопытство...
– Уже извинил! – Сокурсник сделал реверанс. – От коллеги не может быть секретов. Моя овечка торгует детской порнографией по Интернету с рабочего компьютера. Ловко?
Не зная, как реагировать, Тиль осторожно спросил:
– А за это штрафных не полагается?
– Еще как полагается! – обрадовался 897-й. – Уже целую гору навалили!
– И как ты?
– Великолепно! Мне... совершенно... наплевать! И на штрафных! И на овечку! И на Хрустальное небо! – пропел бывший пилот и сгинул.
Погладив Мусика, словно мотоцикл разволновался, Тиль прикинул, что тут ему делать нечего. Дурят что-то коллеги-ангелы, словно враз свихнулись. А Там – одна сумасшедшая, да и то не чужая, а его, драгоценная и единственная, в прямом смысле слова, овечка.
XX
Молодое тело впитывало силы как губка. На следующий день Тина вырвала трубки капельниц и провода кардиографов, заявив, что с нее достаточно. Отказавшись от любой помощи, выползла из кровати, черепашьим шагом добралась до ванной комнаты, встала под душ, держась за стенку, и упрямо проторчала под горячими струями. Виктория Владимировна с тетушкой, горничными и медсестрой не показывались, но изготовились за дверью спасательной командой. Тина не дала им шанса. Сама переоделась и спустилась на кухню съесть, что найдется в холодильнике.
Заехал Владимир Николаевич, но держался с пациенткой подчеркнуто холодно и равнодушно. На его вопросы Тина отвечала односложно, может, стесняясь, что сболтнула тайну постороннему. Доктор делал вид, что ему все безразлично. О чем говорил с Викторией Владимировной, Тиль не подслушивал.
Дни овечки стали пролетать незаметно. Ангел с мотоциклом несли вахту без срока. Вовсе не из усердия. Тилю было уютнее на подоконнике или краешке одеяла овечки, чем на мраморных полях Срединного неба. Ему совсем расхотелось показываться Там. Странный вопрос, заданный Витькой, тревожил, и пока ответ не нашелся, возвращаться было незачем.
Он знал всего два правила ангелов, за их нарушение, очевидно, полагалось нечто худшее, чем штрафные. Это ведь на Том свете законы соблюдают до тех пор, пока выгодно. А Здесь все должно быть молниеносно и неизбежно. Как же тогда ангел сможет поменять правила игры? Выходит, за нарушение правил не последует возмездия, быстрого и неотвратимого. Разве такое возможно? В конце концов Тиль решил отложить мутный вопрос для Сведенборга. Старик наверняка растолкует.
Кто убил Толика, он представлял отчетливо, хотя не смог додуматься о хитроумном способе ликвидации. Куда больше тревожила перспектива Хрустального неба. Если правда, что сказал Витька, значит, старания напрасны. Остается сложить крылья, наплевать на овечку и ждать неизбежного финала. А может, такой глупости от него и ждут? И Витьку специально подослали, чтобы заманить неопытного ангела в ловушку? От Милосердного трибунала жди коварства. Нет, на это его не поймают. С другом детства придется быть настороже. Да и как бросить овечку. Куда она без него – несмышленыш, хоть и задиристый.
Кое-как Тина пыталась восстановить пошатнувшийся авторитет. Вызвав мать и тетку, заявила, что если кто-нибудь станет ее жалеть или сочувствовать, будет записан в личные враги до скончания мира. Было приказано не вспоминать и даже не заикаться о происшедшем. А тем более не смотреть на бинты, которые оставались на запястьях. И хоть она пыталась раздухариться, изображая грозный вид, что-то изменилось. Раненый соколенок, спасшись из когтей коршуна, все еще пытается грозно щелкать клювом, но раздается жалобное чириканье. Погнулась невидимая пружинка, заставлявшая бояться и отступать перед худенькой девчушкой. Даже горничные заметили перемену, вернее – ощутили нюхом прислуги. Тине не хватало прежней дури переть напролом, бешеное желание делать по-своему куда-то подевалось, она замечала, что окружающие чуть по-иному слушают и смотрят на нее. Все еще властная на словах, не испытывала желания рулить и командовать, чувствуя, что присмирела. Осталось признать самой себе капитуляцию.
Распорядок жизни изменился. Тина перестала ездить по клубам и магазинам, ни с кем не общалась, проводя все время в своих комнатах. Виктория Владимировна замечала, что дочь напряженно размышляет о чем-то. Тиль знал не больше матери, наблюдал за окрепшими органами, за миром и спокойствием в вариантах, но не мог понять, отчего овечка загрустила. Пробовал махать на нее крыльями и даже разок погладил по голове – бесполезно: Тина не вылезла из раздумий.
Затворничество продолжалась с неделю и кончилось внезапно. Она вышла из спальни одетой и попросила отвезти, сама за руль еще боится. Водителю была дана команда ехать на Третьяковский проезд. Зайдя в первый бутик, в котором надеялась развеяться, потратив пару тысяч на тряпки, Тина вдруг поймала себя на том, что ей чудовищно скучно. Вокруг богатой клиентки танцевал вышколенный персонал, но жажда шмоток испарилась. Все это было не только не нужно, но омерзительно до зеленой тоски. Не примерив, Тина купила какое-то платье с туфлями, зашвырнула пакеты на сиденье и приказала отвезти в ювелирный на Петровку.
Витрины сверкали, джентльмен за прилавком стелился, подбирая и примеряя украшение, достойное такой редкой кредитной карточки. Поход к ювелирам всегда был допингом, демонстрацией безграничной силы и возможностей, волшебством обладания всякой вещью, какой возжелает. Новые кольца поднимали тонус не хуже кокса. Но кайф выдохся. Драгоценные камешки обернулись блестящими стекляшками, золото радовало не больше фольги, а вместо сладкого предвкушения – болталась сонная пустота. Не дослушав ювелира, игравшего перстеньком, который удивительно подойдет к такой изящной ручке, Тина ушла, оставив торговца в злом изумлении.
Испытанные средства развлечений кончились, не в кино же ехать. Охранник и водитель ждали волю хозяйки. Вдруг она попросила отвезти в какой-нибудь парк.
Машина подрулила к лесопосадкам имени Горького.
Снег сошел, весна трепыхалась в сырых дорожках и набухающих почках. Не зная, куда и зачем идет, овечка просто шла, пока не остановилась в большой аллее. Она оказалась там, где много лет назад Вика встретила некоего П.С. Перепонова. Было это странным капризом интуиции или слепым совпадением? Никто, даже ангел, не знал.
Устроившись на сырой скамейке, Тина поглядывала по сторонам, словно искала или ждала кого-то. Аллея была пустынна, одинокий бегун да томная парочка.
– Ангел, ты здесь? – спросила она чуть слышно.
Конечно, Тиль был рядом, за спиной. И Мусик тоже.
Подождав, как будто прислушиваясь к себе, Тина шагнула на середину аллеи и зажмурилась.
– Обними меня, ангел...
Тиль неуверенно расправил крылья: имеет на это право или нет? А поддаваться приказам овечки – это как? Да и чего вдруг такие нежности.
– Пожалуйста, крепче, ничего не чувствую.
Некто во фраке уставился, то ли завидуя крыльям, то ли мотоциклу и комбинезону. Стало неловко, чего доброго налетит орава, будут шушукаться и показывать пальцем. Все-таки на службе. Тиль сделал вид, что лениво рассматривает ветки.
Мотнув головой, будто сбрасывая промозглый озноб, Тина заторопилась к машине.
Дома уселась за компьютер, задумалась и набрала в строке поиска «Брэд Питт». Машина послушно выдала ворох портретов. Разглядывая тщательно каждый снимок, наклонив голову, как собачонка, Тина искала что-то. На одной фотографии задержалась: герой в кожаной куртке и джинсах. Снимок чем-то понравился. Распечатав, долго вглядывалась в улыбку, провела мизинцем по губам и лбу, но вдруг смяла и бросила на пол, занявшись обыском.
Сидя в сторонке, Тиль не зная, что и думать.
Комната была перерыта вверх дном. Прибежавшей горничной отдано срочное поручение: доставить бумагу для рисования и набор карандашей. Пока приказ исполнялся, овечка бродила по дому, не обращая внимания ни на мать, ни на прислугу, словно их не было. А получив альбом, заперлась и принялась за работу.
Обнаружился абрис головы, потом глаза и нос, несколькими штрихами прочертился рот, короткая стрижка выросла беглой прорисовкой. Работа шла быстро и начисто, без резинки, лишь растушевывались неточные линии.
Учитель рисования в колледже осудил бы рисунок за сырость и небрежность, но отметил схваченный характер. И хоть так мог марать уличный художник, в портрете было что-то особенное. Поразительно, что овечка запомнила его таким.
В Той жизни Толик относился щепетильно к каждой фотографии, считая, что столь важное дело нельзя доверять случайности. Мало ли где потом всплывет, в его профессии имидж – все. Как только намечался объектив фотоаппарата, взлохмачивал художественный беспорядок прически, раздвигал вырез рубахи, а взгляду придавал рассеянную задумчивость мачо, познавшего тайные закоулки бытия. Именно таким ему хотелось застрять в памяти потомков: скромным и мудрым маэстро женских сердец.
Но с листа картона смотрел взъерошенный, тревожный субъект трусливо-жуликоватого вида и близко не мудрец, деревенский простачок – в лучшем случае. Безграничные недостатки искупала улыбка: придурковатая, но искренняя. Как можно доверить такому существу опеку над овечкой? Да этому простофиле бублик нельзя доверить. Самое обидное, что вину не спихнуть на бездарность художника. Изображено уж как есть. Тиль знал и опечалился безмерно. Правильно новое тело не дали. Будь его власть – прогнал бы такого субъекта со Срединного неба взашей. Не ангел, а какой-то валенок. И куда смотрели бесчисленные женщины?
Вера Тиля в непобедимое обаяние Толика стер росчерк карандаша.
Листок был прикреплен рядом с рамкой отца. Ложась вечером спать, Тина пожелала портрету «спокойно ночи».
– И так вижу, что спокойная, – буркнул Тиль.
Необъяснимо приятно, что овечка запомнила его. Но лучше бы запомнила другим: на блестящем мотоцикле с развевающимися крыльями. Вот это был бы ангел. И Гессе не стыдно показать. А этот – какой-то охламон из уральского городка.
Утром портрет встретили «добрым утром».
За завтраком Виктория Владимировна уже знала, что в комнате дочери появилось изображение неизвестного мужчины. Долго собираясь с силами, наконец полушутливо спросила, кто это такой.
– Знакомый из колледжа, – ответила Тина, поглощая бутерброд.
– Твой парень?
– Типа того.
– Познакомишь, если приедет?
– Нет.
– Почему?
– Он давно умер, – крикнула Тина, выскочив из-за стола. Вернувшись в спальню, сорвала портрет и разодрала в мелкие клочки. Чему Тиль был исключительно рад. Пусть лучше овечка держит светлый образ в голове.
За исключением этого происшествия, для ангела началась эра благоденствия. Овечка вела почти монашеский образ жизни, редко выходя из своих комнат, еще реже выбираясь на улицу, игнорируя мать и не желая отвечать ни на какие звонки. Не пользовалась косметикой и надевала застиранные джинсы с футболкой. Небольшой запас белого порошка в укромном месте лежал нетронутым. Чем занималась Тина, было понять трудно. Плыла в потоке времени челном без весел и руля, не шевелясь и не заботясь, куда вынесет. Повязки сняли окончательно, но краснели глубокие шрамы, которые, как обещал Владимир Николаевич, останутся на добрую память.
Глядя на подопечную, Тиль окончательно обленился, перестал заглядывать в варианты, наплевал на перышко, не рискнул побывать во сне овечки и совсем не возвращался на Срединное небо. Было так хорошо и спокойно, что можно было перекантоваться так вечность-другую, а Мусику глубоко безразлично, где парковаться.
Отношения с котом испортись безвозвратно. Пушистый демонстративно покидал помещение, в котором появлялся Тиль, принципиально не шел на мирные переговоры, иногда вызывая удивление Тины резким побегом. Мотька поставил на ангеле жирный крест. Туда ему и дорога. Тиль прекрасно обходился без его общества.
Наступал май. Ангел впервые встречал смену поры года, не ощущая изменений. Это было новое и странное впечатление: видеть перемену погоды, наступление тепла и знать, что ничего не меняется, замерло в одной точке. Как-то ночью выбравшись в город, он бродил с Мусиком, надеясь поймать нечто свежее, что всегда ощущалось в весеннем духе, но все закончилось очередными завистливыми взглядами мужчин в смокингах. Развернув мотоцикл, Тиль поскорее вернулся в уютную спальню, где сладко посапывала его овечка.
Внезапно он понял, что заскучал без Тины. Наверно, привык к особому ритуалу, когда, ложась спать, овечка шептала ему «спокойной ночи», а проснувшись, поздравляла с «добрым утром». Это было глупо, но мило. Тиль и думать забыл про метод Торквемады, одного раза было достаточно, да и повода подходящего, к счастью, не возникало.
Как-то раз Виктория Владимировна осторожно завела разговор о ближайших планах дочери, что собирается делать, продолжать учебу за границей или получать высшее образование дома, как вообще думает строить будущее. Тина заявила, что планов у нее нет, делать ничего не будет и будущее ей совершенно безразлично. Проглотив, как обычно, порцию хамства, мать предложила провести лето на их вилле на Французской Ривьере, тем более что не были там с прошлого года. Сразу Тина не отказалась, обещала подумать и, потянув несколько дней, изъявила свое согласие.
Виктория Владимировна бурно занялась подготовкой поездки: от билетов и визы до сборов чемоданов. Тина демонстративно ни в чем не принимала участия, лениво наблюдая со стороны. Ангел ожидал приключение в приятном нетерпении. Любопытно пересечь немалое, по человеческим меркам, расстояние в новом качестве, неплохо размять Мусика, да и повидать солнечный Прованс. Раз у Толика не сложилось.
Рейс на Ниццу через Женеву отправлялся из Домодедова рано утром, первый раз за многие годы Тина не выпила среди ночи традиционный стакан молока. Стоя в ночнушке и зевая во весь рот, она игнорировала суету сборов, носящихся горничных и мать. Встряхнув крыльями, Тиль прыгнул на Мусика. Как настоящие мужчины, они были готовы первыми.
Аэропорт серел мрачным ангаром. У стойки регистрации вытянулась змея очереди. Погрузив багаж на тележки, Виктория Владимировна с Тиной оказались в самом хвосте.
В зоне отлета толпилось непривычно много ангелов. Тиля окунули в такое плотное внимание, что стало не по себе. Каждый проходящий считал долгом выпучить глаза на ворот комбинезона, словно модель Сикорского была величайший редкостью. Молодой ангел делал вид, что не замечает популярного интереса, и лишь нервно похлопывал Мусика.
Очередь ползла еле-еле, но Тина покорно ждала, досыпая на ходу.
Чтобы хоть как-то отвлечься от назойливых коллег, Тиль заглянул в варианты.
За стойкой появились два менеджера, очередь двинулась веселее.
Что он наделал! Как мог быть таким беспечным! Расслабился, забылся, и вот теперь может быть поздно. Ее надо остановить любой ценой.
Встав перед овечкой, ангел замахал крыльями, словно давал сигнал «стоп». Она не разлепила сонных глаз.
Надо что-то предпринять...
Ангел легонько тронул сердечко и шепнул:
– Прошу, останься!
Сонная лень спала, Тина ощутила смутное беспокойство, как будто что-то тянуло назад, домой. Еще не до конца понимая желание, она заявила матери:
– Я, наверно, не полечу.
Всегда готовая к неожиданным поворотам, Виктория Владимировна стала мягко и ласково убеждать, что отменять поездку не стоит, их ждут, и май – самое лучше время.
– Неужели ты боишься самолетов?
Ловушка сработала. Тина скривила кислую мину и осталась на месте, держась за тележку с чемоданами.
Ангел попробовал чуть сильнее.
Сердце кольнула иголочка страха, овечка поморщилась, достала из сумочки успокоительное и проглотила дозу. Она не могла позволить себе быть трусихой, быть слабой и беспомощной. И хоть поняла, что не хочет садиться на это рейс, слова Вики держали на привязи. Нет, она не боится летать. Назло ей.
Очередь стремительно таяла.
– Почему молчите?! – закричал Тиль ангелам, которые, как на зрелище, собрались поблизости. – Вы же видите, что будет! Остановите своих овечек!
Особи в смокингах весело переглянулись.
Читать бесплатно другие книги:
