Я, ангел Аврилов Константин
Необыкновенное развлечение: женщина, вывернутая наизнанку. Так беспощадно раздеть не сможет заядлый порнограф, а выпотрошить – и трупорез. Жизнь, вскрытая, как консервная банка, – такого потрясающего развлечения видеть не приходилось. Самые масштабные блокбастеры потускнели перед анатомией лет заурядной девчонки. Толик испытал глубочайшее потрясение и профессиональную зависть. Вот если бы «раньше» овладел таким фокусом... Даже страшно представить, какие бы высоты покорил. Не было бы женщины, способной устоять перед знанием сокровенных тайн. Ох, что бы наворотил! Никакой Испании с Ниццей не понадобилось. Все бы принесли на блюдечке, к ногам положили и поклонились: возьми и владей...
– Скользишь, коллега, внимательней. Вникай, – прошептал рыжий.
Толик воспользовался советом и получил откровение. Картинки над девочкой оказались одинаковы. Слишком одинаковы. Мелкие, очень мелкие и даже мельчайшие события ее биографии посвящались одному – желанию. Она постоянно чего-то хотела. Вся ее жизнь была непрекращающимся хотением: еды, сна, секса, нового платья, подарка на день рождения, побега в туалет, актера с обложки, упругих бедер, длинных ресниц, обилия денег, детей, большой груди, отпуска на Багамах с «ним» и прочей бесконечной ерунды. Жизнь ее была желанием. И ничем больше. Просто ходячий инстинкт. В этом открытии таилось что-то неприятное, мерзкое и противное, как липкая жвачка под столешницей.
– Похоже на овечку? – Рыжий ангел ехидно жмурился.
Стоит признать: кличка приходилась впору. Покорное существо, поедающее желания. И это женщина?
– Ничего не напоминает? – подзудил остриженный.
Как ни жаль, но опытный, прекрасный и побеждающий Толик мало чем отличался от половозрелой дурехи. Он тоже хотел, желал, домогался, чего только мог заграбастать – от холодного пива до Мусика. Самые отборные женщины из его коллекции попадали под черту желания. Толик сам был воплощением желания. Вот ведь до чего эволюция дошла. Опять прилипла тревожность.
Наставник подмигнул:
– Угадай, чего нет в ее досье?
Тиль попробовал, но на ум ничего стоящего не приходило.
– Да ты не напрягайся. Это же совсем просто. Что первое приходит в голову, когда смотришь на овечку, то есть женщину?
– Любовь? – брякнул Тиль.
– Молодца! – Рыжий наградил хлопком по плечу. – Понял фокус?
– Не совсем.
– Ее нет, кадет!
– Это... Она... Оно... Выглядит как-то особенно?
– Примитивно: камешек, размером с каплю, загорается рубиновым цветом, вот здесь, – ангел показал в месте, где раньше было солнечное сплетение. – Так говорят. Хотя никто не видел. Не в этом соль. А в том, что овечки только и болтают о любви, только и живут ради нее, только и занимаются ею в постелях, а на самом деле – у них пусто. Нет ничего, кроме желания. Основной инстинкт – это не любовь. У меня было три десятка овечек – все одинаковы. Ну, как тебе?
Уставившись в досье, Тиль искал: может быть, упустил, не заметил. Но ничего похожего на рубиновый камешек не попадалось. Такая милая, добрая мордашка, а на самом деле – голое желание. Как овечка на лугу. Как же так?
– Развлекся и хватит. – Рыжий щелкнул, досье вернулось в туманное облачко. – Вообще-то такие штуки делать категорически запрещено. Досье овечки перед другим ангелом закрыто. Для знаменитости сделали исключение. Не болтай, штрафных навешают.
Настала очередь лысого:
– Продолжим или сыт?
Тиль не смог отказался. Ангел 1048-й щедро позволил потрошить свою овечку, для чего потребовал внимательно рассмотреть пустоту над левым плечом женщины (ближе к тридцати, вся в кудряшках).
И Тиль сделал.
Первое мгновение ничего не изменило: она пила кофе и болтала. Но в следующее – около левого ушка возник правильный экранчик. На нем одновременно показалось три истории. В первой – зазвонил телефон, кудряшка взяла трубку, послушала и вдруг выплеснула чашку на платье подруги, после чего они расставалась врагами. В средней – опять звонил телефон, она брала мобильник, разговаривала, вдруг срывалась с места и убегала. В последней – тоже начиналось со звонка, она, извинившись, отходила в сторонку, болтала, возвращалась, встреча завершалось миром и прощальным поцелуем.
– Знаешь, что это, кадет? Это трудный хлеб ангела. Его нива и пахота. Урожай и оброк, – безволосый наслаждался глухим непониманием юнца. – Это варианты, конечно!
– Что с ними делать?
– Выбирай и предлагай. Ты же ангел. Они живут и не знают, что будущее – у них за плечом. Не знают, но боятся. Даже плюют налево, чтоб отогнать страх. Хочешь попробовать?
– Легко.
– Как думаешь, кадет, какой вариант выбрать? Какой посоветовать ей?
– Конечно, последний, там все хорошо, – уверенно ответил, будто экзамен, Тиль.
Ангелы развеселились от души, а 1047-й пожурил:
– Молодой ангел, неопытный.
– Пылкий еще, – согласился приятель.
Досада овладела Тилем:
– Ну, и как правильно?
Ангелы переглянулись, затихли.
– Кто его знает.
Зазвонил мобильник. Женщина вытащила трубку из глубин сумочки, увидела номер на экранчике и, быстро извинившись, выскользнула из-за стола. Овечка выбрала второй вариант.
Тиль еще не понял, но ощутил, что дальше должно случиться что-то неприятное. Почему же ангелы не вмешиваются? Почему следят равнодушно? Вопрос завертелся на кончике языка.
– Что ж, кадет, приятно было познакомиться.
– Прогуляйся, пока свободен. Только помалкивай о досье. А про камешек – ни звука. Считай, что тема под запретом.
Напоследок Тиль успел заметить, как вернулась кудрявая и мазанула подругу ненавидящим взглядом. Кажется, овечка еле сдерживала слезы. Но это было не его дело.
Вечер близился. Тверская бурлила котлом. На комбинезон воловьей кожи оборачивались персоны в смокингах, а женщины, вернее – овечки, слепо торопились по насущным делишкам. Смутные облачка следовали над ними, рядом увивались тени мужчин.
Забитый впечатлениями, как гусь кукурузой, Тиль оседлал Мусика.
Как-то раз попалась дурацкая передачка о паранормальном. Бородатый дядька в следах усугубленного пьянства на лице вещал о переходе в мир иной. Получалось, что душа обязана возвращаться во все места, где бывала в человечьем облике. Иначе нельзя. Порядок и все такое. Вроде бы сейчас – самое время для путешествия. Но команды не было. Никто не беспокоился, чтобы отправить Тиля по этапу. А ему вовсе не хотелось наведаться на историческую родину или заглянуть на огоньки к заброшенным клиенткам. Может, на ангелов это правило не действует.
Тиль крутанул ручку газа. Мусик не шелохнулся, но встал, где надо.
Зажженные окна дырявили громады многоэтажек. Спальный район суетился перед скорым ужином и кратким сном. Одинаковая жизнь текла в похожих домах. Толик сразу узнал нужный. Оставив Мусика у скамейки, шагнул к подъезду и отпрянул. Прямо на него уставилась кошачья морда. Приблудный был черен, подран и любознателен до крайности. Зеленые зрачки изучали ангела-кадета так, словно охранник решал: пускать незваного гостя или гнать в шею. Тиль показал «козу», ласково издав кошачий позывной. Черныш вздыбил ус, презрительно фыркнул и гордо удалился во тьму. Путь свободен.
Он знал, что способен оказаться сразу, но подробно одолел шесть этажей. Знакомая дверь на месте. Тиль позволил пройти насквозь.
В квартире, несомненно, кто-то был. Кое-где горел свет, из спальни доносились ритмичные звуки. Последний раз Толик ночевал здесь перед отлетом в Испанию. И обещал вернуться, чтобы забрать навсегда в новую, ослепительную жизнь, которую приготовит для них на Лазурном Берегу. Половину клятвы выполнил. Ну, почти выполнил.
Осталось пройти стеклянную дверь в меловых узорах.
Двуспальная кровать все так же занимала большую часть комнаты, разбросанная постель – остальное. Только простыня уцелела. Среди складок яростно билось женское тело. Ангел было решил, что Аленке плохо, может, случился приступ болезни, припадок или что-то такое, дернулся оказать первую помощь, но вовремя заметил серую тень. Контур разместился меж задранных ног и задавал нужный такт.
Визжал матрас, скрипела кровать, стонала Аленка, все глубже и настойчивей. Жизнь шла своим чередом. Початая бутылка шампанского и объедки подсказали остальное.
Ничего не почувствовал Тиль: ни досады, ни обиды, ни отчаяния. Подобного стоит ожидать, когда исчезаешь на три месяца и не даешь о себе знать. Даже ангелу-кадету ясно, что женщина ждать не будет. Потому что не может. Желания жгут.
Делать больше нечего. Надо убираться. Но Тилю захотелось опробовать навык. Сосредоточился на правом плече и увидел смутное облачко. Больше ничего. Может, потому, что плечо сильно содрогалась. Левое и вовсе сияло загорелой кожей. Но было что-то еще. Вдруг понял он, что видит тело изнутри во всех подробностях. По венам бежала кровь, сердце работало натужным мотором, печень изливала желчь, в животе разлагался ужин, большая часть откладывалась в толстой кишке, сквозь поры кожи пробивались пот и сало. Все это издавало чавкающие, шуршащие, хлюпающие, чмокающие звуки, как механический нож, разделывающий баранью тушу. Не было волнующей романтики. Организм совершал естественный процесс притирания, выполняя биологический акт. Механическое совокупление кожаных мешков с дерьмом и костями.
Омерзительное открытие.
Стоило ради этого попадать в ангелы.
В любви, которая называлась сексом, Толик знал толк. Умел доставить настоящее удовольствие, чем гордился, и уверял, что фильм «Дон Жуан де Марко» сняли про него. На работе занимался не сексом, а творчеством, всегда творчеством чувств. Каждая женщина была новым куском глины, из которого лепилась уникальная симфония поз, звуков и впечатлений. Камасутра годилась ему для детских забав. Маэстро постели и дирижер оргазмов был уверен, что лучше него это никто не делает. Во всяком случае, в границах Российской Федерации. Потому что делал от души. Толик любил секс не только за деньги, но как тонкий ценитель.
Тиль узнал изнанку.
Близость разгоряченных тел – всего лишь тошнотворное физическое упражнение. Открытие поразило настолько, что ревность отступила. Действительно, всю жизнь заниматься любимым делом, верить, что достиг совершенства в высоком искусстве, а оказывается – мял свежее мясо. И больше ничего. Вообще ничего. Сколько ни всматривайся, кстати, она уже совсем готова, нет даже намека на любовь. Очередное желание, не хуже и не лучше. Чистая физиология. Тиль был ошарашен, как чукча, игравший на скрипке, и вдруг узнавший для чего смычок.
Если бы мог – с радостью заблевал пол.
Аленка между тем никак не могла дожать. Тень мучилась.
– Новичок или соскучился?
В кресле устроилось статное тело в смокинге, над которым торчала добродушная, хоть и помятая, физиономия. Сквозь смокинг просвечивала стопка белья любовников.
– Знакомые лица! – обрадовался ангел. – Давненько не видел. Ты стал знаменитостью. А меня 33-32 зовут. Привет, коллега!
От дурацкого вопроса Тиль удержался. Ну, конечно, этот знает его по досье своей подопечной. Кого же еще. Значит, у Аленки есть ангел. Получается, близкий друг. Одну телку делили. То есть овечку.
– Советовал ей, дуре, чтобы с тобой завязывала, так не слушала. Теперь будет расхлебывать, – беззлобно сообщил ангел.
– Он кто?
– Обычный проходимец. Как ты. Только без обид, ладно, ангел-кадет?
Тиль и не думал начинать войну. Ему требовалась помощь:
– Покажите ее досье. Пожалуйста...
Девчонка разразилась продолжительным воплем. Дошла, значит.
Ангел 33-32 даже подскочил в кресле:
– Ты что! Это запрещено! Да за это такие штрафные начислят!
Молодой ангел был настойчив. Просил, уговаривал, взывал и даже упрашивал. И пересилил. Видимо, 33-32 по натуре был добряк.
Аленка как раз успокоилась.
Ангел щелкнул, облачко навело резкость. Тиль углубился. Среди всего хлама желаний, что накопила его, нет, уж не его, девица, искал одну лишь маленькую подробность, пустяк, но важный для него, особенно сейчас. Аленка так часто говорила, что «это» у нее возникло впервые с ним, только с ним, и она этим страшно дорожит. Тиль просматривал карточки, перебирал и рылся, видел себя с ней, нет, не себя – Толика, просмотрел дни и ночи, каждую минуту, и даже три последних месяца. Но все было впустую. Рубинового камешка не было. Даже намека. Даже следа. Даже крохотной искорки. Слова Аленки были выхлопом легких, не лучше извержения газов. Досье не врет. Желание – не любовь.
Облачко погасло.
Зарабатывая на женщинах, Толик тайно верил, что когда-нибудь откроет самое чистое и святое в той единственной, ради которой стоит жить. Он не знал про рубиновый камешек, видный ангелам, но смутно догадывался о чем-то подобном. Ему даже казалось, что это возникло у них с Аленкой. Ну, почти возникло. А на самом деле? Пустота желаний. Слова только. Шептала Аленка, не веря и не чувствуя ничего. Наверное, Толик был слеп, как безнадежный самец-романтик. Удовольствие вышло слишком дорогим.
Аленка сыто разметалась по сырой простыне. Вспотела, бедная.
33-32-й сочувственно улыбнулся:
– Тебе уже говорили, что быть ангелом – не самое приятное?
Согласился Тиль молча.
– Значит, еще ничего не знаешь, коллега. Дальше будет интересней.
– Это радует.
– Не расстраивайся. Не принимай близко. Будь равнодушен. Они всего лишь овечки. Не лучше и не хуже. Они такие, какие есть. Ангелу требуется нечто большее, чем терпение. Но главный приз того стоит.
Показалось, что ему хотят подсказать нечто очень важное:
– Какой приз?
– Извини, коллега, это – сам. – Ангел 33-32 беспомощно развел руками.
Крыльев и у него не было. Это точно.
– Трудно присматривать за этим месивом? – для чего-то спросил Тиль.
– Нормально. Главное – не задумываться.
Аленка встала, покачивая бедрами, и отправилась в душ. На сбитых простынях распласталась уставшая тень.
– Тебе понравилось, крошка? – прохрипел запыхавшийся.
Она проурчала неопределенно. Тень одобрительно хрюкнула. Доволен собой, подлец. А по меркам Толика – выступил не лучше жалкого любителя.
Помахав рукой доброму ангелу, Тиль ушел в стену.
Мусик покорно ждал. Поблизости терся черный котяра, подозрительно обнюхивая колеса. Шерсть на загривке топорщилась, кот был крайне недоволен.
Помоечный гуляка огреб смачного пинка. Так расстроился ангел-кадет.
VII
В то утро Вика проснулась рано. Дом еще спал, за окном расплывались свинцовые московские сумерки. Иван Дмитриевич, напомнив, что время истекает, как обычно, ушел из спальни засветло. От чего проснулась, Вика и сама не поняла, то ли снилось что-то, то ли ангел шепнул, да только не расслышала. С некоторых пор у нее вошло в привычку чутко прислушиваться к себе, словно настройщик – к пианино, стараясь уловить малейшие движения внутренних соков и вибрацию тайных струн души. Лежа под одеялом, она пытливо искала в себе нечто, что могло бы стать долгожданным знаком. Было ли это тайной женской магией, шаманством, сумасшествием или наивной попыткой стать самой себе экстрасенсом, Викуся не задумывалась, а предавалась странному занятию с завидным упрямством. Поначалу упражнения проходили в предвкушении сладкой радости, но в последние дни – мучительным ожиданием. Она дослушивалась до того, что пульс стучал в голове, живот распирало мелкими коликами, и сеанс самогипноза заканчивался стремительной ретирадой в туалет.
Так было до сего часа. Проведя внутренний осмотр, Вика привычно нацелилась не белую дверь, как вдруг где-то в сокровенной глубине возникла искорка, тихая нотка, как удар капельки в тишине. Это было так неожиданно, что Вика не поняла, что это было. На всякий случай аккуратно легла на спину, расслабилась, как могла, и стала ждать, стараясь не волноваться, не думать ни о чем, а просто ждать. Время застыло и растворилось, организм неторопливо копошился по внутренним делам, и не было в нем ничего, что бы стоило радости. Досадуя на пустые надежды и зло бросив одеяло, Вика вскочила с постели, как вдруг это повторилось. И опять прозевала. Надеяться и верить, тратя душевные силы, было легкомысленно, а потому отправилась к упаковке с тестами.
За завтраком Иван Дмитриевич был хмур до чрезвычайности, особенно раздражаясь опозданием жены. Не потому, чтобы любил вкушать яичницу в семейном кругу, а чтобы учинить строгий спрос безмозглой девице, не понимающей, с кем вздумала шутить. Тревога Ивана Дмитриевича возрастала оттого, что в этот раз трудновато спихнуть отсутствие ребенка на скрытых врагов, жену-то выбрал сам. И если опять ничего не получится, значит... Прогнозировать дальше он категорически отказывался. Здоров как бык, вся вина на женщине, хлипкие они, молодые, какие-то.
Вика юркнула за стол и одарила мужа невинной улыбкой. Иван Дмитриевич хмуро спросил, когда собирается беременеть, все сроки и месячные давно прошли, что она себе думает. Молодая супруга намазала хлебец джемом и равнодушно сообщила, что уже.
Долгожданная весть оказалась настолько неожиданной, что Иван Дмитриевич тупо переспросил. С победной улыбочкой ему объявили: положительный результат, две полоски и все такое.
Не услышал фанфар Иван Дмитриевич, и солнце не повернуло обратно. Великую новость принял спокойно, как известия о кончинах партнеров. Проект с этой девочкой становился перспективным. И главное: он был прав, как всегда, когда сваливал предыдущие поражения на козни врагов. Стоило взяться самому, и пожалуйста – результат.
Не имея привычки брать что-то на веру, Иван Дмитриевич подверг Викино тело тщательной проверке. Супруга была отправлена в лучшую клинику, где ее исследовали всеми возможными способами. Вердикт врачей был однозначен: получилось.
Новость имела несколько последствий. Меньше всего изменилась жизнь Ивана Дмитриевича. Будущий папаша даже не надрался на радости, потому что было не с кем, а в одиночку поглощать виски пятидесятилетней выдержки было скучно. Зато Вике известие принесло немаленькое брильянтовое колечко, новую золотую карточку и право обустраивать жизнь на ближайшие месяцы в доме, как будет удобно ей, чтобы ребенок уже в утробе не знал ни в чем недостатка. А вот домашний персонал известие повергло в уныние. Если не сказать – удивление. Скорее всего они догадывались об истинных возможностях своего хозяина. Так что появление будущего наследника выглядело для окружения если не чудом, то аферой. Между обслугой и Викой стена отчуждения стремительно выросла и окрепла. Будущую мать награждали холодным исполнением обязанностей и натянутой вежливостью.
Вика не осталась в долгу и оттянулась от души, потребовала убрать всех, кто посмел бросить косой взгляд, и набрала новеньких, кто устраивал. А заодно выписала из глухомани двоюродную тетку, которая в ней души не чаяла, чтобы потом заняла вакантное место няньки. Иван Дмитриевич беспрекословно соглашался, что в истории было впервые. Он даже не оспорил пресечение сношения с женой, чтобы лишний раз оберечь плод, и более того, стал испытывать нечто вроде привязанности к матери своего ребенка, выжав максимум чувств из стальных перегородок характера.
В наглом блаженстве Вика купалась два месяца, пока Иван Дмитриевич не захотел узнать пол будущего наследника. И сколько она ни клялась, что будет мальчик, что в этом уверена, и все женские приметы на то указывают, и вообще светить плод ультразвуком вредно, муж остался непреклонен. Пришлось подчиниться. И опять ангел, кто бы еще другой, помог ей выторговать такое условие, что она все сделает самостоятельно.
Как только снимок с черно-белыми пятнами, в которых с трудом угадывался силуэт будущего человечка, вылез из принтера, сердечко нехорошо сжалось. А радостная врачиха сообщила, что плод развивается совершенно нормально, лежит, как по учебнику, так что девочка родится здоровенькой.
Разверзлись небеса, случилось самое страшное, к чему она была не готова. Вот теперь деваться некуда. Иван Дмитриевич даже мысли не допускает, что может родиться не мальчик. Устроить выкидыш – подписать себе приговор. Такого он точно не простит. Выкрутиться в этот раз, пожалуй, будет невозможно. У нее семь месяцев, чтобы найти выход. И для начала обратилась к докторше с необычной просьбой: стереть из компьютера картинку и выдать снимок с каким-нибудь мальчиком похожего срока.
Опытная диагност повидала всякого, но чтобы мамаша свихнулась после зрелища будущего дитя – с таким иметь дела не приходилось. Врач предложила помощь хорошего психолога, недешевого, но эффективного, который поможет пережить сумасшествие беременности. Вике не осталось ничего другого, как применить верное оружие: честность и деньги. Она сообщила, что рождение девочки для нее – гибель. Чтобы подготовить мужа, нужно время. За что предлагается круглая сумма.
Получив кусок термобумаги с отпечатанным дитятей, Иван Дмитриевич долго вертел его так и эдак, вглядываясь в зачатки половых признаков, и остался совершенно доволен. Вика получила маленькую передышку. Но правду не рискнула сказать даже любящей тетке. На всякий случай.
Время летело. Внешне она вела жизнь самой обычной беременной женщины: ела что и сколько хотела, спала до отвала, таскалась на полезные физкультуры, капризничала, гуляла и подолгу смотрела телевизор. Но в отличие от других не то что не ожидала приближение родов с радостной тревогой, но мучилась приближением неизбежного с паникой и ненавистью. Придумать выход не удалось, оставалась последняя надежда, что ангел ее, в которого истово поверила, что-нибудь соорудит и все кончится хорошо. Как – не понятно, но хорошо. На том и успокоилась.
В один теплый вечерок, когда Иван Дмитриевич укатил в краткую командировку, а возможно, отправился к шлюхам проветриться, раздался звонок, и в запинающемся, хмыкающем голоске на том конце связи Вика узнала П.С. Перепонова. Ее герой попросил о встрече и наотрез отказался пояснить, откуда узнал номер. Хотя Вика без сомнения догадалась: кто-то из своих метко отомстил. Ничуть не сомневаясь, зачем объявился тип, она запаслась наличными и отправилась на встречу, отказавшись от сопутствия тетки.
Место было назначено там же, в парке Горького.
П.С. Перепонов нервничал, что выражалось резкими подергиваниями головы и суетливой мельтешней рук. Даже издали казался потасканным, как всякий неудачник, пытающийся гордо держаться. Попросив ангела не оставить ее в тяжкий час, Вика шагнула навстречу.
Заготовленная улыбка П.С. Перепонова скисла, как только рассмотрел выпиравший животик. Однако актерский талант, хоть и примитивный, выручил. Звезда массовки принялся изливать поток жалоб, обид и сожалений, что был так счастлив и хотел разделить это счастье с ней, а она так некрасиво поступила с ним, и он все время мучился и страдал, пытался найти ее, а она совершенно забыла про их любовь с первого взгляда, и тому подобное. Вика терпеливо слушала причитания, при этом убеждаясь: как мало похожи внутренне наружно схожие мужчины. И спросила только одно: каким образом был найден ее телефон.
П.С. Перепонов попытался разыграть трагическую сценку оскорбленной невинности, даже исторг причитание, но Вика помахала перед носом опешившего любовника тонкой пачкой долларов и потребовала правду. Актеришка для приличия отнекивался, но как только пачка вернулась в сумочку, стал покладист. Его нашел человек, назвавшийся частным детективом, по описанию походивший на уволенного охранника, и предложил за небольшую плату телефон пропавшей возлюбленной.
Рассчитавшись, Вика попросила забыть ее номер, если не хочет больших неприятностей, и вообще забыть, что они когда-либо встречались. П.С. Перепонов послушно кивал, но поинтересовался, на каком она сроке. Вика отрезала: этот ребенок к нему не имеет никакого отношения. П.С. Перепонов расставался с печальной слезой в голосе, хотя скрылся торопливо, словно спешил потратить свалившееся богатство. Но Вика чувствовала, что так просто история не кончится. Разумно рассудив, что узнать об актеришке можно было, только следя за ней, немедленно пришла к горькому выводу: она увязает все глубже.
Как только Иван Дмитриевич снял после возвращения галстук, Вика залилась слезами. Подвергнутая строгому допросу, не случилось ли что-нибудь с ребенком, она рассказала ужасную историю: охранник, которого попросила уволить, сегодня позвонил и стал шантажировать, якобы у него есть доказательства, что ребенок не от Ивана Дмитриевича. А причина в том, что он приставал к ней, но она жестко отказала и лишь из стеснительности не рассказала мужу.
Иван Дмитриевич не показал взыгравшее бешенство, но успокоил жену, что звонки больше не повторятся, она может ни о чем не беспокоиться. Так и случилось. Следующее утро мстительный охранник встретил кучкой обгорелых костей в выгоревшей квартире. Причиной несчастного случая была непогашенная сигарета, как установило краткое следствие.
Узнав подробности из хроники происшествий, Вика не столько обрадовалась, сколько предалась отчаянию. Беспощадность Ивана Дмитриевича не оставляла шансов. Надо было что-то делать, только непонятно что. И ангел молчал. Зато дал о себе знать П.С. Перепонов. Крайне торжественным тоном попросил о встрече, потому что ему надо сообщить нечто важное. На продолжение шантажа это не походило, и Вика отправилась в дешевый ресторан на окраине Москвы из любопытства.
П.С. Перепонов встретил в своем лучшем костюме, который неплохо сохранился с выпускного вечера, и одарил букетом гвоздик в целлофане. Мужчина гордо заказал шампанского, и пока его несли, заявил, что переосмыслил свою жизнь и все понял. Краткое резюме этого необыкновенного события заключалось в том, что Вике предлагалось связать свою судьбу с ним, развестись с мужем и начать новую жизнь. П.С. Перепонов обещал работать за троих, чтобы обеспечить Вику и будущего ребенка всем необходимым. Причем был уверен, что дитя принадлежит ему. И вообще полон надежды, что Вика тайно любит его, и чтобы не подвергать любимую испытанию, готов сам поговорить с супругом, как мужчина с мужчиной.
Год назад прежняя Вика, возможно, приняла бы предложение руки и сердца П.С. Перепонова со слепой радостью. Нынешняя Вика стала лихорадочно думать, как справиться с бедой.
П.С. Перепонов благородно не торопил с ответом.
Вика попросила два дня на размышления.
Когда пришел срок, она предложила поездку на романтический пикник.
На берегу лесного озерца был расстелен плед, выставлены бутерброды и батарея водки. П.С. Перепонов жадно облизнулся на бутылки и немедленно занялся поглощением, заливаясь соловьем о счастье тихой семейной жизни любящих сердец. Вика подливала и поддерживала разговор о милых подробностях их совместного быта. От чистого воздуха и влюбленности П.С. Перепонов хмелел стремительно, скоро язык его стал заплетаться. Вика налила полный стакан и подняла тост «за любовь». Из последних сил П.С. Перепонов осилил до дна и упал без чувств. Оглядев окрестности, Вика подхватила тело за плечи, доволокла к кромке воды и уронила лицом вниз. Волны потянули тело в глубину, из пьяного сна актеришка прямиком нырнул в вечность. Несчастный случай, с кем не бывает, выпил человек, упал в воду и все концы там же.
Выждав, чтоб уже наверняка не выплыл, Вика тщательно собрала следы, села в машину и уехала в Москву. Все произошло так просто и чисто, что она не успела даже занервничать. Никаких последствий для беременности это происшествие не имело. Так что ровно в положенный срок отправилась рожать в лучшую клинику столицы, заранее выбранную Иваном Дмитриевичем, готовясь к разоблачению и непредсказуемому концу.
VIII
Ночи не было. Светлый купол не потемнел, и звезды не проклюнулись. Идеальные деревья отражались в мраморной плитке. Живность ленилась стайками.
Сна или усталости он не чувствовал. Другое требовалось: срочно излить накопившиеся вопросы хоть на кого-нибудь. Как найти Витьку? Даже его нового имени не знает. Тиль бесцельно сидел на Мусике, вертя головой. Кругом было одно и то же. Тишина и покой.
Напротив всплыл рекламный билборд, один из тех, что торчат по краям трасс. Пространство щита зажглось снопом искр, закружился вихрь звезд, галактики взорвались Большим взрывом сотворения Вселенной, и на поверхность выплыла надпись, отливающая живым золотом: «Шоу Бэнни».
Тиль успел моргнуть, а на билборде уже вовсю улыбался прилизанный красавец, облитый фраком в блестках, трепетно сжимавший микрофон. На самом кончике акустической головки кокетливо растопырилась пара крылышек. Глядя прямо на зрителя, красавчик растянул улыбку до опасной широты и громогласно рявкнул:
– Да! Да! Да! Вы ждали, и мы пришли! Мы снова вместе! Встречайте! Это долгожданное! Любимое! Неподражаемое! Шоу кого? Ну, конечно! Это шоу Бэнни!
Противная манера растягивать последние буквы протяжным эхом, словно у несчастного животного рвали хвост. За кадром разразился восторг невидимой публики, так что и Тиль невольно похлопал в ладошки. Бэнни благодарно поклонился.
– Сегодня у нас в студии только один, но важнейший, поразительный и неповторимый вопрос: кем ты хочешь стать!
Опять раздавался гром. Волевым жестом Бэнни навел тишину.
– Что выбрать: Ж-ангел или М-ангел? Вот в чем вопрос!
Никто не объяснил Тилю, что есть разные ангелы. А еще говорят: телевидение полирует мозги. Вот, пожалуйста, важная информация. Ангельское телевидение полезно.
– Давайте узнаем подробности. Да! О да! Стань Ж-ангелом, и ты будешь помогать умным, честным, сильным, полезным и замечательным, мудрейшей половине овечек, ее надежде и опоре... Кому? Ну, подскажите мне! Да! Мужчинам!
Невидимая студия содрогнулась от шумной радости.
Бэнни замахал:
– Нет! Нет! Нет! Мы не будем спешить. Ведь есть еще М-ангел. Правда? О да! Что же сказать о них? Дайте подумать... Ну, конечно. Стань М-ангелом и будешь опекать нежных, ласковых, сладостных, очаровательных созданий, лучшую половину овечек, которых по ошибке назвали... Ну, помогите мне, я боюсь это сказать... Нет? Ну, конечно – женщинам!
Свист и улюлюканье захлестнули экран.
Бэнни сморщился, как от пропущенного гола, и вдруг наставил палец в экран:
– А кем ты хочешь стать, Тиль?
Застал врасплох. Вопрос поставлен ребром. Наверное, досье Аленки не сильно отличается от других. Обычных, нормальных, среднестатистических женщин, то есть – овечек, мечтающих о тихом семейном счастье с яростным и неповторимым сексом, с умными, послушными и прочно здоровыми детьми, лучше сыновьями, но, конечно, не без сладких дочек, с вечно молодыми мужьями и быстро стареющими подругами под свое не меняющееся отражение в зеркалах. Чтоб полной чашей на зависть другим и как бы хотела мама. Выбирать не из чего.
– Я бы в Ж-ангелы записался.
Бэнни издал вопль разогнавшегося паровоза, яростно крутя рукой, как пропеллером:
– О да! Он ответил! Потрясающе! Великолепно! Поздравляю! Ты можешь быть только М-ангелом, Тиль!
– Почему? – не удержал досады обманутый ангел.
– Таковы правила. Их не изменить.
– Можно было не спрашивать...
– Каждый должен иметь право выбора. Даже если его нет! Это наше шоу!
Билборд провалился без следа. Ровная поверхность плитки отражала чистоту.
Может, проверка на прочность? Реклама соврет – недорого возьмет. Даже ангельская. Захотелось разыскать под кожей комбинезона хоть каплю надежды. Но ее не нашлось. Почему-то он знал твердо: быть ему М-ангелом, и никем иным. Если, конечно, справится. Значит, от женщин никуда не деться. В той жизни Толику помогал драйв иллюзий. Тиль видел каждую насквозь. И даже больше. Как же их опекать – таких, какие они есть на самом деле. Как быть их ангелом? Неужели это то, о чем предупреждал добряк 33-32? Все равно. От сверкающего мира остались серые осколки. Надо готовиться к испытаниям.
– Чем-то опечален?
Художник стоял спиной, прикрывшись от невидимого солнца широкими полями соломенной шляпы. На подрамник живописного мольберта натянуто беленое полотно, изредка прочерченное контурами.
– Возникли сомнения?
Герр Гессе как раз прицеливал кисть к рисунку, на палитре растеклась лужица бледных красок.
– Расскажи, что тебя тревожит, ja.
Хотелось узнать так много, расспросить и понять, что в рот не вмещалось. Тиль мужественно выбрал самое горячее:
– Я обязан быть ангелом женщины?
Под легким мазком на полотне проявилась цветная полоса:
– Срединное небо устроено милосердно. Ж-ангелы и М-ангелы не могут находиться вместе. Мы не знаем их, они не знают нас. Разделено непреложно. Это мудро. Избавляет от многих мучений, которые досаждали Там. История с твоим ангелом – хороший пример. Иначе такие драки случались бы регулярно. А так – у них свои овечки, у нас свои. И по-другому быть не может. За нарушение правила – Исключительное Наказание, naturlich. Ты должен оценить, что стоило твоему Ж-ангелу пробиться сюда, чтобы... Надеюсь, понятно.
Картина проступила контурами голубых деревьев.
Тиль решил идти до конца:
– Если я ангел, где крылья?
Гессе еле приметно улыбнулся:
– Не торопись. Ты ангел-кадет.
– Я хочу крылья. Модели Сикорского.
– Ну, зачем тебе крылья, мальчик, у тебя «Ниндзя». На самом деле, ты хочешь спросить про другое.
Тиль счел, что нагло врать не получится, и выпалил:
– За что дают штрафные?
– Нет, не то.
– Как общаться с другими ангелами?
– Nein, совсем не то, холодно. Что тебя на самом деле волнует.
Набравшись мужества, он спросил:
– Почему в ангелы попал я?
Кисть, только что наведенная к полотну, застыла. Гессе глянул сквозь кругляшки очков:
– Вот правильный вопрос. Ты здесь есть случайно. Вина или непростительная ошибка нашего коллеги. Оставил свой пост у древа, и ты свернул не туда. Ты здесь чужой. Ты даже не знаешь, отчего оказался здесь.
– Меня сбил грузовик.
– Это не совсем так.
– Имеет значение?
– Очень большое. Но если ты оказался здесь, значит, у тебя должен быть шанс.
– В ад не загреметь?
– Ты сказал глупость, фу. – Гессе принялся за рисунок и продолжил, не повернув головы: – Каждый ангел, Ж или М, мечтает только об одном: о Хрустальном небе. Он знает, что может туда попасть. Он знает: если нести службу достойно, ему будут списывать штрафные. Когда-нибудь, конечно, не скоро, он сможет попасть на Хрустальное небо. Ради этого служат ангелом. Но у тебя всего вечность в запасе. И в этом есть сложность.
Открыв было рот, Тиль намерился разобраться по-крупному, но его перебили:
– Опоздаешь на урок, мальчик.
Поправив шляпу, Гессе принялся вытирать кисть. На полотне буйствовал красками Прованс: поля цветов, одинокие кипарисы и кучерявое облачко в бирюзовом небе. Пейзаж неместной натуры выглядел похоже, но кривовато, как у самоучки.
Любой художник, кроме денег, ценит похвалу. Тиль собрался быть щедрым к председателю Милосердного Трибунала, но случайно моргнул.
Там, где стоял мольберт, возвышался пологий холм. На макушке торчал лысый куст, обгоревший до угольного налета, вокруг расшвыряли обломки каменных плит с вырезанными закорючками еврейского алфавита. Один из фрагментов скрижалей использовал под седалищем знакомый летчик. Ангел-кадет 897-й был тих и мрачен, как море перед штормом.
Оставив дружеские приветствия на другой раз, Тиль с Мусиком подошли молча, примостились рядышком. Обломок с письменами на ощупь зада был остр и холоден.
– Налетался, сокол? Много впечатлений?
897-й уставился в пересохшую почву:
– Славно, весело и беззаботно.
– Отчего грустен?
Летчик посмотрел прямо:
– Действительно хочешь знать?
Читать бесплатно другие книги:
