Я, ангел Аврилов Константин

Усмирив начало паники, Тиль принялся за дело. Подойдя вплотную так, что ее локоть проходил сквозь него, крикнул в левое ухо:

– Останься дома! Приказываю остаться! Нельзя ехать!

Кажется, нарушил Первый закон, овечек нельзя ограничивать, надо по-другому.

– Прошу остаться! Предлагаю остаться! Советую остаться!

Мотька с интересом следил за ангелом, но Тина ничего не услышала.

– Как некрасиво подсматривать за голой девушкой, кот. В прошлой жизни случайно не был бабником?

Ангел пробовал кричать в другое ухо, орал в лицо, шумел в затылок, но овечка не реагировала и не чувствовала тревогу. Все старания предупредить оказались напрасными. Зато она выбрала платье: маленькое черное, доходившее до колен и сразу взрослившее лет на пять. Протиснувшись, овечка разгладила ткань на бедрах, поправила грудь и сделала с тканью что-то, что умеет любая женщина.

Раньше Толик обожал валяться на кровати и смотреть, как они наряжаются. В этом было что-то магическое и волшебное, куда более волнующее, чем раздевание, таинственный ритуал спален и альковов, крохотная щелочка в тайный мир женщин, в которую дозволено заглянуть мужчине. В одевании женщины больше соблазна, чем в обнажении. Этот закон вывел он. Но Тилю было не до изысков, пока овечка глуха к голосу ангела.

Шелковая коробочка вспыхнула брильянтовой гроздью. Колье изумительно подойдет к черному платью. Но подарок матери отправился под кровать. Из тумбочки появилась крохотная шкатулка, а в ней горел красный камень на тонкой цепочке. Бережно надев украшение, Тина прижала кулон к груди. Тиль знал: последний подарок отца. Но лирика мало трогала. Надо найти вход, проникнув как-нибудь в ее сознание.

Напрягаясь изо всех сил, тужился и пыхтел. И тут молодой ангел сделал неприятное открытие: ему нет доступа к мыслям и чувствам овечки. Видеть досье, варианты, мозги и кишки – пожалуйста. А чтобы проникнуть в мысли – глухой заслон. Как же работать? Как же направлять, если ничего нельзя! Горе отчаяния, одним словом.

Повернув морду к ангелу, павшему на кровать, Мотька подмигнул, словно утешал, предлагая не падать духом.

В жизни и постели Толик счастливо избежал гадкого испытания бессилием. Тилю досталось сполна. Оставалось наблюдать.

И было за чем.

Кот с ангелом уставились на маленькое чудо. Уложив волосы, подмазав лицо и надев Prado на точеной шпильке, гадкий утенок, заморыш и недоросток, превратился в обольстительную женщину. Преображение было стремительным. Но это была его овечка. Такой тип женщин Толик слишком хорошо знал. Нет, они не источали ядреную сексуальность, от которой выворачивались мошонки, никто бы не назвал их красотками. Брали другим: магнитным взглядом, который подчинял и завораживал, вертел и крутил мужчинами, как вздумается. Тиль сразу определил редкий тип: скромная хищница. Она не столько хороша, сколько опасна. Природная сила обострялась наглым вызовом девственности: попробуй-ка получи. Такой коктейль может свалить кого угодно. От горы мужских трупов спасало лишь то, что Тина еще не осознавала, какое влияние может оказывать по-женски, полагаясь на силу воли и характер.

Для чего она сберегла непорочность, ангел доподлинно не знал. Судя по досье, шансов для решительного шага во взрослую жизнь было предостаточно. Но всякий раз, по особому капризу, Тина выскальзывала из разгоряченных рук. Множество кандидатов были жестко продинамлены, кое-кто получил разбитый нос, а некоторые, самые ретивые, болезненную травму рабочего инструмента. Девчонка непременно вырывалась у края.

Завершив сборы, она подхватила клатч, потрепала кота по холке и направилась в гараж. Ангел разрывался между желанием предостеречь и невозможностью это сделать. Пока он мог совсем немного: оседлав Мусика, держался рядом со сверкающей ракетой спортивного «Мерседеса».

Водителем овечка была ужасным: ехала без правил, подрезала и не утруждалась переключать скорости. Все, кому не повезло оказаться на дороге, разлетались в стороны, огрызаясь гудками, но пропускали сумасшедшую девицу. Тиль старался не замечать, с каким удивлением пялятся на него коллеги, передвигавшиеся на крышах или капотах, и быстро привык, когда встречная машина проскакивала сквозь него. Не смотрел на дорогу, забыл про перышко, целиком погрузившись в варианты: надо свернуть на первый, там был шанс, но она упорно двигалась по последнему. Не сворачивая.

В ночной темноте ангел пытался изобразить привидение или хоть завалящий призрак, чтобы напугать или заставить дрогнуть сердце, но то ли ему не полагалось являться воочию, то ли не умел, во всяком случае, Тина ничего не заметила. Вот ведь овца упрямая.

В бешеной гонке они добрались до центра Москвы.

Ресторан, носивший имя скромной европейской столицы, сверкал наглой роскошью. Заведение, в котором в недалекие времена можно было вкусно поесть и много выпить, превратили в закрытое царство. Сюда не ходили гурманы, чтобы оценить тонкости поварского искусства, не заглядывали влюбленные парочки, чтобы устроить романтическое свидание, и не забегали клерки для быстрого ланча. Потому что вкус и кухня были не главными. Куда важнее для гостей было показать: они могут устроить банкет тут. Мрамор стен, шелк портьер, кожа кресел и позолота посуды были важнее еды. Здесь не принято было спрашивать, сколько стоят блюда, показывалась стопка денег, и требовалось, чтобы все было на высшем уровне. Вкусам тех, кто в юности не мог позволить лишнего мороженого, а теперь не мог придумать, что бы еще купить, был поставлен мавзолей чудовищный глупости. Но клиенты уходили довольными.

Рубанув по тормозам так, что отлетело облачко паленых шин, Тина распахнула дверцу, не глядя, бросила ключи подвернувшемуся бою и ринулась наверх, не удостоив вниманием поклон портье. Несчастный ангел устроил Мусика в сторонке и поплелся навстречу неизбежному.

По лестнице розового мрамора, содранной с королевского дворца, но годной и для дешевого борделя, Тина поднялась и вошла в зал, скромно названный «Царский». Монарх, которому бы подарили подобное великолепие, отправил бы архитектора на плаху. А за беломраморный фонтан с тронными креслами на бассейне еще бы помучил на дыбе. Но гости были довольны.

Оркестр, обряженный в придворные костюмы, фальшивил что-то менуэтное.

Виновницу торжества встретил радостный гомон. Мужских теней насчитывалось вровень с женщинами. Многих Тиль узнавал по досье, их приглашали на семейные торжества. Кое-кого видел впервые. Но каждый лично поздравил именинницу. Дамы в вечерних платьях радостно охали, как Тиночка выросла и похорошела, прижимались и показывали, какой именно подарок в пирамиде цветных коробок – их. Мужья обретали черты, как только оказывались вблизи, вручали букеты, церемонно чмокали ручку, кое-кого недетское очарование овечки убивало наповал.

Она механически принимала букеты и, пока еще действовали таблетки, была пай-девочкой. Последней подошла Виктория Владимировна, обняла, не притронувшись, заметила кулон вместо колье, но сделала вид, что так и надо. Лишь с тревогой заглянула в глаза дочери. Там было сыро и пусто.

В сторонке топталась группа в смокингах, Тиль принял за официантов, но его пригласили знаками. Отказаться, наверное, невежливо.

Улыбались, но осматривали комбинезон и несмененное тело с откровенным изумлением. Судя по ленивому спокойствию, это были опытные ангелы. Тиль рискнул:

– Коллеги, у вас, наверно, много было овечек?

Согласно закивали.

– А как вы ими управляете?

Наградили отеческими улыбками:

– Зачем управлять? Ангел не должен управлять овечкой, иначе нарушит Первый закон, разве не знаешь? – поучал некто, с лицом, поеденным оспой.

– Согласен. Что именно делать?

– Выбирай варианты.

– Уже выбрал.

– Советуй...

– Как! – крикнул Тиль и осекся. – Простите, но ведь она ничего не слышит! Я уж и кричал, и вопил, и бил, и стучал, и махал – ничего не помогает. Глухо. Она меня не слышит!

Толпа в смокингах повеселела.

– Не волнуйся, Тиль, – ласково посоветовал тот же. – С первой овечкой всегда беда. Потом поймешь и научишься. Меньше переживай, не суетись. Ни к чему это, вот увидишь. Их еще столько будет, про первую и думать не стоит. Одной – больше, одной – меньше, какая разница. Расслабься и получай удовольствие.

Ангелы закивали головами, как болванчики.

– Но если не помогу овечке, мне штрафные начислят, – заволновался Тиль.

– Тебе какая разница: есть штрафные, нет их – ангелу по барабану.

– Но ведь я никогда не попаду на Хрустальное небо!

Кажется, брякнул что-то не то. Веселая легкость улетучилась, ангелы помрачнели и отвернулись. На Тиля уставились одинаковые спины и разнообразные затылки. Крылышек, даже бугорков, не заметно.

Праздничный вечер лился бурным потоком. Свежеиспеченные буржуа пытались играть в аристократов, которых запомнили по старым французским фильмам. Но за круглым столом муж сидел рядом с женой. Сверкали улыбки от дорогих стоматологов, блестели свежие брильянты от Картье. Подавались блюда, на которые мало кто обращал внимания, произносились тосты, витиеватые и длинные, в которых Тине желалось столько, что за одну жизнь не осилить. Она терпеливо сносила, пригубила пару раз и ничего не ела.

Проверив варианты, Тиль испугался по-настоящему. Конец приближался неумолимо. Где у овечки кнопка, так и неизвестно.

Время ангел не знает, он не заметил, сколько минут или часов праздновали, когда настал момент и гости дошли до желания покинуть стол, слега размявшись. Туман таблеток рассеялся, Тина собирается покинуть вечер. А делать этого нельзя.

Под осуждающими взглядами коллег Тиль метался по залу, пытаясь схватить что-нибудь, чем запустить в овечку. Но руки ангела не знают тяжести.

Изрядно налитый коньяком Борисыч схватил Тину за локоток, обдал перегаром и оттянул в уголок.

– Ну, красотка... – смачно икнул, – какие планы на ближайшее будущее?

– А тебе-то что? – Тина попробовала вырваться, но мужчина держал цепко.

– Любопытно, что взяла от своего папашки. Что он тебе с генами передал.

– Все, что есть, – мое. Тебя точно не касается.

– Ошибаешься, малышка. Меня касается в первую очередь. Не дай бог, еще одного Ивана Дмитриевича получить.

Глаза Тины нехорошо сузились:

– Что ты сказал?

Борисыч, хоть и помутневшими мозгами, сообразил, что сболтнул лишнего, но отступать было поздно:

– Говорю, пойдешь характером в отца или пронесет, ха-ха!

– А чем тебе отец не угодил? Он всем делал только добро и тебе в первую очередь.

– Это Иван Дмитриевич? Добро? – Борисыч заржал пьяно и уже неудержимо. – Ну, анекдот!

Тина вырвалась:

– Отец был самым чутким, добрым и ласковым человеком, какой только может быть. Ты, урод, ногтя его не стоишь. И очень скоро пожалеешь о своих словах.

Отказываясь трезветь, Борисыч навис над именинницей:

– Добрый? Чуткий? Да у него на совести столько трупов, что этот зал до потолка забить. Беспощадным был твой папашка, отморозок, одним словом, ему человека убрать – легче мухи прихлопнуть. Правда, сам руки не марал, зачем же. Для этого мастера находились. Такая вот горькая правда жизни, деточка. Усекла? И пугать меня не надо. Я с твоим отцом работал, так что ничего страшнее быть не может.

Набухла и скатилась слезинка, но ни один мускул не дрогнул. Тина впилась наточенными коготками в локоть мужчины выше ее на две головы и твердо сказала:

– Ты врешь.

– Вру? Ну, холера, сама напросилась. А ты знаешь, что у Ивана Дмитриевича до твоей матери было три жены и все погибли при случайных, но очень странных обстоятельствах, потому что не родили ему наследников? И если бы не появилась ты, уж не знаю каким чудом, то косточки Виктории уже давно бы догнивали. Как тебе это?

– Врешь, – повторила Тина, выхватила из рук проходящего официанта поднос с бокалами и швырнула в лицо Борисычу. Зал потонул в звоне хрустальных осколков и воплях раненого.

Истошно голосила Виктория Владимировна, визжали женщины, оркестр затормозил по струнам, поднос выплясывал на полу. Не разбирая дороги, Тина бежала по лестнице. Ни в чем не повинный ангел поспешал рядом. Выскочив на порог, она заорала, чтобы подали машину, когда напуганный парковщик приоткрыл дверцу, выкинула его за шкирку.

Под визг покрышек серебристая пуля вылетела на магистраль.

Тиль с Мусиком держались под боком. И хоть ангел мог думать только о спасении овечки, крохотная слезинка стояла перед ним. Весь разговор с Борисычем он лихорадочно пытался мешать: зажимал ей уши, встал между ними, кричал, махал руками и даже пробовал толкнуть мужчину. Все было без толку. Овечка неизбежно двигалась по худшему варианту. А других уже не осталось. Из каждого экранчика чернела пустота.

Машина летела в южном направлении. Вдруг Тина отстегнула ремень, накинутый по привычке, сняла руки с руля, ногу с тормоза, скинула туфли и уселась в водительском кресле по-турецки, врубив на полную мощность динамики, надрывавшиеся рок-н-ролльным эфиром.

Надежда есть, пока ночное шоссе пустынно. На первом светофоре или повороте таран неизбежен. Тиль лихорадочно оглянулся, ища хоть какой-то шанс. Но его не было. И тогда решился. Запрыгнув в салон, разглядел прямую кишку и сжал ее, что было сил.

Скрючившись от боли, Тина нехорошо выругалась. Но спазм не отпускал.

Впереди вспыхнул красный светофор.

Ангел давил так сильно, как только мог.

– Не помирать же в говне! – прорычала Тина, схватилась за баранку и нажала педаль тормоза. Машина поперек полос нырнула к тротуару.

Тиль держал кишку с дерьмом и не верил, что у него получилось. Так просто. Даже рук не запачкал. Заглянув в варианты, к неописуемой радости, увидел: черный финал исчез, продолжение следует. Кажется, только что спас овечку. С гордым видом победителя он глянул на перышко, но оказалось, что накапала уйма штрафных. И не один не списали. Как будто сидел сложа руки. Ангел разозлился и дал слово больше не обращать внимания на всякие перья. И так забот хватает.

Влетев на середину тротуара, не вынув ключ из зажигания, Тина проскочила в ночной клуб, на ходу сунув купюру охраннику, и пронеслась в дамскую комнату.

Очень не хотелось оказаться там, где из овечек истекают нечистоты, но делать нечего. Попав в женский туалет, ангел постарался не смотреть по сторонам, прижался к дверце кабинки, где мучилась Тина. Но, закрыв веки, видел все в подробностях. Это было неприятно, но куда лучше, чем стоять перед Милосердным трибуналом, держа ответ за погубленную.

Из кабинки Тина вышла, слегка пошатываясь, сунула руки под ледяную струйку и принялась тщательно оттирать невидимую грязь. Рядом чья-то девочка разложила на помадном зеркальце снежную полоску и нежно вдохнула. Задержала дыхание, зажав нос и запрокинув голову, а потом улыбнулась размазанному отражению.

– Подруга, одолжи чуток, – попросила Тина.

– Опоздала, подруга.

Возник хрустящий аргумент в пятьсот евро.

– Этого хватит?

Крашеная малышка не устояла соблазну, цапнула купюру и положила в ладонь мятую карамельку:

– Извини, подруга, только чуть осталось.

Тина была согласна. Привычная гряда вспахала золотую карточку, фантик удобно скрутился соломинкой, порция вошла в ноздри. По жилам запрыгали веселые огоньки, искры фиолетовых молний ударили в мозг, овечка протяжно застонала и ушла рассматривать внутреннее «я» сквозь треснутую лизну дрянного кокса.

Ангелу это обошлось в мелочь, не больше сотни штрафных. Главное, беда обошла стороной. На всякий случай Тиль заглянул в варианты: опять чернело. Да что же это! Неужели ей мало? В последней надежде ангел схватился за кишку, но принятая доза загасила старания. Веселый дым клубился пожаром, овечке было хорошо, овечке было море по колено. А езда без рук – за милое развлечение.

Выскочив на улицу, где тосковал Мусик, Тиль принялся искать подмогу.

Последний шанс приближался по ночному проспекту.

М. Костюкова была женщиной не крупной, но пробивной. Вот и смогла устроиться на такое местечко, что в родном дворе города Владимира нехорошо позавидуют. Еще бы: тетка, а водит эвакуатор. Это не баранку мусорки крутить или на такси ишачить, где, того глядишь, по голове получишь или заточкой выручку отберут. Эвакуатор – дело наживное. Недаром, кроме нее, баб в этом бизнесе не было.

В этот вечер, как назло, выгодных клиентов не попадалось, одни лохматые ведра да бюджетные дешевки. Тараня ночь проблесковыми маячками, М. Костюкова осматривала пашню. Внезапно низ живота скрутила боль, пришлось заохать и свернуться дугой. Позыв желудка отпустил, как не было. М. Костюкова распрямила плечи, и тут взгляд уперся в несказанное чудо: поперек тротуара торчал спортивный «мерин», нагло не включив аварийных огней. Вот это улов. М. Костюкова вызвала по рации патруль, с которым делилась в эту смену, и повернула к легкой добыче.

Тиль не хотел знать, сколько полагаемых штрафных за то, что покусился на чужую овечку. Да нет, просто – тетку. У нее ведь ангела нет. Наверное, как минимум нарушил Второй закон. Зато, когда Тина показалась в дверях клуба, М. Костюкова уже приладила буксировочный трос.

Не спеша, приблизившись к изымаемой собственности, Тина добродушно спросила:

– Ты что творишь, быдло тупое, мать твою?

М. Костюкова очень любила таких клиентов: чем больше орут, тем дороже заплатят. Заработала лебедка. Машина нехотя поползла на подъемник.

– Оглохла? А ну быстро вернула на место, тварь жирная!

Под нескончаемые вопли М. Костюкова загрузила серебряный болид, укрепила и скинула перчатки. Когда подъехал гаишный патруль, Тина дошла до крайней степени безумства.

Капитан Грошин с первого взгляда оценил клиентку: чья-то дочка или любовница, будет качать права, станет угрожать, что сейчас позвонит и с него погоны снимут, но как дойдет дело до протокола, сломается, заплачет и сунет денег. Капитан от них, конечно, откажется, возмутится, предложит пройти в машину. А там выпотрошит телочку по полной. Вариант типичный. Работы на полчаса, за вычетом комиссионных М. Костюковой, выйдет тысяч пять. Меньше – грешно.

Тиль проверил варианты: уж теперь все должно кончиться как надо. Но в одном опять появилась чернь. Да когда же это кончится!

Догадка Грошина воплощалась стремительно. Тина ругалась, угрожала, сообщила, что у нее такой папа, что всем мало не покажется, и так далее. М. Костюкова равнодушно наблюдала за сучкой, не знающей, что такое жить на копейки, которые пропивает паразит-муж. Эту богатую девочку не жалко. Была б ее воля – своими руками придушила бы, обобрала и выкинула на помойку. Дуреха ничего не знает о жизни, все от родителей на блюдечке упало. Правильно ее капитан прессует, пусть побольше отожмет. Будет знать, как простые люди живут.

М. Костюкова еще успела подумать, как потратит заработанное сменой на распродаже в Икеа, вдруг что-то промелькнуло, и королеву эвакуаторов ожгла нестерпимая боль в правом глазу. Укрыв раненое место, из которого текло липкое, она взвыла жалобно да протяжно. М. Костюкова уже не видела, как Тина заехала острым краем клатча по носу капитана, как принялась лупить носком туфельки по коленям дорожного инспектора. Капитан, ошалев от внепланового бешенства клиентки, поначалу не оказал сопротивления, закрылся спиной от налетевшей фурии, пока не подоспела помощь. Двое упитанных гаишников не смогли совладать, пока легонько не саданули в солнечное сплетение, закрутили руки и не надели наручники.

Тиль еле сдержался, чтобы не вступить в рукопашную. Можно ли ангелам заходить так далеко в защите овечки, не знал, но кулаки чесались.

Был составлен протокол о дорожном нарушении, а вдобавок о хулиганстве и нанесении телесных повреждений. С таким букетом на месте разбираться нельзя, Тину, изрыгающую проклятья, повезли в ближайшее отделение милиции, а там сдали на руки дежурившему майору Евсюкину. От себя Грошин добавил, что с девки надо не только снять по полной, но и проучить, чтоб помнила. Евсюкин обещал заняться плотно и не забыть про долю пострадавшего патруля.

В сыром обезьяннике, пропахшем мочой и кровью, валялась отключившаяся тетка невразумительного возраста. Сняв наручники, Тину запихнули в клетку, отобрав клатч.

Ангел был рядом. Он прошел сквозь прутья, чтобы узнать варианты. Ничего не изменилась: овечка стремительно двигалась к концу, под фейерверк дешевой дури в мозгу и печенках. Помешать невозможно.

Приступ бешенства вымотал. Тина опустилась на скамью отдышаться, но тут же подскочила и закричала:

– Мент, эй, мент!

Майор немного удивился борзости соплячки, прихватил резиновый успокоитель и подошел к клетке:

– Закрыла пасть! Или печень лишняя?

– Майор, разговор есть, – Тина резко поменяла тон.

Евсюкин услышал знакомую мелодию. Теперь, главное, раскрутить по полной:

– Задержанной разговаривать запрещается. Еще раз вякнешь – пожалеешь.

– Майор, хочешь заработать?

Нет, быстро, слишком быстро и дешево, не отделается, телочка. Евсюкин сурово нахмурился:

– Взятку предлагаешь при исполнении?

– Предлагаю хорошо заработать. У тебя пистолет есть?

– Есть, – не думая, ответил майор и сразу пожалел. – Это что за базар?

– Предлагаю халтуру. Работенка не пыльная, раз плюнуть. Значит, так. Вытащишь ствол и пристрелишь меня, а я за это отлично заплачу. Прямо сейчас.

Обычно клиенты молят выпустить, но чтоб сами просились на расстрел, такого милицейский фольклор еще не доносил.

– Чего? – выдавил глубоко пораженный Евсюкин.

– Тупой, что ли? Предлагаю сделку: ты меня грохнешь, ну, скажем, за попытку к бегству. Я тебе – бабки. Все просто. В клатче нашел карточку? Молодец, майор, полковником будешь. Говорю пин-код, в банкомате обналичишь, и никаких следов.

– Там сколько? – механически спросил защитник закона.

– Тысяч двадцать или тридцать, не помню.

– Рублей?

– Английских фунтов, придурок. Ну, так как? Ведь тебе же легко. И столько хапнешь. Пристрели меня, что тебе стоит. Вы же людей невинных сажаете, из окна у вас народ прыгает. Так неужели трудно пристрелить какую-то девчонку, а, майор? Да за такие деньги?

Тиль честно пытался крутить кишку и даже схватился за язык. Но ничего не помогло. В топке вен пылал белый порошок, на всех парах овечка неслась к пропасти.

– Что, боишься?

Майор прибывал в глубокой задумчивости. Кажется, действительно взвешивал.

– А давай сама все сделаю. Подойдешь к клетке, типа потерял бдительность, вытащу пистолет, сначала грохну пьянчугу, чтобы все осталось между нами, а потом пущу пулю себе в лоб, в сердце или куда придется. И ты ни в чем не виноват. Отделаешься выговором. Ну, как идея? Делать ничего не надо, подойди ближе и отвернись.

Тиль не мог знать, что думает майор, но варианты залило чернилами.

– Какой пин-код? – тихо попросил Евсюкин.

– Сначала пистолет.

Майор шагнул к клетке, но придержал рукоятку «макарова».

– Пин-код...

– За такие бабки, майор, торг не уместен.

Кобура уткнулась в щель меж прутьями, язычок выскочил из замка. Путь свободен.

Шансов больше нет, темень кругом. Ей так отчаянно снесло башню, что угробит себя и не заметит: в жилах бурлит беспредельный праздник, наверно, весело продырявить голову и посмотреть, что из этого получится. Такая дурища. Ангел попытался заслонить собой кобуру, но рука овечки беспрепятственно прошла насквозь. Пальцы нащупали рукоятку. Тиль бил по ним наотмашь, но указательный заполз под курок, а большой охватывал тыльную часть. Еще немного – и вытащит. Плохо соображая, Тиль вонзился зубами в палец, как бешеный пес. Челюсть прошила кожу, но овечка уже сводила ладонь в захват, не чувствуя укус ангела.

Лязгнула металлическая дверь. Обгоняя дежурного, в отделении ворвалась Виктория Владимировна, а за ней крепкие мужчины в костюмах и галстуках. Майор испуганно шарахнулся от обезьянника, на ходу застегивая кобуру.

Тина отчаянно, надрывно захохотала. Или зарыдала без слез. С ней трудно понять. Одно ясно: к чуду ангел не имеет никакого отношения.

Пока с Евсюкиным шли сложные переговоры и торговалась цена, чтобы протоколы исчезли, будто их никогда не было, ангел сидел на лавке рядом с овечкой. Силы кончились, Тина согнулась вытрясенным мешком, уронив голову на колени, и только держала кулон в кулачке. К машине ее вели под руки, потому что туфли овечки безнадежно заплетались. Но Тиль был спокоен: варианты показывали «ясно». Во всяком случае, в ближайшем.

Мусик терпеливо дожидался около отделения. Погладив верного друга, Тиль завалился на руль. Усталости не было, но ангел имеет право вспомнить нечто человеческое. Ему ведь крепко досталось. Пора бы расслабиться. Только все раздумывал: каким же невероятным везением Виктория Владимировна спасла дочь? Ангела рядом с ней не было. Может, интуиция матери. Или помог кто-то другой?