Я, ангел Аврилов Константин

XXX

Придерживая руль кончиками пальцев, овечка отдавала команды в айфон, приказав встречать ее через шесть-восемь часов, подготовить спальню и вызвать кухарку с горничной. Закончив с указаниями, выключила и швырнула об пол. Обида ребенка, преданного родным человеком, вырвалась сумасшедшей скоростью. Родстер летел за приделом дозволенного, каким-то чудом минуя дорожные патрули.

Ницца и Марсель осталась далеко позади, серебристый болид пронзил Перпиньяк, а за ним – условную границу с Испанией. Остановка потребовалась в Барселоне только для того, чтобы до отказа залить бак. Дальше Тина не выпускала руль. Конечно, Мусик не отставал, но ангел поражался и немного гордился выносливостью овечки.

Она мчалась по широкой полосе «Медитерэниэн», оставив позади Валенсию, за ней – Картахену, а после и прибрежные городки, звучавшие как перестук кастаньет: Беда-дель-Мэр, Лас-Пальмерес, Эль-Перельо. Так что к вечеру показались кварталы Альмерии. Объехав портовый мегаполис, машина свернула на боковую дорогу и устремилась к крохотному городку на пригорке, зажатому между горной цепью и побережьем, вместо пляжного песочка посыпанного обломками скал и валунов.

Странное чувство заползало ангелу под комбинезон.

Показался дорожный знак с названием населенного пункта. Как удивительно странно, какое редкое совпадение: они подъезжали к Кастель-дель-Рей. Тиль узнавал улочки.

Сбросив скорость и медленно петляя по городку, запылившийся «Мерседес» подъехал к могучим воротам, посигналил, створки плавно разъехались, открывая внутренний дворик, посреди которого голубым озерцом светился бассейн. Снаружи вилла казалась довольно скромной: беленые стены, кое-где в метр толщиной, и бойницы окон, словно созданные для упорной обороны. Но внутри открывались просторные стрельчатые двери с широкими окнами во всю стену.

Встречать хозяйку вышли две пожилых испанки, с которыми Тина обменялась радушными возгласами, лобзанием и теплыми объятиями. Она сразу побежала в душ смыть дорожную усталость. На кухне ждал стол, накрытый для сытного ужина. Тина отпустила женщин до утра, пообещав, что управится сама – поест и ляжет спать.

– Ну, как тебе убежище? – спросила овечка со ртом, набитом паэльей.

Ангел не мог отвечать. И вовсе не потому, что айфон выключен. Он бился над мучительной загадкой.

– Извини, Тиль, мобильник пока нельзя включать, чтобы нас не засекли раньше времени... Знаешь, где мы? Этот домик папка подкупил на всякий случай, о нем никто не знает. Только я. Он так и называл: «Наше королевское убежище». Вика про него точно не знает, сволочь. Ну, ладно, разберемся. Здесь она меня не достанет. Но зато я кое-что смогу... Ангел, думаю, тебе на время надо смыться. Я тут кое-что буду делать, тебе может не понравиться. Но это надо сделать. Иначе нельзя теперь. А я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думал. Прости меня заранее. Ладно?

Не из послушания ангел поднялся на второй этаж. Там обнаружил коридор с шеренгами балконных перил и дверей напротив. В самом конце – дверь в спальню. Он прошел насквозь. Сомнений и отговорок больше не осталось. Толик был здесь в ту ночь, когда...

Тиль уселся на пол и сжал отсутствующие виски. Если бы мог – раздавил их. Он понял только то, что ничего не понимает.

Овечка трудилась, не покладая трубку городского телефона. Вскоре к дому подъехал джип, из которого появилась невысокая тень. С гостем провела краткие переговоры, после чего выдала пачку денег, предусмотрительно извлеченную из сейфа, и тот уехал.

Ангел не хотел, но видел все. И силуэт визитера узнал. Толик его бы вспомнил под любыми очками.

Забыв включить сигнализацию на весь дом, Тина юркнула в постель, поставив на тумбочку стакан сладкого молока.

– Тиль, ты здесь? – спросила тихонько. – Будем считать, что здесь. Так мне спокойней. Знаешь, а ведь я недооценила Вику. Мать моя, оказывается, предусмотрела на шаг вперед. Даже догадалась, что могу рвануть в этот дом. Оказывается, она про него знала. И меня здесь уже поджидал эксперт по тихим убийствам. Какая молодчина, не зря ее папа выбрал. Ну, ничего. Я все равно умнее. Не знаю, ты помог или само получилось, но мы дали заказ одному и тому же исполнителю. Представляешь, какая удача: Вика заказала меня, а я – ее. Перекупила заказ. Случайное несчастье теперь произойдет с ней, а не со мной. Мы с малышкой будем в полной безопасности. Знаешь, что я придумала? Того, кто получил заказ на меня, тоже уберут. Дорожное происшествие: взорвется бензобак мотоцикла. Умно, правда? Едет на дело, а тут бац – и горящий факел. Спец обещал, что взрывчатка будет высокой мощности, шоссе отмывать придется на километр. Об остальном – завтра поговорим, айфон разбит, а ноутбук включать лень. Спокойно ночи, ангел.

Тина зарылась в подушку, уютно свернувшись под одеялом, и мирно засопела.

Заглянув в варианты, ангел понял, что ему не справиться.

XXXI

– Как такое возможно, учитель?

Сведенборг постукивал палкой, взбивая фонтанчики сухой пыли среди каменных постаментов.

– Никому не понять Большой замысел, – ответил он, не поднимая глаз. – Я пытался, и что вышло? Сам видишь, ангел-кадет.

– В вариантах не бывает ошибки. Так? Но я видел, что мою овечку сегодня убью я, то есть не я, а тот – Толик. И что же получается?

– Говори, кадет.

– Выходит, моя овечка оказывается... моим убийцей, то есть не моим, а Толика. А я, нет, не я, а тот – Толик, ее все равно убивает. И здесь, на Срединном небе, я встречусь с ним, то есть не с ним, а с ангелом, которым он неизбежно станет? Получается, я должен защищать овечку от самого себя, но все равно погибну?

– Могу гарантировать только одно, кадет: второго себя не увидишь. Его не будет. Ты или есть или тебя просто нет. Твое появление здесь не случайно. Все замысел.

– Здорово. Но что мне делать? – потеряв терпение, закричал Тиль.

Сведенборг печально улыбнулся:

– Я всего лишь учу молодых ангелов. Не спрашивай с меня слишком много. Если очень не терпится, могу указать пример, чего ангелу не стоит делать никогда. Официально не имею права этого говорить. Обещаешь сохранить в тайне?

– Клянусь, – не думая, выпалил Тиль.

Клюка нацелилась на обветшалый памятник.

– Гляди...

На глыбе гранита каменный ангел припал на колено, согнувшись как от боли, крылья разметались широко, но лицо исказила неописуемая мука, потому что своею рукой он вырвал сердце.

– Хорошенько запомни! – Сведенборг потряс палкой. – Этот памятник оставлен в назидание всем ангелам. Были некоторые, лучшие из многих, которые дерзнули нарушить три закона, вернее – последний. Ценою вечного спасения они пожертвовали собой, чтобы спасти глупых овечек. Потому что перешагнули черту равнодушия. Сердце ангела – это величайшая сила, она способна на многое в Том мире. Но использовать его можно один раз. А потом расплачиваться долгие вечности. Никогда не поступай так, ангел-кадет. Цена слишком велика.

Тиль сразу заторопился и прыгнул на Мусика:

– Спасибо, герр учитель. Вы мне очень помогли. Я понял, как не должен поступать ангел никогда.

Сведенборг погладил бензобак мотоцикла и еле слышно сказал:

– Иди, мальчик, я желаю тебе удачи. Ты вышел моим лучшим учеником.

XXXII

Мусик отчаянно промахнулся, уткнувшись колесами в запертые ворота. В калитке виднелась еле заметная щель. Тиль двинулся, но что-то сдержало, словно наткнулся на стену из геля – вязкую и непролазную. Потребовалось упорство, чтобы совладать с внезапной преградой. Ангел с мотоциклом давили и давили, пока невидимая помеха вдруг не пропала, и они стремительно проскочили сквозь прутья.

В голубом озерце, подсвеченном даже ночью, купались звезды. Дом мирно спал. Но путь ангелу преграждала какая-то фигура. Стояла нагло и открыто, не думая бежать или скрываться. Наверняка ангел, только очень странный, такие еще не попадались. Вместо смокинга или цивильного костюмчика облачение сверкало черным шелком, мягко струясь и образуя бесформенную массу, в которой конечностей не разобрать. Лицо ангела прикрывал глубокий капюшон.

Тиль ощутил странную тревогу, но смело двинулся к незнакомцу.

– Кто такой? – крикнул он как мог решительно, но вышло довольно хило.

Вместо ответа чужак сдернул капюшон.

Витька, то есть Ибли, был спокоен, даже величав, и ответом не удостоил.

– Тебе чего здесь надо? – обозлился Тиль. – Здесь твоей овечки нет, проваливай. А то я, знаешь, что...

Черный ангел проявил полное равнодушие к угрозе, но Тиль не мог и шага ступить, что-то держало крепко.

– А ну, пустил быстро! Я кому сказал? Дай дорогу, гад!

– Куда спешишь, маленький ангел? – голос Витьки, то есть Ибли, стал мягким и глубоким, как эхо бездонной пропасти, пробрал изморозью сквозь воловий комбинезон. – Неужели тебе важна какая-то овечка? Не все ли равно, что с ней будет? Всего лишь одна из тропинок древа судьбы. Так какая разница, если разницы нет? Для чего мучить себя и страдать, если можно наблюдать и наслаждаться.

Раз нельзя вперед, Тиль с Мусиком немного отступили:

– Официально заявляю: ты нарушаешь Второй закон!

Черный Витька улыбнулся печалью:

– Нет больше Второго закона и никакого другого нет. Законов вообще больше нет. Разве тебе не сказали?

– Толки слушать некогда, занят службой.

– Напрасно горячишься, маленький ангел. Ты можешь сам убедиться. Стоит нарушить хоть один закон, которым нас стращали, и ты увидишь, что будет.

– И что? – поддался Тиль.

– Совершенно ничего, – Ибли развел руками, словно извиняясь. – Эти законы пугают ангелов до тех пор, пока кто-нибудь не рискнет их перешагнуть. Стоит это свершить, стоит сыграть в свою игру, как открываются неизведанные и прекрасные возможности. Нет, не возможности – новый мир.

– Это какие же?

За Витькиными плечами медленно распахнулись огромные крылья, блестя вороненой сталью. Перья сверкали заточенными резцами и черным лаком с бордовым отливом. Крылья вспыхнули светом тьмы ярче ночи и затмили ее. Ангел был прекрасен неодолимой силой. Да, модели Сикорского до этих крылышек далеко. Даже когда-то железный Мусик сжался перед величием кованого размаха.

– Неплохо, – снисходительно оценил Тиль. – Хотя за предательство могли бы выдать и получше. Эти-то, чего доброго, проржавеют, придется сдавать в металлом.

– Ты глуп, маленький ангел! – вскричал Ибли так, что Тиля чуть не снесло. – Нет предательства, есть только личный выбор и свобода. Нет ни зла, ни добра, ни любви – это всего лишь оправдание ошибок поганых овечек, за которые ангелам начисляют штрафные. Ты видел добро, зло или любовь на древе судьбы? Их там нет. А знаешь почему? Потому что в Большом замысле это несущественно. Ни зло, ни добро, ни любовь, ни какой-то мелкий ангел. Все подчинено великой красоте замысла. А я не хочу быть в замысле, даже красивом. Я хочу быть сам по себе. Забудь про все эти ловушки на древе судьбы. Вырви их с корнем.

– Что же тогда есть, по-твоему?

– Вот это! – Крылья стремительным взмахом вызвали ураган, который прижал Тиля с Мусиком к земле. – Есть свобода. Полная, чистая и беспредельная. И больше ничего. Эту тайну так тщательно оберегает Милосердный трибунал. Когда узнали, что я собираюсь сделать, они испугались так, что даже были согласны оставить тебя на Срединном небе, лишь бы не мешал мне со своей овечкой. Предлагали? Вот видишь! Знаешь почему? Они решили, что если я смогу провести свою овечку, как хочу, то откажусь от своей мысли. Они даже штрафные готовы были списать, чтобы от меня отделаться. Но я не поддался! Не скрою, мне нравится моя овечка. Сильная личность: убирает с пути всех, кто мешает ее цели. Даже своего ребенка не пощадила. Кстати, не думай, что твоя овечка смогла перехитрить мою. Сейчас тот, кого она перекупила, смеется вместе с моей овечкой над глупостью Тины. Но ты должен быть благодарен мне.

– За что же это?

– Это я пригнал Вику, когда твоя овечка сидела в клетке. Это я был всегда рядом и оберегал Тину, пока она была нужна Вике. Это я прятался за каждым зеркалом и следил за каждым твоим шагом, незаметно подправляя твои ошибки. Ты очень слабый ангел. И теперь это поймешь. Твоей овечке уже не помочь.

– Ладно. – Тиль изобразил покорность. – Зато получу Хрустальное небо. Мне обещали, если не буду вмешиваться. Вот я и не вмешиваюсь.

– Глупый маленький ангел! – загрохотал Витька. – Неужели не понял, что никакого Хрустального неба нет? Это обман. Приманка для ангела.

– Тебе видней. – На всякий случай Тиль нащупал ногою упор, вдруг опять подует. – Значит, тогда надо закончить дело. Назло Милосердному трибуналу. Пусти.

– Ей уже не помочь. Забудь. Но тебе я хочу предложить иное. Идем со мной, и ты станешь таким же свободным. Все будет в твоей власти, и ты никому не будешь подчиняться. Тебе не надо будет бояться законов и штрафных, тебе не надо будет думать и выбирать, ты будешь делать что захочешь.

– Спасибо за предложение, мне пора. Пропусти, Ибли.

Витька помрачнел и распушил крылья:

– Что ж, старик, попробуй одолеть или хотя бы пройти.

Собравшись, Тиль ринулся вперед.

Мягко взмахнуло крыло.

Ожгла ледяная боль, разрезала воловью кожу и бросила наземь. Тиль и не знал, что ангел может испытывать такие неприятности.

– Хорош герой, нечего сказать. Был слабаком и остался.

Обдал ледяной порыв стальных крыльев.

Тяжело поднявшись, Тиль вскарабкался в седло Мусика и сжал рукоятки руля.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь выяснить один секрет. – Тиль распахнул крылья белого света.

– Какой секрет? Ты сдурел! Никаких нет секретов у овечек! – Витька отчего-то кричал.

– Вот и проверим...

Он газанул наотмашь. Мусик встал на дыбы и со всей ярости, на какую способен гоночный мотоцикл, рванулся вперед. Тиль заорал отчаянно и безнадежно, как одинокий всадник, бросающийся в атаку на легион врага. Удар колеса, как в ватную стену. Увидел ослепительный всплеск, услышал свист лезвий и чей-то крик, полный бессильной ярости. Шлепнулся и сразу вскочил. Мусик пал, разделившись на половинки, но черный ангел валялся в пыли, бессильно придавленный крыльями, как пойманный гусак. Повержен и не властен.

– Что ты наделал! – завопил Витька, растеряв добрую часть трубной мощи. – Идиот, ей уже не помочь! Она хотела убить свою мать! Она твоя убийца!

– Я знаю, – ответил Тиль.

– Зачем?! Зачем тебе это?! – Витька бился в отчаянии и не мог подняться, так тяжелы черные крылья.

– А тебе зачем – это?

Над правым плечом поверженного вспыхнул экранчик. И показал. Как ангел Ибли впервые увидел овечку, как презирал ее за робость, как заставил пойти на вечеринку в клуб, когда девочка совсем не хотела, как наслаждался преображением, как помогал, когда Вика билась за свою жизнь, пока не обнаружил, что скучает по ней, а потом и вовсе не мог без нее. Грозный Витька давно и безнадежно обожал свою овечку. Досье ангела вспыхнуло брильянтовой звездочкой и обратилось пеплом.

Тиль невольно покосился, но его досье не объявилось.

– Да! – заорал Витька, барахтаясь под ржавеющим хламом. – Я нарушил Третий закон. И пошел до конца. Потому что мне не оставалось ничего другого. Потому что маленький ангел Тиль рвал удила, а его бешеная овечка упрямо портила все варианты Вики. Если бы не вы, у меня бы все получилось. Ну, что тебе не сиделось?

Тиль погладил бензобак верного друга Мусика:

– Тебе не понять, старик.

Торопливо проскочила мужская тень и юркнула в калитку.

Кажется, он действительно опоздал. Надо спешить.

Открытое окно играло тюлем. Экран на стене показывал разноцветные полоски под низкий вой уснувшего эфира. Скинув жаркое одеяло, овечка скрючилась зародышем на простыне. Стакан пуст. Она уже выпила сладкое молочко. Ангел видел: по сосудам быстро расползался черными льдинками яд. Девочка медленно умирала во сне. Сердечко еле бьется. Дыхание на волоске. Одна в доме. Позвать некого. Помощи ждать неоткуда.

Тиль расстегнул молнию комбинезона и вылез из рукавов.

– Что ты делаешь! – истошно завопил Витька. – Остановись! За это сразу влепят И.Н.!

Ангел снял футболку.

– Не смей!!!

Пальцы, сжатые прямой ладонью, уперлись в грудь там, где у Толика билось сердце.

– Есть кое-что важнее Хрустального неба, правда? – спросил себя ангел и нажал.

Вошло как в мягкий студень. Это было просто. Расплата наступила мгновенно. Тиля захлестнуло немыслимой, безбрежной болью, которую невозможно вытерпеть и снести даже ангелу. Тело словно обрело плоть и разрывалось на миллиарды маленьких, стонущих клеточек, пронзенных раскаленными иглами. Он чуть было не отдернул руку, но, чтобы не отступить, упрямо поднажал на локоть. Перед глазами поплыло, упал на колени, согнувшись и балансируя крыльями, но заталкивал ладонь в глубь себя. Было пусто. Боль стенала, разгораясь пожаром, он испугался, что если промедлить – не выдержит пытки. Вдруг пальцы наткнулись на что-то теплое. Сжал и на приделе терпения вырвал из себя. Мука отступила. Осталось сверлящая пустота. На ладони горел крохотный камешек, отливавший рубиновым светом.

– Ангел, я умираю? – печально спросила Тина, не разжимая губ. – Что же будет с малышкой?

– Терпи, я уже… – еле выговорил Тиль, на карачках подползая к кровати. – Все будет хорошо.

Рубиновый камешек лег на грудь овечки и проскользнул в нее. А навстречу уже поднимался другой. Камешки встретились, закружились, слились в красный уголек, который вспыхнул. По жилам и венам побежали огненные ручейки, сметая черные тени. Тело ожило, сердечко забилось, легкие вздохнули упруго.

Сердце ангела – великая сила. А любящее – непобедимая.

Тиль повалился сдувшимся шариком.

Вздрогнув, Тина проснулась, села на кровати, непонимающе разглядывая комнату.

– Что это? – спросила она. – Вроде сон приснился страшный... Или показалось. А, я поняла... Это ты, ангел, хулиганишь? Привет, Тиль!

«Привет», – еле выдохнул обессиленный.

– Знаешь, Тиль, мне сейчас так хорошо, как будто снова родилась. Честное слово, ангел. Наверно, успокоилась, потому что все кончилось...

«Я очень рад», – сказал полумертвый или полуживой, как уж придется, Тиль.

– Давно хотела сказать, но не получалось, а вот сейчас, по-моему, самое время. Я очень люблю свою будущую малышку. Это правильно и нормально. Но еще я полюбила одного человека. Вернее, не совсем человека. Да что там... Милый мой ангел... Я тебя люблю...

Что-то зашуршало. Тиль вскочил, готовый биться до последнего, но этого не требовалось, Витька рыдал и грохотал крыльями во дворе.

Над головой ангела сохли и опадали девятки штрафных, одна за другой.

«Нет! – закричал Тиль. – Молчи!»

– Страшная глупость, но ничего не поделать. Я действительно тебя люблю. Не вздумай смеяться.

Последняя цифра упорхнула, осталось только перышко.

«Хватит! Молчи!»

– Ты – самый лучший, самый нежный и самый родной. Вот. Как здорово это сказать: я тебя люблю. Подумаешь, что девочка признается в любви. Ты же ангел. Мой любимый ангел... Но все равно нос не задирай. Завтра напишешь мне письмо. Кстати, а ты меня любишь?

Перышко вспыхнуло и сгорело без следа.

– Ладно, завтра узнаю, что ты об этом думаешь. Только попробуй меня не любить. Не знаю, что с тобой сделаю... Спокойной ночи, мой любимый... – Тина зарылась в подушку и сразу отключилась.

Ангел не успел подумать: «Что же теперь будет?»

Затрубила небесная медь.

Его призвали.

XXXIII

Осенний ветер гнал по скошенной траве жухлые листья. Скирды ржи торчали волдырями над голой землей. Цветы опали, холмы облысели, готовясь к зиме. Небо нависло свинцовыми тучами, глубины которых полосовали молнии. Куропатка испуганно вспорхнула и низко полетела над полем, ее подросший выводок равнодушно клевал в траве. У края сырой земли кособоко воткнулся массивный крестьянский стол, по бокам пристроилось три стула, грубо сколоченных и облезших шелухой краски.

Милосердный трибунал восседал по местам. Вот только одежды сменились: балахоны, сияющие шелком цвета слоновой кости.

Положив под ноги куски мотоцикла, Тиль оправил перышко на вороте и постарался стянуть разрез комбинезона. Но воловья кожа не желала сходиться.

Гессе снял соломенную шляпу и провозгласил:

– Ангел Тиль, ты призван для последнего ответа.

– Я готов, – ответил он, радуясь, что хоть рот не заклеен.

– Прежде чем огласить вердикт, Милосердный трибунал желает допросить тебя. Обещай отвечать честно.

– А куда деваться?

– Мы считаем это согласием. – Председатель направил ладонь к левому заседателю. – Твой черед, дон Савонарола.

Монах казался непривычно мирен и беззлобен:

– Тебе, ангел Тиль, было сделано исключительное предложение. Почему отверг его? Почему поступил по-своему?

– Попробую объяснить, Милосердный трибунал. Я был не очень хорошим человеком, наверное, плохим и совсем ужасной овечкой, правильно мой ангел хотел набить мне морду. Мне ее очень жалко. Я ведь не знал, что она меня любит по-настоящему – единственная женщина из тех, с кем имел дело. И ангел из меня получился средний. Мало чему научился. Можно сказать, только одному: любить и защищать. Это по нашим законам неправильно, меня предупреждали. Но больше я ничего не умею.

– Но ведь тебе обещали Хрустальное небо, – печально сказал Торквемада. – Ни один ангел за последние тысяча четыреста земных лет не удостаивался такой чести. А ты мог бы. В чем смысл?

– В чем смысл болеть за футбол, когда заранее знаешь счет? Моя овечка не очень простой человек. Наверное, ей придется отслуживать ангелом. Но это будет когда-нибудь. А пока – в ней зажегся огонек любви, который она, может быть, передаст своей дочери. А она – своей. Разве я мог позволить затушить его?

– Ты нарушил Третий закон, – сказал Гессе, глядя мимо Тиля. – И совершил ужаснейший из поступков – вырвал сердце ради овечки. Ты понимаешь, что это бесполезно и бессмысленно? Вы никогда не будете вместе. Ты потеряешь ее навсегда, но боль утраты будет с тобой много вечностей. Зачем обрек себя?

– Оно того стоило.

– Ты плохо слушал учителя, ангел Тиль, – сказал Савонарола. – Ни одна овечка не стоит таких страданий. Она забудет тебя и полюбит обычного мужчину. А ты будешь мучиться ревностью. Она родит детей, а ты будешь страдать от ревности. Она состарится и уйдет, а ты будешь помнить ее молодой, и с каждым мгновением боль потери будет мучить сильней, и от нее не будет спасения.

– Оно того стоило.

– Да что за «оно»! – вскричал Гессе.

– Как-то раз я обнял ее крыльями.

– И что?

– Это было счастье. За такое надо платить дорого.

Милосердный трибунал обменялся многозначительными взглядами.

Председатель встал:

– Прежде чем узнаешь свою участь, ангел Тиль, по традиции тебе предоставляется последнее желание. В рамках разумного.

Прижимаясь к надежному плечу, Виктория Владимировна закуталась в шаль, вечер прохладный:

– Понимаю, как тебе тяжело. Прошло уже девять дней, она успокоилась – и тебе пора. Я переживала не меньше, чем ты, поверь. Но надо жить дальше. Нам вместе. Понимаешь?

Мужчина погладил ее ладонь.

– Гибель Нины – это и моя утрата. Мы оба хотели бы, чтобы все сложилось по-иному. Остается надеяться, что справедливость восторжествует. И, может быть, скоро. Ты мне веришь?

Павел Борисович обнял Викторию, она вздрогнула от легкого озноба. На веранде свежо, надо бы идти в дом, а то ветер с моря пробирает.

– Тебе есть ради чего жить. Положи сюда руку… Чувствуешь? Он – твой. Ничто не заменит Нины, но, может быть, в нашем ребенке ты увидишь себя, и горе понемногу отступит. Тебе предстоит стать молодым отцом. У тебя будет много дел, мой любимый. Пойдем в дом…

Он помог Виктории встать с кресла-качалки и, поддерживая локоть, повел в спальню, где она стала хозяйкой.

Стеклянная дверь закрылась с тихим щелчком механизма.