Я, ангел Аврилов Константин
– Молодой ангел, наивный, а еще крылья обрел, – сказал кто-то.
– Овечку бесполезно останавливать, сама идет, – добавил другой.
– Расслабься, не трать нервы. Сколько их еще будет, – посоветовали из толпы.
Мотька, заключенный в перевозку, злобно поглядывал на мучения ангела и, кажется, торжествовал: не сможет напугать мотоциклом, вот она, сладость мести. Глупый кот не понимал, что его ждет.
До стойки оставалась всего одна парочка молодоженов.
И куда провалился ангел Виктории? Может быть, вместе справились бы. Вечность на исходе. Сейчас или никогда.
– Прости, – шепнул Тиль.
Боль пронзила грудь ледяной пикой и выскочила под лопаткой. Тина охнула, повалилась на тележку, сшибая чемоданы, скатилась на пол ничком и потеряла сознание.
Виктория Владимировна закричала так, что пассажиры всех рейсов обернулись.
Овечка лежала тихо, но закрытыми глазами увидела ангела.
– Привет, красавчик! – обрадовалась она.
– Лежи спокойно, – попросил Тиль.
– Почему так тихо? Что случилось?
– Упала в обморок. Потерпи.
– Да? Как странно...
– Молчи, вернись обратно...
– Я подумала, ты не хочешь, чтобы я летела...
– Ничего не знаю, – упрямо сказал Тиль и закрылся сияющими крыльями от стыда.
Подбежала охрана, готовая к бою с террористами, и с легким сердцем принялась вытаскивать молоденькую пассажирку из сердечного приступа. Следом подоспели дежурные врачи. Тину привели в чувство, вкатили уколов, но запретили приближаться к самолету. В таком состоянии ни одна авиакомпания на борт не пустит.
Машина, ждавшая на стоянке, привезла чемоданы с женщинами домой. Тина окончательно пришла в себя и потребовала, чтобы никакие врачи, а тем более медсестры, ее не трогали. Уже все прошло. Не снимая одежды, повалилась на застланную кровать и уставилась в потолок. Тиль был рядом, придирчиво разбирая варианты.
Дверь распахнулась. В лице Виктории Владимировны было что-то такое, что дочка забыла отчитать мать за дерзость.
– Включи телевизор, быстро, – приказала она, что было немыслимо.
Нашарив под кроватью пульт, Тина послушно нажала кнопку. Шел экстренный выпуск новостей: трагическим тоном диктор сообщал, что на взлете у женевского рейса загорелся двигатель, самолет рухнул, никто не спасся. В этом убеждали кадры горящих обломков, над которыми росли клубы нефтяного дыма.
– Это чудо, понимаешь, это... – Виктория Владимировна зажала рот, не договорив.
– Не было никакого чуда...
– Ну, как ты можешь! Даже сейчас.
– Меня спас ангел, – сказала Тина. – И тебя заодно. Не знаю зачем.
– Ты... ты... – мать задохнулась в слезах и выбежала прочь.
Подойдя к телевизору, Тина вырвала шнур из розетки, постояла в раздумье и вдруг опустилась на колени. Сложив перед собой ладошки, она...
Тиль не понял, что произошло. Как будто выключили звук, не весь, а только голос овечки. Слышал шумы улицы, плач Виктории, беготню прислуги по дому и кучу других бесполезных звуков. Но только не Тину. Что странно: ее губы прикрывало облачко, словно размытое пятно на стекле.
Ангел поменял угол обзора. Но помеха упрямо торчала.
Это несправедливо, это обидно, это нечестно. В конце концов – он не чужой, он ее ангел, видит каждый орган, каждую жилку и вену, значит, имеет право знать, о чем молится его овечка. Раз ему заказан путь к мыслям. Да и как может молиться девочка, которая выросла без всяких вер? Просто смех. Кому она там молится, что может просить? Глупость какая-то. Всю радость от спасения перечеркнули. А он так старался.
Тиль разозлился всерьез. Происшествие требовало немедленного объяснения. У кого угодно, да хоть у Милосердного трибунала.
XXI
Занесло не по адресу. В квадратном дворике старинного монастыря журчал фонтанчик с двенадцатью струйками. Источник знаний манил пригубить и насладиться. Воровато осмотревшись, Тиль подкрался к каменной чаше. Жажды знаний не испытывал, литературы и музыки вполне достаточно. Но отказаться, если подвернулось под руку, было трудно. Что бы такого выпить?
Струйки не различались цветом, запахов Тиль не чувствовал. Разбираться в затейливых знаках над бронзовыми клювами было лень. И ангел протянул ладонь к ближайшему потоку. Брызги рассыпались радугой.
Сотни тысяч языков и наречий, диалектов и говоров, живых и мертвых, редких и повсеместных, простых и трудных, огромных народов и крохотных племен, разделенных со времен Вавилонской башни, заговорили одновременно. Тиль слышал все языки вместе и каждый по отдельности. Он стал гением полиглотов, верховным филологом и генералиссимусом переводчиков. Только это богатство ни к чему. Ангел и так понимает овечек. Никакого удовольствия, опять муки колебаний, терпи, пока все уляжется. Может, попробовать клин клином?
Тиль потянулся к следующему потоку.
– Многие знания – многие печали, – посоветовали за спиной.
Спрятав руки в рукава рясы, будто мерз, монах пронзал молодого ангела недобрым взглядом. Как положено члену Милосердного трибунала.
Для большей уверенности Тиль оперся на Мусика и строго заявил:
– Ага, дон Джироламо, вот вы-то мне и нужны.
Савонарола приподнял бровь, отчего крючковатый нос клюнул поплавком.
– В самом деле? – спросил вкрадчиво.
– Ну, не то чтобы именно вы, но кто-нибудь... ответственное лицо, – Тиль не терял бодрости духа, тем более свара языков отпустила.
– Какому же вопросу обязан столь высокой честью?
– Не вопросу, а реальному безобразию... – и ангел вкратце описал недоразумение с овечкой.
Монах терпеливо слушал возбужденный монолог, не перебивая жалобы и стенания. Выпустив пар, Тиль растерял большую часть храбрости, и теперь хотелось только одного: как можно скорее вернуться к овечке. Наплевать, не проблема и была, подумаешь – облачко.
Выдержав томительную паузу, от которой у ангела начали трястись поджилки, или что там могло трястись, Савонарола тихо сказал:
– Ты, ангел Тиль, не доволен, что не слышал молитв. Но разве для твоих ушей они предназначалась? Разве к тебе обращалась овечка за помощью и утешением? Или ты хотел бы исполнить то, к чему не имеешь отношения? Подумай, что бы было тогда. Слыша, ты бы постарался исполнить то, к чему не имел права касаться. Разве не мудро положить на это запрет?
Тиль не просто сел в лужу, ему показали, какой он на самом деле дурачок и простофиля, хоть и крылья обрел. И зачем полез? Сидел бы рядом с овечкой, а не пережил такой позор. Окончательно смутившись, он пробормотал вежливую благодарность и нацелился обратно. Но дон Джироламо строго спросил:
– Ты куда собрался?
– К овечке, на службу...
– Твоя служба окончена, – с явным удовольствием сообщил монах.
– Это почему?
– Наверное, ты давно не смотрел на перо, молодой ангел.
Что есть, то есть: давненько. И здесь прокол. Тиль покосился на самописку. Рядом с перышком красовалось число из... шести девяток. А он и не знал, что так много. Ужасающе много. Просто катастрофа. Не уследил.
– Следуй за мной, – прозвучал приказ.
Тиль невольно вцепился в Мусика:
– Куда? Зачем?
– Милосердный трибунал ждет. Вечность закончена, ты не справился.
– Но я научился древо судьбы видеть, за прямую кишку дергать, еще кое-что.
– Не имеет значения. Штрафных больше нет.
– У меня даже крылья есть! Модель Сикорского!
– Это не спасает.
– Но как же другие ангелы?! Они вообще не обращают внимания на штрафные! А я овечку столько раз спас. Это не считается?
– Спорить бесполезно.
– Почему такая несправедливость! Мне штрафные только начислялись. Что бы ни делал. А вот другие...
– У тебя не осталось штрафных. Следуй за мной.
– Но... Но ведь у меня остался еще один штрафной! Последний! Он есть!
Савонарола скривился:
– К чему тянуть? Овечка потратит его быстрее, чем ты вернешься.
– Но я имею право быть ангелом, пока он есть? Ведь так?
Нехотя монах согласился, но добавил:
– Милосердный трибунал призовет тебя, как только лимит будет исчерпан.
– Вот тогда и поговорим! – заявил Тиль, прыгая на Мусика.
Оставалось последнее дело, не завершив которое, не мог он предстать пред Милосердным трибуналом и отправиться, куда сошлют.
Несчастный ангел спешил, как никогда.
XXII
Тень самолета в радужном свечении прыгала овечкой по пушистым облакам. В чистом небе борта и крылья сверкали ослепительной белизной. Было шумно и весело. Ангелы резвились на полную катушку. Проводился забег наперегонки от хвоста до носа, особые весельчаки ныряли в турбины и выныривали из сопла, кто-то сидел на крыльях, свесив ноги, другие, уцепившись за элероны, летели в пространстве, повизгивая.
Как обычно, Тиля встретил шквал недоумения и волна любопытства. Не обращая внимания и даже не здороваясь, он пристроил мотоцикл у турбины и зашел в салон бизнес-класса. Тина полулежала в широком кресле, уткнувшись носом в иллюминатор. Проверив напоследок варианты, ангел стал рядом. В ближайшем – с овечкой все будет нормально, а дальше – не заглянуть. В любой миг последний штрафной может растаять. Такая уж овечка досталась.
Ангел не знал, как полагается прощаться. Наверное, для этого есть особые формулировки, только он их не знает. Захотелось наговорить глупостей, мелких и тривиальных, но ставших особо важными. Хотел сказать, как винит себя, что не сразу разглядел, какая она на самом деле. Что не смог ничего толком сделать, а что делал – получалось кое-как. Что готов провести вечность на краешке ее оделяла. Что обязан ей крыльями. Что благодарен за краткое счастье покоя. Что с радостью вел бы ее по жизни, наблюдая, как взрослеет, влюбляется, выходит замуж, рожает детей, может, разводится, а может, доживает до внуков. Что готов быть с ней до конца, проводив к пределу, за который ангелу вход заказан. Что не винит в штрафных и жалеет только об одном: не сможет оберегать ее. Много чего хотел сказать. У него ничего вышло.
– Я был плохим ангелом, прости. Береги себя.
Конечно, овечка ничего не слышала, уставившись в облака, разводила по запотевшему стеклу закорючки.
Ангел коснуться сердечка и шепнул:
– Прости меня.
Тина вздрогнула и вдруг спросила:
– Ангел, ты здесь?
– Пока еще, – ответил Тиль.
– Ты опять спас мне жизнь. А я даже не поблагодарила... – она замолчала и добавила: – Спасибо тебе, мой ангел.
Как будто вздрогнул самолет или пространство скособочилось. Или прошла ударная волна. Или прозвучал набат неслышного колокола, так что задрожал Тиль. Что-то странное произошло. Все ангелы, бросив веселье, замерли, уставившись на него.
Ну, вот и все – последний штрафной. Не понятно за что.
Он заглянул смело. Вместо единицы с шестью нулями происходило нечто новое: перышко зачеркивало штрафные, цифры сыпались старой штукатуркой. Долг стремительно уменьшился на... триста тысяч!
– Спасибо, ангел, – повторили Тина.
И еще столько же опало пылью.
– Спасибо тебе.
Перо безжалостно зачеркнуло штрафные, оставив цифру меньше той, с чего начал: всего-то пять девяток.
Натянув плед до подбородка, Тина задремала.
Ангелы, кто был на самолете, демонстративно отвернулись и уселись тесным рядком в хвостовом отсеке, словно каждого постигла невероятная, чудовищная, непростительная обида.
Тиль расправил крылья, чтобы обнять милую, чудную, славную овечку, но его призвали.
– Я здесь, – торопливо сказал Тиль. – Чего кричишь?
Торквемада подмигнул:
– Забыл, что ли? Футбол!
Громадную чашу стадиона заполняли тени мужчин. Под рев трибун на зеленую травку выбежали две дюжины теней. Взглянув на табло, Тиль узнал, чем закончится матч. Мог бы неплохо заработать на тотализаторе.
Кардинал в нетерпении потер ладошки:
– За кого болеть будешь? Я – за наших.
Тиль равнодушно пожал плечами, мыслями пребывал далеко.
– Ты – молодец, всегда в тебя верил. – Член Милосердного трибунала дружески пихнул локтем. – Выкрутился... Только крылья не распушай, еще много чего может быть. Получай удовольствие и не говори про счет. Сам знаю какой, не в этом дело, а в игре. Игра, понимаешь, – это все!
Кожаный шар летал между тенями, которые носились из конца в конец как угорелые. Торквемада подскакивал и вопил дурным голосом, когда мяч не попал в створ деревянных палок, или в ужасе закрывал лицо, если надутый баллон не долетал до сетки на противоположной стороне зеленого газона. И хотя кругом бесновались тени, а редкие женщины пытались им жалобно вторить, Тилю стало скучно. Так скучно, что крылья буквально рвались отсюда.
Изобразив озабоченную физиономию, ангел сообщил, что овечка требует его немедленного присутствия.
– Ладно уж, проваливай. – После гола Торквемада пребывал в благодушном расположении. – Будешь отличным ангелом.
Тиль с Мусиком догнали самолет перед посадкой.
Ангелы делали вид, что в упор его не замечают. Но это безразлично. Спящую овечку обнял крыльями и не разжимал объятий до самой посадки.
Было хорошо, словно уже попал на Хрустальное небо.
XXIII
Розовая мечта номер два была цвета старинной штукатурки в бликах вишневого сада. Обязательно веял ласковый бриз, напоенный ароматами трав с солью Средиземного моря. Толик мечтал, как рано утром выйдет на просторную террасу, на изящном столике уже накрыт легкий завтрак, он щурится солнцу и бликам близкого прилива, выпьет стакан сока только что сорванных плодов и погрузится в негу летнего безделья. Фантазия была столь прекрасна, что Толик прятался за нее в самые неприятные моменты жизни. Все, что делал, ради чего трудился, не покладая разных частей тела, должно было привести усталого путника к единственной обители – своему домику на побережье теплого моря. Даже квартира на Остоженке была лишь шагом к этому домику. Толик мечтал, что когда-нибудь сможет наслаждаться владением собственной виллой, лучше всего – невдалеке от Ниццы. Чтобы вечерами... Но это была уже другая мечта, вкусом попроще.
Дом в городке Эз-Бор-де-Мер, к которому такси привезло овечку, воплотил мечту. Именно здесь Толик хотел бы жить безвылазно. Иван Дмитриевич выбрал отличное местечко. Постройка начала ушедшего века в стиле поздний модерн сохранилась отменно, чему помогли климат и тщательный ремонт, на который не поскупился новый хозяин. Дом выглядел новеньким, но обжитым.
Побродив по саду, парку и бассейну, ангел загрустил и призадумался: каким странным и порой обидным образом сбываются мечты. Как будто изысканно издеваются: вот она, вилла, – владеешь ею на правах хозяина овечки, и что толку? Даже запахов нет. А какие роскошные кусты роз. Ладонь невесомо прошла лепестки.
Мечта стала явью, его и совсем чужой. Но вот о чем Толик как-то не задумывался, так это обслуга. Казалось, в его доме все будет делаться само собой. Это была досадная промашка. А молодую хозяйку прямо у дверцы такси встретил взвод слуг: двое горничных, садовник, повар, рабочий и управляющий. Персонал трудился за гроши, по местным меркам, но этого вполне хватало на пропитание их семей, оставленных в новеньких демократиях Евросоюза. И Тине не надо мучиться с французским, который не выносила за утонченную сложность. Почти родного – английского было вполне достаточно.
Управляющий – поляк Словацкий – осведомился, отчего лишены счастья видеть пани Викторию.
– Последнее время она боится самолетов, – ответила Тина, мстительно ухмыляясь.
Действительно, Виктория Владимировна никак не могла собраться с силами, чтобы еще раз отправиться в аэропорт, что и стало веским доводом для дочери лететь немедленно.
Прислуга занялась чемоданами, а Тина, отказавшись от раннего ланча, переоделась в шорты с футболкой и побежала на пляж, до которого было рукой подать.
Тиль слышал, как под пятками овечки хрустит галька, словно снег на морозе, видел темно-голубую воду в солнечных бликах под лазоревым горизонтом, но не испытывал обычного волнения, что накатывает на северного человека, встречающего море после долгой разлуки. Теперь все по-другому, и это грустно. Зато спокоен за варианты.
Скинув одежонку, худосочная русалка подставила себя солнцу. Любитель пляжного ню не стал бы пялиться. Бледное, угловатое тело вызывало из всех чувств только жалость. Да и подглядывать некому. Пляж пустел диковатой уединенностью.
Неумело повертев «мельницу», Тина шагнула к кромке прибоя, сунула пальчик, отдернула, вода еще не прогрелась, но, обняв себя, упрямо вошла. Дрожала и двигалась в глубину. Когда вода подобралась до груди, поднырнула и поплыла, лихорадочно колотя по мелким волнам. Плавала овечка ужасно, на пределе дыхания, фыркая от соли с холодом, держась только на упрямстве.
Ангел был рядом, вел Мусика за рога, посматривая под ноги. Виднелась глубина, кипевшая в ней жизнь и разнообразные твари, составлявшие меню прибрежных ресторанчиков. Под ним было мелко. Утонуть овечке точно не грозило.
Промерзнув до судорог, Тина выбралась на гальку и, нацепив одежку на мокрое тело, побежала в дом. Впервые за многие дни она ела много и с аппетитом. Уплетая все, что приготовил повар-румын со странной фамилией Травеску, наследница виллы доплелась до спальни и провались в сытный сон до следующего утра.
С местными ангелами Тиль не знакомился, потому чтобы было не с кем. Мужчины привычно оборачивались серыми тенями, а бедняжки горничные из недалекой Португалии трудились без поводыря. Он подумал, а не махнуть ли в город, посмотреть на огни ночной Ниццы, но отказался: придется терпеть удивленные взгляды личностей в смокингах, на Променаде их наверняка пруд пруди. Служба заставит, тогда и выберется.
Шанс случился на следующее утро. Из гаража был выкачен красный кабриолет, Тина прыгнула за руль, газанула так, что из-под колес разлетелся гравий, и выскочила на шоссе. Ехала, как обычно, будто на дороге одна, чудом вписываясь в повороты и успевая соскочить со встречной. Тиль не беспокоился: варианты не сулили проблем.
На Променад Д’Англез от ангелов не протолкнуться. Новичку приветливо кивали, но, заметив на вороте значок, менялись в лицах и зло отворачивались. Устав смущаться, Тиль развернул крылья, так чтоб свет увидело все побережье, и показательно помахал, словно делал разминку. Зрелище собрало молчаливую толпу. Эффект сработал на славу.
Бросив кабриолет под знаком, Тина выбрала приличное кафе, уселась за крайний к улице столик и ткнула гарсону в освежающий коктейль. Тиль устроился рядом на Мусике. Овечка что-то замышляет. Оставалось ждать.
Посматривая на гуляющую толпу, словно выискивая кого-то, Тина уставилась на загорелое существо в гавайке и белоснежных шортах.
Темные очки закрывали пол-лица, но заметить пальчик, нагло подзывавший к столику, не помешали. Оценив недешевые шмотки на корявом теле, обтянутом бледной кожей, парень неторопливо подгреб и одарил улыбкой:
– Привет, как дела? – даже простые слова давались с сильным акцентом.
Она начала говорить быстро и вдруг заметила, что ее не понимают, тогда решительно показала на пустой стул. Незнакомец сел и прояснился для ангела во всей красе.
– Ты давно здесь? – Тина выговорила медленно, буквально по слогам.
– О, да. Месяц.
– Знаешь, где достать травку?
Парень занервничал, не понимая, что от него хочет незнакомка.
Тина изобразила пантомиму: прикурить и выпустить дым удовольствий.
– Вот, блин! – испугано пробормотал он на родном языке. – Траву, что ли, хочет?
Как и многим, Тине не была знакома радость встречи соотечественника за границей. Ну, свой и свой. Вернее – чужой. Не петь же гимн хором.
– Что так напрягся, герой? – спросила она сквозь кислую улыбку.
– Фу-ты! – Парень облегченно выдохнул. – Говорят, местная полиция подставных в город запустила. Ты откуда?
– Тебе не один хрен? Так что с травкой? Заплачу за информацию, если сам не толкаешь.
– Можно что-нибудь придумать, – процедил он покровительственно и поднял очки.
Тип показался знакомым. Но как только затемненный пластик слез, правда открылась во всей красе. Ну, конечно, это был он.
В профессии Толик не имел конкурентов, только завистников. Лишь один пытался стать лучше, нагло пользуясь тем, что похож. Конечно, до суровой красоты мастера ему было далеко, но он сильно старался, копируя прическу, манеры и стиль. Получалась слабая пародия на оригинал. Бездарь не сдавалась, стараясь влезть на чужую территорию. Прежде ему доставались объедки со стола, теперь – развернулся. Все так же безнадежно копируя, кое-чему научился: стал мачистее и самоуверенней. Может, наивные провинциалки падали на эту дешевую рекламу, но только не серьезные женщины, настоящие наследницы больших капиталов. Тиль был уверен.
По-собачьи склонив голову, овечка изучила открывшееся произведение автозагара в дешевой парикмахерской и вдруг понежневшим голосом спросила:
– Тебя как звать?
– Анатоль, – гордо ответил прощелыга, паспорт которого украшало честное: «Иван».
– Толик! Прекрасное имя. Толик, хочешь чего-нибудь выпить? Освежиться? Чем тебя угостить?
Подлец и халтурщик, своровавший великое имя, растянулся в сладкой улыбке, скроил томный взгляд, тоже украденный у настоящего мастера, и попросил мохито.
В это невозможно поверить. Его замечательная, тонкая, умная, самостоятельная, волевая овечка, которая вертит и командует любым, если захочет, растаяла медом перед первым встречным паразитом, наглым альфонсом и доителем неудовлетворенных женщин. Даже ведь не красив. Подумаешь, похож!
Проверив варианты, Тиль собрался с силами не вмешиваться. Не вмешиваться и... не вмешиваться. Странное, путаное чувство овладело им. Было горько до тоски, что его променяли на ничтожную подделку. Нет, ну, как променяли. Глупости, конечно. Он же ангел, не любовник. Надо понимать разницу. Но, не смотря на резоны и уговоры, гнев раздувался мыльным пузырем. Ангел, кажется, ревновал. Впервые. Насколько помнил себя и Толика. Чувство было не столько остро, сколь зудяще, как ожог на коже. Ничего веселого или возвышенного в нем не было. Напротив, хотелось натворить что-то страшное с нахалом в дешевых очках. Тиль запахнулся крыльями, отвернувшись, но, конечно, знал все подробности.
Ванька так ничему и не научился. Понтяра вел себя глупо и манерно, что нравится немногим. Оказалось, он куда глупее, чем предполагал Толик. Из богатого арсенала своего кумира выучил лишь задумчивую томность крутого мужика. Как это низко, честно слово. Тилю страшно хотелось поделиться наболевшим, но Мусик равнодушно молчал.
Не может быть, чтобы Тина не заметила, какая пустышка и клоун расселся перед ней, закинув ногу на ногу. Невозможно поверить. Однако овечка была мила, нежна и заливалась соловьем, демонстрируя откровенные знаки соблазнения. Ванька настолько возгордился, что бездарно не понимал: это не он снимает, а его. Мачо с распродажи, что тут сделать.
Инициативу держала в руках Тина. Поболтав о пустяках и влив в недалекого мачо три порции кюрасао, два шампанских и кружку светлого, подвинула стул, чтобы тереться о его ляжку.
– Какие у тебя планы? – спросила она томно.
Разомлевший обольститель был готов ко всему.
Кое-как затоптав пылающий гнев, Тиль упрямо не вмешивался.
Отель «Негреску» гордился славной историей и строгими нравами. Дежурный портье не счел нужным выражать почтение странной парочке в пляжном, заявившейся без бронирования и багажа, и только холодно осведомился, что им угодно. Тине было угодно получить номер. Прямо сейчас. Портье сообщил, что в этом отеле номера не сдаются на час. Мадемуазель не стала скандалить, а предъявила веер платиновых и золотых карточек, предложив выбрать любую, по которой она может снять номер, скажем, на неделю. Портье резво стал вежлив, выдал пластиковый ключ и пожелал приятного пребывания.
Отель был готов удовлетворять любое желание дорогих клиентов. Для начала были заказаны в номер бутылка шампанского, икра и что-нибудь легкое закусить. Ванька пошел вразнос: подхватил легкое тельце и закружил на просторе комнаты, в которой царила королевская кровать с видом на море. Даже этот трюк проделал, как в дешевом кино, урод. Тина уцепилась за шею и молча смотрела ему в глаза, словно ища в них что-то нужное. Про Тиля с Мусиком никто не вспомнил. Ангел с мотоциклом понуро наблюдали из темного угла.
Ванька потянулся бантиком губ, но Тина оттолкнула и ругнулась: про траву-то совсем забыли. А без нее не хочет. Получив точные инструкции, где без проблем найти товар, она вылетела из номера.
Вот сейчас овечка вильнет хвостом. Вот сейчас прыгнет в кабриолет – и поминай как звали. Тиль очень надеялся. Но сегодня Тина вела себя непредсказуемо. Если, конечно, все время не смотреть в варианты. Раздобыв порцию, упакованную в пачку безобидных сигарет, стремительно вернулась в отель.
Тиль не мог трогать ее сердечко, потому что никакой опасности не видел. А что делалось у него на сердце, или что там у ангела, никому нет дела. Но вот что странно. Заглянув на перышко, обнаружил все ту же цифру: девять девяток. Как будто овечка не совершила мелкого проступка. Неужели за покупку травки или съем альфонса не идут штрафные?
Стремительно ринувшись к лифтам, Тина наткнулась на выставленные пятерни. Два черных амбала в три ее роста, в черных костюмах, очках и галстуках, с ушами, задраенными переговорными затычками, не желали пропускать даму в лифт. К сожалению, они не знали, что овечке нельзя говорить «нельзя». Ощутив радостный прилив бешенства, Тина заехала по коленке одному и сумела дотянуться до шеи второго. Откормленные бодигарды отпрянули, а худенькая девчонка неторопливо прошла в лифт, не обращая внимания на какого-то субъекта, жавшегося к зеркалам.
– Пятый, пожалуйста, – приказала она ласково.
Двери послушно закрылись, лифт плавно двинулся. Тиль задержался на тенях побитых охранников, добавив от себя невидимых тумаков, но, запрыгнув в кабину, оторопел: не может быть, неужели овечка не видит, кто рядом. Но Тина упрямо смотрела в створки.
Лифт неприятно дернулся, словно наткнувшись на невидимую преграду, слегка провалился и замер. На панели замерла цифра «4».
– Упс! – прокомментировал пассажир.
Тина не одарила вниманием это замечание.
– Не бойтесь, нас скоро вытащат.
– Я не боюсь, – и оборотилась: обычный парень в поло, загорелый, коротко стриженный, похож на трудягу, скорее – работяга в отпуске, может, мелкий наркодилер или задира в уличной банде, год копил на дорогой отель, и вот теперь швыряет деньгами, как в кино. Где-то его видела.
Запиликал вызов. Приложившись к трубе, пленник выслушал, сказав только «поторопитесь», и добавил:
– Ну, вот, они прилагают все усилия. Скоро исправят. У вас нет клаустрофобии? А то я не умею делать искусственное дыхание, – он говорил шутливо, словно подначивал.
Тина вдруг улыбнулась:
– После того как не попала на разбившийся рейс, боюсь только прыщей на носу.
Парень одобрительно хмыкнул:
– Отлично понимаю. Кстати, мы не могли быть знакомы?
– Скорее нет. Хотя мне кажется, что вас где-то видела.
– Правда? – то ли смущенно, то ли обиженно спросил янки, это она определила по выговору. – Вы редкий случай. Обычно со мной все происходит по-другому.
– А чем занимаетесь?
– Отвечу, если позволите узнать, какое кино любите.
– Старое, – вздохнула Тина. – Там все по-настоящему. Хемфри Богарт с Ингрид Бергман и все такое... Вспомнила! Кажется, вы какой-то известный теннисист?
– Нечто вроде того... – Парень растерянно почесал затылок. – Видимо, вы искренне... О’кей, неважно. Чем занимаетесь?
– Жду наследство, – Тина вынула особую сигаретку, затянулась и предложила соседу. Тот не отказался, все равно нечем заняться, так время легче убежит, предложил сесть на пол. Попыхивая дымком, вытянув ноги рядышком, они обмениваясь затяжками. Издалека доносились стуки спасательного отряда. Умиротворенную тишину нарушил мужчина:
– Здорово! – сказал он, глубоко затягиваясь.
– Пробрало?
– Подзабыл, как это здорово: вот так просто выкурить с кем-нибудь. Просто по-приятельски.
– Травки, что ли, не достать?
– Не в этом дело... Можно узнать, как тебя зовут, раз уж мы в одной камере?
Она назвала свое имя в латинском оригинале.
– Фауста! – повторил он чисто. – Красивое. Здорово... «Ты согреваешь мне душу, малыш»...
– Все равно они расстались... Знаете, когда я плачу?
– Расскажи... Подожди, угадаю... На летном поле?
– Нет, когда они вдвоем в темном кабинете. Рик ее обнимает, кажется, они будут счастливы, ведь любят друг друга, это так просто: уехать вместе и быть счастливыми. Но мы понимаем, что этого не будет, по ее и его глазам понимаем, как будто видим в них будущее. Не будет ни уютного домика, ни тихих семейных вечеров, ни подарков детям на Рождество. Да и детей не будет. Вы представляете Рика папашей? Я – нет. Расстанутся и никогда не удивят друг друга. Она предпочтет долг борьбы личному счастью. Личное несчастье – как счастье, так странно и красиво. Кто бы сегодня на такое решился? Последний миг их счастья. Особенно острый, от того что последний. Вот там я плачу.
Сосед по несчастью внимательно посмотрел ей в лицо:
– Слушайте, у меня идея. Вы здесь остановились? Отлично. Давайте встретимся вечером, выпьем где-нибудь. Могу заехать, то есть зайти, за вами. Или поднимайся ко мне, я на последнем этаже. Ну, как, Фауста?
Читать бесплатно другие книги:
