Я и Софи Лорен Верховский Вячеслав
Клочья
Под дождем бродил не торопясь. Казалось, он выгуливал свой зонтик…
Почему я до сих пор не женюсь? Собой, последним – и с кем-то делиться?!
Приснился свежий взгляд на человека: рожденный ползать, вставший на дыбы.
Прокрутили назад марш Мендельсона – вылитый Шопен! Не знаю, о чем, но задумался…
«Пушкин родился не в Донецке и был убит, к сожалению, тоже не у нас. И все же, товарищи, юбилей нас поджимает…» (Из Пушкинской речи городского головы)
Пушкин поэт до сих пор. Живет он былыми заслугами…
Пьяный шел, будто ногами заплетая косичку…
Религиозный мир – это мафия, не поделившая Господа.
Секс-символ – это секс-бомба, которая не взорвалась.
Слабость интеллигенции в том, что ее толпа неубедительна.
С какой ноги ни встать – всегда не та!
Сон – для тех, кто не знает, для чего ночь…
Спонсоры – это люди, которые подают милостыню в особо крупных размерах.
Стоит в человеке разобраться – глядь, а ты к нему уже привык.
Стоит ли жить на этом свете, если нечем заплатить?
Стоит. Но нечем.
Я очень смелый: я не боюсь вас огорчить своим присутствием…
Тишайший старик Первухин. Когда его ударило током, он не скандалил, как другие, а отправился снимать побои.
Тысячу раз прав мой начальник, когда говорит, что… А какая разница?!
Стояла такая тишина, что был слышен шорох бегающих по коже мурашек.
У меня к вам не ненависть, а чистое любопытство. Как к бабочке на ладони. Вот бабочка, думаю я. А что будет, если я оторву ей крыло?..
У меня отлично развит глазомер: я всегда беру себе больше – и не ошибаюсь никогда.
У моей памяти садятся батарейки. Конечно, можно перезарядить, но кто напомнит?..
Предпочитаю ложный стыд здоровому бесстыдству…
Уникальная возможность заглянуть в будущее: заглянул в лужу – и ты уже на небе!
У собаки мания величия. Ее назвали в честь планеты: Шарик.
У стюардессы была фигура высшего пилотажа.
Человек со странностями: котелок не варит, но в голове такая каша!
Я уже устал переживать. А что если птичий грипп подкосит ангелов?
Чиновники ссорятся очень редко: взяток хватает на всех.
Что такое быть законопослушным в нашей стране? Это идти по трупам только на зеленый сигнал светофора…
Юмористы – страшно скупые: чтоб не украли их умные мысли, они нам говорят такие глупости!
Я во всем последний неспроста: всегда запоминается последнее.
Что-то неспокойно в этом мире. Вот и в ухе у меня уже стреляет…
«Эта ягода темно-вишневого цвета». И это о кизиле, представляете?! Так, походя, обидели кизил. Не найдя для него его родного, собственного цвета…
Я хороший только за глаза: когда я есть – я несколько теряю.
Эпитафия: «Ушел незамеченным».
«Ты хочешь, чтоб на Бетховене я смеялся?..»
Мелочи архиеврейской жизни
Я знал одного торгового работника. Все свое состояние он сделал на воде, еще в те годы. На газированной. Был он тупым и мелкотравчатым, лицом не вышел, вышел животом. Низкорослый и с кривыми ножками. Кстати, писать он так и не умел, а считать если и умел, то лишь обсчитывать…
Спустя год после кончины вдова поставила на его могиле памятник. Недавно проведывал я бабушку на седьмом участке – и увидел. А увидев – просто обомлел! Он – и в полный рост. Выбит на куске гранита. Художник оказался дилетантом: выбивать он начал снизу. А на голову места хватило не очень. И голова оказалась сплющенной. И все же художником он будет! Так уловить черты этого идиота способен не каждый!
Но самое интересное оказалось все-таки не сверху, а внизу. Это была эпитафия: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало!» И подпись: «Фира и дети».
Его дети мне и даром не нужны, ну а Фиру я, конечно же, нашел:
– Какой светильник, Фира, между нами, он же был таким идиотом?!
Фира согласилась:
– Не то слово!
– А сердце, Фира?! – я не унимался.
– Оно было каменным, это сердце, – ответила Фира и заплакала.
Я изумился:
– А зачем же вы отгрохали такое?!
И сквозь слезы Фира прошептала:
– Он – при жизни – сделал это сам…
В синагоге перед стариками и старухами выступает молодой знаток Торы Яков Габричевский. Остроумный… Вот он рассказывает о том, что, согласно Торе, первосвященники или из рода первосвященников не могут брать в жены нееврейку, разведенную или обесчещенную.
Вопрос из зала:
– А кто такая обесчещенная?
Габричевский:
– Показываю в последний раз…
Я зашел в каморку к служителю донецкой синагоги Михаилу Моисеевичу Брукману. Старик Брукман горько плакал:
– Умер! Такой молодой! Всего семьдесят пять!
Я испугался:
– Кто умер?!
– Аранович! Такой молодой! Ловил гуппиков, собирался в Израиль, пел в женском хоре сирот-ветеранов войны. И нет человека! Звонила жена, говорит, что не переживет, – и Брукман снова заплакал.
Каморка Брукмана – на втором этаже, у самой лестницы. Слышим, кто-то по лестнице поднимается, натужно, с остановками. Знакомые шаги. У Брукмана открывается дверь, и входит… Аранович:
– Здравствуй, Миша!
Брукман бледнеет и хватается за сердце:
– Изя, – говорит не своим голосом, – ты еще здесь?!
– А где мне, Миша, быть еще?!
– А только что звонила твоя жена и сообщила, что ты уже всё.
Аранович садится за стол и горько плачет, капает сердечное, понемногу приходит в себя и спрашивает служку Брукмана:
– Как ей удалось сюда дозвониться?
Брукман отвечает:
– Набрала – и дозвонилась, что ж такого?!
Аранович снова заливается слезами:
– Она, Миша, будет первой, кто дозвонился сюда с того света. Уже пять лет, как она умерла, Циля моя, радость моя, люба моя, рыба моя!.. – Аранович обильно сморкается.
Снова телефон, да что ж такое?! Миша с суеверным страхом поднимает трубку. Слышит голос и меняется в лице:
– Это она!
Аранович вырывает трубку и в большом волнении кричит:
– Циленька, это ты?!
В ответ слезы.
– Циля, Циля, отвечай!
Слезы. Потом:
– Я не Циля, а Ревекка Львовна. Мне нужен отпевальщик Цукерман.
– Цукерман больше не практикует, – отвечает Аранович, – он уже как год у нас в психдоме, еврейский патриот, на работе сгорел. А кто вы?
– Я Ревекка Львовна…
– Знаю, дальше.
– Я вдова Суриновича. Умер мой муж, – она рыдает.
Аранович хлопает по рычажкам и сразу в крик:
– Миша, ты оглох! Миша, умер Суринович!
Миша теряется совсем:
– Так Аранович или Суринович?!
– Миша, ты умный или, конечно же, дурак?! Так Аранович – это я!
Они поссорились и тут же разошлись.
Однажды в порыве нежности Боря воскликнул:
– Дорогая Циля! Я в жизни не знал женщины лучше, чем ты!
А Циля про себя подумала: «Несчастный!..»
В городе Донецке жили два брата Поташниковы, Зяма и Сема, а потом разъехались: один укатил в Америку, другой – в Израиль.
Американский брат стал музыкантом, израильский – в киоске продает журналы и, между прочим, совсем не жалеет.
И вот однажды продавец журналов Сема Поташников получает новый американский журнал, где на глянцевой обложке фотография его очень печального братца, сидящего за решеткой.
Катастрофа! Светопреставление!
Продавец Сема бросает все дела – и к телефону. В Америке раздается звонок, трубку поднимает сам брат.
– Алло, Зяма, тебя уже выпустили?!
– Откуда?!
– Из тюрьмы!
Пауза.
– А меня туда и не сажали.
– А фотография?!
– А, фотография… Это я играю на арфе, но с той стороны.
– А почему же ты такой тоскливый?!
– Сема, ты меня удивляешь! Ты хочешь, чтоб на Бетховене я смеялся?..
Соседский дедушка Григорий уезжает в Америку.
В последние месяцы он изменился до неузнаваемости: раздал все долги, извинился перед всеми, кого обидел, даже ненароком, в библиотеку возвратил некогда украденную книгу…
– Дедушка, что происходит?!
– На свободу – с чистой совестью!
К двухтысячелетию христианства Израиль ломится от сувениров. Так, везде продаются терновые венцы.
Одна маленькая пожилая еврейка из подкиевской Вапнярки, осоловевшая от жары, вползает в магазинчик и на полках замечает, разумеется, терновые венцы…
Ткнула пальцем:
– А это шо такое, извиняюсь?
– Это – терновый венец, – разъясняют, тут уже привыкли ко всему.
Крутит в руках и, отдуваясь, интересуется:
– А у вас есть все размеры?..
Уезжали. С собой взяли, казалось бы, все. Все по описи сверяли не единожды. А уже в Германии хватились: на Родине остался смысл жизни.
На центральной площади Донецка проходил еврейский праздник. Было много детей. На что я скупой на похвалу – но было здорово. В самый разгар к одной еврейской бабушке подошел скинхед и в ухо прошептал:
– Аллах акбар!
Бабушка всепонимающе улыбнулась:
– И вас с праздником!..
Еврейский клуб. Одна интеллигенция. У нас начало ровно в два. Я предводитель. Подгребают одинокие старухи. Мой контингент. А что? Какой уж есть, мы все такие будем…
Слушают внимательно, казалось. Но фокус в том, что… Все они на пенсии. Они же с двух же любят отдыхать, в своих кроватках. Послеобеденное время, мертвый час. Режим – святое! И то одна со стула поплывет, то другая, засыпая, навернется. Третья, вот же, слушала внимательно! Нет, сверзилась…
Иногда за клуб мы с пола собираем до пяти старух и даже больше…
– Вот урожайный клуб! – мной восхищаются.
И с гордостью я отвечаю:
– Мы такие!..
Еврейские дачники: посадили горох, но забыли где. Пока искали, потоптали помидоры. Соседи предъявили счет: евреи забрели на их участок. Орошали землю слезами, удобряли мыслями. Собрали урожай, для этих мест небывалый. Говорят, чтоб сорняк так уродил, нужно было очень постараться…
В Козельске я был приглашен к раввину в гости. Ну, когда я там работал, у него. Говорим о том о сем. И вдруг он:
– Славик! Я забыл тебя спросить: а мировой финансовый кризис по тебе ударил больно?
Я, конечно, тут же намекнул:
– У меня нету таких денег, извиняюсь, чтобы так уж мне страдать!
– Везет тебе! – ответил мне раввин.
Однажды я повстречал на кладбище Сундукера. И, печальный, у него спросил:
– А вы что здесь?
И, отметая всякие подозрения, он воскликнул:
– Нет-нет, я еще живой!..
Раввин козельской синагоги разослал потенциальным спонсорам новое обращение, очень деловое и конструктивное. Цитирую дословно: «Дорогой друг! Я не люблю быть должником. Поэтому я предлагаю Вам равноправное и взаимовыгодное сотрудничество. Дайте нам денег – и дай Вам Бог здоровья!»
Который день мой друг Исаак Шрифтгиссер меня доводит – он думает о жизни после смерти. Я:
– Ты думаешь о жизни после смерти?! Ну, Исаак! У тебя же мания величия! Неужели ты не понимаешь: ну зачем ты Богу еще раз?!
– Помощник раввина, – представился я.
Осведомились:
– По каким вопросам?
И я вздохнул им:
– По вопросам без ответов…
В синагогу звонок:
– А Верховский есть?
– Нет.
– А он мне назначил на девять.
– А сейчас, женщина, начало восьмого.
– Это что, так принципиально?!
Евреям в путешествие
совсем не обязательно:
куда б они ни прибыли —
они уже там есть!
В музей еврейского наследия Донбасса явился дядечка: «Позвольте безвозмездно вам вручить!» И вручает простыню под метра три. Всем оставалось только восхититься. Обстоятельный, свое генеалогическое древо он выписал вплоть до архангела Гавриила. «Вот, – говорит, – у меня здесь, если приглядеться, архангел Гавриил и жена его Маргарита Львовна Закошанская…»
Мой знакомый, прочитав поучение еврейских мудрецов: «Еврей должен быть радостным!» – сочувственно вздохнул:
– Тяжелая у вас религия!
Однажды в Никольском соборе я заметил еврейскую душу бабушку Бетю. Бабушка Бетя стояла у алтаря и истово крестилась.
Я изумился:
– Вы?!
Старушка растерялась:
– Я, а что?
– Вы креститесь?!
К ней вернулось самообладание:
– Я крещусь?! Ты что?! Шестиконечусь!..
Моисей ударил посохом по скале – и… Бедная скала! Чего не бывает с испугу!
Еврейское погребальное братство Козельска носит имя шести бакинских комиссаров. Нет, это не описка: из двадцати шести только шесть оказались евреями…
Рабинович слыл мудрецом.
– Рабинович, который час?
– Что вы спрашиваете, в это время у нас всегда полдевятого!
– Послушайте, Рубинчик, за все ваши дела я бы вас так обматерил, но – не могу подобрать верной интонации. А я ж вас знаю: скажу не так, так вы же и обидитесь!..
Раввин Соловейчик принимает соплеменников ежедневно с трех до шести. Об этом гласит объявление на его дверях. Где так и написано: «Морочить голову с трех до шести. Раввин Соловейчик».
Умер чудесный старик Зеликман. Я узнал – и загоревал.
Заглядывает служка синагоги:
– Ты пойдешь на похороны, Слава?
И я ему ответил:
– С удовольствием!
Человек, который гордится своей национальностью, не уважает Бога, который, кажется, придумал и другие…
– У меня появился новый друг, – сказала мне соседка, – по фамилии Рабинович.
– Молодой или старый? – спросил я.
И соседка ответила:
– Молодых Рабиновичей уже не бывает…
Рыбный день
Когда я издал свою первую книжку «Архипелаг гуляк», я посвятил ее «всем тем, кто меня любит: маме и папе».
Я себя сглазил: теперь меня любит и Лиля.
Каждое утро под своей дверью я нахожу букетик. Раньше я думал: Лиля тягает их с кладбища. Теперь я спокоен: она приносит их из мусорного бака.
Если это не любовь, то извините…
Ее любви я по наивности бежал. Я трижды топился и дважды тонул, не говоря уже про вешался. Не помогло. Я снова с вами.
Я работаю в еврейской общине Донецка. В моей трудовой так и записано: «Помощник раввина Вышецкого по внешним сношениям…»
Каждое утро она приходит в синагогу. Ко мне.
– О, сегодня в синагоге рыбный день, – говорит главный раввин Донбасса Пинхас Вышецкий.
И как всегда он прав: Лилина фамилия – Карасик.
Ее письма нельзя читать без слез. А где слезы – там, наверное, и смех…
Славонька, так и передайте себе, когда будете трезвый: вы хороший!
Читать бесплатно другие книги:
