Хроники ускоренного сердцебиения (сборник) Шитуев Валерий

Или вздернут на ржавые вилы,

Или вставят осиновый кол.

Я хрипел, нарезая куплеты,

Под аккордные звуки небес,

Мы беззвучно гвоздили дуплетом,

Про достойный и славный конец.

И пьянил мою гордую волю

Запах свежей, древесной смолы

И с последней надеждой, не скрою,

Ждал, что там нам стругают… кресты!

Метели

Я не в силах валяться в постели

До утра… Ах, метели, метели

Остудили мне душу и грудь,

Все тепло унесли, улетели

Навсегда… Не уснуть…

И в кромешной кофейной подливе

Мой пасьянс. Словно звезды в заливе

Пляшут карты в морской глубине;

Вот и мысли в едином порыве

Разом вспыхнули где-то на дне…

Все стучат и стучат молоточки

По вискам. И впиваются точки

Пулеметной морзянкой в мишень

Из телесной моей оболочки,

До утра… Каждый день…

Батяня

«Скажи мне батяня, развей мои страхи,

О жизни сермяжной своей.

Без ярких прикрас и надрыва рубахи

И сразу же стопку налей.

Плесни, расскажи мне, как лез ты из кожи,

Достоин ли славы мужей,

Гнетет ли на сердце, что ты что-то должен

Жене, сыновьям и душе».

«Не знаю, не знаю», – отец мой смеется:

«Не рано ли ставить вопрос?

Бутылка годами стоит и не пьется,

К ответу я сам не дорос.

Я много хочу в этой жизни устроить,

Деревьев еще посадить,

Тебе все наладить, домов понастроить

И внуков спокойно растить».

«Взгляни мне в глаза разве видишь там страхи

пред старостью, близкой бедой?

Как ты говоришь, без надрыва рубахи,

Скажу, что я молод душой!

Не днями прожитыми жизнь надо мерить», —

Сказал мне с усмешкой отец:

«А радостью к жизни и Ангелу верить, —

И стопку налей мне стервец».

Сказки природы

Настёне

Кисти рябины на скатерти белой —

Дочь собирала рукой неумелой:

Россыпь горошин незрелого цвета —

Жалкие капли роскошного лета…

Рыхлые шарики слеплены в «Лего» —

Это снежки из последнего снега:

Дочь принесла, от тепла ограждая,

Белую сказку из зимнего рая.

Сени засыпаны пряной листвою —

Осень пришла попрощаться со мною:

Добрая Настя, легко и влюбленно,

Сени украсила листьями клена…

Годы проходят, и дочь изменилась,

Сказка давно правдой жизни сменилась…

Только весной заскрипели ступени

Дочка вбегает с охапкой сирени…

Последний забег

Девяностые годы – раздолье идей,

Все теперь по плечу и надежды смелей,

Нам теперь по зубам быстротечный забег,

Добежишь, и он твой – наступающий век!

Много вышло на старт закаленных бойцов:

Старых, бритвы не знавших, еще удальцов,

Подарила нам жизнь полупризрачный шанс

Из отыгранных карт разложить свой пасьянс.

Сколько слез и беды в этой мутной волне,

Полной чашей испили – досталось и мне.

Кто-то в Бога поверил, а кто-то деньгам,

Кто-то в лучшую долю, а кто-то словам.

Коммунист, анархист, демократ, либерал,

Всех накрыло волной, и все дальше причал…

Но держали мы строй под команду: «Вперёд!»,

В этой бойне сошлись, вдруг кому повезет…

Добежали втроем и упали в песок.

Только чудом я этот рубеж пересек.

Двое там, позади – по горящей стерне,

На кровавых локтях подползали ко мне.

На зубах хруст земли, а в глазах пелена,

Я очнулся и вижу – другая страна,

И пульсирует мысль: нас погнали на круг… —

Жар дурманящей битвы мгновенно затух.

Показалось, что веки сомкнулись на век,

И бесславно окончен последний забег,

Снова крепкую волю разбил паралич,

И в крови потонул торжествующий клич!

Подвиг

И незачем и некуда спешить —

Ты в поисках любви весь мир протопал,

А мог бы вновь коньяк всю ночь глушить,

Но где теперь искать мне этот штопор?

Так покрывает изморозь скамью

В таком же одиноком, мокром парке,

Листвой укроет молодость мою,

Все слишком поздно – не ходи к гадалке.

Очнусь и вижу – некуда спешить,

И разгулялся ветер в чистом поле,

Ко мне уже не стоит подходить,

Когда себя топлю я в алкоголе.

Еще пытаюсь закрепить погон

Под воротник смирительной рубахи,

Неслышно въедет поезд на перрон

И разлетятся горести и страхи.

Остывшей крови некуда спешить,

И гуща оседает в черном кофе;

По мере сил я мог бы не грешить —

Держать удар хотя бы на Голгофе.

Рассыпался мой вещий календарь,

Листы роняет куст неопалимый,

Мне снится сон, и снится мне бунтарь

Такой же, как и я, неодолимый!

И незачем, и некуда спешить,

Дождит в душе и за окошком вроде,

Какой еще бы подвиг совершить? —

Мюнхгаузены, жаль, уже не в моде.

А мог бы просто и счастливо жить,

В ладу с женой и ждать любимых внуков,

Мне некуда и незачем спешить,

Давай без грусти и фальшивых звуков.

Афон

Иеромонаху Авраамию – настоятелю келии Святого Модеста. Святая гора Афон.

Отцу Пантелеимону – настоятелю патриаршего подворья при Храме в честь иконы Божьей Матери «Спорительница хлебов».

Как же долго к себе не пускала,

В свое лоно Святая Земля,

На воспетые в Библии скалы, —

Но ждала почти вечность меня.

Как же долго я шел к своей цели

Чтоб взойти на афонский причал —

Поселиться в монашеской келье

И вернуться к началу начал.

Все пришли мы сюда Христа ради,

Ни чинов, ни имен, ни наград,

Прислонюсь к монастырской ограде —

Вот и весь мой церковный обряд…

Этот воздух пропитан молитвой,

Даже ночь тихо шепчет псалмы.

Весь Афон под Божественной рифмой —

Бьется с черными силами тьмы.

Здесь болгары и сербы, и греки,

Украина, и Русь, и мордва —

У святынь мы сроднились навеки,

Здесь на всех наша вера, одна.

Все отринув в монашьем постриге

За нездешней и вечной чертой, —

Ввысь поднимут нас лики и книги

И молитвы – одна за одной.

Пляшут звезды в небесных плафонах,

Спит планета в земной тишине,

Бьют поклоны монахи с Афона,

Просят Бога о каждой душе:

На вечерней заре, на рассвете,

На незримой уже высоте,

На коленях живут Божьи дети,

Постигая себя во Христе.

Сироты

Дети ватажные, голь перекатная —

«Миром» настругана мелочь заштатная,

Где-то с картузами с медью подброшенной,

Где-то, с мольбою в глазах настороженной.

В старых платках по старинке подвязанных,

В жалкой обувке, в одежках неглаженных —

Бродят в России сироты вне времени,

Бедные дети бездомного племени.

Круглые сироты горе-родителей,

Дети-изгои среди небожителей,

Взрослые в стойкости, гордые в пропасти —

Сколько в них скрытой недетской жестокости!

Где вы, отцы? На каком вы экваторе?

С кем вы теперь, загулявшие матери?

Спляшем, Россеюшка! Ухнем, судьбинушка!

Пей, безотцовщина! Спой, сиротинушка!

Зимняя деревня

Подморозило. Стылые реки

На глазах превращаются в лед,

Вновь озябшие, красные веки

Растирает шарфами народ.

По утрам серебрятся заборы,

Глухо наст под ногами трещит,

Сквозь разъезды, заносы, заторы

Почтальон одинокий спешит.

Валит дым из печных небоскребов,

Раздвигая морозный пейзаж,

Нет машин, лишь подобье сугробов,

До весны снег заменит гараж…

По ночам луноликая кошка

Не вылазит из теплых сеней;

День-деньской все сидит у окошка

И глядит свысока на мышей.

И пастух в захудалой дубленке,

Невзирая на жгучий мороз,

Подмигнет задубевшей буренке

И бегом расшвыряет навоз.

Напевая нехитрые песни,

Накидает по яслям кормов,

Но ничем не согреть, хоть ты тресни,

До нутра передрогших коров.

Смолкло все. Не слыхать деревеньки,

Только в школе детишки галдят

Не дождутся большой переменки

И украдкой на лыжи глядят…

Со звонком, как попало прощаясь

С Марь Ивановной, спрятанной в шаль,

Детвора, всей деревне на зависть,

Унесется в морозную даль!

Vбde in pбce [15]

«Vбde in pбce», – прошептал мне священник,

«Vбde in pбce» – солдат.

Ты отмолил свою грусть Божий пленник

Жизнь оправдал ты стократ.

«С миром иди, не терзай свою память

И позабудь о войне,

Знаю, что раны тебя не оставят,

А на рассвете вдвойне…

Слишком уж много взвалил ты на плечи,

Что бы Господь не спросил,