Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов Копсова Наталья
Так, то ныряя, то выныривая из глубокого омута периодически накатывающей тоски, смешанной со страхом перед непредсказуемым, неустойчивым будущим, я дождалась появления из ванной сверкающей бодростью тела и духа подруги. Из ее ладоней привычно выглядывали баночка с гелем, коробочка с кремом и бутылочка с тоником-увлажнителем. Подружка решительно приступила к манипуляциям с моим лицом и шеей, ее пальцы опять заставили на время забыть обо всех проблемах и печалях. О, дивное ощущение лишь вчера родившегося младенца! И кожа, и я вся становились новыми, чистыми и свежими и были благодарны Алене за то умиротворяющее блаженство, которое она нам дарила. Подружка моя была больше, чем просто волшебница.
– Ой, какая у тебя подвесочка чудная с бриллиантиками. Белое золото в комбинации с обычным – до чего оригинально выполнено! Я что-то раньше на тебе ее не видела…
– А я раньше просто не надевала, а вот сегодня решила принарядиться.
Аленка на меня испытующе прищурилась и насмешливо фыркнула, крутой дугой изогнулась ее дотоле изломом изогнутая бровь.
– Ну так и где же ты подружилась с этим нежным мальчиком и сколько же лет этой невинной крошке? Надо же, с такой застенчивой улыбкой и истинно женской грациозностью ему следовало бы родиться девушкой и вводить в искушение многочисленные толпы обожателей мужского пола. Ошибка природы! Надо же, норвежские дамочки – как солдаты спецназа, зато парни бывают просто бабочками-шоколадницами. Приятно, однако, что и в Норвегии попадаются люди с манерами, отличными от манер свинопасов или других детей природы. Скажи, он не артист? А чем он занимается?
Между делом – массажем расспрашивала меня моя чародейка. Я ни словом не обмолвилась о легендарной профессии Руне, сочинила, что раньше он посещал те же компьютерные курсы, пока не нашел подходящую офисную работу, и постаралась поскорее перевести разговор на другие рельсы. Вспомнив о странном телефонном звонке неудачливого воздыхателя, я спросила как можно тактичнее и расслабленнее:
– А как у тебя, Ален, сейчас с личной жизнью?
Видимо, собираясь с мыслями, она довольно долго не отвечала.
– Да вообще-то никак, кошечка моя! Ты когда-нибудь наблюдала собачьи свадьбы? Вот-вот, шумная, пестрая кавалькада разномастных, разношерстных, разнорослых и разнопородных псов сломя голову несется за какой-нибудь Жучкой-примадонной. На данном жизненном этапе я как раз пребываю в роли, так сказать, собачьей королевы. По-королевски равнодушна, горда и невозмутима с поклонниками; вообще общаюсь с ними по соображениям чистой прагматики и в силу необходимости. Никому больше не верю, а мужчинам в особенности. Да я тебе говорила, сейчас просто повторяюсь… Это современные русские девушки, в большинстве своем ничего на внутреннем плане или в мозгах достойного не имеющие, научились только лишь с помощью одних своих алых губок лихо прыгать из «темных» лошадок в королевские дамки. Но нам с тобой уже вряд ли так повезет! Каковы мужчины, таковы и женщины, и наоборот…
– А что, Ален, это правда, что молодые девушки научились так классно целоваться, что у мужчин аж дух захватывает?
– Это у меня иногда дух захватывает от твоих полупридурковатых вопросов. Ты, Ник, в некоторых вещах находишься на уровне норвежских даунов, которых норвежцы тут так пестуют-лелеют; уж извини за прямоту!
Я растерянно замолчала и подумала, что, наверное, хозяйку просто стало потихонечку раздражать мое постоянное пребывание на ее жилплощади; однако через несколько минут Аленина внезапная вспыльчивость сменилась глубоким, шумным, элегическим вздохом:
– A в любовь – светлую, большую и чистую почему-то верится по-девичьи, хотя самой смешно. Во мне будто бы поселилась странная какая-то раздвоенность и нервозность, от этого бывает так плохо… Раньше я такой не была…
Аленин голос дрогнул, и мне в нем послышались слезы: те самые – невидимые миру. Моя подруга мужественно пыталась с собой справиться, совсем как я полчаса назад. Бедные, бедные женщины!
Я забыла про маску на лице и разразилась заумной тирадой в своем излюбленном стиле:
– Аленчик, ты совсем-то не расстраивайся, то ведь вовсе не твоя вина. Что тут поделаешь: ведь в этом мире людей совсем не учат чувству любви. К сожалению, живое человеческое счастье пока не является целью общества. Всему теперь обучают: составлению бизнес-планов, программированию с менеджментом, контролю качества лохотронов и физике сыпучих тел, а любви или хотя бы что понятие в себя включает – нет.
Если посмотреть на нынешних мужчин, то многие из них не ведают ни заботы, ни ответственности за что-нибудь живое – главных свойств истинной мужественности, а женщины редко когда ласковы, сострадательны, теплы и кому-либо за что-либо благодарны. Зато как требовать что-то с кого-то и критиковать других, если чуть замешкались, – так это сколько угодно, а самих-то себя в собственных, так сказать, проявлениях не видят. Боже, так тяжело об этом вспоминать! Люди могут всю жизнь теперь просуществовать, а о самом главном так и не узнают. Разве такое существование можно по сути называть настоящей человеческой жизнью? Ведь бегут, торопятся, страшно боятся опоздать к раздаче праздничного пирога, а по сути – в могилу. Но в тебя, Аленушка, я верю. Рано или поздно все станет именно так, как ты сама того хочешь и заслуживаешь.
– Грустно, конечно, что все в жизни так, зайчик. Но ты права как всегда: это, видимо, раньше мужчины были охотниками на ледяных просторах сибирской тайги или Аляски, а теперь они все – мелкие браконьеры во второразрядных городских зоопарках. Эх, да что тут говорить! Так. Я с тобой возиться кончила. Пойдем баиньки, моя бедная одинокая подруженька. Здорово мы с тобой сегодня измотались, на тебе что-то опять лица нет.
Вяло переставляя ставшие почти ватными ноги, я медленно поплелась в спальню. Мне едва-едва хватило сил дойти до своей половины кровати и убрать с нее медведя. Даже лохматый Томик показался непосильной тяжестью. Что со мной, Господи?! Какая-то полная энергетическая опустошенность, может, по-настоящему заболеваю? Как я тогда работать-то смогу… Тут я вспомнила и из последних сил полупрошептала Алене:
– Бумажки мои не забудь завтра захватить с собой, там еще дискетки… Попроси, пожалуйста, своих коллег их посмотреть.
– Будет сделано в лучшем виде, солнышко. Ты ни о чем не беспокойся. Теперь давай спать!
Мы с подружкой в совершенный унисон, совсем как однояйцевые близнецы, выключили настольные лампы.
– А знаешь ли ты, Вероника, как в жизни бывает иногда странно…
До того неожиданно в темноте ночи зазвучал Аленин голос, что я, начавшая было благополучно отключаться от невеселой нынешней действительности, пугливо вздрогнула и совсем не сразу сообразила, где я, кто я и с кем.
– Примерно за полмесяца до твоего ко мне вселения Кисс… Ну ты сама теперь знаешь, каков он по натуре: как репей, прицепится с чем-нибудь, так и не отцепится ни за какие коврижки; но ведь при этом всегда так вежлив, так безотказен, так до ужаса заботлив…
Так вот в тот раз он прилип в полном смысле, как банный лист, если не выразиться похуже, чтобы в одну из суббот я обязательно пригласила бы его в гости с другом. Ты себе не можешь представить, как это было мне некстати. Думала, он сам-то уже на нервы действует, так еще такого же болтливого дружка приволочит. Время на них только зря тратить! В офисе и так целыми днями мотают душу почем зря, сплошные дедлайны и вечно ничем не удовлетворенный шеф Дидрик. Я Киссу прямо так и сказала: «Ты в курсе, дорогой, как смертельно я устаю на работе. Ну помилуй, как можно при таких обстоятельствах… Какие мне еще гости в таком состоянии? Ты знаешь, по субботам я готовлю по особым технологиям питательные маски и для лица, и для волос, а потом в них надо находиться несколько часов кряду. Нельзя улыбаться и по телефону разговаривать – получатся одни морщины, убирай их потом… Нет, ничего с этой затеей у нас в этот раз не получится!»
Тут он прямо запричитал интимным таким полушепотом: «Ты не можешь себе и вообразить, Алэна, дарлинг…»
Верно, я опять погрузилась в легкую дрему, потому как воочию увидела восседающую на абрикосового цвета кухоньке в позе статуи царицы Семирамиды и с таким же неулыбчивым лицом Алену, почему-то в клубничного оттенка шелковом японском халате-кимоно, и последнего истинного джентльмена Британской империи, почти коленопреклоненного перед ней.
– О, ты просто не представляешь себе, май дарлинг Алэна, какой Роджер Линэр чудеснейший и преобаятельнейший человек. А его манеры… Это отдельная песня! О, и мне, и всем другим нашим приятелям до него далеко. Хотя то легко объяснимо: ведь он учился сначала в Итоне, потом в Сорбонне…
– Н-да… Это, конечно, все интересно, и можно было бы познакомиться с твоим замечательным другом, тем более что ты так горячо этого желаешь, но… Скажу тебе, милый Кисс, откровенно – мне особо нечего выставить на стол, что-нибудь действительно хорошее вовсе не по карману. Ну кто я такая – просто небогатая, совсем одинокая женщина, иммигрантка из России. Тылов у меня никаких, рассчитывать приходится только на себя саму, судьба по головке не гладила и не гладит, а, наоборот, – расслабиться не дает. Ты же сам знаешь…
– Алэна, радость моя, ну что ты такое говоришь? Мне прямо стало стыдно… Джентльмен я или не джентльмен в твоих прекрасных глазах? Да я все нужное сам закуплю и привезу, а у Роджера свой винный погреб в нескольких милях от Французской Ривьеры. Ему из Франции каждый месяц присылают абсолютно эксклюзивные вина. Так что и не думай волноваться о таких пустяках.
– А почему у этого приятеля личный погреб во Франции, если он, насколько я понимаю, англичанин, как ты?
– Унаследовал от своих французских тетушек по материнской линии угодья и виноградники во Франции и настоящий замок из белого камня. Теперь наш Роджер очень богатый человек. Когда прошлой весной я у него гостил, так на очаровательных лошадках из его персональной конюшни катались по морскому пляжу почти каждый день, любовались на закаты и рассветы. Правда, один раз я неудачно упал с кобылы и чуть было не сломал ногу в районе колена. Надо же – казалось бы, белый песок не асфальт и не твердь земная, а мне показалось тем же самым. Потом сильно хромал, и нога здорово болела и бедро, пришлось даже ехать к доктору. Доктор ощупал мою голень, сделал рентген и сказал, что связки и мышца левой ноги…
– Ну, ну, Кисс, жаловаться женщине как-то не совсем по-мужски. Да и потом вообще… чуть-чуть не считается!
– Да, да, дарлинг, ты права, как всегда!
«В общем, так он меня уламывал, уламывал… Просто какого-то натурального принца на белом коне описывал, я и согласилась. Да какая бы из нас, женщин, отказалась взглянуть на подобное чудо? Прямо воплощение мечты из книг интернациональных дамских романисток! Ладно, подумала про себя, надо бы на этого друга внимательно посмотреть и познакомиться поближе. А там будет видно!» – Алена повернулась лицом ко мне, всем телом придвинулась как можно ближе и до того страстно-горячо зашептала в самое ухо, что бедное мое правое ухо накалилось и чуть ли не огнем заполыхало в ночном полумраке подругиной спальни. Видно, тема невероятно ее занимала.
– Ты только вообрази себе. Как только Кисс отбыл, я взяла и зачем-то распаковала совершенно новые тапочки на каблучках-рюмочках и в розовых перышках. Из Петербурга летом привезла и берегла для случая, не хотелось за просто так трепать хорошую вещь по дому… Ты, наверное, думаешь про себя – вот дуреха Алена… Стала разыскивать свой заброшенный учебник французского… Захотелось блеснуть хоть парой изысканных фраз на элегантном аристократическом языке, а не на этих примитивных… Прости, Господи, за глупость… Потом задумалась, а в чем современные, действительно богатые дамы катаются на лошадях. Раньше – в амазонках в женском седле, а теперь? Каталогов себе навыписывала по этой теме, а они стоят немалых денег… Вот дурочка, да?
Покупала в «Стине и Стреме» дорогущие ажурные чулки цвета электрик и думала, что вот Алена Линэр, нет – Елена Линэр, в общем-то, неплохо звучит.
Представляла себя, как наяву, в замке с мраморными полами и колоннами: благородного слегка голубоватого оттенка, но с вкраплениями розовых прожилок… Ах, я еще никому этого не рассказывала, только тебе, милая Никочка. Ты уж, пожалуйста, не смейся…
Сижу я в мягком, как теплый пуховый носок, кресле у совершенно огромного белокаменного камина. На хрустальном столике стоит пузатенький бокальчик, а в нем плещется янтарный коньячок. Горят свечи в высоких серебряных, явно антикварных подсвечниках, радужными лучами переливаются стеклянные, в имперском стиле люстры… Знаешь, будто бы видение на меня в тот день нашло, даже как следует работать не могла… За окнами пленительной, в стиле романтизма галереи плещется море и мне слышен мерный шум прибоя… И так хорошо-хорошо, так спокойно, светло и тихо на душе… И тут каминные часы-Пегас с золотым циферблатом начинают музыкально звенеть – отбивают ровно пять ударов…
Прямо как под гипноз я тогда попала. Надо же, а? Теперь самой не верится! Опять пошла в «Стин и Стрем» и там разорилась еще и на немыслимый кружевной корсет. Спрашивается, зачем? Рано или поздно кто-нибудь подвернулся бы и так его для меня купить в подарок… В принципе могла того же Кисса попросить…
Субботним утром специально встала пораньше, чтобы сделать себе легкую огуречную масочку. Такую очаровательную юную свежесть она придает коже… Да ты и сама теперь знаешь…
Нарядилась, подкрасилась, волосы специальным лаком уложила – он придает дополнительный блеск, но в глаза не бьет; приготовила креветочный коктейль, разложила его в половинки авокадо, украсила розочками из сливочного крема и петрушкой… Пыхтела-старалась…
Тут раздался звонок в дверь. Бросила последний придирчивый взгляд на себя в зеркало, вроде выгляжу о’кей, и пошла им открывать. Отпираю дверь и что я вижу?! Вижу одного только Кисса с продуктовыми пакетами в руках. Спрашивать, естественно, ни о чем не стала: я – женщина гордая, а он и сам чуть позже все расскажет. Вероятнее всего, думала я, дружок его просто в магазине чуть-чуть задержался. Кисс же пошел на кухню, как на свою, выложил там продукты, сам стал мариновать, а потом жарить мясо и болтал, болтал без умолку и о том, и о сем, но о друге своем – ни полслова.
Странным это мне показалось, но смолчала, хотя настроение, конечно же, упало.
Дальше сели обедать только вдвоем, выпили вина, и ты только себе вообрази: Кисс наелся, как поросенок, и сразу же стал храпеть… Нет, Вероника, в буквальном смысле этот якобы джентльмен заснул и захрапел прямо на стуле за моим обеденным столом в большой столовой! Терпеть такое безобразие у меня больше не хватало сил…
Толкнула англичанина в бок и говорю: «Я не понимаю, в чем, собственно, дело! Что здесь происходит, Кисс?» Он очнулся и мне в ответ так невинно заявляет: «Ах, прости, дорогая. Совсем забылся. Но сейчас же исправлюсь и опять стану идеальным кавалером; тем более что сегодня ты особо прекрасная, загадочная, удивительная и благоухаешь каким-то новым чарующим ароматом. Это Роджер виноват, я так от него устал… Он со своими мальчиками поднял в доме такой шум. А еще музыка, песни, танцы… У меня совершенно не получилось ночью выспаться». – «С какими еще такими мальчиками? О чем это ты?» – его спрашиваю, а сама явственно чувствую, что холодею: сначала губы замерзли, потом шея, грудь, живот и ноги. Так, наверное, только что умершие себя чувствуют. А он в ответ: «Но ты же сама все понимаешь, моя волшебная царица. Ты ведь ко всему прочему еще очень, очень, очень умная». Сказал, опять совсем расслабился на своем стуле и вознес к потолку ангельский взгляд чистых голубых глаз.
Вот тут-то я действительно все поняла, и возникло нехорошее желание убить, разорвать на части, искромсать ножами, оторвать голову у несчастного балбеса или хотя бы аккуратненько прибить его к стенке… Тебе только признаюсь: все-таки не выдержала и подлила ему в чай несколько капель сильного отечественного слабительного, того, от которого потом голова кружится… Кисс через день звонил и жаловался на гонконгский вирус, а я про себя посмеивалась…
И карточными домиками стали рушиться мраморные французские замки, и по светлым ухоженным пляжам понеслись прочь табуны белых скакунов, и падали в бездонные пучины вселенского мрака и там исчезали великие царства, и дыбились волны, превращаясь в подслеповатые серые камни, и провалились в преисподнюю сверкающие хрусталем горные вершины, и высыхали моря, и текли вспять реки, теряясь в зыбучих песках забвения… Целый мир рухнул в тартарары… Я так явственно это видела, прямо как тебя сейчас… нет, ярче, чем в реальности. Никогда того мира больше не построить, ничего больше не будет…
Вот так бесславно закончилась одна из моих жизней; зато вот эта, настоящая и тягомотная, все тянется и тянется… Ладно, девочка моя, теперь давай спать, а то завтра мне опять вставать на работу ни свет ни заря!
– Ален, а тебе потом бедного Кисса не жалко было? Все-таки он в сущности очень добрый дядечка…
– Ему для его геморроя было даже полезно…
Глава 26
Спустя непродолжительное время Алене пришла в голову блестящая, как она выразилась, идея. Поскольку Норвегия – страна официального социализма (ведь мы на курсах норвежского учили, не так ли, Никочка?! Вырвали-таки скандинавы у русских знамя первопроходцев!), вернее, сочетание в равных долях гуманных коммунистических идеалов (не надо путать с «военным коммунизмом»!) и прибыльных капиталистических принципов, то она должна мне непременно помочь.
– Солнышко! – щебетала оживленная, заалевшая щеками Аленка. – Я заказала для нас время беседы в отделе социального курирования твоей родной Бэрумской коммуны. Сама отпрошусь с работы, чтобы быть там вместе с тобой и поддержать. Ведь у тебя постоянный вид на жительство, ты наверняка имеешь право на помощь. Как же я сразу-то не сообразила!
Коммуна или, проще сказать, райисполком Бэрума, западного пригорода норвежской столицы, считалась самой богатой и самой шикарной во всей Норвегии. Сам Бэрум просто ломился от ландшафтных красот и архитектурных изысков как в коммунальном, так и частном строительстве. Все в пригороде было тщательно досмотрено и ухожено: пляжи, сады, озера, холмы, яхты и прозрачные стеклянные виллы, так загадочно светящиеся по ночам с морского берега. Последнее явно являлось очередным поветрием в стиле современной архитектуры: бэрумские жилища, имеющие вид на море, согласно моде должны выглядеть как бы хрустальными. Очень, кстати, красиво! Богатые бэрумцы, видимо, неукоснительно следуют новомодным архитектурным идеям и веяниям, как самые заядлые из модниц – всем новым шикам и пискам в одежде.
Сама подружка моя иногда работала по соседству в Аскере, в одном из отделений АББ оффшорной технологии, и как раз в тот день до Сандвики – гордой белокаменной столицы Бэрума, ей было ехать всего минут пятнадцать на электричке.
Мы встретились с несколько припозднившейся Аленкой у промерзшего, обледенелого фонтана и пока шли к месту собеседования, я никак не могла унять противную дрожь то ли от холода, то ли от боязни. Говоря честно, было достаточно противно жаловаться, канючить, просить и выбалтывать чужим людям, да к тому же норвежцам, свои семейные беды; да, пусть все они – образованные социологи, социономы и психологи.
– Я сама буду с ними говорить. Все сделаю, как надо, а ты только сиди кивай. Пойми, Вероника, у нас нет другого выхода, – подбадривала меня самоуверенная, собранная подруга – самая настоящая бизнес-леди по виду. Мы быстрым шагом пересекли просторный белокаменный, украшенный оригинальными рельефами и пальмами в мозаичных кадках вестибюль и на лифте поднялись на третий этаж.
– У нас автале (договоренность) на двенадцать со Свеном Свенсоном, – мило улыбнулась моя подруга девушке в приемной. Меня затрясло еще больше.
Через секунду Свен Свенсон возник перед нами собственной персоной и несколько сухо пригласил пройти в свой кабинет. Судя по всему, это был типичный норвежец: малоразговорчивый и малоулыбчивый блондин, высокий и хорошо физически развитый ввиду бесконечных занятий плаванием, бегом и катанием на лыжах и велосипеде. Все они тут такие практически поголовно.
Мы скромно сели, и Аленка на хорошем норвежском приступила к красочному живописанию всех ужасов моего положения и семейной драмы. Мне стало себя жалко, горько и обидно; пришлось украдкой смахнуть со щеки слезинку жертвы мужниного произвола и несправедливо обиженного человека. Я, наверное, в конце концов серьезно разрыдалась бы, но подруга вдруг так принялась сгущать кошмары, что для меня вся история внезапно сделалась как бы не моей. В дальнейшем, слушая некий сценарий для фильма ужасов, я продолжала внимать Алениной речи в некоей озадаченной прострации: она явно спутала Вадима с Акселем, своим вторым мужем.
Еще пришла на память история про одного подсудимого, многочисленные жизненные проблемы которого адвокат так живописал присяжным, что бедняга в конце концов не вытерпел и схватился за голову: «Эх, знал бы, что так кошмарно живу, давным-давно бы застрелился!»
Соционом-психотерапевт обладал явным и ярко выраженным нордическим темпераментом: слушал такой выспренный, полный эмоциональных аффектаций рассказ о человеческих страданиях с невозмутимостью гранитной статуи, и ни одна сочувственная тень не потревожила его массивное белоснежное чело. О чем думал Свен Свенсон, было совершенно невозможно угадать: может, о пиве, может, о романах Кнута Гамсуна, а может, о жизнеформах на Сатурне. «Вот это психотерапевты в Норвегии!» – с полубессознательным восхищением думала я, созерцая абсолютную невозмутимость профессионала. Алена неосознанно пыталась чуть-чуть кокетничать; несмотря на всю глубокую мрачность и мировую печаль в содержании своего повествования, щебетала она голоском весенней пташки и время от времени двумя пальчиками поправляла непокорную прядку волос.
Нет, Алена моя действительно вошла в азарт! Я вгляделась получше; да, в принципе о Свене Свенсоне можно было с легким сердцем сказать, что он интересный мужчина. Только один-единственный раз за все время собеседования заметила я, как из полуприкрытых веками, на удивление васильково-синих, редкостного цвета глаз социального куратора упал на меня сосредоточенно-внимательный и оценивающе-глубокий взгляд: как кусочек летнего неба, мелькнул и пропал в непогодных, неподвижных серых тучах бровей.
– Ну ушла она от мужа и ушла! – в конце концов внезапным ударом грома прозвучал его протяжный, как колокольный звон Большого колокола, медово-тягучий бас, когда Аленка с невероятной страстностью повторила ту же самую фразу в пятнадцатый, наверное, раз. Видимо, любящий тишину леса, долины, горы и плавные воды прохладных спокойных рек Свен попросту не смог выдержать столь сексапильного напора. – Обратите внимание: подобные воспоминания отражаются на вашей подруге не самым лучшим образом. Лучше считать это дело прошлым и думать о том, как жить дальше!
Заметно раскрасневшаяся Аленка, я заметила, слегка разозлилась, отчего ее сильно раскосые многоцветные глаза: зелено-орехово-серые превратились в два совершенно зеленых уголька. Так случалось всегда, когда подружка злилась или нервничала.
– Вы ведь, я думаю, в курсе, что в норвежском государстве процветает национализм, расизм и дискриминация, а русских женщин считают чуть ли не за проституток. Это только в последнее время средства массовой информации вашей страны перестали об этом умалчивать. Как вам кажется самому, в такой нетерпимой обстановке Веронике легко думать о строительстве дальнейшей судьбы?
Я сильно поперхнулась своей же слюной, зато Свен Свенсон ни глазом не моргнул, ни бровью не повел. Он односложным вежливым словом поблагодарил Алену за рассказ и помощь и попросил подругу выйти в приемную и там меня подождать.
– Таковы требования социального законодательства. Я должен побеседовать с клиентом наедине.
Он широко раскрыл перед подругой стеклянную звуконепроницаемую дверь кабинета и вышел за ней следом, чтобы ее проводить в холл ожидания.
– Думаю, что уяснил суть ваших проблем, – немного смягчился саксбехандлер (делопроизводитель по-норвежски), при возвращении в кабинет он перестал прятать за веками и ресницами свои обворожительно синие очи. – Мы вам обязательно поможем. Заполните стандартную схему-анкету и будете ежемесячно получать социальное пособие. Вы сейчас живете у подруги, если я правильно понимаю? Социальную квартиру коммуна сможет вам выделить, думаю, месяцев через четыре-пять – придется постоять в очереди. Если же сами снимете жилье, будем оплачивать. Вам могут понадобиться услуги адвоката и… Вы пишите, пишите.
– Извините, Свен… – пробормотала я, заливаясь краской стыда и запинаясь при каждом слове: Боже, ну отчего я уродилась такой лентяйкой! Ах, как была права бабушка. Сама себя слушать не могу, как будто полон рот камней и прочих фонетических безобразий! Вот быть бы мне такой же бестемт (целеустремленной), как Алена! – Я боюсь понаделать ошибок в норвежской грамматике. Не поможете ли правильно заполнить анкету?
Допускать элементарные орфографические ошибки в тексте было ужасно стыдно, тем более что не только в русской (упаси Боже!), но даже в английской грамматике и стилистике я была достаточно сильна. Литературно-языковый стыд намертво привила мне родная мама, которую стилистические неточности и небрежная семантика в редакционных рукописях могли прямо-таки до слез довести, что уж тут говорить о нарушениях в правописании… Английского, правда, мама не знала и контролировать меня в нем не могла, зато своим французским втайне гордилась. Естественно, сначала меня хотели определить во французскую спецшколу (французский язык казался маме гораздо красивее всех остальных, да и работала она большей частью с французскими переводными журналами по архитектуре), да туда ездить было далековато – почти на другой конец Москвы.
Свен молча кивнул в ответ и принялся зачитывать вопросы вслух, а я ему отвечала. Мало-помалу я к нему привыкла, перестала опасаться и стесняться, он вроде бы стал выглядеть повеселее, чем в начале визита. Я вообще питаю большую склонность и доверие к людям, у которых руки всегда остаются спокойными.
– Знаете, что я мог бы вам предложить. Мне все-таки кажется, у вас нервная система не совсем в настоящее время в порядке и какая-либо активность в таком достаточно болезненном состоянии вас к хорошим результатам не приведет. Психологические раны часто представляют собой более тяжкие увечья, чем физические; разница лишь в том, что первые не столь заметны взгляду. Внутри вас будто бы находится стальная сжатая пружина; когда-нибудь она разожмется и, возможно, разожмется не вовремя. Не поехать ли вам на время в неврологический санаторий восстановиться?
Уж чересчур длинной для столь немногословной натуры показалась мне тирада делопроизводителя – неужели я настолько плоха?
– Могу гарантировать, вам там будет хорошо и спокойно.
– Нет, нет. Спасибо, нет!
Я почти испугалась. Мне норвежский сумасшедший дом предлагают! Вот до чего докатилась!
– С моими нервами совсем скоро все будет в полном порядке. Я учусь, сложные экзамены сдаю и по Люниксу, и по Новелле, и языки программирования, и Сиско… Мне следует как можно скорее найти работу, обустроить свое местожительство и тогда все само собой наладится.
– Ну как знаете, русская гражданка Вероника Малышева, решать вам. Кстати, если надумаете покупать мебель, можем выделить вам некоторые средства на этаблирование. Составьте в этом случае список первоочередных необходимых предметов, прикиньте примерные расходы по расценкам в ИКЕА. Если возникнут какие-либо проблемы, звоните мне сюда и не стесняйтесь. Я то же самое, что ваш персональный врач. По закону королевства Норвегии вы находитесь в трудной ситуации и вам положена помощь.
Совсем не первоначальный пронзительный и острый луч-рентген излучали изумительные глаза сидящего напротив человека, но ласковое и утешительное сияние как бы из окон отчего дома. Очень это меня тронуло, и одновременно я удивилась, как же быстро чужая страна Норвегия стала казаться родной и близкой, а в общем-то далекий от моих жизненных перипетий чиновник – чуть ли не близким родственником.
Так вот где обитает «социализм с человеческим лицом»! По моим чувствам – так как будто что-то очень хорошее свалилось с неба, и, почти умирая от нахлынувшей благодарности, я едва сдерживалась, чтобы не расцеловать «бехандлера» в нордическое лицо с ярко-синими очами Пана – древнегреческого бога свободной и дикой природы.
– Бестолковый норвежский чурбан! – в сердцах высказалась Алена, как только куратор лаконично попрощался с нами в общей приемной. При его появлении она сразу же натянула на свое хорошенькое личико высокомерную гримаску примадонны, но кураторское нордическое лицо, так же, как и его широкая спина, отреагировали на все с одинаково безразличным спокойствием.
– Да нет, Ален, не наезжай зря. Он вроде бы к концу разошелся и ничего стал.
– Ах, все равно – очередной норвежский свинопас! Ну и манеры – нет слов…
Негодующая на норвежских мужчин подружка со слегка резковатым для нее напутствием вручила мне дубликат ключей от своей квартиры и заспешила обратно в офис. Я сердечно поблагодарила ее за помощь в многотрудном деле, но слова пришлись в быстро удаляющуюся кожаную спинку. Все-таки много на свете хороших людей, готовых помочь ближнему своему!
Норвежцы молодцы: живут на «нефтедоллары», как и Россия, но зато догадались создать Норвежский нефтяной фонд, и многие, многие поколения сумеют воспользоваться доходами от умно вложенных государством инвестиций в самые выгодные финансовые активы по всему миру. Будет Норвегия жить – и в ус не дуть, а на дорогой Родине все, как всегда, разворуют без всякого для людей толку. Эх, Россия-матушка, ну почему у тебя извечно дела идут по кривде, а не по правде?!
С сыночком своим я теперь тайно встречалась на его продленке, которую он, как и при мне, посещал три раза в неделю. После компьютерных лекций я обычно покупала Игорьку чего-нибудь вкусненького, что он больше всего любил, или же какую-нибудь милую мальчишескому сердцу безделку, а если позволяли в тот день мои финансовые возможности, то и другое вместе. Радостная потом ехала в школу и, сидя рядышком с сыночком на скамеечке, с молчаливым восторгом любовалась веселым ласковым мальчиком, с аппетитом уплетающим пастилки и увлеченно повествующим о, например, непростой, полной опасных приключений и неожиданностей жизни дигимонов. Я уже знала, что его отец никогда не упоминает обо мне – как если бы я вовсе не существовала в природе. Теперь он сам готовит вкусные обеды, а если не хочет готовить – просто ведет ребенка в ресторан. Еще они ездят на футбол, регулярно бегают по утрам, занимаются теннисом, сражаются в компьютерные игры или играют в шахматы.
Вадим работает как обычно. Вечерами смотрит телевизор и иногда, верно, вспоминая юношеские годы, сидит в позе лотоса или какой другой медитационной позиции согласно учениям йогов. Но, имея пылкое воображение и отлично зная весьма, мягко выражаясь, непростой нрав мужа, я живо представляла картину, как иногда в сумерках, вовсе не зажигая света, он, недвижим и мрачен подобно скале Неизбежности при спуске в ад в талантливом описании Данте Алигьери, возвышается в своем любимом кресле, суровую думает думу, и суд его беспощаден. Горе на бедную мою бедовую головушку. Гнев, пепел, горе…
Да, при таком раскладе дел не то что встречаться с Вадимом, а даже с ним говорить по телефону у меня не возникало ни малейшей охоты. При одной лишь мысли о подобной случайности неприятные холодные мурашки сразу же разбегались по всему телу, так что и речи быть не могло добровольно нарываться на мужа в моем нынешнем состоянии.
Однако «тайные вечери» со своим собственным ребенком также казались диким абсурдом. День за днем я прокручивала в голове ситуацию, рядила так и эдак, упорно искала выход. В конце концов пришлось себе признаться, что своими силенками тут никак не обойтись и все же следует сходить хотя бы на консультацию к бесплатно предоставленному адвокату. В адвокатской конторе широким крепким (я чуть не вскрикнула!) рукопожатием меня встретила очень плечистая, как мяч плотная, мужеподобная блондинка. Твердость ее руки и мощь трубного гласа лишь по недоразумению природы могли принадлежать женщине, а не полковому командиру – боевой гордости очень выдающейся в техническом и военном отношении армии-победительницы. Поначалу слегка опешив, я вспомнила, что в передовой в смысле борьбы за равноправие полов Норвегии такие дамы вовсе не редкость. Они гордятся собой, в особенности твердой уверенной поступью, силой своего вездесущего рукопожатия и лаконичной утвердительностью речи, спорить с которой выглядит небезопасно. Интуиция подсказала мне, что я попала к правильной женщине: наверняка в острой критической ситуации упрямство, упорство, настойчивость и суровость адвокатши, пожалуй, покажутся ничуть не меньшими, а то и превзойдут на порядок одноименные качества любого мачо-мужчины. Вот уж перед чем Вадим точно не устоит, потому что даже внешне на фоне этой дамы-танка даже очень крутой муж начнет производить впечатление мечтательно-хрупкой студентки консерватории по классу скрипки, то и дело весьма очаровательно краснеющей по пустякам, а вовсе и не в результате темпераментных вспышек гнева. Адвокатша все тем же трубным гласом подъема мертвых из гробов проинформировала меня о моих правах и обязанностях в гуманном свете норвежского законодательства. К сожалению, не все детали мне удалось уловить в ее громкой речи – слегка подсел слух в правом ухе. Когда же я своим стонущим лепетом обрисовала ей, как могла, ситуацию забитой восточной женщины, на лице защитницы лишь криво изломилась левая бровь и дернулась правая скула. Конечно же, с ней такого в принципе случиться не могло в соответствии с крылатым выражением одного писателя-шутника: «Это не может быть, потому что этого не может быть никогда». Сразу стало понятно, что она профессионал – рвалась в дело, как боевой конь в гущу сражения.
Мужественная адвокатша настоятельно предлагала начать штурм бывшего мужа сразу по всем возможным направлениям, но я серьезно опасалась последствий столь глобальной войны и все разговоры сводила пока только к ребенку. До получения социального жилья или работы, чтобы снять квартиру, я зависела от Алены и вовсе не была уверена, что она будет в абсолютном восторге, если еще и мой сыночек к ней вселится. Иногда я чувствовала, что явно стесняю подругу, а иногда, наоборот, она говорила, что «Вероника – единственный свет в моем одиноком окошке, когда идешь с работы, и теплый дымок еле-еле тлеющего очага», обижалась даже за саму мысль о переезде. Тогда решимость съехать снова падала до точки замерзания. Стало казаться, что мои нерешительность и неуверенность вконец разочаровали амазонку от юриспруденции, и я окончательно и бесповоротно упала в ее глазах и мнении. Дама-танк заметно поскучнела, притушила энтузиазм, верно, с горя закурила и, выпуская красиво колечки сиреневого дыма, в конце концов предложила более-менее, с моей точки зрения, приемлемый вариант: она пока напишет и отошлет официальное юридическое письмо отцу ребенка с требованием-предложением отдавать сына матери каждый уик-энд с пятницы вечера до утра понедельника. Клиент может зреть дальше!
«Пусть хоть не на все, но хоть на какие-нибудь дни Вадиму придется согласиться. В конце концов он получит официальную бумагу с законными, юридически обоснованными и подкрепленными ссылками на разные параграфы требованиями, а не заплетающиеся речи дрожащей жены, которыми ему так легко пренебречь. А когда перееду от Алены, сразу же заберу Игоря к себе насовсем», – так мне думалось при возвращении из юридической конторы обратно на автобусную станцию в Сандвике. В моем понимании сегодня был сделан важный шаг, и я даже чуть-чуть гордилась собой – впервые за бесконечно долгое время. Вокруг разливалась-звенела бодрящая прохлада солнечного зимнего дня и так легко-легко похрустывал снежок, приманивая взгляд россыпью алмазов и там, и сям. Просторно и тихо-радостно стало на душе. Через неделю я перезвонила адвокатше-гренадерше и сообщила, что собираюсь твердо настаивать на постоянном проживании моего сына со мной. Она пообещала послать отцу ребенка второе письмо с изменениями в наших требованиях.
Глава 27
– Ален, лапушка, твои коллеги еще не просмотрели мои документы о трудоустройстве?
Тихое, ленивое субботнее утро. Мы с подружкой только что проснулись и нежимся – друг на друга любуемся в ее широкой двухспальной постели. Любимец Алены – игрушечный медведь Томик в полосатой пижамке лежит на ковровом покрытии жемчужного цвета слева от меня. Сквозь неплотно задернутые шторы несмелые лучи застенчивого зимнего солнца в виде утешительного приза за холодное время года слегка золотят наши с Аленой, еще свежие после сна и потому обманчиво кажущиеся гораздо моложе, чем на самом деле, лица.
– Ой нет, солнышко, все никак не получается, как назло должны до Рождества сдать срочный проект, а в срок не укладываемся. Так они прямо горят-пылают на работе, ведь основные специалисты и вечера проводят в офисе, и частенько все выходные. Но ты особо не беспокойся, куда они денутся, проверят рано или поздно. Ты лучше сделай вот что: к следующей неделе распечатай свое резюме еще раз – я договорюсь о встрече со старичком из Инженерного общества. Помнишь, тебе о нем рассказывала! Сходим к нему поговорить, у него большие связи – может, что хорошее и присоветует.
Я обрадованно улыбнулась: уборка и мытье полов по частным домам и парикмахерским мне, честно признаться, уже успели предельно прискучить, если не сказать больше. Я так много лет училась, была вся такая из себя. И вовсе не считала, что мое жизненное предназначение лежит в области мытья чего-либо, а любые виды уборок еще в родном доме осточертели донельзя. Я чувствовала отчаянное желание выбраться из заколдованного круга, просто когда нужны деньги, особо выбирать не приходится. Прожив у подруги почти месяц, я сочла себя обязанной начать платить ей за аренду помещения и связанные с моим пребыванием неудобства, как нормальный квартиросъемщик. Петербургская барышня, конечно же, поупрямилась слегка ради приличия, но все же была почти откровенно рада.
Аленка со сладким стоном зевнула и с явным удовольствием потянулась.
– Все забываю тебе передать. Коля тебя упорно разыскивал, но никогда не мог застать; я ему рассказала, что временно живешь у меня. Так вот что он нам предлагает: в воскресенье в посольстве состоится рождественский вечер с фуршетом и концертом, так он нас с тобой туда приглашает. Просил также захватить с собой купальники и…
– Ой, неужели в нашем посольстве дипломаты во время приемов купаются? – страшно удивилась я.
– Ника, Ника, когда же ты станешь взрослой? Сначала дослушай меня до конца. Колины друзья-журналисты в тот же вечер организуют свою коктейль-пати в конференц-зале гостиницы «Радиссон». А там будет бассейн, две джакузи, сухая и влажная сауны, солярий и все в таком же духе. Очень полезно для кожи! После посольства можно поехать туда. По-моему, отличное предложение.
– Может быть, но у меня здесь нет ни вечернего платья, ни купальника, ни нарядных туфель.
– Это вовсе не проблема. Дам тебе в аренду какие-нибудь из своих. По размеру одежды мы, в принципе, совпадаем; только ты чуть полнее, а размер обуви у меня на один больше. Значит, решено: повеселимся, приободримся, приобщимся к культуре, заодно искупаемся. Теперь, душечка моя, подъем, зарядка, массаж, душ. И не лениться!
Мы встали с постели одновременно: Аленка вскочила упруго, как мячик или пружинка, я – «вермишелевой кулемой» шатаясь из стороны в сторону, так еще в родной семье в «школьные годы чудесные» именовались мои горе-подъемы. Много лет утекло с той поры, но я не больно-то изменилась.
В день посольского «бала Золушек» мне на выбор Аленка выдала два шикарных платья: бархатное лиловое с аппликацией в виде серебряной бабочки, обнимающей крыльями левую грудь под довольно низким декольте и шелковое золотисто-кремовое типа греческой туники. После нескольких, полных мучительных сомнений примерок я остановилась на тунике: не так, конечно, шикарно, но зато классически мило. Я действительно очень радовалась предстоящему мероприятию, даже мое подсознание в самый первый раз за все время забыло напрочь о текущих неприятностях, хандре и проблемах, гвоздем засевших в мозгах. Быть свободной – Боже, какое удивительнейшее чувство! Вроде я от восторга стала мяукать веселую песенку.
Сама Алена облачилась в невероятно стильное платьице цвета горячего шоколада, того самого шедеврального фасона, в который одеты все мадонны на картинах итальянцев в эпоху раннего Средневековья, и подпоясала это великолепие золотистым пояском от Версаче. Туфельки мне достались остроносенькие, низенькие, из светло-бежевой замши, зато подружка встала на черные, лакированные, самой наимоднейшей изогнутости крутые каблуки с несколькими тоненькими цепочками вокруг щиколотки и пальчиков.
Пока возились с лицами да с прическами, начали слегка запаздывать. Николай на дипломатической машине взамен сказочной кареты из тыквы уже некоторое время напрасно ожидал выхода Золушек из подъезда. Накинув на плечи белую шубку, я спустилась к нему первой, а Аленка замешкалась в ванной, втирая в веки и шею какие-то суперкремопудры. Опаздывать было как-то против моих внутренних правил, я очень гордилась тем своим качеством, что минута в минуту являлась на любую встречу – ни позже, ни раньше. Просто был пунктик в моей голове, а тут задержалась.
Николай с радостной лучезарной улыбкой вышел из машины и с раскрытыми объятиями устремился мне навстречу.
– Ну, наконец-то! Снова вижу перед собой чудную Нику – женщину с вечно поющими глазами. Слушай, а ты отлично выглядишь. Это не просто расхожий комплимент, это чистая правда. А то тут Алена рассказывает: Ника теперь всегда грустная, часто плачет и пребывает в непроходящей депрессии. Она даже со мной советовалась, что в таких тяжелых случаях следует делать. Только ей не говори, что проболтался. А то наша подруга иногда становится вспыльчивой по пустякам. Женское настроение действительно никогда не предугадаешь…
– Я теперь не столько чдная, сколько чудня – вроде бы разница только в словоударении, но как многое меняется! Однако со мной все уже гораздо лучше, даже чувствую, что расцветаю вновь, как майская прерия. Погляди на меня – разве не так? – вдохновенно ответила я, но при этом начала краснеть и через секунду опустила глаза. Опять, опять припомнились всяки муки… О, Господи, ну когда это кончится?! Мне не хотелось признаваться, что на самом деле совершенно непредсказуемые приступы буйной слезоточивости накатывали на меня регулярно и неконтролируемо; особенно огорчало, что и в общественном транспорте тоже.
В такие мучительные моменты словно туман застилал глаза, к горлу подкатывал жесткий ком, удары сердца превращались в удары огромных молотов и отдавали глухой болью в виски и темя, а под бледно-голубым небом вдруг виделось второе, бесконечно черное с красными подсветами небо, и оно чем-то непонятным угрожало мне. Я почти теряла ориентацию в пространстве, вязкое ощущение полной заброшенности, никчемности и ненужности с неудержимыми слезами из глаз накатывали подобно цунами, гнет мучительнейших раздумий захватывал в рабство целиком все мысли, мир вокруг резко погружался в непередаваемо болезненный мрак – в такие мгновения остро не хотелось жить. Можно себе вообразить удивление водителя и пассажиров при виде меня в таком состоянии! Конечно же, я пыталась сдерживаться. Но не всегда с успехом.
Зато во время работы с компьютером подобного не случалось ни разу, наверное, виртуальная реальность на время отсекает страдающую часть мозга. Алене же я старалась своими переживаниями не досаждать. Подруга – не психотерапевт и не обязана постоянно купаться в чужом душевном болоте, в котором самому противно до смерти. По крайней мере так принято на Западе. Поэтому я распускала себя только теми вечерами, когда Аленки не было дома – включала душ и под шум воды тихонечко скулила в ванной. К моему облегчению, подружка нередко до утра праздновала трудовые победы со своим веселым интернациональным коллективом. Да, мне бывает здорово не по себе, но неужели же подавленное состояние так заметно? Сознательно ведь стараюсь скрывать. Или, может статься, вовсе и не тихонечко, как мне самой кажется, поскуливаю, но вою в полный голос, и Алене соседи доносят?
Лишь минут через пятнадцать после моего «явления народу» благоухающая нежнейшим запахом духов «Элизабет Арден» подружка спустилась пред наши очи, и в черном «Мерседесе» все вместе мы тронулись, наконец, на многообещающий бал-концерт.
Мимо красиво подмерзшего, манящего далекими золотистыми огоньками побережья мы с ветерком выехали на премиленькую полную всевозможных посольских особняков улочку, и перед нами медленно раздвинулись орнаментальные металлические ворота, для привлечения гостей обозначенные двумя гордо полыхающими в ночи факелами. Презентационная вилла русского посольства находилась в самой глубине заснеженного сада, и Николай начал рассказывать, что летом здесь все совсем не так, как сейчас. Летом с открытой посольской веранды открывается чудесный вид, где вдалеке, за нежно-зелеными деревьями, виднеется лениво колыхающееся море, в саду, в зарослях черемухи и сирени, благородно бледнеют фигуры греческих богов и богинь. Теперь же, к сожалению, вместо богов видим мы лишь грубо сколоченные ящики.
Компания наша несколько припозднилась с прибытием: одетая в торжественное черное платье ответственная дама с высокой прической времен Льва Толстого уже заканчивала вступительную речь о каких-то лауреатах всевозможных международных конкурсов, Государственных и прочих премий, народных и заслуженных деятелей искусств, к тому же успевших подготовить более шестисот студентов к вступлению в самостоятельную музыкальную жизнь. Кто-то встал и любезно предоставил мне место в зале на типичном «стуле из дворца», по-видимому, одном из тех, за которыми так страстно охотились великие аферисты из «12 стульев»: О. Бендер и И. Воробьянинов. Стульчик обладал кокетливо прогнутой спинкой в изящном декоре, нежно-полосатенькой в зелененький цветочек округло-грушеобразной мякотью сиденья, женственно завлекательным «телом» в виде скрипочки и ножками «как у бульдожки», но и не лишенными грациозности в то же самое время. Я про себя засмеялась: вот не думала, не гадала, что и на таких придется посидеть и надо бы сиденье незаметно прощупать – а вдруг внутри действительно полно бриллиантов. Через несколько минут решила посмотреть на публику и огляделась вокруг: нарядные, прекрасно одетые, аристократично холеные интернациональные гости, казалось, всей душой внимали словам докладчицы в бархате. Наконец она окончила, все обрадованно зааплодировали, и переводчица начала переводить сие краткое выступление для норвежской части гостей. Впереди замаячила перспектива еще одного повторения доклада, но уже на английском. Я подумала, что совсем напрасно торопила Алену, прямо сидящую сейчас через три кресла от меня, и сконцентрировала внимание на стройной пушистой елочке.
Всем своим видом посольская елочка в больших матово-золотистых шарах, точно такого же размера бантах и белых атласных лентах, струящихся полосами вольно ниспадающим с самой верхушки до пола, напоминала скорее о свадьбе, чем о Рождестве и Новом годе. О, да – она была похожа на сияющую счастьем юную невесту!
Норвежский вариант текста оказался на удивление краток, а по-английски вступительное слово решили вовсе не зачитывать. На сцене, возле черного элегантного рояля «Стейнвей и сыновья», наконец-то появились два солидных господина в смокингах: один композитор и один певец – вышеупомянутые лауреаты всевозможнейших конкурсов и премий. Концерт начинал композитор. Он сел за «Стейнвей», решительно откинул фалды фрака и заиграл собственные сочинения. Игра была поистине виртуозной. Мне стало казаться, что дивные сверкающие звуки словно с небес начали стекать на вдохновленный пианистом рояль, на висящие в зале романтические пейзажи суровых норвежских скал и фьордов, на искрящиеся бриллиантовыми брызгами хрустальные светильники, на золоченые в виньетках зеркальные рамы, на лица зачарованных слушателей, делая всю картинку удивительно чудесной и светлой. Под переливы возвышенно-глубоких и одновременно полных неземной нежности звуков музыки в околдованно замерший зал ворвались пьянящие запахи цветов, легкий шаловливый голубой ветерок с солоноватым привкусом моря, игривые лучи весеннего солнца и чудные, волшебные и добрые сказки.
Композитор доиграл свои «Маленькие серенады», под шквал аплодисментов улыбчиво раскланялся во все стороны и вернулся обратно к роялю, a там к нему присоединилась тоненькая, как березка, девушка-скрипачка. Прежняя «бархатная» дама торжественно пригласила на сцену певца, он начал с арии из оперы «Паяцы». Да, такое можно услышать лишь в русском оперном театре – бескрайнюю удаль и ощущение, что ты лишь на волосок от падения в бездну миров. О Боже, как же хорошо мне было знакомо это чувство!
И будто прорвалась во мне плотина и хлынули внутрь неудержимые воды великой древней реки, а может, это потоки горящей вулканической лавы сметают все на своем пути и заливают весь зал. Страдающий до безумия голос звучал из глубин некоей разбушевавшейся стихии, и оставалось лишь дивиться, почему вибрирующая, как во время землетрясения, вилла вместе с сидящей в ней несколько ошалелой публикой каким-то чудом еще удерживается на Драменсвее, а не улетает покорной щепкой в открытое море. Да, певческий голос был велик и могуч, а концерт понравился мне необыкновенно.
Слушатели хлопали неистово, несколько раз вызывая музыканта и певца на «бис» и тем затягивая время выступления. Наконец решительная посольская дама в черном преподнесла им помпезные букеты и пригласила всех присутствующих в соседний зал на фуршет. За легкими закусками и винами, по ее предложению, дорогие гости должны были расслабиться, обменяться впечатлениями и обсудить волнительные проблемы современности.
Исполнительная переводчица все это добросовестно перевела, и уважаемые гости предпочли начать с закусок, оставив на потом проблемы современности. Все успели сильно проголодаться за время концерта, потому с горячим энтузиазмом потекли к стоам с красиво оформленной едой и приятными напитками. Благодарная толпа поклонников быстро окружила выдающихся музыкальных талантов, надолго взяв их, бедненьких и голодненьких, в свой плен. Я пристроилась в конец змеистой очереди, взяла себе фарфоровую тарелочку, приборчик и салфеточку и попутно начала интеллигентную беседу о русской классической музыкальной школе с пожилой английской парой.
Пестрое многообразие посольских угощений раскрыло передо мной, успевшей проголодаться, свои многообещающие перспективы. Воображая себя чистокровной аристократкой, со слегка оттопыренным в сторону мизинчиком я облизнулась и последовательно положила в тарелку канапе разных видов: с черной искрой и долькой лимона, с французским плесневелым сыром и виноградинкой, с утиным паштетом и ананасинкой, с розоватой форелью и долькой киви. Манерами уподобляясь Анне Карениной, я двумя пальчиками изящно приподнимала канапе с торжественных посеребренных подносов за торчащие посередине остроконечные штыречки, как вдруг кто-то легко, но вовсе не слабо толкнул меня в поясницу.
– Здорово, что у тебя очередь подошла, а то кушать хочется, но ждать неохота.
Алена пристроилась к моему правому боку и застенчиво принялась выбирать еду. С какой стороны ни поглядеть, а мы с подруженькой явно являли из себя девиц из хороших семей. Поэтому ничуть не сомневаюсь, что в обществе чопорных наследных принцев с королями произвели бы неотразимое впечатление. Сама первая дама посольства – супруга Чрезвычайного и Полномочного посла, стоящая в очереди чуть позади, удостоила нас своим вниманием. Наша высокоодухотворенная беседа с очень милой, простой и приятной «чрезвычайной супругой» началась со сравнения музыкальных достоинств русских опер с немецкими, а последних с итальянскими, плавно перетекла на идеи русских мыслителей начала ХХ века и бурно устремилась к предпочитаемым стилям в архитектуре и градостроительстве.
Очаровательно раскрасневшаяся и живописно чуть-чуть растрепавшаяся Алена сразу же оседлала любимого «конька», а супруга посла, по крайней мере с виду, с почтительным наслаждением внимала тому рассказу.
– Сант-Джованни-Пауло – единственный готический собор в моей любимой Венеции. Готика – это как проблеск сознания в тяжело больном воображении; этот стиль совсем не характерен для пышной, ренессансной Венеции. Некоторая нынешняя обшарпанность и заброшенность придает городам подлинность и естественность – это как бы античность с проблесками декаданса, и, согласитесь, именно это так роднит Венецию с Санкт-Петербургом. Вообще город со стороны воды воспринимается совершенно по-иному, вы согласны? Правда, при самом первом визите Венеция меня не поразила, хотя в ней, как это обычно бывает, я не нашла ни одного места, напоминающего места в каком-нибудь другом городе. Но потом меня совершенно потряс Тинторетто. Это случилось так внезапно…
«О, слышала, слышала эту тираду. Совсем вскоре Аленка поедет дальше по накатанной колее: Исаакий, крепость, Русский музей, Эрмитаж, кони Клодта, сфинксы. Если существует хоть малейшая возможность свести разговор к Петербургу, она туда его сведет. Как же ужасно хочется выпить и хоть чуть-чуть согреть душу, а то что-то внутри снова начинает сводить, как ногу во время долгого заплыва», – с внезапно накатившей тоской подумала я, устремив страждущий взор в глубь анфилады комнат. Там, в прекрасной дали, у белоснежного мраморного камина с позолотой трое товарищей в белых перчатках наливали гостям в высокие хрустальные бокалы все, что те желали: любые коньяки, водки, ликеры, виски, пиво, воды, соки в неограниченных количествах. Ну не чудо ли, в самом деле? Вот за что люблю широкую и щедрую русскую натуру!
Как бы увидев за линией горизонта нечто загадочное и влекущее, я незаметно и плавно растворилась в текущей мимо разноязычной толпе гостей и поплыла к заветной цели. Увлеченные столь захватывающей светской беседой благородные дамы не заметили «потери бойца». Волной народного прилива прибитая прямо к накрытому торжественной бордовой скатертью с золотым орнаментом, сплошь уставленному всецветными бутылочками, стаканчиками и бокальчиками с уже налитыми разнообразными напитками, поистине пиршественному столу, я с прежней грациозной аристократичностью опрокинула рюмашечку «Мартеля». Горделивый кельнер в перчатках приветливо спросил, не желаю ли я чего-нибудь еще, и секундой позже, со всевозрастающей аристократичностью и более грациозным движением руки я опрокинула вслед рюмочку «Наполеона». Потом продегустировала что-то еще… и снова чуть-чуть пригубила другого…
Всем довольная, вполне согревшаяся и пошатываясь совсем слегка, отошла от красного стола. На душе сделалось безумно хорошо, а голова заработала на редкость четко и ясно. Всех замечательных людей в зале хотелось пылко расцеловать, но я зорко за собой следила: заранее прикидывала дистанцию и траекторию свободного фланирования по залам и тщательно контролировала телодвижения и координацию в многочисленных, обрамленных как бы сияющим расплавленным золотом зеркалах. Так, бредя и бредя вперед без всякой цели, направо и налево аж на трех языках я отпускала окружающим действительно искренние, идущие из самой глубины сердца комплименты. Люди ласково улыбались мне в ответ. Только один раз какой-то джентльмен с пивом наскочил на меня лоб в лоб; я не успела увернуться и за то была им слегка облита. Вина, собственно, лежала вовсе не на мне, а на джентльмене, который ее сразу же осознал в полной мере и рассыпался в извинениях.
Вдруг стоящий рядом с нами невысокий черноволосый и веселый мужчина с зажигательной белозубой улыбкой, на которого тоже случайно упало несколько капель пива, обратился прямо ко мне:
– А как вам, очаровательная незнакомка, понравился концерт? Дивно и чудесно, не правда ли? На вас с вашей незабываемой подругой обратил внимание сразу же при появлении здесь и спешу заметить, что такие женщины являются самым прекрасным украшением сего вечера.
Я же, сознательно и бессознательно ожидавшая, что он сейчас представится: «Я Буба из Одессы, здрасьте! Хочу открыть вам маленький секрет» – до того он был похож на Бубу-артиста, сразу же переспросила:
– Да, мы-то и есть бриллианты чистейшей воды! А вот вы, бьюсь об заклад, из Одессы?
– Нет, я не из Одессы, я из Новосибирска. Но если прекрасной даме хочется, чтобы я был из Одессы, то я к вашим услугам.
– А вы тут кто и как вас зовут?
– Зовут Валерианом. По специальности я пластический хирург, причем прошу заметить, что довольно известный – профессор на своем поприще. А сейчас числюсь врачом при посольстве.
– Боже мой, вот это да. Наверное, дипломаты и советники все настолько здоровые люди, что им врачи обычных специальностей: терапевты, отоларингологи, на худой конец, простые ревматологи не требуются. Они как чуть что, так, видимо, сразу внешность целиком меняют и идентификацию, чтобы в дальнейшем родной и любящий отец не опознал бы. Совсем как в фильме про Джеймса Бонда в Корее. Бьюсь об заклад еще раз, что вы имеете дело исключительно со Штирлицами, Рихардами Зорге и Абелями нашей военной разведки.
– О, в этом вы абсолютно правы в своей прозорливости. Но не только ценные агентурные разведчики, но и красивые женщины входят в основную группу моих постоянных пациентов. Ведь милые дамы всегда способны лишить любого разведчика его аналитических способностей. Хочу открыть вам небольшой секрет: своими глазами совсем недавно наблюдал, как у обворожительных дам ловко это получается! Некоторые тут совершенно головы потеряли, а такое редко к добру и часто заканчивается весьма печальными результатами.
Тут мое внимание привлек негромкий, но любопытный разговор. Я улыбнулась хирургу самой милой из своих улыбок и с невинным восклицанием: «А вы, случайно, не видели Николая Ивановича? Ах, куда-то он совсем запропастился и найти не могу…» плавно от него отплыла. Как можно ближе подошла к увлеченным собеседникам и чутко прислушалась. То был душевный разговор двух писателей о своих творческих и издательских муках. Одним из них был сам посол России в Норвегии, оказывается, ко всему прочему, он любил сочинять романы. Аккредитованный в Норвегии журналист ТАСС рассказывал послу о протекании собственного творческого процесса: он как раз писал полную биографию великого оперного баса Федора Шаляпина, абсолютным фанатом которого, несомненно, являлся. Так совсем скромненько стояли они в одном из самых отдаленных и затемненных уголков виллы и тихонечко беседовали об удивительнейших вещах.
К сожалению, дослушать ту беседу до конца мне не пришлось: большая норвежская компания меломанов, которой некоторое время назад я щедро расточала улыбки и комплименты, меня обнаружила и попросила помочь с переводом некоей брошюры. Их интересовало, как же построено музыкальное обучение детей в России, какие требования предъявляются на экзаменах в консерваторию и какие музыкальные произведения входят в обязательную программу. Такое создавалось впечатление, что все они сжигаемы неукротимым желанием ехать в Россию и учиться там музыке и пению.
Девушка-подросток примерно лет пятнадцати не выдержала и при всех горько зарыдала, когда ее матушка – русская жена именитого норвежского мужа, громогласно объявила стоящему невдалеке композитору о полной творческой бесталанности родной дочери в исполнении фуг Баха, умоляя его взять бестолкового ребенка в свои руки. Я вздрогнула, подумав, что надо бы бедного ребенка поймать в каком-нибудь тихом уголочке да постараться утешить. Несмотря на легкое головокружение и отвлекающие моменты, я все же весьма неплохо справилась с переводом на норвежский и страшно удивилась сама себе. «Уж такое дело надо непременно отметить!» Решение мое было быстрое, но твердое. Обиды, боль, неприятные воспоминания и жизненные проблемы жадными акулами начали всплывать на поверхность, и трезветь дальше мне было совершенно ни к чему. На обходном, чтобы никто больше не остановил с разговорами, пути через холл при входе, через запасную галерею к заветному столу с напитками темнее и ночи и тени отца Гамлета, вместе взятых, передо мной возникла печально задумчивая фигура Николая. Нарочито скрывая себя в полусумраке, он живописно напоминал самого Демона – духа изгнания, находящегося в неизбывной печали по поводу изначально неверного выбора жизненного ориентира.
Я потеряла Колю из виду сразу же после начала концерта и до этого момента ни разу с ним не пересеклась. Совершенно несвойственная такому всегда оживленному человеку мрачная угрюмость была написана на его словно бы закаменевшем лице, которое я сейчас наблюдала как раз в профиль и согнутых, сложенных, как крылья, плечах. Интуитивный страх от какой-то невнятной, нечеткой, но каким-то боком касающейся меня угрозы удушливо сдавил горло. А впрочем, я теперь все плохое принимала на свой счет и опасалась неисчислимых напастей со всех сторон.
Подойдя поближе, встала рядышком и участливо коснулась Колиного плеча. Николай вздрогнул, чуть обернулся, заметным усилием воли согнал с лица самоубийственное выражение и молодецки выпрямился.
– А, прелестная шалунья, ты где пропадала? Несколько раз пытался разыскать милую насмешницу Нику, но не удалось. Кстати, Алена тебя тоже искала.
Боже мой, даже смех у него изменился – стал более глухим, как кашель.
– Тебе нездоровится, Коленька?
– Нет, с этим все хорошо, – с секундным замешательством ответил он. – Пойдем, дорогая Ника, выпьем и пожелаем друг другу удачи. Она нам скоро понадобится.
Снова дипломат и джентльмен, он нежно взял меня за пальцы и решительно повел туда, куда я и сама стремилась.
– Я тебе очень рекомендую попробовать Реоху Ресерву урожая 1994 года. Это хорошее испанское красное вино с совершенно очаровательным вкусовым букетом. Реоха по-испански значит река, а ресерва означает «выдержанное». Тебе понравится! А еще обязательно продегустируй французское Пино де Шарентез.
Атомными ледоколами мы резво врезались в оживленную людскую толчею, и Коля по-рыцарски ухаживал за мной в смысле собственноручно разливал спиртные напитки из тяжелых бутылей; подобной ответственности он не доверил даже людям в белых перчатках. Все вина мне действительно понравились. Держа в руках наши напитки, мы благородно отошли к камину, на который я жаждала облокотиться как можно скорее и тем замаскировать легкое и приятное головокружение.
– Мне, Коленька, все же кажется, что сегодня вечером ты отчего-то невесел. Что-нибудь случилось? Хотя, ты знаешь, в последнее время я стала такая мнительная, может быть, и ошибаюсь.
Николай ответил не сразу.
– Да нет, не ошибаешься. Острая женская интуиция!
Он залпом выпил свой виски и с хрустом поставил пустой стакан на камин.
– Знаешь, что помешало Македонскому завоевать весь античный мир? Две простые и вечные вещи: дураки и дороги! В жизни ведь как: трудолюбивые знатоки каменных топоров их точат, всячески совершенствуют и, естественно, всеми силами стараются затереть человека с металлическим топором. Это у них называется «конкуренция», которая заключается лишь в том, что делается все возможное и невозможное, дабы о железе и металле никто бы ничего никогда не узнал.
– А кто владельцы этих топоров? Что-то для меня все очень туманно, Коленька. Ведь я все-таки выпила…
– «Лучшая женщина – пьяная женщина». Изречение одного великого человека. Так вот ходит тут один… он же консул со Шпицбергена и мой сосед по даче. Его псина прошлым летом постоянно гоняла моего Тишку. Довела бедного кролика прямо до невроза, он постоянно дрожал. Как-то раз я зашел и поговорил с его матушкой, просил сыну все передать, думал, он мужик. А он теперь по службе интригует.
– Боже мой, из-за кролика и собаки?!
– Мы, дорогая Ника, живем в эпоху тотального упадка этики. У питекантропов и астралопитеков, думаю, ее могло быть больше.
– Зато у каннибалов точно меньше. Прошу тебя, Коля, забудь о переживаниях, интригах и собаках с кроликами хоть на вечер. На неприятные дела и воспоминания времени еще хватит, по себе знаю, а сейчас станем веселиться и ликовать. Ну, пожалуйста!
Так попыталась я отвлечь и утешить друга, звонко чокнулась с его пустым стаканом на камине:
– Знаешь, что хочу тебе еще предложить, дорогой мой человек. Давай выпьем по бокалу Шарентеза и никуда больше не пойдем и не поедем: ни себя не станем никому показывать, ни на людей смотреть. Так завещал сам великий Венечка Ерофеев.
– Нет, так не годится. Я обещал там кое с кем встретиться и переговорить. Тебя тоже просто так не отпущу, и Алена сегодня в особом ударе. Наша прелестница явно желает продолжения банкета. Вон посмотри, как раз направляется сюда, легка на помине.
Блистательная, румяная, всем и всеми довольная, в одну секунду с зелеными чертиками, пляшущими в светлых очах, в другую – с изумрудами, плавающими в хрустальных чашах глаз, Аленка действительно шла к нам, и толпа нарядных гостей, как волны перед волнорезом, почтительно расступались перед нею. Оба лауреата всевозможных премий: и композитор, и певец неотступно сопровождали ее, совсем как пажи должны сопровождать свою гордую королеву. Многочисленные зеркала обрамляли и множили сей величавый, благородно-седовласый эскорт. Казалось, что за Аленой тянется целый шлейф одетых в черное мужчин. По пути она их вежливо куда-то посылала, а они рады были стараться и понеслись чуть ли не наперегонки. Как потом выяснилось, музыканты были посланы в гардероб за Алениным пальто. Мне же подавал шубу сам Николай. Потом все трое: я с подругой и наш дипломат долго раскланивались и прощались с огорченными нашим, вернее, Алениным отбытием артистами. Было около одиннадцати, большая часть гостей успела разойтись.
В отличном настроении, смеясь и делясь впечатлениями, мы с подружкой вышли и загляделись на томный, бледный до серебра серп луны, художественно висевший в небе за иероглифическими силуэтами высоких сосен. Коля же наш задержался в здании, чтобы договориться насчет шофера.
– Ой, как же я совсем забыла! – вдруг воскликнула дотоле мирно вдыхавшая рядом бодрящий зимний воздух подружка и уже на бегу продолжила: – Надо бы напоследок в туалет заскочить, а то не дотерпеть. Если Коленька тут появится раньше меня, скажешь: Алена через пять минут будет.
Когда ее высокая худощавая фигура скрылась за посольскими дверями, я и сама также остро ощутила потребность оказаться в месте, «куда царь ходил пешком», а потому сразу же двинулась вослед.
– …Потому опять требуются деньги. Делаю все возможное, все, что в моих силах, но, к собственному сожалению, я далеко не волшебница. Поверь, Руне, я действительно стараюсь, и кое-где «лед тронулся», однако не все случается так скоро, как нам хотелось бы. Да, да, конечно, я помню о всех своих обещаниях и сожалею, но…
Когда я вошла в заведение для дам, Алена находилась там совершенно одна. Стоя спиной к входной двери, она с легкой нервозностью в голосе с кем-то беседовала по мобильному. Хотя мне самой показалось, что я вошла совершенно бесшумно, подружка среагировала моментально и тут же развернулась в сторону входа. При виде меня мимолетная гримаска: смесь неясного опасения, явного раздражения и даже тщательно скрываемой болезненности, как если бы человек советовался со своим дантистом о внезапно постигшей его цинге, тенью скользнула по Алениному гладкому личику.
– Ах, срочно должна бежать. Конечно, конечно, я также всех обнимаю. Передавай им от меня приветы и наилучшие пожелания.
Быстренько закруглив разговор, подружка суперласково обратилась ко мне:
– Что, Никочка-зайчик, наша машина уже нас ждет?
Я лаконично ответила, что не знаю. Алена удалилась из помещения даже раньше, чем я успела запереть за собой дверь в кабинку.
«Интересно, с кем это она тут беседовала? Очередной ее поклонник с именем Руне? Это ей позвонили или она позвонила?» Честно признаться, меня в первое мгновение очень и очень неприятно кольнули звуки столь хорошо знакомого имени. С другой стороны, мужчин, которых именно так зовут, в Норвегии «пруд пруди», как каких-нибудь Володь в родной державе. Нет, мне следует срочно научиться управлять собственной чисто бабской подозрительностью, а то будет просто беда. Да и разговор явно касался каких-то чисто деловых вопросов; наверняка очередной коллега ее проведывал. На том удалось успокоиться.
В таинственно поблескивающий в отблесках лунного света, зеркально-черный на снежном фоне «Мерседес» мы садились вчетвером, вместе с молчаливым, я бы сказала, типично горской наружности шофером. Уж не чеченец ли он? Шофер также являлся одним из тех, кто разливал напитки на отшумевшем в российском посольстве празднике. Но нас-то как раз ждало впереди продолжение банкета и новый праздник жизни. В автомобиле возбужденная Аленка ни с того, ни с сего принялась горячо сравнивать неоклассицизм с модерном в пользу первого, затем арт нуво с органикой в пользу последней и так практически в одиночку проговорила всю недолгую поездку. Я же поначалу добродушно поддакивала подруге, хотя на самом деле считала, что в архитектуре нет «правильных» или «неправильных» стилей, а есть их либо удачные или никакие воплощения. Потом, полулежа на заднем сиденье, расслабилась окончательно и по-детски радостно всем существом вовлеклась в мелькание огоньков, фонарей, трамвайных остановок, домов, снежинок.
Конференц-зал в гостинице, где Колины знакомые собрались на коктейли и для бесед, ошеломил меня своей роскошью. Залитый розовыми огнями зал, бассейн с подсветками дна в виде звезд, легкая музыка, как бы сливающаяся с поверхностью ярко-голубой воды; сплошные зеркальные стены, оптически увеличивающие пространство во много раз; мозаичные синие колонны, две пузырящиеся джакузи. Особое внимание привлекал большой круглый стол, уставленный нарядными, как невесты, композициями из белых лилий и орхидей и напитками розоватых, голубоватых, изумрудных оттенков, в которых, помимо какой-нибудь завлекательной фруктинки на соломинке, струилось нечто, похожее на клубящийся разноцветный туман. Народу же я насчитала не так уж много, всего-то человек двадцать. В основном то были журналисты-международники и фотокоры из разных стран. Кроме нас с Аленой, в зале присутствовала только еще одна женщина: молодой журналист из Москвы Наталья с фамилией неожиданной и интересной – Перчаткина, хотя за память я не ручаюсь. Миловидная, стройная и голубоглазая блондинка, она пожаловалась на усталость и сказала, что собирается покинуть веселое собрание.
– Завтра рано утром вылетаю в Москву, и необходимо подготовить и сдать в набор все норвежские репортажи.
– А о чем же эти срочные материалы? Разве в Норвегии случилось что-нибудь экстраординарное?
– Я здесь освещала вопрос внезапно возникших разногласий между норвежской и российской сторонами по поводу строительства рыбоконсервных предприятий на Шпицбергене, он же норвежский Свалбард. Россия, собственно, уже начала строить первую очередь, как вдруг совершенно неожиданно для российской стороны возникли многочисленные проблемы, давно, казалось, обговоренные и утрясенные в международных договорах. По этому поводу несколько недель шли довольно острые переговоры, через полтора месяца состоится их новый раунд. Моя задача – информировать российскую общественность о ходе дебатов.
– Наталья, а хотелось бы спросить, что вам больше всего понравилось в Норвегии? – спросила чуть позже подошедшая и присоединившаяся к нашему разговору Алена.
Наталья Перчаткина также восторгалась Осло – «норвежской столицей викингов, троллей, кораблей и Нансена с Ибсеном», как Алена Санкт-Петербургом. А еще ее, совсем как нас, потрясали невероятнейшие оттенки норвежского неба и воды. Мы, россиянки, никогда раньше не подозревали, что небо и вода могут быть таких радикальных цветов: ярко-оранжевые, ярко-зеленые, ярко-малиновые, ярко-лиловые.
– О, Наташа – совершенно чудесное имя. Если бы у меня была дочь – назвала бы Натальей, что по-гречески означает «родная, естественная, живая». По-моему, такое имя и такие качества необыкновенно подходят журналистке.
Общительная Аленка умела делать людям комплименты.
– А вот в древнем кельтском языке Ната или Натала ассоциировалась с ночью. Да и доныне ночь по-норвежски звучит как натт или наттен. Поэт Давид Самойлов написал о моем имени строки, которые мне лично нравятся:
- У зим бывают имена.
- Одна из них звалась Наталья.
- И было в ней мерцанье, тайна
- И холод, и голубизна.
Так что, к своему глубокому сожалению, бываю я часто в настроении прохладном, сумеречном и задумчивом. Извините, я сейчас должна убегать.
Мы совсем по-дружески распрощались с милой журналисткой и пошли в раздевалку надеть купальники. Аленка облачилась в черный с блестками, открывающий только ее матово-розовые прямые плечи и напоминающий вечерний наряд, мне же от нее достался пляжный желтенький мини-бикини – почти одни веревочки. В таком игривом виде выбежали и с разбегу синхронно нырнули в бассейн; мы – прирожденные шалуньи, заранее сговорились впечатлить компанию мужчин грандиозным зрелищем двух пар наших длинных, породистых ног. Судя по всему, замысел удался, человек семь-восемь плюхнулись в воду вслед за нами. А чуть позже, лежа в плетеном кресле под мягкие блюзы, я томно потягивала ледяное шампанское, время от времени взбалтывала содержимое бокала с кубиками льда в нем и любовалась на просвет через тонкое стекло россыпями сверкающих звезд-лампочек на потолке. С неспешным достоинством впервые в жизни я смаковала засахаренные бутоны некогда надменных роз и трогательных фиалок, а еще наслаждалась необычной сладостью запорошенных сахарной пудрой, как снежной метелью, вишнями и грушами в розовом вине. Смешно, что сухие лепестки здорово хрустели, совсем как самые обыкновенные картофельные чипсы, премного обожаемые моим сыночком. Один, вроде бы шведский журналист, подсел и принялся шептать мне на ушко о своем редком хобби – изготовлении панно из шерсти. Я кокетливо встряхивала мокрыми прядками, смеялась и пила, пила, пила шампанское…
Пританцовывающая Аленка в купальнике и на каблуках позвала в сауну, потом вместе с ней и группой спешивших наперебой угодить кавалеров размокала в бирюзовых струях джакузи, даже там не переставая потягивать разноцветные коктейли и хрустеть хрупкими лепестками медовых цветов. Вообще было здорово! Впервые за последние месяцы меня по-настоящему отпустило. Стальная и гнетущая пружина внутри вдруг пропала, видимо, растворилась в вине и музыке; поэтому ни о чем плохом совершенно не думалось – мир казался волшебным и понимающим. Интуитивно я догадывалась, что эффект действует только короткое время, но все равно была рада и тому.
– Фиалки означают тоску по романтике, грусть по утраченному или недостижимому идеалу. Я люблю эти цветы, они нравятся натурам тонким, возвышенным и мечтательным. А вот розы близки сердцу людей активных, уверенных в себе, самодостаточных, амбициозных и волевых, – объясняла журналистам моя прямо-таки царственная подруга.
– Съедим и те, и эти, – хором заверяли возбужденные рассказом о цветах мужчины.
– Ник, может, ты хочешь послушать лазурный джаз? Могу пойти для тебя отыскать, – наклонился ко мне парящий или прящий рядом Коля.
– Ой, да не беспокойся, Коленька. Я сегодня столько всего выпила, что мне что «Полет шмеля», что «Серенада Солнечной долины», – быстро процитировала я обожаемого Венечку Ерофеева и слегка обрызгала водой Колино близкое лицо.
– Это вчера ты много пила, а сегодня еще почти совсем ничего.
Николай приобнял меня и принялся целовать в шею и волосы. Ну и пусть, все равно никому не нужна.
– Да нет, Коленька, все-таки и сегодня много выпила. Это просто аквамассаж снимает частично мое горькое похмелье, – все-таки слегка отстранилась я от него.
– …На самом деле отмокать лучше всего в спа: очень умиротворяет, освежает и стресс снимает. Это и есть аюрведический подход к личности. Своей целью аюрведа ставит гармонию души, тела и окружающей действительности. И совсем недаром эта философия существует уже три с половиной тысячелетия, ведь аюрус означает жизнь, а веда – знание.
Лежа в позе Клеопатры, Алена тем временем по-английски вежливо доводила мужчин до белого каления.
– Ален, пощади людей. Кончай издеваться, ты посмотри, что творится, – на ушко тихонечко прошептала я ей.