Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов Копсова Наталья
– Заповедь вторая: если игрок нервничает – он проиграет. Заповедь третья: нужно суметь почувствовать руку крупье, настроить себя на него и войти с ним в состояние клинча. Надо понимать, что суть любой игры, выигрыша или проигрыша – в резонансе между дилером и клиентом. Внимательно наблюдайте за руками крупье, после примерно десяти спинов сумейте почувствовать, как этот человек именно сегодня бросает шарик. А еще каждый игрок имеет свои собственные пристрастия, так называемые цифры-талисманы. Я, например, люблю ставить на черное и на цифры 33 и 17, а иногда на свой заветный секретный номер на красном. Вам же советую вначале большую часть фишек ставить на цифровые углы. В любом случае хоть немного, да выиграете.
– Ой, Ален, да ты игрок, прям как сам Достоевский, – удивилась и искренне восхитилась я подругой, по всему видать окончательно пришедшей к пику своего клинча-экстаза.
Итак, вовлеченные бурной волей Алены, все мы приступили к загадочно опасной игре. Со вздохом памятуя великого классика Федора Михайловича, я купила только самый необходимый минимум фишек. Коля приобрел среднее количество, Алена же, тоже на Колины деньги, набрала довольно много разных. Последовав совету опытного консультанта-игрока, я поостереглась и в основном поставила на углы, а еще, сама не знаю почему, на красную восьмерку. Азартная подружка сделала, как обещала: заставила столбиками фишек черные 17 и 33, а также несколько цифровых половинок и углов. Николай же, бесшабашно-весело хвастаясь вслух русской своей удалью, больше всего выставил на разные целые цифры. Он выбрал 17, 33, 14, 16, 26 и 41, причем все красные, и ослепительно улыбнулся девушке-крупье, заявив ей, что играет сегодня первый раз в жизни. С нами за стол встали еще три пожилых мужчины. Когда все желающие окончили делать ставки, девушка-крупье завертела блестящее колесо фортуны и… выпало на красное семнадцать. Аленка в сердцах помянула черта.
Крупье просто завалила Николая фишками, и примерно четверть из них он, по подсказке Аленки, отдал обратно девушке «на чай». Наверное, в Колиной душе в этот момент загудели горны и зазвенели золотые литавры, потому что он крепко приобнял нас с подругой и громогласно заверил, что если сегодня выиграет, то устроит нам, красавицам, по сюрпризу. Алена тоже выиграла, но гораздо меньше, чем Николай. Я же в итоге слегка проиграла. А дальше мы так и продолжали в том же духе, плане и разрезе. Мои фишечки разлетелись очень быстро, и я не стала покупать новые, а принялась наблюдать за игрой друзей. Друзья от щедрот своих выделили мне несколько розовых кружочков, но я скоренько проиграла и их.
Алена и особенно Николай были куда более успешны: у Николая совпали еще две цифры, а у Аленки – одна, и оба по одному разу выиграли по суперпризу «гаве-корту» (подарочной карте), но не остановились и на них опять набрали новых фишек. Примерно после тридцати пяти – сорока спинов Николай остался совсем без фишек, хотя вроде бы все время что-то выигрывал, а Алена шла со все возрастающей убылью.
– А, черт, что-то сегодня не то! Не везет, как сглазили. Ладно, фиг с ними. Пошли с горя потанцуем.
Наконец подружка тоже перестала играть и обменяла оставшиеся разноцветные кружочки на деньги.
– Сначала, девочки, надо запить эту маленькую неудачу. Как говорится: первый блин – комом. Я пойду закажу баккарди и виски с содовой; если, конечно, дамы согласны.
Николай казался ничуть не расстроенным или хоть в малейшей степени обеспокоенным проигрышем. Совсем не то Алена, она явно досадовала и кого-то за что-то скрыто порицала. Я же, как и Коля, ни о чем не жалела. Да и о чем было мне жалеть-то? Было даже интересно попробовать.
– Коленька, мне виски не надо, я виски не люблю. Мне только баккарди с кокой и льдом; а еще, если не трудно, стакан апельсинового.
Невольно подчиняясь ходу каких-то своих ассоциативных мыслей, Алена не дала мне докончить фразу.
– По тому, как человек ставит, легко определить его жизненную философию. Для тебя, дорогой Коля, похоже, что видимость выигрыша важнее, чем реальный выигрыш. Но ты, в принципе, счастливый человек – гедонист и эпикуреец по жизни. Ничего в этом мире не может огорчить тебя надолго, и это мудро.
– А что можно сказать обо мне? – полюбопытствовала я.
– А о тебе, Никуля-зайчик, ничего определенного сказать пока нельзя. Ты еще полностью не определена, как бы не проявлена в жизни. Вроде бы ты не азартна, но скорее всего бываешь азартной в чем-то другом; вроде бы ты не смела, хотя не сказать, что осторожна. В тебе, милая моя, как бы два совсем разных человека иногда насмерть друг с другом борются, а иногда вместе выпивают, вышивают или даже любовью занимаются.
Вот тут-то я вспомнила о доме, о семье и, дрожа, бросила быстрый взгляд на ультрамариново-синий циферблат своих ручных часиков. Боже, бедной Золушке было пора уехать с бала домой уже как с полчаса. Как только Николай удалился за напитками, я попросила взаймы Аленин мобильник (на моем, как назло, села батарейка) и побежала в туалет скорей звонить. Ответил усталый, но все равно веселый и звонкий голосок Игорька, который ожидал маму с минуты на минуту и поэтому не ложился спать. Я попросила его объяснить отцу, что тетя Лена неожиданно предложила сегодня немного отпраздновать революционное седьмое ноября, но я выезжаю и максимум через час буду на месте. Сынок пообещал все в точности передать папе и пожелал мне «спокойной ночи».
– А папа сердится? – все же не удержалась я от вопроса.
– Нет-нет-нет, он работает за компьютером, – явно пытался меня успокоить и обрадовать мой славный малыш.
Я плеснула себе в лицо холодной воды и немножко постояла у зеркала. Что же, чему быть, того не миновать! Причесалась, подкрасила губы, сделала оптимистичное лицо и пошла по-быстрому допить баккарди со льдом.
К тому времени как я вернулась к диванчикам и низким столикам, Алена уговорила Колю сыграть в новую игру: на этот раз в более безобидный бильярд.
– …А я, Коленька, могу дать вам фору, бить буду только одноцветные шары. Если же пожелаете, можем сыграть в жесткий русский бильярд, но пирамиду разрешите разбить мне.
Когда я сообщила ребятам, что спешу домой, Николай как-то сразу растерялся и от трудно объяснимого волнения стал слегка заикаться; я так и не поняла, что он попытался мне сказать.
– Сегодня так отлично сидим, Ник! Может, есть возможность побыть еще? Хочешь, я сама позвоню твоим; все-таки день революции? – предложила расслабленно полулежащая Алена, взирая на меня снизу вверх с нескрываемым сожалением. Это ее сожаление, ее чувство некоего превосходства из-за теперешней явной свободы и возможности полного распоряжения своим временем и собой неожиданно больно кольнуло прямо в грудь. Я от всего твердо отказалась, ни к чему больше не притронулась и быстро пошла в гардероб. Через минуту и Николай, и Алена в растерянности стояли рядом.
– Да вам-то куда торопиться? Малые дети дома не плачут, так и оставайтесь: еще потанцуете и сыграете в бильярд. Я бы и сама с удовольствием побыла подольше, если бы могла, но мне надо спешить.
Николай так и продолжал пребывать в том самом нерешительном замешательстве, от которого трагически скончался знаменитый осел Апулея между двумя совершенно равновеликими охапками свежего сена.
– Может быть, тебя проводить, Вероник?! – Помогая мне надеть мое любимое, почти невесомое и абсолютно непромокаемое полупальто из очень хорошенького и миленького серебристого морского котика, услужливо поинтересовался он, заметно ожидая ответа в виде некоего божьего провидения.
– Да тут меньше трех минут до остановки моего автобуса в Бэрум, и ровно через десять он прикатит. А такси вообще глупо брать в таком случае!
Мне всегда было приятно считать себя честным человеком, который людьми не манипулирует ни за какие коврижки, и в тайниках моей души я особенно этим гордилась.
– А знаешь что, в презентационной вилле нашего посольства в ближайшем будущем состоится прием и хороший концерт. Я иногда помогаю атташе по культуре, а он как раз сейчас начал заниматься приготовлениями. Так что заранее милости прошу тебя… и Алену также…
На этих словах Коленька слегка запнулся и неуверенно оглянулся на стоящую на шаг позади него, ослепительно выглядящую, выхоленную и ухоженную, высокую, худощавую и чернобровую красавицу – мою подругу Елену Ларсен. Он как бы и ожидать-то не смел, что такая царь-девица согласится на предложенное им чепуховое времяпрепровождение. Гордая дива и впрямь сегодня смотрелась не менее чем главной претенденткой на роль королевы Испании. Наша царь-девица подошла поближе, встала с ним вровень и невероятно вежливо ответила:
– Большое спасибо за приглашение, Коля. Мне лестно и приятно и буду рада посетить на чужбине кусочек родной земли, послушать родную речь и голоса. Мне было приятно с вами познакомиться и всем вместе провести чудесный вечер. Это Ника молодец, так все здорово организовала.
– Ладно, ребята. Мне действительно пора бежать, а вы не ломайте себе голову и идите играть в бильярд.
Мы с подружкой по нашему обыкновению расцеловались, и секундочку я постояла возле тяжелых дверей, по обыкновению ожидая получить от Коли презент в виде бутылочки с каким-нибудь крепким, горячим и хорошим напиточком; тем более, когда мы сюда шли, в его черной кожаной сумке что-то характерно позванивало. Однако, придерживая для меня дубово-стеклянные створки, он либо постеснялся присутствия Алены, либо просто не вспомнил, так что мне пришлось ретироваться, довольствуясь лишь желтым букетом. Жаль, жаль! Напоследок я обернулась, чтобы по-лебединому взмахнуть рукой, пока они оба стояли в брызжущих огнями ампирных сенях имперского «Бристоля».
– …А теперь пойду учиться играть в настоящий гольф на фейвейе; приобрела специальные клюшки: драйвер и паттер и прочее необходимое оборудование. Этой игре всегда сопутствует невероятный этикет, в нее с удовольствием играют и аристократы, и знаменитости, и другие люди из высших слоев общества… Словом, интересные люди встречаются…
Мимолетно, как летний дождь, донесся до моих ушей сквозь медленно затворяющуюся дверь обрывок более бархатистой, чем крымская роза, более пламенной, чем испанское фламенко, более стремительной, чем вихрь в Сахаре, и более журчащей, чем хрустальный родник в Ессентуках подругиной речи-реченьки.
С автобусной остановки до дома я чуть ли не бегом бежала. По пути пришлось «залететь» в наш холодный «челер», то есть подвал по-норвежски, и там пристроить свои очередные розочки сушиться вверх ногами. В подвале-кладовой мне предстояло воочию убедиться, что все мои предыдущие букетики куда-то благополучно испарились. «Ну, не иначе эта большая любительница цветов – старушка Юрун их, бесхозных по ее мнению, пристроила в какие-нибудь декорации в своем клубе для «тех, кому за шестьдесят», – подумала я с глухим сожалением и некоторой на старушку обидой, хотя по сути пенять было не на что и не на кого.
Неостановимо дрожащей рукой, с гулким и отдающим эхом во все уголки сонного дома типа «по ком звонит колокол» звоном один раз уронив ключи на каменный пол, я наконец-то сподобилась отпереть нашу дверь с намертво ввинченной в нее медной головкой греческой Мельпомены – богини трагедии. В квартире было темно и тихо. Вадим демонстративно лег спать, хотя и двенадцати не было, а обычно он всегда дожидался. Очень-очень тихохонько и осторожненько я разделась, умылась и, поцеловав в тепленький и мохнатенький затылочек сладко сопящего во сне сыночка, на цыпочках отправилась в спальню. Лишь серой мышкой юркнув в кровать, подумала с невероятным облегчением: «Слава Богу! Сегодня вечером гроза, похоже, не разразится!»
Глава 19
Помимо бесконечных и занудных наставлений мужа, его вечного раздраженного недовольства, бездушно-безудержной критики, меня вгоняла в особую хандру монотонная рутина ежедневного приготовления домашней еды, вернее, каждодневное изощрение в придумывании нового меню, ибо повторение в чем-то для меня, как и для любой истинно художественной натуры, коей любила себя воображать, было выше всяческих сил и смерти подобно. А эта вездесущая пыль, явственно производимая невидимым вселенским перпетуум мобиле (вечным двигателем), сколько ее ни вытирай, вся она опять на месте через строго заданный и, к сожалению, очень короткий временной отрезок. Сюда еще надо прибавить мытье полов, глажку, покупку продуктов, проверку детских уроков, доставку дитя туда-обратно в разнообразные секции и кружки, общешкольные мероприятия для всегда слишком много отдыхающих родителей в команде с их чадами и т. д., и т. п. Нескончаемый круг нескончаемой докуки, при которой вся отпущенная природой энергия час за часом улетучивается в некую вселенскую «черную дыру», причем неглубокий, как бы лишь для «дела» и по необходимости, не приносящий настоящего отдыха и расслабления «взрослый» сон ее почти ничуть не возобновляет. По моему мнению, такая форма жизни обрекает даже самых ярких людей на вечное прозябание в ярме абсолютно бессмысленной мировой каторги.
Свои философские воззрения «за жизнь» я несколько раз пыталась изложить Вадиму, но он всегда грубо обрывал меня, сразу вешая ярлык «великой матушки-лени». С некоторых пор вступать с ним в спор или в невинную дискуссию стало совершенно невозможно и опасно. Я и заметить-то не успела, как мало-помалу мой застенчивый, нежный и молодой супруг трансформировался в угрюмого, критичного, чем-то внутренне раздраженного и мало улыбчивого, во всяком случае в моем присутствии, мужчину средних лет, который признает только два мнения – его и ошибочное. «Иногда папа исчезает, а в его тело вселяется свирепый элиен Лаг с планеты Эпсилон-Ту. Но потом настоящий папа опять возвращается», – как-то сказал Игорек, по-своему пытаясь утешить маму после очередной семейной разборки. Сериал про нескончаемые звездные войны между землянами и пришельцами с Эпсилон-Ту еженедельно демонстрировался по кабельному телевидению и эти самые зловредные пришельцы проделывали с самыми хорошими жителями голубой планеты Земля подобные неприятные фокусы по временному переселению душ.
Мои нынешние обожатели, Коля вкупе с Руне, в неделю делали больше комплиментов и говорили изысканных похвал, чем Вадим в год. Если так и дальше пойдет дело, муж сподобится на комплименты лет через пятьдесят, и то под большим вопросом. Это только Коле с Руне казалось, что глаза у меня цвета вечернего неба – индиго, но иногда цвета расплавленного жемчуга, а чаще всего – голубого цвета вечности. В очах моих бездонных горит-отражается неукротимый костер любви, а также полыхают бесчисленные гирлянды из огоньков колдовства и волшебства. Щечки у меня зефирные, пальчики сахарные, и голосок точно как серебряная ложечка в фарфоровой чашечке. Губки мои будто бы навечно испачканы июльскими душистыми и красными ягодами, а ушки… а уж волосы… Эх, да что говорить!
Ничего, даже отдаленно похожего родной муж давно в упор не видел и удивился бы, наверное, если бы услышал от кого… Еще ему, в отличие от них, стало совершенно наплевать, что именно я думаю по поводу японо-китайской философии и театра теней, за что так люблю французское кино и пробовала ли лучшие в Норвегии паэлью, бакалао или раков-крабов в белом вине. Но ведь кто-кто, а Вадим точно обожал читать философские трактаты, особенно почитая рассуждения Шопенгауэра, Бердяева и Ильина; когда-то любил порассуждать о кинематографе, как одной из форм изобразительного искусства, и умел отменно готовить; естественно, только когда сам того хотел. При всем при том и Коля, и Руне только во сне могли мечтать (и я точно знаю, что мечтали) дотронуться до того, чем Вадим так по-хозяйски распоряжался почти каждый вечер перед сном, определенно и любовь считая такой же положенной по штату рутинной семейной процедурой, как поглощение горячего супа зимой на обед. Какая-такая там романтика, внимание и прочая чепуха… да кому это все нужно! Ах, какой-то там глупой бабе? Да она обойдется и так; пусть трет пыль почаще и супы варит… Что тут еще сказать и сделать? Разве же дело в пыли и супах? Господи, да я могла бы их тереть и варить с песней, если бы… Неужели же сам факт замужества автоматически делает всякую женщину менее ценной для мужчины, чем до брака? Тогда так не по-земному мудра и справедлива поговорка: «выходя замуж, женщина добровольно меняет внимание всех на невнимание одного»… Нет, скорее всего то касается лишь только таких хлюпеньких, пугливеньких, угодливых и не умеющих за себя постоять, как я; все другие сумели себя правильно в семье поставить. В моем же случае даже последняя публичная дамочка выглядит умнее – ведь она всегда берет деньги, но исключительно редко получает от клиентов критику за свою самую древнюю в мире работенку. Делает, как делает – даже спасибо ей говорят за доставленное удовольствие. А кто я?
Вот такова прозаическая правда прозаической жизни! Боже, до чего мне не хватает душевного тепла и простого человеческого участия; совсем как умирающему от голода – куска хлеба… Еще мне безумно интересно, чем именно не устраивала интеллигентная, умная, хозяйственная, стильная и гораздо-гораздо более чем просто симпатичная внешне Алена русского Валентина Александровича и норвежца Акселя Ларсена? Чего бы им было еще желать? Самое удивительное, что при всей дикости, необузданности и несуразности своих, уже близких к психопатическим, реакций мой муж Вадим так рьяно увлекается философией и читает всех философов всех философских школ подряд: символистов, каббалистов, геометристов, дзен-буддистов, стоиков, сенсуалистов, мистиков, славянофилов, западников. Вот уж кто, по логике вещей, должен бы понимать и людей и жизнь более других! Хотя возможно и такое, все эти гении в его голове окончательно перемешались и запутались.
Как-то, любопытства ради, я открыла закладки в трех толстых томах, лежащих стопкой на нашем журнальном столике: Зигмунд Фрейд раскрылся на «Остроумии и его отношении к бессознательному» – тех самых еврейских остротах и каламбурах, хорошо известных самым широким слоям населения в качестве анекдотов об Абраме, Саре, Мойше и остальных; Артур Шопенгауэр в «Афоризмах житейской мудрости» давал весьма дельные советы по типу своего, видимо, последователя Дейла Карнеги; Фридрих Ницше испугал меня больше всего: в его «Так говорил Заратустра» какая-то старая ведьма советовала этому самому Заратустре всегда, когда он собирался к женщине, брать с собой хлыст. Что, если Вадим так подготавливает теоретическую базу для следующего этапа развития семейных отношений со мной, несчастной? Правда, в томике Ницше нашлась еще и вторая закладка, а текст там гласил: «Вульгарная и пошлая натура отличается тем, что она никогда не упустит из виду своей личной выгоды. Свою мудрость, свое чувство собственного достоинства она видит в том, чтобы не дозволять своим благородным душевным порывам увлечь себя на нецелесообразные поступки», что вселяло некоторую надежду. Четвертой, пятой и шестой книгами на столе соответственно были сборники «Мечтатель» Ф. М. Достоевского, «В сумерках» А. П. Чехова и «О назначении человека» Н. А. Бердяева, но закладок в них не было. Из этого я грустно заключила, что мечтателя, скромно, тихо и мирно раздумывающего в сумерках о предназначении человека, супруг духовно перезрел и для него (а следовательно, и для меня тоже) наступил период более сильных мер и средств воздействия.
Вот настало очередное утро очередной субботы. Вадиму, как всегда, видимо, плохо спалось, и он встал не с той ноги. Он так раздраженно-яростно громыхал дверьми и посудой на кухне, что послужило поводом к моему незапланированно раннему пробуждению. Если хорошенько прислушаться к поднятому им звону, скрежетанию и громыханию, то в воздухе совершенно отчетливо материализовалось «ленивая жена дрыхнет себе в удовольствие и в ус не дует а муж и ребенок давно проснулись и не кормлены, не поены. И так всегда, и так навсегда…». Не надо быть никаким парапсихологом при улавливании ТАКИХ МЫСЛЕЙ на расстоянии.
«Сегодня опять начнется», – ржавым металлом по стеклу засвербило на сердце, и я, следуя поведению улитки, вместо спасительной ракушки лишь посильнее укуталась в теплое и толстое одеяло, приняв твердое решение не вставать как можно дольше. Авось муж поест и перебесится!
Сквозь легкоструйные шелковые занавески изумительно чистого изумрудного цвета (я сама их выбирала) в спальню пробивались солнечные лучи неяркого зимнего солнца. Гардины были приобретены мною в Москве прошедшим летом и оставили меня премного ими довольной: уж очень уютный, ласковый и по-весеннему нежный мирок воссоздавали они по утрам.
Там, в ирреальном, высшем и прекрасном мире все всегда изумрудно, все вечно и все ДА! Дверь в спальню потихонечку отворилась, и Игоречек, с ходу как-то просекший, что мама не спит, несмотря на ее полную укутанность в постельных принадлежностях и закрытые глаза, с разбегу запрыгнул в большую родительскую кровать. Быстренько забравшись под мое одеяло, радостно об меня потеревшись и поначалу крепко-крепко прижавшись всем тепленьким гладеньким шелковистым тельцем, через несколько минут сынок, как фокусник, откуда-то опять извлек свой «гейм-бой» и принялся им гулко щелкать. Комната сразу же наполнилась обрывистыми скачкообразными звуками электронных мелодий.
– Сейчас покемоны, Пикачу с Тачу, пойдут делать секс. Потом у них появится бебик, и они продолжат искать диаманты по разным городам. Этот картридж с новой, самой сейчас популярной игрой я взял взаймы у Альфа-Ахмеда. У меня такой нет, может, ты купишь?
Я как-то удивилась и новой версии игры, где такие смешные, хвостатые и ушастые зверюшки, видите ли, занимаются любовью, и странному сочетанию в имени какого-то мальчика европейского Альфа с азиатским Ахмедом. Массовая культура офонарела окончательно: взрослых тошнит от пластмассового и плоского массового секса, так теперь маленьких детей начали этим донимать.
– Нет, сам секс в игре покемоны не показывают, потому что всем все и так ясно; просто они сначала скрываются в домике, а потом появляются с ребеночком. Сейчас они как раз в домике, смотри, как он трясется! Я жду, когда они выйдут. А Альф-Ахмед учится в параллельном классе; папа у него из Пакистана, а мама – норвежка, наверное, потому так и назвали, чтобы никого не обидеть.
Оставалось лишь плечами пожать. Мне, рожденной и воспитанной в строгой, мало склонной к шуткам и сантиментам советской системе, в которой секса по принципу и по определению не должно было бы и существовать, было несколько не по себе слушать такие спокойно-уверенные рассуждения о половой любви своего обожаемого, белокурого десятилетнего мальчика. Неуверенно рассмеявшись, вслух я выразила свое сомнение по поводу с короткой, дабы, не дай Бог, не прослыть занудно-зашоренной родительницей, ссылкой на свои абсолютно целомудренные в смысле души и мыслей детские и юношеские годы. Мы, помнится мне, все мечтали совершить какой-нибудь подвиг: спасти горящий трактор, коровник, лес или овес; долететь до Луны или Марса; суметь выдержать пытки в немецком гестапо…
– Вот еще – думать о пытках! Думать надо всегда о чем-нибудь хорошем. Да и о сексе все у вас было неправильно, потому что неправдиво. Дети – тоже люди и имеют право знать, как есть на самом деле. Этому нас в школе учат. Подумаешь, что такого особенного…
Мужчина вставляет в женщину свою писю, а потом у них появляется ребеночек. Ведь должны же бебики как-то появляться на свет, они такие хорошие. Мы в классе знаем многое гораздо лучше, чем взрослые. Нам смешно видеть таких, которые думают, что мы маленькие, ничего не понимаем, и начинают рассказывать всякие небылицы. Вот ты, например, знаешь, почему мальчики и мужчины интересуются сексом больше, чем девочки и женщины?
В легкой, еще послесонной субботней прострации, я отрицательно покачала растрепанной головой. Мой так отчаянно похожий на лукавого, белотелого Амурчика сыночек как бы оценивающе чуть прищурил на меня раскосые бирюзовые глазки и вполне серьезно выдал:
– Мужчины больше хотят «make love» (заниматься любовью), потому что девчонки любят воображать, что они родились из чего-нибудь этакого необыкновенно красивого; например из кружев, цветов, волн, облаков, ветерочка или же из пены морской. А мужчины не такие воображалы и поэтому считают, что там, откуда они явились, на самом деле так здорово и все хорошо и красиво, еще лучше, чем на Майорке или на Гавайях. Вот!
В который раз пришлось мне подивиться такой незатейливо простой истинности рассуждений малолетних философов. Маленькие дети частенько поражают точностью, меткостью и правдивостью своих оценок и замечаний, вдобавок как бы завуалированных от невзыскательных и неделикатных умов легкой дымкой младенческой непосредственности, неопытности и наивности – качествами, так редко встречаемых у слегка или совсем сильно пришибленных жизнью взрослых людей.
Пока я лениво-сонно раздумывала об особенностях жизненной мистерии, сыночек мой как-то по-взрослому внимательно и сосредоточенно вглядывался в мое лицо и вдруг сказал:
– Ты такая красивая, ты – как фея, ты – самая лучшая мама на свете. Я так люблю тебя, я так рад, что у тебя родился, и хорошо, что я вылез из твоей писи, а не из каких-то там волн. Я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом, всегда-всегда!
Меня странно тронули его слова – словно сердце на миг окуталось золотистыми, нежными, прозрачными и мягкими лучами июньского солнышка. Я прямо физически ощутила магическое сияние, и слова сына были самым лучшим признанием в любви, которое я когда-либо слышала за всю свою жизнь. Но в них же скрывалось какое-то едва уловимое сожаление, некая тень затаенной печали.
– Какой идиот так делает? Нет, она абсолютно не имеет никаких соображений и понятий. Полное отсутствие всякого присутствия, – громко и бурно разгневался Вадим на кухне. После подобных выступлений он обычно плавно перетекал в состояние неуправляемого бешенства, и, решив все же предупредить развитие нездоровой ситуации, проворно накинула на плечи полупрозрачный розовый пеньюар и, как горькая каторжанка, потащилась к сердящемуся мужу.
– Доброе утро, дорогой! – проворковала я утреннее приветствие свинцово-хмурому супругу небесно-чистейшим голоском нежнейшего из соловьев.
«Вот занудство очередное начинается!» – тоскливо подумала про себя.
– Что тут у тебя случилось, Вадик?
Вадим резко развернул налитой торс от настежь раскрытого двухметрового холодильника в мою сторону и вперил выворачивающий душу наизнанку, сверкающий сталью взгляд инквизитора в мои глаза. Я не выдержала подобной суровости и покорно «повесила на грудь» кудлатую голову, повинную еще не совсем понятно в чем. Густые, светлые, спутанные, как лианы в джунглях, пряди услужливо занавесили от мужа мое вмиг запылавшее лицо.
– Только полный идиот мог одновременно разодрать обе упаковки: и с мясом крокодила, и с мясом кенгуру.
Наконец-то открылся мне коварный тайный умысел моего очередного домашнего преступления. На этот раз меня сильно удивила смешная экзотичность причины: животный мир Австралии – надо же, а!
– Да какое такое еще кенгуру, Вад? – не удержавшись, чуть прыснула смешком глупая жена умного мужа.
– Какое кенгуру? Она еще спрашивает?! Вот хозяйка! То мясо, которое я привез из командировки в Сидней. Ты почему это сделала, а? Ведь мясо кенгуру планировалось гостям. Крокодила еще полно, его и надо доедать в первую очередь. Какая же ты все-таки дура! И это называется жена!
Мне совершенно не вспоминалось, чтобы я вообще когда-нибудь дотрагивалась до наполненной сжатым воздухом, сохраняющим свежесть упаковки, мяса кенгуру. Просто начисто выветрилось из памяти, и все тут. В последнее время я, видимо, многое делаю совершенно машинально, что и не удивительно в подобной гнетущей атмосфере.
– Извини, Вадик. Ведь не нарочно же. Давай теперь его положим в морозильник.
– Нет, воистину, вот это хозяйка! А качество продукта? Но ей, конечно же, наплевать. Тебе ведь плевать на все в доме. Ты знаешь, кто ты? Ты пофигистка – вот кто!
Вадим расходился все больше и больше, бушевал, как шторм в море Лаптевых, изобретая для меня все более и более красочные и обидные эпитеты. Я хотела улизнуть из кухни и от него, и от скандала подальше, но муж резко удержал за руку. В процессе произнесения своей эпически-гневной тирады он явно жаждал признания благодарного слушателя в моем лице, но каждое оскорбительное, резкое, злое слово рассекало, резало, злой секирой кромсало все живое внутри меня. Внутри все разодралось, кровоточило, болело и ныло до невозможности. Стало холодно, меня сильно зазнобило. Неужели Вадим не чувствует и не видит, что я вся до неузнаваемости изуродована его колкостями – живого места больше нет! Меж тем скандал только-только начал разгораться. Как полевой колокольчик, по которому проехалась груженая бревнами телега, я почти сникла, но тут в кухне возник Игорек. Он совершенно спокойно и молча, не замечая горячей родительской разборки, достал из холодильника свою любимую кока-колу, вынудив отца немного отодвинуться. Игорь неторопливо налил в свой стакан ледяной коки, жадно и с видимым удовольствием ее выпил, потом молча достал и положил на кухонную тумбочку прямо перед отцом нетронутую упаковку с мясом кенгуру.
– Бедный папа! – с глубоким сочувствием и проникновенной искренностью произнес ребенок и сразу же вышел из кухни.
Муж и я минут пять ошарашенно взирали на злосчастное кенгуру. Затем Вадим деловито убрал все лишнее в холодильник и бодрым, ровным голосом произнес:
– Ну что же, в воскресный день садимся завтракать всей семьей. К столу предлагается пицца-палермо.
Нагнулся вынуть упомянутую пиццу из духовки:
– Сама виновата, вечно провоцирует людей глупым своим поведением. Объяснить ничего толком не может, словно в рот воды набрала.
Кровь резко бросилась мне в лицо, и тупая неуклюжая жена побежала в ванную, но на этот раз не расплакалась, а просто умылась холодной водой. Внутри все клокотало от неимоверного гнева. Совершив над собой волевое усилие, заставила себя улыбнуться – и вправду не стоит портить окончательно выходной день. Отражение в овальном, обрамленном изящной золотой рамой зеркале местами бледное до синевы, местами пылающее огнем криво-косо-хмуро растянуло слегка сиреневые губы мне в ответ.
Завтрак семейный прошел мирно и благочинно, как завтрак аристократов. Вадим успокоился и был удовлетворен. Боже, как же я ошибалась! Ближе к вечеру, где-то в половине пятого он обнаружил налеты пыли на хрустальных бокалах, графинах и вазочках внутри серванта и взорвался по новой, что твой Везувий.
– Это же сколько же раз тебе надо повторять, чтобы следила за домом. Ты когда-нибудь протираешь пыль внутри шкафов? А рюмки вынимаешь только когда гости приходят? Еще слава Богу, что хоть для них стараешься. Да что же за такая неумеха жена мне досталась! Будто бы в наказание повезло, как утопленнику. Ты же самых элементарных вещей делать не желаешь!
Я сразу почувствовала тупую, тянущую боль в животе с левой стороны, совсем как от удара, а ядом разъедающие кожу щек слезы водопадом полились из моих глаз.
– Смотреть на твои постоянные истерики просто противно. И думать не смей, что они на меня действуют хоть сколько-нибудь. Мне тебя не жалко!
Вадим презрительно скривил лицо. Ох, до чего же я ненавидела его в эту минуту! Лицо мужа в такие отвратительные мгновения приобретало полное сходство с лицом какого-нибудь свирепо-тупого и бездушно-беспощадного татаро-монгола, может быть, даже самого Чингисхана. Русские лица часто обладают способностью быстро придавать себе черты любой из земных рас, а иногда всех одновременно: желтой, белой, красной, черной. Недаром талантливый поэт и композитор Владимир Высоцкий пел когда-то давным-давно: «Дед мой был самарин, если кто и влез ко мне, так и тот татарин».
– Ты еще хотя бы чуточку любишь меня, Вадим?
С полным замиранием сердца ждала я мужнего ответа.
– А разве ты заслуживаешь? Впрочем, на безрыбье и рак – рыба, – с ледяным презрением хмуро отвечал мой высокомерный мучитель. – И чтобы все блестело за стеклом к моему возвращению! Мы с Игорем идем в гараж чинить его велосипед. Игорь, ты слышал? Тогда собирайся. А тебя, наверное, надо просто наказывать, раз ты русского языка не понимаешь…
Выходя из квартиры, муж грохнул входной дверью так, что осиновыми листочками задрожали несущие стены и жалобно-жалобно задребезжали насмерть перепуганные окна. Я с отчаянием, выжигающим внутренности дотла, окончательно поняла, что ждать мне тут больше нечего.
Глава 20
Однако, что ни говори, все же я человек действия. Хотя жизненная энергия почти полностью покинула меня, а тело трясло от внезапно наступившего глубокого холода и зуб на зуб не попадал, где-то глубоко внутри зародилась и начала стремительно развиваться-раскручиваться какая-то совсем другая – железная, тяжелая, мрачная и твердая сила. Подумалось, что мертвые действительно иногда могут встать и пойти; во всяком случае я, такая, как сейчас, смогла бы наверняка. Пока этот инфернальный, невидимый смерч из черной стали хоть как-то поддерживал во мне решимость, с письменного стола я взяла лист бумаги. На листочке оказалось трехмерное карандашное изображение какого-то полного высоченных небоскребов города типа Нью-Йорка. В последнее время сынок постоянно рисовал подобные архитектурно-графические композиции одного и того же места с разных уровней и точек зрения, на всем, что под руку ему попадало. Боясь потери решимости, я не стала искать чистую бумагу, а на обороте этой стала быстро-быстро писать свое прощальное письмо к мужу:
«Вадим!
Ждать мне больше нечего и не на что надеяться. Жить, когда меня постоянно шантажируют, я просто не в силах, просто не в силах. Когда меня выдавливают, изводят, низводят, изживают прочь любым способом, то не требуется 1001 китайское предупреждение или применение разнообразных физических и психических методов воздействия.
Мне горько думать о нашей семье, о золотом моем сыночке-сокровище и о тебе. А все могло бы сложиться так чудесно… Но жить, а вернее, мучиться по твоим инквизиторским установкам я больше не в силах. Терпела эту пытку долго, сколько могла терпела, но уже стала близка к грани.
Идти мне абсолютно некуда, но мне это все равно. «Пройдет и это», хотя больно так, что в горле клокочет. Попытаюсь, наверное, где-нибудь пристроиться; скажи сыну, чтобы обо мне не волновался, что маме пришлось срочно лечь в больницу и она будет с ним скоро, как только сможет. Сейчас мне очень, очень плохо. Один из самых тяжелых моментов в моей жизни. Буду что-то решать, что-то делать. Обо мне не волнуйтесь. Как-нибудь обойдусь, и потом все будет в порядке, но больше пока ничего не знаю. Мне больно и плохо.
Целую моего любименького, родненького и сладенького.
Мамочка самого лучшего сына на свете Вероника».
Записку я положила в центр большого полированного круглого стола в гостиной, а ее край придавила алебастровой скульптурой обнаженной наяды и принялась за лихорадочные сборы.
В трельяже, где хранились наличные семейства, обнаружились последние пятьсот крон одной бумажкой. Купюру я сунула в свою дамскую сумочку, а вот взять с собой хотя бы одну из многочисленных банковских карточек на имя Вадима мне почему-то и в голову не пришло, хотя, может, просто подсознательно побоялась. После совсем недолгих сборов я натянула на голову белый берет, накинула на плечи пушистую-препушистую шубку из меха белого полярного волка и грустно поглядела на себя в зеркальную стену нашей прихожей. Шуба, совсем как у Джека Лондона, – мы еще много об этом шутили при покупке, была рождественским подарком Вадима трехлетней давности, и тогда все у нас было хорошо.
Полностью экипированная, прощальным полуугасшим взором я окинула родные апартаменты: Игоречек как всегда забыл убрать за собой кровать; на стене его спальни вперемежку с плакатами мотоциклов, футболистов и каких-то бритоголовых музыкантов висели акварели с видами напоенной солнцем Италии, а в нашей гостиной, наоборот, масляные пейзажи гор и морей зимней Норвегии; моя любимая, стремящаяся в небо драцена щедро раскинула мечеобразные темно-зеленые листья; за стеклом мною выбранного, полированного, цвета слоновой кости итальянского серванта сверкали золотистые вращающиеся часы-купол и я… снова разрыдалась. Но собралась, умылась, припудрилась… и тут на глаза попались три сиротливо лежащие на полке серванта библиотечные книги, которые мной были взяты и должны быть срочно сданы в русский отдел Дейчманской библиотеки. Я заколебалась, но решила их взять с собой: в жизни я не просрочила ни одной чужой книги, а вряд ли после всего случившегося Вадим пойдет за меня книжки сдавать…
Рассказы судьи Фальконе, прообраза знаменитого комиссара Катаньи, о нравах сицилийской мафии; биография математика Бируни и… Последняя книга – роман Стивена Кинга «Маренговая роза» выпала из моих дрожащих рук на пол. Ужастики Кинга про людоедов, вампиров, демонов и «кладбищенских хранителей» я любила больше читать, чем их же в кино смотреть. Однако именно этот случайно выбранный мною роман ужаса оказался немного иного направления:
«И куда это ты направляешься?» – услышала Рози подозрительный голос миссис Практичность-Благоразумие, которую, похоже, ничуть не пугала перспектива окончательного превращения в рабыню или даже умереть, лишь бы не лишиться привилегии знать, на какой полке кухонного шкафа находятся пакетики чая и в каком месте под раковиной лежит половая тряпка. «Эй, погоди-ка секундочку, глупая, куда это тебя несет?..» И гостиная вдруг показалась Рози непривычно огромной, расстояние – непреодолимым. «Мне сейчас нельзя задумываться о будущем. Как начну заглядывать вперед, обязательно испугаюсь. И, кажется, тут мне нельзя останавливаться слишком надолго». Ей понадобилось бы совсем чуть-чуть времени, чтобы переодеться или хотя бы причесать волосы перед зеркалом, но для женщины в таком состоянии даже лишняя секунда вполне может оказаться решающей. Она тогда задержалась бы слишком надолго. «Ты очень пожалеешь! – завопила во весь голос миссис Практичность-Благоразумие. – Ты подумала, где, как и на что ты будешь жить совсем одна? Тебе будет очень-очень больно! Не делай этого, слышишь…»
– Я ухожу, – пробормотала Рози. – Я ухожу, честное слово. Я по-настоящему ухожу!
Однако еще секунду-другую не двигалась с места, как животное, которое слишком долго находилось в клетке, привыкло и, обретя свободу, даже не понимает, что стен больше не существует.
– Хватит, теперь пора, – прошептала Рози. Сунув сумку под мышку, она спустилась по ступенькам крыльца и, сделав первый десяток шагов, пошла быстрее и вскоре скрылась в полосе яркого тумана – раскинувшегося перед ней непредсказуемого будущего».
Я по привычке пробежала глазами открывшуюся страничку, но, естественно, расценила это как указующий перст Божий. Воодушевилась по новой, быстро сунула книжку в сумку, нервно задернула застежку-молнию на сумке и пулей вылетела из квартиры.
Само собой, что я решила последовать совету знаменитого писателя и настрого запретила себе думать о будущем хотя бы в ближайшие полчаса. Вадим вот-вот мог вернуться из гаража, и вышла бы донельзя глупая сцена. Он точно бы решил, что истеричка жена надумала сыграть ему на нервах и напугать своим уходом. Я и думать забыла, куда я иду, как надолго и что буду делать после. Просто чувствовала, что сейчас надо либо уйти, либо умереть.
Как всегда не вовремя старушка соседка Юрун украшала стены общественного подъезда икебанами собственного изготовления. Завидев меня, она тут же предложила сдать деньги на покупку семян для летнего оформления клумб вокруг дома.
– Вы знаете, я сейчас тороплюсь на почту. А Вадим в гараже, но вот-вот вернется. Насчет клумб это лучше тогда с ним… Всего хорошего.
Старушка, слегка недоумевая, посмотрела на меня. «Ах, да, – сообразила я, – почта-то сегодня уже давным-давно закрыта. Это мне совершенно все равно, пусть теперь думает, что хочет». Стрелой Робин Гуда я стремительно вылетела на слегка морозный поздненоябрьский воздух и почти побежала в сторону автобусной остановки.
Мой плохо сфокусированный взгляд вдруг повелся на висящую на фонарном столбе фотографию черного, с небольшим белым пятном в виде бабочки на забавной мордочке, котенка. Его восьмилетняя хозяйка умоляла прохожих сообщить хоть что-нибудь о пропавшем четыре дня назад любимце. «Я очень люблю моего Черненького и очень-очень прошу всех помочь найти котика. Его судьба тоже важна, мой малыш не должен остаться в беде и в одиночестве». Прочитав текст под самодельным фотопортретом, я просто завыла в голос: вот даже котика кто-то сильно любит, ищет его, не хочет оставить в беде; а обо мне, человеке, и моей горемычной судьбинушке едва ли какая живая душа на чужбине станет больно уж переживать-заботиться.
Глава 21
Я совсем перестала соображать, куда же я направляюсь, просто абсолютно машинально шла к автобусной остановке. Сами собой из глаз заструились слезы и солью больно обжигало щеки. О чем конкретно я так горько рыдала, уже с трудом соображалось. Фантомные боли в груди мучили странными миражами: будто бы сердце вырезали и выбросили прочь, но в памяти оно еще продолжает беспрерывно ныть и биться. Внутри что-то резко рвалось наружу или, лучше сказать, взрывалось, как минное поле. Затем полное отупление овладело организмом и голова стала ощущаться, как полностью забитая некоей старой, слежавшейся ватой, причем предварительно хорошенько изжеванной. То было к лучшему; хоть чуточку, а стало легче. Мне повезло хоть с погодой. Накануне было так туманно, сыро и промозгло, а сегодня подморозило и выпал свеженький, пушистенький, беленький снежочек.
Ожидая автобуса в глубь родного Бэрума – в сторону, противоположную городу, я сделала отчаянную попытку снегом стереть с лица красные полосы от слез и уменьшить опухлость лица, чтобы хоть перед шофером и пассажирами предстать в виде приличной женщины. Взглянув на расписание, а потом на свои серебряные, со светящимся во мраке голубым циферблатом часики, я с крайним изумлением увидела, что, оказывается, десятиминутная дорога от дома до остановки заняла почти два часа. Да где же я была все это время? Может, часы пошли неправильно и даром что швейцарские. Тут-то мягко подкатил автобус. Несмотря на все старания скрыть следы истерики, и во время приобретения билета, и при моем продвижении по салону шофер и пассажиры смотрели на меня с нескрываемым сочувствием, несмотря на свой знаменитый нордический сдержанный темперамент.
Почему-то я решила выйти в Сандвике – столице нашего Бэрума и, согласно статистике, одного из самых красивых в Норвегии районов. Наверное, потому, что летом там находился наш с Игорьком любимейший белопесочный пляж, а в море высилась специальная вышка для прыжков в воду или, как смешно ее именовал сыночек: прыжка. И я, и сын так любили нырять с нее в манящую бирюзовую глубину девственно чистых вод морского залива.
Вечерняя, совсем по-зимнему хрустальная Сандвика встретила разноцветными огнями, северным скандинавским покоем и вечной безмятежностью. Вышедшие из автобуса вместе со мной пассажиры куда-то быстро рассеялись, одинокие прохожие появлялись и тут же пропадали из вида. Все было закрыто, и жизнь почти замерла. В такое беспробудно-темное время года и восемь часов вечера кажутся людям глубокой ночью. Через весь пустынный, одетый в сиренево-голубые тени районный центр я одиноко брела в направлении такого веселого, полного жизни летом пляжа.
Сейчас пляж выглядел одиноко и покинуто, как и я. Усевшись на слегка обледенелую резную скамеечку, я поглубже укуталась в свою тепленькую волчью шубку, хотя совершенно не ощущала холода. Физически мало что ощущалось, но зато мягкий, легкий мех своим вкрадчивым, но дружеским щекотанием, казалось, искренне пытается чуть-чуть приободрить свою потерянную перед антрацитовой чернотой еще незамерзшего моря хозяйку. Боже мой, как остро завидовала я всему остальному человечеству, мечтая оказаться в любой другой шкуре, лишь бы не в своей. Совсем не представляла, что мне делать и как жить дальше, да и стоит ли? Черная, затягивающе блестящая под призрачными переливами почти полной луны гладь моря. Давящая низкая луна слепила не хуже солнца и смотреть на нее было больно. В черную дыру моря было лучше не смотреть, а то взгляд увязает и начинает хотеться прямо туда: «Она подошла к морю и как в воду канула!» Лучше совсем закрыть глаза – сначала такой же беспросветный мрак, но вскоре через толщу тьмы начинают прорываться красочные прообразы каких-то пространственных антимиров. Антимиры в виде вспышек, нитей и ярких пятен бешено сплетались между собой в причудливые пестрые клубки; вибрируя и переливаясь, они обнажали прежде загадочную потусторонность и скелетную сущность всего мироздания.
Надо постараться сконцентрироваться на любовании этим вращением геометрических фигур, как в детстве, когда смотришь в полный разноцветных стекляшек калейдоскоп, только сейчас они видятся сквозь плотно-плотно сжатые веки.
Почему-то вспомнилось, как ребенком я все буквы алфавита воображала себе цветными. Например, М представлялась ярко-красной, как мак; Л – бледно-желтым лимоном; К – синим-синим летним небом; С – пляжем и оранжевым солнцем; Г – белым голубем; А – нежно-алой половинкой разрезанного арбуза; О – серебряным обручем-браслетом на бабушкиной руке. Остальные уже не вспомнить. Явственно вспомнилась щемящая, пугающе затаившаяся, поистине гробовая тишина ночного деревенского кладбища.
На следующее после охоты на «козоубивца» лето, да и потом в более поздние годы городские садоводческие и местные деревенские детишки страсть как полюбили устраивать друг дружке знаменитые русские «проверки на вшивость». Нам как раз исполнилось по 11–12 лет, стало быть, пришла пора. Личное задание вытягивалось под малоосмысленную детскую считалочку, и это могло быть, например, обдирание черешни или клубники в чужом саду, где непременно обитала злая собака; бросание патрона в костер с наиболее близкого расстояния (ожесточеннейшие бои с немцами под Москвой шли как раз в районе наших дач, и каких только «военных трофеев» мы, дети, не откапывали, не натыкались и не находили в окрестностях) или ныряние в глубокий заболоченный омут, где по идее и должен был бы проживать синий, косматый, раздутый от сырости и застарелого ревматизма водяной. Мне же волею рока выпал жребий на ночной поход на деревенское кладбище. Кладбище близ Тарасовки-2, старое и заросшее, лежало несколько в стороне от перекрестка всех поселковых дорог и выглядело совершенно пустынно, заброшенно и неухоженно.
Всех «современных» покойников хоронили в райцентре Красногорском, а тарасовским кладбищем перестали пользоваться после войны. За могилками умерших родственников, видимо, совсем некому стало ухаживать: деревенские роды либо погибли-вымерли, либо разъехались кто куда, а родные погибших под Москвой немецких солдат, верно, и вовсе не знали, где нашли последний приют их сыновья, мужья и отцы. Лишь озорные русские сорванцы вроде меня еще пытались воспроизвести вслух непривычные иноземные имена на чужом же языке на почти совсем сгнивших дощечках. Кладбищенские клены и ели, как часто случается в местах вечного упокоения, разрослись невероятно, а вечнозеленые кусты сплелись в малопролазные дебри; вездесущие цветки иван-чая, как и другие цветы, одиноким ветром сюда занесенные, цвели много-много пышнее и цветистее, чем такие же вокруг. Тоскливо торчащие, сильно покосившиеся от времени, долговязые серые кресты всем своим видом напоминали давным-давно отслужившие костыли всеми забытых инвалидов. Большинство могильных холмиков косо обсыпались и обросли черной жгучей крапивой, луговыми травами и роскошными лопухами. Потому-то холмики стали трудно различимыми и об них приходилось все время спотыкаться.
От небольшой кирпичной церквушки остался лишь полуразваленный остов и часть стены.
На кладбище жили самые разные птицы, которые частенько кричали и дрались и тем сильно нарушали вечный покой.
Мой неумолимый жребий повелевал провести в том тихом приюте усопших позднеавгустовский вечерок с девяти до десяти или позже (обязательно когда стемнеет!), имея при себе лишь ручной или карманный фонарик. По свойствам натуры была я чрезвычайно впечатлительной девочкой, тоненькой, длинноногой и с прозвищем Цапелька. Болтаться вечерней порой и в сумерках по кладбищу представлялось мне тогда сущим наказанием; я бы предпочла ободрать чужой сад-огород или швырнуть патроны в костер даже и с последующим нырянием в омут. Дети жалости не ведают, и мои одногодки вовсю постарались напугать меня перед походом страшными историями о летающих черных гробах, летучих синих руках, кладбищенских сторожах-привидениях в виде скелетов в монашеских одеждах и вампирах-вурдалаках, грызущих на могилах чужие кости совсем как собаки. Детская компания, стоя возле меня полукругом, старалась убедить, что они все подобное на местном погосте видели и еле-еле унесли от мертвецов ноги. Я не без оснований допускала, что некоторым моим товарищам может прийти в голову самим нарядиться этими самыми вурдалаками и притаиться до темноты в кучах мусора и листьев: «Там мертвые с косами стоят и тишина!»
Цель напугать кого-нибудь до холодного пота и икоты, чтобы затем посмеяться до коликов в молоденьких, крепеньких животиках представлялась весьма достойной, если не основной.
Выхода у меня не было, только идти к старым могилам с наступлением сумерек и через час вернуться на перекресток трех дорог ко всей безжалостной, но веселой компании. Непременным условием была необходимость прихватить с собой веское доказательство пребывания в обусловленном месте: какую-нибудь вещь, спрятанную там детьми еще в дневное время. Самое же ужасное, что могло случиться с дитем во времена моего отрочества – это услышать презрительное обвинение в трусости от других, таких же отроков с получением в довесок глупой и обидной клички и полного отказа общаться.
Я взяла с собой не только несколько похожий на короткую дубинушку металлический фонарь (это на тот случай, если придется-таки съездить особо наглому и бесцеремонному призраку по его лысой черепушке – пусть впредь знает, что русские дети грубы и иногда маловоспитанны), но и утащила бабушкин любимый нож, которым она любила чистить картошку. Моим главным тайным козырем были верные собаки-полуволки Кучум и Тайга, которых я намеревалась тайно привлечь к мистически-опасному походу. Они-то и внушали мне основную уверенность в благополучном исходе «темного» дела.
Было, совсем как описывают в книгах: взошла и светила полная, задумчивая, как лимон, бледно-желтая луна, а небо сплошь усыпано мириадами звезд, звездочек и космических спутников.
Фонарь оказался не нужен, во всяком случае в целях освещения пути. Я успела хорошенько обжечь себе все ноги высоченной кладбищенской крапивой и их же исхлестать-расцарапать всевозможными встречными колючками, но ссадин и царапин не чувствовала. Более или менее видимые и ясно обозначенные тропинки и дорожки давным-давно заросли вездесущей осокой, и мне приходилось спотыкаться о проваленные холмики. Собачки мои серыми тенями спокойно трусили неподалеку от меня. Чуть-чуть не дойдя до церковных развалин, я присела на вывороченный из земли тяжеленный вековой памятник, чтобы перевести дух и постараться унять томящее чувство неясной тревоги. Лучше всего для этой цели подходили бодрящие воспоминания о военных подвигах партизан-героев, которые попадали и не в такие переделки. Вот уж кому-кому, а им ночевка на кладбище представлялась делом пустяковым, и проходили они через такое испытание во время войны не раз и не два. Сквозь кроны настороженных деревьев лунный свет рассеивал причудливо мерцающие голубые дорожки. Было невероятно тихо: ни ветерка, ни шелеста, ни звука. Собаки легли возле моих ног, замерли, как древние сфинксы, и, казалось, перестали дышать. Много-много лет спустя увидела я телевизионную заставку в «Дискавери», обычно предваряющую репортажи о необъяснимых и мистических явлениях: в окружении дружелюбных волков ночью на кладбище сидит девочка с пылающим факелом в руках. То, насколько мне помнится, был основной мотив одной из средневековых мистических легенд, но я же сразу вспомнила себя. Вот так-то из пустяков и рождаются невероятные легенды, а на самом деле обьяснение какому-нибудь почти непостижимому событию обычно самое дурацкое, потому и не приходит в голову ученым мужам-академикам…
Успокоившись, я позволила себе в первый раз оглядеться вокруг в поисках нужного доказательства моего пребывания на ночном кладбище. Сверстники взяли с меня страшную клятву положить на надгробный камень монетку и потанцевать вокруг, чтобы удостовериться воочию, высунется ли призрачная рука покойника за деньгами согласно старым народным поверьям или же все это пустые бредни, а на самом деле покойники являются истинными бессребрениками. Чутко прислушавшись к своей смятенной и настороженной душе, я решила подобный рискованный эксперимент не проводить.
Рядом из земли торчал небольшой, но аккуратно сработанный крест, подходящий для доказательства моей смелости. Я принялась боязливо его раскачивать и осторожненько дергать, и тут раздались слабые писклявые звуки, похожие на щебетание птиц, но идущие из-под земли. Одновременно раздался печально зовущий волчий вой, от которого мороз идет по коже, стынет кровь и леденеет душа. Позже я догадалась, что это выли мои ощетинившиеся неизвестно на что собачки. Нечто вовсе непонятное, какая-то бесформенная большая куча зашевелилась по правую сторону от зловеще чернеющего остова бывшей церковной апсиды. В ноздрях защекотал неприятно сладковатый запах прелой болотной гнили.
«Вампир или его родня!» – вихрем пронеслось в моей всклокоченной голове и запульсировало в висках. Вмиг я вскочила и, не разбирая пути, понеслась прочь из кошмарного места. Почти сразу же провалилась в какую-то полуглубокую яму, но, к счастью, сумела из нее быстро выбраться, хотя с ног до головы вся перепачкалась в удивительно липкой и влажной грязи. Коленки же разбила в кровь главным образом о свой тяжеленный фонарь, но все равно его не бросила, потому что взбучка от бабушки едва ли была намного более приятным событием, чем встреча с носферату и привидениями.
Вся растерзанная и перемазанная, с разбитым фонарем и ножом в глубоком кармане кофты явилась я к компании друзей своего детства. Никто не подумал спросить меня о дополнительных доказательствах, и с чувством глубокого удовлетворения мне удалось проходить в героинях еще два следующих лета. Бабушка, конечно же, устроила незабываемую взбучку, во-первых, за то, что неизвестно где пропадала вечером, не предупредив ее; во-вторых, за разорванную и перепачканную одежду, а, в-третьих, за то, что по возвращении отказалась доесть до конца гречневую кашу с молоком из большой глубокой тарелки. Я этого ожидала и ничуть не удивилась: иной ее реакции на подобные шалости просто не смогла бы себе и вообразить.
Лежа на промерзшей за ночь деревянной лавочке, я понемногу пришла в себя. Оказывается, я спала, хотя самой удивительно отчетливо казалось, что всю ночь напролет даже глаз не сомкнула. Светало. По-девичьи румяный восход бросал лучистые, розово-сиреневые пятна на немного выхрусталенный за ночь залив, а от гаснущих звезд вместе с прощальным сиянием исходила какая-то чарующая, тихая мелодия, как если бы они были птицами или цикадами. Лиловое, усыпанное блестками бледнеющих звезд небо понемногу становилось сапфирным. С морозным хрустом поднялась я с гостеприимной скамьи и подошла ближе к тонкой полынье на гордых водах. Какая же необыкновенная стояла вокруг тишь! Прямо напротив меня на противоположном берегу белел-светился добрыми голубыми огоньками дом-музей знаменитой норвежской фигуристки и бывшей голливудской звезды Сони Хенни; той самой, из «Серенады Солнечной долины». Я читала, что миллионерша Соня в свои последние годы жизни полюбила ночью танцевать на льду, покрывающем зимой морской залив. Если это на самом деле правда, то все происходило здесь, прямо перед моими глазами, только на сорок лет раньше. Позже, умирая от рака, Соня подарила свой огромный дом и собрание картин родному Бэруму. Видно, всем на свете иногда приходится не сладко!
В бухте слева красивейшие, лебедеподобные яхты Норвегии сейчас стояли укутанными в брезент и издали казались большими серо-зелеными палатками полувоенного образца, а их обычно изящные кружевные мачты торчали вверх в виде чересчур графично-жестких церковных крестов. «Выходила, перстами играя, златокудрая Эос» – ни с того ни с сего прочитала я вслух единственные сохранившиеся в памяти строки Гомера. Свежая морозная прохлада поневоле веселила сердце, и, видно, оттого думалось глубоко и светло несмотря ни на что. А еще, наверное, русская душа всегда будет находить в зимней поре покой, очарование, гармонию и чистоту. Я мягко и легко прислушалась к себе, и обостренная, но не печальная интуиция предложила мне дождаться хотя бы половины десятого утра, чтобы позвонить Алене, излить ей изболевшуюся душу, получить дружескую поддержку и живое участие и вместе с ней решить, что следует делать дальше.
Глава 22
С первого же попавшегося телефона-автомата я подала своей подруге отчаянный SOS-сигнал.
– Хеллоу-у-у… – кокетливо-томно ответил очень нежный и очень заспанный голосок.
– Я разбудила тебя, Аленушка?
– Да, разбудила. В такую воскресную рань ты уже вовсю по хозяйству хлопочешь, хозяюшка наша? Все для дома, все для семьи…
– Да нет, Ален, честно говоря, мне сейчас не до хозяйства! Я всю ночь просидела на пляже в Сандвике, а тебе сейчас звоню, как в клуб взаимопомощи ушибленным жизнью. Аленк, а я ведь ушла от Вадима!
– На пляже?
И тут подружка моментально проснулась от удивления.
– Ой, да ты что! Что ты такое говоришь, Ник! Слушай, опиши мне подробнее, где ты сейчас стоишь и в чем одета, а я свяжусь с каким-нибудь из моих коллег и попрошу его тебя на машине забрать и привезти ко мне. На автобусной станции в Сандвике в своей белой шубке? О’кей, перезвони мне минут через десять – я сообщу тебе цвет и номер машины.
Минут двадцать спустя на жгуче-красном авто за мной был прислан не слишком-то видный собой, но чрезвычайно вежливый и церемонный английский джентльмен лет около пятидесяти по имени Кисс. В автомобиле он много шутил в стиле знаменитого английского юмора, например: «Почему у коров всегда такие печальные глаза? Еще бы, если дважды в день вас дергали бы за титьки, но до секса допускали бы лишь раз в год, то и у вас глаза вряд ли были бы веселыми!»
В который раз меня удивила настолько вежливая этимологическая суть английского языка, что все остроты Кисса отличались неизменной изящной словесностью, джентльменской изысканностью и почти аристократичным остроумием. Вот попробовать эти самые шутки пересказать по-русски или по-норвежски?.. Всю дорогу я много смеялась: делала вид, что мне очень и очень весело.
Кисс (до чего же удивительное имя, в переводе с английского означает поцелуй) доставил меня к подъезду Алениного дома в Мортенсруде, а это почти на противоположном от Сандвики конце города Осло.
«Мне так жаль, что у тебя такие грустные глаза, чудесная девочка. Постарайся научиться принимать все в жизни спокойно, такое умение всегда кстати», – сказал он на прощание, когда я высаживалась из ярко-красного, как пожарный автомобиль, «Ровера». С нетерпением нашла я нужную кнопку с фамилией Алены на переговорном устройстве, одновременно припоминая, что к ней вроде бы надо на третий этаж. Она ничего не сказала и не спросила, а просто распахнула передо мной автоматическую входную дверь в подъезд.
Алена купила квартиру не так давно и почти сразу затеяла в ней ремонт. Я была у нее в гостях только один раз. Сейчас ремонт был почти завершен, и все выглядело свежо, пастельно и приятно глазу. Подруга встретила меня в ярко-малиновом тренировочном трико:
– Я сейчас делаю тренировочную растяжку мускулатуры. Ты раздевайся и проходи, присаживайся на диванчик. Я скоро закончу все упражнения, приму душ, потом легкие косметические процедуры, и мы начнем завтракать.
Женственно обняла и на миг прижалась своей мягкой щечкой к моему носу Алена:
– Ну-ну, не плачь, киска. Мы что-нибудь обязательно придумаем. Где наша не пропадала, а?!
Пока Аленка выделывала все возможные и невозможные гимнастические па и выкрутасы на специальном коврике, я тихонечко притулилась в уголочке большого кресла с бархатистой серебристо-бежевой подушечкой в Алениной гостиной и пыталась вслушиваться в ритмично-медитационные музыкальные мотивы стереопроигрывателя.
«Позвонить домой или не позвонить? А как Игоречек воспринял уход мамы? Что они сейчас делают? Вдруг Вадим обратится в полицию, и они примутся меня разыскивать? А если позвонить и положить трубку? Тоже глупо! Но что же делать?!» Голова прямо-таки раскалывалась от вопросов, как жареный каштан на горячей сковороде.
Аленка к тому времени покончила с косметическими процедурами и вышла из ванной в зеленой крем-маске на лице и на шее.
– Масло кокосового ореха с авокадо плюс эмульсия плаценты плюс экстракт из сперматозоидов. Очень омолаживает кожу и моментально подтягивает даже самые мельчайшие морщинки. После этого сразу выглядишь лет на пятнадцать моложе, и это – только как минимум.
– Ален, я не знаю, что мне делать. Наверное, надо сообщить домой хотя бы то, что я жива. Мало ли что там творилось ночью, вдруг Вадим звонил в полицию. Я места себе не нахожу.
– Ты думаешь о возвращении к мужу?
Изящно-энергичными круговыми движениями сильных пальцев подружка принялась втирать крем себе в шею.
– Да это было бы совсем по-детски. Тогда не надо было и начинать городить весь этот огород. Нет, об этом не может быть и речи! – отвечала я чересчур твердым голосом, а внутри себя ничего не знала и просто захлебывалась в хаотическом водовороте мыслей и чувств.
– Ну тогда, милая моя Никочка, просто напиши домой краткую открыточку о том, что жива-здорова, и завтра к вечеру они ее благополучно получат. У твоего страха слишком глаза велики. Попробуй постараться ни о чем не думать. Давай-ка видео поставим, думаю, лучше всего тебя отвлечет от личных переживаний и трагических мыслей «Андрей Рублев» великого Тарковского. В конце концов, ты сейчас в тепле и в уюте и подруга собирается кормить тебя вкусненьким завтраком, а вот если сравниться с Рублевым, с гением…
Алена включила фильм и пружинистой спортивной походкой удалилась на кухню. Но через пять минут я все же не выдержала и позвонила домой.
– Это мама? Мама, это ты? – до звона напряженным голоском сразу же спросил Игорек.
– Сыночек, лапочка моя, солнышко, да, это мама. Нет-нет, обо мне не волнуйтесь, у меня все нормально – живу у подруги. Я не знаю, когда приеду, но мы обязательно скоро увидимся. А что со мной такого может случиться? Ты, котеночек, ведь хорошо знаешь свою маму…
– Мамочка, ты ни о чем не беспокойся. Ты все равно всегда будешь самой лучшей мамой на свете. Просто немножко каникул, и ты все сумеешь наладить. Нет, неправда! Никогда не думай о себе плохо, ты всегда все делаешь правильно! А папа сейчас спит.
Я едва успела положить трубку, как легким шагом в гостиную вошла Алена, остановила фильм и пригласила на кухню к завтраку.
– Знаешь, Никуся, вот, например, у меня имеется такой крепкий железный принцип: никогда самой, а тем более первой, мужчинам не звонить без совершенно смертельной на то необходимости. Да даже и при смертельной нужде стараюсь не раскалываться, а знаешь, что делаю… Набираю номер его мобильника и после первого же длинного сигнала отключаюсь. Когда же товарищ перезванивает, то удивленным тоном ему отвечаю: «Нет, нет, я вас не хотела беспокоить. Просто я сейчас нахожусь в ресторане и когда принесли счет, то случайно свой телефончик уронила, вот он, наверное, сам подал вам сигнал». Далее продолжаю мило с ним болтать и так, совсем ненароком, спрошу, о чем собиралась. В таком случае мужчины в силу своей природной недалекости запоминают данный разговор как происшедший исключительно по их собственной инициативе. А это совсем, совсем другое дело: он может даже предложить возместить злополучный ресторанный счет.
– Ну, а если кавалер не перезвонит, что тогда?
– Да куда же он денется-то? Значит, чуть позже перезвонит, только и всего. Но девяносто пять процентов перезванивают сразу же. Это мною проверено!.. Да что ты заладила про никогда… Тогда другому следует набрать номер все с той же версией.
– Ну, а если когда-нибудь возникнет необходимость опять ему звонить? Ну не может же телефон все время падать…
– Да не будь ты до конца наивной дурочкой! Любые отношения между мужчиной и женщиной – это всегда тонкая игра, где победитель забирает все, а побежденный горько плачет. Если звонить опять придется, то скажу: «Ой, надо же, наверное опять мой телефон в сумочке сам случайно включился и подал сигнал на ваш мобильный. Ведь ваш номер записан в моем автоматическом телефонном листе». Только и всего, Никочка…
– А если он догадается или подумает…
– Да пусть что хочет, то и думает! Есть давай начинай!
На плоском стеклянном блюде ромбовидной формы красиво возлежали кусочки различных плавленых и обычных сыров, украшенные веточками петрушки; к ним полагались тосты. Три вида джемов: яблочный, малиновый и персиковый придавали столу приятный акцент. Вкусно пахло свежесваренным кофе.
– Вообще-то заруби на своем хорошеньком носике следующее: самые великие умы прошлого говорили, что большинство искусств требует длительного изучения и усердия, но самое главное и полезное из всех искусств – искусство нравиться – требует лишь одного желания.
Внезапно мелодично рассмеялась моя мудрая старшая подруга:
– Слышала ты, Никушка, народную мудрость новейшего времени: «найти милую и порядочную женщину вполне возможно, вот только отвязаться от нее впоследствии весьма непросто». Вот именно этого пуще смерти боится нынешний сильный пол, им проще даже, если у дамы имеется боекомплект из четырех-пяти любовников. Так что ни с кем не стоит быть слишком доброй и порядочной – съедят заживо! А вообще-то у истинных женщин всегда две проблемы: как найти мужа и как уйти от мужа. Ведь что в женской судьбе самое главное – найти компромисс, чтобы волки были сыты и овцы замужем за лучшими из них. Хотя, милая Ника, если смотреть правде в глаза до конца – тамбовские волки нам теперь мужья.
Да, еще запомни на всякий случай: лучший способ познакомиться с интересным мужчиной – это совсем слегка въехать в его автомобиль. Тоже проверено собственным опытом. Какой кофе ты предпочитаешь: черный, кофе де латте, то есть черный, взбитый с молоком, капуччино или, может быть, с айриш кремом и коньяком? Выбирай, выбирай – не стесняйся! – в излюбленной аристократической манере, то есть с любезно-свежей прохладой в голосе и ослепительным, сверкающе-хрустальным чувством собственного достоинства вопрошала меня моя единственная во всей Норвегии подруга.
– Да я бы не отказалась от последнего предложения, Аленушка моя! – совершенно в тон хозяйке отозвалась гостья. Я и не знала, что Алена такой философ-феминист; озадачила она меня своей тирадой, ведь в таком ключе я даже думать никогда не думала.
– В наличии имеется хорошее белое вино Сол Торрес производства… Ой, а может, тебе лучше налить водки стопочку? Ты как – в порядке, солнышко? – внезапно спохватилась Алена, наконец-то сбросив с себя холодную аристократичность и горделивую манерность.
– Как ты, Ален, сама знаешь, подруженька твоя предпочитает крепкие напитки, но пьет только под настроение и, как правило, за компанию. Если такое настроение, что остается только пить – пью; если нет такого настроения – не пью. Сейчас у меня настроение сама понимаешь какое! Так что если ты готова меня поддержать и в одиночестве не оставить – тогда наливай!
Через несколько минут гостеприимная хозяйка закончила хлопоты, сняла фартук и села за стол напротив меня. Прямая, как струнка, Алена высоко подняла бокал, в котором, казалось, плескалось само солнце:
– За наше с тобой здоровье, Никочка! А еще за то, чтобы у русских женщин хотя бы изредка случались просветы в судьбе! За что только мучаемся?
Мы выпили и интуитивно промолчали не меньше минуты, как если бы пили за помин чьей-то души.
Внутри стало теплее, но, к сожалению, ни вино, ни водка, ни коньяк не были способны до конца рассеять мои тревожные грустные думы. Все, чем я располагала на сегодняшний момент, была небольшая государственная стипендия за мои компьютерные курсы и месячный проездной билет, также оплачиваемый Бэрумской Арбейд-конторой, то есть моей районной биржей труда. Денег таких могло хватить лишь на самое скромное питание и транспорт, да и то в обрез, так что вставала задача срочно найти работу.
– Работу по специальности в Норвегии? Иностранке? Многого ты хочешь! – с красивым изломом левой брови слегка надменно и одновременно горько усмехнулась Алена, когда я решила поделиться с нею своей последней мыслью. – Ты, Никочка, норвежские газеты-то читаешь? Так вот, норвежцы иностранцев сильно не жалуют, однако надеются себя когда-нибудь превозмочь. А пока пытаются, будут тебе отказывать под всевозможнейшими, но всегда вежливыми предлогами и при этом умильно улыбаться.
– Но ты же нашла! И в хорошей фирме при всем при том. Значит, и я должна постараться и смочь!
– Ты вспомни, как три года я откровенно мучилась! Да и не обо всем ты знаешь, как тут что находится! Многое делается по простому примитивному блату или в виде обмена услугами – ничуть не благороднее, чем в России. Просто с большим налетом скрытности и приличности – тут все как бы хорошо заретушировано и подкрашено. Три года я, инженер с высшим университетским образованием и кучей других всевозможных дипломов, зарабатывала тем, что мыла, кормила, обихаживала, судно выносила и спать укладывала старичков и инвалидов. Мне по-человечески было их жаль: одинокие богатые старички и старушки, вроде бы денег навалом, и у каждого по несколько домов, машин и дач, а совсем никому не нужны и поговорить им не с кем. Умрут, и их добро достанется равнодушным родственникам, чужим, в сущности, людям. Хотя, конечно, можно сказать: сами они в одиночестве своем виноваты, сами выбрали такую судьбу и жизнь прожили, как эгоисты. Я с ними разговаривала, про здоровье и настроение спрашивала, так они потом за руку удерживали, умоляли не уезжать, дорогие подарки дарили. Но что ты тут поделаешь-то: на одного пациента по нормам положено всего сорок – сорок пять минут, и за смену надо успеть обслужить человек восемь – девять. А начальница, если заболевал кто из обслуживающих женщин, добавляла и до тринадцати. Потом от усталости валишься с ног. Но ты у нас идеалистка. Ты там работать не сможешь; на моих-то пациентов в голом виде иногда страшно бывало смотреть.
Ладно, не горюй. Я помогу тебе найти подработку в виде уборки и мытья полов в частных домах в вечернее время или по выходным дням. Сама этим занималась, до сих пор бывшие клиенты звонят и спрашивают.
– Что же, мыть – так мыть! – согласилась я с невольным вздохом, а что еще оставалось делать. – Но все же, Ален, я хотела бы хоть попробовать найти нормальную работу по специальности. Если я распечатаю с компьютера на курсах свое резюме на норвежском и английском, то, может быть, ты могла бы попросить своих умных интернациональных коллег просмотреть мои любительские тексты на предмет грамотных профессиональных формулировок и прочих всевозможных ошибок?
– Конечно же, солнышко. Уж мне-то они не откажут, будь уверена! Отредактируют твои бумаженции в лучшем виде! Вот здесь, кстати, лежит стопочка новеньких технических журнальчиков с разделом объявлений о работе – почитай на досуге, и если что понравится, давай туда напишем. Мало ли что бывает на свете, вдруг отыщется тебе место, на наше счастье. А сейчас, кошечка, мне придется тебя покинуть и пойти поработать над расчетом системы гибких кессонных ящиков. Наверное, на часок брошу тебя в одиночестве.
– Кессонные ящики? Никогда не слышала о таких, и как же странно звучит! А по каким формулам они рассчитываются? Может, я смогу тебе помочь?
Я с места в карьер решила начать вникать в азы инженерии по новой. Скорее всего многое давно и основательно подзабыла.
– Они требуются по оффшорной технологии, а мне надо сосчитать их необходимое количество и объем. Я не успела в пятницу.
Отчего-то смутилась Алена, но быстро справилась с невольным замешательством и гордой лебедью выплыла из-за стола. Вот и стала моя подруга совсем законченной фанаткой-перфекционисткой, а тут такой вышел прокол – не успела закончить задание к концу рабочей недели. Нет, а все-таки какая Алена молодец! Эх, мне бы быть столь же целеустремленной и настойчивой. Эх, мне бы научиться быстро доводить дела до победного конца и принимать жесткие решения, а не рефлексировать по поводу… и без оного. Как же права была бабушка, что внучка «ни с чем пирог».
– Все сооружения на нашей фирме рассчитываются в виде трехмерных моделей по задаваемым параметрам динамических нагрузок…
– Так вы в вашем офисе пользуетесь программами типа Экс-Стил-Стад-Про? Ведь так? – обрадованно перебила я подругу. – Мы на курсе изучали подобные и сдавали по ним экзамены. Может быть, я смогла бы…
– Да, типа того. Я сейчас должна идти. Включи себе продолжение фильма. Позже я сделаю тебе массаж и почищу кожу лица, заодно и подстригу немного. Что-то, кажется мне, кисуля, что ты себя несколько запустила.
Я согласно кивнула, Алена, как всегда, была права абсолютно. Ни к лицу, ни к телу не привыкла я применять так любимые многими женщинами процедуры, практически не пользовалась кремами и очень-очень скромно употребляла косметику. Видимо, заветы авторитарной русской бабушки, которая строго-настрого запрещала мне «малеваться» или волосы завивать, все еще имели надо мной силу заклятий – по привычке я так и оставалась на уровне своих давно отшумевших пятнадцати лет.
В отсутствие подруги я принялась усердно штудировать страницы с объявлениями о работе в любезно предоставленных ею журналах и одновременно с успехом успевала вникать в тонкости древнерусской технологии литья колоколов в фильме Тарковского на широком экране плоского серебристого телевизора. На тех описаниях обязанностей, где, по-моему, у меня могли бы быть шансы, карандашом ставила крестики, чтобы в самое ближайшее время отправить работодателям по указанным адресам письма или электронные сообщения.
Все отчетливее и отчетливее вставала передо мной суровая, как война, правда и необходимость срочно найти работу и самостоятельно снять квартиру. Не могу же я стеснять Алену до бесконечности! Как-то верно подмечено в старой поговорке: «незваный гость хуже татарина». А еще мне нужно место, куда можно было бы забрать Игорька.
Несмотря на мои не очень-то веселые думы, время пролетело практически незаметно. Закончившая трудовую повинность подруженька явилась пред мои очи с набором каких-то многоцветных тюбиков, коробочек, баночек, бутылочек и флакончиков.
Читать бесплатно другие книги:
