Чистый продукт. В поисках идеального виски Бэнкс Иэн

Добро пожаловать в свободный мир

В газете «Гардиан» за 17 июля 2003 года опубликована статья «Теперь мы – государство-сателлит», в которой журналисты Дэвид Ли и Ричард Нортон-Тейлор аргументированно доказывают, что Тони Блэр в конце концов не устоял перед Соединенными Штатами Америки и уступил им большую часть последних обломков британского суверенитета.

Журналисты подчеркивают, что Британия не вправе наводить, обслуживать и применять крылатые ракеты «Томагавк» без разрешения США, такое же ограничение последние полтора десятка лет распространялось и на ракетную систему «Трайдент» («независимых» ядерных средств устрашения у государства никогда и не было, деньги британских налогоплательщиков шли на оплату по меньшей мере одной спицы гигантского ядерного «зонта» США), всевозможные британские континентальные базы и некоторые базы, расположенные в других концах света. Примером может служить база бомбардировочной авиации на острове Диего-Гарсия в Индийском океане, откуда еще тридцать лет назад выселили коренных жителей и забыли в портах Восточной Африки. Говорится в статье и о том, что в штабе правительственной связи огромная масса денежных средств тратится на сбор разведывательной информации, а все данные предоставляются разведслужбам США – истинным поборникам бдительности, которые прекрасно выполнили свою работу, предотвратив кровавые теракты 11 сентября. В свою очередь, эти разведслужбы не обязаны сообщать нашей стороне имеющуюся у них информацию. В статье также отмечается, что Британия (и это прослеживается по последним решениям в сфере закупок и стандартизации оборудования) до такой степени стала винтиком чужой боевой машины, что уже не в состоянии вести войну без согласия и дозволения США, но при этом, разумеется, должна ввязываться в любые американские военные авантюры, если ее участие позволит представить нынешнее вооруженное вторжение как меньшее проявление неприкрытого империализма, чем есть на самом деле.

Журналисты отмечают, что отдельный британец не может больше полагаться даже на защиту (временами сомнительную) законодательной системы, хотя она финансируется за счет наших налогов и – по крайней мере номинально – регулируется за счет демократической системы нашей страны. Британские граждане, томящиеся, будто в параллельной реальности, в лагере «Дельта» тюрьмы Гуантанамо на Кубе (собственность Джорджа Саурона Буша), благополучно забыты и монархией и правительством, которые, по идее, должны их защищать (нет, в самом деле: у них даже не хватает благоразумия быть белыми – они сплошь новообращенные мусульмане, то есть, по мнению Буша-младшего, «плохие парни», а потому, конечно же, не стоят внимания).

В результате, пока мы все были увлечены пламенной борьбой, оказалось, что в марте министр иностранных дел Британии Дэвид Бланкет подписал договор с США, согласно которому любой гражданин Британии, проживающий в Соединенном Королевстве, может быть экстрадирован в США, чтобы понести ответственность за любое преступление, которое инкриминирует ему американский суд. Иными словами, Британия выдает человека по первому требованию, и для этого в британские судебные инстанции вовсе не нужно заранее представлять достаточно серьезные доказательства. В этих оскорбительно неравных отношениях американцы – это большой агент ФБР по прозвищу Дядя Сэм, рядом с тварью дрожащей – Британией. У них (что разумно) есть написанная Конституция, которая запрещает такой произвол, и, конечно, на них подобные обязательства не распространяются, более того, по закону Соединенные Штаты не могут выдавать своих граждан.

Итак, британская законодательная система и личные права каждого отдельно взятого британца теперь полностью подчинены прихотям целой орды госслужащих и судей из Соединенных Штатов, где заправляет Дубья-Узурпатор со своей нелепой кликой последышей холодной войны. Наше Министерство внутренних дел в пресс-релизе, посвященном встрече глав двух государств, словом не обмолвилось, что на этой встрече свершился исторической и беспрецедентный отказ от суверенитета. Постеснялось, наверное, предполагают Ли и Нортон-Тейлор.

Когда условия этого договора все же выплыли на свет, все правые британские газеты словно воды в рот набрали, а ведь они с пеной у рта бросаются в бой, если только заподозрят, что Британия собирается отказаться от контроля за формой фруктов в пользу Брюсселя. Только намекните, что целесообразно было бы ввести общеевропейское определение таких терминов, как «мороженое» и «шоколад», – и эти кудеснки, брызгая слюной, начнут клеймить бесхребетных еврократов, довершивших то, что не удалось Наполеону и Гитлеру, и сыпать мрачными предсказаниями о выходе из Евросоюза. Но отдайте всех нас на милость протофашистского государства-негодяя за три тысячи миль отсюда, из-за которого мы лишились демократического и юридического контроля над чем бы то ни было, – и никто не пикнет.

Проверено: среди членов Европарламента действительно есть мой представитель, которого я могу информировать о любых нарушениях внутри европейской системы и которого, объединившись с другими избирателями, могу отозвать. Интересно было бы узнать, кто же представляет мои интересы в Конгрессе США.

В своем выступлении перед Конгрессом США 18 июля 2003 года (как раз когда ученый по имени Дэвид Келли [75]в последний раз прогуливался по тропинке в Оксфордшире) Тони Блэр практически признает, что и он сам, и Буш лгали об иракском оружии массового уничтожения, и выражает надежду, что история их простит. Ну, наверное, простит, но не раньше, чем она простит Квислинга, Петэна, Милошевича (я бы включил сюда и Муссолини, но при Берлускони итальянцы, похоже, сами наполовину простили этого отъявленного подонка). Затем Блэр указывает Америке – точнее, незаконной, крайне правой фундаменталистской администрации Буша-младшего, – что ее миссия заключается в том, чтобы искоренять зло везде, где только оно ей померещилось, и подавать свои действия под соусом мира во всем мире. «Судьба определила для вас это место в истории, это место во времени, – вещает он. – Ваша задача… Наше дело – быть вместе с вами». Думаю, единственное, что может на это ответить ему любой здравомыслящий британец, звучит так: «Какого черта, вы, самодовольные мерзавцы-милитаристы?!»

В Аберфелди – с отцом и дядей Бобом. Двигаемся к северу в отцовском BMW 528i-автомате. Это наш старый автомобиль, чем-то похожий на М5, поэтому я справляюсь неплохо и только один раз хватаюсь за ручку в тщетной попытке переключить передачу. Старшие деликатно воздерживаются от саркастических замечаний.

Моему отцу восемьдесят пять лет, его младшему брату дяде Бобу всего семьдесят, он в расцвете сил. Живет в нашей деревне, только ниже по склону. С прошлого года еще не вполне оправился после смерти жены, чудесной, веселой Изабел. Тетя Изабел – гламурная тетя Изабел, по меткому выражению одной из племянниц Энн – всегда выглядела лет на пятнадцать моложе своего возраста, отличалась жизнелюбием и сердечностью. Она скоропостижно скончалась прошлым летом, оставив Боба и детей: Вики, Донну и Бобби. Нам всегда хочется, чтобы близкие перед смертью не мучились и ушли быстро, но при этом мы забываем, что их внезапная кончина будет тяжелейшим ударом для родных.

Ни одним человеком я не восхищаюсь так, как отцом. Нет, объективно Нельсон Мандела заслуживает, наверное, еще большего восхищения, но из всех, кого я встречал, кого знаю лично, отец – на первом месте. Как я уже говорил, папа с мамой окружили меня заботой и вниманием, я всем обязан родителям.

Среди нашей родни дядя Боб, думаю, самая художественная натура. Лет тридцать он профессионально писал акварелью, опубликовал в журналах множество стихов и рассказов (года два назад мне пришло в голову, что теперь и мама может считаться профессиональным литератором, поскольку некий журнал опубликовал ее стихотворение и выплатил гонорар). Боб работал монтажником на строительстве моста Форт-Роуд, и благодаря ему я дважды забирался на самый верх. С высоты пятисот двенадцати футов (сам-то мост всего триста шестьдесят пять футов в высоту) открывался такой вид, от которого захватывало дух. В первый раз я поднялся туда в начале семидесятых; стояла прекрасная солнечная погода, и я на один день приехал к нему в Ферри из Стерлинга. Я посчитал, что отщелкал на верхотуре целую пленку, но мой фотоаппарат посчитал иначе. Во второй раз я поднялся туда вместе с Лэсом, незадого до того, как Боб вышел на пенсию, и тоже в тихий погожий день. Тогда я на всякий случай взял с собой два фотоаппарата. Снимков – куча.

Держим путь прямо по M90/A9 и только один раз сворачиваем к деревне Логьерат (Logierait), чтобы осмотреть старый железнодорожный мост, по которому больше не ходят поезда. В прошлом году мы с Энн узнали, что теперь он приватизирован, но все еще служит переправой через реку Тей (Tay). Наш BMW 528 грохочет по настилу из деревянных досок, двигаясь с черепашьей скоростью, и один раз задевает поддоном картера угрожающего «лежачего полицейского» (другой такой же виднеется в дальнем конце моста).

До дистиллерии «Аберфелди» и музея «Мир виски Дьюара», которые находятся на окраине городка Аберфелди, еще несколько миль по шоссе.

Так вот: здесь виски получает самый шикарный антураж. Дистиллерия сама по себе чистенькая и опрятная: внушительные серые здания, традиционная пагода на крыше, аккуратные лужайки, море цветов, крутые тропинки и мостик из стали и светлого дерева, ведущий в инфоцентр, устроенный в здании бывшей солодовни. В лес уходит туристская тропа, и в принципе мы могли бы прогуляться, но сегодня моросит дождик – мягкий день (Soft Day), как выражаются в Ирландии, и мы упускаем шанс слиться с природой. Видим хорошо сохранившийся маневровый паровозик, который использовали для транспортировки бочек из дистиллерии к железнодорожной развязке, проходившей по старому мосту, осмотренному нами ранее.

Ну а внутри здания – просто шик-блеск. Магазин с широким ассортиментом – настоящий фирменный, это точно. За пять фунтов получаешь большую приплюснутую дубинкообразную штуковину, как будто сделанную из двух допотопных мобильных телефонов, скрепленных нижними концами. Это персональный гид, доступный на разных языках. В различных местах по ходу экскурсии изображены символы в виде головы в наушниках, а под ними цифры; набираешь номер на этом телефонообразном аудиогиде и слушаешь, как бубнит запись.

Вообще, посетителям предлагают две экскурсии: первая – по музею «Мир виски Дьюара», с этой электронной штуковиной, а вторая – более привычный тур по дистиллерии с гидом-человеком. Перед экскурсией по музею крутят хорошее, необременительное видео в зале, который, по мне, выглядит как частный кинотеатр в дворце какого-нибудь диктатора «третьего мира»; повсюду драпировки из красной ткани, по стенам – белые пилястры, а полупанорамный экран из трех частей, как нельзя лучше подходящий для презентации, вставлен в золоченую раму с завитушками. Есть в этом какой-то жуткий китч, но я не могу понять, в чем именно. То есть могу, но это неважно, ведь при выходе из зрительного зала для продолжения осмотра сразу понимаешь, что такой шик-блеск идеально вписывается в жизнь Томми Дьюара, человека из плоти и крови, гения розничной торговли, который полтора века назад запустил этот маховик.

Здесь воссозданы роскошный сумрачный кабинет и смесительный цех, устроены интерактивные компьютерные развлечения – создай свой бленд, сыграй в виски-викторину, сыграй в «Спейсайд инвейдерс» и застрели сборщика акцизов (ладно, сыграл), еще какие-то игрушки того же типа – а главное, выставлены многочисленные ящички с памятными вещами, имеющими отношение к семье владельцев бренда «Дьюар». Сразу чувствуется, что Дьюары не любили выбрасывать вещи. Я ожидал обнаружить ящик с автобусными билетами Томми Дьюара. Возможно, просто не заметил.

Среди этих необыкновенно интересных вещиц особое место занимают рекламные материалы марки Dewar’s. Дьюары всегда стояли на передовых рубежах международной рекламы. В 1898 году они первыми создали кинорекламу виски, которую Томми спроецировал на один из небоскребов Нью-Йорка. Они в числе первых показали рекламу на воздушном шаре и впервые сняли документальный фильм о производстве скотча. Нарезка из старых и новейших фильмов, многочисленные плакаты различной степени безвкусицы и искусности, масса рекламной продукции – все это составляет захватывающий музей умной рекламы.

Потом экскурсанты попадают на дегустацию, где их учат носованию и купажированию; в баре можно попробовать бленды разной выдержки и сам «Аберфелди», а также посидеть за столиками, изучить образцы запахов и ответить на вопросы анкет «Носование и дегустация». Кто хочет, может посетить кафе.

После этой мультимедийной феерии экскурсия по самой вискикурне грозит стать едва ли не разочарованием, хотя гиды делают все, чтобы оживить восприятие бренда. Например, наш гид был одет в килт. А помимо этого, он оказался просто интересным собеседником. Его отец работал на этой же дистиллерии (и запечатлен на нескольких черно-белых фотографиях, выставленных в музее), а сын в раннем детстве шлепал босиком по цехам и с младых ногтей – начиная даже не с одного года, а с одного месяца – получал перед сном наперсток виски. Вследствие этого он, по его словам, никогда в жизни не простужался, но взамен приобрел устойчивое отвращение к виски – что к молту, что к бленду. Да, интересно, хотя, с моей точки зрения, это неравноценная замена.

«Аберфелди» – это сердце бленда «Дьюарс». В наши дни дистиллерия работает круглосуточно пять дней в неделю, в ее штате одиннадцать человек, включая секретаршу и менеджера. Большой закрытый заторный чан оснащен такой системой, при которой вода очищает окно. Две стальные лопасти снаружи и восемь – из сибирской лиственницы, а не привычной орегонской сосны – внутри. От четырех больших дистилляторов идут почти плоские трубки, вся конструкция так же аккуратна, как и лужайки на улице, все выкрашено в кремовый и бордовый цвета или отполировано до блеска. Это настоящее машинное отделение, где происходит изготовление ведущего молта. Почти девяносто процентов продукции идет на купажи, а различные экспресии молта – я выбираю стандартный, двенадцатилетней выдержки – это, так сказать, не визитная карточка этого производства, а главная составляющая блендов». Тем не менее это исключительно приятный напиток, насыщенный вкусами: довольно сладкий, с нотками цветов и трав. Объемный, смелый, он так и просится в купаж, и в этом нет ничего постыдного. Как предмет страсти, который ты никогда не вышвырнешь из своей постели.

Мы с отцом и дядей Бобом обедаем в центре Аберфелди – в гостинице «Блэк уотч» (Black Watch). И это знаменательно: полк, в котором когда-то служил мой дед, отец моего отца и дяди Боба, тоже назывался «Блэк уотч» – «черная стража». Дед провел три года в окопах Соммы [76]; у меня до сих пор хранится кольцо, которое он вырезал из осколка снаряда. Оно уже изрядно стерлось, но можно различить цифры и буквы: «1914 Сомма 1917». То есть оно было сделано при жизни деда, но до рождения моего отца, который появился на свет в 1918 году.

Однажды, когда отец еще ходил в коротких штанишках, они с дедом переправились на другой берег реки Форт (Forth) в поместье Барнбугл (Barnbougle), напротив семейного дома, стоявшего рядом с местом работы деда – каменоломней близ Инверкитинга (Inverkeithing). В поисках угля и кокса, смытого с прибрежного газового завода в Грэнтоне, они приплыли на лодке из Файфа и оказались на широком берегу. Тут из леса вышел мужчина с двустволкой, и они разговорились. Мужчина оказался помещиком и местным землевладельцем, в его имение забрели мои отец и дед.

Собирался он их прогнать или нет, неизвестно, потому как в разговоре выяснилось, что, подобно большинству мужчин того поколения, оба они – и землевладелец, и дед – побывали в окопах. Помещик, конечно, служил офицером, но военное прошлое их объединило, а не развело в разные стороны, что, возможно, было одним из немногих положительных следствий ужасной Войны-За-Окончание-Всех-Войн. [77]

Отец вспоминает, что дед указал на него и сказал как-то так:

– Ну, по крайней мере этому мальцу не придется такое испытать.

Был конец двадцатых годов. Помещик грустно покачал головой и ответил деду, что сомневается в его правоте и что другой войны, к сожалению, не миновать, такой же долгой и кровопролитной, если не хуже. И очень возможно, что мальчик к тому времени достигнет призывного возраста.

Дед ухватился за ружье и, прежде чем помещик сообразил, что к чему, направил дуло в лицо моему отцу. Тот замер на месте, в ужасе глядя на двойной ствол. Помещик тоже замер, вытаращив глаза, но ружье не выпустил.

– Кабы я думал так же, как и вы, – сказал дед помещику, – в том смысле, что мальцу суждено повторить мой путь, я бы сейчас же снес ему башку, чем сделал бы ему одолжение.

Затем он отпустил ружье и пошел к лодке, а отец, все еще трясшийся от страха, поплелся следом.

Конечно, помещик был прав: война пришла. Отец служил в Королевском флоте, который долгое время базировался в гавани Скапа-Флоу на Оркнейских островах. Дед дожил до шестидесяти пяти лет и умер возле каменоломни, когда в обеденный перерыв играл в футбол.

В новостях показали убитых сыновей Саддама – Удея и Кусея. Внук Саддама погиб во время той же атаки, но его тело не предъявили. Мне пришло в голову, что Саддам, случись ему сейчас ехать по пустыне в пикапе с вирусом сибирской язвы в бочке, оставшейся от его давно почившей программы по использованию оружия массового уничтожения, непременно пустил бы его в ход. Но этого не произошло. С другой стороны, считается, что постоянные атаки на американских солдат в Ираке прекратились. Но нет: опять погибли люди.

Экспедиция продолжается: отправляюсь в Инверури [78](Inveraray), Кэмпбелтаун (Campbeltown) и, надеюсь, Арран (Arran). Затем, если срастется по времени, присоединюсь к приятелям в Гриноке, чтобы перекинуться в покер. Снова BMW и одиночество, поэтому плеер в машине загружает ту музыку, которая представляет иэнтерес прежде всего для меня: оба сборных диска Remasters Led Zeppelin; OK Computer группы Radiohead, дальше Strange Brew, The Very Best Of Cream и As If To Nothing Крейга Армстронга и, наконец, приложение к июньскому номеру журнала «Q» за 1996 год: диск под названием «Mmmmm…» (такие демодиски обычно составляются как бог на душу положит, но меня всегда поражало, насколько безупречно в этом альбоме связаны друг с другом композиции, без единого слабого номера).

Выезжаю на магистраль М8, казалось бы, чуть свет, а машин уже полно. До поворота на мост Эрскин-Бридж (Erskine Bridge) у Бишоптона (Bishopton) добираюсь только без пяти восемь, то есть у меня остается всего двадцать пять минут, чтобы доехать до Гурока и загрузиться на паром до Дануна (Dunoon). Прикидываю, что успеть нереально, сворачиваю на север, через мост и дальше вдоль озера Лох-Ломонд до Тарбета (там живет мама Роджа, но нагрянуть к ней на чашку чая в такую рань невозможно), а оттуда с ветерком по великолепной в общем и целом трассе А83, мимо камня «Отдохни и будь благодарен». [79]По-видимому, этот перевал на вершине крутого подъема был в свое время настоящим испытанием для лошадей, перевозивших людей и грузы, да и для старых автомобилей тоже. Мчусь через Глен Кинглас. Миную полуостров Кауэл (Cowal) и по дороге 0835 доезжаю до гавани Дануна за пять минут до прибытия моего парома. Вот что значит мудрое решение!

На выезде из Лохгилхеда (Lochgilphead) замечаю сзади скромный местный «Ровер», который на этом извилистом участке дороги приклеился к моему BMW.

Я, между прочим, не любитель гонок, но скорость у нас довольно приличная, а задерживать человека не хочется. Впереди – прямой участок дороги, можно втопить педаль, но я этого делать не собираюсь, а прижимаюсь к обочине, чтобы незнакомый друг мог меня обогнать. Он этой возможностью не пользуется, из чего я заключаю, что нас обоих все устраивает.

Начинается мелкий дождик, а дорога еще не высохла после ночного ливня, поэтому на дисплее пару раз моргают индикаторы антипробуксовочной системы, свидетельствуя о кратковременной потере сцепления с поверхностью. Наконец BMW чуть отрывается от старенького «Ровера», но при въезде в Тарбет он вновь у меня «в багажнике». Жаль, что для таких случаев не предусмотрено жеста, изображающего поднятие шляпы: управляй этот парень BMW, а я – стареньким «Ровером», он бы оторвался от меня на первой же паре миль, даже если бы я знал эту дорогу.

По магистрали 83 к югу от Тарбета – естественно, за паромным причалом Айлы в Кннакрейге (Kennacraig) – ехать вплне комфортно: скорость невысокая, поскольку здесь много населенных пунктов и бугров, но местность приятна глазу: открытая, холмистая. Напоминает ведущий на запад участок автомагистрали А77 от Джирвана (Girvan) до Странрра (Stranraer). Погода в промежутках между дождями ясная, на горизонте виднеются утесы Ирландии.

Въезд в дистиллерию «Спрингбэнк» (Springbank) – с главной улицы Кэмпбелтауна.

Сейчас в Кэмпбелтауне находятся лишь две или три полностью рабочие дистиллерии. А раньше были десятки.

Винить в этом стоит весь этот цикл «бум-спад».

В конце девятнадцатого века Кэмпбелтаун в самом деле превратился в столицу производства шотландского виски. Хотя по своей производительности он и не обошел Спейсайд, но почти сравнялся с ним по количеству дистиллерий в районе и, конечно, в большей степени сосредоточился на производстве именно виски, чем любая область в Спейсайде и вообще в Шотландии. В то время эта местность и вправду пропиталась запахом виски, запахом перегонки; вскоре запасы местного ячменя истощились, и пришлось доставлять его не только из других областей Шотландии, но и из Дании, и даже из России. Сухую барду экспортировали в Германию – якобы в качестве фуража для лошадей прусской армии.

На полученные доходы местные магнаты, производители виски, строили особняки. А для Кэмпбелтауна, не имеющего конкурентов центра производства виски на западном побережье, наступил период бурного развития. К 1891 году в этом, по сути, крошечном, невразумительном, затерянном в заболоченной пустоши городке с населением менее чем две тысячи человек был зафиксирован самый высокий в Британии доход на душу населения – и все благодаря виски.

Такая ситуация не могла продолжаться долго – и вскоре переменилась.

Успех вскружил производителям головы, и они снизили стандарты качества. В отрасли, где результаты видны лишь через три года, а то и намного позже, это было не просто уступкой вечному соблазну, но и полнейшей, почти фатальной глупостью. Более того, спекулянты начали скупать целые склады с еще не выдержанным спиртом, таким способом поощряя дальнейший рост его производства. Развитие, казалось бы, шло по восходящей, приток денежных средств стимулировал производство, но в период наибольшего благоденствия вдруг прозвучал первый звонок, который очень скоро перерос в оглушительный гром: во главе угла оказалось не количество, а качество – и вся эта шаткая, спекулятивная, халтурная башня рухнула. Первая мировая война положение не спасла; упадок довершило сочетание таких факторов, как штрафное налогообложение, которое ввел последний премьер-министр Великобритании от Либеральной партии Ллойд Джордж, массовая послевоенная безработица в Глазго и истощение местных залежей угля.

В двадцатые годы, когда США проходили испытание «сухим законом» – это был продиктованный благими намерениями, но в целом совершенно безумный эксперимент, – Кэмпбелтаун вновь стал процветать, но опять же преимущественно за счет производства дешевой продукции, и после повторения бума с последующей депрессией, как и два десятилетия назад, местное производство вновь оказалось в состоянии стагнации, которая длится и по сей день.

«Спрингбэнк» – единственный луч света во всей этой печальной истории о закате коммерции. На вискикурне «Спрингбэнк» производство организовано так, как почти нигде: солод здесь производят из собственного ячменя, выращенного в этих же местах, окуривают и сушат ячмень над тлеющим торфом, добытым здесь же, нагревают перегонные аппараты непосредственно на угле, не охлаждают фильтр и не подкрашивают виски жженым сахаром, а кроме того, перегоняют спирт по два-три раза.

В итоге получается высококачественный напиток, с восхитительным вкусом, не имеющий себе равных, бесспорный претендент на место в десятке лучших молтов Шотландии. И, судя по прошлому опыту, этот виски имеет все шансы потеснить даже замечательный Gran Reserva с места лучшего скотча, который мне приходилось пробовать. В этом виски ярко проявляются островные и конкретно айловские оттенки, с глубоким, изысканным, но пикантным и несколько бодрящим вкусом. Напиток, который прекрасно подойдет к мясным и рыбным блюдам, пронизанный нотками морского воздуха, насыщенного солью, и земли, в которой переплетены корни растений. Виски пятнадцатилетней выдержки, который я покупаю в кэмпбелтаунском магазине «Кейденхед» (Cadenhead), принадлежащем дистиллерии «Спрингбэнк» с 1969 года, – это просто торфянистое чудо, где соперничают вкусы соли и почвы, приправленные сладостью и целым спектром маслянистых портово-смолистых ноток.

Некогда процветавший регион, знаменитый исключительным, очаровательным, безупречным виски, теперь представлен только «Спрингбэнком», да еще дистиллерией «Лонгроу» (Longrow) и вполне самостоятельным предприятием «Глен Скоуша» (Glen Scotia): его виски, как ни печально в этом признаваться, глубоко меня разочаровал – единственный из тех, что я дегустировал, не считая «Окентошена» (Auchentoshan). Тогда, в мае, пригубив виски 1990 года из линейки «Сигнатори» (Signatory), мы с Лэсом ошеломленно уставились друг на друга, не в состоянии поверить, что дегустируемый напиток считается вполне качественным молтом. Маслянистый – честно говоря, неприятно маслянистый и какой-то несвежий. Обычно «Сигнатори» неизменно предлагает ассортимент редких и интересных сортов виски, так что, хочу верить, нам просто досталась неудачная бутылка.

В любом случае пока трудно определить точно, какое положение занимает «Спрингбэнк», лучше дождаться, когда передо мной будут стоять все сорта, и тогда уже делать выводы.

Вискикурня «Лонгроу», которая некогда просто бутилировала скотч из старых бочек, принадлежавших заводу «Спрингбэнк», владельцу бренда, теперь прилагает все усилия к тому, чтобы выпускать виски, абсолютно не похожий на обычную продукцию «Спрингбэнка»: еще более тяжелый, более торфянистый (даже резко-торфянистый) и вместе с тем более мощный, с букетом, напоминающим глубокое дыхание соснового леса. Моя бутылка из «Кейденхеда» вполне характерный образец виски десятилетней выдержки, и очень мне нравится, но, как уже говорилось, я пытаюсь, если можно так выразиться, преодолеть свои вкусовые предрассудки; человеку более чувствительному этот болезненный процесс не доставил бы никакого удовольствия.

Между ливнями коротко прогуливаюсь по Кэмпбелтауну, впитываю его приятный морской воздух и восхищаюсь роскошью домов в викторианском стиле, наверняка построенных или, по крайней мере, спроектированных на пике коммерческого успеха городка.

Затем, бегло и без должного внимания осмотрев узкие горные долины полуострова, направляюсь на север к деревне Клнейг (Claonaig) на восточной стороне долины, вдоль берега реки Клайд (Clyde), чтобы сесть на паром до Лохрнзы (Lochranza), расположенной на острове Арран (Arran), и посетить самую молодую, по крайней мере на сегодняшний день, вискикурню Шотландии.

Сразу видно, что дистиллерия на Арране, открытая в 1995 году, совсем новенькая. С трех сторон окруженная крутыми склонами, она стоит на окраине деревеньки, примерно в километре от руин замка Лохранза. Производственный комплекс включает в себя два заводских здания и зажатый между ними небольшой склад. Оба главных здания украшены чисто декоративными пагодами, которые, на мой взгляд, могут вызвать недовольство только у чересчур нервных консерваторов; обычно пагода – это стилизованный символ, который объявляет, что здесь расположена вискикурня, точно так же, как столбик в красно-белую полоску указывает на местоположение парикмахерской.

В первом здании находятся офис, инфоцентр с обычным интерьером – обшитые светлым деревом стойки, магазин, уголок с растениями, похожими на разросшийся ячмень, и впечатляющий своими размерами комнатный водопад, призванный создать иллюзию, что перед зрителем находится склон холма. Наверху – кафе-ресторан, с оригинально составленным, далеко не среднестатистическим меню (хотя уже поздно, я заказываю очень соблазнительный ужин – сосиски из оленины и кровяную колбасу, впрочем, для посетителей с обычными запросами здесь тоже готовят отменно). По-видимому, единственный недостаток кафе-ресторана – это спинки тульев, которые опасно прогибаются, стоит только на них откинуться, от чего создается впечатление, что ты вот-вот рухнешь навзничь. В другом здании находится все оборудование, необходимое для производства виски.

Посетителей сейчас мало, поэтому в производственном помещении, приятно отличающемся от других дистиллерий, разрешено фотографировать. Отличается оно в первую очередь продуманной планировкой: на одной огромной площади умещаются резервуары для приготовления и брожения сусла, дистилляторы, конденсаторы и вспомогательные аппараты. На следующем этаже посетители ступают по решетчатому металлическому полу, устланному ковриками, видимо, для большего комфорта при обходе помещения. Здесь повсюду окна, пропускающие много света, а на полу расставлены кадки с комнатными растениями, что для цеха дистиллерии весьма необычно (в солнечную погоду растениям наверняка слишком жарко, да еще здесь работают перегонные аппараты, зато листва получает большой объем углекислого газа, который вырабатывается в бродильных чанах. Как бы то ни было, растения, судя по виду, на жизнь не жалуются).

Основания чанов для сбора «среднего» и «слабого вина» украшают изящные поручни в форме стеблей ячменя. У перегонного куба для браги трубка тоньше, чем у спиртового перегонного куба, а восходящие рукава почти плоские. Наш экскурсовод рассказывает, что от остроты угла локтя у восходящих рукавов во многом зависит крепость алкоголя: так, при изгибе под острым углом производится более крепкий алкоголь, что для меня открытие. Интересно заметить, что внешний вид спиртового сейфа, по всей вероятности, с годами не менялся, поскольку он выглядит так, будто был создан не в 1995-м, а лет на двести раньше.

Заготовка ячменя за пределами завода проводится в самом Арране, и не с первой стадии, поскольку в качестве сырья на вискикурню поступает не просто готовый солод, а уже измельченный и перемолотый. Торф для обработки солода не используется, поскольку местная вода – кстати, это стало основной причиной для постройки вискикурни именно в этом месте, – как считается, сама по себе содержит достаточно торфа. Выдерживать виски приходится в основном не на острове, поскольку все, чего смогла добиться дистиллерия, – это разрешение на строительство того самого относительно небольшого склада за главными зданиями.

Я покупаю бутылку нефильтрованного виски крепостью в 46 градусов. Здесь, как и в магазине «Кейденхед» в Кэмпбелтауне, можно наполнить собственную бутылку виски прямо из бочки, поставленной в магазине; на глазах у покупателя его бутылку закупорят и наклеят этикетку, и это отличный ход для розничной торговли (сам Томми Дьюар был бы доволен).

На бутылке выдержка не указана, но, раз я покупаю ее в 2003-м, а дистиллерия основана в 1995-м, этому виски не больше восьми лет. Напиток обладает свежим яблочным, выраженно сладким вкусом с древесными и торфяными оттенками. Определенно освежает. Интересно, что выявится с возрастом?

Солидный пароход «Каледонские острова» («Caledonian Isles»), принадлежащий компании CalMac (на борту – ресторан, меню обычное; состоявший из единственного багета поздний ланч был давно; ужин не предусмотрен; остальное додумайте сами), высаживает меня в Ардрссане (Ardrossan), и я направляюсь к дому. Сюда я добрался так быстро, что ехать в Инверклйд (Inverclyde) бессмысленно: картежники соберутся еще не скоро, а до той поры мне просто негде будет приткнуться; к тому же после раннего подъема меня разбирает зевота, а если на ночь глядя придется опять садиться за руль, это будет просто опасно. Тем более что завтра опять рано вставать, потому как мы летим на Оркнейские острова.

Прослушав шесть приготовленных дисков, переключаюсь с одного радиоканала на другой: натыкаюсь на трескотню какого-то правительственного аппаратчика про то, что победа над наркоторговцами уже близка, ибо в последнее время правоохранительные органы перехватывают все больше партий опасного зелья. Обалдеть!

Незаконность: мысленный эксперимент

Вообразим такую ситуацию.

Пацан, скажем, лет десяти нашел на улице десятку. Или стащил у матери из кошелька. Неважно. Заходит он в бар, где можно купить спиртное на вынос, привстает на цыпочки, выкладывает на стойку свою десятифунтовую банкноту и пискляво требует: «Бутылку водки, мистер!» И что же? Девять из десяти? Девятнадцать из двадцати? Девяносто девять из ста? (Нужное подчеркнуть исходя из собственного цинизма или житейского опыта.) Каков бы ни был конкретный процент, бармен скорее шуганет мальчишку, чем обслужит. И с таким же успехом – многие согласятся – пацан может затребовать пачку сигарет.

Тогда малец выходит на улицу, находит наркодилера и говорит: «Мне, пожалуйста, герыча на десятку».

И снова тот же вопрос: девять из десяти, девятнадцать из двадцати или девяносто девять из ста? Только теперь пропорция будет обратной: иными словами, только один дилер из десяти, один из двадцати или один из ста шуганет мальчишку, отказавшись продать ему товар.

Итак, каким же образом нам защитить детей, взять под контроль оборот веществ, разрушающих сознание, и свести к минимуму их вред для общества (учитывая, что спрос, бесспорно, никуда не денется)? Не будем забывать, что в баре, торгующем на вынос, продается алкоголь гарантированного качества, без малейших признаков фальсификации – в противном случае штраф будет таким, что владелец за всю жизнь не расплатится. Не будем забывать, что доза наркоты может оказаться разбодяженной, смешанной неизвестно с чем и фальсифицированной до такой степени, какую только допускает нечистая совесть барыги – никто же не станет писать жалобы своему депутату парламента или в Британское агентство по пищевым стандартам. Не будем забывать, что в одной только Британии от курения ежегодно умирает сто десять тысяч человек, а от алкоголя – немногим более сорока тысяч.

Нет, серьезно: что обеспечивает более надежную защиту: законодательный контроль или обыкновенная нелегальность? Неужели вы действительно видите какие-то причины для сохранения сегодняшней абсурдной системы? Не считая, естественно, тупости консерваторов с маленькой буквы «к»?

Конец гневной тирады.

Серебряная птица огромного размера взмывает в небо! Ну хорошо, серебряная птица среднего размера: двухмоторный «Сааб 340», отправленный авиакомпаниями British Airways и Logan Air в полет из Эдинбурга в Керкуолл с промежуточной посадкой в Уике. На подлете к Уику вижу дистиллерию «Олд Пултни», а до этого смотреть во время полета было на что: чересчур плотная облачность. Летать (особенно если не слишком высоко) над хорошо знакомой местностью – одно из величайших удовольствий в жизни. Надо бы научиться управлять самолетом. Может, в будущем году.

Кажется, я уже начинаю чувствовать себя счастливцем-дембелем: экспедиция почти завершена (остается лишь бумажная работа, которая мне только в радость, так что ура-ура), но в то же время сохраняется ощущение, что самое приятное еще впереди; я уже довольно хорошо знаком с «Хайленд Парком» (Highland Park) и полон радостных предвкушений. Кроме того, чувствую себя немного контрабандистом, потому что прошел предполетный досмотр в Эдинбурге с так называемой швейцарской картой в кармане. Это такой швейцарский армейский нож в стандартной пластиковой карте: в ней прячутся трехсантиметровое лезвие и изящные миниатюрные ножницы.

Прямо скажем, с этим арсеналом не угонишь и велосипеда, но из-за абсурдной истерии, раздутой после терактов 11 сентября, проносить такие вещи в самолет запрещено. (Кстати, в «Мертвом эфире» [80]я задался вопросом: если на борт нельзя проносить лезвия и инструменты, то почему пропускают людей в очках? Вытащить стекло из оправы, разломить его пополам – секундное дело, и вот у меня в руках два острейших лезвия. Смысл? Логика? Не вижу.) Просто утром я забыл вытащить карточку из бумажника, а сообразил уже после досмотра. На обратном пути не стану повторять этот фокус: положу карточку в сумку, а сумку сдам в багаж.

От Уика до Керкуолла меньше пятнадцати минут лету, но зато небо почти расчистилось. Мы пролетаем надсеверо-восточным краем Шотландии, над Данкансби-Хед (Duncansby Head) и Джон-О’Гроутс (John O’Groats), видим даже самую северную оконечность Шотландии – мыс Даннет-Хед (Dunnet Head). Затем летим над белыми водами вечно неспокойного Пентленд-Фёрта (Pentland Firth) и островом Строма (Stroma), который лежит на поверхности моря большим зеленым фрагментом разрезанной картинки. И наконец, уходим на разворот над сказочно красивыми высоченными скалами острова Хой (Hoy) и Стариком (Old Man) – так называется отделившийся от скал обточенный волнами остроконечный утес из красной осадочной породы, похожий на колоссальное дерево кисти какого-нибудь кубиста.

Пока самолет снижается к аэропорту Керкуолла, с западной стороны видна гавань Скапа-Флоу (Scapa Flow), где во времена Первой и Второй мировых войн базировался флот метрополии. Именно здесь после Первой мировой были затоплены германские надводные военные корабли. Здесь же во Вторую мировую служил мой отец: тогда военных было больше, чем местных. А еще дальше, где раньше покоились ржавеющие останки затопленных кораблей, едва различимыми бледными линиями на фоне серо-голубого моря виднеются «Барьеры Черчилля» (Churchill Barriers): узкие дамбы, ведущие от острова к острову.

Такси от аэропорта Керкуолла до гостиницы «Керкуолл». Номер с видом на гавань. Если бы не гавань, у меня был бы прекрасный вид на берега залива и прибрежные холмы, но коль скоро гавань никуда не денется, лучше вида не найти. В светлое время суток ходят паромы, на Оркнейские острова и обратно; рыболовецкие суда отчаливают от берега во время прилива, а возращаются по низкой воде и выгружают улов. Во множестве снуют катера и яхты (многие принадлежат норвежцам). А к северу, на горизонте, размеренно вращается один из больших ветряков на Бёргар-Хилл (Burgar Hill), будто белый великан делает кульбиты. Не хватает лишь большого круизного лайнера из тех, что регулярно наведываются сюда летом.

Оркни: как не выдать в себе чужака (простые советы)

Если вы приедете на Оркнейские острова (приезжайте непременно!), не называйте Шотландию материком. Здесь есть свой собственный материк, Мейнленд (Mainland) – так именуется остров, на котором расположены Керкуолл и еще один довольно крупный город, Стрмнесс (Stromness). А Шотландию называют Шотландией. Причем оркнейцы отнюдь не считают себя шотландцами: они оркнейцы.

Представьте себе: у этих ребят есть две дистиллерии, в которых производят один из лучших виски на… Британских островах, а также варят сорт пива под названием «Скаллсплиттер», то есть «череполом» (Skullsplitter). В общем, с такими лучше не спорить.

Энн отсыпается. Беру такси до дистиллерии «Скапа», по дороге делаю фотографии, а затем проезжаю еще милю до «Хайленд Парка». «Скапа» заглушена, забита досками, безлюдна и совершенно не располагает к фотосессии. «Хайленд Парк» выглядит прекрасно, но при этом без суеты: там царят деловитость и воодушевление. Мой таксист в семидесятых работал барменом и помнит, как две дистиллерии боролись не только за производственные показатели, но и за репутацию. В те времена их сотрудники были на ножах. Если в бар заходил работник «Скапы», то ему ни в коем случае нельзя было наливать «Граус» (Grouse), потому что это виски «Хайленд Парка»; нужно было налить другой бленд, например, «Катти Сарк» (Cutty Sark). И наоборот. Мы обсуждаем перспективу открытия в этом году или в начале следующего дистиллерии на Шетленде (Shetland), что вынудит «Хайленд Парк» убрать со своих коробок слоган «Самая северная дистиллерия шотландского виски в мире».

– Ага, – говорит таксист, – шетлендцы всегда завидовали, что у нас целых две вискикурни, а у них уже давно ни одной.

Начиная с семидесятых годов судьбы компаний «Скапа» и «Хайленд Парк» складывались совершенно по-разному. «Скапа» ушла в тень, почти не продвигалась на рынке, не завоевывала известность, работала ни шатко ни валко, с редкими всплесками активности. Тем временем дистиллерия «Хайленд Парк» все больше и больше расширялась и пять лет назад с помпой отметила двухсотлетний юбилей: пригласила знатоков виски и прессу со всего мира, выпустила престижные продукты, которые получили многочисленные медали, и вообще подтвердила свою заслуженную репутацию производителя одного из лучших молтов.

Здесь стоит заказать экскурсию. Если свободная планировка и единое пространство дистиллерии «Арран» наглядно показывают, как все элементы процесса связаны друг с другом, то на заводе «Хайленд Парк» можно переходить из одного здания в другое, чтобы изучить каждый этап в отдельности, да и самих этапов, между прочим, здесь покажут больше. Для начала тебя отведут в действующий ток для соложения, где ячмень разложен на гигантских плоских поддонах, из-за чего кажется, будто пол покрыт золотистыми коврами с необычайно густым ворсом. Там тебе предложат поднять и понюхать несколько зерен, но предупредят, что брать их в рот не следует. Поскольку рядом прямо по ячменю расхаживают работники вискикурни в рабочих сапогах и запихивают термометры в эти самые ковры, повторять это предупреждение дважды не приходится.

До сих пор повсюду лежат старинные лопаты для ворошения солода и деревянные грабли, но сам процесс ворошения – чтобы солод не сваливался и не перегревался – осуществляется преимущественно с помощью довольно хитроумного приспособления (как тут не вспомнить машины Хита Робинсона [81]) с обтянутыми кожей лопастями, которое похоже на гибрид почвофрезы, большой допотопной газонокосилки и наименее успешного, но вызывающе эксцентричного конкурсанта телешоу «Битвы роботов».

Затем попадаешь в здание, где установлены сушильные печи высотой по пояс, настоящие топки эпохи паровых машин, облицованные кирпичом и железом и напоминающие декорации к фильму двадцатых годов, действие которого происходит на старинном пароходе. Так и кажется, что сейчас появится пара смуглых ласкаров с обнаженными торсами и в закопченных банданах, чтобы подбросить в печь угля. Первые часов шестнадцать сушки солода печи работают на торфе, а последующие двадцать – на угле. После сушки в ячмене остается лишь около пяти процентов влаги. Влажный газ выводится из сушильных камер вискикурни через две совершенно непривлекательные пагоды, которые возвышаются над всем комплексом зданий, раскинувшимся на невысоком холме за пределами Керкуолла (Kirkwall).

Сразу видно, что объем производства виски тут весьма значителен: гигантский заторный чан, дюжина бродильных чанов – два стальных снаружи и десять, из дугласовой пихты, внутри, огромные перегонные кубы с плоскими отводящими трубками и внешними змеевиками конденсации. Я оказался здесь в июле: на заводе только-только возобновили производство после планового полуторамесячного перерыва на профилактику и ремонт оборудования. В этот период работники четыре недели трудились на вискикурне «Скапа» и производили там партию молта. Дистиллерии принадлежат разным владельцам: «Хайленд Парк» – компании Edrington Group, а «Скапа» – Allied Distillers, но хозяева заключили соглашение о взаимовыгодном сотрудничестве. По крайней мере, в продаже точно появится скотч Scapa 2003 года.

Дистиллерия «Хайленд Парк» осуществляет розлив скотча выдержки в двенадцать, пятнадцать, восемнадцать, двадцать пять, тридцать пять и сорок лет, но иногда выпускает и специальные партии (я выбираю восемнадцатилетний с содержанием алкоголя 43 градуса). Даже двенадцатилетний виски – поразительный крепкий напиток, а с годами он становится все лучше и лучше. Сладкий, с дымком, мягкий, богатый, насыщенный пикантными фруктовыми нотками, отличающийся долгим, богатым и ярким послевкусием – воистину, превосходный продукт.

В восемнадцатилетнем появляется заметная своеобразная бархатистость и сбалансированность вкуса. Если проще создать ошеломляющий минималистический интерьер, нежели ошеломляющий комплексный дизайн, то аналогичным образом большее мастерство требуется для создания полного разнообразных вкусов аромата виски, округлого и гармоничного, нежели для производства относительно голого, блеклого продукта. Восемнадцатилетнему этот фокус удаеся с видимой легкостью: он – как бравурный рисунок полированного грецкого ореха на фоне простецкого зашкуренного соснового теса. Я не упустил случая попробовать двадцатипятилетний виски, и он, несомненно, еще лучше. Продегустированные на Оркни, под ясным северным солнцем, эти скотчи соперничают у меня за звание Лучшего на данный момент продукта.

Пусть «Хайленд Парк» больше и не самый северный скотч, но он остается в числе лучших.

Завершив дела, ужинаем в гостинице вместе с Дженни (старшей сестрой Энн) и ее мужем Джеймсом. Джеймс носит фамилию Дьюар и состоит в дальнем родстве со знаменитым семейством производителей виски (а в еще более дальнем – со мной: хочется в это верить, поскольку Дьюары – из одного клана с Мензисами). Дженни и Джеймс переехали на Оркни больше десяти лет назад и, кажется, счастливо здесь зажили. Когда они только планировали переезд, мы вчетвером провели пару недель на островах: сначала арендовали в Финстауне (Finstown) похожий на перевернутую лодку дом, прямо за садовой стеной которого в море резвятся тюлени, а затем проехали почти по всем другим островам, ночуя в гостиницах. Впоследствии мы не раз останавливались у Дженни и Джеймса в их доме на окраине Стромнесса, часто – во время Оркнейского фестиваля народной музыки, но на этот раз нам казалось разумным остаться в Керкуолле, особенно учитывая, что мы здесь всего на одну ночь.

Вечер приятный и веселый, но мы отправляемся спать достаточно рано, поскольку на утро у всех есть планы. К сожалению, мы с Энн завтра вечером пропустим окончание «Недели покупок» (где-нибудь еще есть «Неделя покупок»? Или только в Стромнессе? Ладно, проехали). В последний вечер «Недели покупок» здесь всегда прекрасные фейерверки, хотя стоит оговориться, что в ночь на Ивана Купала фейерверки на Оркнейских островах, по сути, устраивают на фоне светлого неба, сколько ни откладывай запуск на более поздний час (однажды лет десять назад, в ночь на Ивана Купала, я сидел у Дженни и Джеймса в саду и при свете полночного неба читал газету).

На следующий день, перед отъездом встречаемся с Эндрю Грейгом и Лесли Глейстер, у них тоже дом в Стромнессе. С Эндрю, когда он еще жил в Саут-Куинсферри, я познакомился через Кена. Мы частенько встречались в баре «Ферри Тэп» (Ferry Tap) и пинтами глушили «Дарк Айленд» (Dark Island), сваренный – вполне символично – на Оркни. Эндрю и Лесли поженились в прошлом году, а сейчас вернулись с Борнео, где Эндрю собирал материал для своего последнего романа. Лесли подцепила там какую-то инфекцию с мерзким названием и все еще не вполне оправилась, но уже работает над постановкой пьесы и тоже планирует новый роман. Трое писак и один нормальный человек – мы в полном счастье пару часов катаемся на машине, исследуем старые проселочные дороги, гуляем по пляжу неподалеку от аэропорта; погода – как на Средиземноморском побережье. Энн и Эндрю выходят в море на катамаране.

Здесь, на Оркни, в тихой бухточке, окаймленной пляжем, виднеется не только изящный силуэт стоящей на рейде белой яхты, но и живописно ржавеющий остов старого миноносца, уходящего в небытие под лучами вездесущего прожектора солнца. В этих краях много послевоенных развалин, равно как и следов восьми тысяч лет оккупации, начавшейся еще в эпоху неолита.

В Гленкинчи (Glenkinchie) на мотоцикле. Словно рыцарь на верном коне, отправившийся на поиски приключений. (Все-таки езда на мотоцикле – это всегда нечто героическое, но вискикурня «Гленкинчи» ближе всех к нашему дому, поэтому героического в моей поездке с гулькин нос.) У меня «Хонда VFR800»; по общему мнению, на сегодняшний день это один из лучших дорожных мотоциклов. Если бы славному мистеру Гору после победы на выборах позволили занять президентское кресло, сейчас я, скорее всего, превозносил бы достоинства мотоцикла, который до сих пор считаю самым красивым в мире, «Харлей-Дэвидсон V-Rod», но после путча, устроенного Бушем, пришлось наложить собственное торговое эмбарго.

«Хонда» – красного цвета, что обычно украшает мотоциклы; мой, несомненно, выглядит чертовски классно. Старый VFR750, на котором я ездил до покупки этой модели, выглядел, прямо скажем, скромно, да к тому же был тускло-зеленым, что не добавляло ему привлекательности, новый же смотрится потрясающе. Прямо под сиденьем расположена пара выхлопных труб, поэтому байк даже смахивает на «Дукати», особенно в потемках и если не сильно приглядываться.

Вид у «Дукати» превосходный, а звук – еще лучше, но ездить на нем не всегда комфортно, особенно тому, кто ростом под два метра; кроме того, обозреватели мотожурналов, похоже, сходятся во мнении, что сборка у «Дукати» не такая качественная, как у «Хонды». Фары у 800-й «Хонды» невероятно яркие во всех смыслах, и в этом отношении многие очень хорошие, очень быстрые мотоциклы ей проигрывают (вообще говоря, очень хорошие, очень быстрые мотоциклы даже проигрывают с блеском).

Байкерство стало для меня, можно сказать, началом новой жизни, хотя поначалу я катался на мотоцикле нечасто. В 1976 году месяцев шесть гонял на отданном мне на попечение «Сузуки 185 GT», хозяин которого уехал за границу, но этим все и ограничилось.

А несколько лет назад мне показалось, что было бы здорово и даже смело освоить правила езды на мотоцикле, поэтому я прошел курсы в местной школе, сдал экзамен и, как обычно бывает, только после этого начал действительноучиться вождению (задача экзамена, по сути, сводится к тому, чтобы минимизировать опасность, которую ты будешь представлять на дороге, когда в первый раз поедешь без инструктора и приступишь к настоящему обучению). Я никогда не буду чувствовать себя так же уверенно на мотоцикле, как на автомобиле, а все потому, что машину вожу с семнадцати лет, а на мотоцикл сел в сорок. Но, честное слово, это здорово. Страшновато, но здорово.

Хотел бы отметить, что могу судить только о самых основах езды на мотоцикле – о вершинах этого искусства пусть говорят другие; я никогда не делал вилли и не входил в поворот с наклоном, да и не собираюсь этого делать, по крайней мере специально. (Вилли – это трюк, при котором газуешь так, что переднее колесо отрывается от дороги. Поворот с наклоном – это когда ты так свешиваешься на повороте, что наружная часть колена – точнее, надеюсь, наколенника, надетого поверх мотоциклетных брюк, соприкасается с асфальтом.) Многие мотоциклисты, конечно, не назовут меня настоящим байкером, ведь я не выполнял этих трюков и не падал; спорить не буду. С возрастом я решил, что от жизни нужно получать удовольствие, при этом не нагоняя слишком большого страху ни на себя, ни на других, так что радость от езды на мотоцикле я получаю и без экстремальных ребячеств.

Все сводится к моей непереносимости страха и аттракционов. В экстремальных условиях я каждый раз думаю о возможных несовершенствах сборки и вспоминаю дни, когда работал техником-испытателем, представляя, будто вокруг отверстий для болтов разрастаются микротрещины, а шлаковые включения сварных швов сходятся под давлением, и одновременно сомневаюсь, так ли безобидна для человеческого организма такая сила инерции. Вместе с тем стоит отметить, что экстремальная езда, в моем представлении, настолько безопаснее, чем, скажем, пьяный паркур, когда один поддатый идиот прыгает с высокой стены в объятия другого, даже если это случается один раз, что и сравнивать нечего.

Я одинокий ездок, мне нравится ощущение свободы, даже если приходится запаковывать себя в мотоциклетный костюм: шлем, защитные кожаные брюки и серьезные ботинки. Естественно, можно не надевать все это разом: по закону в нашей стране обязателен только шлем. Но едва представишь, как некоторые катаются просто в шлеме, майке, шортах и кроссовках (а значит, если случится беда, тебя со скоростью восемьдесят километров в час или около того протащит по дороге, пока трение об асфальт твоего запястья, лодыжки, колена, таза и позвонков постепенно не затормозит ход, при том что кожу резко и мучительно содрало уже в первые полсекунды, а шлем все это время защищает голову, не давая отключиться сознанию и болевым ощущениям), – сразу начинаешь смотреть на свои защитные кожаные брюки, заляпанные разбившимися о тебя насекомыми, с чувством, близким к нежности.

Одно из преимуществ мотоцикла заключается в том, что он повышает мастерство вождения. Ты начинаешь лучше чувствовать дорогу. Естественно, при вождении автомобиля приходится следить за гололедицей, дождевыми потоками и застойными лужами на асфальте (следишь-следишь, а потом пропустишь какой-нибудь знак – и вот уже несешься под откос, колесами кверху, по дорогам Шотландского нагорья). На мотоцикле же сразу становишься сверхчувствительным к таким вещам, как небольшое количество гравия на средней полосе, изогнутая полоска грязи, которая тянется на проезжую часть от выезда с поля, радужное пятно солярки, скользкая от дождя крышка канализационного люка или охапка палых листьев в тенистом уголке.

Все дело в том, что автомобиль устойчив. Если водитель выходит, автомобиль не падает. (Насколько я знаю, трехколесный мотоцикл тоже.) Автомобиль в общем и целом способен стоять сам по себе. Но вот если ты слез с мотоцикла и забыл опустить боковую подножку, этот мерзавец тут же завалится с оглушительным лязгом, который, скорее всего, выльется в неожиданно кругленькую сумму. Во время езды – аналогично. Колеса создают гироскопический эффект, благодаря которому даже при самой умеренной скорости ты находишься в состоянии динамической устойчивости, но все равно необходимо удерживать равновесие, балансировать.

Если сравнивать вождение автомобиля и мотоцикла, то второе во многом сродни полету. Откуда ни возьмись, появляется третье измерение. Автомобиль же преимущественно движется в одной плоскости. При торможении он совершает нырок вперед, при разгоне немного приседает, а на повороте кренится (на «Ситроене 2CV» поворот на средней скорости, ну скажем, миль двадцать в час экстремален уже сам по себе, если ты к нему не подготовлен), но движения машины при этом относительно мягкие. В свою очередь, на мотоцикле, набравшись немного опыта и уверенности, ты будешь постоянно менять угол наклона туловища; мотоцикл и весь перекошенный мир будут внезапно наклоняться под такими углами, какие, строго говоря, автомобилист может увидеть только во время аварии.

Все это прикольно, прекрасно, превосходно – только до момента, пока ты ощущаешь, что управляемое колесо неотрывно сцеплено с дорожным покрытием; но стоит лишь на сотую долю секунды потерять ощущение контроля, как тебя мгновенно сковывает леденящий душу ужас, и колесо, а вместе с ним и зад мотоцикла, и твой собственныйзад начинает заносить. У меня подобные моменты случались во время вождения всех трех мотоциклов; несколько раз мне удавалось предотвратить небольшие заносы – скорее благодаря везению, чем приобретенному навыку. Но, конечно, именно после такого ощущения полного ужаса, когда на подсознательном уровне ощущаешь всю ценность контроля равновесия, мощности и сцепления с дорогой, ты становишься более умелым, осмотрительным и в каком-то смысле более опытным участником дорожного движения в целом.

За мостом Форт-роуд-бридж (Forth Road Bridge) я обычно еду в Эдинбург по шоссе, а не сворачиваю по указателю на боковую дорогу, ведущую к объездной. Это избавляет меня от необходимости ехать по нелепой А8000 – примитивной двухполосной дороге, соединяющей мост и шоссе, которую еще лет сорок назад, когда строили сам мост, следовало превратить как минимум в стандартную четырехполосную. Мотоцикл дает свободу маневра: даже оказавшись в пробке, ты легко протиснешься по узкому коридору между рядами машин или же просто обойдешь попутный транспорт по своей полосе. Автомобилист, возможно, даже не сунется на ту дорогу, где, по его сведениям, неизбежны пробки, тогда как мотоциклист проедет по ним не задумываясь, разве что чуть медленнее обычного.

День выдался жаркий, поэтому время от времени можно наблюдать синдром шальных поворотников. Это значит, что люди забывают отключить световые сигналы, с помощью которых предупреждают других водителей о маневре, и в каждой полосе обязательно находится автомобиль или грузовик с ярко мигающими поворотниками. Такое действительно происходит главным образом в жару, когда водители чаще ездят с открытыми окнами, не слыша щелчков индикатора из-за шума ветра, рева мотора и шуршания шин. Кроме того, в жаркую погоду на улице, естественно, очень светло, а при ярком свете заметить горящие индикаторы на щитке управления довольно сложно.

Автомобилист, видя, что машина в соседнем ряду сигналит и дает понять, что вот-вот его подрежет, хотя в этом нет никакой необходимости, начинает нервничать: неужели этот баран сейчас вклинится прямо передо мной – или это сезонный синдром шальных поворотников? Мотоциклист нервничает еще сильнее. Он уже беспокоится не только о корпусе своего металлического друга, но и о своем. И тогда приходится решать: включить фары, обсигналить этого урода или помигать поворотниками, чтобы он догадался проверить собственные.

Круговое движение по объездной. Впереди большие пробки. Кто вообще занимался планировкой дорог в этой местности? Осторожно ныряю в промежуток между двумя потоками транспорта. Боюсь, мне к этому никогда не привыкнуть. Чувствую себя жуликом, который лезет без очереди; впрочем, когда я еду в автомобиле, а между рядами прокладывает путь мотоциклист, меня это не раздражает; в конце-то концов, он меня никак не задержит, так стоит ли возмущаться? Но самому так поступать как-то неловко. Видимо, всему виной многолетний опыт вождения автомобиля. Единственный момент, который вызывает еще большую неловкость, чем езда между рядами, – это когда ты честно занимаешь очередь за неподвижной вереницей машин и видишь, как твой собрат-мотоциклист обходит тебя сбоку и исчезает где-то на горизонте пробки, а ты, как придурок, остаешься в хвосте.

Проезжаю через Далкит (Dalkeith) – этот город известен своими пробками, да к тому же сейчас там ведутся дорожные работы. Застреваю на солнцепеке и в черных кожаных штанах подыхаю от жары. Наконец пробка рассасывается, и я крошечными бестолковыми дорогами еду в сторону Гленкинчи (Glenkinchie). На пути попадается брод, что в Шотландии – большая редкость. На общественных дорогах мне известен еще только один: на проселочной дороге у водохранилища в Карронской долине. За бродом следует крутой подъем по сильно выщербленному асфальту, и, когда я слегка разгоняюсь, чтобы выехать из этого кратера, мой VFR поднимает брызги, и я чувствую, как заднее колесо на миг уходит в сторону, однако все обходится благополучно. Такие истории вечно приключаются со мной на самых неподходящих мотоциклах.

После сдачи экзамена первым моим мотоциклом был CB 500, который в журналах для байкеров называли универсалом. Я, как последний идиот, посчитал его внедорожником и стал ездить по проселочным дорогам, скользким от грязи тропам, воде и так далее, а потому частенько падал. Один раз даже перелетел через руль, хотя при такой низкой скорости пострадали только выступающие части мотоцикла. Вот я и говорю: неподходящий мотоцикл, понимаете? Ради таких случаев нужно брать внедорожник. Однако же тот старый «пятисотый» идеально подходил для езды по заброшенным туннелям. Мимо Гленфарга (Glenfarg), по дороге на Перт, тянутся остатки железнодорожных путей; раньше можно было заехать на них по ближайшей проселочной дороге, прокатиться по бывшему железнодорожному полотну (рельсы явно были сняты давным-давно) и въехать в туннель. Туннель был что надо: длинный, извилистый, а в середине такой темный, что хоть глаз выколи. Фары освещали только черную землю, закопченные кирпичи и горную породу. Дальний конец туннеля выводил на виадук через главную дорогу; вероятно, этим старым маршрутом тогда можно было выехать на шоссе, но я разворачивался и проделывал тот же путь в обратную сторону, потому что это всякий раз было захватывающее, жутковатое приключение. Сейчас въезд в туннель перегородили – вот и все дела. Да я бы и не отважился повторить такой эксперимент на VFR: мотоцикл, как-никак, дорожный.

Итак, «Гленкинчи», аккуратненькая вискикурня в сонной, но довольно ухоженной деревушке. Пенкаитленд (Pencaitland) – узел сети Большой Западной железной дороги – располагается юго-востоку от Эдинбурга, в холмистой, поросшей лесами сельской местности. При вискикурне, по пути в инфоцентр, есть изящно подстриженная лужайка для игры в шары; от этих мест веет каким-то приятным умиротворением и спокойствием. В инфоцентре устроена неплохая выставка, где представлен огромный, детализированный макет вискикурни, хранившийся два десятилетия в лондонском Музее науки. В рабочей зоне дистиллерии установлены два больших перегонных куба, а один из складов представляет собой четырехэтажное сооружение, примыкающее к крутому склону, так что вход на каждый этаж располагается на уровне земли.

«Гленкинчи», еще один раскрученный виски из коллекции классических молтов Равнинной Шотландии, выпускаемый фирмой «UDV / Диаджео», насыщен цветочно-вересковым ароматом и отличается долгим послевкусием. Вкус неброский, со множеством оттенков, но, если честно, моим неискушенным вкусовым рецепторам трудно в нем сориентироваться: несомненно лишь ощущение сложного букета. Пробую еще – очевидное решение, – чтобы разобраться во всех оттенках, но почему-то не получается. В любом случае сам процесс уже удовольствие.

Последнее связанное с мотоциклами преимущество этого дня: мотоциклисты не платят за проезд по мосту Форт-Роуд-бридж. Нужно только притормозить, пока контролер зарегистрирует твой номер – и все. В принципе для автомобилистов цена вопроса – восемьдесят пенсов туда и обратно, то есть сорок пенсов в одну сторону, но если можно проехать на халяву там, где другим приходится платить, – это же греет душу, правда?

М5. На север, чтобы снова поискать дистиллерию «Спейсайд» по пути в Даффтон, а потом на «Глен-Гири» (Glen Girioch) в Олд-Мелдруме (Old Meldrum). С точки зрения моей экспедиции это кульминационная поездка, вылазка в дальние холмы и леса изобильного края, схождение на землю за кладом. Я буквально сгораю от нетерпения, хотя и слегка нервничаю: вдруг там «пусто в чулане» [82]? Можно было, конечно, позвонить и навести справки, но это сродни жульничеству.

Возле Киньюсси наконец-то обнаруживаю подъезд к дистиллерии «Спейсайд», но дорога просто ужасающая: крутая, каменистая, без намека на добропорядочный асфальт. На «дефендере» я бы взлетел наверх не раздумывая, но на низкопрофильном M5 такие эксперименты смерти подобны. Продолжаю путь в Даффтон.

В Спейсайде – жара, но в этот раз аккурат по сезону: на календаре начало августа, и Британские острова, как положено, захлестнула тепловая волна. Погода бьет все рекорды, асфальт плавится, железнодорожное полотно вспучивается. Заезжаю на парковку «Гленфиддиха» и накупаю столько виски, что мне предлагают пройти к служебному выходу и загрузить бутылки прямо из транспортировочных поддонов. Это «Гран Резерва» – с моей точки зрения, просто супер. Приятно возобновить знакомство.

Дальше еду на восток, в Олд-Мелдрум, в пути ставлю себе цель познакомиться с разными дорогами. В результате волей-неволей провожу какое-то время на трассе А96 – главной магистрали между Абердином и Инвернессом, которую многие используют намеренно и злонамеренно.

Альтернативой могла бы служить другая дорога – железная. Та же самая ветка Абердин – Инвернесс вполне подходит для ознакомления с вискикурнями, поскольку она захватывает почти весь Спейсайд. Если полистать книгу «Железная дорога в Страну виски», то можно подумать, что это единственный путь, но тому, кто решил посетить большое количество дистиллерий, лучше все же поехать на машине. Предпочтительно не за рулем.

«Олд-Мелдрум» (невиновный в узурпации бессмысленного «Олд» – оно само приросло к названию) – это приятный городок на низком склоне холма, в глубине фермерских угодий Формартина. Формартин. Новое слово, новое место – раньше не слышал. Характерно, что я, зная весь этот небольшой регион похуже других мест, ни разу не встречал такого названия. Название не исконное, ничего мне не говорит, но тем не менее оно нанесено на пару карт, выпущенных Управлением геодезии и картографии. Недавно я его погуглил, обнаружил, что существует даже одноименная футбольная команда, значит, название верное, просто малоизвестное. Как бы то ни было, Олд-Мелдрум – это городок, где после закрытия старой вискикурни в Гленуджи, близ Питерхеда, находится самая восточная дистиллерия Шотландии.

Как выясняется, «Глен-Гири» – реальный претендент на звание неизвестного шедевра, незнакомого лидера. Эта вискикурня знавала взлеты и падения, ее заглушали, передавали из рук в руки, и ее экспрессии в чем-то отражают эту изменчивость судьбы, не в плане качества, а в плане различных спектров вкуса. С годами торфянистость то уходила, то появлялась вновь, в настоящее время она может вернуться в зависимости от того, какое направлением «Моррисон Боумор/Сантори» решит задать экспрессиям этой конкретной вискикурни. Относительно недавно, когда еще был доступен этот бутилированный скотч, «Глен-Гири» пятнадцати– и двадцатиоднолетней выдержки представлял собой один из последних скотчей старой высокогорной школы: с сильно торфянистый и дымный. Этот вкус уравновешивается большой долей плодов и трав и некоторой степенью сладости с долгим, богатым послевкусием. Более современные экспрессии, возможно, не столько характерны для Старого Света, они, прежде всего, менее торфянисты, но получаемые в последнее время спирты, как мне кажется, возвращаются к истокам – могу покляться, что в случае с «Глен-Гири» я это носом чую. Определенно стоит попробовать.

В Обан – поездом. Мы с Энн едем по кольцевой ветке из Норт-Куинсферри до Уэйверли, на челночном рейсе Эдинбург – Глазго до Куин-Cтрит, затем на сочлененном поезде Форт-Уильям / Обан, который расцепляется на станции Кринлрих (Crianlarich).

Я всегда был неравнодушен к поездам. В детстве любил приходить на вокзал в Норт-Куинсферри, подниматься по ступенькам на пешеходный мост и ждать, когда подо мной промчится поезд. Это было начало шестидесятых, поэтому большинство поездов приводилось в движение паровозом. Из дымохода локомотива, проезжавшего под металлическими пластинами, которые защищали деревянную конструкцию моста, извергался пар и дым. На несколько мгновений тебя полностью окутывало белое облако теплого пара и угольного дыма с запахом масла, в ушах звенело, и ты ощущал полное выпадение из реальности. Наверное, я был влюблен в то чувство необъяснимой отрешенности, в те шум, запах, мощь и первозданную энергию, – те из вас, кто читал мою книгу «Мост», возможно, вспомнят подобное описание. Когда по кольцевой стали ходить дизельные локомотивы, весь школьный двор замирал, и мы изумленно провожали взглядом эти странные беспаровозные поезда, проезжавшие по мосту.

Первая часть пути в Обан ничем не примечательна: выехали из Куин-Стрит и покатили с севера на запад сквозь заурядные пейзажи, вновь спускались к вокзалу Клайда после Далмюира и Килпатрика (хорошо видны спортивные павильоны, выполненные в стиле ар-деко, которые я заметил, пока искал вискикурню «Окентошен»). Железнодорожные пути проходят под мостом Эрскин-бридж, который можно назвать столь же элегантным и простым, как Форт-роуд-бридж – грандиозным и мускулистым, а затем – вдоль побережья к Дамбартону, где красные верхушки вискикурни «Инверлевен» (Inverleven) взмывают вверх кирпичным отражением Дамбартонских гор, затем – снова вдоль побережья мимо портов Глазго, Гринок и Гурок на другом берегу реки, мимо холмов и гор Аргайла, теряющихся в дымке реки. После окраин Хеленсберга дорога поднимается вверх, после чего поезд громыхает вдоль холмистой местности. Миновав город, направляемся к крайне бесформенному уродству, которого представляет собой Фаслейн (Faslane), величайшее во всей Британии проявление нашего очень далекого от независимости средства мак-ядерного устрашения: наша шотландская франшиза, находящаяся в собственности американцев и управляемая британцами [83].

Тирада напоследок

В Фаслейне я уже бывал. Мы с Энн однажды заезжали туда по пути, чтобы повидать мою кузину Катрин, пребывающую там в должности директора пресс-службы и в звании лейтенанта-коммандера военно-морского флот. Когда я пишу эти строки, она, к счастью, только что вернулась целой и невредимой из Персидского залива (еще одна связь с производством виски: отец Катрин, мой дядя Питер, отслуживший в авиации ВМС, когда-то летал на частном самолете, принадлежавшем компании «Дистиллерс» (Distillers Company). Фаслейн – порт приписки гигантских подводных лодок, перевозящих американо-британские ракеты «Посейдон» (Poseidon) и блоки независимых боеголовок для головных частей (приятно, когда хоть что-нибудь оправданно именуется независимым).

На обширной территории базы много внушительных сооружений. Там есть громадный ангар, который может вместить целую мегасубмарину и даже поднять прямо из воды эту громаду весом тридцать тысяч тонн. Такая могучая штука, стоящая вровень с ракетой «Тандерберд» (Thunderbird), оценивается в десять миллиардов кровных денег налогоплательщиков. На базе также много отзывчивых людей; мы c трудом дотащились на «Драмбуйе 911» с колесом, спустившимся после излишне оптимистичной поездки по никудышным горным дорогам, и инженеры на базе помогли поменять колесо (на жуткую запаску, из-за которой на обратном пути в Файф пришлось тащиться со скоростью пятьдесят километров в час. Я почти засыпал за рулем).

Между тем ребята в офицерской столовой, как рассказала Энн, были все до одного вежливы, приятны и остроумны. Ей понравилось, как они обращались к Катрин: «мээм».

После замены колеса мы пообедали с командиром базы, тоже глубоко профессиональным и приятным в общении человеком, который поведал немало забавных и человечных историй из жизни базы, например, как правительство выделило ему больше денег на прокорм сторожевых собак, чем на питание личного состава, или как из Министерства обороны прислали комиссию, призванную проверить, соблюдают ли транспортные средства скоростной режим на территории базы, и эти ребята направили радар на человека, совершавшего пробежку: его-то и обвинили в нарушении скоростного режима (если я ничего не путаю, беднягу в итоге отпустили, а проверяющие получили выговор за то, что попусту отвлекали начальство).

После вкусного обеда в такой приятной компании мы малой скоростью двинулись к дому и за воротами базы увидели пикет сторонников мира, приехавших сюда в автофургонах. Помню, я подумал, что раз уж есть у нас оружие массового поражения, ракеты «Посейдон» с системами для их размещения, развертывания и запуска, то пусть за них отвечают люди ответственные, разумные, подготовленные, в высшей степени здравомыслящие и всесторонне развитые – такие, каких мы встретили на базе.

Но в принципе (кричу во весь голос) эти проклятые штуки вообще не должны существовать. Они – моральная непристойность, но получается, что толковые, одаренные люди отдают им свои бесспорные таланты, а иногда и целую карьеру, готовясь ко дню, который, как они надеются, никогда не наступит. К этим людям я отношусь с огромным уважением, но, если честно, когда слышу, что какие-то сумасшедшие феминистки сбросили оборудование c баржи ВМС или, проникнув на авиабазу, расколошматили молотком носовую часть истребителя-бомбардировщика, вот тогда я испытываю истинное восхищение.

Догадываюсь, что мой отец сказал бы по этому поводу, что они тоже плюют против ветра. Но это не главное.

Уродливое карликовое мак-ядерное государство быстро не объедешь. Вдоль залива Лох-Лонг выстроились причалы и топливные цистерны для заправки военных кораблей, не имеющих ядерного вооружения; темные входы на склады боеприпасов обезображивают долину Глин Куланак (Gleann Culanach). И только виды Лох-Лонга выступают скромным противовесом этому уродству.

Однажды я ехал по этой железнодорожной ветке незадолго до Нового года, лет двадцать назад. Мы с Джимом и компанией картежников отправились в гости к Лэсу отмечать сочельник. Несколько дней валил снег, но тот вечер выдался спокойным и ясным. Сквозь открытые окна мягко покачивавшегося поезда мы смотрели вниз на чернильно-черное озеро под куполом звездного неба, луна освещала бледно-голубые горы, темнели заснеженные деревья. На спуске к озеру шум старого паровоза почти умолк, слышался только стук колес. Мелькнули едва заметные точки навигационных огней, которые тут же затерялись в пустоте и тишине.

Потом, тоже зимой, но уже при всей млечной красе дневного света, поезд пересекал пустошь Раннох Мур по ушедшим наполовину в землю путям и вспугнул целое стадо оленей. Они прыгали по бумажно-белому снегу, и текучая, как ртуть, грация сотни темных тел наводила на мысль о фотонегативах.

Во время той поездки мы с Джимом, вдрызг пьяные, сидя за столом напротив друг друга, открыли стрельбу из водных пистолетов на чрезвычайно близкой дистанции.

Ну что тут говорить. Маленькие игрушки больших ребят.

Хотя все окна открыты, в поезде жарковато (кондиционеров на линии Уэст-Хайленд нет, зато в тех редких случаях, когда они все-таки есть, радость абсолютно безгранична). Но виды за окном искупают все.

Обан. Мы выбрали гостиницу «Каледониан» (Caledonian), поскольку она расположена недалеко от вокзала. Когда-то неказистый, сейчас этот город стал привлекательным и самобытным. Из окон номера открывается еще более живописный, чем в Керкуолле, вид на гавань; в центре туалетной комнаты – большая ванна, есть и отдельная душевая кабина, такая просторная, что можно наклониться и поднять мыло без риска напороться на торчащие краны. Обивка в полоску, яркие цвета. Помимо прочего, гостиница тематическая, оформлена в морском матросском стиле. Вокруг небольшие милые детали: наш номер на четвертом этаже украшен маленькой башенкой с эркером, шторы крепятся к карнизу не обычными кольцами, а корабельными скобами.

Вид и в самом деле великолепен: оживленный город распахнул свои объятия гавани, невдалеке от берега примостился островок Кррера (Kerrera), поодаль – Лисмор (Lismore), Мрверн (Morvern) и Малл (Mull). Со стороны моря – длинные гряды тумана, сияющего белизной в августовском свете.

«Обан» – это самая правильная городская дистиллерия, даже лучше, чем в том же Тбермори (Tobermory), однако стоит она слишком близко к морю или, по крайней мере, к гавани. Хороший инфоцентр, интересная экскурсия (с обзором уникального двойного спирального конденсатора, не жук начхал!) и обширный ассортимент в магазине, оформленном по осовремененным местным канонам: стены облицованы тонким зеленоватым стеклом, повсюду светлое дерево, умело декорированные железные столбы, много стальных опор. Везде как будто тесновато, вокруг – суетливый город, а позади – утес, но все же обстановка интересная. Здесь многолюдно, что вполне естественно для центра одной из главных туристических точек Запада, учитывая, что местный виски хорошо известен и входит в линейку классических сортов компаний UDV и «Диаджео».

Виски «Обан» демонстрирует интересное сочетание особенностей островного (как скотчи Айлы) и горного молта. Традиционный сорт имеет четырнадцатилетнюю выдержку, в нем ощущается щепотка торфа и легкий морской бриз. Много карамельной дымной сладости, привкус какой-то сочной густоты во рту и послевкусие с ноткой водорослей. Горшочек золота в конце чудесного путешествия по железной дороге.

Ждать обратный поезд – занятие не из веселых, хотя в этой последней задержке вины Scotrail нет. Поезд в тринадцать двадцать почти полностью забронирован, поэтому мы остаемся в Обане – гуляем, ходим по магазинам и сидим в баре, дожидаясь отправления поезда в восемнадцать десять. Но возникает одна проблема. На выезде из города произошла серьезная авария, из-за чего образовалась огромная пробка (и все маленькие дороги, которые я называю объездами Обана, встали на много часов). Машинист нашего поезда оказался не с той стороны пробки. Какое-то время ходит слух, что поезд отменили.

– Ну и ладно, – говорю я Энн, – плевать на все, переночуем здесь.

Нам известно, что гостиница «Каледониан» забита под завязку, поэтому я иду в инфоцентр, устроенный в приятной старой церкви, но только лишь узнаю, что в Обане сегодня заполнено все: ни в отелях, ни в мини-гостиницах мест нет. Возможно, на помощь застрявшим путникам придет – если еще есть такая возможность – кто-нибудь из местных жителей, обычно не сдаюих койки туристам.

Блюз Редмана [84]

Лэс и Айлин однажды так и сделали. Несколько лет назад им часов в десять вечера позвонили – видимо, от отчаяния – из гостиницы «Форт-Уильям» (кто-то из служащих сумел раздобыть их номер) и сказали: мол, у нас такой наплыв, «Форт-Уилл» всех не вмещает, выручайте.

И Макфарланы приютили на одну ночь очень милую молодую пару из Японии. Лэс и Айлин работают в сфере образования и сами люди образованные, но японский знают, прямо скажем, слабо. На уровне «хай» [85], «сайонара» [86]и названий нескольких компаний. У их постояльцев знания английского оказались еще более скудными. И все же гостям предоставили кровать, утром подали завтрак, и любезные японцы настояли на оплате, хотя Макфарланы засмущались и стали отнекиваться.

Но.

Здесь надо упомянуть, что в тот вечер в доме находился и наш общий приятель Рэй, приехавший погостить на выходные. Рэй не был бы Рэем, не устрой он для милой пары из Японии концерт. Он затянул гаэльскую народную песню, сопровождая ее выразительным представлением, что и было тщательно запечатлено туристами на видеокамеру. Стало быть, изображение поющего Рэя улетело куда-нибудь в Токио или в другой город. Нам приятно думать, что приятная пара из Японии приглашает к себе друзей, чтобы похвастаться шотландскими съемками и они вместе смотрят это видео. Рэй спел куплет или что-то очень похожее на мотив «Цветка Шотландии»: [87]«Оша-ломайтелин, соагу-фуид эдескин, шиакитал ут-ан арабиталлин…» [88]

Ошеломителен… араб-италин. Больше мне нечего добавить. Разбирайтесь сами.

Но я отвлекся; на поезде мы сегодня вряд ли уедем: железная дорога встала на много часов (взять напрокат машину в любом случае не получится – я не подумал захватить права), а остановиться негде. Жесть! Может, получится сесть на следующий поезд и доехать в купе по длинному окружному пути до Барры или еще куда. Может, имеет смысл узнать стоимость такси до Файфа. Может, Энн позвонит своей подруге Лорне, которая работает в «Айла Эйр», и спросит, нет ли у той на примете опытного пилота вертолета…

Поезд добирается до вокзала. Его прибытие встречают довольно громкими (причем искренними) аплодисментами, что, как вы понимаете, происходит нечасто. Еще одна поездка по жаре, хотя солнце уже клонится к закату. Домой приезжаем только к полуночи, измученные и потные.

На машине от нашего дома до Обана чуть больше двух часов. Поездом – без малого шесть. А если опоздаешь на поезд или купишь билет на один, а уедешь на следующем – одиннадцать часов отдай и не греши.

Я уверен, что оставленный в гараже М5 покачал бы – будь такое возможно – подвеской и закатил бы фары.