Чистый продукт. В поисках идеального виски Бэнкс Иэн
– Для чего? Для разбавления виски?
– Да нет же, – говорит Дейв. – Здесь не хватает лохов.
– Не хватает лохов?
– Ну да. Холмы, речки – это все хорошо, но побережье слишком ровное и лохов почти нет.
– Ты о каких? О морских заливах или о внутренних озерах?
– И о тех, и о других.
– А ведь он прав, – говорит Джим. – На этой лесистой косе явно не хватает водных просторов.
– Да и горы не помешали бы, – продолжает Дейв, увлекаясь затронутой темой. – Настоящие, скалистые.
Кошусь на Джима:
– Господи, на него не угодишь.
– У Маккартни чрезвычайно жесткие географические требования.
– А больше тебе ничего не требуется? – спрашиваю я. – Архипелаги, перешейки? Вулканы?
– Не. Мне бы только лохи да горы.
– Положись на нас, Дейв, – говорит Джим.
– Это правильно. Посмотрим, что можно для тебя сделать.
Маккартни доволен.
– Ладно уж. На досуге займитесь.
Теплым вечером собираемся вернуться в «Браконьерский бар», чтобы еще раз погонять шары, выпить и закусить. Но сперва – в коттедж, к нашим быстро растущим запасам великолепного виски. В результате я впадаю в приятно сумеречное, чуть смешливое состояние. Иду к старой телефонной будке, чтобы позвонить домой, но там не отвечают. Не вешаю трубку: меня завораживает негромкое «пи-пи» (пауза), «пи-пи» – такой рингтон сейчас можно услышать только в таксофоне. Через некоторое время мне слышится «и-ди» (пауза), «и-ди», и я смеюсь оттого, что меня послали. Это уже перебор. Повесил трубку, отдышался, вытер слезы – можно возобновить партию в бильярд. Которую я благополучно сливаю, потому что уверен, единственная причина – в том, что меня потрясывает от смеха: после стаканчика виски со мной всегда так.
В баре развлекаемся, как можем. Наша естественная среда обитания – по эту сторону барной стойки. Теперь, много лет спустя, наш опыт с баром «Клхан» в Дорни кажется уродливым отклонением. Рулил этим заведением Джим, потом Дейв, которому помогала его подруга Дженни, при любой возможности наезжавшая из Абердина, и даже мы с Энн подписались неделю постоять за стойкой, чтобы Дейв и Дженни могли перевести дух. Бывало, дела шли в гору, но в целом наша затея окончилась полным крахом. В общей сложности мы вложили в дело более четверти миллиона фунтов, а продали за пятьдесят штук. Даже самый творческий бухгалтер не предотвратил бы этой финансовой катастрофы. Ну, ничего, по крайней мере мы не умерли и даже не расплевались.
Возвращаемся в коттедж, чтобы еще разок попробовать силы в забойной игре на девяти досках, выпиваем еще вина и виски, глупеем и садимся играть в скрэббл.
В какой-то момент Джим опять выдает загадочное слово: «Умисись». «Шашоля» нового времени.
– Умисись.
– Умисись?
– Как он сказал? «Умисись?»
– Да. Прямо-таки сказал. «Умисись». Верно? Ты ведь так сказал?
– Чего?
– «Умисись».
– Ну да, я.
– И?
– Что «и»?
– Как это понимать?
– Что понимать?
– Что это означает?
– А я знаю?
– Должен знать – ты же сам это сказал.
– Забыл.
– Напрягись, вспомни.
– Что вспомнить?
– Остряк.
Трагизм ситуации в том, что вскоре после полуночи мы с Дейвом понимаем, что хотел сказать Джим (хотя звучало это именно как «умисись»), восклицаем «Ага!» и радуемся своей догадливости. Вот, оказывается, что значило «умисись», ну конечно!
…Но к утру мы забываем это безвозвратно.
Лобовое столкновение: сотрясение воздуха
(Вот что я нашел в своем лэптопе. Не сомневаюсь, что это говорил я сам, но кому и о ком, с уверенностью не определить. Ладно, пусть бормочет само за себя.)
– Гений Робин – гений.
– Что-что?
– Гений Робин – гений.
– Гений Робин – гений?
– Да! Робин Гений – гений! А что? Какие проблемы?
– Робин Гений – гений?
– Ну да!
– Кто? Робин Уильямс?
– Напрасно ты так уверен. Может, он говорит про Робби Уильямса.
– Не смеши. Ты еще почище его.
– А что смешного?
– Ты про Робина Уильямса, да? Что он гений?
– А я что говорю? Робин Гений – гений.
– Опять он за свое.
– Опять ты за свое.
– Робин Уильямс – гений?
– Нет!
– Да!
– Что?
– А?
– Что значит «нет»?
– Что значит «да»?
– Это значит, я такого не говорил. То есть нет, он такого не говорил. Он так подумал, но вслух сказал не то. Первые два раза. Вот о чем я тебе толкую. А ты о чем?
– А я о том, что да, под конец он сказал правильно.
– Чего вы тут несете?
– Дурак, что ли? ( Презрительно.) Робин-Бобин.
– Который Робин?
– Ох, не начинай.
– О чем это он?
– Да о том же, что и мы. ( Постукивание по пустой бутылке.)
– Так я и знал.
– Не заводитесь. Сейчас открою новую и всем налью.
– Это мы заводимся?
– Т-с-с! Дайте ему сосредоточиться.
…Но в Голливуде он скурвился.
Хотел бы сообщить, что почти каждый вечер наши разговоры сводились к войне в Ираке (акт второй), о ее истоках, развитии, возможных результатах и косвенных следствиях, но в этот раз сообшать особо нечего. Война, как нам внушают, практически выиграна, нужно только подчистить кое-какую грязь, пока продолжаются поиски этого надежно спрятанного дьявольского оружия массового уничтожения.
Мы все трое так хорошо друг друга знаем, что ни один из нас, наверное, не сможет удивить других какой-нибудь фразой вроде: «Нет-нет, я обеими руками голосовал за эту войну». Обмениваемся краткими, жесткими суждениями, подтверждающими наше отношение к этому попирающему закон, бряцающему оружием негодяю, который в конечном счете командует нашими вооруженными силами; на Тони Блэра у нас даже не остается времени. Переключаемся на игру Дейва, где захваты и победы бескровны и, как в большинстве игр, нет гражданского населения.
Маккартни: в защиту безумия
Нам потребовался не один год, чтобы убедить Дейва, что он чокнутый. Для него даже проехать под грузовиком – в порядке вещей. Он до сих пор пытается нам втолковать, что проехать под сорокатонным грузовиком на компактном спортивном «Фиате» XI/9, чтобы не заморачиваться с обгоном – совершенно разумное действие. Я бы мог на этом заткнуться, но Маккартни сам не дает.
«Фиат» XI/9, прозванный в свое время «бэби феррари», был прекрасно сбалансированным, хотя и крайне маломощным автомобильчиком типа «Тарга» – хоть грузи его в багажник. Как-то ночью Дейв по глупости дал мне сесть за руль на неосвещенной Флит-стрит, где до сих пор печатают газеты; я получил полный кайф, когда гнал по узким улочкам, уворачиваясь от гигантских грузовиков, перевозивших печатную продукцию.
В начале восьмидесятых, ясным солнечным днем, Дейв ехал на этой машине за большим сочлененным грузовиком. Пошел на обгон и, оказавшись примерно у середины, заметил плотный поток встречного движения. Поскольку Дейв ехал с опущенной крышей и поверх лобового стекла видел днище прицепа, он прикинул, что зазор составит несколько дюймов, и направил миниатюрный, короткий XI/9 между тягачом и двойным комплектом осей. В то время длинномерный грузовой транспорт еще не оснащали предохранительными боковыми оградениями, служащими как раз для того, чтобы легковушки не заезжали под брюхо и не обезглавливали водителей и пассажиров, так что Дейв просто наполовину заехал под фуру (находясь с солнечной стороны), переждал, когда освободится встречная полоса, вынырнул и завершил обгон.
Найдется ли среди читателей этих строк хоть один, кто не поймет, каким безумием был этот поступок? Я-то, конечно, понимаю. Сто раз твердил об этом Дейву, но он, зядлый спорщик, всякий раз доказывает, что это был абсолютно безопасный и даже разумный маневр. Этот перец умеет находить убедительные доводы и пару раз вынуждал меня согласиться, но все же не до конца.
– Маккартни, я и сам изрядный придурок, но до такого не дохожу!
– Да потому, что ты – зашоренный. В тот момент это было рациональным решением.
– О чем ты говоришь?
– Я же убедился, что по высоте мы проходим с запасом, поскольку крыша была опущена. Если бы на пассажирском сиденье кто-нибудь был, я бы, может, и воздержался, чтобы не огорчать человека. Но рядом никого не было. И я это сделал.
– А вдруг бы тебя заметил водитель грузовика?
– Думаю, он заметил.
– Быть не может! Он бы, как любой вменяемый мужик, инстинктивно ударил бы по тормозам, потому что ему под брюхо шмыгнул какой-то идиот! Тебя бы просто раздавило задними осями! Всмятку!
– Но ведь не раздавило, правда?
– Но могло.
– Но не раздавило. Не понимаю, зачем так переживать.
– Я не переживаю! Я просто считаю, что ты сумасшедший, но ты не соглашаешься.
– Сумасшествие тут ни при чем; это был нормальный обгон, только в середине пришлось слегка вильнуть. Ты бы поступил точно так же.
– В том-то и дело, что нет!
– Откуда ты знаешь?
– Да потому, что это был полный кретинизм!
– Почему?
– Дейв, ты проехал под фурой.
– Ну, если ты так это называешь…
И так до бесконечности.
В собственном безумии Дейв мог признаться, лишь когда они с Джимом и тогдашней подругой Дейва Дженни купили этот проклятый паб в Хайленде, не имея ни малейшего опыта в управлении питейным заведением и вообще какой бы то ни было торговой точкой. Им почему-то показалось, что это богатая идея. Помню, как сидел вместе с Джимом у Дейва дома, в Аксбридже, и пытался доказать, что эти двое – вернее, трое – просто рехнулись, но меня никто не слушал.
А Дорни. Трудно не полюбить деревушку, притаившуюся посреди великолепного горного пейзажа, поблизости от одного из самых живописных замков мира, но в случае с Дорни стоило было бы сделать над собой усилие. Среди местных жителей встречались славные, приветливые люди, но, поработав за стойкой в «Клахана», мы быстро убедились, что основное население деревни составляют запорошенные перхотью лицемерные, нетерпимые женоненавистники крайне правых взглядов.
Кладет такой баклан на стойку свой номер «Сан» и начинает подробно рассказывать, как бы он поступил с этими хиппи, которые курят дурь и говорят так, что не поймешь, потом заказывает порцию виски, хотя в этот день явно выпил их уже восемь или девять, и требует мелочь для табачного автомата. После чего уезжает. А иногда за ним приезжает на машине жена или дочка и тянет его домой пить чай.
Даже благородные дела у этих ребят превращались в агрессивные выпады. Я называл эти выпады алкоагрессией. Алкоагрессия включалась обычно в тех случаях, когда эти, с позволения сказать, посетители слышали, что ты не пьешь, или пьешь очень мало, или что ты за рулем, но стоило тебе отвернуться, как на стойке появлялась целая шеренга непрошеных стаканов виски. Если ты повторял, даже с извиняющейся улыбкой, что говоришь совершенно серьезно, а потому пить не будешь, на тебя сыпались мрачные оскорбления в нетрадиционной ориентации (злобные, без тени иронии). Глаза бы мои их не видели.
Порой доходило до рукоприкладства. К людям, которые устраивают драки в пабах, я отношусь примерно так же, как и к государствам, которые развязывают войны.
Впрочем, если я говорю, что Дейв, Джим и Дженни были психами, то же самое нужно сказать и обо мне, потому что через некоторое время я тоже вложился в этот паб.
Как-то вечером в Аксбридже мы с Дейвом разговорились о том, почему я, уже зарабатывая кое-какие деньги книгами, так и не купил себе «Феррари».
– Да просто потому, что мне от радости снесет башку, и где-нибудь на горной дороге я обязательно разобьюсь.
Дейв поразмыслил. Медленно покивал.
– Это была бы огромная, огромная потеря, – торжественно провозгласил он (а я, как последний идиот, начал скромно отнекиваться) и после паузы добавил: – … Такого классного автомобиля.
А также и Браун: как распознать истинных друзей
Лето 1981 года. Мы с Джимом пешком возвращаемся по Аделейд-роуд в квартиру Маккартни после сборного концерта рок-групп в «Дингуолле», на Кэмден-Лок.
Аделейд-роуд на одном длинном участке, с южной стороны, ограждена кирпичной стеной метра три в высоту, за которой идет насыпь, спускающаяся к железнодорожной ветке, которая отходит от вокзала «Юстон». Я, в то время еще фанат пьяного паркура, залезаю на эту стену по шесту возле автобусной остановки, чтобы дальше идти по верху. Джим, держась со мной вровень, идет по тротуару и кричит:
– Бэнкси?
– Что?
– Ты мне доверяешь?
– Конечно, доверяю.
– Точно?
– Абсолютно.
– Хорошо. Тогда прыгай, а я тебя поймаю, не сомневайся.
– Ты спятил. Мы оба шеи себе сломаем.
– Не сломаем. Давай!
– Обалдел, что ли?
– Ничего с тобой не случится. Верь мне.
– Джеймс, мы оба надрались. Это плохая идея.
– Плевать. Прыгай.
Я поразмыслил.
– Как всегда, твоя логика выше моего понимания, дружище. Но я это сделаю.
Я остановился и приготовился сигануть в объятия Джима.
Он отступил на проезжую часть.
– Не, погоди.
– Чего тянуть-то?
– Прыгать надо задом.
– Что?
– Не дрейфь, я тебя поймаю. Передом каждый дурак может.
– О! – До меня дошло, чего он хочет. – Это ты верно подметил. – Я еще подумал. – А можно я прыгну нормально, только с закрытыми глазами?
– Не тупи, ты подглядывать будешь. Это же естественно. Гораздо проще повернуться спиной и прыгнуть вниз.
– А в самом деле, черт побери. – Я повернулся спиной и через плечо прокричал: – Готов?
– Нет еще. Стой. Автобус идет.
Я помахал сидевшим наверху пассажирам и вновь обернулся.
– Готов?
– Готов!
Я бросился спиной вниз.
Джим подхватил меня – вернее, смягчил мое падение, – и мы с ним растянулась на мостовой.
– У тебя все цело? – прохрипел Джим.
Перекатившись набок, я встал.
– Вроде да. А у тебя?
Я протянул руку, чтобы помочь ему подняться.
– У меня все прекрасно. – Корчась от боли, он похромал к тротуару, а потом ухмыльнулся и торжествующе сказал: – Ну, говорил же?
– Ты с головой не дружишь, приятель..
Мы пошли дальше и остановились только один раз, у жилой башни на Аделейд-роуд, чтобы попробовать залезть на крышу и насладиться видом ночного Лондона. Я подтянулся, заглянул в отверстие шахты лифта, но дальше дело не пошло: дверь оказалась запертой.
(Для верности я показал этот отрывок Джиму, и он сказал, что самое смешное приключилось в начале нашего пути, когда мы еще шли по тротуару. Видимо, он узрел что-то интересное на другой стороне улицы или просто зазевался, потому что не увидел, как я влез по столбу на стену. Думая, что я иду рядом, он продолжал со мной беседовать и вдруг заметил мое отсутствие. Я как сквозь землю провалился. Джим опешил, стал озираться и наконец позвал «Бэнкси?», и я – со свойственным мне остроумием – ответил ему сверху: «Приветик». Только тогда он понял, где я. Джим утверждает, что стена была всего метра два с половиной, но – ха! – он-то стоял внизу.)
– Бэнкси, а что это за штука такая, Palm? Это что, наладонник?
– Ага, наладонник, электронный гаджет, Palm Tungsten. Купил, когда собирался в поездку по Транссибирской магистрали. А потом мы порвали паспорта, нужно было его сдать и получить назад деньги, но я как-то к нему прикипел. Особенно к махонькой раскладной клавиатурке – это чудо что такое. То есть я, конечно, им не пользовался, но… Короче, в папке под названием Palm – софт для совмещения ноутбука с наладонником.
– Ну, ладно. Значит, не порнуха.
– А?
– Не порнуха, говорю.
– Естественно, не порнуха, порнуха мне на фиг не нужна.
– Что, честно?
– Честно.
– Без балды?
– Без балды.
– Ну ладно. А я-то думаю: какой еще наладонник…
– Что-о-о?
– Так, ничего.
В пятницу приходится уезжать. Первоначально мы планировали провести здесь всю неделю, но Джиму на выходные нужно домой, поэтому снимаемся с места и в этот адский зной едем к югу.
А перед отъездом нам удается посмотреть волков, и это, безусловно, самое классное событие дня. Обитают они в Горношотланском природном парке, между Авимором и Кингъюсси, уживаясь с огромными, черными хайлендскими коровами, европейскими бизонами, лошадьми Пржевальского, а также со всеми мыслимыми видами животных, которые когда-либо ассоциировались с Шотландией. Чтобы волки не покушались на остальных, им отведена большая огороженная территория, и они внушительными серыми призраками скользят по зеленому склону. Осматриваем и лесной вольер размером поменьше, где живут многочисленные птицы, хорьки, дикие кошки, куницы; кое-кто – в клетках, соединенных сложной системой воздушных переходов из дерева и проволочной сетки, слегка напоминающих железнодорожный состав. Почти все животные ведут себя спокойно, в такой знойный день их явно клонит в сон.
Беркуту здесь счастья нет, для него отгородили кусок скалистой горы, но он бросается на джутовую сетку, как будто хочет вырваться, да и вольер у него недостоточно просторный – горный склон мог быть и побольше. Я бы охотнее посмотрел качественный документальный фильм о таких птицах, чем то, как эта большая птица мучается в своем карцере. Да что говорить: я бы охотнее посмотрел даже на некачественный, зернистый, черно-белый фотоснимок. Это единственная ложка дегтя в таком парке, где, похоже, делается все возможное, чтобы животным было комфортно. Да, кстати, кафе здесь тоже так себе, но мы выбираем какие-то более или менее сносные закуски и продолжаем путь домой по совершенно летней жаре.
Даже наш «Ягуар» будто осоловел от жары: работает вхолостую при 1500 оборотах, а при отключении зажигания продолжает пыхтеть, кашлять и дергаться, пока наконец, плюясь, не остановится. Я думаю, не покопаться ли мне в его карбюраторах, подрегулировать, скажем, жиклеры, чтобы работали поживее, но боюсь напортачить, поэтому просто снова рву с места – завтра отгоню в автосервис.
Съезжаем с автострады А9 почти в самом конце ее самого длинного четырехполосного участка, выбрав испытанный маршрут по множеству ОКД – среди холмов, в сторону Тринафора (Trinafour), Таммелского моста (Tummel Bridge), Шихллиона (Schiehallion) и Эппин-оф-Далла (the Appin of Dull). Лет тридцать собирался сфотографироваться рядом с этим указателем у слова Dull [49]– наконец-то сподобился. Едем мимо замка Мензис (Castle Menzies) и через Уим (Weem) в сторону Аберфелди. Неподалеку от замка стоит «Усадьба Мензис» (the House of Menzies) – расположенный в бережно сохраняемых фермерских постройках комплекс, включающий галерею, кофейню и эксклюзивный винный магазин. В свое время я потратил здесь кучу денег, увозя всякий раз по ящику интересных вин из Нового Света, а иногда и бутылку редкого скотча. На этот раз чудом избегаю соблазнов.
К Аберфелди подъезжаешь по старому горбатому мосту с односторонним движением по светофору. Еще один из мостов генерала Уэйда. На этого чудака Уэйда была возложена задача строительства дорог на большой территории Шотландского нагорья после восстания горцев 1725 года, чтобы в будущем было легче подавлять любые смуты. На самом же деле получилось так, что коварные горцы в 1745 году спустились по новым дорогам гораздо быстрее, чем когда-либо раньше, и застали недругов врасплох. С вершины Уэйда виден элегантный пешеходный мостик, сделанный из пластмассы. Припоминаю, как в давнишней серии «Завтрашнего мира» [50] его превозносили чуть ли не как образчик мостостроения будущего, хотя такой прогноз, видимо, оказался чересчур оптимистичным. Аберфелди – опрятный городок, там есть где вкусно пообедать, имеется несколько магазинов для «охотника-рыболова-спортсмена-скалолаза» (у которых, как говорит Лэс, фонарь над входом горит исключительно для меня), неплохая мясная лавка и хороший магазинчик одежды с интригующим отделом на втором этаже, где продаются кружева и антиквариат, хотя часы их работы определяются, похоже, от балды.Дорога на выезде из города становится извилистой и круто идет на подъем по направлению к холмистой местности, где по прямой ведет через вересковую пустошь к Амулри (Amulree) и Сма Глену (Sma’ Glen) и наконец у Гилмертона (Gilmerton) выводит нас в мир нормальных дорог. В семидесятые, когда я работал на нефтяной вышке близ Нигга и на выходные возвращался в Гурок, трасса A9 еще проходила по многим городам, которые сейчас минует, – этот путь напрямик действительно экономил время. Сейчас A9, при всех ее недостатках, стала намного более скоростной трассой, а наш маршрут просто интереснее, но не быстрее. Направляясь в Файф, я обычно еду на Глениглз (Gleneagles) из Матхилла (Muthill) – никогда не проверял, но готов поспорить, что местные вопреки очевидному произносят это название «Мутхилл» или как-то так; но сегодня мы едем по той Крошечной безумной дороге, которая прежде вела напрямик в Брако (Braco). Затем по пересеченной местности объезжаем холмы Финтри, сворачиваем на Далмуир, чтобы высадить Джима, и двигаемся дальше по мосту Эрскин в Гринок, чтобы высадить Дейва.
– Ну как, – спрашиваю Дейва, когда тот вытаскивает из багажника сумку, – я не очень раздражался?
– Бывало и хуже. Например, в Глазго, когда ты чуть не вырвал пульт управления из автоматического светофора.
– Значит, – жизнерадостно заключаю я, – раздражался, но не так сильно.
– Разумеется, не так сильно.
Сочтя за лучшее не продолжать, сердечно прощаюсь с мистером Маккартни, влезаю в загнанный «Ягуар» и мчусь домой, в солнечный Файф.
10. Добро пожаловать в страну непуганых волынщиков
Эпоха «Порше». Собственно, эпоха «Порше 911». У нас голубой «Порше 964» модели «Каррера 4», кабриолет, с номерным знаком, начинающимся на букву К, так что ему сейчас около десяти лет. Цифра 4 показывает, что у него все четыре колеса ведущие. Это не значит, что он внедорожник, просто от этого у маленького паршивца лучше сцепляемость колес при мокрой дороге; таким образом конструкторы пытаются приструнить виляние хвостом, дурная слава о котором преследует «Порше 911» с шестидесятых годов, потому что мотор у него не там, где следует: висит на корме у задних колес.
С откинутым верхом в «Порше 911» ехать неудобно, все скрипит, тарахтит, тебя подбрасывает, как на ухабах. На самом деле в нем довольно шумно и с опущенным верхом, но тогда в нем еще и темно, и тесно до клаустрофобии, но верх мы почти никогда не поднимаем, разве что выехали в солнечную погоду, а потом хлынул дождь. Однако вопреки ожиданиям этот автомобиль оказывает на водителя успокоительное действие и лояльно относится к ограничениям скорости: хотя чуть ли не визжит от счастья на скоростях трехзначных чисел с убранным верхом, он и при гораздо более низких скоростях вполне доволен жизнью.
Машины, довольные жизнью: в защиту антропоморфизма
Все дело тут, очевидно, в нашем восприятии, в нашем комфорте: когда мы говорим, что машина на определенной скорости довольна жизнью, мы просто хотим сказать, что сами довольны теми ощущениями, которые испытываем, управляя автомобилем при этой скорости и учитывая предыдущий опыт вождения. Исходя из того, как автомобиль проявляет (в самом широком смысле) свой норов, мы и относимся к нему как к живому существ, хотя прекрасно знаем, что это не так. Уверенность, с которой мы приписываем эмоциональные состояния автомобилям и другим транспортным средствам, зиждется просто на нашем знании тех параметров, при которых автомобиль, в силу конструктивных решений, так себя ведет.
Здесь необходима некая степень механической сопричастности: даже не самый лучший водитель испытывает своего рода дискомфорт, слыша, что мотор работает на слишком больших оборотах; аналогичным образом, когда автомобилист чувствует, что движок «мурлычет» и машина «довольна жизнью», его ощущения свидетельствуют о том, что автомобиль работает именно так, как предусмотрено конструкторами для данных условий.
Поэтому, когда мчишься в открытом «Порше 911» так, что ветер гудит в ушах и треплет волосы сильнее допустимого, особенно если испытываешь это долгое время, – именно ощущение, что тебя третирует воздушная струя, заставляет жать на газ, соперничая с силами природы.
Таким автомобилем и нужно управлять в соперничестве с силами природы, бесполезно соревноваться разве что с ливнем (хотя благодаря воздействию той же воздушной струи можно ехать с откинутым верхом и при этом оставаться сухим. Пока не остановишься у светофора. Тут-то уж вымокнешь до нитки). Тем не менее одна из самых больших загадок в жизни автомобилиста – почему такое огромное количество людей в солнечные дни не откидывает мягкий верх своей машины?
Да, и не только в знойные дни. Самое большое удовольствие откидной верх дает в прекрасный безоблачный, свежий и солнечный зимний день. Потребуется уличная одежда, шапка и, может быть, перчатки, возможно, потребуется даже включить отопление, но сама радость от того, что ты на природе, над головой у тебя синее небо и тебе никуда, ни к кому не надо спешить, несомненно, стоит того, чтобы ее испытать, пусть даже со стороны ты порой выглядишь чудаковато.
Еще более тонкая штука: при езде в «Порше 911» начинаешь ценить многое из того, на что прежде не обращал внимания: проезд вдоль стен, под мостами и по тоннелям. Все эти твердые поверхности отражают шум двигателя (он, как вы помните, у вас за спиной, так что машина оставляет шум сзади, а не прорывается сквозь него, в отличие от машин с передним расположением мотора), а шум от него – это нечто: басовый металлический стук, напоминающий секстет из почти не приглушенных пневматических дрелей.
В следующей поездке заручусь помощью представителя островной расы… Кен Маклауд как раз таков: уроженец острова Льюис (Lewis), входящего в архипелаг Внешних Гебридских островов, известных также под собирательным именем Лонг-Айленд – «Длинный остров». Особенность этого без сомнения романтичного архипелага состоит в том, что местное население вынуждено круглый год вести борьбу за выживание и идти на компромиссы с природой. Предки Кена – родом с острова Скай (Skye) и из «материковой» деревушки Лохкэррон (Lochcarron). Сам Кен Маклауд рос в многодетной семье на острове Льюис, но в шестидесятые его отца, проповедника Свободной пресвитерианской церкви, перевели в Гринок. Для Кена это переселение оказалось куда более тяжелым, чем для меня (примерно в то же время) – переезд из Файфа в Гурок. Мы всего лишь перебрались примерно за семьдесят миль – от одного побережья к другому, через центральный промышленный район Шотландии. А для семьи Маклаудов, особенно для детей, расставание с Льюисом, с его первозданным, чистым атлантическим побережьем, и знакомство с Гриноком, загазованным и шумным, с многоквартирными домами и портовыми кранами, было равносильно переезду в другую страну, если не на другую планету.
Познакомились мы в гринокской средней школе. Кен был соредактором школьного журнала и прослышал, что я пишу рассказы (подозреваю, что меня заложил Лэс). По моей версии, у меня образовался свободный урок, и я валялся на травянистом склоне близ школьного стадиона, наблюдая, как старшеклассницы играют в теннис. Тут передо мной откуда ни возьмись появился Маклауд, в больших шипованных ботинках и толстых твидовых брюках, подпоясанных кожаным ремнем, будто позаимствованным у водолаза. Я сдвинул солнцезащитные очки на лоб, вздернул брови и спросил:
– М-м-м?
– Ты, говорят, рассказы пишешь, – сказал он нараспев.
– Ну как бы да, – холодно процедил я (а сам подумал: «Интересно, во что еще втравил меня этот негодяй Макфарлан?»).
– А для школьного альманаха можешь написать?
– Не вопрос, – ответил я, опустил очки и перекатился набок, чтобы смотреть мимо него или хотя бы делать вид, что наблюдение за старшеклассницами требует моего полного внимания.
Рассказ я написал, но поскольку в нем были малость ругательные слова, соредактор Кена, а по совместительству учитель, заартачился, и мой опус отвергли. Но я в ту пору мог написать сколько угодно таких юморесок, так что отказ не стал для меня серьезным ударом.
(Кен рассказывает совершенно другую версию нашего знакомства, одним из ее достоинств является правдивость. При этом я в ней выгляжу довольно неприглядно, а потому не стану обременять вас подробностями.)
Потом мы с Кеном подружились на почве любви к научной фантастике и сочинительству. Центральное место в нашем общении занимал обмен всякими историями и идеями для романов, помимо этого я каждую пятницу первым делом пересказывал Кену сюжет вчерашнего выпуска «Монти Пайтон», потому что у них дома не было телевизора. Маленькая община кальвинистов, проповедником в которой был отец Кена, придерживалась таких строгих правил, что хоть плачь. Когда-то я без злого умысла дал карикатурное изображение взглядов этой секты на театр, кино и телевидение как на воплощение зла, но в реальности дело обстоит не столь примитивно.
Читать бесплатно другие книги:
