Триумфальная арка Ремарк Эрих Мария
– Ну и правильно. – Равич мельком улыбнулся. – Вечер большого стиля, больших бокалов и огромной матушки России.
– Ты со мной?
– Нет. Не сегодня. Устал. Последние ночи почти не спал. А если и спал, то не слишком спокойно. Просто выйдем на часок, посидим где-нибудь. А то я совсем отвык.
– Опять «Вувре»? – недоумевал Морозов. Они сидели на улице перед кафе «Колизей». – Что это вдруг, старина? Дело к вечеру. Самое время для водки.
– Вообще-то да. И тем не менее «Вувре». На сегодня мне этого достаточно.
– Да что с тобой? Может, хотя бы коньяку?
Равич помотал головой.
– Когда приезжаешь куда-то, братец, в первый же вечер просто положено напиться в стельку. Натрезво глядеть в лицо мрачным теням прошлого – это же совершенно бессмысленный героизм.
– А я и не гляжу, Борис. Я просто втихомолку радуюсь жизни.
Видно было, что Морозов ему не верит. Равич не стал его переубеждать. Он сидел за крайним столиком, что ближе всего к улице, попивал винцо и наблюдал ежевечерний поток фланирующих прохожих. Покуда он был вдалеке от Парижа, все представлялось ему донельзя отчетливым и ясным. Но теперь туманная пестрота и мгновенная сменяемость впечатлений приятно кружили ему голову – он словно стремительно спустился с гор в долину, и все шумы доходили до него как сквозь вату.
– До гостиницы куда-нибудь заходил?
– Нет.
– Вебер пару раз о тебе справлялся.
– Я ему позвоню.
– Не нравишься ты мне. Расскажи, в чем дело?
– Да в общем-то ни в чем. В Женеве границу охраняют теперь очень строго. Попробовал сперва там, потом в Базеле. Тоже тяжело. В конце концов все-таки перебрался. Но простыл. Провел целую ночь в чистом поле под дождем и снегом. Что тут поделаешь? В итоге воспаление легких. В Бельфоре знакомый врач определил меня в больницу. Как-то исхитрился оформить и прием, и выписку. Потом еще десять дней у себя дома держал. Надо еще деньги ему отослать.
– Но сейчас-то ты хоть в порядке?
– Более или менее.
– Водку не пьешь из-за этого?
Равич улыбнулся:
– Слушай, чего бродить вокруг да около? Я устал немного, надо сперва попривыкнуть. Вот и вся правда. Даже странно, сколько всяких мыслей успеваешь передумать, пока ты в пути. И до чего их мало по приезде.
Морозов только отмахнулся.
– Равич, – сказал он отеческим тоном. – Ты говоришь не с кем-нибудь, а с папашей Борисом, знатоком человеческих сердец. Брось свои околичности и спроси прямо, чтобы нам больше к этому не возвращаться.
– Хорошо. Где Жоан?
– Не знаю. Вот уже несколько недель о ней ни слуху ни духу. Даже мельком нигде не видел.
– Ну а до того?
– До того она несколько раз о тебе спрашивала. Потом перестала.
– В «Шехерезаде», значит, она больше не работает?
– Нет. Месяц с небольшим как ушла. Потом еще раза два-три заглянула. И все.
– Ее что, нет в Париже?
– Похоже, что нет. По крайней мере ее нигде не видно. Иначе в «Шехерезаде» хоть разок-другой появилась бы.
– Ты хоть знаешь, чем она занимается?
– Что-то с кино. Вроде как съемки. Так по крайней мере она гардеробщице нашей сказала. Сам знаешь, как это делается. Благовидный предлог.
– Предлог?
– Конечно, предлог, – с горечью заметил Морозов. – А что еще, Равич? Или ты чего-то иного ожидал?
– Ожидал.
Морозов промолчал.
– Но ожидать – это одно, а знать – совсем другое, – проговорил Равич.
– Только для таких неискоренимых романтиков, как ты. Выпей-ка лучше чего-нибудь стоящего, чем этот лимонад посасывать. Возьми нормального, доброго кальвадоса…
– Ну, так уж прямо сразу кальвадос. Лучше коньяку, если тебе так спокойнее. Хотя, по мне, так пусть даже и кальвадос…
– Ну наконец-то! – крякнул Морозов.
Окна. Сизые очертания крыш. Старая облезлая софа. Кровать. Равич знал: чему быть – того не минуешь, надо выдержать и это. Сидел на софе и курил. Морозов притащил ему его пожитки и сказал, где, в случае чего, его можно застать.
Старый костюм он уже выбросил. Принял ванну, горячую, с целым сугробом мыльной пены. Смыл и соскреб с себя эти проклятые три месяца. Переоделся во все чистое, сменил костюм, побрился; он бы с удовольствием еще и в турецкую баню сходил, да поздно уже. Проделывая все это, он вполне прилично себя чувствовал. Он был бы не прочь и еще чем-нибудь заняться, потому что сейчас, когда он от нечего делать присел у окна, на него изо всех углов полезла пустота.
Он плеснул себе кальвадоса. В чемодане среди вещей нашлась бутылка, почти пустая уже. Он вспомнил ночь, когда они с Жоан этот кальвадос последний раз пили, но почти ничего при этом не почувствовал. Слишком давно это было. Припомнил только, что это тот самый старый, очень хороший кальвадос.
Луна медленно поднималась над крышами. Захламленный двор внизу превращался под ее лучами в настоящий дворец из серебра и теней. Чуть-чуть фантазии – и любую грязь можно обратить в чистое серебро. В окно дохнуло ароматом цветов. Запах цветущей гвоздики, особенно пряный ночью. Равич высунулся из окна и посмотрел вниз. Этажом ниже прямо под ним на подоконнике стоял деревянный цветочный ящик. Это цветы эмигранта Визенхофа, если он все еще там живет. Помнится, как-то раз, на прошлое Рождество, Равич делал ему промывание желудка.
Бутылка опустела. Он шваркнул ее на кровать. Теперь она валялась там, как черный эмбрион. Он встал. Какой смысл пялиться на пустую кровать? Если у тебя нет женщины, значит, надо привести. В Париже это совсем несложно.
По узеньким улочкам он направился к площади Звезды. С Елисейских полей на него дохнуло теплом и соблазнами ночной жизни. Он повернул и сначала быстро, а потом все медленнее пошел назад, покуда не добрел до гостиницы «Милан».
– Как жизнь? – спросил он у портье.
– А-а, сударь. – Портье почтительно встал. – Давненько вас не было.
– Да, пожалуй. Меня и в Париже не было.
Портье поглядывал на него своими живыми, любопытными глазками.
– Мадам у нас больше не проживает.
– Я знаю. И давно?
Портье знал свое дело. И без всяких расспросов прекрасно понимал, что от него хотят узнать.
– Да уж месяц как, – сообщил он. – Месяц назад съехала.
Равич выудил из пачки сигарету.
– Мадам не в Париже? – вежливо поинтересовался портье.
– Она в Каннах.
– О, Канны! – Портье мечтательно провел ладонью по лицу. – Хотите верьте, сударь, хотите нет, но еще восемнадцать лет назад я работал портье в Ницце, в отеле «Рюль».
– Охотно верю.
– Какие были времена! Какие чаевые! После войны – такой расцвет! А сегодня…
Опытный и желанный постоялец, Равич понимал гостиничную обслугу с полуслова. Он достал из кармана пяти-франковую бумажку и невзначай положил на стойку.
– Большое спасибо, сударь! Желаю приятно провести время! Вы, кстати, стали моложе выглядеть!
– И чувствую себя соответственно. Всего доброго!
Равич стоял на улице. Чего ради он поперся в эту гостиницу? Теперь недостает только еще и в «Шехерезаду» заявиться и напиться там до чертиков.
Он взглянул на небо, испещренное россыпью звезд. Радоваться надо, что все так обернулось. Без лишних слов и ненужных разговоров. Он все знал, и Жоан знала. По крайней мере под конец. Она выбрала единственный верный выход. Никаких объяснений. Объяснения – это уже второй сорт. Для чувств никаких объяснений не требуется. Только действия, только поступки. Слава Богу, у Жоан ничего подобного и в мыслях не было. Она действует. Раз – и готово. И все дела. И никаких тебе туды-сюды. И он тоже только действует. Чего тогда, спрашивается, он тут торчит? Должно быть, всему виной воздух. Этот упоительный коктейль из майской теплыни и парижского вечера. Да и ночи, конечно. Ночью всегда все иначе, нежели днем.
Он снова зашел в гостиницу.
– Вы позволите позвонить?
– Конечно же, сударь. Правда, кабинок у нас нет. Вот аппарат.
– Этого вполне достаточно.
Равич взглянул на часы. Возможно, Вебер еще в клинике. Последний приемный час.
– Доктор Вебер у себя? – спросил он у медсестры. Голос, кстати, был незнакомый. Должно быть, новенькая.
– Доктор Вебер не может подойти к телефону.
– Его что, нет?
– Он здесь. Но он занят.
– Послушайте, девушка, – сказал Равич. – Пойдите и передайте ему, что Равич звонит. Сейчас же. Это важно. Я жду.
– Хорошо, – неуверенно промямлила девушка. – Я, конечно, передам, но он не подойдет.
– Это мы посмотрим. Вы, главное, передайте. Равич.
Не прошло и полминуты, как Вебер взял трубку.
– Равич! Вы где?
– В Париже. Сегодня приехал. У вас что, еще операция?
– Да. Через двадцать минут. Экстренный случай. Острый аппендицит. Потом встретимся?
– Я мог бы приехать.
– Прекрасно. Когда?
– Прямо сейчас.
– Замечательно. Тогда я вас жду.
– Вот вам выпивка, – суетился Вебер. – Вот газеты, вот журналы медицинские. Располагайтесь как дома.
– Мне одну рюмку коньяку, халат и перчатки.
Вебер уставился на него с изумлением.
– Это всего-навсего аппендицит. Это совершенно не ваш уровень. Я и сам с сестричками мигом управлюсь. Вы же наверняка устали с дороги.
– Вебер, сделайте одолжение, позвольте мне прооперировать. Я не устал, и я в полном порядке.
Вебер расхохотался:
– Эк вам не терпится! Соскучились по любимому делу! Отлично. Как вам будет угодно. Вообще-то даже могу понять.
Равич вымыл руки, дал надеть на себя халат и перчатки. А вот и операционная. Он глубоко вдохнул запах эфира. Эжени стояла в изголовье у операционного стола и уже начала наркоз. Вторая сестра, молоденькая и очень хорошенькая, раскладывала инструменты.
– Добрый вечер, сестра Эжени, – поздоровался Равич.
Та едва не выронила капельницу.
– Добрый вечер, доктор Равич, – пролепетала она.
Вебер довольно усмехнулся. Эжени впервые соизволила назвать Равича доктором. А Равич уже склонился над пациентом. Яркий свет ламп заливал стол ослепительным белым сиянием. Этот свет, словно воздушный колокол, отгораживал его от всего остального мира. И от ненужных мыслей. Деловитый, холодный, безжалостный, но и добрый. Равич взял скальпель, поданный ему хорошенькой медсестрой. Сквозь тонкие перчатки он ощутил холодную твердость стали. Было приятно ощутить ее снова и вспомнить. Было приятно из смутной неопределенности наконец-то окунуться в эту точность, безусловную и непреложно ясную. Он сделал разрез. Тоненькая алая струйка крови потянулась вслед за лезвием. Все вдруг стало донельзя просто. Впервые с той минуты, как он вернулся, он вновь почувствовал себя самим собой. Беззвучный, но такой пронзительный свет. Дома, подумал он. Наконец-то дома!
19
– Она здесь, – сообщил Морозов.
– Кто?
Морозов огладил свою ливрею.
– Не прикидывайся дурачком. И не зли старого папашу Бориса при всем честном народе. Думаешь, я не понимаю, чего ради ты за две недели уже третий раз в «Шехерезаду» захаживаешь? Один раз хотя бы с ослепительной синеокой брюнеткой пришел, но два-то раза и вовсе один? Человек слаб, в чем и прелесть его.
– Иди к черту, – огрызнулся Равич. – Не унижай меня, болтливый привратник, в трудную минуту, мне сейчас силы нужны, как никогда.
– Тебе было бы лучше, если бы я тебя не предупредил?
– Конечно.
Морозов посторонился, пропуская двух американцев.
– Тогда отправляйся восвояси и приходи в другой раз, – посоветовал он.
– Она одна?
– Пора бы тебе знать: особу женского пола, пусть даже царственную, без сопровождения мужчины сюда никто не пропустит. Зигмунда Фрейда твой вопрос немало бы позабавил.
– Много ты понимаешь в Зигмунде Фрейде. Ты, видать, напился, вот сейчас как пожалуюсь твоему начальнику капитану Чеченидзе.
– Капитан Чеченидзе, мой мальчик, служил всего лишь поручиком в полку, где я был подполковником. И он об этом все еще помнит. Так что валяй, жалуйся.
– Ладно. Пропусти меня.
– Равич, – тяжеленные лапы Морозова легли ему на плечи, – не будь ослом! Пойди позвони своей синеокой красотке и приходи с ней, если тебе уж так неймется. Раз в кои-то веки послушай мудрого совета. Будет и дешево, и сердито.
– Нет, Борис. – Равич глянул Морозову прямо в глаза. – Дешевые уловки здесь ни к чему. Да и не хочу я.
– Тогда отправляйся домой, – изрек Морозов.
– В вонючий пальмовый зал? Или к себе в конуру?
Морозов выпустил наконец Равича из своих могучих лап и поспешил подозвать такси для вышедшей пары. Равич подождал, пока он вернется.
– А ты разумней, чем я предполагал, – похвалил Морозов. – Иначе уже проскочил бы.
И он чуть сдвинул на затылок форменную фуражку с золотыми галунами. Но прежде чем он успел еще что-то добавить, в дверях показался изрядно подвыпивший молодой человек в белом смокинге.
– Господин полковник! Мне только гоночную!
Морозов подозвал следующее по очереди такси и препроводил к нему пошатывающегося шутника.
– Вы не смеетесь, – сокрушался тот. – Насчет полковника шутка ведь недурна, разве нет?
– Отличная шутка. А насчет гоночной, пожалуй, даже еще лучше.
– Я передумал, – сказал Морозов, возвратившись на место. – Заходи. Наплюй на все. Я бы тоже так поступил. Когда-то это все равно должно случиться. Так почему не сейчас? Покончи с этим, так или эдак. Мальчишество, конечно, зато верный признак, что ты еще не старик.
– Я тоже передумал. Схожу лучше куда-нибудь еще.
Морозов смотрел на Равича с неприкрытым и веселым любопытством.
– Прекрасно, – заметил он наконец. – Тогда этак через полчасика снова увидимся.
– А если нет?
– Ну, значит, через часок.
Два часа спустя Равич все еще сидел в «Клош д’Ор». В кафе было еще почти пусто. Внизу у длинной барной стойки, как попугаи на насесте, о чем-то болтали шлюхи. Тут же околачивались торговцы кокаином, поджидали туристов. Наверху за столиками несколько пар лакомились луковым супом. На банкетке в углу прямо напротив Равича, попивая шерри-бренди, о чем-то перешептывались две лесбиянки. У той, что в костюме мужского покроя, с галстуком, в глазу торчал монокль; вторая, рыженькая пышечка, была в вечернем платье с блестками и глубоким декольте.
«Идиотство, – думал Равич. – Какого черта я не пошел в «Шехерезаду»? Чего испугался? От кого сбежал? Да, растрава в душе только усилилась, я знаю. За три месяца ничего не надломилось, наоборот, только окрепло. И нечего себя обманывать. Это чувство – едва ли не единственное, что поддерживало меня, пока я шастал по закоулкам, прятался по чердакам и каморкам, изводился от одиночества бесприютными, дождливыми, беззвездными ночами. Разлука только все распалила – куда сильнее, чем смогла бы сама зазноба, а теперь вот…»
Сдавленный крик прервал его невеселые раздумья. Он и не заметил, как в зал вошли несколько женщин. Одна из них, смуглая, почти как мулатка, явно сильно подвыпившая, лихо сдвинув на затылок шляпу с цветами, со звоном отбросила на пол обычный столовый нож и направилась вниз по лестнице. Никто не пытался ее задержать. Правда, навстречу по лестнице уже спешил официант. Но подруга мулатки преградила ему дорогу.
– Все в порядке, – заверила она. – Ничего не случилось.
Официант пожал плечами и пошел назад. Равич между тем наблюдал, как рыжеволосая в углу медленно встала. Подруга мулатки, та, что не пропустила официанта, тем временем поспешила по лестнице вниз, к бару. Рыжая стояла молча, прижав руку к пышной груди. Потом осторожно раздвинула два пальца и опустила глаза. На платье теперь виднелся небольшой, в несколько сантиметров, разрез, а под ним – открытая рана. Кожи вообще было не видно, как будто рана зияет прямо в поблескивающем, ирисовом вечернем платье. В ужасе, не веря своим глазам, рыжая смотрела на этот разрез.
Равич непроизвольно дернулся. Но, опомнившись, заставил себя усидеть на месте. Хватит с него и одного выдворения. Он видел: та, что с моноклем, с силой пихнула рыжую обратно на банкетку. А из бара с рюмкой водки в руке уже бежала вторая, та, что не пускала официанта. Та, что в галстуке, зажала рыжей рот и резко отвела ее руку от груди. Вторая выплеснула водку прямо в рану. Дезинфекция подручными средствами, успел подумать Равич. Рыжая стонала, дергалась, но подруга держала ее железной хваткой. Еще две подоспевшие женщины загородили их столик от прочих гостей. Все было проделано весьма умело и быстро. Еще через минуту, словно по мановению волшебной палочки, в зал ввалилась шумная и пестрая ватага лесбиянок и гомосексуалистов. Они обступили столик в углу, поставили рыжеволосую на ноги и, поддерживая, под прикрытием шумящих, болтающих, хохочущих товарок и товарищей как ни в чем не бывало вывели из кафе. Большинство гостей вообще почти ничего не заметили.
– Не слабо, да? – спросил кто-то у Равича за спиной. Это оказался официант.
Равич кивнул.
– А в чем дело-то вообще?
– Да ревность. Эти извращенцы та еще публика.
– Но остальные-то откуда так быстро набежали? Прямо телепатия какая-то.
– Они все чуют, месье, – сухо заметил официант.
– Наверно, все-таки кто-то позвонил. Но все равно – реакция мгновенная.
– Говорю вам, они чуют. И все одна шайка. Друг на друга никто никогда не заявит. Только никакой полиции – это первое, что они вам скажут. Сами промеж собой разбираются. – Официант взял со стола пустую рюмку. – Вам повторить? Что вы пили?
– Кальвадос.
– Хорошо. Еще один кальвадос.
Он отошел. Равич поднял глаза – и через несколько столиков от себя увидел Жоан. Очевидно, она вошла, пока он болтал с официантом. Во всяком случае, он не заметил, как она вошла. За столиком с ней было двое мужчин. В ту секунду, когда он ее обнаружил, она тоже его заметила. Бледность проступила на ее лице даже сквозь загар. В первый миг она замерла, не сводя с него глаз. Потом резко, с силой отодвинула столик, встала и направилась прямо к нему. Пока шла, лицо ее менялось на глазах. Оно как бы расплывалось, становилось размытым, и только глаза, неподвижные, ясные, как кристаллы, смотрели на него неотрывно. Такими светлыми Равич эти глаза никогда не видал. Они излучали силу и, кажется, чуть ли не гнев.
– Ты вернулся, – то ли сказала, то ли выдохнула она.
Она подошла совсем близко. Словно хотела порывисто обнять. Но одумалась, не стала. Даже руки не подала.
– Ты вернулся, – повторила она.
Равич ничего не ответил.
– И давно ты вернулся? – все так же тихо спросила она.
– Недели две.
– Две недели… а я даже… ты даже не…
– Никто не знает, где ты. Ни в гостинице твоей, ни в «Шехерезаде».
– «Шехерезада»… я же была… – Она запнулась. – Почему ты не написал мне ни разу?
– Не мог.
– Врешь.
– Допустим. Не хотел. Не знал, вернусь ли я вообще.
– Опять врешь. Это не причина.
– Почему же? Я мог вернуться – а мог и не вернуться. Неужели не понятно?
– Непонятно. Зато понятно, что ты уже две недели здесь и даже пальцем не пошевельнул, чтобы меня…
– Жоан, – сказал Равич как можно спокойнее, – этот шикарный загар ты тоже не в Париже нагуляла.
Мимо проходил официант. Он покосился на Жоан и Равича. Видимо, недавняя сцена все еще не изгладилась из его памяти. Как бы невзначай он подошел к их столику и убрал с красной в клеточку скатерти тарелку, две вилки и два ножа. От Равича его тревога не укрылась.
– Все в порядке, – бросил он официанту.
– Что в порядке? – вскинулась Жоан.
– Да так. Было тут кое-что.
Она все еще не сводила с него глаз.
– Ты ждешь кого-то? Женщину?
– Господи, да нет же. Только что здесь была небольшая заварушка. Кое-кого ранили. Я на сей раз не стал вмешиваться.
– Вмешиваться? – До нее наконец дошло. Она сразу изменилась в лице. – Что ты тут делаешь? Тебя же опять схватят! Я теперь все знаю. В следующий раз – это уже будет полгода тюрьмы! Тебе надо уехать отсюда! Я не знала, что ты в Париже. Думала, ты вообще не вернешься.
Равич промолчал.
– Думала, ты вообще не вернешься, – повторила она.
Равич поднял на нее глаза.
– Жоан…
– Нет! Это все неправда! Все! Все неправда!
– Жоан, – почти ласково сказал Равич, – отправляйся за свой столик.
В глазах ее вдруг блеснули слезы.
– Отправляйся за свой столик, – повторил он.
– Это все ты виноват! – выпалила она. – Ты! Ты один!
Она резко повернулась и пошла. Равич чуть подвинул свой столик и снова сел. Снова увидел перед собой рюмку кальвадоса и потянулся выпить. Но не стал. Пока говорил с Жоан, был совершенно спокоен. Зато теперь накатило волнение. «Вот чудно», – подумал он. Мышца на груди предательски дергалась. «Почему именно там?» – пронеслось в голове. Взял рюмку – проверить, не дрожит ли рука. Рука не дрожала. Он выпил, не чокнувшись с Жоан на расстоянии. Мимо пробегал официант.
– Сигареты, – попросил Равич. – Пачку «Капораль».
Закурив, он допил свою рюмку. Снова почувствовал на себе неотрывный взгляд Жоан. «Чего она ждет? – подумал он. – Что я прямо у нее на глазах стану тут с горя напиваться?» Он подозвал официанта и расплатился. Едва он встал, Жоан оживленно заговорила с одним из своих спутников. И не подняла глаз, когда он проходил мимо ее столика. На жестком, холодном, почти безучастном лице застыла напряженная улыбка.
Равич бесцельно бродил по улицам, покуда, сам не зная как, не очутился снова у дверей «Шехерезады». Лицо Морозова расплылось в ухмылке.
– Молодцом, вояка! А я уж почти поставил на тебе крест. Приятно, впрочем, когда твои пророчества сбываются.
– Рано радуешься.
– Да я вовсе не за тебя. Ты-то уже опоздал.
– Знаю. Мы уже встретились.
– Что?
– В «Клош д’Ор».
– Ничего себе… – озадаченно пробормотал Морозов. – Старушка жизнь все еще горазда на сюрпризы.
– Когда ты заканчиваешь, Борис?
– С минуты на минуту. Уже никого. Переодеться только осталось. Зайди покамест, выпей водки за счет заведения.
– Нет. Я тут обожду.
Морозов глянул на него пристально.
– Как ты вообще?
– Вообще погано.
– А ты что, другого ожидал?
– Да. Ждешь всегда чего-то другого. Иди переодевайся.
Равич прислонился к стенке. Рядом с ним старуха цветочница упаковывала нераспроданные цветы. Ему даже не подумала предложить. Глупость, конечно, но ему страшно захотелось, чтобы она хотя бы спросила. Выходит, у него такой вид, будто цветы ему вообще никогда не понадобятся. Он скользнул взглядом вдоль вереницы домов. Два-три окна еще горели. Медленно проползали мимо такси. Чего он ожидал? Он-то хорошо знает. А вот чего он никак не ожидал – это что Жоан сама пойдет в атаку. Хотя почему нет, собственно? Старое, веками проверенное правило: нападение – лучшая защита.
Читать бесплатно другие книги:
