Дочери Ганга Бекитт Лора

– Индиец?

– Да, – неохотно ответила Флора, и на лице губернатора отразилось недоумение: жизнями индийцев никто не дорожил и один легко заменялся другим.

– Мм-м, – неловко промычал он, не зная, что сказать.

– Увы! – Женщина с усилием улыбнулась. – С возрастом поневоле становишься жалостливой.

Едва дождавшись окончания приема, Флора поднялась к себе. Она не знала, как пережить этот день, и потому ее рука сама собой потянулась к бамбуковой трубке.

Женщина не успела сделать затяжку, как в дверь постучали. Флора давным-давно дала слугам строгий наказ беспокоить ее только в случае крайней необходимости, но, чуть поколебавшись, впустила дворецкого.

– Там молодая мисс, мэм. Спрашивает вас. Говорит, что прибыла из Лондона. Называется вашей племянницей.

Флора нахмурилась. Она уже не ждала ответа из Англии, и вдруг ей на голову сваливается родственница, дай бог, чтобы не самозванка!

Ломая голову над тем, хорошо это или плохо и прикидывая, как себя повести, женщина спустилась вниз.

Перед ней стояла девушка в наглухо застегнутом темном платье с высоким воротом, отделанным скромным кружевцем. На ней была шляпа из грубой соломки с узкими коленкоровыми завязками. В руках она держала маленький обшарпанный сундучок.

– Как вас зовут?

– Грейс Уоринг. А вы миссис Клайв?

– Да.

– Я – дочь вашей сестры Этель. У меня есть документы. Я приехала из Лондона.

– А где ваша мать?

– Умерла.

На лице Флоры не отразилось особых эмоций.

– Вот как? – только и сказала она, а после спросила: – Как вы себя чувствуете? Надеюсь, путешествие прошло не слишком тяжело?

Обычно Флора говорила с соотечественниками без особых интонаций, но сейчас придала своему голосу оттенок приветливости, что должно было свидетельствовать о родственных чувствах.

Грейс чувствовала себя неуютно. Казалось, ее ноги отвыкли от стояния на твердой земле. Ей было тяжело дышать из-за жары и духоты. Здешнее солнце прогрело тело так, что платье прилипло к коже, и девушка представляла себя закованным в латы рыцарем.

Долгие месяцы пути были нелегкими. Грейс жестоко страдала от морской качки, ее пугала мысль о том, что корабль может затонуть.

Последовав совету Эйприл, девушка нашла через газету одного порядочного человека, офицера, который уезжал в Индию вместе с семьей. Всю дорогу и он, и его жена были очень милы, заботливы и добры и даже не приняли вознаграждения. Но в самой стране их пути разошлись, и до Варанаси Грейс добиралась самостоятельно.

Еще на корабле она не раз задавалась вопросом, не сходят ли здешние люди с ума от жары, ибо прохладу не приносил даже бриз. Грейс не удивилась бы, если б они еле ползали, как сонные мухи, но все оказалось наоборот. Тяжело было только европейцам.

Индия напоминала гигантский котел с непрерывно бурлящим и кипящим содержимым. Смуглые и худые, словно иссушенные солнцем, люди с бешеной скоростью носились взад-вперед, энергично жестикулировали и шумели. Однажды в сундучок Грейс вцепились сразу два рикши, но в этом ей как раз повезло. Выпустив из рук багаж девушки, мужчины повернулись друг к другу и принялись злобно орать, брызжа слюной, тогда как ей тем временем удалось сбежать.

Она думала, что Индия населена божественно красивыми людьми, но тут ее ожидало жестокое разочарование. Очевидно, лицо человека на вырванной ею картинке было плодом воображения художника, ибо на самом деле большинство индийцев не казались ей привлекательными.

Грейс воспринимала каждого встреченного ею англичанина как посланника Небес, потому что не понимала ни слова на хинди, а большинство индийцев не знали ее языка.

Английские офицеры были воплощением галантности, они смотрели на белую девушку как на фею, хотя Грейс выглядела далеко не блестяще: усталая, бледная, в запыленной, пропитанной потом одежде.

К счастью, миссис Клайв признала в ней родственницу. Как ни была измучена Грейс, на нее произвел впечатление большой полутемный прохладный холл с множеством высоких дверей. Хозяйка оказалась обыкновенной английской дамой, пожилой, чопорной и суховатой; впрочем, Грейс не имела ничего против. Главное, что после многодневного душевного и физического напряжения она наконец достигла безопасной пристани.

– Я рада, что благополучно добралась до вас, мэм, – слегка присев, промолвила она.

– Давайте поднимемся наверх. Там вы сможете привести себя в порядок.

На первый взгляд, этот дом казался кусочком Англии, но, очутившись в верхних покоях, Грейс увидела и множество вещей, говорящих о том, что она все-таки находится в Индии.

– Моя сестра Этель, ваша мать, давно умерла?

– Пять лет назад, но я до сих пор пребываю в трауре.

– В этом смысле Индия действует исцеляюще. Прежняя жизнь забывается. Вот почему я так долго вам не писала.

Грейс с наслаждением приняла ванну, расчесала мокрые волосы и не без смущения примерила старое платье своей тетки. Оно пришлось впору, потому что миссис Клайв и поныне отличалась стройной фигурой. И все-таки Грейс надеялась, что в будущем ей не придется надевать обноски.

Они с Флорой сидели в комнате, где были потемневшие от времени стенные часы в футляре с причудливой резьбой, глубокие кресла и чайный столик с фарфоровыми чашками, чайником и угощением: тонко нарезанной ветчиной, сыром, пшеничными лепешками.

– Не стану потчевать вас индийской едой – к ней надо привыкнуть. В последнее время я тоже предпочитаю европейскую кухню. Надеюсь, вы ничего не покупали на улице?

– Нет.

– Это хорошо. Будьте осторожны. Вместе с тем мне бы хотелось, чтобы вы получше узнали Индию. Невозможно жить в этой стране и не соприкасаться с ее обычаями и культурой.

Флора принялась рассказывать обо всем понемногу – о религии индийцев, о кастах, о положении в стране, и Грейс жадно слушала. Когда речь зашла о том, что основной доход миссис Клайв получает от продажи произведенного на фабрике опия, девушка напряглась: она слышала, что это ужасное зелье.

Заметив реакцию племянницы, Флора пояснила:

– На самом деле опий в основном используется в медицине, для изготовления лекарств. Во многих случаях без него пришлось бы плохо.

– Вы сами управляете фабрикой?

Флора рассмеялась сухим отрывистым безрадостным смехом.

– Конечно нет. Я там даже не бываю. На фабрике огромный штат специально обученных людей. Это механизм, обеспечивающий нашу жизнь; если какой-то из его винтиков сломается, его легко заменить другим.

Грейс заметила, что тетка совершенно не интересуется ее жизнью в Лондоне, не спрашивает, ни от чего умерла ее мать, ни кем был ее отец. Впрочем, возможно, по каким-то причинам ей было не до этого.

– У меня был тяжелый день, – заметила Флора, словно подтверждая мысли племянницы, – и твой приезд несколько скрасил его. Я сумела отвлечься. Не беспокойся, завтра я приглашу портниху – закажем для тебя платья. Ты получишь все, что тебе нужно.

Грейс смутилась.

– Мне не надо ничего особенного, просто…

– Совсем недавно мне пришла в голову мысль заняться благотворительностью, – перебила Флора. – Собственно, я и прежде отдавала распоряжения о пожертвованиях, но теперь хочу полностью взять это дело в свои руки. Вижу, ты выросла в бедности, и именно потому можешь оказаться полезной: ведь ты не понаслышке знаешь, что такое быть обездоленным и голодным. К тому же у тебя появится возможность войти в местное общество и произвести хорошее впечатление. А еще тебе не придется терзаться мыслью, что ты даром ешь мой хлеб.

– Я с радостью помогу вам, тетя! – промолвила девушка, впервые называя ее этим словом.

– Хорошо, Грейс, – ответила Флора и накрыла ее ладонь своей восковой рукой.

– Я все думаю о том бедняге, что утонул в баке! – признался Шанкар, задыхаясь от запаха взбаламученного сырца. – При мне такого еще не случалось!

– То же самое будет с нами, если мы здесь останемся, – сказал Арун, топчась в темном месиве. Однообразные движения стали настолько привычными, что он мог не задумываться о них.

– Я уже говорил тебе, что мне нельзя бежать: я беспокоюсь за своих родных, – вздохнул Шанкар. – Меня станут искать, чтобы бросить в долговую тюрьму, а имущество семьи распродадут. К тому же я не верю, что незнакомая девушка согласится помочь нам. С какой стати?

– Главное – вырваться на свободу, а там мы что-нибудь придумаем, – возразил Арун.

– Мой случай тем и отличается от твоего, что для меня нигде нет свободы.

Кого-то огрели палкой, и эхо пронзительного вопля разнеслось по огромному, как гималайская пещера, зданию. Если человек кричит, у него еще есть силы; зачастую рабочие принимали удары молча или всего лишь тихо постанывали.

– Долго мы не протянем, – сказал Арун, думая о скудной, по большей части испорченной пище, затхлой воде и отупляющей работе, а после паузы спросил: – Так ты согласен притвориться больным?

Лицо Шанкара посерело.

– А если доктор нас выдаст? Или охрана что-то заметит? Нас же забьют латхи![80]

– Надо попытаться, – упрямо произнес Арун и стиснул зубы.

Почтенный Тиндал Бхайни не отказался от второй рупии.

– Чтобы это было в последний раз! – прошипел он.

– Надеюсь, что в последний, – сказал Арун.

Как выяснилось, Шанкар не представлял размеров фабрики и высоты ее зданий, потому что прежде постоянно смотрел лишь себе под ноги. Теперь, когда они выбрались из барака, он увидел и цеха, такие высокие, что кружилась голова, и ряды складов, и бесконечную каменную полосу ограды.

– Значит, все это принадлежит ей? Твоей бывшей хозяйке? – потрясенно прошептал Шанкар.

– Да.

– Ты ее ненавидишь?

Арун задумался. Случались моменты, когда Флора вызывала в нем не злобу, а презрительную жалость.

– Она дала мне шанс понять, что даже те, кто, казалось, имеет над нами абсолютную власть, способны нам завидовать.

– Если девчонка не придет, вернемся обратно? – В голосе Шанкара звучала невольная надежда.

– Нет. Здесь есть где спрятаться. Потом отыщем другой выход.

– А что будем есть?

– Я видел, как с повозки сгружали мешки с гороховой мукой. Сейчас они лежат возле склада. Думаю, пару горстей мы сможем украсть.

Прошли сутки. Если беглецов и искали, то пока не нашли, но и девушка тоже не появлялась. Арун и Шанкар напрасно рисковали, дежуря возле приемной.

Наконец Арун сообщил:

– Кажется, я ее вижу.

– Где?

– Вон там!

Встав в очередь, девушка терпеливо ждала, пока проверят ее горшки с опиумом – обнюхают, осмотрят и взвесят. Получив от учетчика бумагу и выслушав его ответ, она заплакала пуще прежнего, а потом поплелась к выходу. Аруну стало ясно, что она и думать забыла о нем. У нее были свои горести и проблемы. И все же, когда девушка поравнялась со складом, за стеной которой прятались беглецы, Арун негромко окликнул:

– Эй!

Она повернулась, и юноша поманил ее.

– Иди сюда, только осторожно.

К счастью, девушка не удивилась и не испугалась.

– Я принесла вам одежду.

Она развязала узелок. Две курты, два дхоти, ткань для тюрбанов. Одежда была не новой, но чистой, и Арун надеялся, что им с Шанкаром удастся выйти за ворота. Один мог назваться мужем девушки, а второй – ее братом.

Казалось, прошла вечность, прежде чем они очутились за усеянными медными заклепками воротами. Арун зажмурился от ослепившего его солнца. Здесь оно было другим, как и чистый, лишенный опиумных испарений воздух.

Вдали виднелись заросли манговых деревьев и тенистый баньян, от чьих мощных ветвей вниз шли воздушные корни, впоследствии становившиеся новыми стволами. Они подпирали зеленую кровлю, в гуще которой обитали разноголосые птицы.

Вид огромного дерева пробудил в душе Аруна воспоминания о великолепном, широко разросшемся баньяне возле храма в его родной деревне. Мальчишкой он любил забираться на него и смотреть на мир с высоты.

Когда им повстречался небольшой пруд, юноша устремился к нему. Он с такой яростью отмывал опийную грязь, словно хотел содрать с себя кожу. Шанкар последовал его примеру. Девушка осталась за деревьями, и молодые люди надеялись, что она их подождет.

– Не надо, чтобы вас здесь видели, – сказала она, когда они вернулись после купания.

Овеваемая знойным ветром, почерневшая от солнца, она стояла перед ними в выгоревшем сари, медных украшениях на тонких руках, с пыльными босыми ногами. Аруну стало до боли жаль ее.

– Как тебя зовут?

– Приянка.

– Ты нас выручила. Я очень благодарен тебе. К сожалению, пока я не знаю, чем тебе помочь. Прости меня.

Плечи девушки еще больше согнулись. Арун заметил, что ее глаза полны слез.

– Ничего. Я не очень на это надеялась.

У Аруна сжалось сердце.

– Прошу тебя, не плачь!

Она вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Половину собранного мною урожая отправили в брак. Мне ни за что не выполнить условия контракта!

– Они наверняка тебя обманули! – не выдержал Шанкар.

Приянка пожала плечами.

– Теперь все равно. Они отберут у меня и дом, и поле.

– У тебя есть родственники? Где-то в другом месте?

– Есть. В Варанаси. Но я не могу прийти к ним ни с чем – они и сами не богаты.

В голову Аруна пришла неожиданная мысль.

– А что было в бумажке, которую дал тебе учетчик?

Разжав кулак, Приянка показала скомканный листок. Арун взял его, расправил и внимательно рассмотрел. Внезапно юноша вспомнил давнюю историю о том, как он написал себе рекомендацию от имени Флоры Клайв.

– Надо переписать ее. Тогда ты получишь деньги!

– Никто в деревне не умеет писать. По соседству есть писарь, но он ни за что не согласится, даже за плату, и обязательно проболтается.

– Я сам перепишу, если удастся достать бумагу, перья и чернила. У меня еще остались деньги.

– Я не знаю, продается ли все это в лавке, – испуганно произнесла девушка.

– Наверняка. Веди нас к себе домой. Любопытным в деревне скажем, что мы родственники, приехавшие за тобой из Варанаси. Но сперва зайдем к цирюльнику, – решил Арун, надеясь обрести хотя бы некое подобие привычного облика.

Приянка жила в хижине с земляным полом, кое-где прикрытым соломенными циновками. Утварь была старой, и бедность выглядывала буквально из всех углов. Было ясно, что жизнь одинокой девушки совершенно беспросветна.

Как ни были голодны молодые люди, они не позволили ей поделиться с ними горсточкой риса и парой черствых лепешек.

Поскольку Приянка отчаянно трусила, Арун сам отправился в лавку. Появление постороннего человека не осталось незамеченным. И лавочник, и покупатели гадали, кто он такой. Явно не простой человек, раз спрашивает бумагу и чернила, которые сроду не были нужны неграмотным крестьянам!

Арун долго упражнялся в выведении чужого росчерка, а вот написание цифр, обозначающих количество сданного сырца и выплату, не вызвали у него никаких затруднений.

– Не будем мелочиться!

Когда он показал Приянке результат, девушку вновь охватил страх.

– Наши учетчики и белые сахибы обо всем догадаются!

– Ну и что? В это время ты будешь уже далеко отсюда.

– Я не знаю, как добраться до города! Я никогда нигде не бывала.

– Ты пойдешь со мной. Давай, прикладывай палец!

Он был обязан Приянке свободой, а потому решил доставить девушку к родственникам. Арун старался не думать о Соне – чудесном лотосе, плывущем по водам его души. Даже если она в самом деле находится в приюте, вызволить ее оттуда не так-то просто: ее наверняка держат под замком! Он был мужем Соны и вместе с тем не имел на нее никаких прав.

Приянке пришлось отправиться с ним в контору, иначе бы ему не поверили. Шанкар остался караулить снаружи.

Индиец, помогавший белым сахибам, уставился на бумажку, а потом с величайшим подозрением – на Аруна.

– Это фальшивка!

– И что тут фальшивое? – с усмешкой спросил Арун. – Отпечаток пальца девушки? Она сдала урожай и должна получить деньги!

– А почему за нее просишь ты? Откуда ты взялся? Ее-то я видел, а вот тебя – никогда!

Бледная, как тень, Приянка отчаянно задрожала.

– Я ее родственник, – веско произнес Арун, заслонив собой девушку. – Приехал из Варанаси. А прошу потому, что, в отличие от некоторых, хорошо умею считать!

Он сильно рисковал: если в эту контору с фабрики пришла весть об их побеге, несдобровать и ему, и Шанкару, и Приянке.

Индиец беспомощно оглянулся, и тут в комнату вошел белый. Церемонно поклонившись, Арун заговорил. Его беглый, к тому же правильный английский, более-менее приличный вид и хорошие манеры произвели должное впечатление.

– В чем дело? – свысока обратился белый сахиб к подручному индийцу. – Выдайте деньги!

Получив рупии, троица поспешила восвояси.

– А ты можешь сделать такое для меня?! – задыхаясь, произнес Шанкар.

Взор Аруна потеплел.

– Конечно, могу.

В результате Шанкар получил бумагу, в которой значилось, что он выплатил все долги, а также должен получить еще десять рупий. Во времена повальной безграмотности ни один индиец не сумел и не посмел бы подделать такой документ. А белые сахибы держались друг друга – во всяком случае, в том, что касалось получения прибыли.

Навсегда покидая родные места, Приянка с грустью смотрела на хижину, в которой прошло ее детство. Какое-то время все трое шли вместе, а потом Шанкар свернул в сторону своей деревни. На прощание они с Аруном крепко обнялись.

– Может, когда-нибудь свидимся!

Ближе к городу стало более людно: многие крестьяне с голодухи покидали насиженные места. Их дхоти и сари были покрыты пылью, на головах и плечах покачивались узлы с пожитками. Арун радовался возможности затеряться в людской толпе.

Вскоре они с Приянкой очутились в сумятице переулков Варанаси. В городе ничего не изменилось: все тот же запах сандала, заунывные молитвы брахманов и жадные черепахи, пожирающие плывущие по воде куски человеческой плоти.

Дядя Приянки был из чамаров[81]. Поскольку племянница явилась не с пустыми руками, он не рассердился, а даже обрадовался. Прощаясь с девушкой, Арун сказал:

– Я желаю, чтобы ты была счастлива!

Она смотрела на него с благоговением, как на спасителя.

– Ты все-таки помог мне. Я буду молиться за тебя Кришне.

– Пусть он поможет мне отыскать жену.

Прошло несколько дней, и Арун понял, что его дела плохи. Он знал, что многие женщины в Варанаси подверглись насилию и покончили с собой. Англичане наверняка проникли и в приют. А вот он не мог туда попасть!

Несколько дней Арун толкался возле приютских ворот, пока его не приметили и не принялись гнать. Тогда он спустился к воде.

На восходе и на закате он смотрел на розовую или алую дорогу, ведущую через Ганг к горизонту, и она казалась ему дорогой в никуда. Прежде, даже на фабрике, он видел свой путь и догадывался, как надо действовать, а теперь ему не могли помочь ни терпение, ни мужество, ни отчаяние.

Арун проводил время среди садху[82], натертых пеплом с погребального костра, с разукрашенными белой и красной краской лицами и спутанными космами до пояса. Зачастую на них были только грязные набедренные повязки, а порой вообще ничего. Она спали прямо на гхатах и пробавлялись только пожертвованиями. Многие жевали опий и постоянно пребывали в забытьи.

Однажды один из садху, видя молчаливые страдания Аруна, протянул ему темный шарик. Тот взял, подумав: «Почему бы и нет?» – положил в рот и вскоре ощутил приятную расслабленность. Мысли куда-то унеслись, а тело стало легким, почти невесомым.

Арун посмотрел вверх и увидел, как струящиеся с неба солнечные лучи и золотая светящаяся пыль превращаются в силуэт девушки. Она медленно спускалась вниз, ветерок перебирал складки ее сари и звенел браслетами, и в ее взгляде отражалась любовь, такая же необъятная, как бесконечность Вселенной.

Из его горла вырвался сдавленный крик. С трудом поднявшись с каменных ступеней, Арун протянул руки к Соне, и она упала в его объятия.