Дочери Ганга Бекитт Лора
– Он не привык к мужчинам.
– Привыкнет, – сказал Джей, передав ей мальчика, и спросил: – Куда мы пойдем?
– Я живу в хижине на берегу Ганга.
Ратна махнула в сторону квартала, где лачуги лепились друг к другу, как пчелиные соты.
Джей кивнул. Он понимал, что ему придется распутывать куда более сложный клубок, чем представлялось сейчас, но решил пока не думать об этом. Главное – освоиться с тем, что он только что узнал, увидел, выбрал, получил от судьбы.
«Больше я не стану терзаться сомнениями, – сказал он себе. – Отныне это моя жизнь».
Войдя в хижину Ратны, Джей вдохнул запах благовоний и специй, запах Индии. В маленьком помещении не было даже чарпаи, только циновки, но комнатка была чисто убрана, в ней царил уют.
Ратна уложила Айрона на циновку. Энергичная, ловкая, она казалась Джею выпущенной из клетки птицей. Повернув к нему сияющее лицо, женщина сказала:
– Моя дочь жива!
– Правда? И где она?
– В Хардваре, – ответила Ратна и рассказала о своем путешествии.
– Если хочешь, мы можем взять ее к себе, – не очень уверенно произнес Джей.
– Да, я хотела бы, – промолвила Ратна с ноткой неистребимой грусти, – но ей там хорошо. – И, помолчав, добавила: – Надеюсь, когда-нибудь Анила узнает правду обо мне.
Она положила перед Джеем пальмовые листья с паратхами, паниром и сабджи: получив плату за участие в свадебном шествии, молодая женщина смогла купить эту незамысловатую пищу, которая была все же лучше, чем та, которой она обычно довольствовалась.
Джей подумал о сверкающей серебряной посуде, свернутых пирамидками салфетках тончайшего белоснежного полотна, благоухающей ветчинной нарезке, разнообразных горячих рыбных и мясных блюдах, кувшинах со свежевыжатым соком и охлажденных в погребе винных бутылках. Флора не пожалела денег на праздничный стол. И куда все это девать?
Ничего не сказав Ратне, Джей принялся за еду. Молодая женщина молча смотрела на него. Своим взглядом она вновь отдавала ему то, что больше не желала отдавать никому.
Джей мог рассказать Ратне о том, что произошло с ним за это время, но он понимал, что это не так уж важно. Она принимала его целиком таким, каким он был. С ней он ощущал себя другим человеком, не тем, который был на войне, участвовал в подавлении восстания ее народа и стремился к выгодному браку.
Джей любил эту женщину, которая, на первый взгляд, была примитивна, проста, но вместе с тем загадочна, ибо многое в ней так и осталось для него за пределами понимания. Любил не только таинственный, головокружительный, неповторимый аромат ее плоти, но и необозримое и непостижимое пространство ее души, щедрость и преданность сердца.
Джей говорил себе, что Ратна досталась ему просто так, упала в руки подобно звезде, но теперь он был обязан бороться за право быть рядом с ней. Но это потом, а пока…
Он обнял женщину одной рукой, а другой гладил ее тело. Мягкие шелковистые волосы Ратны щекотали его щеку, ее браслеты тихо позвякивали в такт ласки его пальцев. Ее просвечивавшие сквозь ткань груди напоминали две нежные лилии. Освободив их из плена кофточки, он погрузился в то самое забвенье, о котором мечтал.
Он не был подлецом и испытывал мучительный стыд перед Грейс, но что оставалось делать? Явиться к ней и просить прощения? Джейсон боялся, что извинения лишь причинят ей лишнюю боль. Он догадывался, что ему придется терзаться содеянным всю оставшуюся жизнь.
Однако сейчас все угрызения совести куда-то испарились. И Джей, и Ратна волей-неволей являлись частичкой жизни, бурлившей за стенами хижины, но в эти мгновения, укрывшись в этом крохотном мирке, они принадлежали только друг другу.
Утром в лучах солнца тело Ратны, казалось, было окружено теплым сиянием. Ее темные глаза были полны света. Хижина наполнилась гуканьем и лепетом проснувшегося ребенка, и Джей удивленно сказал себе, что никогда не слышал таких удивительных звуков. Он наконец осознал, что у него есть семья. Не вполне обычная и пока не совсем законная, но та, которую он создал и по влечению сердца, и по велению судьбы.
Во время завтрака Джей промолвил:
– Ясно, что ты не крестила Айрона. Это христианский обряд, о котором я когда-то рассказывал тебе.
Он опасался, что Ратна начнет возражать, но она осталась спокойной.
– Я знаю, что вы делаете это, только не понимаю зачем.
– В данном случае надо совершить обряд хотя бы затем, чтобы Айрона приняли в моем мире. Ведь он наполовину белый. И еще… – Джей помедлил, не зная, как к этому подступиться, и после паузы добавил: – То же самое придется пройти и тебе.
– Зачем? – повторила Ратна.
– Я прошу тебя стать моей женой по нашим обычаям, иначе я не смогу взять тебя с собой на место службы. Я не призываю тебя отказываться от твоей религии, но ты должна посещать нашу церковь и носить крест. Ты не услышишь от меня ни слова осуждения, если в душе будешь продолжать верить в своих богов, но перед другими тебе придется… притворяться, что ты веришь в Христа.
– Почему?
Джей взял ее за руки.
– Когда мы с тобой вдвоем, между нами нет никакой стены, но если мы появимся в обществе, она вырастет до небес. Нам надо попытаться исправить это… хотя бы внешне. Ты согласна?
– Я сделаю все, что ты скажешь.
В порыве благодарности Джей прижал Ратну к груди, хотя и не был уверен в том, что она сумеет до конца понять, что от нее требуется.
Для начала – он знал – ему придется поговорить с начальством.
Идя по улицам Варанаси, Джейсон очень волновался, но вместе с тем все в нем дрожало от радости. Его сердце было окончательно разбужено, он словно слышал некую внутреннюю музыку, звучавшую в унисон звону украшений Ратны, ее смеху и голосу ее страсти.
– Явились? – произнес генерал Корман, смерив застывшего навытяжку молодого человека удивленным взглядом.
Поскольку генерал был в числе приглашенных на свадьбу, он уже знал о случившемся. Вчера его жена и дочери с восторгом перемывали кости и Джейсону Блэйду, и Грейс Уоринг, и Флоре Клайв.
– Мне был дан отпуск, но я решил, что ввиду сложившихся обстоятельств не имею права им воспользоваться.
– Да, отпуск был предоставлен вам по случаю бракосочетания, – сказал генерал и сделал многозначительную паузу. – Никто не ожидал, что вы бросите невесту у алтаря. Полагаете, она этого заслуживала?
– Ни в коем случае, сэр. Моему поступку нет оправдания.
– Но ему есть объяснение. Интересно какое?
– Я встретил другую женщину, которую прежде считал потерянной.
– Во время свадебного шествия?
– Именно так.
– Кто она?
В свете последних событий и решений не имело смысла лгать.
– Индианка, сэр.
Густые брови мистера Кормана поползли вверх. Многие военные сожительствовали с местными женщинами, в этом не было ничего удивительного, как, впрочем, и запретного. Другое дело, что среди них едва ли нашелся бы глупец, готовый бросить богатую белую девушку ради самой расчудесной индийской красавицы.
– Ваша бывшая любовница?
– Теперь я охотно назову ее своей женой.
– Разве она христианка?
– Ради нашего счастья Ратна согласна принять мою веру.
– Никогда не знал, что честность может переродиться в глупость, – заметил генерал и добавил: – Я не могу закрыть глаза на ваш поступок, Джейсон Блэйд, даже учитывая, что ваш отец был моим другом. Скажу правду: в последние годы я не слишком уважал его, потому как он был игроком и пустил семейное состояние по ветру. Однако, на мой взгляд, вы поступаете еще хуже. В вашем положении это неслыханно, непрактично, необъяснимо. Считайте, что ваш род погиб.
– Не думаю, сэр. Моя возлюбленная родила ребенка. Теперь у меня есть сын, и я намерен узаконить его.
– Но он полукровка! Известно ли вам, что такие дети имеют очень мало прав? В Англии на него будут показывать пальцем и не посчитают за человека!
– Я не вернусь в Англию. Я останусь в Индии.
Решение было быстрым, как удар молнии, мгновенно отсекающим прошлое от будущего.
– А как же ваша матушка?
– Я выпишу ее сюда.
– Едва ли миссис Блэйд перенесет путешествие.
– В нашем роду женщины всегда были хрупкими, но стойкими. Моя мать выдержит.
– И жизнь в Индии?
– Уверен, что да.
– С индийской невесткой? Не станет ли это для миссис Блэйд самым жестоким ударом?
– Насколько мне известно, индийские невестки – самые лучшие невестки на свете, – серьезно произнес Джейсон.
Генерал поморщился.
– А что с вашим домом?
– Отдадим за долги. Если мой отец проиграл все наше имущество, то так тому и быть. Я намерен жить своей жизнью, а не разгребать то, что натворил он.
Мистер Корман долго смотрел на молодого человека.
– Я считаю, что произнесенное вами не что иное, как неудачная шутка. Вернемся к серьезным вопросам. В частности, поговорим о вашем назначении.
– Думаю, вы не станете оставлять меня при себе, сэр, – сказал Джейсон, и генерал кивнул.
– Вот сейчас вы мыслите правильно. Кстати, вам не приходило в голову, что Флора Клайв способна вас уничтожить?
– Я слышал о ее наклонностях. Но я ее не боюсь.
– Не знаю, что вы имеете в виду. Миссис Клайв вполне порядочная пожилая дама. Просто у нее слишком много денег, а с их помощью можно сотворить все, что угодно. Вам прекрасно известно, кто истинные хозяева этого города. Я же лишь могу пожелать вам удачи и помочь очутиться подальше отсюда. – Генерал Корман взял карту. – Полагаю, город Лакхнау не самое плохое место на земле? Правда, там все еще неспокойно. Земля провинции Ауд[100] конфискована в пользу британского правительства, но не все с этим согласны…
Джейсон представил разоренный, разграбленный, полусожженный город и окружавшие его обширные равнины, где весной воздух раскаляется до немыслимых температур, земля покрывается трещинами, под ногами шуршит опавшая, иссушенная зноем листва.
При этом в Ауде так мало деревьев, что временами поднимаются ничем не сдерживаемые пыльные бури. По опустевшим полям и дорогам бродит отощавший скот, а люди умирают сотнями. Зимой там не легче: ветер гонит волны холодного воздуха, отчего в предрассветные часы трава покрывается изморозью.
Однако возразить было нечего, и Джейсон кивнул. Настоящий солдат всегда принимает удар грудью, не дрогнув, не опуская глаз.
Так поступает и жена солдата. Услышав о том, что им придется покинуть Варанаси и отправиться в незнакомый и явно неприветливый Лакхнау, Ратна не возразила ни словом, ни жестом. Она лишь тихонько вздохнула, и Джей прочитал ее мысли. Молодая женщина подумала о своей дочери, от которой ее постепенно отдаляли расстояние и годы.
– Если хочешь, мы съездим за Анилой. Надеюсь, мне удастся уговорить командование отпустить меня на неделю-другую.
– Нет… – медленно ответила Ратна, не поднимая взора и теребя край сари. – Пока не стоит.
Джей обнял ее.
– Нам надо успеть пожениться. Я постараюсь поскорее найти священника. Тебе придется ответить на его вопросы. Я научу тебя, что говорить.
Ратна уткнулась в его грудь. Запах Джея никогда не казался ей чужим, и его сердце билось в том же ритме, что и ее. И даже его слова казались ей понятными и простыми, потому что он произносил их тем голосом и тоном, которые согревали душу.
Джей не требовал, чтобы она во всей полноте и безоговорочно приняла его веру. Он соглашался с тем, чтобы в их жилище был алтарь индийских богов, вроде того, что он увидел здесь: низкий столик, увитый цветочной гирляндой. Там стояла медная чаша с маленьким светильником, крохотные сосудики с какими-то цветными порошками и тарелка из банановых листьев с жертвенной пищей.
Его поражала и восхищала простота, непосредственность и естественность индийцев во всем, что они делали: любили, жили, умирали, совершали религиозные обряды.
Джейсону Блэйду было стыдно, что он явился сюда в числе тех, кто нес новые порядки, разрушения и войну. На фоне этого возможность сделать счастливой одну-единственную индийскую женщину была равна бриллианту, найденному в куче золы.
Глава XXV
«Здравствуйте, Грейс! Я буду одинаково жесток, если отправлю свое письмо и если не стану этого делать. То же самое можно сказать и о нашем несостоявшемся браке. Я поступил подло, бросив вас у алтаря, но повел бы себя не лучше, женившись на вас, потому что таким образом по моей вине пострадали бы сразу две женщины. Рано или поздно я все равно бы узнал, что та, с которой я был связан прежде (я ничего вам не говорил, но уверен, что ваша тетя упоминала о некоей индианке), находится в Варанаси и что она родила от меня ребенка. Мне пришлось бы или предать ее, или обманывать вас. Знаю, что фраза о том, что вы достойны лучшего мужа, чем я, звучит банально и пошло, но это действительно так. Не смею просить прощения, хотя меня разрывает стыд и мне искренне жаль, что так получилось. Я желаю вам счастья, и пусть все поскорее забудется. Джейсон Блэйд».
– Каков наглец! – воскликнула Флора, на всякий случай вскрыв и прочитав письмо прежде, чем отдать его племяннице.
Грейс думала о другом: о своих мечтах, которые только вчера цвели и сверкали, тогда как сегодня поблекли и умерли.
Несколько часов назад обрамленные цветочными гирляндами розетки на потолке, поблескивающие золотом медальоны на стенах, пушистый и яркий ковер под ногами вызывали в ней раздражение и усиливали горе, а сейчас ей было все равно. Ей больше не хотелось смахнуть на пол изящные безделушки с консолей и шифоньерок и разбить вазы с цветами. Пусть все остается как есть: прошлого не вернешь и ошибок уже не исправишь.
– Он втоптал твои чувства в грязь! – заключила Флора.
– Он просто последовал своим.
– Ты столь великодушна?
– Нет, я его не прощаю.
– Нельзя позволять так обращаться с собой! – подхватила Флора. – Хочешь, я его уничтожу? Это в моей власти.
– Я не желаю мстить. Если он заслуживает наказания, пусть это сделают Бог или судьба.
– В подобном случае не стоит уповать на Бога. У него свои представления о справедливости.
Флора чувствовала себя уязвленной тем, что какой-то бедный молодой офицер посмел обмануть ее и унизить. Теперь ее имя и имя ее племянницы трепали по всему городу.
Грейс не интересовало, что скажут люди. Она была озабочена своим внутренним состоянием, своей судьбой.
Выйдя из комнаты, девушка увидела, что нигде не осталось и следа несостоявшегося свадебного приема. Грейс так и не узнала, куда подевались изысканные яства и что Флора сказала гостям. Гуляя по саду, вдыхая жаркий воздух, насыщенный ароматом фиалок, бугенвиллей и роз, она вспоминала Англию и говорила себе, что ни там, в пансионе для бедных девушек, ни здесь, в Индии, в богатом особняке тетки, она не была и не будет хозяйкой своей судьбы.
Спустя несколько дней Грейс отправила подруге короткое письмо:
«Дорогая Эйприл! Спасибо за поздравления, но свадьба не состоялась по вине моего, теперь уже бывшего, жениха. Мне слишком больно об этом рассказывать, потому позволь опустить подробности. Напишу лишь, что если я и любила Джейсона Блэйда, то далеко не всем сердцем, как и он меня. У нас мог бы получиться хороший союз, но не более того. Возможно, этот брак устроил бы меня, но не Джейсона. Если даже наши пути проходят очень близко, они никогда не смогли бы слиться в один. Мне лишь непонятно, почему у него не хватило храбрости вовремя отменить свадьбу? Ведь его самого когда-то бросила невеста, но она заранее и честно написала об этом.
Ты не поверишь, Эйприл, но я тоскую по Лондону, по тем временам, когда мы жили в пансионе. Здесь у меня нет ни одного близкого человека. Что толку в богатстве? У меня не осталось никакой надежды на то, что я кого-либо полюблю и что кто-то полюбит меня. Твоя подруга Грейс».
– На каждом этаже находится по два коридорных надзирателя, на центральном посту сидит дежурный, а на вышках – часовые, – сказал Санджит.
– Мне кажется, нам не удастся сбежать без посторонней помощи, – заметил Арун.
Собеседник не ответил, как случалось уже не однажды. Аруну всегда казалось, что он знает намного больше, чем говорит.
Стояла жаркая, влажная, душная ночь. До того времени, когда раздастся привычный грохот отворяемых и запираемых металлических дверей, оставалось несколько часов, а сейчас лишь кто-то где-то кашлял, храпел или стонал.
– Что мне делать с куском жести, который ты мне передал? – спросил Арун.
– Если его наточить, он станет острым как бритва.
– А как это сделать?
– Шлифовать о стену. Только осторожно, пока в коридоре никого нет.
– А что потом?
– Не спеши. Сначала надо сделать эту работу.
Аруну нравилось, что Санджит умеет внушать человеку спокойствие и уверенность в себе, равно как подчинять чужую волю.
Он рассказал, что англичане отняли у клана, возглавляемого Дамаром Бхайни, почти всю землю, потому что раджпуты не смогли предъявить на нее документы, а то, что осталось, обложили непомерным налогом – даже пустоши, на которых ничего не росло.
– Какие документы, если клан владел землей на протяжении многих веков! – в сердцах заметил Санджит.
Арун понимал, что, если он хочет отправиться вслед за этим человеком, ему придется идти неведомо куда и заниматься неведомо чем, но это его не пугало. С некоторых пор мало что вызывало в нем истинное волнение.
Вспоминая о Соне, он думал о том, что значит ощущать опьяняющий трепет любви и жизни, иметь все и в то же время всегда чего-то желать. Сознание того, что такое никогда не повторится, превращало его сердце в камень.
Ему наконец сообщили приговор: повешение. Никакого суда не было – в отношении индийцев, совершивших преступление против англичан, этим никто не утруждался. Все должно было произойти тут же, в тюремном дворе, а когда – об этом Аруну никто не собирался заранее докладывать.
– Мой приговор будет таким же. При аресте я убил нескольких англичан, так что мне не миновать смерти, – сказал Санджит.
Арун был поражен услышанным: этот раджпут был истинным воином!
Приближалось утро. Скоро послышится тяжелый металлический скрежет, а затем – лязг отпираемых дверей, громкая ругань надзирателей и приглушенный гул голосов заключенных, в котором невозможно разобрать отдельных слов.
Арун принялся потихоньку точить пластинку, рискуя привлечь внимание коридорного надзирателя странным шуршанием. Молодой человек понимал, что он нужен соседу постольку-поскольку, если нужен вообще. Он боялся выдать свой план, потому что Санджит вполне мог воспользоваться им в одиночку.
Через несколько дней, когда все было готово, Санджит сказал:
– Теперь надо дождаться ненастной ночи.
Арун подумал о муссонах – воистину божьем даре, когда льющиеся с небес потоки воды поили изнывающую от жажды землю и все живое на ней. Прежде он, как и другие индийцы, с радостью встречал это время, но теперь вспоминал, что в период дождей погибла Сона.
Ливень начался тогда, когда должен был начаться, и, слушая стук капель по крыше, вдыхая врывавшийся в оконце прохладный воздух, Арун думал о единственном оставшемся у него желании: не доставить Флоре Клайв удовольствия осознать, что он окончательно повержен. Хотя чаще всего ему казалось, что это действительно так.
Когда наступил вечер и он увидел в зарешеченном окне мятущееся небо, у него то ли от страха, то ли от ожидания перемен перехватило дыхание.
Санджит сказал Аруну, что надо делать. И хотя дальше им предстояло действовать вместе, выйти из камеры он должен был сам. В этом ему никто не мог помочь, и молодой человек надеялся, что на этот раз он сумеет справиться.
Когда раздался грохот отпираемого засова, Арун напрягся, сжав в руке кусок жести. Раздавая ужин, надзиратели заодно проверяли, все ли в порядке в камере.
За месяцы заключения Арун зарекомендовал себя как достаточно смирный заключенный, потому надзиратель не проявлял особой бдительности. Мысленно померявшись с ним силами, молодой человек пришел к неутешительным выводам. Арун был полон сомнений: даже если удастся выбраться в коридор, здесь слишком много дверей, слишком много решеток и сторожей! Вместе с тем он убеждал себя, что следует попытаться, в противном случае его жизнь не будет иметь никакой цены.
Когда надзиратель поставил на пол миску с баландой и для порядка осмотрелся по сторонам, Арун набросился на него и схватил за шею. Это была не тонкая старушечья шея Флоры Клайв, а шея крупного, сильного мужчины, и все же Арун не позволил себе разжать руки, а как можно увереннее прижал к коже надзирателя острие жестянки.
– Дай мне выйти отсюда, иначе я тебя зарежу.
Возможно, сыграла роль внезапность нападения, и у него все получилось. Выскочив в коридор и заперев дверь, Арун встретил Санджита. Вероятно, тот хорошо знал план тюрьмы, потому что, не мешкая ни секунды, устремился вперед.
Из-за ненастья большинство охранников сидело по своим углам. На вышках тоже было тихо. С ближайшей стены свисала веревка, по которой им предстояло забраться наверх.
– Давай! – сказал Санджит. – Сначала я, потом ты.
Арун невольно отступил.
– Я не смогу!
– Тогда оставайся здесь.
Впоследствии Арун с трудом мог воспроизвести, как ему удалось сделать то, чего он никогда прежде не делал. Он помнил только, что дождь хлестал так, что было невозможно вдохнуть, помнил предательское натяжение готовой оборваться веревки и собственный страх, липкий и неотступный.
Санджит ждал снаружи. Вдвоем они обогнули стену. Навстречу из темноты выступили какие-то люди, они держали в поводу оседланных лошадей.
– Верхом ездить умеешь? – спросил Аруна Санджит.
– Нет.
– Тогда садись сзади и держись за меня.
Они летели вперед, будто на крыльях, несмотря на ураганный ветер и тьму. Арун различал толпу всадников, сопровождавших Санджита, и именно тогда ему впервые пришло в голову, что на самом деле его спутник гораздо могущественнее, чем казалось на первый взгляд.
Когда Арун почти потерял силы, они добрались до какой-то деревни. Санджит привел его в чью-то хижину; стянув с себя ненавистную тюремную одежду, Арун рухнул на циновку и погрузился в мертвый сон.
Он столь внезапно очнулся, что ему почудилось, будто его откуда-то вырвали. Должно быть, он проспал очень долго, потому что чувствовал себя отдохнувшим. Молодой человек обрадовался, увидев возле изголовья полосу чистой ткани, и, обмотавшись дхоти, вышел из хижины.
Деревня стояла у подножия горы. Увитые ползучими растениями домики выглядели весьма живописно. Кругом простирались поля, зеленели омытые дождем деревья, меж которых протекал ручей. Круторогие буйволы неторопливо тянули за собой соху. Светило солнце, заливались пением птицы. Именно так и должна была выглядеть долгожданная свобода.
Умытый, причесанный и переодетый Санджит сидел в саду вместе со своими людьми перед циновкой, на которой были расставлены давно позабытые Аруном яства.
Увидев рыбу, покрытую золотистой корочкой, под которой сверкало белое мясо, горку приправленного горчичным семенем рассыпчатого риса, юноша почувствовал, что возрождается к жизни.
Он обрадовался возможности привести себя в порядок. Ему выдали все, что нужно, даже кусок настоящего английского мыла.
Арун наконец увидел свое лицо. Правую щеку пересекал тонкий шрам, но его поразило не это. Его глаза больше не были глазами Кришны; теперь их взгляд не пленил бы ни деревенскую девушку Приянку, ни кого-либо другого: он мог только отталкивать и пугать.
Арун вернулся к Санджиту. Того окружали воины в традиционной индийской одежде, но вооруженные английскими винтовками новейшей системы «Ли-Энфилд».
Взяв себе порцию рыбы и риса, Арун сел в стороне. Он старался держаться незаметно, но Санджит быстро нашел его взглядом и, подозвав к себе, без колебаний спросил:
– И каков твой план?
Было ясно, что Арун должен немедля раскрыть свои карты. Выслушав собеседника, Санджит произнес нечто неожиданное:
– Но это бесчестно.
– Разве это так важно в данном случае?
– Это важно всегда.
Арун вздохнул.
– Я был на опиумной фабрике, которая принадлежит Флоре Клайв, и могу заверить, что это место превращает людей в скот. Работая там, я почти поверил в то, что в Индии до сих пор существует рабство.
– Оно никуда не исчезло, – сказал Санджит и задумался. Потом промолвил: – Говоря о бесчестье, я имел в виду не старуху, а девушку.
– Если сделать так, чтобы она не пострадала…
– Физически она не пострадает в любом случае. Но наверняка сильно испугается.
– Она знает меня, – сказал Арун. – И я ей все объясню.
– Я должен подумать, – медленно произнес Санджит. – Война с англичанами толкает меня на поступки, каких я прежде не совершал, потому что они превратили мою страну в пустыню, где нет ни закона, ни порядка, ни чести, а правит только нажива. Но я хотел бы знать, почему на это способен ты. В чем причина?
Аруну не было смысла задумываться о том, почему и как его счастье переродилось в горе, а отчаяние переросло в ненависть. Он ответил коротко и просто:
– Я тебе рассказывал. Потеря любимого человека.
– Нам не до любви, мы воюем, – жестко произнес Санджит. – И если ты хочешь остаться с нами, тебе придется научиться тому, что умеем мы. Стрелять, ездить верхом. Тебе будет нелегко, поскольку все мы владеем этим с детства, а у тебя очень мало времени.
– Я готов, – ответил Арун, и ему пришлось подтвердить свои слова делом.
Со стрельбой вышло просто. Глаз у него оказался метким, а рука на удивление твердой. Другое дело – кони. Едва Арун садился в седло, его тут же обдавало холодом или обжигало жаром. В груди было пусто, а стук лошадиных копыт отдавался в животе, и ему чудилось, будто он с трудом удерживается на краю пропасти. Но он учился чему-то новому, и это отвлекало его от тоски. Извечной, неистребимой тоски по Соне.
В блеклом свете занимавшегося дня бесцветное небо сливалось с водной гладью. Торговцы только-только начали раскладывать на берегу свой товар: большие и маленькие, однотонные и пестрые, гладкие и игольчатые, словно хранящие шум и прохладу речных волн раковины, гроздья зачаровывавших блеском и красотой узоров украшений, глиняные и металлические изваяния богов.
Сюда же приковыляла старуха, продающая корешки, порошки и травы, которые, по ее словам, могли погасить огонь и остановить воду, оживить мертвого и извести соперника.
Сона прошла мимо, не глядя на нее: снадобья этой колдуньи не помогли ей изгнать из чрева нежеланный плод.
Молодая женщина выглядела измученной: минувшей ночью она родила девочку. Ей помогли соседки-нищенки, и она приняла их заботу, не задумываясь о том, из какой они касты.
Девочка жалобно пищала, но Сона не собиралась давать ей ни капли своего молока. Это маленькое существо являлось живым свидетельством ее невольной измены мужу, насилия над ее телом, ее унижения и позора, и его следовало лишить возможности оставить на земле хотя бы какой-то след. Молодая женщина собиралась исполнить этот долг спокойно и сурово, без страха перед наказанием, без угрызений совести.
Утро выдалось безветренным, тихим. В этот час на берегу реки не было слышно других звуков, кроме монотонного плеска воды и криков птиц в небесной вышине.
Сона погрузила девочку в Ганг. Она бесстрастно следила за тем, как крохотное личико скрылось под мелкими волнами, как почти невесомое тельце без единого звука ушло на дно.
Всему рано или поздно приходит конец. Слишком многое в этом мире исчезает без следа, распадается, не оставляя после себя даже тени. Ганг безропотно принял едва начавшее жить существо. Потому что Сона сочла его лишним на этой земле. Потому что она решила возложить на невинное создание вину за козни своей судьбы и жестокость других людей.
Глядя на воду, Сона ощущала себя пустой оболочкой, без воспоминаний, без чувств. Арун, которого она повстречала на этом берегу, Ратна… их будто никогда и не было в ее жизни. Как и ребенка, которого она только что утопила. Она была свободна… от всего. Осталось повернуться спиной к Гангу и подняться по гхатам навстречу… чему?
Прошло с полминуты, прежде чем Сона осознала, что она натворила.
Молодая женщина погрузила руки в реку, но никак не могла найти тельце девочки. Где же она?! Сону охватила такая паника, какой она не испытывала ни разу в жизни.
Неподалеку худые голоногие, прокопченные солнцем мужчины в ветхих дхоти переворачивали лодки и сталкивали их в воду. Сона бросилась к ним.
– Там мой ребенок! Я уронила его в реку! Помогите!
Двое индийцев побежали за ней. Они шарили по дну, а молодая женщина неподвижно стояла, прижав руки к груди и не веря в чудо.
Мужчины достали девочку. Она была маленькой, милой, нежной и… посиневшей, с печально закрытыми глазами и скорбно изогнутым крошечным ртом.
Индийцы принялись что-то делать, тогда как Сона была готова рвать на себе волосы.
Потом они вложили ребенка ей в руки. При мысли, что ей придется похоронить его, вновь опустив в воду, Соне хотелось завыть. Но крошка порозовела и… задышала. А потом разразилась упрямым и громким плачем.
Хлопнув себя по коленям, мужчины дружно рассмеялись и вернулись к своей работе.
Наклонившись, молодая женщина осторожно поцеловала дочь в еще влажную щечку, теплую и нежную.
– Латика, – прошептала Сона, чувствуя, как в душу тихим потоком вливается такая животворящая, безмерная, трепетная любовь, о какой она не могла и мечтать.
Глава XXVI
Джейсон Блэйд с матерью стояли на платформе, ожидая поезда, следовавшего в Лакхнау.
– Здесь так же шумно, как в Лондоне, – заметила Патриция Блэйд и постаралась улыбнуться.
Зычные крики уличных торговцев и рикш, пение брахманов и нытье нищих, перестук колес повозок, звуки музыкальных инструментов. В Индии не было только привычных слуху лондонца шарманок и вместо ржания лошадей слышалось мычание буйволов.
Джейсон кивнул, подставляя лицо горячему ветру. Видя, как мать провожает взглядом вереницу индийских женщин в сари, придерживающих на бедре детишек и несущих на голове поклажу, он подумал о том, каково ей в наглухо застегнутом платье, да еще и в корсете!
Они стояли под деревом, листья которого, свернувшись от зноя, казались жестяными. Все вокруг выглядело мертвым, выжженным, тусклым; лишь на дороге там и сям краснели пятна от бесчисленных плевков бетеля.