Настоящая фантастика – 2014 (сборник) Ясинская Марина

– …впадает в безумие на шесть лет, – мрачно закончил Эн.

– Не обязательно, – Майра улыбнулась, почти без усилия, – иначе толпы людей бродили бы за гранью разума. Просто… судя по всему, у вас с Антоном связь намного сильнее, чем у других близнецов. Чем сильнее связь, тем труднее ее вынести. Кто-то рано или поздно сломается, не выдержит, – она помолчала, сдвинула брови.

– С другой стороны, ты шесть лет провел за гранью разума, но не выглядишь… эгм… отставшим от жизни человеком. Ты можешь общаться, читать, писать, ориентироваться на местности…

– Благодаря Антону?

Женщина кивнула.

– Благодаря связи с ним и его миром. Будь эта связь немного слабее, ты бы проснулся с интеллектом пятилетнего. Будь она слабее намного, ты бы никогда не впадал в безумие.

– Майра, – юноше вдруг стало страшно, – это ведь просто легенда, да?

– Да, – она вздохнула, торопливо включила налобник, – а твоя улыбка – лишь побочный эффект от долгой болезни.

Эн вернулся домой поздно вечером. Магазинчик Майры таки успел утопать далеко от его домика – двухэтажного, в четыре квартиры, точной копии остальных домов Города. Пришлось ловить повозку с кобылицами, что юноша всегда делал, скрипя зубами и зажмурив глаза. Вид здоровенных полуголых теток с растрепанными волосами, безумными глазами и необычайно длинными пальцами на руках и ногах нагонял тоску. Чтобы не сказать хуже. Во снах про девушку и Антона не было никаких запряженных кобылиц, чтоб их! Да и не запряженных тоже. Были странные повозки на колесах, но они не выглядели так омерзительно. Трясясь по темным улочкам, Эн припомнил, как кто-то говорил, что кобылицы не принадлежат их миру. Миру Антона, судя по всему, – тоже.

Впрочем, сегодня он встретил повозку почти без брезгливости.

«Как бы ты себя повел, увидев на улице совершенно голого человека?» – спросила Майра. Кобылицы, вот, почти обнаженные – узенькие полосочки, прикрывающие грудь, и растрепанные набедренные повязки одеждой не назовешь. И чем не люди. Внешне, во всяком случае. А он – кто?

Сотни мерцающих мохнаток бились в стенки стеклянного колпака, тускло освещая улицу. Соседская девочка Нима сидела на балконе и задумчиво рассматривала Эна. То есть это смайл на ее лбу выглядел задумчиво, от лица самой малышки Энтон вздрогнул. Отсутствующий взгляд ребенка вызвал приступ тошноты. Впрочем, чего это он? В его мире все так выглядят. В его…

Пересилив себя, парень улыбнулся соседке. Девочка продолжала рассматривать его с сосредоточенным равнодушием. Эн вздохнул. Майра была права – шесть лет с Антоном не прошли даром. Он не деградировал за годы болезни, но и таким как надо не стал.

Эн еще раз покосился на Ниму. Заходить в подъезд перехотелось. Возникло вдруг желание прогуляться по темным безлюдным улицам. А лучше – вернуться в заповедник. Впрочем, соваться ночью в загадочный зеленый остров, наверное, не стоит, а вот просто пройтись… Эн свернул в первый попавшийся переулок. С огромным наслаждением топнул по одиноко блестевшей луже – так всегда делали люди из снов. Энтон никогда не понимал – зачем, но зрелище ему нравилось! Рядом что-то замерцало. Мохнатка! Вырвалась из-под колпака и радостно бросилась прочь, трепыхая пушистыми крылышками. По правилам надо поймать ее и посадить в ближайший светильник. Эн поймал. И какое-то время даже простоял перед сияющим колпаком с сотнями светящихся узниц. Задумывался ли кто-то из людей, каково это – ночами напролет биться в равнодушное стекло только ради того, чтобы некий полуночник не сбился с пути? Эн посадил беглянку в карман куртки, мохнатка, словно почуяв защиту, затихла. Или заснула.

Сам того не замечая, юноша вышел на Городскую площадь, лениво окинул взглядом снующие туда-сюда тени со смайликами. Несмотря на позднее время, народа на площади хватало. Эн сделал шаг и споткнулся о сидевшего на дороге старика. Тот, не обращая на него внимания, заиграл на гитаре. И Энтон понял, что не так. Их обходили люди. Старик играл на гитаре, самозабвенно пел и улыбался. По-настоящему. А прохожие смотрели на «корчи лица» и испуганно пробегали мимо.

– Ждут, пока я умру! – старик лукаво подмигнул Эну. – Уже который год ждут, а я все никак!

Парень приветливо улыбнулся, присел рядом с уличным музыкантом. Этот дед смеялся!

– У вас тоже есть близнец? – сам того не ожидая, выпалил Эн.

И мысленно надавал себе по губам: когда он научится думать, прежде чем болтать?

– Нет, – старик сухо хихикнул, – я одиночка!

Энтон удивленно моргнул. А затем расслабленно выдохнул. Ну да! Если существуют близнецы миров, то должны быть и одиночки. Это и есть «второй вид людей», о котором так и не договорила Майра.

– Да, я знаю, легенды… легенды твердят, что улыбки, то бишь эти… – дед скривился и, к некоторому замешательству Эна, повысил голос, – «преждевременные корчи» – происки слишком активного близнеца, но я тебе говорю: улыбка – она внутри каждого из нас! Раньше все могли улыбаться.

– Раньше?

– До этой гнилой дороги! – громогласно заключил старик.

– Э… Вы имеете в виду Дорогу Жизни?

– Да, ее! – дед сплюнул.

Эн скосил глаза на площадь и искренне понадеялся, что горожане не станут прислушиваться к разговору – неуважительное отношение к Хранителям и Дороге, мягко говоря, не приветствовалось.

Снова забренчала гитара. Энтон улыбнулся и закрыл глаза.

Эн бегал по ярко-зеленой лужайке и смеялся, смеялся! Как никогда в жизни. С ним была девушка со струящимися волосами и стайка веселых детишек. Он все еще смеялся, когда вдруг понял, что остальные затихли. Вообще – исчезли! А на полянку из сгустившегося тумана стали выходить… вроде люди, но какие-то… неживые, ненастоящие. Словно… манекены – всплыло в мозгу незнакомое слово.

Хранители – стукнуло в виски еще одно.

Далекий женский крик разорвал тишину.

А манекены надвигались со всех сторон, сжимали в кольцо. На лицах не дрогнул ни один мускул, но от каждого несло немым укором. Маленькая девочка с пустым взглядом подняла руку и очень медленно ткнула в его сторону.

Крик повторился…

Этон сел на кровати. Фух! Очередной сон. Но какой же настоящий! Юноша прислушался. Тишина. Рано еще совсем. Родители спят. А вот от него господин дремушник, похоже, удрал безвозвратно. Ни в одном глазу! Эн покосился на мерцающую под потолком мохнатку. Хотелось выскочить из дома, найти уличного гитариста, расспросить о Хранителях. Но… Вчера он получил выволочку за позднюю прогулку:

«Мы думали, у тебя снова приступ случился!».

А потом еще одну – за страх перед Нимой:

«Такой прекрасный ребенок! В ее жилах – кровь самих Хранителей!».

Затем, к огромной радости Эна, проснулась сестра, и разговор был закончен.

Манекены сжимают кольцо. Маленькая девочка с пустым взглядом подняла руку…

Энтон отогнал видение. Вместо пригрезившейся жути попытался представить гитару и теплую ночь. Мохнатка плавно опустилась на плечо – предки верили, что приручившего ночного светильщика ждет счастье. Где-то он об этом слышал. Где? Какая разница! Юноша улыбнулся. И через минуту заснул. На этот раз – без кошмаров.

Гитариста он нашел в переулке у вчерашней лужи. Едва дождавшись утра, Эн выбежал из дома, благо родители возились с сестрой, а о ночной ссоре, кажется, позабыли. Рванул на площадь, пробежал по прилегающим улочкам и, уже отчаявшись, свернул в давешний переулок. Старик сидел на земле в обнимку с гитарой.

– Здесь твои следы, – пробормотал дед, не глядя на Эна.

– Да… я вчера… Что с вами?

– Ты вовремя, сынок. Я ужо боялся, не свидимся.

– Вам плохо? Слуги дремотные! Нужен лекарь! Я сейчас…

– Энтон! Вернись. Хочешь помочь, иди сюда.

Парень неохотно вернулся. Сел рядом.

– Но вы же…

– Послушай. Ты не носишь повязки, – ой, началось! – Я, как видишь, тоже. Когда-то их не носил никто. Но потом пришли эти… Они лишили нас права на улыбку, но душу, пусть и закостенелую, забрать им не под силу. Прощаясь с телом, душа смеется, плачет, сердится, отсюда и так называемые корчи. Но мне, слава дремотным, они не грозят.

– Расскажите о Хранителях!

– О! Они, треклятые, никогда не умели улыбаться. В них нет души. Уж не знаю, чем им так приглянулся наш Искаженный Городок…

– Искаженный?

– Так называли нас Другие. И после прихода треклятых стало ясно – были правы! – кашель, тяжелый, сухой. – Наш Городок считался украшением Миров. Когда-то двери в него были открыты, хоть и не каждый мог их увидеть, а далеко не каждый из видящих решался зайти. Но тот, кто все-таки заходил, находил здесь что-то для себя и оставлял что-то на память.

– Кобылиц? – брякнул Эн и рассерженно прикусил язык.

– Да, их тоже, – старик улыбнулся непонятно чему.

– Чаще приходили Другие – ближайшие наши соседи, но наведывались и выходцы из совершенно далеких миров. С каждым гостем Городок чуть искажался, играл новыми гранями. До прихода, – он сплюнул, – Хранителей менялся в лучшую сторону.

Дед помолчал, тяжело дыша.

– Они вошли обманом, вломились к нам со своей гнилой Дорогой, отгородили Городок от других миров, – снова кашель. – И тогда мой прадед взял гитару и стал петь людям. Мой дед – тоже пел. И отец. И я… А люди улыбались нам. Но только с каждым днем их становилось все меньше. Тех, кто помнит… понимает. Тех, кто смеется.

– Все меньше и меньше, – голос старика превратился в еле слышный шепот, обессилев, музыкант лег на землю, все еще сжимая гитару. – Но я утешал себя тем, что и этого могло не быть. Если б не я, не отец, не…

– Пойми одну вещь, юноша, – чтобы расслышать слова, Эну пришлось наклониться к лицу собеседника, – нас мало… но мы… помним!

Старик неподвижно лежал на земле, ветер шевелил седые волосы. Никаких «корчей», только добрая улыбка, застывшая на губах, и лучик солнца, блеснувший в серых, глядящих в вечность глазах.

Лучик солнца. Тепло. Спокойно. Весь мир – светлый, солнечный и безмятежный. Залитая утренними лучами поляна. Она зеленая, но сейчас кажется золотой. Она смеется каждым листиком, каждой травинкой, приветствуя (или провожая?) дорогого сердцу гостя. Лучик солнца. Добрая улыбка, застывшая на губах…

Энтон сжал старческую руку. Как же так? Ведь вчера музыкант выглядел здоровым… Что случилось за ночь?

И почему, почему-у-у они не встретились раньше?! Хотя бы на пару месяцев – как с Майрой!

Внезапно Эн понял, что даже не узнал, как старика зовут.

Энтон обожал сестру. Благодарил Небо, Хранителей, дремушников, Его Величество случай за то, что послали ему Анинку. Родители и целая армия нянек возились с малышкой круглыми сутками – очень уж боялись повторения истории с сыном. Настолько, что о самом сыне вспоминали, лишь когда почтальон приносил пособие «на содержание инвалида» либо когда сын уж слишком загуляется…

После встречи со старым музыкантом Эн старался не загуливаться – зачем лишний раз напоминать о себе? Он забрал гитару случайного знакомца, но играть так и не научился. Струны, понимавшие с полуслова прежнего хозяина, наотрез отказывались говорить с новым. А обратиться за помощью не к кому. Даже Майра куда-то пропала. Месяц прошел с их последнего разговора, месяц без магазинчика и его хозяйки.

Однако Энтон времени не терял. Нас мало, но мы помним. И пусть юноша не сумел подчинить себе гитару, но кое на что он способен! Эн бродил по улочкам и улыбался! Не скрываясь! Родители встречали его хмурыми смайлами и еще больше держались за Анинку. Прохожие смотрели с сочувствием, соседская Нима – все с тем же сосредоточенным равнодушием, врач сдавленным шепотом порекомендовал взволнованной матери потерпеть еще немного: «Ни один человек не проживет с такими корчами дольше года!»

Глупец! Ему бы с гитаристом пообщаться!

Глупцы… Но – о чудо! – встречались и другие. Очень редко, за месяц всего три человека с трудом, но улыбнулись в ответ. Еще один – как-то странно помахал рукой.

Родители пообещали и дальше прикрывать глаза на странность сына, если Эн пообещает никогда не «корчиться» при Анинке. Даже от идеи запереть его в доме, дабы перед людьми не позорил, отказались, лишь бы от дочери любимой держался подальше. Энтон не трогал сестру. Хотя именно за ее улыбку отдал бы полжизни, но… Семья сразу с двумя «детьми-инвалидами» рискует вызвать не сочувствие, а подозрение.

– Ничего, – говорил Эн сидящей в ладони мохнатке, – когда нас станет много, я обязательно вернусь к Анинке. А там и родители все поймут! Ведь нас будет много! Надо только, чтобы поскорее стало…

Он улыбался. Горожане смотрели уже не сочувственно, а настороженно. Мамаши при его появлении хватали в охапку детей, мигая пунцовыми смайлами. Перебегали на другую сторону улицы.

Он улыбался. И, несмотря на все старания донельзя серьезных супругов, их пятилетняя дочка весело сожмурилась в ответ. И, как ни заслоняла молоденькая дамочка пожилую мать, губы старушки все равно дрогнули.

Нас мало, но мы помним.

Он улыбался…

А потом приснился сон. Антон, его мировой близнец, метался по кровати. Нет, не Антон – он сам бился в агонии, впивался зубами в подушку. А над ним склонялись незнакомые, но родные люди. Держали за руки, смотрели тревожно, но при этом с такой любовью…

Антон хрипел, не приходя в сознание.

– Я… кто-нибудь… Ритка… ааа…

– Тошенька, мальчик мой, – уставшая женщина склоняется над сыном.

Энтон застонал – не от боли, от защемившей сердце обиды. Никогда его собственные мать с отцом так на него не смотрели, не говорили с такой лаской. Да, они заботились о нем, а еще больше заботятся об Анинке. Но это ничто по сравнению с тем, как любят родители Антона. Эн ни разу не видел ничего подобного. И вряд ли увидит – ни один смайл не передаст тепла в глазах.

Антон был счастливчиком. И, кажется, умирал.

– Майра! Майр-а-а!!! МАЙРА!!! Слуги дремотные, где ты?! – Энтон метался по утреннему Городу, пугая воплями случайных прохожих. Майра не отзывалась. А больше довериться некому. Он, конечно, привык общаться с мохнаткой, но сейчас светящаяся подруга не поможет.

– Майра! – Эн всхлипнул и сел на край тротуара. Обхватил колени руками.

Магазинчик выплыл неторопливо из-за угла, когда Эн уже перестал ждать. Замер в утреннем тумане. Энтон хотел кинуться бегом, но каждый шаг давался с трудом. Внезапно навалились сомнения. Что он забыл в этом магазине? Почему верит снам и незнакомым людям, а не родителям и доктору Клео? Врач говорит, что его корчи – результат долгой болезни. Странные сны могут быть такими же последствиями! Старый гитарист, возможно, и вправду был нездоровым человеком. Как и Майра…

Все знают, что Хранители и их Дорога Жизни – это верная защита от незваных гостей, несущих смерть. Все, кроме кучки безумцев, возомнивших себя спасителями. Энтон покосился на магазин. Тот стоял как вкопанный, а Эн шел медленно. Очень медленно. Возможно, Майре надоест ждать, и она уйдет.

– Матушка дремотная, – прошептал Эн, – если она сейчас уйдет, я вернусь домой и все забуду. Научусь ходить с налобником, перестану корчиться, стану примерным сыном. Если она сейчас уйдет…

Не ушла. Энтон полз черепашьим шагом, но магазинчик, похоже, никуда не торопился. Эн толкнул дверь.

– Проходите, юноша, – Майра говорила чужим холодным голосом. – У меня есть то, что вам нужно.

– Майра…

– Именно то, – женщина, не глядя на гостя, сунула ему закупоренную колбу с мерзкой грязно-зеленой жидкостью. – Вот, специально для вас. По уникальной цене. Вообще-то «Изумрудный эликсир» стоит сто пятьдесят еренов, но сегодня у нас скидки. Поэтому вам флакончик обойдется всего в пятнадцать еренов.

Лицо Энтона вытянулось. То ли от резкого ценопада, то ли от ставшей чужой Майры, а скорее – и от того, и от другого.

– Майра, – Эн растерянно достал кошелек: пятнадцать еренов у него точно найдется, – с чего ты взяла, что мне нужно это?

– Хороший продавец всегда знает, что нужно покупателю. Берите и не задерживайте очередь, – пышка по-прежнему смотрела куда-то сквозь него.

Энтон растерянно оглянулся.

– Где ты видишь очередь? Тут только мы с тобой! Майра!!! Я… не буду этого брать!

Это – против всех правил.

Нельзя, никогда нельзя отказываться от того, что магазин сам для тебя выбрал. Но Эну было необходимо встряхнуть подругу. И он угадал. Холодное безразличие на налобнике Майры сменилось не менее холодным удивлением.

– Молодой человек…

– Антон умирает! Он умирает, Майра! Что будет с нами? Со мной? С ним? – Эн будто со стороны услышал собственный голос – тонкий, жалкий, готовый вот-вот сорваться – и закусил губу.

Да что же это? Второй раз за день чуть не расплакался. Он ведет себя, как пятилетний мальчишка. Как… как ровесник Антона. Эн вцепился в подоконник, чтобы не упасть, сел на пол, сжал пальцами виски. Что с Майрой? Может, все привиделось? Разговор о старых легендах, душистый чай, комната-подсобка… Нет, он и правда болен!

– Мальчик мой! – продавщица подбежала к нему, обняла за плечи, торопливо застучали, закрываясь, ставни и двери. – Мальчик! Я гибну, уже погибла, но не могу, не могу…

– Что не можешь, Майра? – он заглянул в темные глаза, в которых не осталось ни капли холода.

– Я разрываюсь между вами. Сначала Геордий, потом ты. Он… он играл на моей свадьбе. Играл на гитаре и пел.

– Старый гитарист?!

– Как прошел, неизвестно, но он пел, а я – смеялась! Впервые в жизни! Ты можешь представить? Невеста Хранителя смеялась на собственной свадьбе! Корчилась на глазах у толпы гостей! А они стояли и смотрели. Ты знаешь, у Хранителей нет эмоциональных повязок. И никаких других внешних проявлений. У них все эмоции… внутри. И они чувствуют друг друга без налобников. И я чувствовала – ледяную угрозу, презрение…

– Подожди, подожди! – Эн отчаянно потер лоб. – Тебя полюбил Хранитель?

– Не полюбил! Захотел! Хранители не способны любить, они умеют только хотеть! Они захотели наш Город, наши улыбки и нас самих! Не знаю, чем я приглянулась Эркалю. Конечно же, наш брак тут же расторгли – родственники не потерпели позора. Но Эркаль… Он сказал, что на его невесте, пусть даже бывшей, не может быть клейма безумицы. Я просила не трогать гитариста. Эркаль пообещал. Но взамен я должна была поклясться, что никогда не встречусь с музыкантом. А еще – стану хозяйкой этого магазинчика, и… его же первой покупательницей, – женщина усмехнулась. – Когда несостоявшийся муж протянул мне бутыль с грязно-сиреневой жидкостью, я подумала – яд. И вздохнула с облегчением! Но смерти не было. Было забвение. Я забыла и о свадьбе, и о смеющемся музыканте Геордие, и о том, как смеялась сама. Забыла… до встречи с тобой.

– Майра!

– Но, ты знаешь, на прошлой неделе я слышала звон гитары. Значит, Геордий жив! Эркаль не соврал.

Энтон пробурчал что-то невразумительное – отбирать у подруги малейшую радость не хотелось.

– А потом, – красавица-брюнетка не обратила внимания на замешательство Эна, – после нашего с тобой разговора, ноги сами вынесли меня сначала на улицу, а затем – к своему же прилавку, на котором стоял похожий флакон. Я положила деньги в кассу и выпила.

– И забыла меня, – прошептал Энтон.

Она кивнула.

– Но больше не забуду. Не смогу, сколько бы ни выпила.

Они помолчали. Затем Майра поднялась с пола.

– Ты что-то говорил об Антоне?

– Да. Скажи, как мне его увидеть? Не во сне, а наяву? Я чувствую, что он в беде, если бы я мог…

Продавщица грустно покачала головой.

– Это невозможно. Перейти границу Города могут… могли только Одиночки. Близнецы миров на это не способны. Они встречаются во снах. Самые везучие иногда сходятся на Озере Жизни.

– Что за Озеро? Где оно?

– Я точно не знаю. Говорят, оно на грани между сном и явью. Между всеми реальностями. Оно неподвластно даже Хранителям.

Энтон вцепился пальцами в волосы. Мысли путались, голова, казалось, сейчас взорвется.

– Но Антон… Почему? Он болен. Тяжело. И мне кажется, что это связано с моим… со моей…

– С твоей болезнью и исцелением? – подсказала Майра и задумалась. – Вполне возможно. Я уже говорила, ваша связь очень сильна. Есть близнецы, которые вообще не чувствуют друг друга. То есть тонкая ниточка между ними существует, но она бесполезна: они не могут друг другу ни помешать, ни помочь, а если и встретятся во сне, наутро ничего не вспомнят. Таких, как вы с Антоном, меньше. И вам тяжелее. Может случиться, что один близнец перетянет на себя нить жизни другого. Но если они найдут гармонию, то смогут жить в двух мирах одновременно. Точнее, могли… Пока не пришли Хранители. О да! Труднее всего им было именно с близнецами миров! Границу перекрыть легко, но как разрушишь то, что только снится? Их называли безумцами, запирали в особых приютах, заставляли глотать какую-то гадость. Бедолаги прекращали спать…

Энтон хмыкнул. Хроническая бессонница – хорошее лекарство от сновидений.

– Близнецов миров рождалось все меньше. Хранители перестали их отслеживать. Да и вообще почти прекратили вмешиваться в дела Города, – она горько усмехнулась. – Зачем? Граница перекрыта, Городок искажен до невозможности, до иных миров не достучишься… Один-два близнеца погоды не сделают. Угрозы больше нет.

Майра замолчала, что-то обдумывая.

– Ты не поверишь, но обо всем этом я узнала от Геордия. Да, да, – она перехватила удивленный взгляд юноши, – в песне, в плаче гитары и смехе гитариста я услышала то, о чем не прочитаешь в книгах. Я не могу это объяснить – мы… будто бы на какой-то момент стали одним целым! И они это поняли. Они точно знали, что мой смех – не предсмертные корчи, а нечто иное.

Она помолчала и добавила с какой-то странной обреченностью:

– Я ведь – одиночка. А близнецов миров почти не осталось. Как и улыбок.

– Майра, – Эн сжал пухлую ладошку. – Люди будут смеяться. Нас пока немного, но… Я хожу по улицам и ищу тех, кто умеет. И нахожу! Они улыбаются мне в ответ!

– Да, – продавщица фыркнула с неожиданной злостью. – А потом приходят ко мне и покупают мутную дрянь! Чтобы наутро все забыть!

– Но… как же… Не все! Не может быть, чтобы все! Ты же вспомнила даже после дряни!

Майра молчала. Энтон тоже затих. Оба смотрели на прилавок, где все еще стояла колба – не поворачивался у юноши язык назвать это «флаконом» – с грязно-зеленой жидкостью.

– Майра, ты… – «что мне подсунула» – Эн в кои-то веки умудрился прикусить язык вовремя, – ты думаешь, что это…

– Я не знаю! – быстро ответила женщина. – Это может быть что угодно. Но если ты покупаешь, значит, оно тебе действительно нужно.

– «Если ты покупаешь!» Можно подумать, у меня был выбор! – бурчал Эн, меряя шагами собственную комнату. – И чего этот магазин решает за меня? Надо будет у Майры спросить. В другой раз. Если не забуду.

Он покосился за зеленую муть. Тоже мне «Изумрудный эликсир»! От одной мысли, что придется глотать такую гадость, тошно становится. Стоп! Энтон аж подпрыгнул на месте. Это ведь так просто! Он не имеет права отказаться от навязанного магазином товара, но никто не смеет указывать ему, как покупкой распорядиться. Он просто не станет пить!

С потолка плавно спланировала мохнатка, приземлилась на горлышко колбы. Только этого не хватало! Эн осторожно махнул рукой.

– Эй, свет моих ночей! Летела бы ты отсюда, пока память твою крылатую не отшибло.

Да уж! Интересно, что будет, если «эликсир» выпьет кто-нибудь другой? Напоить бы им Ниму, чтобы не пялилась каждый раз, как на пришельца с дальних миров. Гм! А что, неплохая идея. Но все же безопаснее просто вылить дрянь в унитаз. Так и сделаем! Энтон взялся за колбу – мохнатка и не думала улетать.

– Ну же, подруга, – Эн попробовал стряхнуть ночное светило.

Тщетно – пушистая летунья словно срослась со стеклом.

– И ты туда же, – пробормотал парень, возвращая гадость на стол. – Что ж, может, ты и права. Если купил, значит, нужно.

Мохнатка радостно замахала крылышками, не отрываясь, впрочем, от злополучной колбы. Энтон закрыл глаза. Глубоко выдохнул. Что ж, пусть будет так. Радуйся, мама. Прости, Анинка. Он поднес колбу к губам. Мохнатка наконец отлепилась от стекла и закружилась рядом. Стоп! Юноша резко распахнул форточку.

– Лети! Давай же, хорошая, улетай. Кто знает, что мне в голову взбредет после… – косой взгляд на зеленую муть, – …этого.

Мохнатка недоуменно зависла перед окном. Затем медленно, будто осторожничая, вылетела на улицу. Клац! Форточка захлопнулась. Эн печально посмотрел на недоуменное мерцание за стеклом. Лети! И постарайся больше никому не попадаться. И одним махом проглотил изумрудный эликсир.

Зеленое. Все вокруг зеленое. Порхают зеленые мохнатки, похожие на ту, что осталась за окном, только эти не светятся и крылья побольше. Шелестят деревья, тянутся к тебе роскошными малахитовыми лапами, цветут кустарники – пахучие, белоснежные, мягкая трава стелется под ногами, кажется, весь Город превратился в один сплошной заповедник.

Домики – не двухэтажные коробки-близнецы, а самые разные, полукруглые, треугольные, разноцветные – прячутся за цветущими ветками, подмигивают окнами.

Люди смеются – радостно, беззаветно. Не посылают импульсы в сенсорный налобник, который, считав эмоцию, выдает на экране значок: «веселая улыбка». Смеются, потому что легко на душе, потому что хочется танцевать, потому что… Да разве можно объяснить смех?

Город цвел, утопал в зелени, хохотал… Город. Искаженный Городок. То, что мы потеряли.

…

Гости. Городок покидают очередные гости. Люди из дальнего мира ушли, но оставили на память невиданный доселе цветок – прекрасный, с крупными бело-розовыми мясистыми лепестками и горьковатым ароматом. Другие подарили ручное облачко на случай жаркого дня. Однажды наведались чудаковатые крылаты и оставили в дар крылья. Жаль, что летать под силу не каждому…

Даже имея крылья.

Гости. Они приходили и уходили, но каждый оставлял что-то на память. Что-то прекрасное. И с каждым разом Городок становился все лучше.

– Ненормально! Этот Город ненормален! Опасен!

Вход в Городок увидит не каждый. И далеко не каждый из видящих решится войти. Городок дружелюбный. И ждет таких же гостей. Те, кого позже назовут Хранителями, войти сумели. Хотя не должны были – по всем законам не могут войти в Город добра ему не желающие. Хотя… Разве можно разобрать, чего желают те, у кого в застывшую маску превратились не только лица, но и души?

– Слишком много искажений! Это неправильно! Мы можем помочь! Мы поможем. Ничто не должно так искажаться.

Одни называли их спасителями. Правда, затруднялись ответить: «От чего?» Другие – нашествием гадов дремотных. Впрочем, вторых было меньше. С каждым днем…

– Слишком многие на вас влияют. Слишком много искажений. Неужели не понятно? Это ненормально. Мы защитим. Оградим.

Они не улыбались. Не злились. Не удивлялись, не печалились, не уставали. Во всяком случае, ничто не отражалось на их лицах – неподвижных, равнодушных, пустых. Они приходили и уходили. И с каждым разом искажали. Только не Город – людей. Впрочем, очередь Города тоже настала. Позже.

– Мы поможем. Вам надо просто быть с нами… нами… нами…

Все меньше смеющихся горожан. Все больше застывших лиц – не потому, что улыбаться или хмуриться нельзя, а потому, что ты этого больше не умеешь. Все меньше цветущих полянок, зеленых листочков. Все больше квадратных домов-близнецов и равнодушных застывших лиц.

По образу и подобию…

Первое непонимание – как понять того, у кого нет чувств ни в голосе, ни на лице? Первое разочарование Хранителей – подобие не стопроцентно. Первые налобники – подарок от Хранителей.

– У вас будет все правильно. Все как у нас.

Искажения могут быть опасны. Хранители показали – насколько.

…

Рябь по воде. А вода повсюду. Нарастающий скрежет. И… тишина. Только журчит вода. Только рябь бежит по серебристому озеру. Он стоял прямо на водной глади. Как и тот, другой.

– Ты… – юноша вгляделся в лицо испуганного мальчишки, в свое лицо, только более молодое, – Антон.

Мальчик кивнул.

– А я – Эн. Энтон, – парень улыбнулся как можно дружелюбнее.

Мальчик кивнул еще раз.

– Ты… – Эн слегка растерялся, – ты что-то знаешь о моем мире?

– Не уверен, – мировой близнец наконец заговорил. – Но, мне кажется, там Ритка. То есть она… Я думаю… – Антон сконфуженно замолчал.

– Ритка, – Эн закрыл глаза (девушка бежит по траве, волосы разметались), – значит, ее зовут Ритка.

– Да, Маргарита. Ты ее знаешь?

Эн неопределенно развел руками, но его двойник продолжал тараторить.

– Ритка – хорошая, хоть про нее и говорят всякое. Она мой лучший друг. И она попала в беду в… в моем мире. А потом – и в твоем. Кажется…

Энтон вздохнул. Если девушка увидела вход, значит – она достойная. Если прошла через границу, значит – Одиночка. Но вот до Городка Маргарита вряд ли добралась – застряла, скорее всего, на Дороге Жизни. Как и ее предшественники… Эн пару раз слышал от родителей про «лазутчиков, угодивших в объятья Дороги!». Что с ними происходит потом? Жаль, не успел расспросить об этом ни гитариста, ни Майру.

– Антон, – Эн взял двойника за руки, – ты хоть представляешь, как оказался здесь? Понимаешь, кто я?

– Я… – мальчик выглядел совершенно растерянным, – я просто сплю, да? Я теперь много сплю. И вижу Ритку и странных людей. И тебя пару раз видел.

– Понятно…

Нни-че-го-шень-ки он не знает, ни об Искаженном до неузнаваемости Городке, ни о близнецах миров, ему просто надо найти подругу. Или сестру? Девушку, исцелившую Эна и научившую его смеяться.

– Антон! Послушай. Я постараюсь… Нет, не так – я сделаю все, чтобы ее найти! Но… моему миру тоже нужна помощь. Понимаешь, мы с тобой связаны. И…

Слуги дремотные, ну что он несет? Как ему поможет этот мальчишка? Пообещает не выздоравливать? Или не умирать? Как будто от человека это зависит.

Тихий всплеск воды. Брызги цвета темного серебра. Озеро Жизни. Вот мы где. Понимание пришло внезапно. Как и ответ на вопрос: «Что делать дальше?» Струя воды плеснулась в руки, застыла ледяным клинком.

– Антон, – юноша не узнал свой голос, – мне очень нужна твоя помощь. Я найду Ритку, я сделаю все для этого, клянусь! Но если ты вдруг выздоровеешь… Ты ведь болен сейчас, да?

Мальчик кивнул.

– Наши жизни связаны. Сила – одна на двоих… – тьфу, ну почему здесь нет Майры? Она бы объяснила все по-человечески. – Короче, пока один живет полноценной жизнью, другой валяется в беспамятстве. Не спрашивай почему. Я и сам не знаю. Просто так оно устроено. И только так я смогу спасти твою Ритку! Понял?

Антон растерянно моргнул.

– Мне нельзя выздоравливать?

– Ну… Типа того…

– И что надо сделать сейчас?

Ладонь легла в ладонь. Ледяной клинок вонзился в мальчишеские кисти, прошел насквозь, оглушил на миг. Ни крови, ни боли, только холод. И ощущение покоя…

Болела рука, в липкий сон прорвалось монотонное «тук-тук». Эн с трудом разлепил глаза – в окно настойчиво билась покинутая мохнатка. Юноша с трудом поднялся с кровати, открыл форточку, впуская пушистую подругу. Надо бы имя ей придумать, что ли. Энтон задумчиво потер онемевшую от боли ладонь. Он вернулся. И, кажется, с подкреплением.

Майра молчала. Энтон закончил рассказ минут двадцать назад, а она все молчала, разглядывая собственный прилавок.

– Майра, – парень осторожно посягнул на затянувшуюся паузу, – а у тебя есть еще, кхм, «Изумрудный эликсир»?

– Нет, – женщина подняла бровь. – Для тебя у магазина ничего нет.