Ангелочек Андреев Леонид
Слова, которые произносила Анжелина, вызывали у нее самой ужас. Адриена объясняла дочери, как надо вытаскивать младенцев из матки при помощи крючка, которым протыкали голову или ягодицы обреченного на смерть младенца.
— Уже бегу, — сказала Жанна, устремляясь на улицу.
Оставшись одна, Анжелина перекрестилась. Она не знала, хватит ли у нее мужества совершить столь варварский акт. Хриплые стоны Эвлалии, терпящей адские муки, придали ей сил. «Если Эвлалия умрет, она оставит сиротами двух детей, которые так нуждаются в ней. У меня нет выбора! Боже, как это тяжело!»
— Мадемуазель, — слабым голосом позвала Эвлалия. — У меня все еще идет кровь? Скажите, что со мной? А с ребенком? Вы разговаривали с моей матерью, потому что я умру?
— Нет, Эвлалия, не говорите так. Я сделаю все возможное, чтобы спасти вас, но ребенок не выживет.
Верная заветам Адриены Лубе, Анжелина предпочла сказать правду. Но ее слова не произвели желаемого эффекта: кормилица разрыдалась.
— Ну, ради бога, успокойтесь, Эвлалия. Вы теряете слишком много крови. Подумайте о Марии и Поле. Молитесь. Я возьму вас за руку. Вы чувствуете ее? Давайте помолимся вместе.
Они обе принялись читать «Аве Мария», но Эвлалия стонала после каждой фразы.
— Держитесь! — подбадривала ее Анжелина.
В комнату вошла Жанна Сютра в сопровождении старухи в черном фартуке с редкими сальными волосами.
— Это матрона, — сказала Жанна. — Она решила прийти, сказав, что не пила, ей просто было нехорошо…
— Я могу это сделать, вытащить малыша, — заявила матрона. — У городской молодухи ничего не получится. И потом, почему ты уверена, что у ребенка Эвлалии огромная голова? Как ты могла видеть через кожу живота?
Эти слова были обращены к Анжелине, которая с тревогой смотрела на мать Эвлалии. Анжелина ответила:
— Я никогда не делала столь прискорбной операции. Но я чувствую, что у меня все получится. Где крючок? Его надо протереть водкой или подержать над огнем.
Старая матрона помахала железным крючком с ржавым концом. В это же мгновение с кровати раздался жуткий вопль.
— Помогите! Мама! Пресвятая Дева, он выходит! Я не смогла удержаться и потужилась. Он выходит…
Женщины бросились к кровати несчастной Эвлалии. Она говорила правду: ребенок выходил, но с потоком крови.
— Боже мой, нет… Промежность разорвалась! — воскликнула Анжелина.
Дрожа всем телом, с пересохшими губами, она приняла живого ребенка с огромной головой.
— Возьмите его, — сказала она Жанне. — Ваша дочь лишилась чувств. Она испытала слишком сильные мучения и потеряла много крови.
Под недоуменным взглядом матроны Анжелина перевязала пуповину и обрезала ее ножницами, которые приготовила Жанна. Затем она вновь осмотрела Эвлалию. Результаты были неутешительными.
«Господи Иисусе, помоги ей! — молилась Анжелина. — Если Эвлалия выживет, она останется калекой. Шейка матки повреждена, а промежность разорвана до самого анального отверстия».
Анжелине хотелось плакать от отчаяния. В этот момент в комнату вошли Проспер и доктор Фор. Доктор практиковал в Масса уже лет тридцать. За свою долгую карьеру он всего насмотрелся. Казалось, состояние пациентки не вызвало у него особого беспокойства.
— Что здесь произошло? — рявкнул доктор, с подозрением глядя на Анжелину.
— Молодая дама, потеряв над собой контроль, не удержалась и потужилась. Ребенок порвал ей промежность, — объяснила Анжелина. — Но больше всего меня беспокоит то, что она потеряла много крови. Она совсем обессилена.
Доктор снял шляпу и перчатки из тонкой кожи, надел очки и окинул взглядом промежность Эвлалии, которая по-прежнему была без сознания.
— Так, — сказал он наконец, — я воспользуюсь обмороком и зашью ее. Нельзя оставлять все в таком состоянии. Предупреждаю тебя, мой славный Проспер, тебе долго придется воздерживаться. Твое счастье, что я тебя узнал, когда ты меня разбудил! Пострел, я лечил тебя, когда ты еще под стол пешком ходил.
— С этим я повременю, доктор, — ответил смущенный мужчина. — Я рад, что моя жена выкарабкается. А где ребенок?
Жанна Сютра запеленала внука. После своего ужасного рождения малыш не плакал. Он даже не шевелился.
— Не стоит на него смотреть, Проспер, — прошептала Жанна. — Ты испугаешься!
Анжелина почувствовала себя лишней. Она вымыла руки и тут же подумала, что доктор этого не сделал. Он собирался прикасаться к кровоточащим органам Эвлалии, орудуя иголкой с ниткой, даже не сменив под ней простыни.
— Простите, доктор. Разрешите мне быть вашей ассистенткой. Давайте я принесу таз с теплой водой и мылом — мадам надо вымыть. И я нахожу более гигиеничным сменить простыни. А вы пока помоете руки и протрете их водкой или камфорным спиртом, если он у вас есть.
— Нет, ну и манеры! — возразил доктор. — Это вы так называемая повитуха из Тулузы?
— Совершенно верно, доктор. Там большое значение уделяется асептике. Случаи послеродовой горячки встречаются еще часто.
Тот поморщился, но подчинился. Возможно, Анжелина только что спасла жизнь Эвлалии Сютра, жене Проспера Фабра. Эвлалия пришла в себя от острой боли, поскольку доктор Фор не был искусным портным.
Возбужденная, вся в поту, Жанна Сютра положила ребенка на другую кровать. Она поставила разогревать суп и налила вино из бочки.
— Ей надо подкрепиться, моей доченьке, — сказала она Анжелине. — В ее возрасте кровь быстро восстановится, если хорошо питаться.
— Я тоже заслужила стаканчик вина, — хихикнула матрона, потрясая ржавым крючком.
Но Проспер быстро выставил ее за дверь, и Анжелине сразу стало легче. Глядя на матрону, она приходила в отчаяние. «Нужны школы повитух. В каждом городе и особенно здесь, в горных долинах, — говорила она себя, нежно сжимая руку Эвлалии. — Слава богу, мне не пришлось воспользоваться этим мерзким инструментом!»
Едва доктор закончил зашивать Эвлалию, как ребенок умер после нескольких конвульсий, единственным свидетелем которых стал его отец, потрясенный чудовищным видом своего третьего отпрыска.
— Черт возьми! — проворчал Проспер. — Надо было позвать кюре. Малыш умер без причастия.
— Да, сходи все же за кюре, Проспер, — откликнулась Жанна. — Мы похороним ребенка на кладбище, а на кресте напишем его имя и дату рождения. Назовем его Пьером. Пьер, какое красивое имя…
Анжелина не решилась оставить семью, которую постигло такое горе. Она согласилась выпить подогретый горький кофе и стала утешать беззвучно плачущую Эвлалию.
— Я так хотела девочку! Но славный Боженька послал мне мальчика с огромной головой, не прожившего и часа. Скажите, мадемуазель Лубе, а у меня там, внизу, восстановится?
— Да, но процесс будет долгим и весьма деликатным. Вы должны тщательно подмываться и не делать никаких усилий.
Доктор Фор стоял перед трупом ребенка. Он почесал подбородок, покачал головой и обратился к Анжелине:
— Мадемуазель, как вы догадались, что речь идет о гидроцефалии? Неужели просто ощупав шейку матки?
— Да, пальпируя, я почувствовала, что у ребенка слишком большая голова, — ответила Анжелина.
— И вы не сочли необходимым посоветоваться с кюре? Вы сами решились пожертвовать ребенком?
— С согласия мадам Сютра, — раздраженно ответила Анжелина. — Несомненно, в будущем медицина добьется успехов, но при ее нынешнем развитии ребенок с подобной аномалией умирает через несколько дней после рождения, вернее, даже через несколько часов, что в данном случае и произошло.
— Какое бесстыдство! — воскликнул доктор. — Это так свойственно молодым! Ах, скоро наука низвергнет Бога и святых…
— Нет, со временем наука будет спасать все больше людей, доктор, — возразила Анжелина. — Не Бог излечивает от чахотки или холеры.
Она вызывающе смотрела на доктора, величественная в ореоле своих рыжих волос в приглушенном свете керосиновой лампы. Ее фиолетовые глаза сверкали. Сейчас Огюстен Лубе, несомненно, вновь назвал бы свою дочь еретичкой, уверенный, что Анжелина унаследовала мятежный дух от своих предков-катаров.
— Я возвращаюсь в таверну, — сказала молодая женщина, увидев на пороге кюре и Проспера. — Желаю всем спокойной ночи. Эвлалия, я приду послезавтра узнать, как вы себя чувствуете.
Попрощавшись, Анжелина с облегчением покинула этот дом. На улице было свежо, с реки веяло прохладой.
«Действительно ли я помогла Эвлалии? — спрашивала себя Анжелина. — Эвлалия обезумела, она испытывала страшные муки. К тому же я настояла, чтобы приехал доктор. Какой он странный, этот доктор Фор…»
Колокола церкви пробили два удара. Анжелина удивилась, как быстро пролетело время. Она думала, что сейчас только полночь. Взглянув на восток, в сторону массива Трех Сеньоров, она заметила, что вершины слегка порозовели. Вскоре взойдет солнце, ведь это самая короткая ночь в году[51].
Усталая, погруженная в свои мысли, Анжелина шла по длинной улице Пра-Безиаль. Застроенная богатыми домами, иногда даже трехэтажными, улица пересекала всю деревню и заканчивалась за церковью, подобная реке, притоками которой были многочисленные узенькие улочки. Вокруг было темно и тихо, но издалека доносилось пение и музыка.
«Кто-то будет танцевать до рассвета, — подумала Анжелина. — А кто-то уже вернулся домой немного навеселе».
Дважды ей слышались шаги за спиной. Но это было неудивительно в крупном поселке, который населяли по меньшей мере пятьсот душ. Кроме того, роды Эвлалии произвели на нее тягостное впечатление. «Бедная Эвлалия, — говорила себе Анжелина. — Она такая молодая! Боюсь, что после этого разрыва она останется калекой. Я должна благодарить Бога или провидение, что у меня родился нормальный ребенок, да еще в таких необычных условиях».
Анжелина покрылась холодным потом, представив себе фатальный исход тайного рождения ее малыша Анри. Сердце учащенно забилось. Вдруг Анжелине почудилось, что она слышит чье-то дыхание. Заволновавшись, женщина остановилась. Справа от нее находился узкий проход. Казалось, звук исходил оттуда.
— Кто там? — спросила Анжелина, понимая, что со стороны выглядит смешной.
По спине Анжелины пробежали мурашки, поскольку она вновь увидела себя в парке больницы, когда Луиджи схватил ее за плечо. Страх овладел ею. Сейчас был очень удобный случай, чтобы напасть на женщину и убить ее, предварительно или уже после смерти изнасиловав. Перед глазами Анжелины возникло мертвенно-бледное тело Люсьены на носилках, в ушах зазвучали мелодичные звуки скрипки. «Надо бежать, — сказала себе молодая женщина, впадая в панику. — Я успею добраться до таверны прежде, чем на меня нападут, если побегу очень быстро. Нет, нет, я сошла с ума, никто не причинит мне зла…»
Ноги Анжелины стали ватными. Она вновь огляделась вокруг. На этот раз она различила чей-то силуэт, но не в улочке, а с другой стороны, около двери дома.
«Боже, сжалься надо мной!» — мысленно молила Анжелина.
Обезумев от ужаса, она бросилась к церкви. За ее спиной раздалось рычание, а потом приглушенный крик. Анжелине показалось, что это вступили в схватку два кровожадных чудовища. Она отказывалась понимать происходящее и хотела только одного: остаться в живых, увидеть своего сына. Но ее кто-то преследовал.
— Нет! — закричала она. — Нет!
В ответ на отчаянный крик раздался громкий лай. К ней быстро приближалась огромная белая собака. Споткнувшись, Анжелина упала на колени.
— Спаситель? — простонала она. — О, моя собака!
Овчарка, высунув язык, принялась ласкаться, словно щенок. Пес радостно лизал ей лицо. Не веря своим глазам, Анжелина обняла собаку. Она никак не могла прийти в себя после столь сильного потрясения.
— Это ты? — шептала она. — Спаситель мой…
Анжелина гладила пса, но ей никак не удавалось успокоиться. Она была уверена, что несколькими минутами ранее на улице Пра-Безиаль был какой-то человек.
— Спаситель, пойдем, — сказала она, вставая. — Идем, моя собака. Ты здесь, ты почувствовал, что я вернулась.
Овчарка шла рядом с ней до самой таверны. Анжелина все время держала руку на мохнатой голове собаки. К счастью, хозяин таверны еще не спал и мыл стаканы в общем зале. Анжелину он встретил недружелюбно.
— Что за манера, мадемуазель, возвращаться так поздно? Я не ложился спать, ждал вас, чтобы закрыть дверь… Нет, псину я не пущу в комнату…
— Прошу вас, мсье. Я заплачу двойную цену. Только на одну ночь. Мне пришлось принимать роды у Эвлалии, дочери Жанны Сютра. Моя овчарка не причинит вам вреда.
— Ваша овчарка? Это же собака Жана Бонзона.
— Нет, я доверила ее своему дяде на время, а не отдала насовсем. Я устала. Будьте великодушны, разрешите собаке остаться со мной.
— Хорошо, если вы заплатите двойную цену, — вздохнул мужчина.
Анжелина нашла в себе силы улыбнуться. Она поднялась по лестнице и вошла в комнату, где спали Октавия и Анри. Жерсанда де Беснак предпочла жить отдельно.
— Это ты, малышка? — спросила служанка, всегда чутко спавшая. — Ты совершила чудо?
— Увы, нет! Я обо всем расскажу тебе завтра. Со мной пришел Спаситель. Анри обрадуется, увидев его. Я закрыла дверь на засов. Спокойной ночи, Октавия.
— Отдыхай, детка.
Собака легла на прикроватный коврик. Успокоившись, Анжелина наконец заснула. Теперь она была уверена, что ей ничто не угрожает. Ее ангел-хранитель вернулся.
Долина Рибероля, на следующий день
Анжелина подзабыла, какими величественными бывают горы в первые летние дни. Сидя в двуколке дяди с Анри на коленях, она восторженно любовалась окружавшей их неслышной зеленой симфонией. Разнообразные оттенки зелени заменяли гаммы, а птицы отдавались любовным играм и наполняли своим пением прозрачный воздух этого июньского утра.
Правда, гармонию торжествующей природы немного портила одна фальшивая нота: Жан Бонзон пребывал в плохом настроении.
— Так не поступают, от приглашения не отказываются, — ворчал он. — Ваша мадемуазель Жерсанда корчит из себя невесть кого. Не захотеть подняться к нам и заночевать! Конечно, она боится подхватить блох! Но ты, Анжелина, сделала все, чтобы ее уговорить. Черт возьми! В столь ранний час в Бьере были две ослицы: твоя аристократка и моя старая кляча.
— О, мсье, это невежливо! — запротестовала Октавия, сидевшая на скамейке рядом с Жаном Бонзоном. — Мадемуазель боится, что путь окажется ей не под силу. К тому же у нее разболелась голова. Она предпочла остаться в своей комнате в таверне.
— Ну да! — проворчал Жан Бонзон. — Вы не сможете меня переубедить. Эта спесивая дамочка поступила невежливо по отношению к нам — к Урсуле и ко мне.
— Дядюшка, ты напрасно обижаешься, — вмешалась Анжелина. — Мадемуазель Жерсанда чувствовала себя плохо еще вчера вечером. Что ты хочешь? Она привыкла к размеренной жизни в Сен-Лизье. Она и так сделала невероятное усилие, поехав с нами. Перестань ворчать! Ты пугаешь малыша.
— Что за глупости! Он всю дорогу хохочет, твой крестник.
Анжелине пришлось солгать дядюшке. Утром они долго обсуждали вновь возникшую проблему.
— Что делать? — обеспокоенно спрашивала Анжелина. — Жанна Сютра видела Анри на празднике. Она думает, что он внук Октавии. Мой дядюшка часто встречает Жанну. Мы не можем представить ему моего малыша как племянника Октавии. Что сказать дядюшке?
— Еще одна ложь! — воскликнула служанка.
— Нет, ложь не понадобится. Самый простой выход — это кое о чем умолчать, — заявила Жерсанда де Беснак. — Анжелина, ты скажешь, что стала крестной матерью Анри, ребенка, которого более года назад отдали кормилице из Бьера. Ты имеешь полное право провести со своим крестником два дня. Если потребуется, мы сочиним историю, которая устроит всех.
Женщины пришли к согласию, что так будет лучше, однако у Анжелины остались сомнения. «Если папа и дядюшка Жан, на мое несчастье, заговорят об Анри, возникнет новая проблема, причем серьезная, — раздумывала она под скрип колес двуколки. — И это может произойти очень скоро». Сапожник решил жениться на Жермене Марти в конце июля и собирался пригласить на свадьбу Жана Бонзона с женой.
Анжелина с трудом сдержала тяжелый вздох. Она сожалела о сложившемся положении, которое вынуждало ее лгать многие годы. Но тут Анри радостно закричал, показывая рукой вверх. Большая черная птица с красной головой слетела с ветки.
— Это тетерев, малыш, — сказала Анжелина ребенку. — Смотри, он не очень-то ловко летает.
— Зато он очень вкусный, если его приготовить в кокотнице, — подхватил дядюшка Жан. — А вы, дамы, не слишком-то разговорчивые. Надо бы развязать ваши языки, нам еще долго ехать.
Октавия смущенно рассмеялась. Она получала удовольствие от поездки, но одновременно испытывала животный страх при виде бездонной пропасти справа. Каменистая дорога извивалась между пропастью, поросшей огромными буками, и обрывистым склоном. Октавию завораживал этот лес гигантов. Невозможно было разглядеть основания деревьев, укоренившихся внизу обрыва, а их верхушки возвышались над дорогой, затерявшейся в горах.
— Мне немного страшновато, мсье. Я не решаюсь вступить в беседу.
— О, как вы заблуждаетесь, мадам, — ответил Жан Бонзон. — Начните говорить о дожде или о прекрасной погоде, и страх сразу пройдет. Да и чего бояться? Ослица знает дорогу, ноги у нее крепкие. Нет никакой опасности. Правда, Анжелина?
— Конечно, мы ничем не рискуем, Октавия. Любуйся лучше пейзажем. Я здесь не была года четыре. Осенью лес становится багряным, земля усыпана опавшими листьями цвета моих волос, как говорила мама. Дядюшка, помнишь, в последний раз я приезжала в Ансену с мамой?
— Разумеется, помню. После этого визита я больше не видел Адриену живой. Надо сказать, я не большой охотник ездить в город. А ремесло твоей матери не позволяло ей ездить по гостям. Мы редко виделись, но очень любили друг друга.
Октавия загляделась на профиль Жана Бонзона, грустно качавшего головой. Этот мужчина притягивал ее к себе. Он был высоким, сильным, выглядел моложе своих лет. Как только рано утром он переступил порог таверны, Октавия почувствовала странное возбуждение, смутившее ее. «Боже мой, Анжелина так похожа на него! — думала она. — У них одинаковый тип лица. С такими тонкими, приятными чертами. Правда, у него волосы светлее, чем у нашей малышки, но он тоже рыжий. Прекрасный, суровый горец, вот что приходит мне на ум».
В смятении чувств, Октавия сосредоточила свое внимание на крупе ослицы, который покачивался в такт размеренному шагу. Животное часто шевелило ушами, прогоняя назойливых мух.
— Спаситель исчез, — сообщила Анжелина. — Он был с нами, когда мы покидали деревню, а потом убежал.
— Черт возьми! Собака будет в Ансену раньше нас. Должно быть, она помчалась лесом. Твою овчарку невозможно ни держать взаперти, ни посадить на цепь.
— Вот и хорошо. Когда я уходила от Жанны Сютра, было еще очень темно. Вероятно, люди, веселившиеся около костра святого Иоанна, разошлись по домам. Я слышала за собой какой-то шум, доносившийся, как мне казалось, из всех улочек. К счастью, меня нашел Спаситель. Я сразу же почувствовала себя в безопасности. Но, вероятно, он подрался с другой собакой или прогонял кошку.
— Ты не должна бояться, племянница. У нас в долине нет бандитов. Ба! Иногда молодые парни из Масса бьются на ножичках с парнями из Бьера. В худшем случае, они ранят кого-нибудь, но как только начинают писать кровью, тут же зовут своих матерей.
Жан Бонзон заливисто расхохотался, довольный своей шуткой, но Октавия поморщилась, пораженная его вульгарностью.
Чуть позже три козочки перебежали через дорогу и тут же исчезли, словно их поглотила пропасть. Анжелина с сожалением поняла, что ее сын не увидел животных.
— Как жаль! Анри играл с ремешком моей сумочки.
— Он увидит моих овец и ягнят. У меня есть также кролики и куры.
— Слышишь, малыш? — спросила молодая мать, целуя Анри в лобик.
— Надо же, племянница, как ты возишься с ним! Можно подумать, что это ты его родила.
— Я люблю детей, дядюшка Жан. Надеюсь, когда-то у меня будет ребенок…
Октавия решила перевести разговор на другую тему. Она показала рукой на дома, едва видневшиеся за деревьями.
— Ансену там, наверху, мсье? — спросила она.
— О нет, мадам Октавия. Вы показываете на еще недостроенный хутор Рамэ. Шифер сверкает, как новое су. В Ансену мы приедем, примерно, через час.
— Через час?! И дорога будет идти все время в гору?
— Да, в двуколке путь кажется долгим. Я взял ее, чтобы избавить вас от ходьбы. На двух крепких ногах до Ансену добираешься быстрее, срезая путь через лес.
— Крепкие ноги у тебя, дядюшка, — рассмеялась Анжелина. — Давай, похвастайся еще чем-нибудь.
— Здесь, в горах, мы взбираемся, куда захотим. И не жалуемся до восьмидесяти лет и более. Ах, моя славная Анжелина! Я рад, что ты станешь повитухой, — ты не создана для городской жизни. Когда ты была девочкой, я водил тебя на Плато ведьм. Мне приходилось бежать за тобой — ты была проворная, словно козочка.
— Плато ведьм? — удивилась Октавия. — Какое странное название!
— Это всего лишь луг, расположенный недалеко от хребта, Октавия, — объяснила Анжелина. — Люди вообразили, что туда на шабаш слетаются ведьмы. Правда, дядюшка?
— Ничего они не вообразили. Спроси у мсье кюре. Он скажет тебе, что в семье Кампет, живущих около плато, все мужчины из поколения в поколение рождаются ведьмаками.
Жан Бонзон принялся посвистывать, ухмыляясь в усы. Октавия незаметно перекрестилась, с беспокойством глядя на окружавшие их горные вершины, на склонах которых росли буки, дубы, клены и каштаны. В какой-то момент пейзаж показался ей диким и суровым, даже угрожающим.
— Малышка, спой, — предложила она Анжелине. — Так будет веселее.
— Хорошо… Ты подпоешь мне, дядюшка?
Анжелина вполголоса запела. Жан Бонзон звонко вторил ей. Его грассирующий выговор придавал песне особое очарование.
- Арьеж, Арьеж, мой край родной,
- Моя любимая земля,
- Моя обожаемая мать!
- Вблизи, вдали, всегда
- Имя твое радует меня,
- Арьеж, мой край родной…
- Неистовой любовью люблю я твои величественные горы,
- Облачающиеся зимой в белые одежды;
- А летом среди высокой травы
- Резвятся ягнята, припрыгивая.
- Арьеж, Арьеж, мой край родной,
- Имя твое радует меня,
- Арьеж, мой край родной[52].
Маленький Анри завороженно слушал. Когда они замолчали, ребенок захлопал в ладоши. Октавия последовала его примеру, очарованная красотой песни. Она больше не думала о ведьмах, привыкнув к этой бесконечной дороге среди оврагов и горных потоков. Через час, после приятных разговоров и песен, они наконец приехали в Ансену.
Бьер, таверна «Липа», в тот же день
Жерсанда де Беснак лежала на кровати, решив, что будет читать до обеда. Одетая в голубое муслиновое платье, в изящных туфлях из тонкой кожи, она вдруг резко отложила начатую книгу Эмиля Золя «Страница любви».
— Право, он талантливый писатель! — прошептала она. — Но сегодня все идет кувырком. Я не в состоянии сосредоточиться.
В глубине души Жерсанда жалела, что не поехала к дяде Анжелины. Проснувшись утром, она решила отказаться от приглашения. Женщина не кривила душой, у нее действительно немного болела голова, да и жара была изнуряющей.
«Ничего, — подумала Жерсанда. — Поеду в другой раз, осенью. Этот Жан Бонзон мне не понравился. Его манеры, высокомерие…»
Взаимная антипатия возникла мгновенно. Как только Жерсанда увидела высокого весельчака лет пятидесяти с проницательным, испытующим взглядом из-под черного берета на курчавых рыжих волосах, она решила, что не сможет провести целый день в его обществе, а уж тем более переночевать в доме, расположенном в горах. Отсутствие элементарных удобств в таверне и так раздражало старую даму, и она предпочла не знакомиться с образом жизни четы Бонзон.
«Надеюсь, Анжелина не обиделась на меня. Что касается Октавии, похоже, она рада, что я осталась здесь».
Жерсанда понимала, что теперь эти отговорки бесполезны, и сердилась на себя. Она встала, подошла к окну и задернула занавески, чтобы приглушить ослепительный солнечный свет. Но, сочтя это недостаточным, она закрыла ставни. В этот самый момент послышался цокот копыт и на площадь въехали три всадника в форме.
— Надо же, жандармы! Что случилось?
Жерсанда видела, как военные спешились. Тот, у которого на мундире было больше нашивок, вошел в таверну, и Жерсанда, чья комната находилась на втором этаже, услышала крики и восклицания. Сгорая от любопытства, она взяла веер и вышла в коридор. Когда старая дама стала спускаться по лестнице, до нее донеслись рыдания хозяйки таверны.
— Боже мой! Бедная женщина! — тихо вздохнула Жерсанда. — Вероятно, ей сообщили плохую новость.
Застыв на лестничной площадке, она не решалась продолжить путь. Слова бригадира, наделенного от природы зычным густым басом, ее буквально парализовали.
— Да, отец нашел дочь на берегу реки, на дороге, по которой ездят дилижансы, — говорил он. — Ноги были в воде, а тело лежало на гальке.
— Только этого нам не хватало! — всхлипнула хозяйка. — Парню, который это сделал, надо отрубить голову без всякого суда. Однако, бригадир, хочу вас заверить, что я всегда предлагала Марте ночевать в таверне, когда она поздно заканчивала работу. Но нет, ей надо было непременно возвращаться в Масса!
Жерсанда не могла больше сдерживать любопытства и спустилась на первый этаж. Она отказывалась принять то, о чем только что узнала. Увидев ее, хозяйка простерла руки к небу. Два посетителя, облокотившись на цинковую стойку, равномерно, словно метроном, качали головами. Вид у них был озадаченный.
— Такое в долине случается впервые, — сказал на местном диалекте один из посетителей.
— Нет, лет шестьдесят назад одна девушка подверглась, похоже, такому же насилию на хуторе Льер, — ответил другой по-французски.
— Мадам, речь идет о вашей служанке? — спросила Жерсанда. — Бедная малышка умерла?
— Да, Господи Иисусе! — простонала хозяйка.
Обеспокоенные приездом жандармов, жители деревни сбегались к таверне. Вопросы сыпались со всех сторон: все хотели знать, что случилось.
— Спокойно, господа! — приказал бригадир. — Ночью было совершено преступление. Речь идет о Марте Пикар, которую все вы хорошо знаете. Ее изнасиловали, изувечили и убили. Расследование будет долгим и трудным, поскольку в Масса и Бьере все праздновали День святого Иоанна. Впрочем, в других деревнях тоже.
Потрясенная Жерсанда закрыла глаза. Она хорошо понимала, что хотел сказать жандарм: по всей долине пылали костры, мужчины были пьяны и в толпу местных жителей мог затесаться случайный приезжий. Вероятно, преступник был уже далеко. Все громко переговаривались. В таверне стоял шум, подобный гудению роя разъяренных пчел.
«Но почему? Почему? — спрашивала себя Жерсанда. — Люсьена в Тулузе… теперь эта прелестная служанка».
В общем зале страсти накалялись. Люди входили в раж и требовали объявить охоту на человека. Пробил час подозрений и клеветы. То здесь, то там выкрикивали имена соседей, которых считали виновными и заслуживающими наказания. Это была возможность разрешить старый спор из-за земельного надела или гектара леса, породивший вражду. Жерсанда, устав от суматохи, решила подняться в свою комнату.
«В одном я уверена: тот акробат, о котором рассказывала Анжелина, не может быть виновным, поскольку он убежал в Бордо, — думала старая дама, поднимаясь по лестнице. — Увы! Убийства молодых девушек не так уж редки. С тех пор как на земле появились люди, некоторые мужские особи испытывают потребность удовлетворить свои похотливые желания силой, а потом убить свою жертву».
В комнате, погруженной в полумрак, было прохладно и тихо. Жерсанда подошла к окну и бросила взгляд на площадь перед церковью. Там толпились люди. Одни судачили между собой, другие расспрашивали жандармов, стороживших лошадей. Жерсанда увидела молодого мужчину, внешность которого смутила ее. Он был одет, как все местные жители: в черные штаны и просторную полосатую рубашку. У него были короткие вьющиеся волосы и загорелая кожа, как у крестьянина. Он был довольно привлекательным, лет тридцати, с правильными чертами лица, не искаженными дефектами или шрамами. Наконец он, наклонив голову вправо и скрестив руки на груди, пошел прочь.
«У меня такое впечатление, что я его уже где-то видела, — сказала себе Жерсанда. — Нет, я что-то путаю. И все же, у него особенная походка, мощная шея, плечи… По его манере держаться, полбу, бровям можно подумать… Можно подумать… О, знаю! Он напоминает мне Вильяма. Какая же я глупая! Сколько лет прошло, а мое сердце так же сильно бьется. Я прекрасно помню его, свою единственную любовь, своего единственного любовника. Как щемит в груди, с левой стороны…»
Погрузившись в воспоминания о сладостном моменте своей жизни, Жерсанда закрыла глаза, прижав руки к сердцу.
— Вилли, я называла тебя Вилли, когда мы лежали, прижавшись друг к другу, в кибитке, среди костюмов и париков. Это был настоящий восточный базар. Наш базар. Ты смеялся, потому что мы при каждом движении глубоко проваливались в солому.
Старая дама тихо шептала эти слова, часто дыша от волнения. Вернувшись в настоящее, она открыла глаза в надежде вновь увидеть мужчину, сумевшего пробудить столь дорогие ей воспоминания. Но она напрасно выискивала его среди зевак. Он исчез.
В груди Жерсанды защемило от печали и одиночества. Она беззвучно оплакивала не только трагическую участь молодой служанки, но и свои прежние ошибки, которые стоили ей жестоких угрызений совести и множества бессонных ночей.
— Вся моя жизнь была наполнена тщеславием и эгоизмом, — рыдала старая женщина, лежа на кровати. — Господи, я могу исповедаться только тебе и только ты можешь судить меня, когда пробьет мой последний час[53]. И это к лучшему. На земле никто не простит мне моего поступка. Ни моя верная Октавия, ни славная Анжелина, и уж тем более мой ребенок. Ребенок, которого я принесла в жертву…
Жерсанда горячо молилась, прося о прощении за совершенные ошибки, в том числе и за самую греховную. Она солгала своей служанке в тот самый вечер, когда наняла ее горничной, да и Анжелине тоже. Как она могла признаться, что тридцать лет назад не устояла перед отвратительным шантажом?
«Я так давно рассказываю эту сказку, что порой сама начинаю в нее верить, — думала Жерсанда. — У меня такое впечатление, что я действительно пережила то, о чем говорю. И это терзает меня. Душераздирающая история, в которой мне отведена роль мученицы. Но все это ложь, Господи, и ты это знаешь. Я не отдавала двухнедельного сына монахиням, нет. И никогда мои родители не предлагали усыновить его, воспитывать под крышей их дома. Устроившись служанкой, я целый год жила со своим малышом. Потом, отчаявшись, я написала матери, умоляя ее принять нас. Ответ был достоин суровости моих родителей, их непримиримости: я, Жерсанда де Беснак, могу возвратиться в отчий дом и там искупить свою вину, но они никогда не согласятся принять байстрюка… И я пожертвовала невинным дитя, славным мальчиком, который по ночам спал, прижавшись ко мне, ради безумной жажды безопасности, богатства, уюта. Я устала быть нищенкой, жалкой служанкой. С тех пор я не изменилась… Я не выношу нищеты, по-прежнему люблю красивые вещи, дорогие ткани, изысканные безделушки. Ради богатого наследства я бросила свое единственное сокровище, своего Жозефа. Господи, сжалься надо мной, я больше не могу так! Я заслуживаю только смерти. Верни жизнь молодой служанке и вместо нее забери меня…»
Мертвенно-бледная, с крупными каплями пота на лбу, старая дама задыхалась, впав в безграничное отчаяние.
— Я бросила сына, — говорила Жерсанда, позволив своим мыслям вырваться наружу. — А когда, после смерти своих родителей, захотела забрать своего дорогого ребенка, поскольку наконец стала свободной и богатой, то узнала, что он сбежал из монастыря, где воспитывался. Я больше никогда его не увижу… Он должен ненавидеть мать, бросившую его буквально в преисподнюю. О, Господи!
Жерсанда, мучимая голодом и жаждой, подумала, что наступает агония, настолько она вдруг ослабела. Но тут в дверь постучали.
— Мадам, что с вами? — крикнула хозяйка таверны. — Я снизу слышала, как вы разговариваете сами с собой. Откройте! Я принесла вам еду и свежую воду, ведь время обеда уже прошло.
Старая дама пришла в себя. Она с трудом встала и отперла дверь.
— Я подумала, что вы заболели, узнав о смерти бедной Марты. У меня тоже колики. Держите, здесь яйца, сваренные вкрутую, зеленый салат, жареная свинина и немного вина.
Жизнь продолжалась. При виде подноса, уставленного блюдами с едой, Жерсанда воспрянула духом.
— Огромное спасибо! Вы правы, у меня был нервный припадок. Мне надо выпить что-нибудь тонизирующее. Какой ужасный день, право!
— Совершенно с вами согласна, мадам. Мы с мужем не знали ничего худшего. В деревне паника. Подумать только! Убийца гуляет на свободе…
Глава 15
Жан Бонзон
Хутор Ансену, в тот же день
Стоя на пороге дома, Урсула Бонзон, невысокая худая женщина сорока двух лет, ждала приезда гостей. Она повязала большой белый платок на коричневое хлопчатобумажное платье, каштановые волосы заплела в низкий узел. Проводив мужа на рассвете, она подмела дом, начистила кастрюли и завесила колпак камина куском красивой ткани.
Урсула нервничала, ведь ей предстояло принимать у себя мадемуазель Жерсанду де Беснак, ее служанку и Анжелину, которая, должно быть, очень изменилась. Она с тревогой посмотрела на зеленую траву перед домом и убедилась, что куры не испачкали ее.
— Ты прибежал первым, — сказала женщина Спасителю, лежавшему в тени вдоль широкого плоского камня.
Собака, закрыв глаза, шумно дышала. Вдруг Спаситель вскочил и с громким лаем бросился вперед.
— Это они, — тихо сказала Урсула.
Она заулыбалась и приняла смиренную позу, сложив руки на животе и слегка наклонив голову. Вскоре показалась двуколка, которую тащила взмыленная ослица.
— Тетушка! — раздался знакомый звонкий голос. — Тетушка Урсула!
Анжелина спрыгнула на землю, не дожидаясь, когда двуколка остановится. Несколько минут назад она отдала Анри Октавии. Ей очень хотелось поскорее обнять тетку. Ошеломленная Урсула смотрела на веселую молодую женщину, бегущую к дому. Анжелина была одета в голубую холщевую юбку и белую кофту. По плечам прыгали две рыжие косички. Женщине показалось, что время повернуло вспять и перед ней маленькая девочка, счастливая Анжелина, жаждущая свободы и движений.
— Ты все такая же красивая, тетушка! Как я рада тебя видеть! Давай поцелуемся.
Урсула почувствовала на щеках легкие поцелуи. Она смеялась от счастья и облегчения. Жан Бонзон позвал жену, помогая Октавии спуститься вниз.
— Не волнуйся, Урсула, аристократка осталась в деревне. Конечно, она боится испачкаться. Черт возьми, нам будет лучше без этой дамочки!
— Позволь познакомить тебя с моей подругой Октавией и моим крестником Анри де Беснаком, — сказала Анжелина, беря Урсулу за руку.
Служанка вежливо поздоровалась, отметив лучистые зеленые глаза и тонкие черты лица женщины.
— Здравствуйте, мадам, — сказала Октавия. — Надо же, я думала, что мы никогда не приедем. Дорога все поднималась и поднималась. И крутилась! Я так рада, что наконец-то мы добрались. Вероятно, у вас нечасто бывают гости?
— У нас хорошие соседи, — ответила Урсула, тщательно подбирая слова, поскольку лучше говорила на местном диалекте, чем на французском языке. — О! Какой славный малыш!
Урсула смотрела на Анри с такой любовью и грустью, что невольно ранила сердце Анжелины. Природа не позволила этой женщине познать радость материнства. Все советы Адриены Лубе оказались бесполезными.
— Возьми его на руки, тетушка! — воскликнула Анжелина. — Он не пугливый. У него хороший характер.
Маленький мальчик оказался на руках незнакомки. Он дотронулся до ее носа, провел ручкой по левому уху и радостно засмеялся.
— Я обещала ему показать кур, уток и овец, — сказала Анжелина. — Ему не терпится их увидеть.
— Думаешь, он понимает, о чем вы говорите, этот малыш? — рассмеялся Жан Бонзон.
— Конечно, понимает. Так он учит новые слова. Не строй из себя ворчуна, дядюшка. Поставь бедную ослицу в стойло. Смотри, на нее набросились мухи и оводы. Надо бы протереть ей шкуру соломой.
Читать бесплатно другие книги:
