Кто посеял ветер Нойхаус Неле
Пролог
Она изо всех сил бежала по безлюдной улице. В черном ночном небе взрывались первые новогодние ракеты. Только бы ей удалось добраться до парка, где можно было бы затеряться в праздничной толпе! Эти места были ей незнакомы, и она совершенно потеряла ориентацию в пространстве. Топот ног ее преследователей гулким эхом отражался от стен высоких домов. Он раздавался все ближе, гоня ее все дальше — от широких улиц, от стоянок такси, от станций метро, от людей.
От быстрого бега и смертельного ужаса у нее перехватило дыхание. Сердце бешено колотилось в груди. Она уже больше не могла выдерживать этот безумный темп. Наконец-то! Между бесконечными сплошными фасадами домов зиял темный проем. Она не мешкая нырнула в узкий переулок, но чувство облегчения длилось всего долю секунды. На смену ему пришло осознание того, что она совершила самую большую ошибку в своей жизни. На ее пути поднялась пустая стена без окон. Западня! Кровь бросилась ей в голову. В неожиданно наступившей тишине она слышала лишь собственное тяжелое дыхание. Пригнувшись, спряталась за двумя испускавшими смрад мусорными баками, прижалась лицом к шершавой сырой стене и закрыла глаза, отчаянно надеясь на то, что эти люди не заметили ее маневра и пробегут мимо.
— Она здесь! — сказал кто-то вполголоса. — Теперь уж мы ее не упустим.
Вспыхнул луч фонаря. Она подняла руку, пытаясь защититься от яркого света. Мысли лихорадочно теснились в ее голове. Не позвать ли ей на помощь?
— Отсюда ей некуда деться, — произнес другой голос.
Послышались шаги. Мужчины медленно приблизились, теперь уже не спеша. Страх вызывал у нее почти физическую боль. Сжав вспотевшие ладони в кулаки, она почувствовала, как кончики ногтей впились в плоть.
И тут она увидела его! Освещенный светом фонаря, он смотрел на нее сверху вниз. У нее мелькнула призрачная надежда, что он здесь для того, чтобы спасти ее.
— Пожалуйста, — прошептала она сорванным голосом, протягивая в его сторону руку. — Я все объясню… я…
— Слишком поздно, — резко перебил он. В его глазах она прочитала холодную ярость и презрение. Последняя искра надежды, тлевшая в ее сознании, потухла и превратилась в пепел, будто поглощенная языками пламени прекрасная белая вилла на берегу моря.
— Пожалуйста, не подходи ко мне! — В ее голосе послышались пронзительные, истеричные нотки.
Она хотела подползти к нему, чтобы вымолить прощение и поклясться, что сделает для него все, но он повернулся и исчез из поля ее зрения. Он оставил ее наедине с людьми, на чье милосердие рассчитывать не приходилось. Черной волной ее захлестнула паника. Она судорожно огляделась, словно затравленный зверь. Нет! Нет, ей совсем не хотелось умирать здесь, в этом грязном проулке, где так отвратительно пахло!
Страх придал ей силы, и она бросилась в последний бой, ожесточенно молотя кулаками пространство перед собой. Но у нее не было никаких шансов. Мужчины сбили ее с ног, прижали к земле и грубо завели руки за спину. Она ощутила укол в руку. Ее мышцы расслабились, перед глазами все поплыло. С нее сорвали одежду, и она осталась лежать обнаженная и беспомощная. Затем она почувствовала, как ее подняли с земли, бросила взгляд на узкую полоску ночного неба между высокими стенами, увидела мерцающие звезды и провалилась в черную бездонную пучину. На мгновение ее тело стало невесомым, от стремительного падения захватило дух. Ее окутала тьма, и она изумилась, что смерть оказалась столь легкой.
Она воспарила ввысь. Сердце безумствовало в груди, и ей потребовалось несколько секунд для того, чтобы понять, что это всего лишь сон. Этот сон преследовал ее на протяжении уже нескольких месяцев, но никогда еще не был он таким реалистичным и никогда не продолжался до конца. Дрожа, она обхватила руками плечи и принялась ждать, когда расслабятся сведенные судорогой мышцы и тело покинет холод. Через зарешеченное окно в комнату проникал свет уличных фонарей. Как долго она находилась здесь, в безопасности? Она зарылась лицом в подушку и заплакала — потому что знала, что никогда не избавится от этого страха.
Понедельник, 11 мая 2009 года
Солнце уже взошло, когда он, как всегда по утрам, закрыл за собой садовую калитку и, повесив ружье на плечо, двинулся в сторону леса по уходящей вверх тропинке. В двух метрах впереди него бежал рысью Телль, кобель породы пудель-пойнтер с жесткой, словно проволока, шерстью, суя всюду свой нос и ловя тысячи запахов, оставленных отступившей ночью. Людвиг Хиртрайтер глубоко вдыхал свежий, прохладный воздух и прислушивался к утреннему концерту, устроенному птицами.
На лугу, на опушке леса, стояли две косули. Телль посмотрел на них, но не предпринял попытки вспугнуть. Это был умный, послушный пес, который знал, что может интересоваться дичью только в том случае, если ему позволит хозяин.
— Молодец, мальчик, — пробормотал Хиртрайтер.
От его дома до леса было недалеко. Он миновал красно-белый шлагбаум, необходимость в установке которого возникла пару лет назад, поскольку приезжавшие из Франкфурта на выходные все чаще углублялись в лес. У современных людей, особенно горожан, совершенно отсутствовало уважение к природе. Они не различали породы деревьев, громко кричали и спускали с поводка необученных собак даже в сезон, когда охота запрещена. Некоторые развлекались тем, что вспугивали и преследовали дичь. Хиртрайтер не мог найти объяснения такому поведению. Для него лес был священным местом. Он знал его так же хорошо, как собственный сад, знал каждую поляну, знал, где водится дичь, по каким тропам ходят кабаны. Двумя годами ранее он собственноручно изготовил таблички с пояснениями, помогавшие несведущим людям проникнуть в тайны леса, и развесил их на стволах деревьев.
Освещенный яркими лучами солнца, лес напоминал величественный золотисто-зеленый храм. Достигнув первой развилки, Телль повернул направо, словно прочитав мысли хозяина. Они прошли мимо обширного выжженного участка и приблизились к просеке, проложенной разразившейся прошлой осенью бурей. Неожиданно Людвиг остановился. Телль тоже замер на месте, навострив уши. Шум мотора! Спустя несколько секунд тишину леса разорвал треск работавшей бензопилы. Это не мог быть работник лесничества, поскольку им в это время года в лесу делать было нечего. Хиртрайтер почувствовал, как в его душе вздымается ярость. Он направился в сторону звуков. От негодования сердце забилось в его груди. У него было предчувствие, что эти люди не будут соблюдать соглашение и рано или поздно начнут валить лес, чтобы потом просто поставить собрание общественности перед свершившимся фактом.
Спустя несколько минут его опасения подтвердились. Людвиг наклонился, пролез под красно-белой лентой, натянутой вокруг маленькой поляны у подножия горной гряды, и в растерянности уставился на оранжевые лесовозы и полдюжины деловито сновавших мужчин. Вновь застрекотала бензопила, полетела в стороны стружка. Высокая ель покачнулась и со стоном рухнула на поляну. Ах, подлецы! Кипя от возмущения, Людвиг Хиртрайтер взял в руки ружье и снял его с предохранителя.
— Остановитесь! — крикнул он, когда бензопила заурчала, работая на холостом ходу.
Лесорубы повернулись в его сторону и приподняли прозрачные щитки своих касок. Хиртрайтер вышел на поляну, Телль держался рядом.
— Убирайтесь отсюда! — крикнул ему один из рабочих. — Вам нечего здесь делать!
— Это вы убирайтесь! — крикнул в ответ Людвиг с угрозой в голосе. — И немедленно! Как это вам взбрело в голову валить здесь деревья?
Старший лесоруб заметил ружье и решимость, написанную на лице Хиртрайтера.
— Ладно, успокойтесь. — Он поднял руки в знак примирения, стараясь утихомирить его. — Мы всего-навсего выполняем свою работу.
К ним приблизились остальные лесорубы. Бензопила замолчала. Телль глухо зарычал, Хиртрайтер положил палец на спусковой крючок. Дело принимало серьезный оборот. Начало строительных работ было намечено на начало июня, и эта вырубка носила незаконный характер, даже если и осуществлялась с молчаливого согласия бургомистра и начальника окружного управления.
— У вас есть ровно пять минут, чтобы собрать ваше имущество и убраться отсюда, — крикнул он лесорубам.
Никто не двинулся с места. Тогда Людвиг прицелился в бензопилу, которую держал в руке один из рабочих, и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Лишь в последний момент Хиртрайтер приподнял ствол ружья, и пуля пролетела в метре над головой человека.
Несколько секунд лесорубы стояли, словно завороженные, в растерянности уставившись на него, после чего быстро разбежались в разные стороны.
— Это вам не пройдет даром! — крикнул ему на прощание старший. — Я позвоню в полицию.
— Ради бога. — Людвиг повесил ружье на плечо. Эти наглые преступники ни за что не стали бы обращаться в полицию, поскольку создали бы тем самым серьезные проблемы самим себе.
Он почти поверил лицемерным обещаниям. Ни одно дерево не будет срублено до принятия окончательного решения, торжественно заявляли они еще в пятницу. А для того чтобы вырубка началась в понедельник утром, они должны были заключить договор с подрядчиком за несколько дней до пятницы.
Хиртрайтер дождался, когда лесовоз покинул поляну и шум его двигателя затих вдали, после чего положил ружье на пень и принялся разматывать ограничительную ленту. Ни одно дерево здесь больше не упадет, пока он в состоянии препятствовать этому. Он готов к борьбе.
Пия Кирххоф стояла у багажного транспортера и уже протянула руку, чтобы снять с него свой чемодан, когда в кармане куртки едва слышно зазвонил мобильный телефон, который она включила сразу после приземления. На протяжении трех замечательных недель он молчал, превратившись из одного из важнейших инструментов ее повседневной жизни в совершенно ненужную вещь. Впрочем, в данный момент багаж был несравнимо важнее звонка. Чемодан Кристофа выкатился одним из первых. Сам Кристоф уже вышел в зал прилетов, в то время как Пие пришлось ждать добрую четверть часа, поскольку багаж рейса LH 729 из Шанхая поступал на ленту транспортера крайне неравномерно и с интервалом между предметами в несколько метров.
Только когда наконец показался ее серый чемодан, она сунула руку в карман. В этот момент прозвучало сообщение по громкоговорителю, и кто-то немилосердно протаранил ее ногу багажной тележкой, даже не извинившись. Еще один самолет успел выпустить из себя пассажиров, и у поста таможенного контроля образовался затор. В конце концов Пия достала неумолчно звонивший телефон.
— Я уже у поста таможенного досмотра! — крикнула она в трубку. — Позвоните немного позже.
— О, извини, пожалуйста, — ответил главный комиссар Оливер фон Боденштайн на другом конце; в голосе ее шефа явственно звучали радостные нотки. — Мне казалось, ты должна была вернуться прошлым вечером.
— Оливер! — Пия подавила вздох. — Мне очень жаль. Наш вылет задержался на девять часов. Мы только что приземлились. Что-нибудь случилось?
— Небольшая проблема, — ответил Боденштайн. — У нас труп, а в одиннадцать часов бракосочетание Лоренца и Тордис. Если я там не появлюсь, все мои родственники непременно на меня обидятся.
— Труп? Где? — Пия хотела пройти мимо поста таможенного контроля, но маленькая полная таможенница, наблюдавшая с бесстрастным выражением лица за проходившими мимо пассажирами, подняла руку. Очевидно, последние слова Пии вызвали у нее интерес. Это было совсем некстати.
— В здании одной фирмы в Келькхайме, — сказал Боденштайн. — Сообщение поступило только что. Я послал туда нашего новичка, но мне все же хотелось бы, чтобы и ты тоже присутствовала.
— У вас есть что декларировать? — проскрипела таможенница.
— Нет, — Пия покачала головой.
— Как это — нет? — изумленно спросил Боденштайн.
— Я хотела сказать — да, — поспешно ответила Пия. — Мне нечего декларировать. Да, я поеду.
— Что это значит? — Брови таможенницы поползли вверх. — Пожалуйста, откройте ваш чемодан.
Пия прижала телефонную трубку плечом к щеке, пошарила в карманах в поисках ключа от чемодана и, открывая его, сломала ноготь. Радостное ощущение от прекрасно проведенного отпуска улетучилось в одно мгновение. Ею снова овладела тревога.
— Да-да, я обязательно приеду. Продиктуй мне адрес.
Наконец она откинула крышку чемодана. Таможенница неторопливо рылась в небрежно уложенных вещах Пии, по всей видимости, в надежде отыскать среди грязного белья незаконно ввезенную вазу эпохи династии Мин, контрабандную бутылку шнапса или лишние блоки сигарет. Позади выросла очередь пассажиров. Пия бросила на женщину полный ярости взгляд, когда та после безуспешных поисков небрежным кивком головы дала ей понять, что она свободна. Пия захлопнула крышку чемодана, сняла его с багажной тележки и направилась к выходу. Дверцы из матового стекла раздвинулись в стороны. За ограждением ее ждал Кристоф с несколько напряженной улыбкой на лице. Рядом с ним стоял с недовольным видом бывший муж Пии, доктор Хеннинг Кирххоф. Этого еще не хватало! Ведь ее собиралась забрать из аэропорта Мирьям, которая во время отсутствия Пии заботилась о животных в Биркенхофе. Они договорились об этом по телефону перед отлетом.
— Мой чемодан оказался последним на ленте транспортера, — извиняющимся тоном произнесла Пия. — А потом тетке с таможни вздумалось перерыть его сверху донизу. Прошу прощения. А ты что здесь делаешь?
Вопрос был адресован бывшему мужу. Рядом с Кристофом, покрытым загаром, приобретенным под солнцем Центрального Китая, Хеннинг выглядел бледным и изможденным.
— Я тоже рад тебя видеть, — сказал он саркастическим тоном, с легкой гримасой на лице. — Мой автомобиль уже час стоит в запретной зоне. Когда я получу штрафную квитанцию, ты сможешь оплатить ее.
— Извини. — Пия поцеловала Хеннинга в щеку. — Спасибо за заботу. А что случилось с Мирьям?
Между Кирххофом и ее лучшей подругой уже довольно давно завязался роман, но теперь их отношения осложнились — Хеннинга начали подозревать в отцовстве еще не родившегося ребенка от другой женщины. После абсолютного молчания, длившегося несколько месяцев, в течение которых Хеннинг всерьез подумывал, не уехать ли ему за границу, что стало бы проявлением малодушия, они с Мирьям сблизились вновь, но о гармонии и взаимном доверии уже не могло быть и речи.
— Мирьям должна в девять часов присутствовать на судебном заседании в Майнце, и у нее не было времени ждать, пока приземлится твой самолет. — В словах Хеннинга прозвучал упрек. — А у меня как раз было время. Да, кстати, как прошел ваш отпуск?
— Хорошо, — ответила Пия, быстро обменявшись взглядом с Кристофом.
«Хорошо» было явным преуменьшением. Эти три изумительные недели, проведенные в Китае, подарили ей настоящий отдых — впервые за последние годы. Хотя они были вместе уже достаточно продолжительное время, взгляд Кристофа все еще вызывал у нее внутри приятное, волнующее ощущение. Иногда ей не верилось, что на ее долю выпало счастье встретить такого человека. Они познакомились три года назад, летом, во время расследования одного убийства, когда Пия уже смирилась с тем, что остаток жизни ей придется провести в компании своих животных в Биркенхофе. Между ними сразу проскочила искра. Тогда Боденштайн подозревал его в совершении преступлении, что не соответствовало действительности.
Стояло прохладное майское утро. Пия немного замерзла. После четырнадцатичасового перелета она чувствовала, как грязная одежда прилипает к телу, и мечтала о горячем душе. Однако эта роскошь откладывалась на неопределенное время. Штрафная квитанция на автомобиле Хеннинга отсутствовала — возможно, по той причине, что он поместил за ветровым стеклом на видном месте табличку с надписью «Врач на вызове». Мужчины загрузили чемоданы в багажник, а Пия тем временем шмыгнула на заднее сиденье «Мерседеса».
— Какие у тебя планы? — спросила она Хеннинга, когда они выехали на автобан и направились в сторону Кельстербаха, поскольку из-за часа пик полоса в сторону Франкфурта была забита транспортом.
— А что? — спросил он с недоверием в голосе.
Пия закатила глаза. Никогда он не мог дать простой ответ на простой вопрос! Она потерла пульсирующие виски. За три недели отпуска комиссар полиции успела забыть о повседневных заботах, о работе и даже о грозившем ей судебном решении по поводу сноса Биркенхофа. Теперь же все это опять навалилось на нее. Пия, не колеблясь, продлила бы отпуск на неопределенное время, но, вероятно, подлинное счастье не бывает безграничным.
— Я должна быть в Келькхайме, там обнаружен труп, — сказала она. — Мне только что звонил шеф. Так что отпуск закончился.
Большие ворота приюта для животных были заперты. Парковочная площадка перед низким административным зданием пустовала. Марк нервно ходил вдоль забора и время от времени поглядывал на дисплей своего мобильного телефона. Четверть восьмого. Куда могла запропаститься Рики? Самое позднее, через двадцать минут ему нужно ехать. Учителя устраивали ему головомойку, если он опаздывал на занятия хотя бы на минуту, и тут же отправляли его матери сообщение по электронной почте. И все только из-за того, что за последнее время он пару раз прогулял школу… Совсем спятили. Почему его родители никак не хотят понять, что у него нет ни малейшего желания ходить в школу?
С тех пор как Марк вернулся из интерната, ему все казалось чужим и фальшивым. Он с удовольствием занялся бы чем-нибудь дельным вместо бессмысленного времяпрепровождения в школе. Чем-нибудь, связанным с животными. Ему хотелось иметь собственную квартиру с собаками и кошками, как у Рики и Яниса. Это было бы здорово. Но отца хватит удар, если он обратится к нему с подобным предложением. Учеба и экзамены на аттестат зрелости — обязанность, а пара семестров за границей — приятное развлечение. Ему грозил полный провал на экзаменах, а это почти прямая дорога в пропасть Харц-4[1].
Отсюда хорошо просматривалась асфальтированная проселочная дорога, ведущая в Шнайдхайн, но кроме пары человек, выгуливавших собак, никого не было видно. Полночи Марк просидел за компьютером, поскольку не мог заснуть. Как только он закрывал глаза, его одолевали воспоминания. Он отправил Рики эсэмэску, и она ответила, что в семь утра придет к приюту для животных. Сейчас уже половина восьмого. Марк решил поехать ей навстречу.
Когда судья приговорила его к восьмидесяти часам общественно полезных работ в приюте для животных, ему едва не стало дурно. Но потом он познакомился с Рики и ее другом Янисом, и вдруг его жизнь наполнилась новым, радостным содержанием. Работа в приюте доставляла ему удовольствие, и Марк продолжал приходить сюда даже после того, как отработал положенный срок. Казалось, в лице Рики и Яниса он обрел родных людей, новую семью, где ему всегда были рады. Янис внушал ему глубокое уважение. Они нередко обсуждали целыми вечерами темы, прежде совершенно не интересовавшие Марка: война в Афганистане, поселения в Израиле, прием в Германии узников Гуантанамо и конек Яниса — экологические проблемы. По всем вопросам он имел собственное мнение, и его взгляды коренным образом отличались от взглядов отца Марка, который возбуждался только тогда, когда речь заходила о налоговой политике федерального правительства, а также о левых и зеленых. У Яниса слова никогда не расходились с делом. Пару раз Марк ходил вместе с ним на демонстрации, и на него произвело сильное впечатление количество знакомых Яниса.
Он уже надел шлем и сел на мотороллер, когда на дороге показался темный «комби» Рики. Сердце подпрыгнуло у него в груди, когда она остановилась рядом с ним и опустила стекло.
— Доброе утро, — с улыбкой сказала женщина. — Извини, я немного задержалась.
— Доброе утро. — Марк почувствовал, что его лицо залилось краской. К сожалению, это была его обычная реакция.
— Помоги мне с кормлением, — предложила Рики. — И между делом мы поговорим, хорошо?
Марк немного поколебался. А-а, черт с ней, со школой. Все, что нужно знать в жизни, он уже и так знал. Все равно настоящая жизнь протекает где-то в другом месте.
— Хорошо, — согласился он.
Утренние лучи отражались от высокого стеклянного фасада футуристического здания, высившегося в деловой зоне, посреди аккуратно подстриженного газона, и напоминавшего потерпевший крушение космический корабль. Хеннинг припарковал свой «комби» на парковочной площадке, почти пустой, если не считать нескольких автомобилей. Он достал из багажника оба чемодана, и когда Пия попыталась взять у него один из них, только буркнул:
— Иди уже.
С того самого момента, когда четверть часа назад Хеннинг высадил Кристофа у ворот Биркенхофа, он угрюмо молчал. Пия, прожившая с ним шестнадцать лет, прекрасно знала все особенности его натуры и потому не придала этому никакого значения. Бывало, доктор Кирххоф не произносил ни слова в течение трех дней.
Пия пересекла небольшую асфальтированную площадь, украшенную пышными клумбами и изящным фонтаном, возле которого стояли два полицейских автомобиля. В глаза бросилась табличка над дверью с названием фирмы. Общество с ограниченной ответственностью «ВиндПро». Располагавшийся рядом стилизованный ветряк недвусмысленно указывал на сферу деятельности фирмы. Наверху лестницы, ведущей к входным дверям, стоял, позевывая, полицейский. Кивком головы он разрешил им войти. Едва они вошли в величественный вестибюль, как в нос Пии ударил сладковатый запах разлагающейся плоти.
— Да, кто-то действительно пролежал все выходные в этой коробке, — заметил Хеннинг.
Пропустив это циничное замечание мимо ушей, Пия оглядела холл с лестницей и стеклянным лифтом. Перед длинной стойкой из высококачественной стали сидела на стуле женщина, наклонившись вперед, упершись локтями в колени и спрятав лицо в ладони. Рядом с ней стояли несколько полицейских и человек в штатском. Вероятно, это и был новый коллега Пии, о котором говорил Боденштайн.
— Ты только посмотри, ну надо же, — сказал Хеннинг.
— Что такое? Ты знаешь его?
— Да. Кемалетдин Алтунай. До сих пор он работал в К-2 в Оффенбахе.
Будучи заместителем директора Института судебной медицины во Франкфурте, Хеннинг знал большинство сотрудников отделов по раскрытию насильственных преступлений в регионе Рейн-Майн и Южном Гессене.
Пия окинула взглядом человека, который склонился над сидевшей женщиной и что-то тихо говорил ей. Около сорока лет, определила она. По крайней мере, чисто внешне он производил более благоприятное впечатление, нежели его предшественник, Франк Бенке. Белоснежная рубашка, черные джинсы, начищенные ботинки, коротко стриженные густые черные волосы — его наружность была безупречной. Пия вдруг почувствовала себя немного неуютно в мятой серой тенниске с ободками от пота под мышками и покрытых пятнами джинсах. Все-таки нужно было принять душ и переодеться. Слишком поздно.
— Приветствую вас, доктор Кирххоф, — произнес новичок приятным баритоном и, повернувшись к Пии, протянул руку. — Старший комиссар уголовной полиции Кем Алтунай. Рад познакомиться с тобой, Пия. Кай и Катрин уже многое рассказали о тебе. Хорошо провела отпуск?
— Я… ну да, конечно. Спасибо, — сказала она, запинаясь. — Я прилетела всего полчаса назад. Самолет задержали на девять часов…
— И тут сразу труп… Мне очень жаль.
Кем Алтунай виновато улыбнулся, как будто ответственность за это лежала на нем. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Кирххоф опустила глаза. Взгляд его темно-шоколадных глаз вызвал у нее раздражение. Последовало неловкое молчание. Стоявший сзади них Хеннинг насмешливо кашлянул, и это вернуло Пию в реальность. Она овладела собой.
— Так что мы имеем? — деловито осведомилась она.
— Имя покойника Рольф Гроссман. Около двух лет он проработал здесь ночным сторожем. Похоже на несчастный случай, — сказал Кем. — Служащая фирмы обнаружила тело сегодня утром, примерно в половине седьмого. Пойдемте со мной.
Сладковатый запах постепенно усиливался. Трупы, которые так пахнут, выглядят не очень аппетитно. Поднимаясь вслед за Кемом по лестнице, Пия настраивала себя на малоприятное зрелище, и все же на несколько мгновений у нее перехватило дыхание от увиденного. Покойник с раздувшимся, бледным лицом, почти утратившим человеческие черты, и неестественно вывернутыми конечностями лежал на лестничной площадке между третьим и четвертым этажами. Пия Кирххоф многое повидала за время своей работы, но при виде копошившихся мух, облепивших труп, ей стало дурно. Только профессиональное самообладание не позволило ей продемонстрировать свою слабость в присутствии нового коллеги.
— Почему ты считаешь, что это несчастный случай? — спросила она, подавляя приступ тошноты. В помещении было жарко, и ее тело покрылось потом. — Фу! Неужели нельзя включить кондиционер или открыть стеклянный купол?
— Только посмей! — крикнул Хеннинг, уже облачившийся в одноразовый белый комбинезон. — Ты испачкаешь мне место преступления.
Пия заметила удивленный взгляд своего нового коллеги.
— Мы когда-то были женаты, — пояснила она. — Ну, и что же ты думаешь по поводу всего этого?
— Впечатление такое, что он споткнулся и упал, покатившись вниз по лестнице, — ответил Кем Алтунай.
— Хм, — Пия окинула взглядом лестницу, которая, поднимаясь вверх, плавно поворачивала на четвертый этаж. — Ты ведь уже поговорил с женщиной, нашедшей тело? Что она вообще делала здесь в половине седьмого утра?
В этот момент Хеннинг с громким щелчком открыл крышку своего чемодана. Когда он склонился над телом и принялся внимательно осматривать его, над ним с жужжанием закружились мухи.
— Говорит, что всегда начинает так рано. Она работает в бухгалтерии. — Алтунай повернулся к женщине, все еще сидевшей неподвижно на стуле. — У нее шок. С покойным они как будто были в хороших отношениях, часто по утрам пили вместе кофе.
— Как же случилось, что он, вот так просто, упал с лестницы?
— У него были проблемы с алкоголем. Во всяком случае, так утверждает бухгалтерша, — ответил Кем. — От трупа пахнет алкоголем, и в приемной обнаружена початая бутылка виски «Джек Дэниэлс».
Запыхавшийся водитель службы доставки в темно-коричневом комбинезоне протянул ей ручку, чтобы она расписалась в квитанции.
Она нацарапала свою подпись и удовлетворенно улыбнулась. Мужчина не скрывал своего недовольства тем, что она заставила его втаскивать тяжелую коробку в помещение склада вместо того, чтобы оставить ее во дворе. Но Фрауке Хиртрайтер было на это наплевать.
Она вошла в торговый зал, включила свет и огляделась. Хотя магазин, в сущности, принадлежал Рики, она любила его, словно это была ее собственность. Наконец-то Фрауке нашла место, где чувствовала себя комфортно. Оно носило название «Рай для животных» и не имело ничего общего со смрадными, сырыми, плохо освещенными зоосадами, какие Фрауке знавала в детстве. Она открыла дверь в подсобное помещение, где размещался собачий салон. Это была ее вотчина. На вечерних курсах она овладела навыками профессии собачьего парикмахера, или грумера, как сегодня принято ее называть. Услуги Фрауке пользовались популярностью и неплохо оплачивались. Помимо всего прочего, Рики создала школу дрессировки собак, а несколько недель назад появился и интернет-магазин, функционировавший с каждым днем все более и более успешно. Пройдя через здание магазина, Фрауке вернулась в офис, где Ника уже сидела за компьютером и изучала поступившие заказы.
— Сколько всего? — с любопытством осведомилась Фрауке.
— Двадцать четыре, — ответила Ника. — По сравнению с прошлым понедельником рост на сто процентов. Только я не могу внести новые товары в компьютер.
— Почему? — Фрауке достала две чашки из шкафа, висевшего над мойкой в мини-кухне. В кофеварке бурлила и клокотала вода.
— Понятия не имею. Все та же проблема. Я набираю наименование товара, но когда хочу сохранить запись, ничего не происходит.
— Нужно, чтобы Марк посмотрел, в чем дело. Он наверняка разберется.
— Да, наверное. — Ника нажала на клавишу, и спустя несколько секунд лазерный принтер выдал лист с заказами. Она зевнула, потянувшись. — Пойду на склад.
— Давай сначала выпьем кофе. Куда спешить. — Фрауке разлила кофе по чашкам и протянула одну Нике. — Молоко уже там.
— Спасибо, — Ника улыбнулась и подула на горячий кофе.
Фрауке была очень рада, что Ника влилась в команду «Рая для животных», поскольку Рики уделяла магазину все меньше и меньше времени. Помощники, которых направляла к ним биржа труда, мало чего стоили. Один был вороват, другой слишком глуп, чтобы выполнять заказы, третий уже спустя несколько дней жаловался на боль в спине от тяжелой работы. Ника отличалась усердием и никогда ни на что не жаловалась. Она навела порядок в бухгалтерии, где до нее царил хаос, и после увольнения уборщицы даже убиралась по вечерам в помещениях магазина. Фрауке знала о ней совсем немного — только то, что она подруга Рики и живет вместе с ней и Янисом в Шнайдхайне — снимает у них угол. При первой встрече Ника не произвела на нее особого впечатления: худая, молчаливая, с пепельно-светлыми волосами, свисавшими отдельными прядями, в очках, с нездоровой бледностью в лице, облаченная в одежду, какую другие обычно суют в контейнеры Красного Креста. На фоне Рики она выглядела серой куропаткой рядом с павлином, но, возможно, именно поэтому они и были близкими подругами. Рики не придавала большого значения конкуренции, да Ника и не могла быть ей соперницей, точно так же, как и Фрауке. Ей очень хотелось бы узнать о Нике побольше, но, к сожалению, та была не очень разговорчива, часто выглядела печальной и никогда ничего не рассказывала о себе. Иногда Фрауке, уже не имея больше сил сдерживать любопытство, задавала ей откровенные вопросы, но Ника всегда смеялась и отвечала: ее жизнь настолько заурядна, что говорить о ней нет никакого смысла.
— Итак, за дело, — сказала Ника, поставив чашку в раковину. — Рики собиралась приехать в половине десятого, чтобы доставить заказы. Ты позвонишь Марку?
— Да, конечно. — Фрауке рассмеялась. Ее жизнь действительно переменилась к лучшему. Она надеялась, что так будет и дальше. А лучше бы — всегда.
Хеннинг тщательно осмотрел тело и, сделав первые выводы, снял защитную маску и повернулся к Пие и Кему Алтунаю.
— Судя по всему, смерть наступила между тремя и шестью часами утра субботы, — объявил он. — Трупное окоченение уже прошло, трупные пятна еще не проступили.
— Спасибо, — Пия кивнула бывшему мужу, который пристально, наморщив лоб, смотрел на покойника. — Что такое? — спросила она.
— Хм, может быть, я ошибаюсь, но, похоже, причиной смерти является не падение с лестницы. Его затылок цел.
— Думаешь, кто-то помог ему?
— Вполне возможно.
Кирххоф уже подумала, не позвонить ли ей Боденштайну, но, немного поразмыслив, отказалась от этой идеи. Шеф поручил руководство расследованием ей, значит, принимать решения должна она. Подозрение Хеннинга относительно того, что может иметь место убийство, — вполне достаточное основание для приведения в движение следственной машины.
— Нужно вызвать экспертов и еще нескольких сотрудников для обеспечения сохранности следов на месте происшествия, — сказала Пия Алтунаю. — Следует опечатать здание и не пускать внутрь посторонних до тех пор, пока мы не выясним, что здесь в действительности произошло. И я хочу, чтобы было произведено вскрытие.
— Хорошо, я позабочусь об этом, — сказал Кем и достал из кармана брюк мобильный.
Они начали спускаться по лестнице. Снизу из вестибюля доносились громкие голоса. Сотрудник полиции, в обязанности которого входило не пускать в здание служащих фирмы «ВиндПро», дабы они не затоптали возможные следы, оставил свой пост и подошел к Пие.
— Что происходит? — спросила она.
— Приехал глава фирмы и хочет войти, — ответил полицейский.
— Впустите его. Но остальные должны оставаться на улице.
Полицейский кивнул и пошел к дверям.
— Сейчас можно немного проветрить здание? — спросила Пия Хеннинга. Ее одежда пропиталась потом, а запах тлена был просто невыносим.
— Нет, — отрезал Хеннинг. — Нельзя, пока не будут обнаружены и зафиксированы следы. Я не хочу выслушивать потом упреки Крёгера.
— Тебе так или иначе придется их выслушать, — сказала Пия. — Поскольку ты раньше его прикоснулся к трупу.
Кем сделал подряд три звонка и засунул телефон обратно в карман.
— Эксперты вызваны, мы в скором времени получим подкрепление, Кай свяжется с прокурором, — доложил он.
— Отлично. Приехал шеф нашего покойника. Как будем действовать? — спросила Пия нового коллегу.
— Ты спрашиваешь, я слушаю, — ответил тот.
— Договорились.
У нее отлегло от сердца. Похоже, с Кемом Алтунаем не будет проблем, связанных с полномочиями, как с Бенке, который всегда, по любому поводу напоминал ей о своем более высоком звании, когда они проводили вместе расследование.
В вестибюль вошел высокий широкоплечий мужчина в сопровождении сотрудника полиции. Тошнотворный смрад и известие о гибели служащего фирмы на рабочем месте стерли краски с его лица. Но не успел он представиться Пие, как вышла из состояния оцепенения женщина, обнаружившая труп. Она вскочила со стула и с рыданиями бросилась к своему шефу, издавая нечленораздельные звуки. Глава фирмы вначале бросил на нее раздраженный взгляд, но потом заключил в объятия и принялся утешать, гладя по худым плечам. Алтунаю стоило труда уговорить всхлипывающую женщину отпустить шефа. Остальные служащие, сгрудившиеся у дверей за ограждением, почтительно молчали. Глава «ВиндПро» был явно озадачен, но сохранял самообладание.
— Пия Кирххоф из К-2 в Хофхайме, а это мой коллега Кем Алтунай, — сказала, обращаясь к нему, Пия.
— Штефан Тейссен, — представился он. — Что случилось?
Ладонь Тейссена была сильной и слегка потной, что объяснялось жарой и волнением. Пия окинула его оценивающим взглядом. Рост не меньше метра девяносто, довольно приятная наружность. На короткое время терпкий запах его лосьона для бритья заглушил трупный запах. Аккуратно расчесанные волосы были еще влажными, кожа над воротом рубашки немного покраснела от прикосновения бритвы.
— По всей видимости, с вашим ночным сторожем, герром Гроссманом, произошел несчастный случай со смертельным исходом.
Пия внимательно наблюдала за реакцией Тейссена.
— Это ужасно. Как… что… я имею в виду… — Он запнулся, не зная, что сказать. — Боже милостивый!
— На данный момент мы считаем, что он упал с лестницы, — сказала Пия. — Однако будет лучше, если мы продолжим разговор где-нибудь в другом месте.
— Да, конечно. Может быть, пройдем в мой кабинет? — Тейссен вопросительно взглянул на Пию. — Он на четвертом этаже. Мы можем подняться на лифте.
— Лучше не надо. Мы ждем своих коллег-экспертов. Пока они не закончат работу, никто не должен входить в здание.
— А как быть с моими служащими? — поинтересовался Тейссен.
— К сожалению, сегодня им придется начать работу несколько позже, — ответила Пия. — После того, как мы реконструируем ход произошедших здесь событий.
— Сколько времени это займет?
На этот традиционный вопрос Кирххоф дала традиционный ответ:
— Не могу вам сказать точно. — Она повернулась к Алтунаю: — Кем, когда прибудут эксперты, скажи им, чтобы мне позвонили.
Пия испытывала странное чувство, запросто обращаясь на «ты» к этому незнакомцу. Почему-то она не воспринимала его в полной мере как коллегу. Может быть, привычная рутина казалась ей тяжелей обычного, потому что еще вчера в это время она находилась далеко отсюда. У Пии мелькнула мысль о Кристофе, и она прикоснулась к кольцу на безымянном пальце, на которое не раз бросил взгляд наблюдательный Хеннинг. Она с удовольствием посмаковала бы еще немного воспоминания о последней ночи в Китае, но ощутила на себе выжидающий взгляд Тейссена.
Кем вернулся, и они пошли вслед за главой «ВиндПро» в конференц-зал, находившийся на первом этаже.
— Садитесь, пожалуйста, — Тейссен указал им на стулья, стоявшие за длинным столом президиума. Закрыв дверь, он положил на стол свой портфель. Прежде чем сесть, расстегнул пуговицы пиджака. Ни грамма жира, отметила про себя Пия, хотя главе фирмы было около пятидесяти. Наверное, каждое утро бегает трусцой или крутит педали горного велосипеда среди холмов Таунуса[2], в числе многих других приверженцев здорового образа жизни, выезжающих на утреннюю прогулку ни свет ни заря. Первый шок прошел, Тейссен немного расслабился, и на его щеках снова заиграл румянец. — Чем я могу помочь вам?
— Одна из ваших служащих нашла сегодня утром тело герра Гроссмана, — начала Пия, и вдруг ей вспомнилось, как Тейссен утешал женщину, заключив ее в объятия. Шеф с сердцем. Свидетельство в его пользу.
— Госпожа Вайдауэр, — подтвердил Тейссен. — Она бухгалтер и всегда приходит на работу рано.
— Она сказала нам, что господин Гроссман имел проблемы с алкоголем. Это соответствует действительности?
Глава фирмы кивнул и тяжело вздохнул.
— К сожалению, да. Он пил не постоянно, но время от времени срывался.
— Не представляло ли это опасность для вашей фирмы, ведь он все-таки служил у вас ночным сторожем?
— Н-да, — Штефан Тейссен взъерошил пальцами волосы, подбирая нужные слова. — Дело в том, что мы с Рольфом дружили еще в школьные годы.
Пия была поражена. Либо она крупно ошиблась при определении возраста Тейссена, либо смерть и последующее разложение сильно состарили Рольфа Гроссмана.
— В школе мы были близкими друзьями, но потом потеряли друг друга из вида. Увидев его снова на встрече одноклассников пару лет назад, я был потрясен. Жена его бросила, жил он в общежитии во Франкфурте, работы у него не было. — Тейссен сокрушенно пожал плечами. — Мне стало его жалко, и я взял его к себе в фирму. Вначале он был шофером, а после того, как потерял водительское удостоверение, стал ночным сторожем. Б ольшую часть времени с ним было все в порядке. На работе он не пил, и на него можно было положиться.
— Б ольшую часть времени? — переспросил Кем. — Значит, не всегда?
— Нет, не всегда. Однажды я, заехав сюда поздно вечером после возвращения из командировки, застал его мертвецки пьяным в кухне. После этого он прошел трехмесячный курс лечения воздержанием. В течение года не было ни одного случая, и я решил, что с его пьянством покончено.
Честно. Откровенно. Никаких оправданий или приукрашиваний.
— Согласно предварительному заключению судмедэксперта господин Гроссман умер в субботу, около четырех часов утра, — сказала Пия. — Почему до сегодняшнего утра его никто не хватился?
— Он жил один, а в выходные здесь никто не бывает. У нас сейчас горячая пора, мы осуществляем один проект, — сказал Штефан Тейссен. — Иногда я прихожу в офис по субботам и воскресеньям, но в эти выходные меня не было в городе. Дежурство Рольфа… то есть господина Гроссмана, начинается в шесть часов вечера, а заканчивается в шесть утра.
Все, что сказал Тейссен, звучало вполне убедительно. Пия поблагодарила его за предоставленную информацию, и они поднялись из-за стола. В этот момент зазвонил ее мобильный. Это был Хеннинг.
— Я тут обнаружил кое-что чрезвычайно интересное, — сказал он. — Подойди к лестнице, и чем быстрее, тем лучше.
Он вглядывался в ее лицо, испытывая угрызения совести из-за того, что так долго у нее не был. Она открыла глаза, но взгляд ее был устремлен в пространство. Понимала ли она, что он говорил, чувствовала ли его прикосновения?
— Вчера вечером был просто невероятный успех. — Он погладил ее руку. — Все, буквально все были там. Даже фрау Меркель. Ну и разумеется, пресса. Во всех сегодняшних газетах передовицы посвящены книге. Тебе это непременно понравилось бы, сокровище мое.
Через наклонное окно в комнату проникали звуки города: звонки трамваев, автомобильные гудки, шум моторов. Дирк Айзенхут взял руку своей жены и поцеловал холодные пальцы. Каждый раз, когда он входил в комнату и видел ее, лежавшую в постели с открытыми глазами, в его душе зарождалась надежда. Известны случаи, когда люди выздоравливали спустя годы пребывания в бодрствующей коме. И сегодня никто не может с уверенностью сказать, что происходит в сознании такого пациента. Дирк знал, что она слышит его. Порой ему казалось, что она реагирует на его голос, отвечает на пожатие его руки — и даже улыбается, когда он вспоминает вслух прошлое или целует ее.
Вполголоса Дирк рассказывал ей о презентаци своей новой книги, состоявшейся вчера в здании Немецкой оперы и вызвавшей огромный интерес у представителей средств массовой информации. Он называл имена присутствовавших на ней именитых гостей — политиков, экономистов, деятелей культуры, цитировал поздравления друзей и знакомых. Когда в дверь постучали, Дирк не повернул головы.
— К сожалению, некоторое время я не смогу тебя навещать, поскольку вынужден уехать, — прошептал он. — Но я всегда думаю о тебе, сердце мое.
В комнату вошла Ранка — как ему представлялось, дельная, умелая сиделка. От нее всегда слегка пахло лавандой и розами.
— Господин профессор, вы находитесь здесь уже достаточно долго. — В ее тоне послышалось неодобрение, но Дирк не собирался оправдываться.
— Привет, Ранка, — сказал он. — Как дела у моей жены? — Обычно сиделка подробно рассказывала о буднях Беттины, о прогулках на балконе и положительной динамике, выявленной во время сеансов психотерапии. Сегодня ничего подобного не было.
— Хорошо, — только и ответила Ранка. — Как всегда, хорошо.
Это плохо. Дирк Айзенхут не желал слышать о том, что ничего не изменилось. Отсутствие изменений — это регресс. Поначалу процесс ранней реабилитации протекал успешно, и состояние Беттины, благодаря стимулирующим процедурам, сеансам психотерапии и логопедии, медленно, но неизменно улучшалось. Она вновь научилась самостоятельно глотать, и со временем отпала необходимость сначала в трахеотомической трубке, а затем и в желудочном зонде. Шанс на выздоровление при апаллическом синдроме составляет 50%. Будучи ученым, Дирк прекрасно понимал, что никакой гарантии нет и как мал этот шанс — пятьдесят процентов. Если в течение года не происходят заметные улучшения физических и психологических показателей и пациент продолжает пребывать в бессознательном состоянии, нужно переходить к фазе F. Научное определение этой фазы реабилитации звучит следующим образом: «долговременное активизирующее лечение». И это означает утрату всякой надежды на выздоровление.
Он поцеловал жену на прощание, сказал Ранке, что должен уехать на пару дней по делам, и вышел из комнаты.
После той ужасной новогодней ночи Дирк всего два раза приезжал на виллу в Потсдаме — точнее, на руины, оставшиеся от нее после пожара: один раз вместе с полицейским экспертом, чтобы оформить акт, и второй раз, чтобы забрать документы из почти не пострадавшего от огня рабочего кабинета. Сейчас он жил в центре города, в квартире, которую так любила Беттина, — неподалеку от клиники, на Розенталерштрассе. Его совершенно не угнетало то, что каждое утро приходилось ехать через весь город на работу. Это было своего рода покаяние. Айзенхут кивнул портье и вышел на улицу. На него сразу обрушились шум и лихорадочная суета города. Он остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Его поглотила, обогнув с двух сторон, кричащая и смеющаяся орда туристов, направлявшаяся к отелю «Хакешен Хофен». У обочины рядом с ним остановилось такси, и водитель вопросительно взглянул на него. Айзенхут отрицательно покачал головой, дав понять, что не нуждается в его услугах. После посещения Беттины ему всегда хотелось прогуляться, тем более что дом был в двух шагах. Дирк пересек улицу и, пройдя сотню метров, повернул на Нойе-Шонхаузерштрассе, где стоял его дом.
Вероятно, Дирк пережил бы эту трагедию легче, если бы у него не было возможности предотвратить ее. Когда он вернулся после праздничного вечера в институте, дом уже был объят пламенем. Из-за мороза и проблем с водой прошла целая вечность, прежде чем пожарные смогли проникнуть в пылающий ад. Беттина выжила чудом. Врачу «Скорой помощи» удалось вернуть ее к жизни. Но ее мозг из-за задымления долго не получал кислорода. Слишком долго.
Дирк до сих пор не преодолел последствия шока и отдавал себе отчет в том, что это была его вина. Он совершил страшную, непростительную ошибку, ошибку, которую ему никогда не удастся исправить.
Сегодняшний день мог стать судьбоносным. На протяжении недель, месяцев он собирал информацию, которую анализировал и переводил на общепонятный немецкий язык, чтобы обзавестись соратниками в борьбе. Его усилия увенчались успехом: общественный инициативный комитет «Нет ветрякам в Таунусе» насчитывал свыше двух сотен членов и в десять раз больше сочувствующих. Это была его идея — незадолго до заседания общественного собрания еще раз осветить данную тему на телевидении. Он обо всем позаботился, и сегодня во второй половине дня должны были состояться съемки. Как много от этого зависело! Его противники должны были понять, что имеют дело не с горсткой сумасшедших, а с сотнями граждан, выступающих против безумной идеи создания парка ветрогенераторов.
Янис Теодоракис вышел из душа, вытерся полотенцем и с сомнением провел пальцами по небритому лицу. В принципе, ему нравилось ходить с трехдневной щетиной, но перед телезрителями будет лучше предстать в более аккуратном, ухоженном виде. Побрившись, он прошел в спальню, где подверг тщательной инспекции свой гардероб. Не будет ли выглядеть костюм слишком претенциозно? Когда-то Янис ходил на работу в костюме и галстуке, но эти времена давно прошли. В конце концов он остановил свой выбор на джинсах в сочетании с белой рубашкой и пиджаком «Сакко». С тех пор, как хозяйство начала вести Ника, платяные шкафы были заполнены аккуратно выглаженной одеждой. Янис разложил джинсы и рубашку на двухместной кровати, вид которой несколько омрачил его хорошее настроение. Рики спала на диване в гостиной или вообще на полу, поскольку лежать в кровати, по ее словам, не могла из-за болей в спине. Она уже давно молча страдала под бременем забот, которые взваливала на себя изо дня в день, но никогда не призналась бы в этом. Магазин, работа в приюте для животных и в школе дрессировки собак, организационная деятельность в общественном инициативном комитете — все это требовало много времени, и на личную жизнь почти ничего не оставалось. Результатом столь напряженного ритма и стали боли в спине, которые регулярно вынуждали ее прибегать к услугам мануального терапевта и, как он подозревал, служили удобным предлогом для того, чтобы отказывать ему в близости.
Янис покинул спальню и прошел на кухню. Кошки, сонно нежившиеся на солнце, лежа на стульях, тут же спрыгнули на пол и выбежали на террасу через специально вырезанную для них дверку. Животные, которых Рики, движимая своей безграничной любовью к братьям меньшим, приносила домой, действовали ему на нервы. К обеим собакам Янис относился более или менее терпимо, но совершенно не переносил кошек, этих надменных проныр, повсюду оставлявших свою шерсть. Те отвечали ему взаимностью, выражая в его адрес презрение и пренебрегая его обществом.
Проникавший через окно яркий солнечный свет заливал кухню. Стоял прекрасный летний день, идеально подходивший для телесъемок. Янис налил себе кофе и намазал кусочек свежего хлеба маслом и земляничным джемом. Его бесцельно блуждавшие мысли опять вернулись к Нике, что последнее время происходило довольно часто.
Поначалу он обращал внимание лишь на ее странную внешность: причудливая одежда, невероятная прическа, совиные очки. Говорила Ника очень мало и была настолько сдержанной, замкнутой и незаметной, что он порой забывал о ее присутствии в доме. Он ничего не знал о ней, и она не интересовала его — вплоть до происшествия, случившегося три недели назад.
Вызвав в памяти этот случай, который изменил все, Янис почувствовал волнение. Тогда он спустился в подвал за бутылкой вина к ужину и, поднявшись обратно, увидел, как из ванной вышла Ника — совершенно обнаженная, с зачесанными назад мокрыми волосами. Несколько секунд они в ужасе смотрели друг на друга, после чего он поспешно удалился в направлении лестницы, бормоча под нос извинения. Ни один из них не упоминал об этой непредвиденной встрече, но непринужденность их отношений улетучилась. Образ обнаженной Ники прочно засел в его сознании. С тех пор, когда Янис лежал один в постели, а рядом на полу посапывала Рики, он думал только о Нике. С каждой целомудренной ночью его влечение к ней становилось все сильнее и со временем превратилось в наваждение, причиняя ему страдания. Если бы он дал ревнивой Рики хотя бы малейший повод для подозрений в неверности, разразился бы страшный скандал. Но даже подобная перспектива не могла воспрепятствовать его грезам об обнаженных грудях Ники.
— Ника, — пробормотал он, испытывая сладостное и вместе с тем мучительное чувство, которое теперь неизменно вызывало у него ее имя, произнесенное вслух. Воспоминание об их встрече, перераставшее в необузданные фантазии, завершавшиеся отнюдь не его постыдным бегством, не давало ему покоя. — Будь ты проклята, Ника.
Главный комиссар уголовной полиции Оливер фон Боденштайн стоял перед зеркальной дверцей платяного шкафа и с угрюмым видом повязывал галстук. Что за бредовая идея устраивать свадьбу утром в понедельник, вынуждая тем самым работающих гостей брать выходной! Оливер окинул критическим взглядом свое отражение в зеркале. Хотя он и втягивал живот, тот, к его крайнему неудовольствию, все равно выпирал над брючным ремнем. Вчера вечером стрелка весов впервые в его жизни зашла за отметку 90 килограммов, и это явилось для него весьма неприятным сюрпризом. До центнера ему не хватало всего каких-то девяти килограммов! Если он не прекратит каждый вечер ужинать у родителей, опорожняя на двоих с отцом бутылку красного вина, то в скором времени брюки просто перестанут сходиться на талии.
Боденштайн натянул пиджак. Костюм скрыл несовершенства его фигуры, но настроения ему это не улучшило. И дело было не только в предстоящем свадебном банкете и прибавлении в весе. В течение двадцати лет его жизнь протекала спокойно и размеренно, но после расставания с Козимой шесть месяцев назад все в ней перепуталось, не один только режим питания. В скором времени он понял, что совершил ошибку, вступив в связь с Хайди Брюкнер, с которой познакомился при проведении расследования в ноябре прошлого года. Они встретились в то время, когда из-за неверности Козимы в его жизни произошла катастрофа, и Хайди помогла ему на первых порах преодолеть душевную боль, но он еще не был готов к новым близким отношениям. Они еще пару раз поговорили по телефону, и больше он ей не звонил. На этом все кончилось — без каких-либо объяснений и сожалений с его стороны.
Истинная причина того, что Оливер с большей охотой поехал бы с коллегами расследовать смерть ночного сторожа, нежели на церемонию бракосочетания в ратуше Келькхайма, заключалась в Козиме. После того, как полгода назад она поставила его перед фактом и вскоре после этого отправилась со своим русским любовником в кругосветное путешествие, он почти не общался с ней. Оливер все еще питал к ней недобрые чувства, поскольку она из чистого эгоизма разрушила семью и, соответственно, его жизнь. В течение нескольких месяцев она состояла в тайной связи с этим авантюристом Александром Гавриловым, о чем он даже не подозревал. Козима сделала из него дурака и не оставила ему иного выбора, кроме как смириться с ее решением, хотя бы ради детей. Лоренц и Розали были уже достаточно взрослыми и довольно самостоятельными, но Софии тогда исполнилось всего лишь два с половиной года, и она нуждалась как в отце, так и в матери.
Боденштайн в последний раз с грустью взглянул на свое отражение. Он твердо решил использовать расследование в качестве предлога, чтобы уехать сразу после церемонии бракосочетания, если Козима наберется наглости и приведет с собой этого Гаврилова. В глубине души он почти надеялся, что она именно так и поступит.
Еще издали он увидел два автомобиля во дворе и догадался, что его ожидает. Людвиг Хиртрайтер отнюдь не принадлежал к тем людям, которые избегают конфликтов, поэтому он дошел до садовой калитки и распахнул ее. Телль подбежал к двум стоявшим во дворе усадьбы мужчинам и принялся облаивать их.
— Телль! — крикнул он. — К ноге!