Моя любимая сказка Лайсе Ксандр
— Ладно, — я поднялся. — Пойдём на кухню, — терпеть не могу, когда людям на моих глазах становится неудобно.
— Останьтесь, — возле самой двери, когда я уже собирался последовать за Ярой, рунолог перешёл на шёпот. — Буквально на пару слов.
— Слушаю вас, — я снова устроился на кровати. Рунолог же стоял напротив, возле стола, запустив руки в карманы, и смотрел в пол.
— Даже не знаю… — Владимир замялся. — Не знаю, как вам объяснить… Понимаете… То, что случилось сейчас…
— А что, собственно говоря, случилось? — ничто не заставляет так нервничать, как озадаченность профессионала. Особенно — профессионала в той области, которая тебе самому знакома лишь номинально.
После моего вопроса рунолог уставился на меня так, будто разглядывал что-то сквозь меня.
— Что случилось? А вы видели, что вытащила ваша девушка?
Я бросил взгляд на деревянную пластинку, по-прежнему, лежавшую на столике рядом с мешочком.
— Разумеется. Только я понятия не имею, что это значит. Вы уж просветите меня.
Тут рунолог, наконец, с трудом сообразил, что перед ним не его коллега, впрочем, менее отстранённым это его не сделало.
— Извините, я не думал, что вы с руникой не знакомы… — выдавил он смущённо. — Странно, — добавил он после паузы, — что Лариса послала вас именно ко мне.
— Ну, не то что бы совсем не знаком. Отличить футарк от латиницы я в состоянии. Но вот…
— Сколько рун в футарке? — перебил меня вопросом Владимир.
— Восемнадцать или двадцать, кажется… Точно не помню. Слушайте, причём тут это?! — напряжённые нервы начали сдавать.
— Нет, — рунолог оставался отрешённым и говорил так, словно думал о чём-то другом. — Не верно. Восемнадцать рун — в младшем футарке… вернее — в его поздней германской версии. В старшем, который используется в… для… нашей работы, их двадцать четыре.
— Ну и что?! Какая разница, сколько их там?! Вы мне скажите, что это обозначает! — я не выдержал и начал заводиться. Взять себя в руки! Взять…
— Что означает? Если вот вы стоите на перекрёстке, а на светофоре, вместо зелёного, или, там, жёлтого, загорится фиолетовый, вы сможете сказать, что он значит? Сможете? — кажется, после того, как я повысил голос, взгляд Владимира стал более осмысленным.
— Ну… Для начала — его там быть не может.
— Правильно. Вот и эта руна — так же.
— Это — руна?! — я кивнул на пустую пластинку. — Вы можете говорить прямо?
— Прямо? — рунолог наконец собрался с мыслями. — Если прямо, то… Многие из тех, кто занимается рунами, считают: изначально в футарке было не двадцать четыре, а двадцать пять рун. Но, на самом деле, пустая двадцать пятая руна — просто выдумка. Она не упоминается в Эдде… Её нигде нет. Хотя многие из наших в неё верят. Считают, что это — руна Одина…
Владимир взял со стола кусочек дерева и принялся вертеть в руках.
— Так что она означает, эта руна Одина?
— Михаил… Поймите, я двенадцать лет занимаюсь рунами, я… у меня очень серьёзный опыт. И я вам говорю точно: этой руны в природе нет, и никогда не было.
— Замечательно. В природе нет. В вашем мешке — есть. И что?
— И в моём… наборе… её тоже нет.
— Нет? А это что? — я снова указал на несуществующую руну в его руках.
— Не знаю. Там, в мешке, их было двадцать четыре. Можно пересчитать. Тот, кто занимается рунами, делает футарк сам, собственными руками. Обязательно. Я не делал этой руны. Я не верю в неё, понимаете? Её нет, — Владимир смотрел на меня уже не с настороженностью и без всякой задумчивости. Человек, прикоснувшийся к необъяснимому. И тут стало страшно мне.
— А как же тогда она?..
— Не знаю. Руна Одина — вымысел, её не существует…
Почему-то в памяти всплыла мраморная лестница и два голоса: «Может, микрофон не работал?» — «Там даже твой кашель слышно! Микрофон работал, а музыки не было!»
— Хорошо. А если существует? Что она значит?
— Те, кто в неё верят, говорят, это — руна Слепой Судьбы.
— То есть? Вы-то что планируете с этим делать?
Владимир, положив на стол свою пустую руну, принялся теребить висящий на шее «молоточек».
— Ничего. Работать с вашей девушкой я не стану, — подойдя к насесту, он погладил ворона. Тот даже не шелохнулся. — Единственное, что я могу посоветовать — вам лично — держитесь от неё подальше. Это всё.
— Так… — я вздохнул — опять двадцать пять! — А кто-нибудь ещё… Вы не знаете кого-нибудь, кто с ней может поработать?
«Держаться подальше»? А вот не дождётесь!
Владимир снова задумался и снова погладил ворона. Огромная птица слегка опустила голову, подставляя для ласки шею, но глаз не открыла.
— В принципе… Такого уровня… Наверное, нет. Хотя… Пожалуй, знаю. Правда, я не уверен, что она ещё работает… — он подошёл к столу и принялся листать толстую тетрадь, исполнявшую, видимо, роль телефонной книги. — У неё в последнее время, я слышал, были проблемы со здоровьем… Но если она согласится вас принять… Вообще, я не припомню такого случая, когда бы она отказалась… Ага, вот. Вы записываете? Пишите: Клавдия Васильевна…
Глава 15
Что может быть хуже, чем ощущение собственного бессилия? Наверное — если поддаваясь ему, начинаешь раздражаться на того, кому ты не в состоянии помочь.
Мне казалось, скажи Яра хоть одно слово — и я начну изо всех сил пыжиться, кричать, что порву старуху на какой-нибудь флаг, беситься, ругаться… короче, — начну вести себя так, что потом мне будет стыдно. Этакая попытка сохранить лицо, из-за которой оно будет потеряно окончательно. Стыдно мне было и сейчас. Потому что обещал. Обещал и не сумел. Мысль, что оба отказа не зависели от меня, и, в общем-то, себя мне упрекнуть не в чем, я отмёл. А мысль, что её вины в этом тоже не было — даже не возникала. Усилия, потраченные впустую… И тогда на смену стыду пришла ярость, застелившая всё вокруг. Потом снова будет стыд, уже — из-за этой ярости. Если дать ей волю. Стоит Яре сказать хоть слово.
Но Яра молчала. И там, на кухне, где ставший в моё отсутствие приветливым старик в тренировочных штанах угощал её чаем. И в машине. Она не стала расспрашивать, о чём говорил рунолог. Похоже, всё и так было написано на моём лице. Коротко поблагодарив старика, Яра пошла к выходу. Стоявшему на пороге своей комнаты Владимиру она просто кивнула. Из комнаты послышалось хлопанье крыльев.
Когда я парковался у нашего подъезда, начался дождь. Не слишком сильный, но занудный, затяжной. Осенний дождь. Не дожидаясь пока я закрою машину, Ярослава быстрым шагом пошла к парадному. В других обстоятельствах я бы решил: обиделась. И бросился бы следом. Сейчас — …
Я шёл шагах в десяти за ней, когда тёмная фигура отделилась от тени козырька над парадным.
Вот чего я, со всеми нашими паранормальными похождениями, не ожидал, так это… Яра! Но фигура метнулась мимо неё.
Удар по лицу и истошный крик Яры почти совпали во времени. Среагировать я не успел, но удар вышел не сильный.
Было не особенно больно, голова была ясной. Я не дрался уже очень давно — кажется, ещё со школы. Однако, помнил точно: если хочешь вывести человека из строя, бить надо вовсе не по лицу…
Я ударил вслепую. Туда, где у противника должен был заканчиваться живот, и, по идее, начинались рёбра. В самую середину. А, судя по тому, как он скорчился и упал на колени, удар пришёлся как раз по мечевидному отростку. Безотказный приём.
По правилам уличной драки без правил, противника надо было добить. Но, оседая на асфальт, он чуть повернулся, на его лицо упал подкрашенный дождливыми блёстками свет фонаря… и я опешил.
Вот уж чего-чего, а этого я не ожидал! А потому и не стал бить.
— Что случилось?! — перепуганная Яра уже подбежала ко мне. Какая бледная! Капельки воды тускло искрили на её щеках. На моём лице они бесследно исчезали. Испарялись. Я их почти не ощущал.
— Скотина! — простонал сквозь зубы Ромка, пытаясь подняться.
— Это я — скотина?! — мне показалось, я не сказал — прорычал эти слова. Вся моя ярость, весь гнев на собственное бессилие встали во мне девятым валом и выплеснулись наружу. Руки дрожали, но это был не страх — бешенство. Добью!
Ярослава, поняв, что сейчас будет, встала между нами и схватила меня за плечи.
— Мишка! Не надо! Ты что, не узнал, кто это?!
— Я не узнал?! Я-то как раз узнал! — я тяжело дышал, пытаясь сдержать ярость. Когда понимаешь, что в ярости — значит, уже не в ярости. Но руки по-прежнему дрожали.
Ромка, кашляя, пытался встать. Насколько я помню, разогнуться после такого нелегко. Боль не даёт.
— Ты что с ним сделал?! — Яра хотела уже нагнуться к нему, но Ромка оттолкнул её руки и, держась за ограду газона, привстал сам.
— Я сделал?! — возмутился, было, я, но потом сообразил, что наша стычка произошла быстро, и Яра могла просто не разглядеть, кто кого ударил первым. — Я сделал?! Смотри! — я повернулся под свет фонаря и запрокинул голову.
— Ой! — фонарь светил прямо в глаза, но я ощутил лёгкие пальцы на моей скуле. — Синяк будет!
— Да бог с ним! — я опустил голову и взглянул на Ромку, всё-таки поднявшегося на ноги. — Ты что, совсем от белочки своей охренел?!
— Скотина! — снова прошипел Ромка, отплёвываясь, и, видимо, намереваясь продолжать потасовку.
— Мало тебе?!
— А ну прекратите! Оба! — Ярослава стояла между нами, глаза её сверкали, а её голос напомнил мне повелительные интонации Ларисы. — С ума сошли?! Взрослые мужики!
— Кто это? — выдохнул Ромка уже менее агрессивно, заинтересованно глядя на Яру.
— Не помнишь? — ехидно поинтересовался я, и передразнил — «Скажите, девушка, а в „слове о полку Игореве“, это не про вас написано».
— Не… — Ромка, как мне показалось, смутился. Видимо, всё-таки, что-то вспомнил. — Не помню…
— Ну, тогда позволь представить: Ярослава, моя девушка, — я переглянулся с Ярой. — Ну, тебе этого… представлять не надо.
Яра постепенно успокаивалась. Чёрт возьми! Та сильная, властная женщина, только что стоявшая между двумя готовыми друг друга убить мужчинами, и вот эта перепуганная девчонка — один и тот же человек! С ума сойти, как же… Как мне повезло! Не сейчас, а вообще, в жизни! Никому, никому и никогда не отдам! Ни старухе этой, никому!
Ромка мрачно переводил взгляд с Яры на меня и обратно.
— Может, объяснишь, какая муха тебя укусила? — ярость, застилавшая мне глаза, прошла совершенно.
— Муха? — он нехорошо улыбнулся — Муха, значит?
Оказалось, сегодня днём к нему заезжала Аллочка. Свои многочисленные вещи она давно уже вывезла, но, видимо, не все. Между розысками какой-то чрезвычайно ценной туши для ресниц и не менее необходимого осенью купальника она и сообщила Ромке, что человеку свойственно ошибаться, но это не беда, главное — уметь признать и исправить ошибки. Её же ошибка — теперь она ясно это осознала — состоит в том, что она ушла от Миши. И пока обалдевший Ромка переваривал услышанное, Алла с восторгом поведала: оказывается, все эти годы Миша её любил и надеялся, что она осознает свою ошибку… и вернётся. Вот это — мужчина, настоящий рыцарь, сказала она, умеющий любить, прощать и ждать свою даму сердца… И дальше всё в таком роде.
Взгляд Ярославы говорил: она не верит… вернее — не хочет верить.
— Ерунда. Бред. Во-первых, мы с ней по взаимному согласию разошлись. А во-вторых — сколько лет уже прошло! Я о ней и думать забыл… — я вдруг понял, насколько устал за сегодняшний день. Что-то доказывать не хотелось.
— Да?! — Ромка торжествовал — Может, она и в гости к тебе не приезжала?! На днях? А? — торжество сменилось яростью — Может, и с работы не ты меня ушёл?!
— Слушай, я тебя не… — я мысленно махнул рукой, всё равно без толку — Ну, приходила. И что?
— Предатель!
— Я предатель? А тебе напомнить, кто от кого и почему в институте по закоулкам шарахался? И кого пришлось в столовой выслеживать? А теперь ты у нас — униженный и оскорблённый?! — Ромка молчал. Я опять начал заводиться. — Как вы меня уже достали! То Алла с какими-то намёками приезжает, то мать твоя звонит, ругается! Жизнь мне испортить грозит! Что вам всем от меня надо?! Вот тебе лично от меня что надо?
— Мне морду тебе набить надо! — хрипло отозвался Ромка. По лицу Ярославы скользнула тень.
— Не судьба. Ещё что?
— Алла… погоди, тебе мать моя звонила?!
— Представь себе! Оказывается, я тебя спаиваю! По твоим же словам, кстати! — Ромка, кажется, собирался что-то сказать, но не успел — зазвонил телефон. Мой.
Это называется — помяни чёрта.
— Алла, — я снял трубку — Да, Алла, я слушаю. Ромочку потеряли? А он тут, сражаться за тебя приехал. Что? Бить, говорю, меня собирался. Нет, руки-ноги целы. Нет, трезвый. Удивительно. Да, правда, трезвый. Что, трубку? Передаю.
— Скажи ей, что ты жив и трезв, — я передал ему телефон.
Ромка отошёл на пару шагов.
— Алёк! Да я… Живой. Целый и невредимый. Да. И маме скажи… Нет, трезвый. Пусть не нервничает… Что? — он помолчал, видимо, слушал. — Уже еду! — ответил он наконец; теперь его голос звучал с подъёмом. — Алёк! Я уже выезжаю! Да, прямо сейчас!
Он молча вернул мне телефон и отвернулся.
Ушёл Ромка так и не сказав ни слова. Даже не попрощавшись.
— Извини… — единственное, что я мог сказать.
Дождь усилился. Мы стояли у окна в моей комнате.
Больше всего я боялся, что Яра что-нибудь спросит… И я не смогу ответить. Пока мы поднимались ко мне, я несколько раз встретил её взгляд… Такой, словно мы только что познакомились, и она меня совсем не знает.
— Это ты меня прости… — она говорила тепло и тихо, и у меня отлегло от сердца — У тебя, оказывается, своих проблем полно… а тут ещё я со своими…
— Яр! Мы обязательно что-нибудь придумаем!
Она подняла глаза. Бедная замученная девочка!
— Я очень устала… мне надо поспать. Я просто не могу сейчас об этом думать… не хочу.
Ярослава заснула почти сразу. Её руки, казавшиеся обычно прохладными, были горячими, как огонь. Обняв меня, она прижалась к моему плечу и задышала глубоко и ровно.
Похоже, сказались переживания последних часов: заснуть мне никак не удавалось. Такое чувство, будто устал настолько, что спать уже невозможно. Вспомнились слова рунолога: «Держитесь от неё подальше». Подальше? На Ярославу он всё время смотрел так, словно нападения от неё ожидал. Что ему наговорила Лариса? И что такого она сама увидела в Яре? Позвонить, спросить? Нет. Как будто снова открытая ладонь возникла передо мной, и загораживает, запрещает… Нельзя звонить. Но и жить вот так, не зная… тоже нельзя!
Хотя, конечно, главное не «что», а — «что с этим делать». А что делать? Держаться подальше? Нет! Это я сегодня решил окончательно. Никаких «подальше». «Слепая судьба»… Не может быть, чтобы не было способа… Надо будет завтра как следует подумать, поднять литературу по теме… Эх, даже посоветоваться не с кем!
И лицо слева побаливает… От чего бы? А ну да, Ромео Витольдович.
Ярослава вздохнула во сне и прижалась ко мне всем телом. Какой мужчина сможет заснуть, когда… вот так…
Ладно, пойти, что ли, чайку попить? Всё равно ведь не усну…
Зажигать на кухне свет мне не захотелось. Хотя, конечно, Яру бы он не разбудил. Её сейчас, наверное, и пушкой не разбудишь.
Странно. Куда я поставил чайник? На столе его почему-то не оказалось. Чашки, заварка — всё здесь, а чайника нет. На подоконнике? В раковине?
Придётся всё-таки включить свет…
Я едва не вскрикнул от неожиданности: в дверном проёме стояла тёмная фигура. Она едва выделялась из окружающей темноты, словно вырастала из неё.
— Яра? — не знаю, на что я рассчитывал, спрашивая? На обман зрения? На чудо? Ещё до того, как задать вопрос, я точно знал: не она это, не она!
Фигура в дверях покачнулась и сделалась отчётливей. Одновременно с этим движением послышался звук…
Пение. Звук стал пением. Тёмная фигура пела то ли вовсе без слов, то ли я просто не мог их разобрать… Но в пении этом было что-то такое, от чего волосы встали дыбом у меня на затылке. Когда-то я слышал похожее пение. Вернее — похожую мелодию, тоже лившуюся не ровно, а рывками снизу вверх и обратно — какая-то этнографическая запись… Но та песня была образцом самой обычной народной лирики. Типа — «Полно ли, солнышко…» А сейчас… Мне вдруг показалось: я уже не стою, а лежу. А на меня сверху навалился огромный камень, не дающий даже как следует вздохнуть.
Ужаса не было. Вернее — он был. Ещё какой. Но… Ужас был у него. Того, который стоит сейчас возле стола на тёмной кухне и, судорожно пытаясь вздохнуть, смотрит на светящуюся фигуру у двери… А я — где-то очень далеко, может сантиметрах в тридцати, может — в паре километров от него. И я — совсем уже и не он… Я — это…
Я пропустил момент, когда фигура начала светиться. Вернее, не светиться, а… её стало отчётливо видно… Как тогда в Овраге, возле Девичьего камня, было видно всё…
Фигура… Не фигура. Старуха. Клавдия Васильевна. Ведьма. Её глаза закрыты, лицо всё дрожит от пения, чёрная дыра рта меняет очертания, растягивает края, как бы стремясь поглотить всё лицо — мёртвую белесую маску — обратить его в черноту. И ей приходится… Ей приходиться прикладывать усилия вовсе не для того, чтобы петь! Наоборот, она старается изо всех сил, чтобы пение не пожрало её всю! Ведь песня эта, древняя, как мир, живёт вне её, но только сквозь её горло она способна вырваться наружу!
Она открыла глаза… и в то же мгновение её лицо стало ярче. Белая люминесцентная маска, невыносимо сияя, со всхлипом оторвалась от её головы и медленно поплыла к нему… Нет! Не к нему! Ко мне! Она… ко мне!!!
Мне захотелось кричать, швырнуть чем-нибудь в это… это… Но пошевелиться я не мог. Даже для того, чтобы рвануться к окну, высадить его — открывать было бы слишком долго — и бросить себя туда, в мокрую осеннюю ночь… Ни убежать, ни закричать от ужаса… Нет пути. Нет. Пути?
Путь… Я увидел его. Это было единственное место, куда я пока ещё мог бежать. Через беззубый рот старухи, через её глотку — в древнюю песню, струящуюся сквозь них. Только в ней…
Огромное лицо висело уже прямо передо мной. И я рванулся.
Послышался всхлип и хруст, словно кому-то совсем рядом ломали кости, выкручивали суставы… И меня сорвало с места.
Наконец-то!
Больше не было пылающей маски у моего лица. Не было и ничего вокруг. Только чернота и влага, как если бы мне удалось-таки выбить окно и…
Правую ногу пронизала боль. Я попытался взглянуть туда… Но… Ничего! А руки?! Ни рук, ни ног видно не было! Я попытался наклонить голову, но у меня не оказалось и головы! Вернее, может она и была, но ни прикоснуться к ней, ни даже понять, что она есть, я не мог. А боль словно поселилась внутри моего несуществующего тела, и её швыряло теперь из одного его места в другое. Низ живота слева — правое колено — середина позвоночника — затылок — левый глаз — указательный палец левой руки — пупок — правое бедро — язык…
Хватит!!!
Вместо того, чтобы послушаться, боль начала метаться быстрее… Теперь она словно оказывалась в двух-трёх местах сразу.
Нет!!!
Боль ускорилась ещё. Теперь она, кажется, не металась вовсе — она была везде одновременно.
А надо-то только открыть рот — и она вылетит наружу! Только вот… У меня нет рта! А значит… Значит… Это. Будет. Вечно.
Мишкин!!!
Зачем мне звать себя самого по имени? Или это не я? Да, точно, не я! У меня же нет рта! Тогда кто? Боль? Но откуда она знает моё имя? Пусть даже это — моя боль…
Миш..!
Я снова увидел старуху. Она сидела на корточках спиной ко мне и что-то мелко делала руками перед собой. Спиной ко мне. Но её лицо почему-то смотрело на меня.
Крики больше не повторялись, и я подошёл ближе. Я могу ходить? Разумеется, могу! Ходить, говорить, смотреть, слышать…
Слышать? Ну да! Ты же слышал, как тебя звали по имени! Ближе… Откуда-то из-за сидящей старухи послышался стон. Ещё ближе. Обращённое ко мне лицо ведьмы улыбнулось.
— А ну-ко взгляни, милай! Нравится?
Непонятно как я оказался уже не за спиной старухи, а перед ней. Спереди у неё оказалось ещё одно лицо. Оно тоже улыбалось. В руках у старухи тускло мерцала игла с суровой, больше похожей на верёвку, нитью.
А прямо у её ног лежала… Ярослава. Мёртвая! Закрытые глаза с густыми ресницами, неподвижное лицо, тёмные губы…
— Нравится? А? — старуха указала на Яру.
Во мне всё замерло. Я наклонился. Нет! Ярослава была вовсе не мёртвая! Просто… не тёмные губы, не густые ресницы! На веках и губах — швы! Та самая суровая нить, что я видел в пальцах у старухи. Грубые стежки связывали её веки густой сетью. Но проколотые веки дрожали, силясь распахнуться… Вздрагивали смятые, слипшиеся от крови и слёз ресницы. Меня заколотило. Окровавленные губы дёргались, пытаясь раздвинуться, сказать, крикнуть… Возле левого угла осталось не прошитое место. Оно пузырилось слюной. Тонкая струйка сбегала вниз по щеке. Любимой щеке.
Странно: мне было больно, жутко, страшно, горько… хотелось кричать… но — ни малейшего позыва что-то сделать… Даже закричать. Но почему не встаёт Ярослава? Почему дала сделать с собой…
— Ох! Оплошала, старая! — прошамкал над ухом голос — Ну-ко!
Руки потянулись к незашитому уголку рта. Корявые пальцы сжали губы между собой. С видимым усилием игла прошла через нежную кожу, сквозь мясо, протащила за собой нить. Туда. Потом — обратно. Я увидел, как задрожало её изуродованное лицо, как выгнулось от боли и обиды прекрасное тело…
На глаза навернулись слёзы. Оцепенение спало.
— Яра!!!
— Мишкин!
Свет. Свет и голос. Но как она может говорить, если старуха…
Я открыл глаза. Надо мной склонилось лицо Ярославы. Лицо, без малейших следов… О, Господи! Сон… Сон?!
Я привстал. Так и есть: на кухне, на полу. За окном светло. Сон?! Яра! Я снова взглянул на её лицо. Нет. Ничего.
— Ярка! Ярочка! — я обнял её, прижал к себе, ощущая… Слёзы. Глаза… Глаза и губы!
— Мишкин! Ты так кричал… Это она? Это старуха, да?
Мне показалось, что я проглатываю огромного слизня.
— Всё нормально. Всё хорошо…
— Что с тобой случилось?
— Всё нормально…
— Послушай… — но договорить Ярослава не успела. Грянул телефон.
Владимир Леонидович. Гад Морских. Интересно, с чем?
— Добрый день, Миша. Как твоё здоровье? — ничего, вроде бы, особенного. Но тон, которым это было сказано, хорошего не обещал.
— И вам здравствовать, Владимир Леонидович. Что-то случилось? — насторожился я.
— Всё хорошо. Просто захотелось напомнить, что ты всё ещё у нас экскурсоводом числишься.
Мило. Очень. Только вот голова соображать отказывается. Это он издевается? Мне же дали время на размышление… Или? Время вышло?
— Я помню, Владимир Леонидович. А вы… — но Гад Морских не дал договорить.
— В таком случае — очень рекомендую появиться на работе. У тебя сегодня почин.
— У меня почин? В смысле?
— Поступил заказ на твой замечательный маршрут «Чертолье». Первый.
Отлично! Слов нет. Заказ поступает обычно недели за две. И экскурсовод обычно знает, что и когда ему вести. Чтобы элементарно успеть подготовиться. А меня, значит…
— Мы тут посоветовались… Маршрут сложный, материал большой. Ну, кому же вести, как не автору! Так что — через час начало.
Сволочь! Посоветовался он…
— То есть как это — через час? Мне же надо в офис, путёвку получить…
— На этот счёт можешь не беспокоиться. Путёвку на маршрут привезёт Цейтманберг.
— А его уже в курьеры разжаловали? — Проще говоря, большей поганки от гад Морских ждать не приходилось.
— Почему разжаловали? Почему в курьеры? Миша… То есть… Михаил Соломонович Цейтманберг — наш методист. Он новую экскурсию примет… ну, и путёвку передаст заодно, — невозмутимо возвестил Владимир Леонидович. — Ну… желаю удачи!
— Ага… — простонал я в гудки.
Не ждал ты большей поганки от гад Морских? А зря! То есть мало того, что нет у нас, как выяснилось, ставки методиста… Да чего уж там! Тёзка мой по результатам викторины и так первый был. Методист, со всей очевидностью… И фамилия — не фамилия… не то должность, не то титул. Чего меня теперь топить-то? Это же ведь — топить называется. Не подготовленный — и сразу сдавать, это же… А! Ольга Владленовна! Не иначе… Но смыслу-то было до того надо мной глумиться, если Михаил, блин, Соломонович и так сразу шёл на методиста?
Ярослава сочувственно молчала рядом.
— Яр, слушай, — я уже отыскал чистую рубашку и теперь пытался придать себе более-менее приличный вид, что, при наличии синяка, было нелегко — Мне на работу надо… срочно…
— Я поняла, — она успела уже надеть джинсы. Теперь она тоже причёсывалась, устроившись рядом со мной перед зеркалом. — Ты надолго?
— Ну, думаю, часа на три-четыре-то пропаду точно… — я провел ладонью по её обнажённой спине. — А что? — моя рука скользнула по спине вверх и, перевалив через гладкое плечо, спустилась к груди.
— Я… Мне надо к себе сходить, кое-какие вещи забрать… — она улыбнулась — Самые-самые важные… Ты мне ключи оставишь?
— Ключи? Это… Такие… металлические? Да? — я чувствовал её руки на себе и мысли путались. А слова я путал сам, нарочно.
— Да… И твёрдые…
На Энтузиастах было спокойно, поэтому проскочить до Таганки получилось минут за пятнадцать. В принципе — даже не опаздываю. Ещё пятнадцать минут у меня есть. На Зубовский, а там уже рукой подать до Кропоткинской.
Вернусь — надо будет раскопать всё, что у меня есть по колдовству… И придумать, куда складировать Ярины вещи. Холостяцкая квартира — страшное дело. А много ли там вещей-то будет? Ну, шмотки, книжки… Она сказала — самое нужное. Самое-самое нужное. Я улыбнулся… Даже все ночные ужасы отступили на второй план.
Свежее воспоминание… нет ещё даже не воспоминание — ощущение. Огонь, который жжёт, но не может сжечь. И — как два становятся одним.
Только какое-то гаденькое чувство постоянно отвлекало меня. Можно подумать, я что-то забыл… что? Деньги, мобильный… Ключи Яре? Нет, отдал…
Что? Почему-то вспомнилась Ярина дверь…
Ну да! Записка! Моя записка, которую я сунул ей под дверь! Что-то вроде «Между нами ничего не было и нет». Чёрт!
Надо её предупредить… А как? У неё же телефона нет… Минутку! У неё-то нет, а у меня? Городской-то пока никто не отменял! Вряд ли она так прямо сразу кинулась к себе за вещами… По крайней мере, хотелось бы надеяться, что не кинулась. Черррт!
Мобильник, как это водится в самый ответственный момент, долго не желал сниматься с блокировки, несколько раз попытался выскользнуть из рук. Наконец я совладал с ним и набрал номер.
Гудке на двадцатом я повесил трубку и перезвонил. Нет. Никто не подходит. Уже пошла к себе? Сколько я уже в дороге? Полчаса? Вполне могла. И нашла…
Так. Это Павелецкий вокзал. Если сейчас назад… Ещё полчаса. А экскурсия?
«Уважительным поводом для неявки экскурсовода к своей группе может считаться только его скоропостижная смерть».
Только это чудесное правило не учитывает все те гадости, которые… гад Морских!!! Вот пускай он сам и ведёт! Даже звонить не стану! Пусть провалится!
Хотя он, скорее всего, чего-то подобного от меня и ждал… и тёзка мой с полуторной фамилией наверняка текст на зубок знает… Раз уж он методист и принимать экскурсию должен.
Видимо, просто повод был им нужен меня турнуть. А тут — чем не повод?! И даже с группой всё гладко: да, это и есть тот самый Михаил, которого вы ждали.
Я и сам не заметил, когда успел развернуться.
Перед поворотом на Николоямскую я встал: пешеходы. Телефон в который раз исправно гудел. Но трубку Яра по-прежнему не брала. Неужели…
— Ярочка, ну возьми трубку… Яра моя…
Как это бывало и раньше, я произнёс мысли вслух.
— Яра — не твоя! — я даже, кажется, подпрыгнул от неожиданности. До ужаса знакомый голос. Откуда? Из телефона? Нет, там, по-прежнему, только гудки — Яра — не твоя! — повторил голос неизвестно откуда. И в следующую секунду я увидел её.
Старуха стояла на переходе и, кутаясь в нечто вроде шали, смотрела прямо на меня. Но между нами метров десять и поднятые стёкла! Голос же было слышно так, словно ведьма говорит мне в самое ухо.
Читать бесплатно другие книги:
