Моя любимая сказка Лайсе Ксандр

Глава 16

Я несколько раз перечитал записку. Как будто смысл написанных слов мог от этого измениться.

Наверное, стоило раньше сказать ей о той моей писульке под дверью. Всё было бы проще. Так ведь нет! Сначала гордость, а потом… потом — просто забыл! Забыл! А теперь я в её глазах — просто трус. Если не кто-то похуже.

Опять о своём лице! А вот лучше подумай: не ты ли её с этой бумажкой к такому решению подтолкнул? Она же на тебя надеялась. Верила, что можно ещё как-то выкрутиться, найти выход. И — выбили опору. Вернее, сама отпала. По собственному желанию. Нежеланию, то есть.

Но…

Но ведь Ярослава ещё вчера говорила… Когда мы ехали от Ларисы… по поводу того, что всё это — её судьба. Может, поэтому я и не стал рассказывать ей о моём разговоре с Владимиром: боялся подлить масла в огонь. Боялся… вот этого? Найти как-нибудь поутру вот такую записку?

Боялся. И промолчал. Но записка-то — вот она.

«Слепая судьба».

А если — судьба? Вернее, — не судьба. Мне. Ей и мне. Старуха: «Забудь её!» Рунолог: «Держитесь от неё подальше!» И раскрытая, отталкивающая ладонь Ларисы.

Я снова взглянул на записку. Впервые, кстати, вижу Ярин почерк. Ровный, округлый. Крупный.

Ровный. Видимо, решила всё-таки не на истерике, спокойно. Обдумала. Заранее? На ум пришли предсмертные письма, которые оставляли средневековые самураи. Образцы каллиграфии…

Заранее? Но ведь сегодня утром… всё было…

И про свои ночные… видения? — будем надеяться! — я ей рассказывать не стал. Чего нервировать? Хотя я же на кухне лежал… Как ни посмотри, нормального в этом немного. Можно было и не рассказывать.

Да нет! Это я теперь сам себя оправдать пытаюсь. Письмецо это моё. Больше нечему!

Или… или это — происки старухи?

Машинально я потрогал затылок. Там, где ударило невидимое «шило».

Перед глазами возникла скользящая туда и обратно суровая нить.

Чёрт!

В любом случае — Яра сейчас там. У старухи.

Если, конечно, Яра… с Ярой…

Нить прошивающая что-то…

Нет! Никогда! Этого не будет!

Только бы не опоздать! Двигатель, как назло, хрипел и трещал на все лады, но заводиться упорно не желал. Вовремя… чтоб его..!

Ожил мобильник. Гад Морских. Гад. Только тебя мне сейчас…

Как сон. Или — как транс. Затмение. На перекрёстке проспекта и Энтузиастов ко мне вернулась способность соображать. Как мне удалось реанимировать мотор? Не знаю. Не помню. Как не помню и того, что я говорил начальству. Что-то внутри подсказывало — бывшему начальству, бывшему. А судя по зуду в горле и отвратительному осадку внутри — скорее, рычал.

Давай, езжай уже!

Свежевымытая «тойота», замершая впереди, лениво шевельнулась и нехотя поползла вправо. Хоть бы поворот обозначил, упырь!

Пробок в обычном, столичном смысле не было. Но мне казалось, что все на дороге едут медленно, как во сне.

Будто договорились: не пропустить! С кем? Со старухой?

Я откинулся на спинку сиденья и попытался дышать ровно и спокойно. Без толку. Едва выровнявшееся дыхание вдруг снова перехватывало. Сердце колотилось и дёргалось, стараясь вырваться наружу и поскакать по шоссе вперед, обгоняя машину за машиной.

Здоровенный джип неведомой породы вырулил с обочины и встал поперёк.

Паразит! Что ж ты творишь?!

Я заорал? Кажется.

В тонированном окошке мелькнула рука с небрежно выставленным средним пальцем. Огромная машина плавно развернулась, пристраиваясь в поток. Под задним стеклом я разглядел значок: бараньи рога в квадрате. Баран в квадрате. Куда уж точнее?

Неожиданно пришло спокойствие. Если я позволю себе сейчас сорваться, ввязаться в драку, попасть в аварию — Яра… Короче, получится так, словно бы я за ней и не выезжал.

Сердце успокаивалось медленно, но оно успокаивалось. Выровнялось дыхание. Руки, правда, двигались, по-прежнему — порывисто, резко. Но уже точно и не суетливо.

А если старуха там… Если она там сейчас?

Я вышел из машины. Свободных мест во дворе было полно, и я припарковался возле самого подъезда. Хорошая штука — профессиональная память. Побывав здесь только один раз, нужный дом я нашёл без проблем. И вот теперь стоял в раздумьях.

Вдруг она сейчас — там? Ведьма…

Я открыл багажник. Ящик с инструментами. Кажется, у меня тут должен быть макетник… Но при ближайшем рассмотрении обнаружилось: от тонкого острейшего лезвия осталась только два звена.

Не годится. С сомнением я уставился на длинную отвёртку. А чем вообще положено сражаться с ведьмами? И — смогу ли я?..

Представившаяся картина не обнадёжила. Я почувствовал рвотный рефлекс и захлопнул багажник, так ничего и не взяв.

В конце концов, что толку будет и от пистолета — даже случись у меня оный — если старухе достаточно будет… Я вспомнил, как каменел каждый раз с её появлением. Что будет толку?

Что вообще толку?

Яра…

И грубая, похожая на верёвку, нить.

Дверь распахнулась почти сразу после звонка. Оказывается, она даже не была заперта.

Ярослава!

На пороге стояла Ярослава. Бледная, но живая и невредимая.

Открыла сразу. Как будто всё это время ждала в прихожей. Ждала… Меня? Или?

Её щёки начали прямо на глазах наливаться краской.

— Миш… — она опустила глаза — Ты…

Ребёнок, которого застали на кухне за похищением булочек. Я не дал ей продолжить. Ибо сам чувствовал себя примерно так же. Лучше уж сразу…

— Яр, та моя записка… Это было ещё до… До того, как ты мне всё рассказала… Понимаешь, я думал — у тебя ещё кто-то… То есть, что она — твоя родственница. А ты… тогда пропала. Я думал, что пропала… В общем, я тогда её под дверь и сунул, — она опять смотрела на меня так, словно видела в первый раз, — А потом совсем про неё забыл… Только сейчас… сегодня… про эту бумажку вспомнил.

— Какую бумажку?

— Ну, — я смешался, — записку. Тебе под дверь засунул.

— Миш, я не видела никакой записки, — она напряглась, — И… будет лучше, если ты уедешь… Это — моя жизнь, и я… я не хочу… усложнять твою…

Не видела?!

Меня словно вдруг накачали гелием: захотелось подпрыгнуть. Я бы, наверное, провисел в воздухе какое-то время — так мне стало легко. Но почти сразу гелий улетучился. Так. Не видела. С одной стороны — замечательно. А вот с другой? Получается, она действительно всё обдумала… И… Это как же теперь?..

И тут я принялся бессовестно врать.

— Послушай… Вчера ночью я посмотрел кое-какие книги и, кажется, нашёл способ… Понимаешь, можно… мы можем… Яр, ты слышишь?! Мы можем сами разобраться с ней… со старухой, — «только бы вытащить её отсюда! Найти-то — мы что-нибудь рано или поздно найдём, придумаем, — только бы сейчас вытащить…» — Я же говорил, обещал, что постараюсь… Понимаешь, получилось! Понимаешь?

Я ещё долго что-то говорил. Надеясь, что она не спросит о сути «найденного» мной способа. Ярослава словно оттаивала. Наконец она улыбнулась и, бросившись в недра старухиных хором, вернулась с небольшим рюкзачком. «Самые-самые нужные» вещи, не иначе. Захлопнула дверь, повернула ключ.

Мы, держась за руки, почти бегом спускались по лестнице, и мне казалось, что остатки гелия внутри меня превратились в мелкие угольки. И теперь они медленно, но верно прожигают меня насквозь. Ложь. Я солгал. Казалось бы… Но это — первый раз, когда я солгал ей. Да, ради её же блага. Да, возможно, эта ложь сохранит ей жизнь. Но… от этого она не переставала быть ложью.

Но главный кошмар — я и понятия не имею, где и как искать этот самый способ. Книжек о колдовстве — толковых, не очень толковых и попросту глупых — у меня полно. От сборника заклинаний даяков[31] до библии Ла-Вэя[32]. Большую часть я по крайней мере просматривал. Но в памяти возникали только какие-то обрывки относительно неизлечимости шаманской болезни и металлических лезвий, рассеивающих, согласно Папюсу[33], враждебных духов. Одно другого стоит.

Язык мне оторвать! Хотя — скажи я что-нибудь другое — кто знает, как поступила бы Яра? Я посмотрел на неё.

Ярослава сидела, кажется, совершенно расслабленно, миролюбиво глядя в окно на проносящиеся мимо окрестности. Только в глазах, когда она оборачивалась ко мне, мелькали то и дело мелкие искры… Восторг? Адреналин? Безумие надежды? Всё сразу?

Когда утром она осталась одна — это было отчаяние. Тупое, глухое отчаяние. Каждой своей клеткой она поняла, насколько это глупо и бесполезно — переть против собственной судьбы. Даже не головастик против водопада. Даже не снежинка против метели.

Сначала она решила и вещи свои не забирать: зачем? Но потом передумала, сходила к себе и собрала-таки рюкзак. Машинально побросала в него первое, что попалось под руку. Записку у двери она не заметила.

А вот послание для меня она просто заставила себя написать. Опять звучало внутри: зачем? Но она смогла — в последний раз — взять себя в руки и черкнула строчку. На всякий случай.

Сама она была уверена, что я не только не стану её разыскивать, но, наоборот, обрадуюсь неожиданному облегчению. Баба с возу…

— Я глупая? — я молча покачал головой — Нет, не надо! Я глупая…

На душе было муторно.

— А что это за обряд? Расскажешь?

Ярослава стояла возле книжного шкафа. Вот оно! Случилось то, чего я ждал с ужасом. Теперь оставалось только одно — играть до конца. Потому что иначе…

Когда дверцы шкафа распахнулись, она отступила назад. Изнутри пахнуло грустным запахом старой бумаги. Словно зевнуло чудовище, дремавшее много веков.

— Конечно! Сейчас, только найду, где… — я доставал книги сразу по несколько штук и складывал их прямо на полу.

Получившуюся стопку я в несколько приёмов переместил на стол и принялся перелистывать книги одну за другой. Делая вид, что я просто не запомнил названия. Пожалуй, мне не было стыдно… Наоборот, я почему-то был уверен, что вот сейчас найду именно-то-не-знаю-что… Которое наверняка не существует в природе. Чепуха. Я просто тянул время. Отсрочивал неизбежное разоблачение, за которым последует… Что?

— Можно, я пока книги посмотрю?

Я, не оборачиваясь, кивнул. Если не видеть её глаз — немного легче.

— Ерунда какая-то! Только вчера читал — и уже не помню, где… — я бросил косой взгляд на Яру. Неужели она не заметила, как фальшиво это прозвучало?! Как отмазка школьника, не сделавшего домашнее задание… Нет. Она спокойно рассматривает книжные полки. Доверяет. Она мне полностью доверяет. Свою жизнь, свою судьбу… Господи, как же мерзко-то! А как мерзко будет ей, когда она узнает…

Я снова мельком взглянул на Ярославу. Она как раз сняла с верхней полки книгу и расстёгивала застёжки переплёта. Интересно, сколько я ещё продержусь? Груда уже просмотренных книг росла. Признаться? Нет, не сейчас… Когда? Не сейчас. Трус. Трус? Да. Трус.

— Од… одолен иж… иждрик, — послышался запинающийся голос Яры, — Мишкин, — недовольно позвала она, — Это вообще на каком языке?

Она стояла у шкафа, держа в руках раскрытую книгу, и пыталась прочитать…

Меня словно обожгло! Я уже видел это! Только тогда светило солнце, Яра стояла спиной к окну, и я не сидел за столом, а стоял возле неё… и рассказывал про эту Колодезную книгу… Средневековый сборник заговоров и прочей ведовской премудрости. Но тогда это был сон. Сейчас сон повторился!

И ещё. Вечер, когда я пригласил Яру на концерт, когда она потеряла серёжку. Я тогда гадал. Гадал по этой самой книге. И мне нагадалось что-то такое, что вогнало меня в ступор. Что-то про огненную реку… И это уже было не во сне.

Ярослава даже вскрикнула, когда я, вскочив из-за стола, вырвал книгу из её рук. Где же это? Я быстро пролистал «травник»[34]… иждрикъ, плакунъ[35]… Ага, заговоры. Где-то тут… Так и есть! Над двумя столбцами скорописи красовалось уставное: «Отъ колдунъ»!

И снова вскрикнула Яра. На этот раз — потому что я подхватил её на руки. А в голове было только одно: «Не соврал!» Хоть моей заслуги в этом и не было.

Благо, ничего особенного для обряда не требовалось. Сковородка, гвозди и два ножа у меня нашлись. Так как Ярослава не читала по-старославянски, мне пришлось переписать заговор от руки. Оставалось дождаться полуночи…

— Хорошо ещё, что не надо выходить куда-нибудь в чисто поле, — я посмотрел в окно. Дождинки сверкали в электрическом свете и исчезали в темноте.

Яра не ответила. Сидя на самом краю стула, она сосредоточенно дула на кружку с горячим чаем. Она старалась не подавать виду, но было понятно: волнуется. Конечно, волнуется. Ещё полчаса — и… А вдруг не получится?

Волновался и я. И тоже старался это скрыть.

— Кстати. Такой момент. После всего этого колдун… в нашем случае — ведьма… должна попытаться сюда прийти. Прийти она может в любом виде, может и не в своём… хотя это — вряд ли. Но тем не менее. Она будет напрашиваться в гости или просить соли. Соль ей давать нельзя, в дом впускать — тоже, — Яра внимательно слушала и кивала головой, — Ни в коем случае. Если кто-нибудь спросит, что мы тут делаем, надо отвечать: «гвозди жарим». Телефоны я отключил… Короче, на ближайший день мы с тобой — всё равно, что в осаде.

— А твоя работа как же? — едва слышно спросила Ярослава, пригубив чай.

— Ну, судя по всему, я там больше не работаю…

— Это — из-за меня? — испуганный взгляд.

Громко стукнула о стол кружка.

— Нет. Они об этом давно уже мечтали. А сегодня вот повод выдался. Я такого начальству наговорил, что… сам теперь не помню — я улыбнулся — Ты не думай, ты тут — ни при чём.

Яра улыбнулась в ответ. По-моему, у неё задрожали губы.

Время. Минуты три-четыре.

По кухне плыл душный запах раскалённой сковороды.

— Пора, — я поднялся и протянул Яре нож. Она была такой же бледной, как и сегодня днём, когда открыла мне дверь. Вернее, не мне — она же не знала, кто окажется за дверью. Открыла своей судьбе.

Я заметил, как её пальцы стиснули рукоятку. Так десантник хватается за кольцо запасного парашюта.

Мы склонились над плитой. Ни дать ни взять: обычная семейная пара готовит ужин. Вот и рецептик в руках имеется.

— Повторяй за мной… — прошептал я и бросил на сковородку горсть гвоздей, — Только имя своё назвать не забудь!

Ярослава бросила свою горсть и кивнула.

— Стану я, Михаил, благословясь, пойду из избы дверьми, из ворот воротами в чистое поле под восточную сторону, под восточной стороной есть акиян синее море, на том на акияне на синем море лежит белолатырь камень…

— …белолатырь камень — эхом отозвался голос Яры.

Мне на секунду показалось — не капли дождя — чьи-то пальцы забарабанили по стеклу. Не отвлекаться!

— …на том на белолатырь камне стоит святой золотой храм, в том золотом храме стоит золотой престол, на том золоте престоле сидит…

Я даже пошатнулся, так внезапно опять появилась боль в затылке. Начали сами собой закрываться глаза. Нет, не останавливаться! Продолжать.

Странно: кроме моего и Яриного голосов… Кажется, ещё один, третий повторял за нами слова заговора. Едва различимый, временами совсем исчезающий. Старуха? Голос, действительно, был похож на старухин, но… Зачем ей?.. Отвлекает?

— …я приду в чистоте, поклонюсь и помолюсь: обставьте круг меня, реченного Михаила, тын железный, вереи булатны на сто двадцать вёрст, оком не окинуть, глазом не увидеть, пропущайте огненную реку…

Со сковороды зашипело, словно туда плюнули. Изменился запах. Теперь пахло уже не калёным металлом, а какой-то полынной горечью. Шипение повторилось. От запаха — уверен, что это именно от запаха! — начало сводить зубы.

— …отговариваюсь от колдуна, от ведуна, от колдуньи, от ведуньи, от чёрного, от черемного, от двоезубого, от троезубого, от девки-пустоволоски, от бабы, от самокрутки, от лихого находного человека…

С Ярославой творилось что-то неладное. Она шаталась, закрыв глаза, сквозь зубы выплёвывая следом за мной слова. Её трясло. Словно волны проходили по её лицу… Как… Как вчера вечером! Только вчера свет в комнате не горел, такое можно было списать на полумрак. Сейчас на потолке над нами сияла лампа, и мне, в те секунды, когда я оборачивался к ней, было отлично видно, как выгибаются дугой вниз брови, как скользят друг сквозь дружку губы… Но слова по-прежнему продолжали звучать в пропитанном полынью воздухе.

— …может ли злой лихой человек заговорить громче громову стрелу — огненную молнию, может ли испортить-изурочить мёртвого? Не может злой лихой человек, колдун али колдуница, не может заговорить громову стрелу — огненную молнию, не может испортить-изурочить мёртвого…

Ярослава вдруг откинула голову и начала медленно падать навзничь. На успокоившемся бледном лице не было никакого движения. Я успел перехватить листок с текстом и удержать её за плечи. Воздух густел, наливаясь тяжёлым и горьким дымом. Дымом? С неимоверным трудом Яра открыла глаза. Кивнула. Оставалось произнести и сделать самое главное. Ножи.

— …а брал бы злой лихой человек, колдун али колдуница, своими белыми руками свой булатный нож… — несмотря на состояние, Яра точно помнила, что надо делать: наши ножи почти одновременно коснулись раскалённого дна сковородки. Каждый из них процарапал по кресту, — …резал бы он своё белое тело своими белыми руками… — ещё два креста — …грыз бы он своё белое тело своими белыми зубами… — третья пара крестов — …уста мои зубы, замок — язык!

Дышать стало уже невозможно, в груди резало. Глаза закрылись, я почувствовал, что падаю, падаю…

— Из-под зорюшки-зари, с-под метели ли темной…

Мысли возвращались медленно, словно кто-то не спеша бродил внутри головы и зажигал свечки. Одна — здесь, другая — уже там, третью — и не видно почти, но есть. Знаешь, что есть. Словно тропку провешивает.

Песня не удивила. Как же так: свечки зажигать, тропу провешивать — без песни?

— С-под метели ли темной, с-под трясины ли черной…

Песня оборвалась резко и сразу. Наступившая тишина оказалась звонкой, как пощёчина. И я открыл глаза.

Моя кухня. На плите дымится сковородка, в воздухе пахнет калёным железом и ещё какой-то гадостью. Я сижу на стуле. А напротив меня за столом сидит старуха. Она смотрит на меня и улыбается. По тёмному стеклу за ней сползают блестящие капли.

Старуха?! Электрический холодок прокатывается по всему телу. Как она тут очутилась?! Где Яра?! Я пытаюсь оглянуться, но шея не слушается.

— Вот уж не думала, что ты мне поможешь! — старуха поводит в улыбке сизыми дёснами, и её голова мелко дёргается, — Спасибо, милай!

Издевается? Я пытаюсь сглотнуть опухшим горлом, но глотать нечего.

— Где… — это шипение — мой голос?! — Где Ярослава? — я хочу встать, но опять ничего не выходит. Старуха смеется глухим кашляющим смехом.

— Неуёмный какой…

— Где она?! — я пытаюсь кричать, но вместо этого голос пропадает совсем, теряется в хрипе.

— Где? — плечи старухи взлетают вверх — Да там, где ей быть положено, там и есть. У Батюшки, где все души… — она поднимается из-за стола.

— Какие… — снова хрип, и вдруг — нормальный голос, — Какие души?!

— Да мёртвые же, милай, мёртвые.

Сначала я перестаю понимать, о чём идёт речь. Какие мёртвые? Но потом до меня доходит смысл её слов.

— Ты… ты её… карга старая! — я в который уже раз хочу встать. Мне кажется, что от напряжения у меня сейчас лопнут и вытекут глаза, но… всё, чего я добиваюсь — какие-то судороги. Становится больно дышать.

— Я? — хохочет старуха. Вдруг она оказывается на голову выше, чем была. И стоит уже почти вплотную ко мне, загораживая свет. Всякое подобие улыбки бесследно исчезло с её лица, — Это твоя Ярослава меня чуть со свету не сжила! Навья она! Навья!

Огромное лицо старухи падает прямо на меня.

Незнакомая улица. Ветхие двухэтажные дома плотно стоят по обе стороны дороги. Голые деревья тянутся вверх, к солнцу, чёрными фалангами ветвей. Весна?

По тротуару идёт Яра. Мне видно только её спину, но сомнений быть не может: это — она. Вот она остановилась у бордюра и оборачивается в мою сторону. Яра!

Она меня не видит, смотрит куда-то мимо, потом отворачивается и начинает переходить дорогу. Она идёт наискосок, к асфальтовому выступу автобусной остановки на той стороне. Я вижу, как покачивается в такт шагам сумочка на её плече. Замшевая сумка с длинной бахромой.

Больше на улице ни души.

Внезапно я ощущаю что-то… что-то сейчас случится! Надо крикнуть… предупредить! Я кричу, но, почему-то, не слышно ни звука. А это уже близко. Что там — близко! Оно уже рядом! Почему я не могу крикнуть?

Я занят этим вопросом и пропускаю момент, когда на дороге появляется машина. Она несётся так быстро, что я не успеваю заметить марку. И всё остальное происходит быстро. Слишком быстро.

Ярослава даже не успевает оглянуться. И закричать. А я… я только успеваю заметить, как отлетает далеко в сторону сумка, обшитая бахромой. И как с воем тормозов летит юзом машина.

Звонок в дверь. Знакомый доисторический телефон на тумбочке. На гвозде висит связка ключей.

Сначала я слышу шаги, потом уже вижу — старуха. Она открывает дверь.

Здравствуйте, — голос у парня низкий, уютный, но какой-то грустный, — Вы — Клавдия Васильевна?

— Она самая, — голос старухи похож на её лицо: такой же сухой, ломкий.

— Я вам звонил…

— Знаю, — старуха говорит недобро и как-то нетерпеливо.

— Мне, — парень стушевывается, — Я раньше с такими вопросами ни к кому…

— Знаю, — прерывает его старуха, — Глеб тебя зовут. Насчет своей девушки Ярославы пришёл. Все помню, из ума пока не выжила.

— Мне говорили, вы просто чудеса творите…

— Чудеса? — старуха смеется. Сухой, щёлкающий смех, — Раньше за такие чудеса в банях жгли… Ну, чего смотришь?! Заходи.

— Мне говорили, — Глеб мнется на пороге, — что Вы можете… Ярослава, она погибла… В автокатастрофе. Говорили, что Вы можете… что я могу поговорить с ней…

— Да заходи-заходи, — смеется старуха.

Ярослава сидит на полу в гостиной старухи. Её плечи вздрагивают, но плача не слышно. Она поднимает лицо. У неё красные, воспалённые глаза.

Придерживаясь за кресло, она встаёт на ноги. Когда она отбрасывает на спину волосы, я вижу, что руки её дрожат. Пошатываясь, она идёт в прихожую. Опускается на колени возле тумбочки с телефоном.

Набрав уже три цифры, она понимает, что не сняла трубку. На её лице — такая знакомая грустная улыбка. Она проводит ладонью по щеке…

Что-то меняется. Она начинает бледнеть. Скулы начинают проступать острее. Неясное движение окутывает её. Лицо начинает течь, плавиться, по нему скользят тени. Я уже видел это.

Но теперь я досмотрел до конца. Как её тело распадается, растворяясь в воздухе… и уже Клавдия Васильевна, кряхтя, тяжело поднимается с колен и, бормоча что-то себе под нос, по стенке ковыляет на кухню.

Темно. Но в темноте всё видно. Громадная ванная комната, где можно, при желании, даже прокатиться на велосипеде. Посередине на полу — несколько мисок. Пироги, блины, какая-то жидкость. И вокруг всего этого — слой чего-то белого.

Лёгкое дуновение — и в ванную входит Ярослава. Несмотря на темноту, её тоже прекрасно видно: она даже слегка светится. На ней ничего нет. И она прекрасна.

Не заметив меня, она останавливается возле мисок, смотрит на них. И опускается на корточки.

Тогда я делаю шаг к ней. И ещё шаг. Мне надо встать перед ней, чтобы не напугать появлением из-за спины.

Вот я уже стою прямо перед ней. Она поднимает голову. Она меня видит? Она меня видит?!

— Привет. Здесь свободно? — спрашиваю я. На всякий случай.

— Привет! Конечно, нет! Это место для моего любимого мужчины! — с улыбкой говорит Славка. И свечка, горящая на столике, отражается в её глазах двумя янтарными кошачьими зрачками.

Столик на двоих возле окна — лучшее место чтобы смотреть кино…

Я целую её в губы и сажусь напротив.

Где-то в баре играет музыка. До боли знакомая песня… Как же она называется? «Nous aurons des rires Comme des vols de passereaux De grands rires clairs de jeunes flles Des rires frais comme des ruisseaux Comme des rires de gens heureux…»

— Слушай, а ты не помнишь, что это за песня? — я смотрю на Славку сквозь свой бокал, и она становится золотистой.

— Нет, не помню… — она по-кошачьи лукаво прищуривает один глаз — Я просто знаю. Это — «Молитва уходящего в рай»[36].

Перевод: