Моя любимая сказка Лайсе Ксандр

— Да, этот момент я как раз и застал… Ну, до свиданья? — последние слова я произнёс с надеждой.

— Жалко, конечно, что вы остаться не можете…

— Да, вот так…

— Ну, ладно… Спасибо вам за Егорыча!

— Не за что… Всего хорошего!

Господи! Как хорошо оказаться на улице!

— Что с тобой? Тебя пытали? — Ярослава игриво улыбнулась.

— Лучше бы уж пытали! — честно вздохнул я.

* * *

Ромка уже уснул. Он свернулся калачиком на заднем сиденье, подложив под голову барсетку, и нервно похрапывал на поворотах. Ярослава привыкла к езде в машине на удивление быстро, но ещё не совсем освоилась.

— Всё-таки ещё немного страшновато… Когда только сажусь. А когда мы едем — совсем уже не страшно. Странно… Но здорово. Мишкин! А что ты говорил про медведя?

Она опустила окошко почти до самого конца — иначе дышать в салоне было невозможно.

— Про какого медведя? — я подвернул радио: «…Проплывают облака — это жизнь проплывает, проходит. Привыкай, привыкай — это смерть мы в себе несём…». — Про какого ещё медведя?

— Ну, там, на лужайке, когда Роме плохо стало, ты перед этим говорил что-то про медведя, которого эти товарищи видели… — Ярослава наслаждалась мягким креслом. Ветер трепал её волосы.

— А! Вспомнил! На самом деле это очень странно. Ведь при белочке двух одинаковых видений быть не может. А они оба, не сговариваясь, рассказывали, что к ним, дескать, выходил медведь, они его поили… А он им разрешил остаться там жить… Это тут-то, в трёх соснах, почти в центре — медведь!

— Ну, вообще-то на бредок смахивает, — Яра потянулась. — Знаешь, я тебя люблю! — она улыбнулась. — Прости, само как-то сорвалось… — её рука коснулась моего затылка.

— Нашла, за что извиняться!

— А можно тогда ещё? — она хитро прищурилась. Я кивнул.

— Я тебя люблю — люблю — люблю — люблю — люблю!

— Милая! И я тебя… И чем дальше — тем сильней!

— Теперь — продолжай. Про медведя, — она снова погладила меня по затылку.

— Так вот, смахивать-то на бредок оно смахивает… Но есть одно «но». Помнишь, я тебе про капище Велеса говорил?

— Конечно! Ещё бы! Ты так рассказывал, как будто… Я даже что-то увидела, кажется! Вернее, показалось, песнопения эти древние услышала…

— Ну, так вот: живым воплощением бога Велеса считался…

— Медведь! — сказали мы одновременно.

— Вижу, вижу его, батюшку… — донеслось вдруг сзади — Ромка говорил во сне, не открывая глаз. Протяжно, словно издалека. Потом перевернулся на спину и захрапел.

— Но… но ведь тогда… — начала Яра и испуганно осеклась.

Долго ещё после этого мы ехали в тишине.

* * *

— Вот эта улица, вот этот дом… — объявил я и потянул ручник на себя.

Небольшой тихий дворик на Маросейке. Даже, скорее, не дворик — асфальтовая дорожка, огибающая центральный корпус и выводящая обратно к подворотне. Дореволюционная застройка. Окна в окна.

— Он с матерью живёт? Вот ей не позавидуешь… — Ярослава уже вышла из машины и теперь устало разминала затекшие ноги.

— Ага, — я как раз примеривался как поудобнее подхватить нашего пассажира. Тут-то меня и осенило. — Слушай, она же всякие вопросы начнёт задавать… Это такая мама — не отнекаешься! «Где нашли?» да «Как нашли?» — круче следователя! Надо его как-то так домой доставить, чтобы нам с тобой до утра под перекрёстным допросом тут не зависнуть… Только вот как? — мысли уже ворочались с трудом.

— У них дверь прямо в квартиру, или общая с соседями? — спросила Яра задумчиво.

— В квартиру. А что?

— Знаешь, есть такая шутка. Детская. Ставишь швабру к соседской двери, звонишь и убегаешь. Если дверь открывается внутрь — швабра соседу по лбу! Знаешь?

— Ты Ромку прислонить так хочешь, что ли?

— Ну конечно! И никакого допроса! Я умница? — Яра сияла.

— Умница! Да ты гений просто!

Стараясь по возможности меньше шуметь, мы потащили не желавшего просыпаться Ромку по лестнице на второй этаж. Вернее, я нёс Ромку, а Ярослава — его барсетку.

По пути я успел порадоваться, что этаж только второй. Хотя тут их всего три, но дом старый, пролёты огромные — всё равно что пять.

А вот и Ромкина дверь — широкая медная табличка со всеми регалиями его матушки. Как в лучших домах.

— Ромка! Ром! — прошептал я ему на ухо. — Ты стоять можешь?

— Мгу… — не открывая глаз отозвался он.

— Ну, вот и стой! — шепнула в другое ухо Яра и сунула ему в руки барсетку.

Звонок грянул на весь ночной уже подъезд. Что-то раньше я такой громкости не замечал…

Мы успели добежать только до первого этажа и встать под лестницей. Наверху открылась дверь, и сразу же послышался грохот.

— Интересно, это он упал, или она?

— Он, точно!

— Почему это?

— Так дверь-то открывается наружу!

Послышался строгий голос Ольги Витольдовны.

— Роман! Где ты был?! Немедленно поднимайся и марш в ванную!

В ответ раздались жалобные стенания.

Не дождавшись финала, мы выскочили на улицу и, обнявшись, едва не повалились на землю прямо возле парадного: нас душил хохот.

Глава 9

Я сижу в вагоне метро и смотрю прямо перед собой. С самого детства я терпеть не могу встречаться взглядами с незнакомыми людьми. Так и жду каждый раз — что-нибудь случится. Начнут дразниться или просто рожу скорчат. Или начнут надо мной потешаться. Поэтому смотрю строго перед собой.

С тех пор, как я ездил в метро последний раз, пустили новые поезда. На стенках между сиденьями теперь висят бра, а при входе в вагон обязательно стоит служащий в униформе. Он берёт под козырёк, когда пассажиры входят или выходят.

Но при всей этой роскоши мне всё равно неудобно поднять глаза. И я смотрю в пол. И это не может показаться странным. Теперь в полу, наверное, специально для таких, как я, вмонтированы аквариумы. Какие-то полосатые цветные рыбы важно плавают между кораллами и поросшими мхом камнями.

— Алло! — слышу я и поднимаю глаза.

Вагон пуст. Я — единственный пассажир, если не считать старичка в дальнем конце вагона.

— Алло! Уважаемый! — это говорит служащий, вытянувшийся у двери. Он улыбается и грозит мне пальцем. — Смотреть нельзя! Они от этого болеют!

Он имеет в виду рыбок?

— Но почему? Ведь они же такие красивые… — говорю я, не разжимая губ.

— А ты у него вот спроси! — и служащий делает пригласительный жест в направлении старичка. — Это он всё придумал!

Я встаю и отправляюсь в тот конец вагона. Старичок меня не замечает, он сидит, отвернувшись к стенке, и что-то ковыряет там пальцем.

— Почему? — я кладу руку ему на плечо.

Старичок оборачивается, и я вижу: его губы перепачканы чем-то вроде песочных пирожных.

— Плохо, — говорит мне грустно старичок, похожий на Тургенева. — Грустно и плохо. Очень плохо. Вот, смотрите!

Он отковыривает кусочек покрытия стенки и указывает на образовавшееся отверстие. Я, даже не наклонившись, приближаю глаза и вижу: это вовсе не дыра в стене, а кровоточащая рана. Рана с жуткими гноящимися краями. Прозрачная сукровица стекает струйкой вниз, на пол.

— Что вы! — возражаю я. — Её надо просто выдавить! — и я принимаюсь стягивать края раны. Но стенка выгибается, и от этого рана становится только больше. В её глубине делаются видны какие-то окровавленные то ли сухожилия, то ли суставы. Они шевелятся.

— Станция! — объявляет грубый прокуренный голос.

Я оборачиваюсь. Старичка нигде нет. Служитель возле входа вовсе не держит руку под козырёк — он коряво подпрыгивает, нетерпеливо ожидая, когда откроются двери.

За окном вагона станция. Кажется — «Площадь Революции». На платформе сутолока: мелькают лица, кепки, платки, очки, портфели и сумки. Служитель замер прямо посередине прохода. Сейчас, если он не отойдёт, его просто свалят.

Но нет. Когда двери открываются, он не отходит в сторону и не оказывается распластанным на полу. Вместо этого, он бросается вперёд, наружу, и исчезает в толпе. А толпа начинает вваливаться внутрь.

С замиранием сердца я смотрю на аквариумы, как по ним топчутся сотни ног в сапогах и туфлях. Вот-вот стекло не выдержит, — по нему уже побежали тонкие паутинки трещин…

Однако в тот самый момент, когда оно должно уже провалиться, снизу вырываются мощные струи водяной пены. Стекло разлетается в крупу со странным дребезжащим звуком, пассажиры падают вниз. Падают вниз и кричат.

— Я же говорил, они болеют…

Рядом со мной вновь возник тот же старичок.

— Слышишь? Слышишь, как болеют?

Я прислушиваюсь и понимаю, что звук разбивающегося стекла не прекращается. Наоборот, становится громче. Он уже не похож на стекло.

— Это же не стекло? — спрашиваю я.

— Конечно! Конечно, нет! — старичок улыбается и бьёт меня по лицу. — Как ты догадался?!

Дребезжащий звук становится невыносимо громким, и я просыпаюсь.

* * *

Звонят в дверь. Оказывается, это звонят в дверь. Качественно так, убеждённо. То есть, в полном смысле, — по-вагнеровски. Как будто кнопка залипает.

Я взглянул на мобильник: одиннадцать утра, почти половина двенадцатого. Хорошо, однако, поспал. А в дверь звонят, а в дверь звонят…

Кому и что от меня ТАК понадобилось?

Первое, что попалось под руку — невинно убиенные джинсы. После вчерашней вылазки в Коломенское их, по-моему, можно спокойно ставить в угол — прекрасно себе будут стоять. Ниже колен они из тёмно-синих сделались серо-коричневыми, а на коленях и сзади наблюдались, к тому же, какие-то подозрительные чёрные отпечатки и разводы… Ладно, и так сойдёт!

Пока я облачался, вчерашняя ночь словно навалилась на меня. Неужели всё это было со мной? Туман, огни… Ярослава…

Ярослава? Так ведь это, должно быть, она! По крайней мере, больше, вроде бы, некому.

* * *

Попрощались мы как-то странно.

Хотя было уже за полночь, свет в нашем подъезде не горел. Редкий случай. Лифт, наполовину открыв двери, стоял на первом этаже.

Когда, светя под ноги всё тем же фонариком, мы поднялись на этаж, Яра прислонилась к стенке возле своей двери и, как мне показалось, с испугом посмотрела на меня.

— Что случилось?

— Ничего… — голос её звучал неуверенно — Устала очень… Прости…

Она обняла меня. И опять, как там, у ступеней в Овраг, это было… Словно маленькая девочка обнимала меня сейчас. И ей, этой девочке, нужна моя защита или поддержка. Я ощутил, как она прижалась щекой к моей щеке и вздохнула. Резко и нервно, без облегчения.

— Не хочу… — прошелестело возле самого уха.

— Не хочешь — что?

— Уходить… Прощаться… Не хочу.

Мгновение — и она снова смотрит на меня с испугом. Нет, просто усталость. Просто она очень устала. Нервы. Столько всего сразу… Я тоже почувствовал, что добравшись до подушки — сразу же отключусь. Нам надо выспаться.

Мы просто устали…

— Просто устали… — Яра отвела взгляд.

— Тогда — до завтра?

Она снова взглянула на меня, и я поцеловал её. Поцеловал. И мне показалось, что ей этого совсем не хотелось.

— До завтра? — повторил я.

— До завтра… Наверное… — как странно она это сказала! — Наверное, до завтра… — не холодно — бесконечно грустно, словно надежды, что завтра наступит, почти нет.

Пустив горячую воду я оттирал руки под обжигающей струёй. Что это было? Кокетство? Да нет, не похоже. Она действительно устала, действительно… Может быть — она просто испугалась быстроты, с которой мы… С которой у нас… Это ведь может быть? Ещё как может! Тем более — такой день… Насыщенный, так сказать…

Мне вспомнилось, какой она была тогда, когда стояла между мной и туманом. И ещё — я не сразу понял, почему — вспомнилась одна легенда. Про англичанина, который учился в Японии стрелять из лука.

Кажется, в какой-то буддийской притче рассказывалось, что он никак не мог попасть в цель. До тех пор, пока учитель не велел ему стрелять в горах, встав на самом краю пропасти. И вот там, ужасаясь обрыву за своей спиной, тот вдруг ощутил, что он — уже не он, а всего лишь стрела. Стрела, для которой на свете существует только её цель, и ничего больше. Он выстрелил. И попал. И больше никогда не промахивался.

Так вот. Когда Ярослава одну секунду стояла, замерев, перед этой зеленоватой стеной тумана… Она не думала, не целилась… Она просто была. И сделала то единственное, что надо, что можно было сделать.

Её-то стрела попала в самое яблоко. А моя? Куда угодила моя стрела? За моей спиной нет обрыва. Надёжная стена. В меру, конечно, надёжная… Но всё равно — стена. И при этом порой я чувствую себя полнейшим дегенератом. В то время, как она, даже промахнувшись, попадает в цель… А возможно и так… Возможно то, что мне кажется её промахом, на самом деле — точнейший выстрел?

Но я её люблю. Причём — не соврал тогда, в машине, — чем дальше, чем больше её узнаю — тем сильнее влюбляюсь!

И она… Любит. И просто не хочет спешить, не хочет торопить события. Наверное… За этими мыслями я и уснул, не успев все хорошенько обдумать. За последние дни просыпаться от различных звонков стало уже традицией. Только на этот раз пробуждение приятно. Ведь это, конечно, пришла Ярослава!

В прихожей я мимоходом ужаснулся своим ботинкам. Такое впечатление, что я неделю бродил в них по болоту.

Но всё это не важно! Яра…

Путаясь в ключах, я торопливо щёлкнул замком… И забыл сделать то, что делал всегда ещё с детства. Не посмотрел в глазок.

Ярославы за дверью не оказалось. И, честно говоря, лучше бы там оказаться кому угодно — хоть пьяному Роме с Егорычем… да хоть птеродактилю во фраке! Кому и чему угодно, лишь бы не… Это бледное, белое лицо с чёрными дырами вместо глаз…

— Всё ходишь, милай? — обнажились страшные обескровленные дёсны. — Всё не уймёшься?

Лицо старухи чуть ли не прижималось к моему. Гладкая безносая маска качнулась вперёд, ещё чуть-чуть и она коснётся… Я непроизвольно шагнул назад. Нормально гнуться ноги не желали. Под одной из них оказался ботинок, я пошатнулся, но отвести глаза от лица старухи не смог. Она тоже шагнула. Ко мне. И её глаза опять оказались напротив моих.

— Тебе что было сказано? — она как будто не говорила — пела, её голос с каждой фразой повышался и становился громче. — А? Говорили тебе — не лезь, не ходи! Говорили?! Щенок! — последнее слово она крикнула.

Её глаза. Огромные, чёрные, почти вытеснившие белки. За ними не было видно даже лица. Они смотрели не на меня, а куда-то насквозь. И спрятаться от их взгляда не было никакой возможности. Ветер и лёд. Лёд и ветер, пронизывающий всё тело. Тело, душу, разум… Стало очень холодно и больно. Я стоял совершенно голый посреди какой-то ледяной белой равнины, а ветер порывами, словно плетями, хлестал меня. Мелкая снежная крупа царапала, сдирала кожу, выжигала горло с каждым вдохом, колола глаза и всё лицо ледяными иголками…

И вдруг всё кончилось.

Старуха неожиданно развернулась и, не сказав ни слова, зашаркала в сторону своей квартиры. Вернее — Яриной квартиры.

Хлопнула дверь, блеснув цифрами — «2, 2, 1» — а я так и стоял на пороге, не в силах шевельнуться.

* * *

В конце концов я поднял руку и ощупал лицо. Нет, ничего. Разумеется, ничего! Какая ещё снежная пустыня?! Я стою в дверях своей квартиры и…

Колени задрожали, и я опустился на пол прямо в дверном проёме. Что это такое было? Гипноз? Моя фантазия? Да причём тут гипноз! Больная она, эта Ярина родственница! Боль-на-я! Чего ей от меня надо?! Чтобы я не ходил к Яре? А почему? Может, это — старческая ревность? Помноженная на безумие? Да какая разница, что это! Она — больная. И место ей — не в квартире, а в психушке. В дурдоме ей место. И Яра тоже хороша! Родственные связи, одиночество, сочувствие — это понятно… Но она же может быть опасна! Если она знает, что мы с Ярой встречаемся, значит, Яра ей об этом рассказывает: я же заходил только один раз… Что она там вытворяла? Грохот стоял — аж стёкла дрожали. И где она тогда пряталась, вот что интересно… Дверь — будто сама открылась. Чудеса в решете. А Яра, похоже, просто её жалеет. Яра добрая. Чересчур. Вчера Ромку пьяного пожалела, боялась, что простудится. С бабкой этой живёт, которая, которую… Ведьма старая. «Милай!» Аминазин что ли в прихожей теперь держать?!

Но ведьма — не ведьма, а бабка очень странная. Даже если про все её закидоны забыть. Она же ростом — мне по плечо будет. Не выше, иначе бы номер квартиры головой загораживала… А когда говорила — прямо мне в лицо смотрела, будто со мной одного роста… Как это так? На цыпочки вставала? Да ладно, какие там могут быть цыпочки…

Я поднялся на ноги и взглянул на дверной косяк… Сейчас вспомню… Она тут стояла… Бррр! Гадость какая! В памяти всплыли голые дёсны.

Нет, точно. Как будто сначала повыше была, а потом — уменьшилась… Чертовщина какая-то!

* * *

Замок Яриной квартиры опять щёлкнул. Господи! Это что, сейчас вторая серия будет?!

Но на пороге, вопреки моим опасениям, появилась Ярослава. Радужный шарфик сменила не менее радужная кофточка, джинсы и ботиночки, в отличие от моих, выглядели как ни в чём не бывало. Увидев меня, она улыбнулась. Свежая и светлая… Сказать ей о старухе? Сейчас?

— Приветка!

Вспоминать о старой ведьме и её странном поведении сейчас мне показалось кощунством. Нет. Не буду. Не хочу сейчас говорить об этом, и всё! Или всё-таки стоит?

— Привет, милый… — она подошла ко мне вплотную. Да какие там старухи, какие там странности!

Яра была тёплой и нежной. Мы поцеловались, и все неприятности этого утра словно растворились в нашем поцелуе. Она погладила мои щёки.

— Ёжик! — она засмеялась. — А ты чего тут в таком виде стоишь? Меня ждёшь?

— Ага… — я сразу почувствовал, что небрит, нечёсан, и что грязь с моих джинсов отваливается слоями. — Сигнал во сне принял, что ты выходишь, вот и…

Поговорить с ней об этой её родственнице с причудами? Пожалуй, да… Или…

Яра провела ладошкой по моей груди.

— А тебе идёт…

— Мне идёт что? — не понял я.

— Ну, вот как сейчас… — она подняла взгляд, её глаза чуточку светились. — Без рубашки…

* * *

— «…Мне захотелось выпить и поесть, и я зашёл в кафе. Меня знобило. Внесли графин. В графине что-то было, и я подумал: в этом что-то есть…»[19] — Яра рассмеялась. — Я думала, у тебя тут только справочники и всякое такое… антикварное…

Она стояла возле книжного шкафа — стройная, в одной только радужной кофточке — и перелистывала первую попавшуюся книжку.

— За что ж такое подозрение?! — я как раз вернулся в комнату и замер на пороге. Всё это не было сном. И предыдущие полчаса — тоже. Слышно было, как шмелём загудела стиральная машина, натужно пытаясь переварить мои вчерашние джинсы. Яра улыбалась.

— А так тебе идёт ещё больше… — её руки оказались у меня на плечах. Неужели это происходит со мной? Всё это счастье… Гладкая тонкая кожа. Полчаса в раю. Тонкая радужная преграда взмыла вверх и скользнула на пол.

— А тебе — так…

* * *

— Кстати о Самойлове… Ты позавтракать не желаешь? — прозвучало это по меньшей мере глупо, но что делать, если прочитанная Ярой полчаса назад строчка всплыла вдруг у меня в голове. К тому же, последний раз я ел вчера.

Яра застегнула ремень и чмокнула меня в щёку.

— Очень желаю. Только сейчас уже два часа дня.

— Отлично! Значит, заодно и пообедаем. Что-нибудь японское тебя, надеюсь, устроит? Есть в центре одно местечко…

Она удивлённо воззрилась на меня. Но это было приятное удивление.

— Я думала, ты дома завтракаешь…

— Ну… Вообще-то… Обычно — да. Но во-первых — у меня в холодильнике ядерная зима, а во-вторых — завтра меня ждёт заслуженное возмездие за праведные труды. Можно себе сегодня позволить…

— Тогда подожди пять секунд, я причешусь и заскочу за курткой. Мишкин! Ты — чудо!

— Ага, я пока… — я хотел сказать — «обуюсь», но, взглянув на свои ботинки, осёкся, — …Я, пожалуй, раскопаю свои кроссовки.

* * *

«2, 2, 1». Едва мы оказались на лестничной площадке, как мой взгляд упёрся в эти цифры. Вспомнилась уродливая фигура, высохшая костлявая рука, открывающая дверь.

Внезапно мне представилось, что старуха сейчас смотрит в глазок и видитт, как я держу Ярину руку, как мы целуемся. А бабка за дверью подпрыгивает и шипит от злости.

Рассказать Яре о старухе? Нет, не сейчас… А может быть?.. Нет. Сражаясь таким образом с самим собой, я продержался ещё десять минут. В этот момент мне пришло в голову, что я даже фамилии ее не знаю. Возможно, если я спрошу, она сама расскажет про свою… ведьму? Ну не повернулся у меня язык назвать ее бабушкой.

— Яр. Я тут понял, что и не знаю о тебе почти ничего, — я натянуто улыбнулся. — Кто ты, откуда? Чем занимаешься? Даже фамилии твоей не знаю…

— Прости… Мне, конечно, надо было рассказать…

— Ну что ж. Сядем в машину и… готов тебя слушать, — улыбнулся я.

* * *

Вопрос о том, куда Славка Кононова будет поступать после школы, не стоял. С самого детства она любила рисовать. Как, впрочем, и большинство детей. Но большинство с возрастом потеряло интерес к краскам и карандашам. Славкина же увлечённость — только росла. А содержимое её альбомов не оставляло никаких сомнений в том, что у неё — больше, нежели просто способности…

Всё же один вопрос, связанный с будущим Славкиным институтом, всё же оставался спорным. Она хотела поступать в Москву. Родители были против. Тут, в Курске, есть свой Худграф, зачем далеко ходить? На деле они элементарно боялись за дочку: художники — народ странный, с причудами, и далеко не всегда безобидными. Поэтому стоило Славке завести разговор о Строгановском училище, как родительские глаза застилали сцены ужасных оргий среди пустых бутылок и шприцов. И любые аргументы, вроде сильной столичной школы, утрачивали всякий смысл.

Несмотря на жизнь под родительским кровом, Славка, став студенткой, быстро убедилась как в преувеличенности, так и в не беспочвенности их страхов. Впрочем, возможные предосудительные искушения не привлекали её. Единственное, что заставляло родителей подолгу засиживаться вечерами на кухне — это внимание к дочке со стороны мужской половины будущих художников. Не было почти ни одного дня, когда бы её ни провожали до подъезда. Но и в этом были свои плюсы. По крайней мере, меньше шансов, что пристанут хулиганы.

Потом среди общей массы эскортирующих выделился один… Яра назвала только имя — Глеб. Но училась Ярослава по-прежнему хорошо, и поводов для волнения не было.

А потом погибли Ярины родители.

Тут Ярослава на какое-то время прервала рассказ и замолчала.

— Знаешь, меня папа часто в школу подвозил… — сказала она после паузы. — За два дома высаживал, чтоб другие не завидовали. И в институт поначалу — тоже… Потом перестал. Ему туда неудобно было ездить — крюк, — на глазах Яры показались слёзы. — Переживал за меня, берёг! — она закрыла лицо.

— Яра, милая…

— Ничего… Это я испугалась просто. Этот лихач на «мазде», он ведь чуть в нас не врезался!

— Да нет, я бы успел затормозить.

— А мой папка, — она глубоко вздохнула, явно сдерживая слезы, — считал: раз я девчонка, значит — слабая, беззащитная… трусиха, может быть. И её надо оберегать, — вдруг её голос переменился. — Как думаешь, может девчонка за себя постоять? Выдержать что-то такое?.. Только честно?

— Если честно — думаю, да, — сразу после этого я ощутил поцелуй в висок. Но отворачиваться от дороги было опасно. — Правда, нам лучше об этом не знать! — добавил я, и получил второй поцелуй.

После смерти родителей приходить в себя было очень тяжело, но Яра как-то справилась. Даже ухитрилась получить красный диплом. Но дальше была пустота. Надо было как-то устраиваться. Единственное предложение, которое подвернулось на тот момент — учитель рисования в школе. Она начала преподавать.

Сначала было тяжело. Отсутствие опыта, неумение общаться с детьми. А кроме того — вступление некоторых учеников в пубертатный период. Но человек привыкает ко всему. Постепенно привыкла и Ярослава.

* * *

У перекрёстка перед поворотом мы оказались в небольшой пробке. Впереди была видна «газель» с мигающей аварийкой. Доездился кто-то? Отсюда не видно.

— Что там впереди случилось? — в глазах у Яры блеснул испуг.

— Не знаю, авария наверно…

— Может быть, им помощь нужна? — Яра хотела выйти, но по правому борту к нам прижалась какая-то иномарка. — Вот встал, дверцу не открыть! — она привстала, стараясь что-нибудь разглядеть.

— Пожалуйста, пример, — улыбнулся я — Пример того, чем ты на москвичку не похожа, — я указал на машину справа. — А там, между прочим, уже ругаются.

Голосов слышно не было, но в слегка затемнённом салоне хорошо просматривалась ожесточённая жестикуляция.

— Неужели всем плевать?! А если там люди пострадали?!

— Где ж плевать! Вон, как ругаются.

— Ну, ты же понял, я не об этом…

— Конечно, понял. Тут всем на всех плевать. А если кто помочь попытается — значит, магнитолу свистнуть хочет. Или барсетку.

Яра молча покачала головой.

Наконец, кто-то из передних рядов начал объезжать затор. За ним потянулись остальные. Мы медленно проехали мимо виновников задержки. Это была та самая «мазда», что нас подрезала. Её расквашенный передок и смятый зад «газели» красноречиво говорили о произошедшем.

— Вон он, твой пострадавший. Жив-здоров, — я кивнул на средних лет мужичка с гладко выбритой головой. Дорогой костюм и серьёзный портфель. Второй водитель, стоявший рядом, был старше, с усами и в джинсовой жилетке. И тоже лысый. Сразу понятно, кто на чём ехал. Дорогой костюм явно терял терпение. Нам по-прежнему ничего не было слышно, но, видимо, он уже решил, кто виноват. И орал на своего оппонента. Смотрелось это — как в немом кино. Неожиданно водитель «газели», коротко размахнувшись, ударил орущего мужичка по лицу. Тот упал. А он спокойно отвернулся и направился к своей машине.

— Грамотно, — резюмировал я, прибавляя скорость.

Ярослава взглянула на меня без одобрения.

— Поди теперь, докажи, что этот синяк — не последствия ДТП, — объяснил я на всякий случай.

На Страстном транспорт тоже полз еле-еле, но на этот раз — из-за светофора. Яра молчала.

— Кстати, на месте «газели» могли бы оказаться мы, — неизвестно зачем добавил я.

— Но ведь не оказались, — Яра была непоколебима. — И потом, ты бы тоже так вот его?..

— Я? Да нет, наверное… Я бы дождался ГАИ. Но мне кажется, там было за что врезать.

Она промолчала. Я же постарался возобновить разговор о Яриной жизни.

— Ты после смерти родителей переехать решила? Я имею ввиду Москву, — осенило меня.

— Да, да, — быстро сказала Яра, рассматривая ногти. — Именно, — как-то странно она это сказала, словно солгала.

— А Глеб?

— Мы с ним… — девушка грустно улыбнулась, — мы с ним вынуждены были расстаться. Наши отношения теперь в прошлом.

Вот и все. Ни слова о бабке. Зато нарисовался некий Глеб, с которым отношения в прошлом…

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой ...
Книга посвящена России, на огромном пространстве которой не меньше загадок, чем на всей территории Е...
От какой именно болезни умер Александр Блок – до сих пор остается загадкой. Известно только, что кон...
«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой ...
«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой ...
Вероника Тушнова (1915–1965) – известная поэтесса, участница Великой Отечественной войны, создавшая ...