Моя любимая сказка Лайсе Ксандр
— Да, этот момент я как раз и застал… Ну, до свиданья? — последние слова я произнёс с надеждой.
— Жалко, конечно, что вы остаться не можете…
— Да, вот так…
— Ну, ладно… Спасибо вам за Егорыча!
— Не за что… Всего хорошего!
Господи! Как хорошо оказаться на улице!
— Что с тобой? Тебя пытали? — Ярослава игриво улыбнулась.
— Лучше бы уж пытали! — честно вздохнул я.
Ромка уже уснул. Он свернулся калачиком на заднем сиденье, подложив под голову барсетку, и нервно похрапывал на поворотах. Ярослава привыкла к езде в машине на удивление быстро, но ещё не совсем освоилась.
— Всё-таки ещё немного страшновато… Когда только сажусь. А когда мы едем — совсем уже не страшно. Странно… Но здорово. Мишкин! А что ты говорил про медведя?
Она опустила окошко почти до самого конца — иначе дышать в салоне было невозможно.
— Про какого медведя? — я подвернул радио: «…Проплывают облака — это жизнь проплывает, проходит. Привыкай, привыкай — это смерть мы в себе несём…». — Про какого ещё медведя?
— Ну, там, на лужайке, когда Роме плохо стало, ты перед этим говорил что-то про медведя, которого эти товарищи видели… — Ярослава наслаждалась мягким креслом. Ветер трепал её волосы.
— А! Вспомнил! На самом деле это очень странно. Ведь при белочке двух одинаковых видений быть не может. А они оба, не сговариваясь, рассказывали, что к ним, дескать, выходил медведь, они его поили… А он им разрешил остаться там жить… Это тут-то, в трёх соснах, почти в центре — медведь!
— Ну, вообще-то на бредок смахивает, — Яра потянулась. — Знаешь, я тебя люблю! — она улыбнулась. — Прости, само как-то сорвалось… — её рука коснулась моего затылка.
— Нашла, за что извиняться!
— А можно тогда ещё? — она хитро прищурилась. Я кивнул.
— Я тебя люблю — люблю — люблю — люблю — люблю!
— Милая! И я тебя… И чем дальше — тем сильней!
— Теперь — продолжай. Про медведя, — она снова погладила меня по затылку.
— Так вот, смахивать-то на бредок оно смахивает… Но есть одно «но». Помнишь, я тебе про капище Велеса говорил?
— Конечно! Ещё бы! Ты так рассказывал, как будто… Я даже что-то увидела, кажется! Вернее, показалось, песнопения эти древние услышала…
— Ну, так вот: живым воплощением бога Велеса считался…
— Медведь! — сказали мы одновременно.
— Вижу, вижу его, батюшку… — донеслось вдруг сзади — Ромка говорил во сне, не открывая глаз. Протяжно, словно издалека. Потом перевернулся на спину и захрапел.
— Но… но ведь тогда… — начала Яра и испуганно осеклась.
Долго ещё после этого мы ехали в тишине.
— Вот эта улица, вот этот дом… — объявил я и потянул ручник на себя.
Небольшой тихий дворик на Маросейке. Даже, скорее, не дворик — асфальтовая дорожка, огибающая центральный корпус и выводящая обратно к подворотне. Дореволюционная застройка. Окна в окна.
— Он с матерью живёт? Вот ей не позавидуешь… — Ярослава уже вышла из машины и теперь устало разминала затекшие ноги.
— Ага, — я как раз примеривался как поудобнее подхватить нашего пассажира. Тут-то меня и осенило. — Слушай, она же всякие вопросы начнёт задавать… Это такая мама — не отнекаешься! «Где нашли?» да «Как нашли?» — круче следователя! Надо его как-то так домой доставить, чтобы нам с тобой до утра под перекрёстным допросом тут не зависнуть… Только вот как? — мысли уже ворочались с трудом.
— У них дверь прямо в квартиру, или общая с соседями? — спросила Яра задумчиво.
— В квартиру. А что?
— Знаешь, есть такая шутка. Детская. Ставишь швабру к соседской двери, звонишь и убегаешь. Если дверь открывается внутрь — швабра соседу по лбу! Знаешь?
— Ты Ромку прислонить так хочешь, что ли?
— Ну конечно! И никакого допроса! Я умница? — Яра сияла.
— Умница! Да ты гений просто!
Стараясь по возможности меньше шуметь, мы потащили не желавшего просыпаться Ромку по лестнице на второй этаж. Вернее, я нёс Ромку, а Ярослава — его барсетку.
По пути я успел порадоваться, что этаж только второй. Хотя тут их всего три, но дом старый, пролёты огромные — всё равно что пять.
А вот и Ромкина дверь — широкая медная табличка со всеми регалиями его матушки. Как в лучших домах.
— Ромка! Ром! — прошептал я ему на ухо. — Ты стоять можешь?
— Мгу… — не открывая глаз отозвался он.
— Ну, вот и стой! — шепнула в другое ухо Яра и сунула ему в руки барсетку.
Звонок грянул на весь ночной уже подъезд. Что-то раньше я такой громкости не замечал…
Мы успели добежать только до первого этажа и встать под лестницей. Наверху открылась дверь, и сразу же послышался грохот.
— Интересно, это он упал, или она?
— Он, точно!
— Почему это?
— Так дверь-то открывается наружу!
Послышался строгий голос Ольги Витольдовны.
— Роман! Где ты был?! Немедленно поднимайся и марш в ванную!
В ответ раздались жалобные стенания.
Не дождавшись финала, мы выскочили на улицу и, обнявшись, едва не повалились на землю прямо возле парадного: нас душил хохот.
Глава 9
Я сижу в вагоне метро и смотрю прямо перед собой. С самого детства я терпеть не могу встречаться взглядами с незнакомыми людьми. Так и жду каждый раз — что-нибудь случится. Начнут дразниться или просто рожу скорчат. Или начнут надо мной потешаться. Поэтому смотрю строго перед собой.
С тех пор, как я ездил в метро последний раз, пустили новые поезда. На стенках между сиденьями теперь висят бра, а при входе в вагон обязательно стоит служащий в униформе. Он берёт под козырёк, когда пассажиры входят или выходят.
Но при всей этой роскоши мне всё равно неудобно поднять глаза. И я смотрю в пол. И это не может показаться странным. Теперь в полу, наверное, специально для таких, как я, вмонтированы аквариумы. Какие-то полосатые цветные рыбы важно плавают между кораллами и поросшими мхом камнями.
— Алло! — слышу я и поднимаю глаза.
Вагон пуст. Я — единственный пассажир, если не считать старичка в дальнем конце вагона.
— Алло! Уважаемый! — это говорит служащий, вытянувшийся у двери. Он улыбается и грозит мне пальцем. — Смотреть нельзя! Они от этого болеют!
Он имеет в виду рыбок?
— Но почему? Ведь они же такие красивые… — говорю я, не разжимая губ.
— А ты у него вот спроси! — и служащий делает пригласительный жест в направлении старичка. — Это он всё придумал!
Я встаю и отправляюсь в тот конец вагона. Старичок меня не замечает, он сидит, отвернувшись к стенке, и что-то ковыряет там пальцем.
— Почему? — я кладу руку ему на плечо.
Старичок оборачивается, и я вижу: его губы перепачканы чем-то вроде песочных пирожных.
— Плохо, — говорит мне грустно старичок, похожий на Тургенева. — Грустно и плохо. Очень плохо. Вот, смотрите!
Он отковыривает кусочек покрытия стенки и указывает на образовавшееся отверстие. Я, даже не наклонившись, приближаю глаза и вижу: это вовсе не дыра в стене, а кровоточащая рана. Рана с жуткими гноящимися краями. Прозрачная сукровица стекает струйкой вниз, на пол.
— Что вы! — возражаю я. — Её надо просто выдавить! — и я принимаюсь стягивать края раны. Но стенка выгибается, и от этого рана становится только больше. В её глубине делаются видны какие-то окровавленные то ли сухожилия, то ли суставы. Они шевелятся.
— Станция! — объявляет грубый прокуренный голос.
Я оборачиваюсь. Старичка нигде нет. Служитель возле входа вовсе не держит руку под козырёк — он коряво подпрыгивает, нетерпеливо ожидая, когда откроются двери.
За окном вагона станция. Кажется — «Площадь Революции». На платформе сутолока: мелькают лица, кепки, платки, очки, портфели и сумки. Служитель замер прямо посередине прохода. Сейчас, если он не отойдёт, его просто свалят.
Но нет. Когда двери открываются, он не отходит в сторону и не оказывается распластанным на полу. Вместо этого, он бросается вперёд, наружу, и исчезает в толпе. А толпа начинает вваливаться внутрь.
С замиранием сердца я смотрю на аквариумы, как по ним топчутся сотни ног в сапогах и туфлях. Вот-вот стекло не выдержит, — по нему уже побежали тонкие паутинки трещин…
Однако в тот самый момент, когда оно должно уже провалиться, снизу вырываются мощные струи водяной пены. Стекло разлетается в крупу со странным дребезжащим звуком, пассажиры падают вниз. Падают вниз и кричат.
— Я же говорил, они болеют…
Рядом со мной вновь возник тот же старичок.
— Слышишь? Слышишь, как болеют?
Я прислушиваюсь и понимаю, что звук разбивающегося стекла не прекращается. Наоборот, становится громче. Он уже не похож на стекло.
— Это же не стекло? — спрашиваю я.
— Конечно! Конечно, нет! — старичок улыбается и бьёт меня по лицу. — Как ты догадался?!
Дребезжащий звук становится невыносимо громким, и я просыпаюсь.
Звонят в дверь. Оказывается, это звонят в дверь. Качественно так, убеждённо. То есть, в полном смысле, — по-вагнеровски. Как будто кнопка залипает.
Я взглянул на мобильник: одиннадцать утра, почти половина двенадцатого. Хорошо, однако, поспал. А в дверь звонят, а в дверь звонят…
Кому и что от меня ТАК понадобилось?
Первое, что попалось под руку — невинно убиенные джинсы. После вчерашней вылазки в Коломенское их, по-моему, можно спокойно ставить в угол — прекрасно себе будут стоять. Ниже колен они из тёмно-синих сделались серо-коричневыми, а на коленях и сзади наблюдались, к тому же, какие-то подозрительные чёрные отпечатки и разводы… Ладно, и так сойдёт!
Пока я облачался, вчерашняя ночь словно навалилась на меня. Неужели всё это было со мной? Туман, огни… Ярослава…
Ярослава? Так ведь это, должно быть, она! По крайней мере, больше, вроде бы, некому.
Попрощались мы как-то странно.
Хотя было уже за полночь, свет в нашем подъезде не горел. Редкий случай. Лифт, наполовину открыв двери, стоял на первом этаже.
Когда, светя под ноги всё тем же фонариком, мы поднялись на этаж, Яра прислонилась к стенке возле своей двери и, как мне показалось, с испугом посмотрела на меня.
— Что случилось?
— Ничего… — голос её звучал неуверенно — Устала очень… Прости…
Она обняла меня. И опять, как там, у ступеней в Овраг, это было… Словно маленькая девочка обнимала меня сейчас. И ей, этой девочке, нужна моя защита или поддержка. Я ощутил, как она прижалась щекой к моей щеке и вздохнула. Резко и нервно, без облегчения.
— Не хочу… — прошелестело возле самого уха.
— Не хочешь — что?
— Уходить… Прощаться… Не хочу.
Мгновение — и она снова смотрит на меня с испугом. Нет, просто усталость. Просто она очень устала. Нервы. Столько всего сразу… Я тоже почувствовал, что добравшись до подушки — сразу же отключусь. Нам надо выспаться.
Мы просто устали…
— Просто устали… — Яра отвела взгляд.
— Тогда — до завтра?
Она снова взглянула на меня, и я поцеловал её. Поцеловал. И мне показалось, что ей этого совсем не хотелось.
— До завтра? — повторил я.
— До завтра… Наверное… — как странно она это сказала! — Наверное, до завтра… — не холодно — бесконечно грустно, словно надежды, что завтра наступит, почти нет.
Пустив горячую воду я оттирал руки под обжигающей струёй. Что это было? Кокетство? Да нет, не похоже. Она действительно устала, действительно… Может быть — она просто испугалась быстроты, с которой мы… С которой у нас… Это ведь может быть? Ещё как может! Тем более — такой день… Насыщенный, так сказать…
Мне вспомнилось, какой она была тогда, когда стояла между мной и туманом. И ещё — я не сразу понял, почему — вспомнилась одна легенда. Про англичанина, который учился в Японии стрелять из лука.
Кажется, в какой-то буддийской притче рассказывалось, что он никак не мог попасть в цель. До тех пор, пока учитель не велел ему стрелять в горах, встав на самом краю пропасти. И вот там, ужасаясь обрыву за своей спиной, тот вдруг ощутил, что он — уже не он, а всего лишь стрела. Стрела, для которой на свете существует только её цель, и ничего больше. Он выстрелил. И попал. И больше никогда не промахивался.
Так вот. Когда Ярослава одну секунду стояла, замерев, перед этой зеленоватой стеной тумана… Она не думала, не целилась… Она просто была. И сделала то единственное, что надо, что можно было сделать.
Её-то стрела попала в самое яблоко. А моя? Куда угодила моя стрела? За моей спиной нет обрыва. Надёжная стена. В меру, конечно, надёжная… Но всё равно — стена. И при этом порой я чувствую себя полнейшим дегенератом. В то время, как она, даже промахнувшись, попадает в цель… А возможно и так… Возможно то, что мне кажется её промахом, на самом деле — точнейший выстрел?
Но я её люблю. Причём — не соврал тогда, в машине, — чем дальше, чем больше её узнаю — тем сильнее влюбляюсь!
И она… Любит. И просто не хочет спешить, не хочет торопить события. Наверное… За этими мыслями я и уснул, не успев все хорошенько обдумать. За последние дни просыпаться от различных звонков стало уже традицией. Только на этот раз пробуждение приятно. Ведь это, конечно, пришла Ярослава!
В прихожей я мимоходом ужаснулся своим ботинкам. Такое впечатление, что я неделю бродил в них по болоту.
Но всё это не важно! Яра…
Путаясь в ключах, я торопливо щёлкнул замком… И забыл сделать то, что делал всегда ещё с детства. Не посмотрел в глазок.
Ярославы за дверью не оказалось. И, честно говоря, лучше бы там оказаться кому угодно — хоть пьяному Роме с Егорычем… да хоть птеродактилю во фраке! Кому и чему угодно, лишь бы не… Это бледное, белое лицо с чёрными дырами вместо глаз…
— Всё ходишь, милай? — обнажились страшные обескровленные дёсны. — Всё не уймёшься?
Лицо старухи чуть ли не прижималось к моему. Гладкая безносая маска качнулась вперёд, ещё чуть-чуть и она коснётся… Я непроизвольно шагнул назад. Нормально гнуться ноги не желали. Под одной из них оказался ботинок, я пошатнулся, но отвести глаза от лица старухи не смог. Она тоже шагнула. Ко мне. И её глаза опять оказались напротив моих.
— Тебе что было сказано? — она как будто не говорила — пела, её голос с каждой фразой повышался и становился громче. — А? Говорили тебе — не лезь, не ходи! Говорили?! Щенок! — последнее слово она крикнула.
Её глаза. Огромные, чёрные, почти вытеснившие белки. За ними не было видно даже лица. Они смотрели не на меня, а куда-то насквозь. И спрятаться от их взгляда не было никакой возможности. Ветер и лёд. Лёд и ветер, пронизывающий всё тело. Тело, душу, разум… Стало очень холодно и больно. Я стоял совершенно голый посреди какой-то ледяной белой равнины, а ветер порывами, словно плетями, хлестал меня. Мелкая снежная крупа царапала, сдирала кожу, выжигала горло с каждым вдохом, колола глаза и всё лицо ледяными иголками…
И вдруг всё кончилось.
Старуха неожиданно развернулась и, не сказав ни слова, зашаркала в сторону своей квартиры. Вернее — Яриной квартиры.
Хлопнула дверь, блеснув цифрами — «2, 2, 1» — а я так и стоял на пороге, не в силах шевельнуться.
В конце концов я поднял руку и ощупал лицо. Нет, ничего. Разумеется, ничего! Какая ещё снежная пустыня?! Я стою в дверях своей квартиры и…
Колени задрожали, и я опустился на пол прямо в дверном проёме. Что это такое было? Гипноз? Моя фантазия? Да причём тут гипноз! Больная она, эта Ярина родственница! Боль-на-я! Чего ей от меня надо?! Чтобы я не ходил к Яре? А почему? Может, это — старческая ревность? Помноженная на безумие? Да какая разница, что это! Она — больная. И место ей — не в квартире, а в психушке. В дурдоме ей место. И Яра тоже хороша! Родственные связи, одиночество, сочувствие — это понятно… Но она же может быть опасна! Если она знает, что мы с Ярой встречаемся, значит, Яра ей об этом рассказывает: я же заходил только один раз… Что она там вытворяла? Грохот стоял — аж стёкла дрожали. И где она тогда пряталась, вот что интересно… Дверь — будто сама открылась. Чудеса в решете. А Яра, похоже, просто её жалеет. Яра добрая. Чересчур. Вчера Ромку пьяного пожалела, боялась, что простудится. С бабкой этой живёт, которая, которую… Ведьма старая. «Милай!» Аминазин что ли в прихожей теперь держать?!
Но ведьма — не ведьма, а бабка очень странная. Даже если про все её закидоны забыть. Она же ростом — мне по плечо будет. Не выше, иначе бы номер квартиры головой загораживала… А когда говорила — прямо мне в лицо смотрела, будто со мной одного роста… Как это так? На цыпочки вставала? Да ладно, какие там могут быть цыпочки…
Я поднялся на ноги и взглянул на дверной косяк… Сейчас вспомню… Она тут стояла… Бррр! Гадость какая! В памяти всплыли голые дёсны.
Нет, точно. Как будто сначала повыше была, а потом — уменьшилась… Чертовщина какая-то!
Замок Яриной квартиры опять щёлкнул. Господи! Это что, сейчас вторая серия будет?!
Но на пороге, вопреки моим опасениям, появилась Ярослава. Радужный шарфик сменила не менее радужная кофточка, джинсы и ботиночки, в отличие от моих, выглядели как ни в чём не бывало. Увидев меня, она улыбнулась. Свежая и светлая… Сказать ей о старухе? Сейчас?
— Приветка!
Вспоминать о старой ведьме и её странном поведении сейчас мне показалось кощунством. Нет. Не буду. Не хочу сейчас говорить об этом, и всё! Или всё-таки стоит?
— Привет, милый… — она подошла ко мне вплотную. Да какие там старухи, какие там странности!
Яра была тёплой и нежной. Мы поцеловались, и все неприятности этого утра словно растворились в нашем поцелуе. Она погладила мои щёки.
— Ёжик! — она засмеялась. — А ты чего тут в таком виде стоишь? Меня ждёшь?
— Ага… — я сразу почувствовал, что небрит, нечёсан, и что грязь с моих джинсов отваливается слоями. — Сигнал во сне принял, что ты выходишь, вот и…
Поговорить с ней об этой её родственнице с причудами? Пожалуй, да… Или…
Яра провела ладошкой по моей груди.
— А тебе идёт…
— Мне идёт что? — не понял я.
— Ну, вот как сейчас… — она подняла взгляд, её глаза чуточку светились. — Без рубашки…
— «…Мне захотелось выпить и поесть, и я зашёл в кафе. Меня знобило. Внесли графин. В графине что-то было, и я подумал: в этом что-то есть…»[19] — Яра рассмеялась. — Я думала, у тебя тут только справочники и всякое такое… антикварное…
Она стояла возле книжного шкафа — стройная, в одной только радужной кофточке — и перелистывала первую попавшуюся книжку.
— За что ж такое подозрение?! — я как раз вернулся в комнату и замер на пороге. Всё это не было сном. И предыдущие полчаса — тоже. Слышно было, как шмелём загудела стиральная машина, натужно пытаясь переварить мои вчерашние джинсы. Яра улыбалась.
— А так тебе идёт ещё больше… — её руки оказались у меня на плечах. Неужели это происходит со мной? Всё это счастье… Гладкая тонкая кожа. Полчаса в раю. Тонкая радужная преграда взмыла вверх и скользнула на пол.
— А тебе — так…
— Кстати о Самойлове… Ты позавтракать не желаешь? — прозвучало это по меньшей мере глупо, но что делать, если прочитанная Ярой полчаса назад строчка всплыла вдруг у меня в голове. К тому же, последний раз я ел вчера.
Яра застегнула ремень и чмокнула меня в щёку.
— Очень желаю. Только сейчас уже два часа дня.
— Отлично! Значит, заодно и пообедаем. Что-нибудь японское тебя, надеюсь, устроит? Есть в центре одно местечко…
Она удивлённо воззрилась на меня. Но это было приятное удивление.
— Я думала, ты дома завтракаешь…
— Ну… Вообще-то… Обычно — да. Но во-первых — у меня в холодильнике ядерная зима, а во-вторых — завтра меня ждёт заслуженное возмездие за праведные труды. Можно себе сегодня позволить…
— Тогда подожди пять секунд, я причешусь и заскочу за курткой. Мишкин! Ты — чудо!
— Ага, я пока… — я хотел сказать — «обуюсь», но, взглянув на свои ботинки, осёкся, — …Я, пожалуй, раскопаю свои кроссовки.
«2, 2, 1». Едва мы оказались на лестничной площадке, как мой взгляд упёрся в эти цифры. Вспомнилась уродливая фигура, высохшая костлявая рука, открывающая дверь.
Внезапно мне представилось, что старуха сейчас смотрит в глазок и видитт, как я держу Ярину руку, как мы целуемся. А бабка за дверью подпрыгивает и шипит от злости.
Рассказать Яре о старухе? Нет, не сейчас… А может быть?.. Нет. Сражаясь таким образом с самим собой, я продержался ещё десять минут. В этот момент мне пришло в голову, что я даже фамилии ее не знаю. Возможно, если я спрошу, она сама расскажет про свою… ведьму? Ну не повернулся у меня язык назвать ее бабушкой.
— Яр. Я тут понял, что и не знаю о тебе почти ничего, — я натянуто улыбнулся. — Кто ты, откуда? Чем занимаешься? Даже фамилии твоей не знаю…
— Прости… Мне, конечно, надо было рассказать…
— Ну что ж. Сядем в машину и… готов тебя слушать, — улыбнулся я.
Вопрос о том, куда Славка Кононова будет поступать после школы, не стоял. С самого детства она любила рисовать. Как, впрочем, и большинство детей. Но большинство с возрастом потеряло интерес к краскам и карандашам. Славкина же увлечённость — только росла. А содержимое её альбомов не оставляло никаких сомнений в том, что у неё — больше, нежели просто способности…
Всё же один вопрос, связанный с будущим Славкиным институтом, всё же оставался спорным. Она хотела поступать в Москву. Родители были против. Тут, в Курске, есть свой Худграф, зачем далеко ходить? На деле они элементарно боялись за дочку: художники — народ странный, с причудами, и далеко не всегда безобидными. Поэтому стоило Славке завести разговор о Строгановском училище, как родительские глаза застилали сцены ужасных оргий среди пустых бутылок и шприцов. И любые аргументы, вроде сильной столичной школы, утрачивали всякий смысл.
Несмотря на жизнь под родительским кровом, Славка, став студенткой, быстро убедилась как в преувеличенности, так и в не беспочвенности их страхов. Впрочем, возможные предосудительные искушения не привлекали её. Единственное, что заставляло родителей подолгу засиживаться вечерами на кухне — это внимание к дочке со стороны мужской половины будущих художников. Не было почти ни одного дня, когда бы её ни провожали до подъезда. Но и в этом были свои плюсы. По крайней мере, меньше шансов, что пристанут хулиганы.
Потом среди общей массы эскортирующих выделился один… Яра назвала только имя — Глеб. Но училась Ярослава по-прежнему хорошо, и поводов для волнения не было.
А потом погибли Ярины родители.
Тут Ярослава на какое-то время прервала рассказ и замолчала.
— Знаешь, меня папа часто в школу подвозил… — сказала она после паузы. — За два дома высаживал, чтоб другие не завидовали. И в институт поначалу — тоже… Потом перестал. Ему туда неудобно было ездить — крюк, — на глазах Яры показались слёзы. — Переживал за меня, берёг! — она закрыла лицо.
— Яра, милая…
— Ничего… Это я испугалась просто. Этот лихач на «мазде», он ведь чуть в нас не врезался!
— Да нет, я бы успел затормозить.
— А мой папка, — она глубоко вздохнула, явно сдерживая слезы, — считал: раз я девчонка, значит — слабая, беззащитная… трусиха, может быть. И её надо оберегать, — вдруг её голос переменился. — Как думаешь, может девчонка за себя постоять? Выдержать что-то такое?.. Только честно?
— Если честно — думаю, да, — сразу после этого я ощутил поцелуй в висок. Но отворачиваться от дороги было опасно. — Правда, нам лучше об этом не знать! — добавил я, и получил второй поцелуй.
После смерти родителей приходить в себя было очень тяжело, но Яра как-то справилась. Даже ухитрилась получить красный диплом. Но дальше была пустота. Надо было как-то устраиваться. Единственное предложение, которое подвернулось на тот момент — учитель рисования в школе. Она начала преподавать.
Сначала было тяжело. Отсутствие опыта, неумение общаться с детьми. А кроме того — вступление некоторых учеников в пубертатный период. Но человек привыкает ко всему. Постепенно привыкла и Ярослава.
У перекрёстка перед поворотом мы оказались в небольшой пробке. Впереди была видна «газель» с мигающей аварийкой. Доездился кто-то? Отсюда не видно.
— Что там впереди случилось? — в глазах у Яры блеснул испуг.
— Не знаю, авария наверно…
— Может быть, им помощь нужна? — Яра хотела выйти, но по правому борту к нам прижалась какая-то иномарка. — Вот встал, дверцу не открыть! — она привстала, стараясь что-нибудь разглядеть.
— Пожалуйста, пример, — улыбнулся я — Пример того, чем ты на москвичку не похожа, — я указал на машину справа. — А там, между прочим, уже ругаются.
Голосов слышно не было, но в слегка затемнённом салоне хорошо просматривалась ожесточённая жестикуляция.
— Неужели всем плевать?! А если там люди пострадали?!
— Где ж плевать! Вон, как ругаются.
— Ну, ты же понял, я не об этом…
— Конечно, понял. Тут всем на всех плевать. А если кто помочь попытается — значит, магнитолу свистнуть хочет. Или барсетку.
Яра молча покачала головой.
Наконец, кто-то из передних рядов начал объезжать затор. За ним потянулись остальные. Мы медленно проехали мимо виновников задержки. Это была та самая «мазда», что нас подрезала. Её расквашенный передок и смятый зад «газели» красноречиво говорили о произошедшем.
— Вон он, твой пострадавший. Жив-здоров, — я кивнул на средних лет мужичка с гладко выбритой головой. Дорогой костюм и серьёзный портфель. Второй водитель, стоявший рядом, был старше, с усами и в джинсовой жилетке. И тоже лысый. Сразу понятно, кто на чём ехал. Дорогой костюм явно терял терпение. Нам по-прежнему ничего не было слышно, но, видимо, он уже решил, кто виноват. И орал на своего оппонента. Смотрелось это — как в немом кино. Неожиданно водитель «газели», коротко размахнувшись, ударил орущего мужичка по лицу. Тот упал. А он спокойно отвернулся и направился к своей машине.
— Грамотно, — резюмировал я, прибавляя скорость.
Ярослава взглянула на меня без одобрения.
— Поди теперь, докажи, что этот синяк — не последствия ДТП, — объяснил я на всякий случай.
На Страстном транспорт тоже полз еле-еле, но на этот раз — из-за светофора. Яра молчала.
— Кстати, на месте «газели» могли бы оказаться мы, — неизвестно зачем добавил я.
— Но ведь не оказались, — Яра была непоколебима. — И потом, ты бы тоже так вот его?..
— Я? Да нет, наверное… Я бы дождался ГАИ. Но мне кажется, там было за что врезать.
Она промолчала. Я же постарался возобновить разговор о Яриной жизни.
— Ты после смерти родителей переехать решила? Я имею ввиду Москву, — осенило меня.
— Да, да, — быстро сказала Яра, рассматривая ногти. — Именно, — как-то странно она это сказала, словно солгала.
— А Глеб?
— Мы с ним… — девушка грустно улыбнулась, — мы с ним вынуждены были расстаться. Наши отношения теперь в прошлом.
Вот и все. Ни слова о бабке. Зато нарисовался некий Глеб, с которым отношения в прошлом…