Моя любимая сказка Лайсе Ксандр

— Тогда, наверное, мне стоит сказать тебе об этом самой…

Сразу же я ощутил, что покраснел. Надеюсь только, что я достаточно обгорел на солнце за день, чтобы этого не было заметно!

— Даю подсказку: настал другой раз, — теперь уже не только глаза, но и вся она светилась лукавством. — Ну?

Я тупо смотрел на Славку, пытаясь сообразить… Ну, конечно! Видимо, в отличие от румянца, догадка на моём лице была куда более очевидна. Славка засмеялась.

— Ну? — лукавые огоньки погасли, осталась только улыбка.

— Так тебя подвезти?

— Обязательно — Славка снова засмеялась и сжала мою руку.

* * *

— Можно, я включу что-нибудь другое? — спросила Славка, указывая на выключенную магнитолу. Почти пустые улицы, светящиеся витрины и притаившиеся в тёмной листве фонари возвращали вновь и вновь впечатление, что мы едем по бесконечно огромной старой квартире… Но дома уже не были нарисованными акварелью, а поздние пешеходы не казались прозрачными и разноцветными.

— Включай! — с улыбкой разрешил я. Ночь неслась на нас, а мы проваливались сквозь неё. Сквозь тёплую городскую ночь лучше проваливаться с музыкой.

В шорохе помех послышались, один за другим, обрывки нескольких привычных мотивов, но потом помехи попрятались на других частотах, в салон машины хлынули скрипки, а на их волнах вплыло: «…Un jardin dont j’ai tant reve, оh qu’un jour je puisse y entrer…» Я перевёл взгляд с дороги на Славку.

— Это твой диск?

— Нет… — Славка откинулась на спинку сиденья, словно умываясь музыкой.

— Радио?

— Наверное, — Славка улыбнулась мне, — а есть ещё варианты?

— Песня знакомая… — я помотал головой. — Она играла в кафе, тогда, зимой, помнишь? Как она называется?

Славка нахмурилась, тоже пытаясь вспомнить.

— Мне кажется… Нет, не помню… Какая разница? Она же красивая…

Я подумал, что она не просто красивая — её мелодия подходитименно Славке. Только Славке, и никому другому… Почему подходит я не знал.

— Тебе нравится?

— Очень. А тебе?

Не успел я ответить, как снова послышались помехи, и музыка пропала. Правда, почти сразу возникла другая…

— Жалко, — сказала Славка с таким видом, будто её грубо разбудили.

— А эта тебе не нравится?

— Не знаю… — она замерла, прислушиваясь. — Она тоже красивая, но… странная.

— Это кото, — мы мчались уже по бывшему Владимирскому тракт у.

— Кото? — Славка вскинула брови и сразу стала похожа на школьницу — Что это?

— Что-то вроде японских гусель, только огромные — около двух метров длинной[2].

— Так это японская! Мне нравится Япония!

Славка сразу же начала прислушиваться.

— Эх, была бы сейчас осень…

— Почему? — её брови снова взлетели.

— Осенью в Москве бывают концерты японской музыки…

— Правда? Здорово!

Я снова взглянул на неё, и мне показалось, что даже в неосвещённом салоне я вижу, как заблестели её глаза.

Глава 3

Как выяснилось, мусора в доме накопилось изрядно. А мне-то казалось, что я всю последнюю неделю прожил только на чае… Нет, на чае, конечно… Но не только. Иначе — откуда бы взяться в ведре шкуркам от колбасы, засохшему куску булки и обёрткам от каких-то нарезок, не подлежащим уже никакой идентификации? Однако в упор не помню, как я всё это ел. И уж тем более — как и где покупал. Выходит, и вдохновение может привести к экологической катастрофе. Правда, в масштабах одной кухни.

Собственно, я бы про эту мелочь и не вспомнил, если бы не обладал привычкой править свои тексты в распечатанном виде. С одной стороны — отдых спине и глазам, с другой — на бумаге все ляпы как-то очевиднее. Скажем, на экране вот это слово кажется вполне уместным и правильным, а стоит только увидеть его же на бумаге — какая гадость! В итоге — четыре дня до сдачи и полное ведро исчёрканных листов. Впрочем, не таких уж исчёрканных…

Несколько крупных капель, брошенных порывом ветра, протарахтели по подоконнику. Это вот — «кратковременные осадки»! Вторую неделю — как из ведра! Я с ненавистью взглянул на мусорное ведро. Между прочим, с утра обещали прояснение. И с чего бы нашим предкам хорошую погоду называть «вёдро»? Надо будет выяснить…

Новый порыв ветра опять швырнул в окно мелкие брызги дождя, да так, что стекло задребезжало. Прогноз погоды, чтоб ему… Хотя, с другой стороны, всё верно: «погода» в старину и означало «ветер». Так что на улице как раз хорошая погода. Ну, очень хорошая такая, ядрёная…

К сожалению, необходимость уничтожать отходы интеллектуального труда все эти рассуждения не отменить не смогли. Подняв потяжелевшее ведро, которое, словно предчувствуя ледяной душ, всеми силами постаралось прирасти к полу, я поплёлся в прихожую.

Для краткой прогулки по маршруту дом-помойка-дом подойдут и кроссовки… Только снимая с вешалки куртку, я сообразил, что занимаюсь ерундой. Расхохотавшись, я бросил куртку на галошницу и принялся развязывать шнурки. И правда, привычка — вторая натура! Когда же я привыкну к тому, что живу в доме с мусоропроводом?! Пора бы уже за полгода… В памяти возник мой старый дворик с двухэтажным флигельком напротив подъезда, со старыми, раздувшимися от времени тёмными деревьями… Я судорожно попробовал вспомнить — какие? То ли клёны, то ли липы… Один — точно клён, вот насчёт остальных — не уверен… Сейчас и не скажешь — осень. Я выбегаю под дождь, хлопнув дверью, и сразу же втягиваю голову в плечи: холодные капли иголками падают мне за шиворот! Кто-то стучит по стеклу. Оглядываюсь. Баба Нюра с первого этажа грозит мне в окно кулаком: опять я ей дверью по ушам хлопнул, как она говорит. Ничего, пускай взбодрится! Правда, потом она матери нажалуется… Ну и пусть! Это ж потом! Опрометью кидаюсь через двор к старому проржавевшему баку… И вдруг останавливаюсь: она! Прямо под дождём посреди двора стоит Славка! В лёгком летнем сарафанчике, не смотря на проливной осенний дождь. Я останавливаюсь, и мы молча смотрим друг на друга. Я вижу, как вода бежит по её подбородку, как темнеют, намокая, светлые волосы, как слипаются ресницы вокруг её сияющих глаз. Она улыбается. А потом начинает смеяться — звонко. Закидывая голову, подставляя лицо дождю. И я, поняв, как глупо выгляжу — нахохлившийся, со старым ведром в руках — тоже начинаю хохотать…

…Слава богу, ведро не опрокинул! Я включил свет и стал собирать рассыпавшиеся по коврику обрывки бумаги. Хорошо, что немного рассыпал… Я постарался сосредоточиться на разбросанных по полу обрывках черновиков, но смех Славки по-прежнему звучал в моей голове. Теперь она уже устала смеяться и только тихо всхлипывала…

* * *

Когда я открыл дверь, меня поразило, что всхлипывания стали громче. Только в следующую секунду я смог связать их со странной фигурой возле самой лестницы. Мои глаза постепенно привыкали к полумраку лестничной клетки. Похоже, кто-то сидел на корточках спиной ко мне перед первой ступенькой нижнего пролёта и всхлипывал. Тонкая длинная рука потянулась к ступеньке и будто бы провела по ней. «Старуха!» — с ужасом подумал почему-то я… За моей спиной хлопнула дверь, мы — я и кто-то — вздрогнули. Фигура повернулась ко мне, и я узнал Славку. Славка!

— Славка… Что с тобой? — я шагнул к ней.

Девушка неожиданно резко вскочила на ноги.

— Нет! — эхо её голоса, умноженное этажами, грохнуло и прозвенело, как натянутая струна. Мне стало страшно.

— Ты что? Это же я, Миша… Сосед… — я попытался сгладить неловкость, совершенно не понимая, в чём именно она состоит. Может быть, она меня не узнала? Ну, конечно! Ведь прошёл почти месяц! Да она попросту забыла о нашем знакомстве… Кстати, а что она вообще здесь делала? Плакала?…

— Ты… — начал, было, я.

— Я не… Не стоит меня так называть. — В её глазах застыло что-то… Страх? Мольба? — пожалуйста… Миша. И… все в порядке.

— Ладно, конечно, — я мучительно замялся, пытаясь сообразить, как называть её теперь. — Конечно… Яра?

— Яра, — отозвалась с облегчением она. Повисла пауза.

— А я всё собирался зайти… в гости… Работы много, всё никак не выберусь… — возникло чувство, что меня поджаривают на медленном огне… и остановиться уже никак нельзя. — И телефон не знаю… Может, ты… вы… занята… или уехали… — я окончательно заблудился в русском языке и умолк.

Яра внимательно смотрела на меня. «Ну всё, пропал…» — решил я. Но тут она неожиданно улыбнулась.

— Надеюсь, ты не с этим ко мне в гости собрался? — она указала на мусорное ведро, которое я, как оказалось, всё ещё держал в руке. Хорошенькая, должно быть, картинка! Внезапно мне вновь показалось, что я стою под дождём в своём старом дворе, а Сла… Яра? Да нет, Славка! А Славка стоит передо мной в коротеньком летнем сарафанчике и хохочет. Я засмеялся. Засмеялся от счастья.

— Это я как раз к чаю захватил! — обидеться я не смог — А ты что на лестнице-то сидела?

Её лицо сразу стало грустным, глаза опять стали такими, словно она сейчас заплачет.

— Я… — она полезла в карман джинсов, но мне показалось, что она просто хочет спрятать глаза. — Я тут… серёжку потеряла. Вот…

На ладони Яры лежала вторая, уцелевшая серёжка: маленький золотой треугольник, из которого выбегала тонкая цепочка с хризолитовой слезинкой на конце. Я представил, как они перебрасывались отблесками с её глазами. Что-то было знакомое в этой сережке. Где-то я такую уже видел.

— Красивая… Здесь, на лестнице потеряла? — я опустился на корточки и начал осматривать верхнюю ступеньку.

— Да, здесь… Кажется… Вернее, я здесь заметила, что её нет… — последнее слово она произнесла со всхлипом и присела рядом со мной. — Ты поможешь?

Она подняла на меня глаза, и последняя фраза прозвучала как приглашение к чему-то большему, чем просто поиски пропавшей серёжки. Мне показалось, что ещё немного — и я смогу выплюнуть сердце на пол, прямо к её ногам. Дыши и успокаивайся!

— О чём речь?! Мои разносолы, — я кивнул в сторону ведра, — от времени не портятся.

Яра улыбнулась. Мы осмотрели ступеньку и перешли к площадке между нашими квартирами. Я смотрел то на пол, то на Яру. Тёмные джинсы и тонкая водолазка…

— Ты не подумай… я вообще не такая плакса. Правда-правда, — сказала она — просто я их… они у меня давно очень.

— Подарок?

— Да… Из Японии…

— Нравится Япония? — я поднял глаза.

Наши взгляды встретились. Кожаный салон старого «Линкольна», ночь…

— Очень нравится! — она слегка зажмурилась. — Мне кажется, там во всём какое-то волшебство есть…

И в эту секунду в подъезде включили свет. Осенью рано темнеет. Оказывается, мы обшаривали пол в темноте! Когда под потолком вспыхнули холодные люминесцентные лампы, Яра пошатнулась, словно свет ударил её по лицу, и подняла руку над глазами.

Я уже собирался осмотреть предыдущий пролёт.

— Ладно… Спасибо за помощь… — Яра поднялась на ноги.

— Погоди! А как же твоя серёжка?

— Наверное, я потеряла её, когда… была в другом месте, — мне вдруг показалось, что она солгала. Нет, не сейчас, а в самом начале, когда говорила про лестницу. Но потом взглянул на неё… Яра? Славка? Что-то связанное с сережкой не давало мне покоя, где-то я их видел. Тогда, когда мы встретились первый раз? На Яре?

И почему я решил, что она сказала неправду? Да и зачем ей? Хотя… Все картинки, начиная с того, как я открыл дверь, пронеслись передо мной…

— Мне пора! — Яра стояла на верхней ступеньке марша. Я — на нижней, а свет бил сквозь неё, вычерчивая стройные контуры статуэтки. Холодный, искусственный свет, способный даже летом проморозить любого до самых костей.

— Постой! — я быстро поднялся к ней. Возможно, я боялся, что свет заморозит и её. — Послушай… Яр, мне бы хотелось… В общем, завтра будет концерт японской музыки, ты придёшь, в смысле — пойдёшь? В семь, завтра? Я тебя приглашаю.

Как я ненавижу себя, когда начинаю путаться в словах или срываюсь в фальцет… Тут — ухитрился совместить! Поэтому закончил я этот — довольно приличный — монолог скороговоркой, а когда, наконец, заткнулся, больше всего мечтал провалиться на пару этажей вниз. Впрочем, это обычное дело: когда другие начинают чувствовать себя неловко, мне неловко за них вдвойне, и, в конечном счёте, я сам смущаюсь больше, чем те, из-за кого я начинаю смущаться…

— Как-как? — Яра опять улыбалась своей тёплой чуть грустной улыбкой.

Боже! Так я ещё и ляпнул всё это вслух!

— Прости! Я не имел…

— Если ты имел в виду пригласить меня на концерт — то я бы с удовольствием… — я заметил, что почему-то держу её за локоть — …только если…

Ну, всё, сейчас она скажет что-нибудь благовидное, чтобы только никуда не ходить с таким болваном!

— …Если я завтра буду здесь, понимаешь… То есть если бы это только от меня зависело, я бы с удовольствием, — ее глаза опять погрустнели, она на мгновение задумалась. — Поэтому лучше я сама за тобой зайду. Ладно? Слышишь?

Похоже, я уже не очень-то слышал слова Яры. Мы стояли рядом на площадке, она пыталась что-то мне объяснить, что-то важное, а я не мог этого понять — просто держал её за локоть, смотрел в глаза, ярко-зелёные глаза. Близко.

Потом всё кончилось.

Видимо, она ушла. Не знаю, я этого не заметил. Возможно, я просто потерялся в её глазах. Я смотрел на ее дверь, за которой она недавно исчезла. «221» и за ней Яра. Яра, Яра… И бабка. Бабка. Точно! Перед глазами промелькнул половичок и сережка под ним. Я откинул половик. Но сережки не было. Старуха… Старуха. Похоже, она страдает клептоманией, а когда находит у себя чужую вещь, старается незаметно подбросить обратно. Совесть, видимо, мучает. В этот раз не вышло. Сережка потерялась, запинали куда-то. Сказать Яре…? Не стоит, наверное, вмешиваться в родственные отношения. Яра наверняка знает о наклонностях старушки. Поэтому и стушевалась там, на лестнице, вот и замяла разговор. А я — вот идиот! — поставил девушку в неудобное положение. Конечно, она поспешила от меня сбежать, естественно прекратила разговор. И, чтобы отвязаться от меня, согласилась? Или все же? Сама зайдет… А если не зайдет? Если просто хотела от меня отделаться побыстрее?

* * *

Понять бы…

* * *

Я смотрел на застывшие шеренги книг. Да, некоторым из вас исполнилось уже по полтысячелетия… И столько в вас мудрости, что всю жизнь можно читать любую, каждый день встречать новое, открывать дали и горизонты… На толкование одной малюсенькой фразы какой-нибудь еретик-отшельник потратил, небось, всю свою средневековую жизнь. Но ответа на один-единственный вопрос вы мне дать всё-таки не сможете.

И дело тут вовсе не в том, что вы глупы… Вовсе нет. Беда в том, что и я сам не смогу правильно задать этот самый вопрос. Чтобы задать вопрос, надо знать, как минимум, половину ответа. А у меня их целых два. Остаётся только гадать… Гадать? А это мысль!

Тяжеленный том, выезжая со своего законного места, ворчливо скрипнул кожей переплёта и обильно осыпал меня пылью. Ничего, лиха беда — начало! На любой странице… Какая строчка? А что загадывать?! Куда палец ткнёт. Запахло остро и грустно, как всегда пахнет от старых книг.

Итак… Что она сказала? Нет, не так: что она хотела мне сказать?

Том распахнулся почти на самой середине.

Строка. Читаем:

глазомъ не увидть пропущайте огненную рку

Нагадал, однако…

Было около одиннадцати, когда я покончил с бритьём. Конечно, офеням, как в старину называли на Москве книгопродавцев, совершенно всё равно, выбрит я или нет, но сегодня вечером…

Сегодня вечером! Напоследок я ещё раз посмотрелся в зеркало. Весьма симпатичный и отлично выбритый молодой человек. Славке тоже может быть всё равно, но мне спокойнее, когда на лице нет ничего лишнего. Мало ли что?

Рубашку я выбирать не стал: решил, какая попадётся, в такой и поеду. Закрыв глаза, запустил руку в шкаф. Рубашка попалась — самая что ни на есть: вся в узорах, белая с розовым. Отлично!

Я как раз раздумывал: надеть куртку или положиться на ненадёжное осеннее солнце, с самого утра напоминающее, что однажды лето ещё вернётся, когда мои мысли прервал жуткий рёв, грянувший из-за входной двери. Как если бы в мусоропровод бросили ручную гранату. Я выронил куртку и замер. Затихающее дребезжание стёкол перекрыли крики, тоже вскоре утихшие. Раненые? Отбросив с дороги упавшую куртку, я рванулся к двери. И встал. Скользнула мысль: «А если это — только начало? И сейчас — кааак..!» Вспомнился эпизод из какой-то хроники происшествий. Сначала первый небольшой взрыв, а потом… Я прислушался. На площадке царило молчание. «В любом случае — надо…»

На площадке всё было спокойно. Запах гари не ощущался, стёкла были целы. Может, кто-то петарду в мусоропровод бросил? Хотя это какая же должна быть петарда?! На других этажах двери не хлопали. Странно. Казалось бы — выходной, люди должны быть… Может, тоже из-за дверей прислушиваются не дыша? Ладно… Тихо — и слава богу. Но стоило мне шагнуть к двери, как опять послышался грохот. Правда, теперь уже намного тише. Зато последовавшие, как и в прошлый раз, крики были громче. Судя по интонациям, кто-то ругался, но разобрать слова было невозможно. Народ у нас в подъезде мирный, пьющих вроде нет… Кто ж так загулял? Я прислушался и обмер: постепенно стихающая ругань доносилась из квартиры 221! Из Славкиной квартиры!

— Славка! Тьфу ты, Яра! Ярослава-а! Открой! — мягкая обивка двери гасила удары. Внезапно я перестал стучать. Почему-то вдруг представилось, что сейчас послышатся шаги, дверь откроется, и заспанная Ярослава уставится на расхристанного меня: «Существует звонок! И я же просила, не называть меня Славкой…» Я испуганно посмотрел на дверь. Воплей уже не было слышно. Вместо этого в недрах квартиры послышались шаги. Они приближались. Ага. Сейчас мне врежут. Выяснится, что пока Славка была в душе, телевизор…

И тут я покрылся холодным потом. Теперь точно знаю, что означает это пошлое выражение: когда тебе жарко и холодно одновременно. Шаги… Словом, это мог быть кто угодно, но только не Славка. Этот неведомо кто шёл медленно, с расстановкой, да ещё и шаркал. Выходит, там действительно что-то случилось?! Шаги приближались. Меня начало трясти. Что делать? Быстренько смыться? А вдруг Славке нужна помощь? Врезать тому, кто откроет? А вдруг это окажется не преступник? А тогда кто?

Пока рассуждал, шарканье прекратилось у самой двери. Могу поклясться, что я это почувствовал — кто-то разглядывал меня в глазок. Будто надеясь разглядеть стоящего за дверью, я уставился в выпуклую круглую линзу. Через несколько секунд линза посветлела. Одновременно с этим послышался щелчок и дверь открылась. За дверью никого не было.

На пороге я простоял недолго — кажется, несколько секунд. Коридор был пуст. Ступая неизвестно почему на цыпочках, я вошёл в прихожую и заглянул в тёмный угол за дверью. Никого. В самом коридоре спрятаться было негде: его обстановка ограничивалась рогатой вешалкой, уснащённой поношенной дублёнкой, и огромным — в человеческий рост — зеркалом. Какие-то бестолковые розовые обои в зелёный цветочек гармонировали с моей рубашкой, и от этого становилось очень неуютно. Снимает она квартиру, что ли?

— Яра! — я прислушался, но не уловил ничего, даже шума машин на улице. Тишина.

На кухне не оказалось никого, кроме мухи, упорно взбиравшейся по стеклу. Три или четыре флакончика на подзеркальнике в ванной. Миновав короткий коридор, я очутился в комнате. Надо же, опять розовые обои, вот неприятность. Но и здесь никого. Странно. Отсутствует даже возможный виновник шума — телевизор. Кровать, тумбочка, комод и два шкафа. Шкаф? Я быстро подошёл к тому, который был побольше, и распахнул створки. Полки с аккуратно разложенными вещами и постельным бельём исключали всякую возможность затаиться. Во втором шкафу оказались книги. Ничего особенного. Мой взгляд остановился на корешке толстого тома. «Мир Софии». Кто же мне открыл? Если внутри никого? Балкона тут нет… А дверь — эт я точно знаю — была заперта. Да и не мог же я неизвестно что принять за шарканье. Не почудилось же мне? Или…

— Ты что это, гадёныш, тут делаешь? — я вздрогнул. Снова холодный пот. Каркающий хриплый голос с жутковатыми обертонами. Я обернулся. Позади меня стояла сгорбленная чёрная фигура. Единственный раз я видел её, эту фигуру, и то — со спины. Но запомнил её на всю жизнь! Теперь вот и лицо Славкиной родственницы сподобился повидать. Лицо… Не лицо — бледное мертвенное пятно с чёрными отверстиями вместо глаз и рта. Только потом я сообразил — просто старуха встала как раз между мной и окном. А спустя мгновение — осознал, как выгляжу я, копающийся в чужих вещах! А лицо старухи и без контрового света смотрелось неприятно: то ли чрезвычайно бледное, то ли густо набелённое, плоское, туго обтянутое кожей, с глубокими чёрными глазами, пылающими каким-то льдистым блеском. Старуха придвинулась ближе. Безгубый рот снова выплюнул:

— Тебе чего тут надо, милай? — и этот «милай» показался мне страшнее любой доселе слышанной матерщины: с таким наслаждением карга облизала это слово, с таким презрением, с такой насмешкой выплюнула… «Ведьма!» — пронеслось у меня в голове. И затошнило от того, что будет дальше… И от того, что она — она! — родственница Славки. Моей Славки! Неужели бывают на свете такие родственницы?!

— Вы… — попытался я и немедленно сорвался на хрип. — То есть, я шум услышал… И дверь была открыта… Я думал, что с вами… Или с Ярославой… Грабители…

— Ярославой? — старуха стояла уже вплотную ко мне — Ярославой?! Какой-такой Ярославой?! — она страшно повела голыми серыми дёснами, выдыхая прямо мне в лицо.

— Ну да… — я безуспешно старался отодвинуться от неё.

— А вот и нет здесь никакой Ярославы! — торжествующе пропела старуха. Она действительно как-то пропела эту последнюю фразу и вдруг, ни с того ни с сего успокоилась, отвернулась, отошла к окну и, словно с трудом, обернувшись, совершенно равнодушно сказала:

— А-а, вон оно что… А ну проваливай! А то худо будет!

И вот тут до меня дошло. И стало очень холодно. Ведь когда я рылся в книжном шкафу, я полностью загораживал собою дверной проём. Значит, строго говоря, сейчас никакой старухи в комнате быть не может! Я неловко попятился и очень больно ушиб локоть о косяк.

* * *

Из прострации меня вывел дрожащий на столе мобильник. Мобильник мой. Стол — тоже мой. Значит, я дома. А вот как я сюда попал? И почему я, собственно, должен был как-то попадать к себе домой?

Я лежал на диване лицом в подушку и с отвращением ощущал, как прилипла к спине насквозь мокрая рубашка. Розовая с белым. Розовая… Под цвет обоев… Конечно! Вспомнил. И вовсе этому не обрадовался. Болел локоть. А эта родственница — она больная? Очень просится на язык слово «сумасшедшая», но почему-то оно казалось мне слишком страшным. Видимо, чересчур хорошо к ней подходит. Есть в этом слове… Господи, неужели бывают такие родственницы?! Да кто там всё не уймётся?!

Стараясь не отрывать лицо от подушки, я нашарил на столе телефон, поднёс к глазам… Да… Только Ромки мне сейчас и не хватало! Тем не менее, нажал приём. Разумеется, Ромка, Роман Витольдович — мой непутёвый коллега, был оглушительно пьян.

— Здорово, князь Мешко! Это я!

— А это — я… — настроения общаться совершенно не было.

— Как там моё Чертолье поживает? Черти не донимают?

— Слушай, ты чего хотел, а? — мне стало ясно, что разговаривать с Ромкой можно только приведя себя в состояние, аналогичное его собственному.

— Я? Ничего… Я только уз… узнать хотел, как тебе на моих маршрутах живётся. Как живётся? — он издал вопросительное мычание. Интересно получается, он не сам ушел? А его ушли? И он думает, что это я… Я его подсидел?

— Хорошо живётся, просто замечательно мне живётся! — я начал выходить из себя. — Я иуда, подлец и скотина: турнул коллегу с двух его маршрутов и всячески благоденствую по этому поводу! — рявкнул я, и на душе почему-то стало спокойнее. Видимо, привычные неприятности всё-таки спасают от вновь прибывших.

— А ты не горячиссссь… — икнул Ромка. — Не ори! А то я на тебя порчу наведу!

— Валяй. Только не забудь, что Алистер Кроули[3] сказал. «В колдовстве трижды воздаётся за содеянное…», — я замолчал и прислушался. По-видимому, Ромка заснул.

В ванной я рискнул заглянуть в зеркало. Взъерошенная физия, выглянувшая оттуда, на подвиги не вдохновляла, скорее наоборот. Бывают такие моменты, когда случается позавидовать самому незавидному… Я, например, позавидовал Ромке.

* * *

В дверь позвонили. И кто бы это мог быть?

— Приветка! — на пороге стояла светящаяся Славка. — Я не слишком рано?

Водолазка из чего-то — в тканях я полный дилетант — очень тонкого обтягивала её фигурку, словно вторая кожа.

— Знаешь, учитывая, что мы договорились… — я был немного смущён.

— Знаю. Просто мне не захотелось ждать вечера, — она улыбнулась. — Так мне можно войти?

— Заходи, конечно! Кофе?

— Лучше не надо!

Славка вошла, непринуждённо поцеловала меня в щёку и прошла в комнату.

— Что значит «лучше не надо»? — я прошёл следом.

— Я после кофе не знаю, куда себя деть: столько энергии сразу… Ух ты! Это всё — твои?! — глаза её вспыхнули. Славка с интересом смотрела на книжный шкаф.

— А чьи же! — не без гордости сказал я. — Моя библиотека!

— Вот это да! — Славка, забыв обо всём, читала, шевеля губами, названия на корешках; там, где их ещё можно было прочесть. — Сколько же им лет?!

Она наклонилась к одной из нижних полок и водолазочка, подавшись вверх, выставила на обозрение полоску… Полосочку…

— По-разному… — я встал рядом с ней. — Вот эта, например — ровесница Екатерины Великой… А этим — всего лет по сто…

— Всего? — весело усмехнулась Славка и посмотрела на меня.

— Всего. А ты разбираешься в книгах?

— Нет… — тут она запнулась. — А вон та? Сколько ей лет?

— Вон той? — я указал на огромный иллюстрированный Апокалипсис на верхней полке, в самом углу, у стенки.

— Да нет, вот этой — её тонкий пальчик ткнул в невзрачную обложку соседнего фолианта.

— Этой — около пятисот лет, точнее трудно сказать — может и старше… Она рукописная, без даты.

— Полтысячелетия… — одними губами прошептала Славка. — А можно посмотреть?

— Ещё бы! Сейчас… — я потянул тяжёлый том на себя. Посыпалась пыль.

— Слушай! Всегда хотела узнать, зачем на них на всех застёжки? — Славка нетерпеливо смотрела, как я осторожно стираю с обложки пыль.

— Ну, во-первых — для сохранности. Книги были толстые, тяжёлые, для укрепления переплёта делали застёжки… — я протянул ей протёртый том.

— Правда очень тяжёлая! — Славка покачала книгу на весу. — А во-вторых?

— А во-вторых, — если начиналась война или пожар, или если людям приходилось покидать свой дом, книгу можно было застегнуть и бросить в колодец.

— И что?

— А потом достать и снова читать, как ни в чём не бывало!

Сначала она не поняла, что я имею в виду. Потом поняла, и глаза её округлились.

— Она же намокнет! — не поверила Славка.

— А вот и нет! — я улыбнулся. — Эта книга пролежала в колодце почти сто лет. Намокла?

— Сто лет? Не может быть!

— Да. Потом колодец зарыли, вода ушла… А она так и осталась лежать. Деревня росла, потом на месте деревни стал дачный посёлок. А потом новый хозяин дома — мой отец — решил заново раскопать старый колодец и нашёл её. Вот так!

— Да-а… — Славка, кажется, была потрясена историей книги.

Она бережно раскрыла фолиант и попыталась читать…

— «На»… «Оу»… Ничего не понятно! — нахмурившись, сказала она с обидой в голосе. — Это хоть по-нашему?

— По-нашему. Ей же пять сотен лет.

— А что здесь написано?

— Здесь написано такое, что… В общем, из-за этого её, наверное, и спрятали…

— Это что, колдовская книга? — глаза Славки снова вспыхнули. — Да?

— Точно. Это сборник древних заклятий и заговоров. Записал, должно быть, какой-то ведун, чтобы не позабывать… или наследнику передать. Очень редкая, кстати, вещь — такая книга… У нас на Руси всякие тайные знания из уст в уста передавали, писали очень редко. С грамотностью же беда была. И потом, ведь если с такой уликой поймают — сожгут без разговоров!

Славка, казалось, меня не слушала. Она смотрела в одну точку и немного раскачивалась под тяжестью раскрытой книги, а, может, под тяжестью веков, которые она в эту минуту держит перед собой…

— …А я думала, у нас не сжигали за колдовство! — пришла она в себя, наконец. — Ведь у нас же инквизиции не было?

— Инквизиции-то не было, но за такую вот книжицу вполне могли и поджарить! Чародеям всюду несладко было. Хотя вообще-то в народе всякие заговоры и обереги очень уважали, они считались даже сильнее молитв. Молитву вообще и за серьёзное дело не считали. То ли дело — меловой круг, или, там, бегущее солнце на крыше[4]… А волхвы всякие…

— Знаешь, живи я тогда… Ну, лет пятьсот назад… Я, наверное, была бы ведьмой… Или… В общем, меня бы вполне могли сжечь, — Славка наполовину прикрыла глаза и стало казаться, что в них играет пламя свечи; книгу она прижала к груди. — А ты её прочитал?

— Так… читал… — сказал я, стараясь выглядеть равнодушным.

— Ну, и как? — Славка снова вышла из мечтательного оцепенения и испытующе взглянула на меня.

— Впечатляет. Колдовство на все случаи жизни, от зубной боли до выселения нечисти.

— Здорово. Жалко, что непонятно написано… — грустно сказала она и надула губки. — Кстати, я сегодня на Вернисаж собиралась. Посмотреть и всё такое… Если тебе сегодня нечего делать, может, поедем вместе? Хочешь?

— Здорово, — обрадовался я. — Я ведь тоже собирался…

— Подожди меня, пойду, надену куртку.

Она вышла из комнаты. Я уже собирался было поставить сборник на место, но случайно взглянул на открытую страницу. Сначала я не поверил глазам. Поэтому посмотрел ещё раз. Так и есть: тынъ желзный вереи булатны на сто и дванадесять верстъ окомъ не окинуть глазомъ не увидть пропущайте огненную рку…

* * *

Телефонный звонок оторвал меня от мечтательных размышлений и бесплотных попыток сесть-таки за работу. Это Цейтманберг возжелал поделиться ценной информацией. Рассказать о том, что же такое случилось с Романом на самом деле.

А оказывается дело было в спонтанном смотре, который не так давно нам закатил господин начальник. Владимир Леонидович устроил нам — четырём наиболее перспективным сотрудникам — что-то вроде перекрёстного допроса: основные размеры древнерусских кирпичей, символические значения цветов в иконописи, зависимость положения пилястр по отношению к фасаду от времени постройки зданий дворцового и усадебного типа в XIX веке, и ещё масса вопросов подобного же рода.

В принципе — ничего сложного. Но был один нюанс: времени на обдумывание не полагалось. Ни секунды. Успел сразу — успел. Нет — значит, не ответил.

Разумеется, ничем кроме очередной блажи это не было и быть не могло. Но, тем не менее, господин Морских обещал сделать свои выводы из результатов.

А результаты, естественно, были печальными. На первом месте разместился мой тёзка с Цейтманберг. На втором устроились Света Ларионова и я. Ромка оказался последним. Против блиц-обстрела вопросами не помогли ни мама, ни способность пышно излагать свои мысли.

Так оказывается, показав себя так неудачно, Рома начал чахнуть, вянуть, и вял до тех пор, пока не явился к Владимиру Леонидовичу. Видимо считал, что не оправдал, не выдержал и достойно по жизни не пронёс. Там он устроил страшный и нелицеприятный скандал, при котором, кстати, и присутствовал Цейтманберг. В котором он обвинил гада Морских в сговоре почему-то именно со мной с целью освобождения его от должности. Результатом стало Ромкино увольнение, тут уж не помогла бы ни мама, ни какие еще высшие силы. А оказавшись на свободе от своих не слишком обременительных обязанностей, он и вовсе покатился.

Но если все эти его рыдания и метания вполне можно понять и простить, то его претензии к моей персоне оставались для меня за гранью парадоксального. Дескать, я, грешный, знал все ответы заранее, «гад Морских» на проведение этого турнира надоумил тоже я, причём исключительно из желания получить Ромкину должность, лично для него, надо сказать, и придуманную. До его прихода методист нашей конторе по штату не полагался.

Но эта теория не выдерживала никакой критики. Если я знал все ответы, то почему не стал первым, а занял почётное второе место, да ещё и пополам с кем-то? Если я способен надоумить Владимира Леонидовича, то зачем мне вообще участвовать в чём-либо, когда я и так имею влияние на начальство?

Но Ромка такие аргументы почему-то отметал. И не без удовольствия наблюдал, как после увольнения его подозрения начали подтверждаться. Правда, я и сам не понимал, как попал из обычных экскурсоводов в Ромкины методические дебри, но это пусть остаётся на совести «гад Морских», как на моей останется то, что я его предложение принял.

Глава 4

Первый ярус Вернисажа[5] с матрёшками и прочим сувенирным хламом остался позади. Мы начали уже подниматься по лестнице на второй — антикварный — ярус, когда Славка обратила внимание на шкуры.

— Вот это да! — Славка наклонилась над оскаленной головой рыси.

Какие-то угрюмые азиаты разложили кипу мехов прямо на ступеньках, оставив для прохожих узкую тропку, ограниченную с другой стороны лотком, ощетинившимся огромным количеством самых разнообразных ножей. Рысья морда, выглядывающая из груды, недобро щерилась на дамасские лезвия.

— Хороший зверь — мрачно сообщил Славке один из узкоглазых коммерсантов. Мне показалось, что она немного поёжилась, как от холода.

— Бери её! — буквально приказал второй, не менее мрачный кочевник.

Славка быстро взглянула сначала на одного, потом на другого — во взгляде было раздражение и что-то еще… такое, что вынудило обоих горе-продавцов потупить глаза и сконфуженно отвернуться.

— Пойдем отсюда, — шепнула мне Славка и, взяв за руку, потащила вперед.

— Здесь продаётся даже дым с костра Джордано Бруно — объявил я, когда мы оказались между двумя рядами деревянных ларьков второго яруса.

— Правда? — Славка недоверчиво покосилась на старинный водолазный шлем, нашедший временный приют между огромным деревенским сундуком и несколькими чеканными восточными подносами.

— Почти, — мы миновали ещё несколько ларьков и оказались передвполне приличной витриной. — Вот смотри, это всё — из балканских гробниц.

Внутри стенда на верхней полке стояли глиняные лампы, украшенные изображениями бородатых лиц. Чуть ниже расположились потемневшие от времени кольца, монеты и неожиданно яркие стеклянные бусы.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой ...
Книга посвящена России, на огромном пространстве которой не меньше загадок, чем на всей территории Е...
От какой именно болезни умер Александр Блок – до сих пор остается загадкой. Известно только, что кон...
«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой ...
«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой ...
Вероника Тушнова (1915–1965) – известная поэтесса, участница Великой Отечественной войны, создавшая ...