Твердь небесная Рябинин Юрий
– Я принял мадемуазель за домашнюю учительницу – француженку! – спокойно объяснил Александр Иосифович. – Но вижу, ошибся. – Он выразительно посмотрел на Таню. – По-французски девушка не понимает. Наверное, просто кто-то из прислуги. Верно я угадал? – произнес он тоном, подсказывающим Тане, что ей надо согласиться.
Таня только кивнула головой. Она наконец поняла, что визит им нанесен отнюдь не дружественный и что отец в этой компании далеко не свой.
– Ты кто? – напустился Мордер на Таню. – Где пристав? Отвечай!
Отвечала Таня ему лишь снисходительно-высокомерным взглядом.
В это время из кабинета вышла еще одна, коротко стриженная по парижской моде, молодая дама. Она уверенною хозяйскою поступью прошла на середину залы и торжественно произнесла:
– Господа! Я супруга Антона Николаевича! А это моя компаньонка! – кивнула она на Таню. И видя, что собравшиеся не понимают, о чем идет речь, пояснила: – Подруга, попросту говоря. – И строго добавила: – Его высокоблагородия теперь нет дома. Извольте уйти. Мы гостей не принимаем!
Таня посмотрела на свою падчерицу Наташу не менее изумленно, нежели минуту назад на явившегося после полуторагодичного их расставания и давно ею похороненного отца.
Александр же Иосифович, пользуясь неожиданною счастливою подмогой, перешел к делу.
– Вот подруга и отправится с уведомлением к кому следует! – настоятельно объявил он предводителю шайки.
Но Мордер нисколько и не собирался возражать, поскольку такой вариант его вполне устраивал: понятное дело, не жену же отпускать из ловушки! жена – главная их приманка!
Мордер объяснил Тане, что она должна немедленно отправиться на службу к приставу и передать ему срочно явиться домой.
– А если не придет через час или заявится не один, пусть пеняет на себя, – угрожающе проговорил Мордер и выразительно посмотрел на мнимую супругу хозяина с французскою куафюрой.
Тут уж Александр Иосифович поторопился спровадить Таню, – а ну как чего-нибудь помешает ей уйти!
– Идите, идите, скорее, не задерживайте. – Он наступал на дочь, буквально подталкивая к выходу.
– Андрюшка, проводи мамзель, – велел Мордер молодому дружиннику. – Да вели Тихону отвезти ее, куда скажет. Бегом!
Прежде чем выйти из залы, Таня еще раз оглянулась на Наташу, умоляя ее взглядом «не узнавать» отца. Но, похоже, Наташа даже и не поняла ее взгляда. Потому что Александра Иосифовича, которого давным-давно видела два или три раза мельком, она и без того теперь решительно не узнала.
Ну а Александр Николаевич мог, как говорится, перевести дыхание: полдела сделано – дочь спасена, остается только разобраться с приставом – да это уже не его забота! это теперь другие исполнят! – и он свободен и вне опасности! а завтра, бог даст, уже будет пить коньяк и курить сигару в ресторане варшавского поезда!
Только в санках Таня наконец пришла в себя и собралась с мыслями. Не почудилась ли ей эта абсурдная сцена?! Ничего более невероятного и вообразить невозможно! Всего несколько дней назад ей стало известно, что папа жив! – об этом рассказала тоже явившаяся из небытия Лиза. Но чтобы теперь так неожиданно увидеть его! – такого у Тани даже в мыслях не было! И уж тем более невообразимо увидеть статского советника и интеллигента в такой компании! Впрочем, совершенно очевидно, что если он и споспешник этой банде, то разве поневоле, а скорее сам их пленник. И также, вне всякого сомнения, Антону Николаевичу угрожает смертельная опасность. Но сейчас она ему расскажет о случившемся, и он во всем разберется и все устроит. Таня привыкла к тому, что мужу всегда были по плечу любые проблемы и незадачи.
Полицейский дом, огороженный стеной, с постом на вышке, с пикетом и пушкой в воротах, напоминал приготовившуюся к отражению штурма крепость. Находившийся в пикете полицейский чин знал Таню лично, – не однаящы встречал ее преяще, когда она приезжала к мужу на службу, – поэтому он немедленно велел кому-то из бывших в пикете подчиненных проводить ее к приставу.
Едва Антон Николаевич увидел на пороге жену, он сразу же догадался, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Чтобы сейчас, когда по улицам стреляют, приехать, нарушая все его предостережения, для этого нуясна причина самая чрезвычайная!
Наученная тому, что муж не терпит церемоний и извилистых подходов, но любит, чтобы суть дела, каким бы тревожным или деликатным оно ни было, излагалась немедленно и предельно ясно, Таня с ходу объявила, что их дом захвачен повстанцами, они требуют выдать им пристава, а ей удалось выскользнуть лишь благодаря тому, что Наташа представилась супругой Антона Николаевича, а ее саму отрекомендовала приживалкой. Но когда Таня дошла до того, что среди боевиков ее отец – Александр Иосифович, – тут уж и сильный духом полицейский потерялся. Впрочем, ненадолго совсем.
– Но он меня спас! – поспешила Таня заступиться за родителя, зная, что служебный долг велит мужу относиться к Александру Иосифовичу как к опаснейшему преступнику. – Папа, очевидно, сам рискует, находясь среди этих извергов! Если б ты видел, как хитроумно он не позволил мне показать своего изумления при нашей встрече! Чтобы злодеи не заподозрили чего!
Потиевский хотел ответить жене: а не пришло ли ей в голову, почему вообще отец вдруг появился у них в доме в разбойничьей компании? – сам-то пристав сразу догадался, что Казаринов привел убийц по его душу. Но говорить Тане ничего такого Антон Николаевич не стал, как обычно оберегая ее чувства.
– Что с ним будет теперь? – тревожно спросила Таня.
Потиевский с досадой отметил про себя, что жену больше заботит не участь мужа, который сейчас поставлен перед дилеммой – оправиться ли ему на верную смерть самому или обречь на таковую своих близких, оставшихся в руках у бандитов, – а прежде всего она обеспокоена судьбой своего преступного родителя! Но Антон Николаевич смирился с расстройством и никак его не показал.
– Война закончилась… – ответил он. – Теперь, по крайней мере, его не повесят. Прошу прощения, – хватился пристав. – Присудят, верно, крепость или каторгу… и, я думаю, даже не до второго пришествия…
Но Таня о таком и слушать не хотела.
– Его можно как-то спасти? – взмолилась она. – Он меня безумно любит! Если ты меня любишь так же, придумай что-нибудь!
– Но, дорогая! – пытался вразумить пристав супругу. – Наверное, убийца великого князя тоже очень любил своих близких. Но этого же оказалось недостаточно, чтобы его оправдать и предоставить счастливо проводить время в кругу семьи. Есть же закон!
Продолжать просить, вымаливать, плакать было не в Танином характере. Она опустилась на диван и закрыла ладонью лицо.
Пристав занервничал. Душой он рвался домой, где под дулами бандитских наганов томились его дочь, мать и сестры. Но и с Таней он не мог расстаться – возможно, навсегда! – оставшись в ее памяти этаким бездушным законником, для которого буква во всяком случае остается выше лучших человеческих чувств.
– Ну вот что, Таня! – решительно произнес Потиевский. – Вот единственное, что я могу сделать для тебя и… для него. – Он обмакнул перо и быстро заскрипел им по бумаге. – Я ему, в конце концов, благодарен за лучшие дни, проведенные с его дочерью… – одновременно приговаривал пристав, будто оправдывался перед самим собой. – На! – Он протянул Тане записку. – В этой крепости у вас, по крайней мере, не будет ограничений в свиданиях!
Таня пробежалась глазами по написанному.
– Но… – проговорила она.
– Все, Татьяна! – отрезал Потиевский. – Это самое большое, что я могу сделать! И… прощай!
Он приблизился к жене, обеими руками взял ее руку и несколько раз поцеловал.
– Я знаю, ты вышла за меня не по своей воле. Но я всегда тебя очень любил. Ты самая необыкновенная. Спасибо тебе…
Таня посмотрела на Антона Николаевича с удивлением, – озабоченная судьбой отца, она теперь не поняла, что муж с ней прощается.
Пристав же, еще раз поцеловав руку жене, поднялся на ноги, вызвал помощника и сказал ему:
– Я срочно уезжаю по делу. Прошу вас до вечера Татьяну Александровну не отпускать. А к вечеру отвезите ее домой.
Потиевский в последний раз оглянулся на жену и вышел из кабинета.
Тут только до Тани дошло, что, возможно, мужа она больше никогда не увидит. Она вскочила, поспешила к двери. Но путь ей преградил помощник пристава.
– Татьяна Александровна, – вежливо, но настоятельно попросил он. – Прошу вас: сядьте. Мы не дома, мы – в полиции, и здесь высший этикет – приказ начальства. Приказ получен. Так давайте же его исполнять. Успокойтесь. Сейчас вам подадут чаю.
– Какого чаю?! Вы ничего не понимаете! Он поехал по требованию бандитов! В нашу квартиру ворвались пресненцы! Они хотят убить Антона Николаевича! Меня отправили за ним!
Полицейский с минуту смотрел на нее, как огорошенный, но быстро совладал с чувствами и выскочил в приемную. Там он закричал: «Тревога!» – и тотчас принялся отдавать кому-то краткие приказания.
– Но они сказали, что убьют всех, если Антон Николаевич приедет не один! – воскликнула Таня, выбежав в приемную вслед за полицейским.
– Они наверно всех убьют вместе с приставом, если не будет угрозы для их собственной жизни! – ответил помощник, тоже уже не сдерживая голоса. – А так еще подумают! У нас должен быть аргумент для торга! А лучший аргумент с ними – сила и пуля!
– Я еду с вами! – решительно заявила Таня. – Там находится один вполне достойный человек, оказавшийся среди них по недоразумению! Вот записка Антона Николаевича, – протянула она помощнику Потиевского бумажку с автографом мужа. – Этого человека нужно отправить… вот… куда сказано. Видите подпись?
– Достойный человек? – удивился полицейский, бегло прочитав записку. – Хорошо, поехали. Будете где-нибудь позади держаться!
В лабиринтах всяких коридорчиков и закоулков квартиры Потиевского кому-то незнакомому с расположением помещений в ней действительно непросто было сориентироваться, почему люди Мордера не смогли немедленно осмотреть все комнаты. В частности, они не удосужились сразу заглянуть в апартаменты к Капитолине Антоновне. А поскольку налетчики старались действовать тихо, то и внимания старой барыни, затворившейся в дальних комнатах, их почти бесшумный захват квартиры к себе не привлек.
Но то, что старейшая обитательница квартиры могла не заметить по известным причинам, и прежде всего в силу своего почтенного возраста, не ускользнуло от внимания ее тоже довольно немолодых дочерей – Ирины Николаевны и Ульяны Николаевны. Они сообразили, что подозрительные гости навестили их отнюдь не с добром. А подслушав разговор в зале, окончательно убедились, что к ним пришла беда в лице этих злонамеренных визитеров. Естественно, сестры решили как-нибудь поаккуратнее, но не мешкая, предупредить Капитолину Антоновну о случившемся, потому что будет много хуже, рассудили они, если матушка узнает об этом от самих налетчиков.
Они тихонько, гуськом, одна за другой, как монашки, пробрались в комнату Капитолины Антоновны. Причем в коридоре их увидел кто-то из дружинников, но даже ничего не сказал. Люди Мордера вообще не строжились над обывателями: выйти из дома все равно было невозможно, поэтому они особенно не заботились о перемещении жильцов внутри самой квартиры. За исключением разве мнимой жены пристава: с Наташи они буквально глаз не спускали, – там же, в зале. Прозевать, упустить как-то ее означало бы для них провалить все предприятие!
Капитолина Антоновна дремала в кресле возле печки. От скрипа двери она вздрогнула, немедленно пробудившись, причем сделала вид, что и не думала спать, а так себе сидела, прикрыв глаза.
Страшась, как бы ни напугать матушку, дочери начали издалека.
– Мама, к нам пришли… – сказала Ульяна Николаевна.
– К нам пришли люди… – пояснила Ирина Николаевна, видя, что старушка спросонья не вполне понимает, о чем ей говорят.
– Накормите, – ответила барыня, думая, что речь идет о странных.
– Да нет же, мама! – напрямки уже объявила Ульяна Николаевна. – К нам пришли рабочие! Рабочие восстали! Ты же знаешь…
– Работные бунтуют?! – наконец оживилась, будто от радостной новости, Капитолина Антоновна. – К нам заявились?! Вот она, вольная-то! Я знала, что так будет! к чему приведет! Потому что им всегда пригляд нужен, что детям малым, – приговаривала она, поднимаясь с кресла. – Ну, ничего, сама пойду сейчас разберусь с ними! Не впервой.
Обе дочери, истинно ломая руки, принялись уговаривать матушку не выходить из комнаты, – они хотели как лучше, но вышло хуже некуда! – знали бы, так не стали и рассказывать о случившемся, авось лихо миновало бы само собою!
– А ну-ка, посторонитесь! – только и ответила на их мольбы Капитолина Антоновна. – Не мельтешитесь под ногами взад-назад.
Она, несдержанно стуча клюкой, вышла в коридор и громко сказала:
– Которые взбунтовались?! Где вы самые?
Увидев, как из залы на ее голос выглянуло сразу несколько голов, барыня уверенно застучала клюкой в их сторону.
Удивленные боевики расступились, когда Капитолина Антоновна вошла в комнату.
– Ну что, буяны, – едва ли не улыбаясь, как старым знакомым, сказала она им. – Чем недовольны опять? Прибавок спрашиваете?
– Кто такая? – злобно проговорил Мордер.
– А! Ты, верно, заводчик! – Опершись двумя руками на клюку, Капитолина Антоновна внимательно посмотрела на Мордера. – Ну-ка, расскажи мне, братец, и что же ты пообещал своим поспешникам? Чем прельстил их? Богатством, что ли? Думаете, пограбите господ и сами господами станете? Вон у нас в уезде, помню, объявилась такая шайка: тоже позарились на господское, а потом друг друга перерезали – награбленное поделить не сумели! Не боишься, заводчик, что и тебя потом кто-нибудь из твоих молодцов… того?..
Мордер ничего не отвечал, но только с лютой ненавистью смотрел на старую барыню. Казалось, он был готов растерзать ее, загрызть, да воздерживался, опасаясь сорвать исполнение главного, зачем они сюда явились. К тому же у него не было уверенности в своих же людях – поспешниках-.как еще они отнесутся к расправе над старухой? – ведь он же им внушал, что они отнюдь не убийцы невинных, но только судьи над заслуживающими казни!
Тут самый молодой из боевиков – Андрюшка – вступился за своего начального.
– Вы, баре, испокон народ обираете, – голосом обиженного ребенка произнес он. – А мы тоже сытно жить хочим!
– Сытно жить хочешь?! – Капитолина Антоновна даже подошла к нему поближе, чтобы лучше разглядеть пустомелю. – Вор и сытый украдет. Сытную жизнь разве разбоем добывают?..
– Мы – народ! – выложил Андрюшка какую-то, видимо, усвоенную на митинге истину. – Нам все дозволено!
– Э-э, – махнула на его слова рукой Капитолина Антоновна, как на досужую бессмыслицу. – Все позволительно, да не все полезно! Ты вот скажи мне: где мать-то твоя?
– В деревне…
– А чего ты не при матери? Как же ты ее без призору оставил? Небось не молодая?!
Малый смутился, как-то виновато, будто прося не судить его строго, посмотрел на кого-то из своих и пробубнил:
– В деревне работы теперь нету…
– Работы нету?! Вы слышали! – оглянулась барыня на окружающих, как бы призывая их в свидетели высказанной собеседником нелепости. – Когда это в деревне работы не было! Я век в деревне прожила, и век часу праздного не знала! А ему работы нету! А в Москве есть работа тебе?! Что же ты тогда не работаешь, а по квартирам разбойничаешь, коли тут работы для тебя вдоволь?! Лодырям нигде работы нету!
И Капитолина Антоновна произнесла целую пламенную увещевательную речь в адрес непрошеных гостей. Она говорила им, что коли уж и справедливо почитать богатство злом, то сугубое зло добывать таковое разбоем или воровски. Какую же славу приобретут среди своих близких те, кто так поступает? Какую память они оставят о себе потомкам?
Когда Капитолина Антоновна говорила и поворачивалась то в одну, то в другую сторону, все дружинники, за исключением одного Мордера, немедленно опускали глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом. Впрочем, еще и Наташа не отводила глаз от бабушки, но только восхищенных, исполненных любви и гордости за нее.
– Не позорьте своих старух-матерей! – учила Капитолина Антоновна. – Идите подобру! И не буяньте больше! Примитесь за ум!
В этот момент из коридора послышался топот ног. В залу ворвался раскрасневшийся и задохнувшийся дружинник и выпалил:
– Приехал! Один!
Все боевики сразу засуетились, занервничали. Кто-то побежал в коридор. Кто-то припал к окнам.
– Заберите у него оружие! – крикнул Мордер вслед тем, кто выбежал из залы. – Обыщите!
Перед самым появлением Потиевского Александр Иосифович на всякий случай встал за спину какого-то боевика. И все равно, едва пристав вошел, он сразу же заметил своего тестя. Но отнюдь не подал вида. Дав Тане известные обещания относительно ее родителя, теперь Антон Николаевич не мог поступить как-нибудь так, чтобы помешать этим обещаниям быть исполненным. А обнаружить свое знакомство с ним в присутствии каких-то сомнительных лиц, с которыми – даже не известно толком – заодно ли Александр Иосифович или поневоле, означало именно осложнить исполнение обещанного.
Потиевский и Казаринов сколько-то смотрели друг на друга в упор. Причем Александр Иосифович мигом сообразил, что пристав ему в данном случае ничуть не страшен: объявить теперь, в этой аудитории, о его преступлениях – это, может быть, даже поспособствовать упрочению его реноме в глазах разбойной команды, и делать этого Потиевскому не было ни малейшего резона.
– Что здесь происходит? – спокойно спросил Потиевский.
– Вы рогожский пристав?! – как-то неуверенно произнес Мордер, очевидно, сильно волнуясь. – По приговору московского комитета вы приговариваетесь к расстрелянию! – нескладно закончил он уж совсем срывающимся фальцетом.
Потиевский ничего ему не ответил, – он даже не смотрел на этого, с его точки зрения, жулика. Пристав с едва заметною ироничною усмешкой в глазах и на губах глядел на тестя. Но Александр Иосифович теперь старался не встречаться с ним взглядом.
Тут опять заговорила Капитолина Антоновна.
– Это кто кого приговорил? – сурово спросила она Мордера. – Раньше в разбойники шли, чтобы жить без власти, без закона, а теперь стали разбойничать по закону?! по какому-то филькиному приговору суд вершить, молодец?!
Потиевский смекнул, что этак матушка сейчас окончательно выведет из себя бандитов, и они, пожалуй что, исполнят свой филькин приговор прямо здесь же, в доме.
– Maman, я провожу гостей, – сказал Антон Николаевич решительно, подсказывая, прежде всего, самим налетчикам, что готов с ними выйти для исполнения их приговора.
– Ступай проводи, – ответила Капитолина Антоновна, полагая, что ее стараниями, ее увещеваниями дело как будто разрешается миром.
Но тут какой-то боевик, что стоял у окна, вдруг завопил:
– Облава! Казаки!
В комнате раздался грохот. Потому что кто-то из боевиков в панике так рванулся бежать все равно куда, что сшиб стул и, запутавшись ногами, упал сам.
Побелевший Мордер выхватил наган.
– Своих привел?! – злобно прокричал он Потиевскому.
Пристав ничего не ответил и демонстративно отвернулся от него. Он мгновенно сообразил, что за ним следом приехало целое войско, потому что Таня, разумеется, обо всем рассказала его помощнику, едва за мужем закрылась дверь.
В это время с улицы донесся зычный, прямо-таки протодьяконский глас:
– Слушай! Дом окружен! Всем мятежникам, сложившим оружие, обещается жизнь! Выходи!
В зале наступила немая сцена. Все боевики оглянулись на Мордера: как он распорядится?! что придумает?! Но вожак их стоял, будто каменный, и, набычившись, лишь смотрел с лютою ненавистью на пристава и на его старуху-мать.
Безмолвие прервал какой-то немолодой дружинник:
– Сдаваться надо! Убьют всех! Вашвысокородие, – взволнованно сказал он Потиевскому, – сдаемся мы!
Пристав, хотя и нарочно старался не смотреть на Мордера, чтобы тот не подумал, будто он хотя бы взглядом вымаливает у него пощады, тем не менее многоопытный полицейский, как говорится, спиной чувствовал своего врага: все его еще не исполненные намерения, любое его еще не произведенное движение.
И когда Мордер вскинул руку с пистолетом, Потиевский, не столько увидев это, сколько почувствовав, рванулся прикрыть собою мать. Потому что Мордер действительно направил дуло прежде всего на Капитолину Антоновну. И все равно Антон Николаевич немного не успел: Мордер выстрелил, да, к счастью, промахнулся, – первая пуля угодила в окно, брызнув на улицу битым стеклом! Зато вторая пришлась уже в самого пристава.
Раздался пронзительный женский визг – это закричали сестры Антона Николаевича.
Даже и получив пулю, Потиевский так и не доставил удовольствия стрелявшему: не задел его ни краем глаза, до конца не признавая в нем предмета, достойного его внимания. Последним порывом Антона Николаевича было взглянуть на Капитолину Антоновну, но матушка находилась у него за спиной, а повернуться к ней у Потиевского уже не хватило сил – он рухнул на пол.
Выстрелить в ненавистную старую барыню у Мордера так и не получилось: кто-то из боевиков кинулся к нему, схватил его за руку и поднял ее вверх так, что наган пришелся дулом в потолок и опасности уже не представлял. И все-таки Мордер еще успел выстрелить, разбив потолок и обдав брызгами штукатурки и пыли всех сгрудившихся вокруг. Тотчас на него прыгнули еще кто-то из своих – повалили, отняли наган и заломили руки.
– Выдадим жида! – прокричал пожилой дружинник, окончательно определив отношение боевиков к своему вожаку. – А с нас спрос малый! Они мутят всех! – Он, хоронясь на всякий случай за стенку, выкрикнул в разбитое окно: – Сдаемся! Не стреляйте! Сдаемся! – И в подтверждение своих слов выбросил на снег наган.
Через минуту квартира Потиевских была занята полицией. Помощник пристава первым вошел в залу, где произошло убийство. Он немедленно распорядился отнести бесчувственную Капитолину Антоновну в ее комнаты, а неживого своего шефа накрыть скатертью. Затем дал команду городовым обыскать боевиков и выводить их по одному из дома.
Таня все это время оставалась на улице. А когда наконец все налетчики, в том числе и Александр Иосифович, были выведены, она сразу встала поближе к отцу, чтобы, если потребуется, защищать его от всяких возможных неприятностей. Приободрился тотчас и Александр Иосифович, когда увидел, что дочь готова стоять за него насмерть. Каких-то три минуты назад он уже почти упал духом, такие безотрадные перспективы собственной участи стали рисоваться ему. Но теперь в его голове замелькали всякие обнадеживающие и даже счастливые варианты развития событий. Все-таки его дочь здесь не последний человек – она жена начальника этих сервильных мундиров, – холопов по натуре! – и к ее слову они не могут не отнестись с почтением. К тому же теперь, когда она сделалась вдовой! Это нужно быть последними подонками, чтобы отказать в чем-то несчастной женщине, у которой только что трагически погиб муж – их начальник! У Александра Иосифовича промелькнуло, что все-таки он поступил исключительно разумно и дальновидно, выдав дочь замуж за своего друга Потиевского.
Ожидания Александра Иосифовича вполне оправдались. Едва в дверях показался помощник пристава, Таня немедленно напомнила ему:
– Вот тот человек, о котором идет речь в записке Антона Николаевича. – Она указала на отца.
– Да, да. Помню… – как-то неуверенно ответил полицейский. И перешел к главному: – Татьяна Александровна, – проговорил он скорбно, – с душевным соболезнованием вынужден сообщить о постигшем вас несчастье…
Таня мгновенно поняла, что Антона Николаевича больше нет. Она, как и полагается вдове, заплакала бы, но… не при нынешних обстоятельствах! Она еще поплачет в свое время. С Капитолиной Антоновной, Наташей и золовками. Непременно. Но сейчас ей нужно держать себя в руках, чтобы завершить важнейшее дело – устроить отца!
– …Антон Николаевич… – с трудом продолжал полицейский, – предательски убит…
– Царство Небесное рабу Божию Антону – прошептала Таня. И тотчас перешла к другому: – Этого человека срочно нужно доставить, куда велел муж.
– Разумеется, – холодно ответил полицейский.
Он окликнул возничего и, когда тот подал санки, протянул державшим под руки Александра Иосифовича городовым записку Антона Николаевича и приказал доставить арестованного по указанному адресу.
– Я тоже поеду, – решительно заявила Таня.
– Но… вы не проводите Антона Николаевича до часовни?.. – изумленно спросил помощник убитого пристава.
– Я в большей степени почту память мужа, если исполню его духовную, – отчеканила Таня.
Какое-то время полицейский стоял и отрешенно смотрел, как удаляются перегруженные санки. Но скоро пришел в себя. Он оглянулся на задержанных боевиков.
– Который стрелял? – грозно рыкнул он.
Кто-то ему указал на Мордера.
– Отойдите! – крикнул помощник пристава державшим его под руки нижним чинам.
Те отступили от Мордера на два-три шага. Помощник выхватил наган и, не прицеливаясь, верно выстрелил убийце своего шефа в самый лоб.
– Забрать! – коротко скомандовал он городовым, небрежно кивнув на труп с разбитой, дымящейся на морозе головой.
Глава 12
Чаша весов в московском противостоянии окончательно склонилась на сторону правительственных войск после того, как из Петербурга прибыл лейб-гвардии Семеновский полк. Быстро подавив сопротивление повстанцев в отдельных частях города, гвардейцы осадили последний и главный оплот восстания – Пресню. Сразу с нескольких сторон – от Кудринской, из Дорогомилова, с Ваганьковского кладбища – Пресня стала обстреливаться из пушек. Начались пожары. Особенно сильный пожар произошел на фабрике Шмидта, целиком ее уничтожив. Тучи пресненского дыма стояли над Москвой, как в ненастные осенние дни. И хотя большинство дружинников готовы были умереть на этой последней своей позиции, штаб восстания, чтобы сохранить силы для будущих боев, принял решение сопротивление прекратить. Дружинам была дана команда постепенно оставлять баррикады и отходить к Дорогомиловскому кладбищу и к Филям, пока еще с запада Пресня не была окончательно блокирована. Никто из повстанцев не сомневался, что это лишь временное отступление: не сегодня завтра рабочие вновь соберутся с силами и, используя приобретенный в декабрьских боях опыт и учитывая совершенные по недоразумению ошибки, уже по-другому поговорят с неприятелем, воздадут ему за нынешнюю свою неудачу, свернут голову этой человеконенавистнической преступной власти!
Но просто так по-заячьи убегать – лишь бы только спастись, унести ноги – дружинники отнюдь не собирались. Они приготовили безжалостному коварному врагу свои рабочие сюрпризы: оставляя баррикады, дружинники закладывали в них взрывчатку – фугасы, как они называли эти заряды. И в некоторых случаях их уловка оказалась для неприятеля, как и планировалось, возмездием весьма губительным: взорванные вовремя, фугасы эти убивали и ранили многих самодовольных гвардейцев, и уж во всяком случае, сдерживали их наступательный порыв и позволяли дружинникам выиграть время, чтобы спрятать оружие, укрыть раненых, отойти самим. Все-таки взятие Пресни не стало для вооруженного до зубов войска легкою прогулкой.
Но уж ворвавшись на опустевшие улицы, молодцы-семеновцы сполна отыгрались на немногих оставшихся пресненцах: любая самая малейшая примета непосредственного участия в сражениях, например, пятна масла на одежде – от оружия, естественно! – была достаточным поводом, чтобы мятежниканемедленно расстрелять. Начальник семеновцев полковник Мин приказал своим молодцам, вступившим на Пресню, коротко и ясно: «Арестованных не иметь, пощады не давать!»
Мещерин, Самородов и их дружинники оставались на баррикаде и отстреливались до последней возможности. Семеновцы прежде всего пошли на них в штыки, но были легко отбиты македонками, которыми два бывалых маньчжурца умели пользоваться мастерски. Тогда гвардейцы подкатили пушку и дважды выстрелили по баррикаде, пробив в ней посередине брешь. Но когда они снова пошли в атаку, их снова встретили пули и македонки дружинников: увидев, что против них готовятся применить артиллерию, опытный боец Мещерин приказал всем, кто был на баррикаде, разбежаться на две стороны и залечь под стенами домов, – он знал, что стрелять артиллеристы будут почти наверно в середину укрепления, а края останутся целыми. Так и вышло. И снова семеновцы не взяли их баррикады – отступили, неся потери. Тогда уж они принялись палить из пушки по баррикаде до тех пор, пока не разметали ее всю в мелкие щепки. Но защитников там уже никого не было, – предвидя, как будут развиваться события, Мещерин вовремя увел людей на заднюю, еще более могучую линию обороны.
Впрочем, там они долго не задержались: едва заняли позицию, к ним прибежала Лиза и объявила, что их срочно вызывает Саломеев.
Штаб восстания сворачивался. Кто-то жег в печке бумаги. Кто-то, напротив, что-то спешно писал, видимо, отдавая последние распоряжения. Но паники в комитете нисколько не чувствовалось, и лихорадочных сборов ничуть не было.
Саломеев встретил друзей с радостною улыбкой, будто намеревался сообщить им, что генерал-губернатор запросил у революционного комитета мира на условиях последнего.
Он поспешил навстречу Мещерину и Самородову и, словно благодаря бойцов за службу, положил им руки на плечи.
– Друзья мои! Старые мои боевые товарищи! Все только начинается! – сказал он нарочито громко, с расчетом, видимо, что его слова услышат и прочие штабные. – За одного битого двух небитых дают! Мы не отступаем – нет! мы передислоцируемся! – Саломеев с удовольствием показывал свою речь военачальника. – Мы демонстрируем маневр, чтобы ввести в заблуждение неприятеля и, собравшись с силами, завтра снова вступить в бой! И добить врага! Нанести последний и решительный удар по прогнившему царизму! Мы не проиграли эту битву! Запомните все! – почти кричал Саломеев. – Мы лишь окрепли духом в нынешней борьбе! А это значит, мы победили! Ибо победа всегда за сильнейшим духом!
– А теперь слушайте мой приказ! – более сдержанно произнес он. – Приказываю: взять своих очаровательных невест, – он улыбнулся стоящим тут же Лизе и Хае, – и немедленно покинуть Пресню! И не возражайте! – поспешил вставить он, видя, что Мещерин хотел что-то сказать, по всей видимости, заявить о своем намерении оставаться и сражаться в осаде до конца. – Помните: мы себе не принадлежим! Мы должны идти туда, куда укажет партия! Где вы будете полезнее! Здесь теперь от вас пользы партии нет! Это не обсуждается. Наши с вами бои впереди!
Когда стемнело, Клецкин отвез Мещерина с Хаей и Самородова с Лизой в Мневники. Там Саломеев заранее нанял у одной старушки квартиру на случай возможного их маневра. Ночью он и сам присоединился к друзьям. А утром, до рассвета, они все вместе выехали в еще более дальнее, приготовленное дальновидным Саломеевым убежище – в глухую деревеньку в Звенигородском уезде подальше от железной дороги.
В последующие дни Москва залечивала раны, полученные в результате кровавых беспорядков. Ко всем заставам потянулись сани с гробами, а то и просто с укутанными в холстину покойными: сотни убиенных – часто безымянных и неотпетых – отправились в последний путь свой. Похоронен был и пристав Потиевский на Калитниковском кладбище рядом с могилой отца, – там уж Таня действительно всплакнула вместе с другими близкими покойного. Но едва закончились казни и похороны, Москва будто бы очнулась после горячечного сна, повеселела даже немного: стали выходить газеты, и снова забегали мальчишки-разносчики, выкрикивая важные новости, повсюду застучали топоры и молотки, завизжали пилы – это плотники и каменщики принялись чинить фасады домов, устанавливать заново ворота, поправлять изгородки, торговцы снимали с окон деревянные щиты и открывали свои лавки и магазины, извозчики как будто стали даже шибче погонять своих отдохнувших лошадок. Когда же раздался первый фабричный гудок, всем стало ясно – лихо миновало, и жизнь возвращается в привычную свою колею.
А в наступивший через несколько дней сочельник Москва будто уже забыла о случившимся или нарочно не хотела об этом вспоминать: город наполнился даже большей, чем в прежние годы, предпраздничной суетой, обыватели, многие из которых две недели носа из дома не показывали, все дружно вывалили на улицу, на рынках наступило натуральное столпотворение, в магазинах – не протолкнуться, в винные лавки выстроились полуверстные очереди. Всем хотелось жить, и радоваться, и праздновать!
С начала же нового года Москву и всю Россию охватила единственная пламенная страсть – скорые выборы в Государственную думу. Повсюду – в салонах и рабочих казармах, в очередях и собраниях, в вагонах конки и извозчичьих санках, в театрах и церквах! – среди всех званий и сословий то и дело теперь слышались новые слова: право голоса, депутаты, выборщики, курия, ценз. На выборы в свое время поспешили явиться почти все, кто имел это самое право голоса: одни, надеясь таким образом возместить за свою декабрьскую неудачу, другие, намереваясь еще более упрочить свое господствующее и привилегированное положение и исключить впредь вероятность хамову коленукак-то влиять на устои.
Получил кресло в российском парламенте и Сергей Юрьевич Саломеев. Убедившись, что партнер исполнил его просьбу в отношении купца Дрягалова, о погибели которого сообщили многие газеты, едва восстание утихло, чиновник московского охранного отделения данное Саломееву слово сдержал: помог получить место депутата Государственной думы от одной из левых партий. Очевидно, у Викентия Викентиевича имелся какой-то свой расчет: ему, наверное, нужен был доверенный человек в Думе, так же точно как подобных людей он прежде внедрял в социалистическое движение. Впрочем, неизвестно, какие уж он там строил планы. Но если и были у него какие-то виды, то все они вскоре рухнули. Сразу после открытия Думы была образована особая государственная комиссия, занявшаяся расследованием причин московского восстания и выявлением приведших к беспорядкам просчетов властных и ответственных лиц. В результате в отставку было отправлено множество чиновников разного уровня. Среди прочих оказался и Викентий Викентиевич. Компетентные господа посчитали, что его рабочая политика с этими полулегальными кружками, с этой его революцией на коротком поводке,принесла крайне вредный для государства результат, – возложенного не него высокого доверия он не оправдал!
Отставка Викентия Викентиевича сделала возможным выбраться из затвора мнимому убиенному – Василию Никифоровичу Дрягалову. Записной его ненавистник больше никакой опасности собою не представлял. Почему таиться Дрягалову скрываться ото всех, будто беглому каторжному не было необходимости.
Василий Никифорович с комфортом перезимовал в своем роскошном кунцевском особняке. Днем он сидел над бумагами и счетами, которые ему постоянно привозил сын Дмитрий Васильевич, вечерами, в темноте, выходил прогуляться возле дома. Невестка его забавляла чтением романов вслух, а внук развлекал, намертво вцепляясь пальчиками ему в бороду. При нем, кроме кухарки и верного кучера Егорки, жили и его молодые – сын с женой и дитем. Диме и Леночке пришлось также перебраться в Кунцево, чтобы никому не показалось подозрительным: для чего это к дрягаловскому дому нет-нет да и подъезжают санки, груженные какими-то припасами, в то время как прочие дачи остаются безлюдными и заметенными снегом до весны?
Освободившись от вынужденной неволи, Дрягалов поспешил к своим магазинам. Хотя Дима управлялся с их семейною торговлей довольно ловко и умело, по-хозяйски, однако отцовского опыта он еще не нажил, и кое-какие дела, с точки зрения Василия Никифоровича, можно было бы обделать и с большею выгодою, нежели это вышло у сына. Поэтому, едва ему стало возможным более не скрываться, Дрягалов с сугубою энергией приступил к повседневным своим занятиям.
Но проводил ли он время в магазинах, ездил ли на биржу, выбирался ли в Нижний, Петербург или за границу, Василий Никифорович все думал свою сладостную и мучительную, трудную и отрадную, желанную и тревожную думку, которой, по правде сказать, он сам же страшился, но тем милее она ему была. Думка эта пришла ему в Кунцеве, когда однажды приехал Дима и за ужином рассказал им, что убит пристав Потиевский – Танин муж. Дрягалов промолчал тогда весь ужин, а вечером даже не вышел слушать роман. Так с тех пор Василия Никифоровича будто подменили: он и прежде-то говорил немного, а теперь вообще молчальником сделался, со слуг почти перестал взыскивать, даже взглядом своим строгим, от которого хоть падай, перестал людей стращать. Только вздохнет иной раз на чье-нибудь нерадение да и пойдет своею дорогой, задумавшись о сокровенном. Леночка как будто о чем-то догадывалась и, в очередной раз замечая странное поведение свекра, что-то с улыбкой шептала Диме.
Так миновал год. А где-то накануне следующего после московского мятежа Рождества с утра Дрягалов надел свой фрак, купленный когда-то в Париже, который он прежде надевал всего два раза – на Танино венчание в позапрошлом году и на свадьбу сына, – приказал Егорке также облачиться во все парадное и велел везти его на Таганку.
В прихожей у Потиевских, подавая хмурому слуге свою карточку, Дрягалов попросил человека напомнить барыне Капитолине Антоновне, что приехал тот самый почетный гражданин, у которого она позапрошлой зимой гостила на свадьбе сына. Через секунду улыбающийся уже слуга пригласил Василия Никифоровича проследовать за ним в покои к барыне.
– Здравствуй, здравствуй, батюшка, – ласково привечала Капитолина Антоновна гостя, подавая ему руку для поцелуя. – Давненько не виделись. Ты что же думаешь, я забыла тебя? – велишь лакею напомнить, кто именно таков явился! Я тебя помню! – улыбалась она. – Или думаешь: поди старуха совсем глупой стала! вчерашнего дня не помнит!
– Ну что вы, Капитолина Антоновна, матушка! – принялся оправдываться Дрягалов. – Да разве я когда!..
– Ладно, ладно, – шутливо успокоила его Капитолина Антоновна. – Не обращай внимания на старухины причуды. Я же побалагурить горазда. Ну, позвать, что ли, Татьяну? – спросила она неожиданно. И видя, как опешил Дрягалов, объяснила: – Нам твоя красавица-невестка только что позвонила по телефону. Предупредила о твоих потаенных намерениях. А как же ты думал, милый, шила в мешке не утаишь! Все понятно всем! Ах ты, проказник! – усмехнулась барыня. – Ну ничего, ничего, я за тебя заступлюсь. Ты мне понравился еще в тот раз, когда сына женил…
Капитолина Антоновна позвонила в колокольчик и велела позвать к ней Таню.
Вошла Таня. В черном шелковом платье и с почти такого же цвета волосами, туго собранными в узел на затылке, она была похожа на монахиню. Дрягалов за этот год несколько раз виделся с ней, мельком, правда, – Таня приходила навестить подругу. Но Василий Никифорович не лез к гостье с разговорами и шутками, не напоминал даже об их заговоре троих, а только раскланивался да бурчал какие-то слова приветствия.
Вот и теперь они сдержанно раскланялись.
– Я вот что, Татьяна Александрова, пришел… – начал Дрягалов с трудом, – спросить хочу, как бы вы отнеслись, если бы я пошел к вашей матушке… поговорить с ней… в общем, попросить у нее… руки вашей…
Таня отвечала спокойно, однотонно, как псаломщик, стараясь хотя бы интонацией голоса не обидеть собеседника:
– Василий Никифорович, если помните, я не девица на выданье, чтобы просить моей руки у родителей, а вдова. И даже если серьезно обсуждать ваше предложение, то делать это следует не ранее еще, чем через год, как вы сами понимаете.
Дрягалов не находился, что бы говорить дальше. Вроде бы ему не ответили «да», но, к счастью, не сказали и «нет». И он теперь страшился, как бы какою неловкою своею репликой ему не спугнуть вроде бы появившуюся призрачную надежду.
Тут вмешалась Капитолина Антоновна:
– Вот что я тебе скажу, матушка: тут ведь какое дело? – всякая невеста для своего жениха родится. Ты, Татьяна, верно, родилась не для Антоши. – Барыня промокнула платком глаз. – Видела я – не любила ты его: так уж, мирилась, поскольку закон велит. А Василь Никифорыч тебе пара подходящая. Это я верно говорю! Он вроде тебя – молодец лихой! Бедовый! Думать нечего тебе: соглашайся! Жена без мужа – всего хуже. Чего тебе, как Руфи, при свекрови сидеть… – И добавила, припомнив тут же еще одно недоразумение: – А по трауру уж не переживай. Я тебе отменяю траур – мать мужа покойного! Имею право! Будет с тебя и года.
Слово было за Таней. Капитолина Антоновна и Дрягалов смотрели на нее, ждали,что она ответит.
Не в Таниных правилах было ломаться, чиниться, изображать из себя мученицу, вынужденную по чьей-то прихоти принимать тяжелейшее решение. Она уверенно посмотрела в самые глаза Дрягалову и ответила:
– Я согласна стать вашею женой, Василий Никифорович.
Дрягалов растерялся гораздо более, чем если бы услышал отказ в ответ. Его буквально распирало страстное чувство схватить сейчас Таню и расцеловать, как он это запросто делал по какому-нибудь поводу со своею невесткой, но в данном случае он такой фривольности допустить не посмел: Таня – не Алена… это совсем другое дело… с ней такое не выйдет. И он, неловко подражая приемам благородных господ, взял Танину руку двумя руками и, будто получив архиерейское благословение, аккуратно приложился к ней губами.
Переживая, как бы какой злой рок не вмешался и не переменил его счастья, Дрягалов поспешил отвести Таню к венцу. Они повенчались вскоре после Крещения там же у единоверцев, где и Дима с Леночкой. Устраивать шумного веселья по этому поводу они, естественно, не стали.
Еще до венчания Капитолина Антоновна настояла, чтобы Дрягалов после женитьбы перебрался к ним – на Таганку. Вначале Василий Никифорович воспротивился было: да что я призяченый какой! да я могу поставить для молодой жены особняк почище, чем у Морозова с Рябушинским! лучшему архитектору поручу! Не без труда Капитолина Антоновна убедила его, что в примаках он у них не будет, потому что дом-то бесхозный, в сущности: приходи и будь хозяином, говорила она. Дрягалов согласился. Но, прежде чем переселиться на Таганку, он выкупил и исключительно отремонтировал и обставил третий этаж – над квартирой Потиевских. Таким образом, единая их квартира теперь занимала два этажа из трех. В этот верхний этаж Дрягалов переехал не один: он перевез сюда полдюжины челяди и – к неописуемой радости Тани и Наташи – свою малолетнюю дочку Людочку с ее нянькой Зиной.
Людочка уже подросла – она бегала по всему дому и все старалась как-нибудь напугать старую барыню.
Жизнь пошла своим чередом. Днями Дрягалов пропадал в магазинах, вечера проводил в кругу своей новой большой семьи.
Где-то с весны Дрягалов, Таня и принятая в их заговор Наташа стали иногда скрытно от Капитолины Антоновны о чем-то шептаться. Потом Дрягалов куда-то уезжал на несколько дней, после чего заговорщики принимались шептаться еще дольше и таинственнее. Потом Дрягалов снова уезжал на сколько-то, и снова они втроем что-то горячо обсуждали, таясь от Капитолины Антоновны.
А однажды в начале лета произошло вот что. Как-то ранним утром в комнату к Капитолине Антоновне явились все сразу – Дрягалов, Таня, Наташа, Ульяна Николаевна и Ирина Николаевна. Они предложили Капитолине Антоновне поехать им всем сегодня прогуляться за город. Барыня очень удивилась – что бы это значило? – но согласилась.
Когда все расселись в просторной коляске и тронулись в путь, Капитолина Антоновна, естественно, начала расспрашивать: куда же именно они направляются? в какие дальние дали? Все помалкивали в ответ, лишь слегка посмеиваясь. Одна Наташа, умевшая объясняться с бабушкой во всяком случае, даже когда Капитолина Антоновна была не в настроении, что-то ей отвечала.
– Бабушка, скоро сама увидишь, – уклончиво говорила она.
Когда коляска выехала на Большую Калужскую, Капитолина Антоновна смекнула, что ее везут на дачу.
– И чего скрытничают? Великое дело! – бурчала она на своих спутников. – Прямо первый раз на дачу поехали!..
Но вот путешественники миновали Беляево, оставили позади и самый поворот на дачи. Оказавшись теперь на почти безлюдном просторе, кони понесли шибче.
– Да куда же мы? – всполошилась Капитолина Антоновна. – Далече ли поехали-то?
– Да не особенно, бабушка, – сдерживая смех, объясняла Наташа, в то время как все прочие в коляске, отвернувшись, от души смеялись. – Отдыхай. С хорошими попутчиками дорога вдвое короче, верно ведь?
К обеду где-то путешественники подъезжали уже к Калужской губернии. Капитолина Антоновна как будто уже давно о чем-то догадалась: она с интересом вглядывалась в какие-то знакомые ей смолоду места, кивала головой, припоминая, верно, всплывавшие в памяти давности, что-то шептала про себя.
– Ну, молодцы, уважили, – наконец, сказала она. – Я уж не думала, что когда-нибудь выберусь на родную сторонку. Хоть напоследок побывать…
А еще через час показалась первая из бывших деревень Капитолины Антоновны.
– Батюшки! – всплеснула руками барыня. – Тихоновка! Не изменилась ничуть! Я ж кащцый дом знаю! Тут у одной солдатки восемнадцать ртов было! – рассказывала Капитолина Антоновна. – И все мои крестники! И все у меня до сих пор в помяннике! Да уж не знаю, всех ли о здравии поминать?..
– Вот и узнаем теперь! – откликнулся Дрягалов. – Навестим крестников!
Едва путешественники миновали деревню, по дороге им попался мужичок. Немолодой, но еще шустрый, он спешил куда-то по своим делам попутно направлению движения московских гостей.
Дрягалов велел кучеру Егорке остановиться.
– Чей будешь? – спросил он мужичка.
– Местные мы! – бойко отвечал крестьянин.
– Ну а что ж ты, отче, барыни своей не узнаешь?! – нарочито строго принялся взыскивать Дрягалов, кивая головой на престарелую даму на заднем диване. – Ни кланяешься, ни шапки не ломаешь! Барыня приехала!
Мужичок, хлопая глазами, сколько-то смотрел на Капитолину Антоновну. Потом охнул, присел и… сорвал шапку с головы.
– Матушка, Капитолина Антоновна! – дрожащим голосом заговорил он. – Голубушка вы наша! Неужто не узнаете? Архип я! Помните, вы меня выпороть велели, а потом целковым пожаловали, когда я за ум принялся.
– A-а! Ты, проказник?! – признала Капитолина Антоновна бывшего своего крепостного. – Ну как, не шалишь больше? Или все такой же?
– Да такой же все, – махнул рукой мужичок. – Нас разве могила исправит!
Коляска двинулась дальше. Через несколько минут показалась барская усадьба на пригорочке. Завидев родной дом, ничуть не изменившийся, но даже недавно слегка подновленный, будто специально к ее приезду, старушка сильно взволновалась: она судорожно, так, что пальцы онемели, вцепилась в борт коляски, по морщинкам покатилась слеза.
Коляска подкатила к самому парадному входу. Дрягалов помог Капитолине Антоновне спуститься на землю и, взяв ее под руку, повел к дому. В дверях стоял бравый дворецкий с двумя лакеями по сторонам – все в расшитых галуном ливреях, – очевидно, они ждали гостей.
– Ты что придумал, батюшка? – удивленно спросила барыня Дрягалова. – Пригласили, что ли, нас?
Читать бесплатно другие книги:
