Преподаватель симметрии Албитов Андрей

— Я понял, что такое слезный скулеж.

— Ну?

— Голод. Как раз пять букв.

— Все равно не подходит. Там начало на Н. Зато я открыла новую планету!

— А я все равно жрать хочу!

— А у меня все готово.

И это были спагетти с мидиями.

— Что, плохо тебе? — с лаской спросила Лили.

— Ну и что за планета? — спросил Урбино с набитым ртом.

— ЗЕМЛЯ! — торжествующе воскликнула Лили.

— Земля! — расхохотался Урбино. — Надо же! Да он просто король, этот твой кроссвордист! Что хотит, то и воротит. Впрочем, может, это мы потому не сообразили сразу, что мы здесь и не на Земле, сама говорила. Зато у нас появилась еще и буква Л.

— Ну и что получается?

— В смысле?

— В смысле пресс, толкающий время… Все буквы уже есть.

— Л… П… Р… Ш… О… Все равно ничего не получается!

— А ты напрягись, подумай!

— Объелся уже думать… Ладно, не томи. Дай кофе…

Урбино проглотил кофе и разглядывал чашку.

— Ну?

— Что — ну?

— Слово!

— ПРОШЛОЕ!

— Пресс, толкающий время, — это прошлое. Знаешь, этот твой составитель гений!

И Урбино впал в задумчивость.

— Не унывай. Не тебе же одному быть гением… Знаешь, что такое слезный скулеж?

— Не хочу больше!

— НЫТЬЕ.

— А вот это уже лишнее. «Слезный скулеж» все равно безвкусная формулировка. А вот «Пересеклись земля и прошлое…» — чем не строка?

— Так пиши!

— Уже написал.

— Так прочти.

— Не сейчас… Потом.

— Вижу я тут какую-то тучу… и молнию… не иначе к перемене погоды… — ворковала Лили над вечерней чашкой.

— А я вчерашнюю «чашку» уже начал сочинять…

— Прочти.

— Да это так. Набросок…

— Все равно прочти.

— «Смерть невесты» называется…

— Невесты?.. Читай!

На этот раз гадание Лили оказалось точным и сбылось тут же: сначала она стала мрачной, как туча, потом из ее нежных глаз полыхнули молнии. И грянул гром:

— Ты все еще ее любишь!!!

Не в силах восстановить содержание столь всеобщего диалога (страницы на две-три), перейду к сюжетной его части. Впрочем, она тоже не была содержательна.

— Я не могу больше кофе, — сказала Лили, — эти чашки… — Она попробовала швырнуть ее об пол, но передумала, ограничившись жестом. — Выводят меня из себя! Хочешь выпить?

Урбино хотел.

К его радости, у нее даже оказалось полбутылки виски, сама же она предпочла бокал белого вина.

Урбино так обрадовался возможности перемирия, что окосел быстро и на ее участливые расспросы поведал как на духу всё, как у него и Дики было. И он не заметил, как чересчур увлекся исповедью.

— И это все? — спросила Лили пристально.

— Все. Был весенний солнечный день, много птиц, как здесь…

— Как здесь??

— Ну да. Дети играли на пустыре в разноцветных куртках. Я прочитал на заборе странное слово БЁРДИ. Сочинил стишки…

— Прочти!

Урбино несколько протрезвел и задумался, будто вспоминая: а стоит ли?

— Я был очень пьян.

Лили поджала губки.

— Бёрди? Ты ее так звал? Как меня рыбкой?!

— Да нет же! Ее звали Эвридикой, а я звал Дики.

И эта ночь оказалась бессонной. Ночью она не появилась у него на чердаке, и он проворочался в ожидании.

И на рассвете он не нашел ее на вчерашнем берегу.

Никого не было на всем острове. Будто и острова не стало.

Притом что он сходил с ума от чувств сердечных, чувство голода победило, и он решил навестить кают-компанию самостоятельно.

За завтраком его встретила совсем другая особа. Полная противоположность.

— Гость! Вы изволите опаздывать.

Хотя сомнений не было, что они — двойняшки. Хотя выглядела она значительно моложе. Стриженная под ноль, ярко накрашенная, порывистая брюнетка, в брезентовой робе, с ожерельем в виде собачьего ошейника. Запущенная девчонка.

Это и была Марлен.

— Ищете Лили? Не найдете. Она с рассветом снялась с якоря.

— Что вдруг?..

— По радио пришло штормовое предупреждение. Она и заторопилась, чтобы успеть до тайфуна.

— Что успеть?..

— Во-первых, затовариться. А во-вторых, к другу.

— К какому еще другу?.. — Урбино не мог сдержать себя.

— Обыкновенному. Как у людей. Вы что, думаете, вы один на свете такой?

Урбино тут же возненавидел сестру: любовь к Лили вспыхнула в нем со всею силою ревности.

— Так это она вас выпустила?

— Конечно, нет! Это я цепь перегрызла. — И Марлен оскалилась чудовищной улыбкой, обнажив ряд совершенно черных зубов.

День стоял на редкость тихий, не иначе как и впрямь предвещая шторм.

— Только не читай мне своих стихов! — категорично заявила Марлен. — Они ужасны! Особенно этот твой экспромт.

— А мне твои понравились…

— Так что, она тебе и мои показала?! Предательница!

— Меня больше удивляет, что она показала тебе мои… Когда успела?

— А я подслушала! — рассмеялась Марлен.

— Как ты сумела, ты же сидела в трюме взаперти?

— А у меня есть специальная трубочка, как у ниндзя.

— Какой еще ниндзя!

— Ты что, и правда не знаешь??

И Марлен пустилась восторженно рассказывать об этой замечательной секте, к которой, как стало казаться Урбино, сама себя причисляла.

— А что я умею не дышать под водой, освобождаться от любых оков, сам убедился… Да ты не обижайся, совсем не такие уж плохие у тебя стихи. Только экспромт был ужасен.

— Какой экспромт?

— Который ты ей посвятил.

— Который из двух?

— Так ты что, ей два посвятил?!

— Ну да. Впрочем, один ты не могла подслушать.

— Значит, и он ужасен.

Как ни странно, все сильнее тоскуя по Лили, он поймал себя на том, что ему все веселее становится с Марлен. Проще, естественней. Будто она не ей, а ему сестра. «Я не стараюсь понравиться», — сообразил он.

— Была бы у меня сестра, а не брат, куда бы проще мне было жить, — сказал он.

— Был бы у меня брат… — вздохнула Марлен. — Хотя бы такой, как ты.

— И что бы ты с ним делала?

— Хотя бы выпивала…

— Ну тогда я подружка, — согласился Урбино.

— Еще по последней — и спать! — решительно постановила Марлен.

И дальше он не понял, что произошло. Не понял или не помнил?

— Это всего лишь моя вариация… увертюра… вариация на тему увертюры к «Волшебной флейте»… нет, Моцарт — это только конфетки… шоколадка с портретом… а вот это теперь моя флейта… я всего лишь исполнительница…

— Ты виртуоз! — вскричал восторженный Урбино. — Я преклоняюсь перед твоей трактовкой!

И он таки упал на колени от одного лишь легкого нажатия ее пальца.

— Ну а теперь Вагнер! Какую увертюру исполнишь ты? Давай «Золото Рейна»… нет, лучше… «Кольцо Нибелунга»… Ой! Да вот так!

— Слушай, зачем ты его бреешь?

— Чтобы ты видел мое тату… Сейчас моя очередь: «Валькирия»!!

И она надела свое тату ему на глаза.

И он уже ничего не видел — он тонул.

Чрево, когда-то породившее его, насильно поглощало его теперь.

Это было нечто равное и обратное рождению, память о котором, выходит, была запрятана так глубоко и невспоминаемо, что только так и можно было до нее добраться. «Мама, роди меня обратно!» — какая не детская на самом деле, оказывается, шутка! Надо было совсем умалиться, умалишиться, омладениться… нет, еще мельче (что крупнее, микроб или сперматозоид?)… чтобы оказаться наконец поглощенным, проглоченным любовью!

— Ну а теперь «Гибель богов»! — кричала обезумевшая Марлен. — Вместе!!!

Сначала стихли струнные, потом и духовые задохнулись, остались одни литавры.

Урбино заблудился, он запутался в этих кулисах, он раздвигал эти шторы и занавесы — это был театр, в котором только что потушили пожар.

— Как это цыгане в ресторанах поют? — расслабленно бормотал он. — «Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы поцелуемся»… О чем это они? Неужели об этом?

— А ты и не знал? О чем же еще?! — низким, цыганским голосом сказала Марлен.

Она нападала, но получалось, она ему льстила.

— Теперь я понимаю, как ты действуешь на баб, что они от тебя отвязаться не могут. Ты всегда делаешь вид, что ты ни при чем, что это все они сами. Вот они и пропадают, бедные…

И тут же ощерится и укусит:

— Ты девушка, Урбино!

— Почему это я девушка? — раздувался он.

— Потому, что ты будишь в них мужчину. Ты вампир! Ты высасываешь энергию их желаний. Это как раз то, что положено делать девицам, а не мужикам.

Он не хотел себе в этом признаться, но с Марлен ему было и легче и проще. Но он не мог даже себе сказать, что и. лучше. Чувство вины перед Лили переплелось с ревностью и стало настолько сильным, что он уже одинаково страстно хотел, чтобы она поскорее вернулась и не возвращалась никогда.

— Тебе не кажется, что это уже кровосмешение?

— Это с Лили-то? С этой медузой??

Ему расхотелось продолжать разговор в таком тоне.

— Нет, со мною, с братом.

— А ты находчив… Нет, с братом я еще не пробовала. Иди ко мне скорей!

— Ты моя Горгона… — захлебнулся брат.

— Братишка… — ласкала его Марлен. — Что, с сестричками захотелось? С обеими? А с двумя вместе не хочешь??

Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили.

— Что, испугался? Пошли проветримся.

Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней…

— Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту!

— С каких это дров я на нее вдруг полезу?

— А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно…

Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно смотреть. Но спускаться было уже поздно.

Однако подняться стоило: он действительно увидел все иначе. Это был другой остров — остров МАРЛЕН.

Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как кол, воткнутый в это лоно…

В мозгу плескались два-три литра того же моря, но еще мезозойской эры. В них заплыла рыбка одной мысли и била хвостиком. «Лобок, рыбка… — Его охватила тоска по Лили. — Всё, я попал… Я попал в pussy//пуссю…»[37] — таким ему привиделся теперь пейзаж острова.

Одновременно ему хотелось поскорее спуститься вниз и отомстить этой сучке Марлен, разлучившей его с Лили, так коварно подсунув ей (он теперь стал убежден в этом, наблюдая сверху безбрежно штилевую гладь) ложную радиограмму о приближающемся тайфуне. Ему страстно захотелось отомстить ей, то есть отыметь ее грубо, насильно, сзади, как сучку. Но спуститься оказалось еще труднее, чем подняться.

Господи! Что же это я натворил?!

— Ну, видел?..

И вместо того чтобы исполнить столь грубое намерение, он столь же грубо оттолкнул Марлен, так, что она упала на песок и заскулила, как собачонка.

Он заперся у себя в каюте и не открывал.

Да, ни разу в жизни не попадал в такой степени в п…переплет! Стоило только найти необитаемый остров, чтобы он оказался настолько им же перенаселенным: это же надо, повсюду экспортировать свои Бермуды!

Выразил он это как умел…

— Вот это уже на что-то похоже, — одобрила наконец Марлен.

— На что?

— На живчик.

— Какой еще живчик??

— Ну сперматозоид! «Шестерок ряд уходит в бесконечность…» Как у тебя там?

— «Вильнув апокалипсиса хвостом…» А и правда похоже!

— Вот видишь! Можешь же, если хочешь… Иди ко мне!

— Ладно так ладно. Иди ко мне, моя сучка!

— Какие новости от Лили?

— Да не бойся ты так уж… а то я и впрямь ревновать начну! Она ведь тебе рассказала, какая я страшная? Я ей послала еще одно штормовое предупреждение. Не думай, она не скучает…

А вот этого Марлен не стоило говорить! Он оттолкнул ее и метнулся прочь. А куда на таком пятачке друг от друга денешься?

Господи, помилуй!

Мачта привиделась ему единственным уединенным местом.

Уже ловчей и привычней карабкаться было ему. Он взлетал.

Мостик показался ему теперь очень уютным, как бы обжитым: милая провалившаяся досточка! И есть куда оглянуться — во все стороны.

Стоило того! Такого он никогда не видел.

Слева, огромная, бледно-бирюзовая, зависла полная Луна (может, и не полная, может, еще день до полнолуния оставался). Справа, совсем уж огромное, закатывалось в море Солнце. Значит, Луна на востоке, как ей и положено, по-школьному сообразил Урбино.

Ему вспомнилась читанная в детстве мусульманская сказка, как одному юноше приснился сон: одновременно солнце и луна, — и как суфий истолковал ему это: будет у тебя две столь же прекрасных жены… и все так и случилось; когда юноша вырос, то вспомнил этот сон и возрадовался сбывшейся судьбе.

Так он висел на шатком мостике между гаснущим солнцем и торжествующей луной, измеряя расстояние между ними: между Лили и Марлен, между любовью и страстью.

И так, любуясь этим прекрасным равновесием, вспомнил он, что и не только у мусульман… но и в других религиях, кажется у иудеев, была чуть ли не обязанность для вдовца жениться на незамужней сестре. Нет! ничья смерть ему больше не подходила. «А вдруг в раю происходит неосуществленная (желанная) жизнь?.. и она-то и оказывается в воплощении (на практике) адом?? Запад становится Востоком, раб тираном, уродка красавицей, нищий богачом, сладострастник монахом… и наоборот. Равенство как возмездие».

И так, любуясь то на Восток, то на Запад, он почти упустил тот момент, когда солнце стало стремительно тонуть. Здесь, с высоты, оно не плющилось, а до самого конца оставалось круглым и тонуло буквально, как твердое тело. И — вмиг — его не стало.

Луна продолжала висеть как ни в чем не бывало.

«А вдруг они лесбиянки? — с детским сладким страхом воображал Урбино. — Марлен активная, а Лили пассивная?»

«Тогда мне проще…» — тут же корыстно сообразил он. Картина, что он — третий, на некоторое время развлекла и отвлекла его: стал представлять себе их вместе, будто увидел их с мачты, со стороны, как из окна… проходят, сцепились пальчиками… два цветочка. Сами собой стали складываться и стихи «Два цветка»…

«Странно, — подумал Урбино, — это именно стихи догадываются, а не я…»

Да, здесь все проще, когда ты на мачте. В буквальном смысле один, как перст.

Но становилось свежо, темнело, и записать стихи нечем…

Уже в сумерках кое-как он спустился. Он заперся у себя в каюте, вспоминал и записывал стихи: «Вот придет Марлен — на ней все и проверю…» Он ждал свою Луну, как когда-то, казалось уже давно, ждал Солнце. Но и Марлен не постучалась.

Время тянулось невыносимо, он не выдержал и спустился к ней. Луна освещала все очень ярко. Однако ее трюм был заперт. Он стучал, звал — она не откликнулась.

Над вымыслом слезами обольюсь…

Алекс Кэннон

И утром он нигде ее не нашел.

Он вышел на берег встретить восход и обдумать, что же теперь ему делать.

Солнце взошло вместе с приближающейся лодкой.

Он поймал себя на радости, но не от того, что это наконец Лили, а от того, что она хотя бы не застанет его с Марлен.

Он ожидал, что Лили перевезет мичман Хаппенен, и был за него уверен.

Но не за себя. Он собирался проявить всяческую выдержку, не более того.

И был весьма удивлен, когда увидел ее в лодке одну, ловко подгребающую к берегу.

Зато она была в его пиратской повязке.

— Ты жив?

— В каком смысле?

— В таком. Ты меня совсем не любишь. Помоги выгрузиться.

— А мичман?.. — выдохнул он, крякая от тяжести канистры с керосином.

— Какой мичман? Ах, Хаппенен… Он порывался, но я не разрешила.

— Что так? — Урбино был само безразличие.

— Марлен противопоказаны сейчас такие эмоции.

— При чем тут Марлен??

— Если б они возобновили отношения, тут бы началось смертоубийство!..

— Ты что, хочешь сказать, что Хаппенен не твой возлюбленный, а ее?!

— Та-ак!.. — В голосе появились трудно скрываемые грозные нотки. — Это она тебе наговорила? Значит, ты ее выпустил…

— Она сама выбралась.

— Как она сумела??

— Сказала, что перегрызла цепь. Я решил, что это она так шутит… что это ты ее выпустила на случай тайфуна, мало ли что. Она вообще странная девушка…

— Странная?! Девушка? Значит, ты спал с этой шлюхой! Да как ты мог…

— Про Бёрди было лучше. Ты это про Марлен? Ты ей посвятил?