Автопортрет художника (сборник) Лорченков Владимир
– Пусть цыгане ловят кошку, весь фильм, – сказал я. – И поймают, в конце концов. И пусть кто-то из них трахнет кошку.
– И? – спросил он.
– А та – коня, – сказал я.
– И пусть все это время на них падают лепестки подсолнухов, – сказал я.
– Уже было, в «Красоте по-американски», – сказал он. – Только с розами.
– По хер, – сказал я, – я только и делаю, что занимаюсь художественным цитированием.
– Воруешь, попросту говоря, – сказал он.
– Зато, как видишь, не исписался как некоторые, – сказал я.
Он посмотрел на меня мрачно и попросил еще выпить.
– Ты в курсе, что я застрелил на дуэли одного сербского долбоеба? – спросил он.
– Да мне глубоко по херу, – сказал я, – что там у вас в Средней Азии случилось сто лет назад.
– Дурак, – сказал он, – мы, югославы, живем в Европе.
– Сам-то себе веришь? – спросил я.
– Ладно, – сказал он. – Кошка трахает коня, а сверху листья подсолнечника. И?
– Ну, и пусть в это время играет музыка Бреговича, – сказал я.
– Он тут очень популярен, – пояснил я, – а если что популярно, то лучше это задействовать.
– Например, – пояснил я для сравнения, – я в каждом рассказе пишу словосочетание «траханные пидарасы», а так как в Молдавии такой – каждый второй, то мои тексты пользуются определенным общественным резонансом.
– Брегович не пойдет, – сказал он.
– Почему? – удивился я.
– С Бреговичем я давно поссорился, – мрачно сказал Кустурица.
– А я и не знал, – удивился я.
– Молдаване, – встрял Корнел. – Носят шмотки по моде двухтысячного и не знают, что Кустурица поссорился с Бреговичем. Поле непаханное.
– Мне жаль, мэтр, – сказал я.
– Ничего, – сказал Кустурица. – Кстати, правда, что москвичи сняли тут кино про цыган?
– Ага, – сказал я, и стал пить самогон, какая на хер разница, если с утра не задалось поработать, весь день не получится.
– И как? – спросил он.
– Херня, – сказал я.
– Думаешь, у меня получится лучше? – спросил он.
– Нет, – сказал я.
– Почему у них не получилось, как думаешь? – спросил он.
– Температура крови у них не та, – подумав, ответил я.
– А какая у тебя температура крови? – спросил он.
– Сейчас узнаем, – сказал я.
Взял вилку со скатерти и распорол кожу на руке. Наплыла кровь. Кто-то охнул. Какая-то блядёшка с государственного канала.
– Уберите на хер всех отсюда, – сказал Корнел охране.
– Ты правда хороший писатель? – спросил Кустурица.
– Я не знаю, – сказал я устало. – Я работаю…
Мы начали завтракать.
ххх
– Вот так я это сделал, – сказал он.
И показал, как пристрелил на дуэли того серба. Или хорвата. Я уже и не помню, у них, югославов, подвидов больше, чем у какого-нибудь популярного вида мха. Выглядело впечатляюще. Кустурица – большой, мрачный, – стоял метрах в двадцати от памятника Штефану Великому, и на господаре показывал, как пристрелил соперника. В руке у режиссера был пистолет. Незаряженный, как он сказал.
– Пиф-паф, – сказал он.
– Блядь, – сказал Корнел.
– Бум, – сказал Кустурица.
И, почему-то, выстрелил. Кусочек от короны Штефана откололся и упал вниз. Слава Богу, в центре города всегда шумно, да и стемнело уже.
– Уходим, – сказал я.
– Куда? – спросил он.
– Пошли на крышу парламента залезем, – сказал я.
– У вас что, – удивился он, – можно залезть на крышу парламента любому прохожему?
– С недавних пор да, – сказал я.
– Какие-то пидарасы сожгли недавно у нас здание парламента, – объяснил Корнел, позвякивая пакетом с бутылками. – И теперь здание стоит брошенное, сри не хочу…
– У нас это где? – спросил Кустурица.
– У нас это в Молдавии, – сказал я, – азиат ты балканский.
– Не дуйся, – сказал Кустурица, – ты правда гений, кошка ебет коня…
– А то, – сказал я.
– Может, я заради этого и с Бреговичем помирюсь.. – сказал он задумчиво.
Мы подошли к пустому, разгромленному во время каких-то митингов зданию, и пошли наверх по лестнице. Вид с крыши открывался замечательный.
– Слушайте, – сказал Кустурица, отлив, – а чего его сожгли? Ну парламент этот херов?
– Хер знает, – сказал Корнел, снова закуривая, – я как раз был на Гоа.
– Хер знает, – сказал я, – я как раз был на шашлыках.
– Наверное, День Вина был очередной, – предположил Корнел, – это праздник у нас такой.
– Все напиваются, рыгают, и громят все вокруг, – пояснил я.
– Клевый праздник, – сказал Кустурица.
– Приезжай, – скаазали мы хором.
Он снова вытащил пистолет и стал стрелять по голубяям. Из десяти попал в десять. Пух и перья только и кружились.
– Паф, паф, – говорил он, а голуби так и взрывались.
Я малость протрезвел и подумал, что зря с ним выебывался.
ххх
Пили мы два дня, а потом Кустурица уехал.
Кино сняли за три месяца, и даже устроили его торжественный показ в местном кинотеатре.
Постелили длинный красный ковер. На показ собрались все сливки молдавского общества.
Конечно, в майках от двухтысячного года.
Кустурица, само собой, на премьере не был. Фильм длился сорок три минуты, снят был херово, свет плясал, камера дрожала, монтаж был говно. Местные газеты, обосравшиеся от самого факта появления здесь режиссера с мировым именем, написали, что это Шедевр. Государство выкупило это говно за полтора миллиона бюджетных евро, потому что в заставке три раза был показан портрет президента, и вообще было много звиздежа про государственность, наследие, традиции и прочую херню. Я получил кое-что за сценарий. Колин сразу же умотал куда-то в Турцию, на самый длинный пляж Европы, трахать австралиек, встречать рассвет у моря, и закидываться с испанцами. Отколовшийся зубец короны памятника Штефану так и не подлатали. На премьере я не был, ездил на шашлыки. Когда вернулся, и стоял, пахнущий дымом, в прихожей, раздался звонок. По определителю я увидел, что звонят из Югославии.
– Привет, – он, конечно, был выпивши,
– Привет, – сказал я, тоже, конечно, выпивши.
– Что делаешь? – спросил он.
– На шашлыки вот ездил, – сказал я.
– А вообще? – спросил он.
– Рассказы всякие пишу, – сказал я.
– А, литература, – сказал он.
– Нет, времяпровождение, – сказал я.
– Знаешь, прочитал я твою книжку, и вот что скажу, – сказал он.
– Сам ты исписался, – сказал я.
– Не, наоборот, – сказал он, – мне очень понравилось, еще пиши.
– Хорошо, что я тебя не пристрелил тогда, – сказал он.
– Как? – спросил я.
– На дуэли, – сказал он.
– Молдаванин на дуэли? – сказал я.
– Ха-ха, – сказал я.
– Не смеши меня, – сказал я.
Мы еще немножко о чем-то поговорили, а потом я повесил трубку.
Снял одежду и пошел в ванную.
НАШЕ С КУСТУРИЦЕЙ КИНО-2
Отвратительный растворимый кофе. То ли кислый, то ли горький. Но он пробуждает, а сам я уже не просыпаюсь. Возраст. Тридцать. Нужны стимуляторы. Так что я все равно допил чашку, и глянул на экран. Рассказ не шел. Вчера, мысленно, я написал его, и сделал это великолепно. Жаль под рукой не было ни бумаги, ни компьютера. Сейчас – на следующий день, – как это обычно и бывает, все придуманное казалось полным идиотизмом. Идиотизм, идиотизм, идиотизм, думал я, глядя в лист. Зазвонил телефон. Номер был незнакомым. Я, конечно, принял звонок.
– Привет, Лоринков, ты написал клевый текст, – сказал малознакомый голос в трубке.
– Я уже пять лет не работаю в газете, так что идите на хрен, – сказал я.
Нажал на отключение сигнала, и глянул на экран. Плюнуть, что ли, и не писать сегодня? Но белый экран выглядел укоризненно. Отвратительнее всего то, что в такие моменты на нем мигает этот курсор гребанный. Телефон снова зазвонил. Я терпеливо принял звонок, и сказал, не отрываясь от экрана:
– Вот уже пять лет я, к счастью, не работаю в газете.
– Так что идите на хер, – сказал я.
После третьего звонка стало ясно, что звонит или продавец кредитов, или адвентист Седьмого Дня. Только эти ребята бывают так упрямы.
– Ну хорошо, – сказал я. – Слушаю.
– Чудак человек! – сказал голос в трубке, и я поморщился.
– Ты написал клевый текст, но я, конечно, говорю не о газетном! – сказал он.
– А о каком? – спросил я.
– Я говорю о твоей поэме.
– Ты что, не узнаешь меня? – спросил голос.
– Конечно узнаю! – соврал я.
– Я же Мажуров, я же литературный журнал в Молдавии начал выпускать! – сказал он.
– А! – так и не вспомнил я.
Он нашел меня пару лет месяцев. Все они находили меня пару месяцев, дней, или лет назад. Сказал, что собирается выпускать литературный журнал в Молдавии – с таким же успехом он мог начать выпускать журнал про девственность в палате нимфоманок, – и попросил что-то. Ну, я уважаю мужество обреченных. Послал ему какую-то поэму, и продолжил дальше винцо пить, – в последнее время я предпочитаю белое сухое, – да рассказы писать. Он, конечно, пропал, потому что все они полны планов и энтузиазма ровно до тех пор, пока не наступает пора что-то Сделать. Ну, что же. Этому от трепотни до журнала хватило всего полгода. Можно сказать, по местным меркам он был торопыгой. Уникумом. Собираются-то все, а выпустил только этот. Ладно. Поэма была странная, но неплохая. По крайней мере, мне так казалось. Он, похоже, разделял это мнение.
– Ты написал клевый текст, – сказал он.
– Но мы не можем его взять, – сказал он.
– Разумеется, – сказал я, – будь он таким, чтоб вы смогли его взять, я бы его вам хер отдал.
– Ты наверное, хочешь знать, почему мы его не можем взять? – спросил он.
– Нет, конечно, – ответил я.
– Там много мата, – сказал он, понизив голос.
– Да ну, блядь, – сказал я.
– И ты там обосрал Молдову, сказал он, понизив голос
– Ты обосрал Молдову КАК ОБЫЧНО, – сказал он, понизив голос ЕЩЕ.
Я вышел из комнаты на галерею, с которой у нас виден соседский дом, и подставил лицо солнцу. В Молдавии начиналось лето. Собеседник молчал. Это тоже объединяющая их черта: все они звонят по мобильному и пиздят, ну, или молчат, не жалея денег. У людей нет денег ни на что, но зато они говорят ни о чем по телефонам часами. Меня всегда это удивляло. Это же, мать вашу, дорого, разве нет?
– Ты молчишь? – сказал он.
– Ага, – сказал я, лениво загорая.
– Так вот, ты, как обычно, побросал грязью в Молдову, поэтому мы не можем взять текст, – сказал он.
– Говори по-русски правильно, – попросил я.
– Правильно это как, – спросил он, – блядь, на хуй, в жопу?
Мы рассмеялись.
– Я вижу, ты почитываешь то, что я пишу, – сказал я.
– А как же, – сказал он, – ты молодец, огонь!
– Тем не менее, – сказал я.
– Молдавию, а не «Молдову», – попросил я.
– Ладно, Молдавию, – сказал он. – Ты ее очерняешь.
– А мы еще не настолько окрепли, чтобы позволить себе напечатать текст, после которого журнал прихлопнут, – сказал он.
– Очень, очень плохо ты пишешь о Молдавии, – погрустнел он.
– А что в ней хорошего, кроме меня? – спросил я.
– Ты самовлюбленец, – похоже, ему это нравилось.
– С другой стороны, должен же тебя ХОТЬ КТО-ТО любить, – сказал он.
– Пусть даже это ты сам, – сказал он.
Я постарался объяснить ситуацию. Да, в Молдавии меня не любят. Но кто? Не любит еврейская тусовка – люди по полстолетия выстраивают какие-то странные схемы, меняя очередь в кооперативе на диссертацию математика в Академии Наук, а это все – на центнер парной телятины, а ее в свою очередь – на место в Союзе Писателей этой Молдавии сраной. А тут приходит какой-то гой сраный, и бац, срывает бинго. Не любит молдавская тусовка – они еще проще еврейской, и обходятся без лишних звеньев, они начинают сразу с парной телятины. Этих ребят бесит, что сраный русский монополизировал право на всю литературу молдавскую. Наконец, русская… Это единственные из перечисленных, кто здесь умеет есть вилкой и ножом одновременно. Но и они меня не любят – я не ждал своей очереди, и не написал ни одного рассказа про Березы, Матёру, и Тоску по Исторической Родине. А просто взял, да и начал писать, нахал сраный. Про украинские, татарские, немецкие, польские, и прочие клоповники, я вообще умолчу…
– Ну и что в этом хорошего? – спросил он.
– Это все недоэлита сраная, – сказал я.
– Зато меня любит Народ, – сказал я, развеселившись.
– Народ, которому я пишу свои блядь поэмы, – сказал я.
– В которых написано, что Молдавия – пизда мира, – испуганно сказал он.
– Что?! – спросил я.
ххх
От удивления я едва с галереи на крышу второго этажа не свалился. Черт, сказал я, а ну повтори то, что ты сказал?
– В твоей поэме написано, – повторил он
– МОЛДАВИЯ – ПИЗДА МИРА, – сказал он отчетливо.
– Бог ты мой, – сказал я. – Ты уверен?
– Текст у меня перед глазами, – сказал он.
– Ну, а что, неплохое сравнение, – сказал я, подумав.
– Молдавия пизда мира… – сказал я задумчиво.
– А знаешь, очень даже, – сказал я.
– Молдавия пизда мира… – грустно сказал он.
– Ну и что? – спросил я, – Пизда это плохо, что ли?!
– В нее трахают, ей рожают, она центр мира, – сказал я.
– Это комплимент Молдавии, если на то пошло, – сказал я.
– Грубая метафора, – сказал он.
– Я думал, это гипербола, – сказал я.
– Что? – спросил он.
– Не заморачивайся, – сказал я.
– Ты журнал-то видел? – спросил он.
– Да, – соврал я.
– Как он тебе? – спросил он.
– Говно, – искренне ответил я.
– Но разве в Молдавии может быть иначе? – спросил я.
– Спасибо, – сказал он.
Я глянул на таймер. Мы трепались минут уже сорок.
– Если напишешь что поприличнее, пришли, – сказал он.
– Обязательно, – пообещал я.
– Может мы и возьмем, – сделал он попытку улучшить себе настроение за мой счет.
– Почему все, кто у меня что-то ПРОСЯТ, говорят со мной потом так, как будто это я попросил? – не дал я ему сделать этого.
– Твои тексты нравятся моей жене, – пошел он на попятную.
– У нее хороший вкус, – сказал я.
Лицо уже горело от солнца. Я пошел в ванную и сунул голову под кран. Вернулся к столу весь в воде, – зато стало чуть легче, – и уселся. Настроение, как всегда, когда звонят местные литераторы, было испорчено. Они явно наводят на меня порчу. Все эти придурки только и делают, что завидуют мне, говорят обо мне, и задрачиваются на меня же. Лоринков то, Лоринков се. А я такой же несчастный ублюдок, что и они. Только, в отличие от них, мне духу хватает над этим посмеяться.
Телефон снова зазвонил. Это был Колин. Старый знакомый, с которым мы как-то написали сценарий говенного документального кино, приплели в титры слово «Кустурица», – кажется, Колин нашел цыгана с такой же фамилией, – и продали это Министерству культуры Молдавии за пятьдесят тысяч евро. Тщеславные молдаване… Один из них звонил мне прямо сейчас. Я вздохнул и выключил «Ворд». Открыл порнуху. Ясно было, что работы сегодня не будет.
– Чувачок, – вместо приветствия сказал мне Колин.
– Говори, пожалуйста, по-русски, – попросил я, передернувшись от «чувачка».
Он рассмеялся и спросил:
– По-русски это как? Блядь, на хуй, в жопу?…
ххх
– Пизда мира, значит, – сказал Колин.
– Она самая, – сказал я.
– Ну, а что, – сказал он задумчиво, – чем не гипербола…
– Может, метафора? – предположил я.
– Да какая на хуй разница, – сказал он.
Колин только вчера вернулся из Индии. Просветлялся там с какими-то сумасшедшими мандешками, которые готовы отсосать кому угодно, лишь бы познать тайны эзотерических учений. А по мне так, вся тайна этих йогов сраных – в их грязных ногтях и немытой крайней плоти. Колин выкурил косячок, и спросил:
– Хочешь развлечься?
– Давай, только без блядей, – сказал я.
– Перед женой неудобно, – объяснил я под недоуменным взглядом.
– Верный, как лебедь, – сказал он.
– Да мне просто неловко как-то, – сказал я.
– Ты чересчур тактичен для человека, который пишет, что Молдавия это пизда мира, – с удовольствием напомнил он мне.
– Как мы развлечемся? – спросил я.
– Чем ты занят? – спросил он серьезно.
– Пишу рассказы, – ответил я.
– И как? – спросил он. – Ты в форме?
– В наилучшей, – ответил я просто.
– Это хорошо, – сказал он.
– Это плохо, – сказал я и пояснил, – тяжело опускаться.
Читать бесплатно другие книги:
