Прощальная песнь. Ложь Королевы Фей Стивотер Мэгги

Восемь

На свадьбу, где я должна была играть, меня отвезла мама. Она занималась обслуживанием банкетов, и каждый специалист по проведению свадеб в радиусе двухчасовой езды знал, что в нашей семье есть музыкант, который может сыграть свадебный марш. Работа мне нравилась. Обычно я приезжала за полчаса до выступления, чтобы успеть проблеваться, а потом грациозной походкой выходила на сцену и отрабатывала свою сотню долларов. Дело того стоило, и гонорар тратился на диски в течение нескольких месяцев, до следующего торжества.

Но сегодня мне не хотелось играть. Я не могла думать о работе. Я думала о поцелуе Люка. Я анализировала поцелуй в деталях, потом решала, что слишком много о нем думаю, потом — что думаю о нем недостаточно.

Всю поездку мама молчала. Я чувствовала, что она что-то замышляет, и не ошиблась. Она выключила радио.

— Прошлой ночью… — Ну вот, началось. Раздражение, которое зрело во мне, словно отвратительный красный волдырь, наконец прорвалось.

— Я не хочу говорить о Люке, — резко сказала я.

Мои слова прозвучали, как пощечина. Мама даже поднесла руку к щеке, будто я и вправду ее ударила. Я нарушила правило: предполагалось, что я буду сидеть смирно, позволив ей копаться у меня в душе, согласно кивать, а потом сделаю так, как она скажет. Пустые ожидания.

Просто поимей ее и закончи задание. Мне самому не терпится.

Я сердито трепала подол голубого платья, которое купила мне мама. Отвратительное платье. В нем я выгляжу как старая дева. Не хватает только нитки крупного жемчуга на шее.

Что же получается? Люк заодно с чертовым кроликом? Зачем тогда он рассказал о феях? Хотел завоевать мое доверие, чтобы залезть ко мне в трусики?

Мама резко затормозила. Я подумала, что она собирается читать мне нотацию, но ошиблась. Просто мы уже приехали к церкви.

— Что у тебя на шее? — Ее голос был холоден, как полярные льды.

Моя рука потянулась к ключу Люка.

— С платьем смотрится дерьмово.

Упс. Неужели она и вправду сказала «дерьмово»? Значит, я по-настоящему ее разозлила.

Мне и самой не хотелось больше его носить. Я расстегнула цепочку, и ключ оказался на ладони.

— Положи в чехол для арфы, а то потеряешь. — Мама нажала кнопку, чтобы открыть багажник. — Не забудь телефон.

— Ты не останешься?

Ее голос стал еще более ледяным.

— Тебя заберет бабушка. Я еду домой. У меня дела. Позвони ей, когда закончишь.

— Ладно. Увидимся, — не менее холодно ответила я.

Взяв арфу, я положила ключ в чехол и направилась к церкви. Когда я дошла до массивных дубовых дверей, машина уже уехала с парковки.

В церкви царил полумрак, пол покрывал роскошный красный ковер. Пахло так, как пахнет в старых церквях — это запах множества прихожан, множества свечей, множества лет. Собравшиеся обсуждали музыку, убранство и время проведения церемонии. Желудок снова напомнил о себе.

— Ты, должно быть, арфистка. — Передо мной, словно чертик из табакерки, возникла, расточая вокруг себя запах парфюма, блондинка с прилизанными волосами. — Я Мэриан, распорядитель свадьбы.

Я молча кивнула. Если бы я раскрыла рот, мой завтрак очутился бы на ее платье.

— Меня предупредили о… твоей особенности, — сказала Мэриан, демонстрируя все свои зубы. — Дамская комната за дверью.

Со смесью благодарности и смущения я отправилась в крошечный туалет, отделанный под старину. Протиснувшись мимо стойки с цветами, слишком массивной для такого маленького помещения, я пробралась к унитазу. Меня стошнило, и желудок сразу же перестало крутить. Остался только неприятный осадок от воспоминаний о разговоре Люка и проклятого кролика.

Я намылила руки мылом с сильным запахом лаванды и смыла пену струей воды. В раковину ударило что-то тяжелое. Не успела я понять, в чем дело, как бабушкино кольцо упало в слив.

Я попыталась его достать, но старая раковина с большим сливным отверстием была будто создана для того, чтобы люди роняли туда кольца. Кольцо застряло где-то в трубе. И конечно же именно бабушка заедет за мной после церемонии. Она расстроится. Черт побери.

Я вышла из туалета и нашла Мэриан, чтобы уточнить, когда мне предстоит играть. Как всегда, все прошло отлично, и спустя полчаса у меня в руках был чек на сто семьдесят пять долларов.

Светские беседы с незнакомыми людьми — не мой конек, так что я выскользнула на улицу и набрала бабушкин номер.

— Ба? Мама сказала, ты меня заберешь.

— Ты уже закончила?

— Да.

— У тебя почасовая оплата выше, чем у моего доктора. — Из телефона послышался глухой шум.

— Наверное. Что ты делаешь?

— Я… ммм… — И снова шум. — Пытаюсь выкрасить предмет мебели, который упорно сопротивляется. Ладно, дела подождут. Я выезжаю, но дорога займет где-то полчаса.

На улице стояла жара; надеюсь, под березами неподалеку будет терпимей. Конечно, можно переждать в прохладе церкви, но тогда придется поддерживать разговор. Я сказала бабушке, что подожду, и направилась к деревьям.

Действительно, в тени деревьев жара казалась не такой невыносимой. Я прислонила арфу к стволу и прошла немного дальше. Пятьдесят деревьев росли ровными рядами, их стволы были стройными, а листва такой густой, что я не понимала, где кончается одно дерево и начинается другое. Трава под ногами тоже была сочной и зеленой. Я словно попала в зачарованный лес.

Я не могла сесть, опасаясь запачкать платье, поэтому стояла среди берез и смотрела, как на некоторых стволах потрескавшаяся кора обнажает гладкую кожицу. Красиво. Но чем это пахнет? Я принюхалась. Ноздри наполнил сладковатый запах, похожий на запах гниющих фруктов.

Поблизости возникло какое-то движение, словно перед моими глазами прокручивали киноленту. Запах гниения усилился. Там пряталось что-то большое и черное.

Я отступила за дерево. Мне хватило ума понять, что это не игра воображения. Снова что-то мелькнуло, уже ближе. Перед глазами возникли пятна, словно я посмотрела на солнце, а потом закрыла глаза. Не пятна. Силуэт животного, которое доставало мне до талии. Животного, готового к прыжку.

Оно напало сзади, и у меня перехватило дыхание. Я упала на землю, но боли не почувствовала. Я думала только о тяжести, давившей на спину, и о том, вернется ли ко мне способность дышать. И эта вонь… запах гниения, как будто начал разлагаться труп. К моей шее потянулись челюсти, слишком массивные для дикой кошки. Я выбросила руку, чтобы помешать клыкам впиться в шею, и они сомкнулись на моем предплечье. Я закричала… тщетно. Казалось, лес находится в тысяче миль от церкви и людей.

Рука горела от укуса. Пальцами другой руки я попыталась выдавить кошке глаза, и она с рыком меня отпустила. Потом снова прижала меня к земле, играя, словно с мышью, и впилась в руку. Под ее клыками словно огонь разлился по моим жилам. Я царапалась и вырывалась, но не смогла противиться стальным мускулам. Она со мной поиграет, а потом убьет. Потому что я уронила бабушкино кольцо в раковину. Я умру, потому что я чертова идиотка.

Неожиданно кошка зарычала и начала извиваться на месте, не разжимая клыков. Краем глаза я заметила… человека. Он тоже схватил меня за руку, пытаясь оторвать от зверя.

— Не надо, — сдавленно прошептала я. — Осторожней. Это не обычная кошка.

— Я осторожен! — рявкнул Люк.

О Боже. Что он здесь делает?

Кошка тянула меня в одну сторону, Люк — в другую. Вдруг с утробным рычанием тварь отпустила меня и кинулась на Люка. Она весила раза в два больше и ростом была выше, если стояла на задних лапах. Вот-вот должно было случиться ужасное.

Я только успела встать, а Люк уже схватил зверя за шкирку. Кошка потянулась клыками к его лицу, но у него в руках буквально из ниоткуда появился кинжал, который он всадил в горло зверя. Без видимых усилий. Его лицо оставалось непроницаемым и таким же спокойным, как в тот вечер, когда он разговаривал с Элеонор, а движения были легкими, заученными, профессиональными.

Кошка рухнула. Мертвая, она показалась мне еще больше. Люк насухо вытер кинжал о траву и вложил в ножны, скрытые штаниной. Стоило мне вспомнить выражение его лица, когда он убивал зверя, как кровь стыла в жилах.

Люк вопросительно посмотрел на меня. Так смотрят на бездомную собаку, протягивая к ней руку, чтобы понять, позволит ли она себя коснуться. Я вспомнила вопрос, который он задал мне раньше: «Я тебя пугаю?»

Как ни странно, голос у меня не пропал.

— Я уронила бабушкино кольцо в раковину.

Люку не требовалось другого разрешения. Он взял мою дрожащую руку, вытер кровь своей футболкой, изучил следы от укусов. Его пальцы касались синяков на моих плечах и царапин на шее. Он прижал меня к себе, прижал сильно, до боли. Я кожей чувствовала его дыхание. Потом он отпустил меня и спросил:

— Где ключ? Где кольцо?

У меня перехватило дыхание — не от страха, от его близости.

— Я же сказала, случайно уронила кольцо в раковину.

— А ключ?

— Мама велела мне его снять.

— Твоя мать идиотка!

Люк начал меня рассматривать, чтобы оценить, насколько я пострадала. Его джинсы, порванные в клочья, были покрыты пятнами крови.

— Ты ранен.

— Ты тоже. Все могло… кончиться гораздо хуже.

— За мной должна приехать бабушка, — вспомнила я. — Что же я ей скажу?

— Правду.

Смешно.

— Она ни за что мне не поверит. У нее не все дома, но не до такой же степени, чтобы верить в нападения диких кошек.

— Поверит. Ключ там? — Люк указал на чехол для арфы.

Я кивнула. Он достал ключ. Я тихо стояла, пока Люк застегивал цепочку на моей шее. Потом он поцеловал мою кожу возле ключа и обнял меня. От его поцелуя дрожь пробежала по телу.

— Прошу тебя, будь осторожна.

Мне не хотелось объясняться с бабушкой в одиночестве.

— Ты уходишь?

— Я буду за тобой присматривать. Но ей не понравится мое присутствие.

Когда он отошел на пару шагов, я задала ему мучивший меня вопрос:

— Как ты здесь оказался?

Люк пожал плечами.

— Тебя же надо было спасать, разве нет?

Девять

Главное достоинство бабушки и одновременно главный ее недостаток — она ни при каких обстоятельствах не впадает в панику. Как и у мамы, самые сильные эмоции хранятся у нее где-то очень глубоко, в особой шкатулке, которую она извлекает в исключительных случаях. Видимо, раны внучки, полученные при нападении сверхъестественного зверя, на исключительный случай не тянули.

Она помогла мне положить арфу в машину и постелила испачканное краской полотенце, чтобы я не измазала серую обивку сиденья кровью. Потом, не сказав мне ни слова, завела машину.

Я начала изучать свои раны. Я даже немного ими гордилась. Отличные раны: почти не болели, хотя выглядели ужасно. Бабушку они, похоже, совсем не трогали. Видимо, жалость хранилась в тех же тайниках ее души, что и остальные эмоции.

— У тебя есть бумажные полотенца?

Когда мы начали выезжать с парковки, я посмотрела в зеркало заднего вида в надежде хоть краем глаза увидеть Люка. Но кроме берез в зеркале ничего не отразилось. Интересно, тело гигантской кошки так и осталось лежать под деревьями?

— Влажные салфетки в бардачке, — ответила бабушка. — Доберемся домой и приведем тебя в порядок.

— К тебе? — переспросила я, открыв бардачок.

Бабушка посмотрела на меня, будто увидела в первый раз. Я вздрогнула, заметив, как похожи ее глаза под нависшими веками на мамины.

— Ты хочешь объяснять матери, что произошло с твоим платьем? У меня осталась кое-какая твоя одежда.

Видимо, Люк не ошибся. Она действительно поверит в произошедшее.

— Что случилось? — спросила бабушка спокойным голосом, будто интересуясь, как прошел мой день.

Я вздохнула и рассказала все с самого начала, от потери кольца до того момента, как меня спас Люк. На самом деле эту часть истории я пересказала с особым удовольствием, помня о том, как она вела себя с ним в последнюю встречу. Я ждала ее реакции, но она молчала. Мы ехали в тишине, нарушаемой только шорохом листьев под колесами машины.

В конце концов бабушка произнесла:

— Мы все обсудим, когда ты приведешь себя в порядок.

Вряд ли после того, как я сменю одежду, что-то принципиально изменится, но с бабушкой спорить так же опасно, как с мамой. Мы не разговаривали, пока не доехали до ее старого дома посреди кукурузного поля.

— Одежду возьмешь наверху, в гардеробе. Я поставлю чай.

Она отправилась на кухню, а я в комнату.

В доме всегда гулял сквозняк, как бы жарко ни было на улице. Хуже всего сквозило в гостевой комнате. Бабушка положила цветной вязаный коврик на скрипучий потрескавшийся пол, а на белые стены повесила абстрактные картины, но я все равно всегда здесь мерзла. Мерзла до самых костей, и никакой свитер не помогал. Папа рассказывал, что раньше в этой комнате жила Делия и что в детстве она в ней чуть не умерла. Даже если забыть о последней части истории, то, что именно здесь Делия выросла и стала таким чудесным человеком, не способствовало пробуждению теплых чувств к этому помещению. Я достала из шкафа одежду (так вот куда делись мои любимые вельветовые брюки!) и пошла в ванную. Вытирая засохшую кровь, я вспомнила, как Люк обнял меня, и буквально почувствовала его запах. У меня свело живот, но не от тошноты, а от приятных воспоминаний.

Где он теперь?

Я спустилась на кухню, жмурясь от ярких солнечных лучей, проникавших в окна. Бабушка дала мне кружку с чаем со льдом, усадила за круглый стол и внимательно посмотрела на мою руку — промыла ли я рану.

— Ты ведь имеешь представление о том, что происходит, верно?

— Феи? — спросила я, чувствуя себя глупо.

— Не произноси это слово! Произнесешь — и Они начнут подслушивать. Вот почему Их называют «добрые соседи» или «чудесный народец». То слово, что ты произнесла, для Них оскорбление. Ругательство.

Я выпила чаю. Бабушка никогда не клала достаточно сахару, считая, что простые углеводы вредны для здоровья.

— Значит, ты о Них знала. И ничего мне о них не рассказывала… Просто сунула уродливое кольцо…

Бабушка поджала губы, но я могла поклясться, что она пытается сдержать улыбку.

— Ты поэтому бросила его в раковину?

— Это была случайность. Правда.

— Ммм… Они всегда слегка досаждали женской половине нашей семьи.

Слегка досаждали… Меня только что чуть не разорвала кошка, по сравнению с которой акула из «Челюстей» покажется аквариумной рыбкой. Если это называется «слегка досаждали», не хотелось бы мне испытать весь репертуар.

Бабушка побарабанила пальцами по столу.

— Ты достигла возраста, когда Они начинают доставлять неприятности. Они весьма поверхностные создания и не интересуются старыми и некрасивыми. Их увлекают только новые игрушки. — Она пожала плечами, будто мы говорили о чем-то обыденном. — Вот я и дала тебе кольцо.

— Ты ведешь себя так, будто Их не стоит бояться.

Она снова пожала плечами.

— Если на тебе есть что-нибудь из железа, Они не в силах тебе повредить. Как ты думаешь, почему газеты не пестрят историями, как феи украли или подменили младенца? Нас окружает железо. Они досаждали твоей матери и Делии, когда те были девушками, потом сдались.

Странно. Не могу себе представить, чтобы феи тревожили мою прямолинейную мамочку. Да и Делию тоже. Забавный получился бы диалог. Феи: «Идем с нами, человеческое дитя». Делия: «А что вы мне за это дадите?» Феи: «Невыразимое наслаждение и вечную юность». Делия: «Я подожду предложения получше».

— Почему ты не вручила мне кольцо раньше? Например, при рождении.

— Я думала, что Они оставили нас в покое. А потом увидела его и поняла, что Они вернулись.

Мне не пришлось спрашивать, кого она имеет в виду. Под ложечкой засосало. Что сказать? Любое слово могло выдать мою одержимость. Вряд ли бабушка обрадуется. И даже если бы мне удалось задать вопрос с невинным видом, вряд ли мне понравился бы ответ.

Я вызвала перед глазами сцену, как он спасает меня и прижимает к себе. Я держалась за эту картину, как матрос держится за мачту во время шторма.

И шторм разразился.

— Дейдре, он один из Них.

Я покачала головой.

— Я точно знаю. Я видела его двадцать лет назад. Он выглядел так же, как сегодня.

Она его с кем-то путает.

— Он появляется перед тем, как приходят Они. Он приходил за Делией.

Я еле выдавила из себя:

— Бабуля, он меня спас. Ты не забыла?

Она с раздражающим равнодушием пожала плечами. Мне захотелось ударить ее за то, что она так небрежно разбила мне сердце.

— Дейдре, это всего лишь игра. Они любят игры. Жестокие игры. Разве ты не помнишь старые сказки? Они окружают людей загадками и обманом. Зачем Им тебя убивать? Они хотят украсть тебя. — Она неправильно истолковала мой взгляд, и в ее голос прокрались нотки сочувствия. — Не тревожься! Я найду для тебя другое украшение из железа.

Я сорвала ключ с шеи и протянула ей.

— Бабушка, он может касаться железа! Ты сказала, Они не могут. А он может. Он касался твоего кольца, он подарил мне ключ. Он предупредил меня о Них. — Я сердито отодвинулась на стуле. — Он не может быть одним из Них.

Бабушка позволила себе приоткрыть дверцу чулана, где хранила эмоции: она нахмурилась.

— Ты уверена, что он может трогать железо?

Я вспомнила, как его пальцы касались моей кожи возле ключа, сжимали руку, на которой было кольцо…

— Да.

Она нахмурилась еще сильнее.

— Должно быть, полукровка… Он при тебе использовал глазные капли?

Мое сердце начало биться быстрее при слове «полукровка»; при упоминании глазных капель оно остановилось. Мне не пришлось отвечать: ответ можно было прочесть на моем лице.

— Ему приходится использовать капли, чтобы видеть Их. — Она встала и задвинула табурет под стол. — Я подумаю, как держать его на расстоянии.

Я не сдержалась:

— Но зачем?!

Она пристально на меня посмотрела.

— Дейдре, все, что он говорил тебе, ложь. У Них нет души. У Них нет друзей. Они не умеют любить. Им нравится лишь играть. Они — большие жестокие дети, которым нужны новые блестящие игрушки. Ты для Них такая игрушка.

Было бы естественным заплакать, но глаза оставались сухими. Было бы естественным разозлиться, но я ничего не чувствовала.

— Полежи на диване. Я пойду в мастерскую, а когда закончу, отвезу тебя домой.

Я не ответила. У наполнявшей меня пустоты не было голоса. Я просто повиновалась: ушла в гостиную. Я попыталась вспомнить, как Люк обнимал меня, но у пустоты не было воспоминаний.

Я смотрела сериал, пока на диван не стали наползать длинные тени. Когда восьмисотый коп надел наручники на восьмисотого преступника, зазвонил телефон. Я посмотрела на номер и взяла трубку.

— Привет.

— Привет, Ди! — воскликнул далекий голос.

Я не смогла ответить с должным энтузиазмом.

— Извини, что не позвонила. Я у…

— Бабушки. Твоя мама сказала мне. Голос у нее был злой. Злее, чем рев разъяренного буйвола. Можно за тобой заехать?

Я подумала. В одиночестве сидеть не хотелось.

— Давай.

— Я надеялся, что ты так скажешь. — За окном хлопнула дверца машины. — Я уже приехал, и возвращаться обратно было бы обидно.

Телефон замолчал, и я услышала, как открывается входная дверь. В гостиную зашел Джеймс. Я встала, чтобы сдвинуть на другой конец дивана книги по целительству. Он поставил на стол большой пластиковый стакан.

— Я знаю, что бабушка никогда не кладет достаточно сахара, так что я привез тебе нормальный чай. — Он взглянул на мою руку, чистую, но очевидно пожеванную. — Ты как?

Джейс выглядел совершенно нормальным и надежным: загорелый парень в футболке с надписью «Вам нужен сарказм? Обращайтесь». Он напомнил мне о том, что теперь было мне недоступно. Где-то секунду я мужественно боролась с нахлынувшими эмоциями, потом не выдержала и разрыдалась.

— Тише. — Джеймс сел на диван и позволил уткнуться в свою футболку. Он не задавал вопросов и не пытался меня разговорить. Подумав, какой он чудесный друг, я расплакалась еще сильнее. Потом я подумала, как душераздирающе выгляжу, и зарыдала взахлеб.

Джеймс обхватил меня сильнее, словно живой свитер. Мои зубы выколачивали дробь. В конце концов я, запинаясь, сказала:

— Наверное, у меня шок.

— Это из-за отметин на руке? Раньше я их не замечал. А я довольно внимательный.

Я засмеялась сквозь слезы.

— Если бы у меня с собой была видеокамера, я бы озолотилась. На меня напала гигантская кошка. — Я попыталась подавить рыдания. Меня снова затрясло. — Когда же я перестану дрожать?

— Когда успокоишься. — Он встал и взял мою здоровую руку. — Пойдем. Все, что тебе нужно, — это картошка фри.

Я позволила ему поднять меня с дивана. Мне уже стало лучше.

— Что мне действительно нужно, так это большое ружье с серебряными пулями.

— Заглянем в меню. Я еще не смотрел, какие предлагаются блюда дня.

— Надо сказать бабушке, что я ухожу. Она колдует у себя в мастерской.

Мы вышли на улицу и по мощеной дорожке отправились в мастерскую. По дороге нам попадались травы и странные цветы, в воздухе кишела мошкара. Я засмеялась, когда Джеймс отпрыгнул, испугавшись пролетевшей слишком близко пчелы.

— Ты взвизгнул, как девчонка, — поддразнила я.

— Помолчи!

Из-за двери мастерской донесся голос бабушки:

— Джеймс, это ты?

Он вошел за мной в полумрак.

— Ага.

Хотя помещение освещали три лампочки, а через открытую дверь падал свет, после солнечной улицы здесь казалось темно. Я поморгала, пока глаза не привыкли к перемене.

— Зачем приехал? — спросила бабушка из-за рабочего стола. Она отодвинула краски, кисти и лак в сторону, чтобы освободить место для своих занятий. Возможно, она делала что-то вроде газового баллончика, отпугивающего фей. Или что-то вроде мази против фей. Что бы это ни было, пахло оно резко и неприятно, словно в маленькой комнате распрыскали слишком много освежителя воздуха.

— Птичка насвистела, что Ди хочет есть. — Джеймс изучал полки, уставленные дощечками с разноцветными пятнами краски. — Я примчался на помощь. Я знаю, где можно перехватить насыщенных жиров.

Бабушка засмеялась. Ей нравился Джеймс. Впрочем, он нравился всем.

— За ней сейчас глаз да глаз. — Она замолчала. Думаю, прежде чем продолжить, она хотела понять, как много я ему рассказала.

Он взял камень с дырочкой и посмотрел сквозь него на бабушку.

— Мы ведь не хотим, чтобы Ди похитили сверхъестественные существа?

Бабушка, удовлетворенная его словами, продолжила разминать бедное растение в зеленую пасту.

— Нет, не хотим. У тебя есть с собой что-нибудь из железа?

— Нет.

Бабушка сняла с запястья железный обруч — гладкий, без рисунков, с двумя шишками на концах.

— Последнее, что у меня осталось. Забирай.

— Думаю, вам он нужен больше, чем мне.

Она покачала головой и показала на столик.

— Эта паста сработает лучше, чем железо, когда будет готова. Если ты собираешься находиться рядом с Дейдре, тебе потребуется защита.

Джеймс неохотно взял обруч и надел на запястье.

— Спасибо.

Бабушка ткнула в меня пестиком, измазанным чем-то зеленым.

— Думай головой и помни, о чем я тебе сказала. Увидимся вечером. Я принесу пасту. Только не говори маме, что я зайду, а то она сочтет своим долгом испечь трюфельный торт или заколоть свинью.