БИЧ-Рыба (сборник) Кузнечихин Сергей
Спиннинги в руки и дальше удачу пытать. Поймали еще трех таймешков. Один, кстати сказать, чисто мой. Очень даже приличный. Килограммов около десяти. Ленки попались. Тоже – отборные.
Четыре часа пролетели, как двухсерийный детектив, с той лишь разницей, что промелькнувшее время не в пустоту провалилось. И заказанный подарок добыли, и экипаж угостить, и себя побаловать, и впечатления незабываемые – это, пожалуй, важнее всего.
Десантники задание выполнили, только забирать их почему-то не спешили. Уже и пять часов отстучало, и шесть… Мы еще по ленку выцарапали. А винтокрылая птица не летит. В небе тишина.
Странное дело: стоят на берегу два азартных мужика, рядом ручей впадает, с одной стороны вроде обловили, но выше по течению осталась непаханая вода, заповедная, можно сказать, – и никакого желания пройтись, проверить. Смотрим только на небо и на часы. А дело уже к полночи близится. Если бы рыбачили на каких-нибудь южных притоках Енисея, ждали бы уже в кромешной темноте и звездами любовались. А у нас пока еще светло, разве что воздух слегка посерел. Видимость прекрасная, только желанной точки на небе не видно. А погода такая летная, что летнее и придумать трудно. Тишина. Листочек не шелохнется. Ручей, конечно, шумит, река на валунах подыгрывает, но это как бы выпадает из вида, точнее, из слуха, как собственное сопение. Недостающий звук ищем в небе. А его нету. Только ровный фон комариного гула. Ровный и густой. Когда хоть какой-то ветерок, он вроде как наплывами идет, а здесь монотонный, словно гул хорошо отлаженного мотора на холостом ходу. Только зачем им вхолостую гудеть, если рядом две бочки с человеческой кровью. Бочки, правда, ходячие и с руками, но северный комар – создание неизбалованное, он любой кровушке рад. И здесь обнаружилась вторая брешь в моей оснащенности. Оказалось, что в спешке схватил не тот баллончик с аэрозолем. Нет, не антистатик, хотя и такое могло случится, взял «комарекс», но почти пустой. Впрочем, за тот срок, который нам определили вертолетчики, и остатки бы не израсходовали. Однако четыре часа превратились в восемь, и мы не то чтобы запаниковали, но поняли, что надо экономить.
Очередную брешь подсказали наши желудки, сначала робко, а потом уже во весь голос. Не знаю, какие голоса у ваших, но у моего – занудный до неприличного. Серега сознался, что и он от своего не в восторге. Потому и прихватил из дома батон и банку сгущенки. Для мужика это не пища, разумеется, а успокоить желудок – вполне достаточно. На сколько частей делить эти сокровища, знали только ребята из экипажа, да подсказать нам не имели возможности.
Но мы поняли, что надо готовиться к худшему.
Для начала почистили улов. Заодно и поужинали свежей печенью. Июль, мешочки с недозрелой икрой тоненькие, как тряпочки, но их тоже проглотили, не пропадать же добру. Добычу притопили в устье ручья и привалили камнями, чтобы не унесло. От воды пальцы сводит, действительно ледяная, так что за рыбу беспокойства не было, не испортится. И день вытерпит, и два. Она вытерпит, а вот сколько терпеть нам?
После еды в сон потянуло. Палатки, разумеется, нет. Шалаш городить – только комаров собирать. Пошли за лапником. Топора нет. Нож один на двоих. Серега рубит, а я отношу, как в том школьном стихотворении. Соорудили хвойную перину. Побрызгались экономненько противокомариным средством. Сосчитали сигареты и папиросы – двадцать семь штук. Хотели одну на двоих раскурить, чтобы до четного уравнять, но посовещались и решили, что одну на двоих будем делить, когда одна останется. Легли и сразу уснули, намаялись все-таки.
Если бы дома залегли, наверняка бы до обеда продрыхли. А там поднялись, как на работу. Можно сказать, и не спали. Кстати, у Сереги был нормальный рабочий день и никаких отгулов он не брал. А у меня вечером – самолет. Небо чистое, ветра нет – задержки рейса не предвидится. Но пока еще утро… Открыли банку сгущенки. Отрезали по куску батона. Запили целебной ключевой водой. Можно считать, что позавтракали.
Стоим, смотрим на небо. Обзор из-за сопок невелик, так что услышать можно быстрее, чем увидеть. Было бы чего слышать. Но когда очень сильно напрягаешь слух, начинаешь слышать то, чего не существует. Какой-то ветерок на гребне сопок заплутает в деревьях, а тебе уже кажется, что подползает гул машины. Ждешь, когда он станет нарастать. А он, подлец, теряется. Но честной тишине верить не хочется. Напрягаешь до предела свои слуховые возможности, даже глаза прикрываешь, чтобы не отвлекали, и ждешь этот заблудившийся гул, надеешься, что еще чуть-чуть – и выползет он из какого-нибудь распадка. А он вроде как и появляется, но снова исчезает.
К обеду разожгли костерок. Распластали ленка и начали печь на рожне. Классическим мясом для запекания на рожне считается осетрина. Но я честно признаюсь, что смотреть, как готовится эта пища, для меня намного интереснее, нежели есть ее. Вернее, объедаться, потому что пока насмотришься, весь на слюну изойдешь. А потом уже хватаешь, почти не пережевывая. Обжигаешься, давишься – нет… Это ближе к пытке, чем к наслаждению. Зато процесс… Особенно его последняя стадия, когда румяные лафтаки, насаженные на тальниковые ветки, томятся над углями, жир капает с них и загорается на лету… Эхма! Была бы денег тьма! Или тесть в рыбнадзоре работал! Хотя для меня самая вкусная осетрина – малосольная. Или сугудай из нее. Впрочем, сугудай из ленка тоже хорош. Только у нас для этой роскоши ни специй, ни посуды не было. Отрезали по куску, обжарили на краешке костерка, не дожидаясь углей, и стрескали даже без соли.
Когда я понял, что мой билет на Красноярск придется переоформлять и платить штраф, почему-то возникла уверенность, что вертолет появится с минуты на минуту. Решил, что наказание вроде как уже получил, и моральное, и материальное, за все грехи повинился, пора бы и отпустить, ведь не самые последние злодеи. И услышало небо мои молитвы, родило звук. Не какой-нибудь шум листвы, а нормальный нарастающий гул. Серега дремал после обеда. Чтобы не беспокоить парня понапрасну, я даже паузу какую-то выдержал. Недолгую, разумеется – попробуй вытерпи после таких ожиданий, – но тем не менее начал его тормошить, когда никаких сомнений не осталось. Рожа у связчика, разработанная комарами, да еще и спросонья, опухла до неприличности. На меня смех напал. Он головой вертит, ничего понять не может. Я спохватился, что из-за крика и хохота моего вертолет не слышно. Осекся. А гул уже удаляется. Начал доказывать, что безо всяких галлюцинаций только что слышал нарастающий гул мотора. А ему и доказывать не надо. Верит. Но, в отличие от меня, знает, что мотор был реактивный.
Зря будил. А может, и не зря. Вторая ночь оказалась намного страшнее первой. Весь день провалялись. Сна никакого. Лежишь с закрытыми глазами, в голову разная чушь лезет. Время еле ползет. А комары с каждым часом все злее и злее. Терпели, терпели, потом поднялись и пошли теребить мох. Набросали его в костер. Дым вонючий. Рассчитывали, что мы намного выносливее комаров. Просчитались. Они, поганцы, недолго паниковали, приноровились и снова завели свою музыку.
Час лежим.
Два лежим.
Три лежим.
Иногда, конечно, проваливаешься в сон, но тут же выныриваешь. Хорошо понимаем, что ночью за нами никто не прилетит, а все равно вслушиваемся. Комары звенят. Ручей на камнях бормочет, теперь уже и он раздражать начинает. Словно специально разболтался, чтобы помешать нам услышать приближение вертолета. При нормальных ночевках шум воды убаюкивает, как сказка младенца, а здесь, наоборот, будто соседи за стеной гулянку развели. И никакой возможности выключить эту музыку.
В другой ситуации взял бы спиннинг и пошел кидать мыша, чтобы драгоценное время на рыбной реке не пропадало, а тут никакого желания, и не только потому, что не знаешь, куда девать добычу.
В первый день сходили посмотреть, как чувствует себя выпущенный на свободу таймешонок. И не нашли. Очень даже может быть, что не зря амнистировали. Конечно, могло и течение подхватить. Но приятнее думать, что благородный поступок не пропал даром.
И красавцем полюбоваться поначалу бегал, а потом – как будто и не было рекордного тайменя. Не хочется! Ничего не хочется!
Доворочались до утра. Пожевали печеной рыбы и пошли прогуляться на ту сторону ручья: места посмотреть, жимолости поискать, может, черника где на пригреве поспела. Если первые два дня крутились возле площадки, как привязанные, чтобы вертолетчикам не ждать нас, на третий день вышагивали, не оглядываясь, не потому что обнаглели, обуяло тупое безразличие, у меня к тому же и шальная мыслишка засвербила: дескать, отойдем подальше, а он, по закону подлости, как раз и прилетит.
Не прилетел.
И ягод не встретили: ни спелых, ни зеленых. Зато нашли мешок из-под соли. Притащили на табор. Выбрали из углов крупинки. Сложили в крышку от коробки для блесен. Плеснули туда воды, а потом макали в мутный рассол сырую рыбу. Остатки сгущенки тоже залили, добавили туда брусничного листа, и получился чай с молоком. Не густо, полстакана на брата, но взбодрились. Пустую банку приспособили взамен котелка. Грели воду, бросали в нее полоски просоленной мешковины, потом кидали кусочки рыбы и варили. Мешковину, разумеется, выкидывали до того, как опускали рыбу. Все-таки нам попроще было, чем Зиганшину с Поплавским на барже. «Зиганшин буги! Зиганшин рок! Поплавский съел второй сапог» – так вроде пели в счастливом детстве? Или, наоборот, Зиганшин съел? Теперь уже запамятовал.
Когда насытились ухой, стали выпаривать соль. Кпд мизерный. Производительность – одна чайная ложка в час, но качество весьма приличное, продукт нежно-беленького цвета. Занятие хлопотное, однако благодаря ему вечер пролетел незаметно. И грустные думы не так одолевали. А собственно, и думать-то смысла не было. Пешком вдоль берега не пройдешь, плот без топора не соорудишь – оставалось тупо ждать. В мою дурную голову закралась мыслишка, что вертолет разбился. Вползла и уползать не спешила. Шикаю на нее, рычу – прогнать пытаюсь, а она, змеюка, не из пугливых, знает свою силу, сама пугать привыкла. Сереге о ней, разумеется, даже намека не сделал. Мы вообще старались поосторожнее друг с другом обходиться, а то ведь в такой ситуации все старые занозы воспаляются. Рыбалка – занятие психованное, мало ли чего в азарте ляпнешь. Один невольно, а другому больно. Только бывают занозы, которые сразу отмирают, а иные вроде как засыпают, но наступает критический момент – и они воспаляются. Все зависит от человека, от яда, который в нем, от его количества и тяжести. Со связчиком мне повезло – легкий человек, в самом хорошем смысле этой легкости. Не из тех, которые не упускают случая встать на спину лежачего, чтобы казаться еще выше.
На третий день с утра поймали свежих ленков для еды. Перекусили. Прилегли. Но к обеду навалилась настоящая африканская жарища. Комары тучами сгустились. Висели в воздухе, как пыль над проселочной дорогой после грузовика. Баллончик наш давно уже перестал дышать, точнее, вздыхал, но не выдыхал. Спасались в реке. Высмотрели два камня подальше от берега. Забирались на них и стояли. Но на камне долго не выдержишь, ноги устают. Так вот и курсировали: с берега на камень и обратно. Голова от бессонных ночей, от комариного звона и от дурных мыслей вроде и пустая, но тяжеленная. Язык еле ворочается. Глаза то и дело закрываются. Сигарет осталось три штуки.
К вечеру, уже полувареные, додумались искупаться. Прошли по реке выше ручья, нашли прогретую заводь и залезли в воду. Лежим, млеем. И в это время загудел вертолет. Серега услышал. Я долго отказывался верить. К тому же и звук на какое-то время пропал. Но потом явственно вынырнул уже над рекой настоящий нарастающий стрекот.
Ребята догадывались, что мы немного заждались, поэтому приготовили, чем заглушить наше красноречье. А нам много и не потребовалось. Я с полстакана осоловел. А когда увидел в зеркале выше ворота энцефалитки ошейник из запекшейся крови, развеселился, как сумасшедший, – а может, и взаправду крыша сдвинулась, не совсем набекрень, но тем не менее.
А задержка санрейса получилась оттого, что больной оказался тяжелым, и пришлось срочно лететь в Норильск. Дело святое, какие могут быть разговоры.
Увидев нашего тайменя, двое парней из экипажа схватили спиннинги и побежали к ручью. И, кстати сказать, ничего не поймали. Ноль целых, ноль десятых.
А подарочный экземплярище, когда взвесили, вытянул на тридцать четыре килограмма, без какой-то мелочи.
И еще, чуть не забыл, «пулю» с летчиками мы все-таки расписали. Но, странное дело, нам с Серегой упорно не шла карта. По всем законам и приметам должно быть наоборот. Не идет, хоть тресни. И тогда я подумал, что, может быть, все, что с нами приключилось, надо считать большим везением. А что? Всякое может быть. Там, в небесной канцелярии, свои расценки.
Теплое место
Помните, как я на рыбалке больше своего директора наловил и мне вежливо предложили поискать новое место? Наказали, называется. Если бы задница к креслу приросла – другое дело, но я ведь профсоюзником на общественных началах числился, а в рабочее время глотал пыль на самом грязном участке. Было бы чего терять.
Испугаться не испугался, но обиделся, врать не буду. Очень сильно обиделся и на пыль, и на копоть, и на директора – на всю цивилизацию обиделся. И тут под горячую руку подвернулось заманчивое предложение – мотористом в рыбнадзор. И не просто мотористом, а с правами инспектора. Правда, в самом глухом районе, на Ангаре, где ни оперы, ни опера, не говоря уже про тюльпаны и красные помидоры… Подумал я минут семь и согласился. Что мне, молодому да не женатому. Без тюльпанов перебьюсь, зато рыбалка будет, которая и сниться не отваживалась.
Короче, отправился на теплое место в холодные края.
Прибыл в район. На второй день без всякой волокиты получил судно, а вот промчаться с ветерком по глади речной получилось не сразу. Недели две в божеский вид приводил. Пахал от восхода до заката. А с заката до восхода спал на рабочем месте. Как в песне: «Нам ДОК, что дом родной…» – тем более что другого дома пока не было. Но в каюте не хуже, чем в общаге. Плюс ко всему по утрам в автобусах не трястись, нервы не расшатывать. С хорошими нервами и работа качественнее. Деталь немаловажная. Надо было показать будущим коллегам, с кем придется дело иметь. Движочек перебрал, красочку подновил… короче, дал понять. И поняли. Начальник увидел и просиял: «Давно, – говорит, – о таком человеке мечтаю».
И сразу же с просьбой.
Следующую неделю потратил на ремонт катера его свояка или кума, там родственные отношения настолько запутанные – с наскоку не разберешься. Однако руки бы оторвать этому родственничку за такое обращение с живым механизмом. И оторвал бы, да на глаза не попался.
Довел и кумов катер до ума. Но не только бог троицу любит. Мой новый начальник тоже. Принял работу, поцокал языком и отправил ремонтировать третье судно, вроде казенное, но слишком уж щедро он мне тушенки отвалил на эту экспедицию. И сказочку не очень складно рассказал. Будто бы зашли по большой воде в боковую речку, да там и сломались, потом вода упала. А теперь, мол, прошли дожди, вода снова поднялась, и я должен пробиться туда на «Казанке», подшаманить катер и пригнать домой.
Голосок вежливый, глазки ласковые и, опять же, сгущенка с тушенкой – темнит начальство, не понимает, что мне его светомаскировка до лампочки. Меня речка новая интересует. Бывало, на такое дело отпуск тратил, а тут в рабочее время, с бронированным документом у сердца, на казенном бензине – никакого резона кобениться.
А ходу до речки было километров пятьдесят вниз по Ангаре, и до катера – около пяти, как сказал начальник, которые потом обернулись пятнадцатью.
Отчалил я по утряночке и, не отвлекаясь, без остановок до самого устья. Там решил порыбачить, оглядеться, а может, и заночевать, если масть пойдет.
Но рыба не ловилась – вода большая. Представляете, какая досада. Первый раз в жизни выйти на речку с документами, позволяющими делать все, что душонка пожелает… и клева нет. Уже не до тайменей, хоть бы щучонка какая из голодающего Поволжья приплыла да на блесну позарилась – ни в какую. Ти-ши-на.
И ничего не поделаешь. Сматываю удочки в надежде, что спадет вода, пока я катер ремонтирую. Двинулся вдоль берега. И вдруг вижу – в кустах три молочные фляги. Самая браконьерская тара. Только слишком нагло стоят, почти не замаскированы, я даже подумал, что пустые. Но все-таки сбросил газ. Не оттого, что вспомнил про инспекторские права, чисто из любопытства. Столько бросал – и ни одной поклевки. Надо же удостовериться, что не я один такой неудачливый.
Открываю флягу, а она полная малосольной осетрины! Бывает, что и вошь кашляет, но не так же громко. И во второй фляге, и в третьей – то же самое.
Помните, в школе писали сочинение на свободную тему: «В жизни всегда есть место подвигу». Был у меня дружок, которого всегда на подвиги тянуло, правда после третьего стакана. Это я сейчас шучу, а тогда задумался. По инструкции надо было садиться в засаду, заряжать берданку и ждать, когда они придут. Но откуда знать, когда они придут, сколько их будет и кто они такие. Любители вроде меня частенько себя браконьерами называют – только какие мы браконьеры? А что касается настоящих, так я их вблизи реки и не видел. Выйдут, думаю, человек пять, что я им сделаю, один и без берданки. Они даже бить не станут, просто свяжут руки, чтобы под ногами не крутился, погрузят фляги и уедут. Но и сдаваться без боя неудобно. Характер не тот.
Сижу.
Потею.
Думаю.
На другом берегу стадо пасется. Пастух видел, как я по кустам шастал, но никаких признаков заинтересованности. Имей он с этими флягами порочную связь – обязательно бы постарался отвлечь. Выспрашивать у него тоже бесполезно. Если и знает – все равно утаит.
Сижу, размышляю, прикидываю, что лучше: если бы или кабы. А надеждочка все-таки зудится: авось заявятся, голубчики, и тогда уж… Страшновато, конечно, маленько, но любопытно.
Сижу, переживаю, жду. Но верхом на фляге долго не прождешь, жестковато все-таки. И комары излишне гостеприимны – изо всех сил стараются внимание оказать, гудят, скандалят между собой, каждый норовит без очереди с поцелуем подлететь.
Этак и до смерти зацелуют, пока браконьеров ждешь.
Кстати, не слышали, что комариные укусы очень полезны для работы памяти?
В каком-то журнале читал. Но, главное, сам проверил, и не единожды. В тот раз тоже: сеанс укусов еще не закончился, а я уже вспомнил про леспромхоз на другом берегу Ангары, вспомнил, что видел его на карте. Думать уже надоело, погрузил фляги в лодку – и туда. Сельпо, на мое счастье, стояло рядом с берегом.
Поднялся.
Объяснил.
Обрадовал.
Они мне даже грузчиков отрядили. Взвесили рыбу, составили акт – и привет, товарищи браконьеры. Правда, мужичок один из грузчиков очень уж обходительно со мной держался: в разговор втянул, спросил, давно ли я в рыбнадзоре, откуда приехал, кем раньше работал. Мне скрывать нечего, хотя сразу было ясно, что любопытство не пустое, я даже заподозрил, что фляги ему знакомы, может, и собственные. А коли не признается, так это его дело – пусть темнит, если не жалко с добром расставаться.
От фляг, между прочим, могли бы и на речке отказаться, если бы кто подъехал. И не докажешь.
В общем, я свое дело сделал: обнаружил, сдал государству и протокол составил. Спрятал документик в полиэтиленовый пакет, чтобы не промок случайно… и в путь.
До катера, я уже говорил, оказалось не пять километров, а два раза по пять и еще чуть-чуть. Но это не страшно. Я не рассыпался. Катер жалко. Стоит, сиротинушка, цепью к дереву прикованный, и скучает после чужого веселья. Тринадцать бутылок возле костровища насчитал. Вот если бы последнюю не распечатали, могли бы и сами подремонтироваться. Поломка-то так себе.
Могли бы отремонтировать, но могли бы и раскурочить. Не они, разумеется. После них на катере гости побывали. Видно, какая-то лодочка шла мимо да остановилась. Не поленились мужички засвидетельствовать почтение. И довольно-таки своеобразно. Навалили на носу катера две кучи, а потом этим самым дерьмом написали на лобовом стекле несколько теплых слов в адрес уважаемого рыбнадзора.
Чего скривились? Противно слушать?
А мне отмывать эту писанину не противно было? Но мне-то засохшее досталось, а писаки эти со свеженьким дело имели, пусть и своим, но запашистым. Мужественные ребята. И принципиальные, надо признаться. Доведись до шпаны, они бы стекла побили, солярку в воду выпустить могли, а эти – нет, к машине с уважением отнеслись и речку травить не стали.
Подкинули работенку. Но деваться некуда. Привел технику в порядок. Смыл со стекла оскорбления. На душе погано. Вода мутная. Рыба не клюет. Психанул я тогда, махнул рукой, как Юрий Гагарин, и сказал «поехали». Потом на свежем ветерке да на хорошей скорости отошел немного, повеселел и перед закатом облюбовал плесишко, закидушки поставил, чаю согрел – жить-то надо. Ерши, конечно, зверствовали, но пяток сижков вытащил да налимчиков на уху.
Вернулся на рассвете. Поспал чуток и – к начальству: отрапортовать, бумагу на браконьерскую осетрину предъявить. Похвастаться, в общем. Да запоздал, начальник куда-то умотал с утра пораньше.
А была пятница.
Дожил до понедельника. Заявляюсь в контору. Спрашиваю шефа. Говорят, что где-то в кабинетах, но при этом как-то подозрительно посматривают на меня. Я и ширинку проверил, и к зеркалу подошел – все вроде нормально. Отлавливаю шефа, а он то ли с недосыпа, то ли с перепоя аж перекошенный от злости. Катер смотреть не хочет и бумагу о трофеях читать не стал. Я ему подробности рассказывать, а он с развоpота – ниже пояса: «Почему на работу на пятнадцать минут опоздал?» – у меня и дыхание перехватило, даже рот забыл закрыть, только глазами хлопаю. А чем на такую наглость ответишь? Пока я в себя приходил, он уже за телефон схватился, а меня глазами в дверь выталкивает.
Вышел. Сначала в коридор. Потом на улицу. Присел на лавочку перед инспекцией. А в голове звон – за что? – ни единой мысли в голове.
И подсаживается ко мне тот вежливый грузчик из леспромхозовского сельпо.
– Здорово, – говорит, – герой! Чего такой невеселый?
– А ты с чего такой веселый? – спрашиваю я.
Тут он все и объяснил.
Оказалось, пока я чаи распивал да налимов на уху ловил, более удачливые рыбаки завернули на боковую речку добычу свою забрать. Посмотрели под куст, посмотрели за кустом, обошли соседний куст… и прямой наводкой на пастуха – куда фляги делись? Пастух рассказал, что видел, как лодка останавливалась, а про фляги никаких сведений. Они кричат. Он молчит. Они – по сопатке. Он все равно молчит. Они снова – по сопатке. Он клянется. Они не верят. Думают, что перепрятал. Начали искать. Там в устье пригорок был, заросший лопухами. Они решили, что фляги там, и заставили пастуха загнать на пригорок коров, чтобы лопухи помяли. Туда-сюда гоняли стадо, топтали-перетаптывали и ничего не вытоптали. Врезали пастуху на прощание да еще и добавки пообещали, когда свободное время будет.
А было их всего двое.
Рассказывает, а я понять не могу, почему пастух такой смирный – с кнутом в руках против двух человек? Другой такие бы фляги показал, так бы отходил, что век бы это место объезжали. Да стерпел.
Почему?
И я спросил об этом у грузчика. А он сидит ухмыляется, хотя и ухмыляться вроде бы нечему. Он тоже, когда фляги узнал (а узнал сразу, я уже говорил вам, что это видно было), – узнал, стало быть, но хотел промолчать. А в инспекцию повез их уже после того, как фонари на пастухе увидел. Прикинулся дурачком и сдал их бухгалтерше. Мог бы и кому-то другому, но выбрал самую скандальную бабенку. И она меточки на флягах сразу опознала. А там уже пошла звонить-названивать – полрайона оповестила… Все бы ничего, но меточки на таре принадлежали нашим рыбнадзоровским орлам. Вот так-то.
Говорят же – ворон ворону глаз не выклюет, а я по наивности чуть было не пристроился. Но во вкус войти не дали. Предложили поискать счастье в другой конторе. Не приживаюсь я на теплых местах, способностей не хватает.
Потом народец болтал, будто бы меня утопить грозились. Ерунда все это, сплетни. Сказочки для слабонервных. За такую чепуху не топят, у нас же не какая-нибудь там Бразилия.
Шпионская история
Собрался я как-то на Духово озеро, то самое, на котором у нас рыбнадзоровцы сеть украли. Захотелось вокруг него по ручьям прогуляться да форельки половить, а попадется что покрупнее, так я разве против. Сроки были подходящие, и погодка выстоялась. Тайфунами ни с японской, ни с нашей стороны не пугали. Вовка Сивохов по случаю бензином халявным разжился. Одним словом – приспело. Значит, отставить разговоры и вперед.
Подъезжаем к перевалу. Глядим – шлагбаум. Что за новости, раньше, помнится, подобной флоры здесь не произрастало. Возле шлагбаума – два румяных молодца в зеленых фуражках. Познакомиться хотят. Достаем из широких штанин. Глянули соколы в мой затрепанный паспорт со среднесибирской пропиской и – до свидания: катитесь, милые рыболовы, туда, откуда приехали, пока подальше не послали, дополнительные вопросы только в письменном виде.
Пограничная зона.
Полгода назад не было, а тут вдруг стратегические секреты. Может, уже и японцы на берег высадились или новороссийский десант с Малой земли? Спрашиваю – не отвечают. И не улыбаются. Дружок мой видит такую серьезность, заталкивает меня в машину – и полный назад. Да еще и прощения от моего имени у этой зелени попросил. Зpя, говорю, зачем унижаться, человек без ружья – тоже человек… А он мне:
– Спокойненько, Леха, не баламуть. В мутной воде рыбку легче поймать, но в этой ситуации рыбаки не мы, а эти салаги с автоматами.
Я ворчу, он посмеивается и рулит туда, куда послали. Но не сказать, чтобы очень быстро, а при первой возможности к морю свернул. Якобы морских ежей набрать. На безрыбье, конечно, и ежи икру мечут. Издеваюсь, как могу, а от него как от стенки горох. Потом посмотрел на часы и сказал:
– Поехали! У пограничников обед.
Я думал, он шутит. Смотрю – нет. Машину заводит. Выезжаем на дорогу и – вперед, на огневой рубеж. За такие шутки вытряхнут из шубки. Стрелять, конечно, не станут, а штраф припаять – запросто. Чего бы это дружок мой раздухарился – не пойму. А спросить не решаюсь, боюсь опростоволоситься. Смотрю вперед во все глаза. Делаем последний поворот. Выходим на прямую. Шлагбаум открыт. И ни души.
Вот так-то! Шпионы шпионами, а обед обедом.
Правда, уже на месте маленькое неудобство случилось. Раньше мы на берегу останавливались, а тут, на случай новой проверки документов, поставили палатку подальше от глаз. Но прогадали – два пограничника все-таки безвреднее двух тысяч комаров. Ну да ладно – дело привычное. Обиднее, что форель не брала. Отчего закапризничала – не знаю, проще всего на пограничников свалить, но сам не видел, а придумать можно про кого угодно.
Я к чему все это рассказал – года три спустя позвали меня селедку ловить. Ехать собирались в бухту Посьет. А я был в командировке, и в моем пропуске стояла четкая запись, что свобода передвижения гражданина Петухова Алексея Лукича ограничена Хорольским районом. Шаг вправо, шаг влево – без разницы – приравнивается к нарушению. Сиди и не рыпайся.
А как усидеть, если на рыбалку зовут?
Тогда я вспомнил про тех погранцов. Одни любят хорошо пообедать, другие – хорошо поспать, а третьи не любят слякотную погоду… Ладно, думаю, наверняка только обухом бьют, да и то промах бывает. Бог не выдаст – свининой закусишь.
Профсоюз для рыбалки крытую машину выделил. Народу в будку набилось, что пчел в улей – повернуться негде, какая уж там проверка. И выехали в ночь – опять мой плюс жирнее их минуса.
Тяпнули по сто пятьдесят снотворного и покатили. Не знаю, кому что, а мне летающие пиленгасы снились – выпрыгивали из воды, а потом в свободном парении выделывали фигуры высшего пилотажа.
Лежу.
Любуюсь.
Млею.
И вдруг – стоп. Глаза открываю – что такое? Неужели приехали? Мужики шепчут: лежи, мол, и замри. Для пущей надежности рюкзаков на меня набросали, а в них, между прочим, не одни спальники были, но и консервы, тяжелые банки с острыми углами. И все равно не помогло.
Влез патрульный в кузов, принюхался, а дальше: руки вверх, разрешите с вами познакомиться…
Ребята гвалт подняли. На поруки пытались взять. Позавтракать пригласили. У двоих вроде как мечтательность в глазах промелькнула, но старший их в позу встал. Начальник полуторабровый. Нет, серьезно, над левым глазом у него целая бровь была, а над правым – половина. Будто я в этом виноват.
Около часа пробазарили, и никакой подвижки, паковый лед.
Ладно, говорю, езжайте, друзья, нечего терять драгоценное время. И пошел сдаваться в плен. Даже руки поднял. Пусть им будет стыдно. И как вы думаете, что они со мной сделали? Думаете, как шпиона в наручники и под замок?
Если бы!
Они же, остряки, бросили меня посреди дороги и умчались, по всей вероятности, досыпать.
А я остался среди ночи на распутье. И не в майскую ночь, а в мартовскую, дело было как раз перед Международным женским днем. На небе ни звездочки, на горизонте ни огонька. Только ветер гудит в проводах. И потопал я, сам не знаю куда…
Вот, значит, к чему летающие пиленгасы снятся.
Час иду. Два иду. Три иду.
Или в Китай, или в Японию, или в Магадан – не знаю. И ни одной попутки. Да я бы, грешным делом, и встречной не побрезговал – разница в моем положении не принципиальная – лишь бы отогреться да местонахождение выяснить. Если лошадь пойдет, мы и лошади рады, если трактор – нам легче идти. Веселую песенку в детстве пели.
И только под утро к поселку выбрел. Стучусь в крайнюю хату. Женский голос через дверь спрашивает: «Кто там?» А у меня челюсть от переохлаждения заклинило, ничего ответить не могу. Мычу. Правда, стараюсь, чтобы мычание не бычьим получалось, но трудно прикинуться теленочком после таких передряг.
Хорошо – к смелой женщине попал. Впустила. Чаем напоила. Даже стопочку налила. Язык оттаял. Начал свои приключения рассказывать. Со слезами на глазах слушала. Испереживалась вся. Удивительная женщина. Вроде и не красавица, но было в ней что-то такое, как бы сказать… Короче, свет из нее шел какой-то, изнутри. Ну и сложена, конечно. Фигура божественная.
Сижу, значит, разговариваю и вижу – над кроватью портретик висит, вроде иконки. Присмотрелся.
И кто бы, вы думали, на этой иконке изображен?
Полуторабровый пограничник.
Брат? – спрашиваю.
Нет, говорит, муж.
Я давно замечал, что хорошим женщинам не везет, но чтобы таким хорошим и так не везло – это уже слишком, перебор. Можно было, конечно, открыть ей глаза, шевельнулась такая мыслишка. И надо бы, наверное. Но не смог.
Что вы говорите? Почему не отомстил этому садисту? Почему не воспользовался ее добротой?
Нет, дорогие, подобные методы не по мне. Извините. С такими женщинами или всерьез, или никак.
Продразверстка
Сколько раз зарекался связываться с неводами, сетями и прочей плетеной путаницей. Мало того, что настоящего удовольствия от рыбалки не получаешь, так еще и через раз, если не чаще, попадаешь в неприличную историю.
Кстати, знаете, какая рыба в сети попадается?
Не знаете. Тогда объясняю – больная. И удивляться здесь нечему. Все логично. Рыбы, как люди. И болезней у них целый букет. Я не ихтиолог, но, кроме описторхоза и ленточного глиста, еще штук десять назвать могу, а если с рыбьими ветеринарами поговорить – те наверняка и вторую дюжину насчитают. А что касается вашего знаменитого ленточного глиста, могу вас обрадовать – рыбка с этой заразой и на удочку клюет. Вытащил я как-то на Красноярском море здоровенную сорогу, распорол, смотрю – полное брюхо молок, это я по серости так подумал, хорошо еще вовремя заметил, что молоки эти шевелятся…
Представляете, какая пакость? Аппетит после таких открытий, сами понимаете, куда-то исчезает. Но эта зараза на виду. Куда труднее обнаружить простудные заболевания.
Не бывает, говорите?
Ну вы даете! Подумайте слегка – она же круглые сутки из воды не вылезает. Попробуйте побарахтаться хотя бы часа три, а потом я посмотрю, появится у вас насморк или нет. То-то и оно. Так что у всех рыб хронический насморк. Ерши, например, постоянно в соплях. Другая рыба крепче, но и у нее при малейшем похолодании обострение начинается – и зачихала, и зашмыгала, высморкаться хочет; и тогда она лезет в сеть, потому что принимает ее за ветошь. Ткнется вытереть нос, а назад уже никак, попалась, болезная.
Так что имейте в виду, когда покупаете, – если рыба поймана сетью, значит, с насморком.
Но это к слову. Поехали, значит, рыбачить сетями. Парень один с работы так место расписал, ну прямо фантастическое: пудовые таймени с килограммовыми сигами в догоняшки играют, аж вода пенится… И езды до этого сказочного плеса меньше двадцати километров. Дорога таежная, но на мотоцикле пробиться можно. А коли можно, так зачем тянуть.
Сели и поехали.
Однако пришлось остановиться не доезжая. Подъем в гору кое-как одолели, а на повороте к реке оказался чересчур крутой спуск и тропа слишком узкая. Ну да ладно. Из тайги мотоцикл не угонят – шпана, как грибы, водится в основном на опушках, в глубь и в глушь почти не забирается. Оставили технику возле дороги, а сами за две ходки спустили к воде и лодку, и сети, и фляги под рыбу. Местечко и впрямь недурственное. Не зря ехали.
После того как сети поставили, я еще и спиннинг покидал. Трех леночков вытащил, а четвертый сорвался, возле самого берега сошел.
Зря улыбаетесь. Если бы я врать надумал, я бы не три сказал, а десяток, как минимум. Но какой смысл, если даже десяток хороших ленков – мелочевка по сравнению с тем, что из сетей вытрясли. У нас две фляги с собой было – еле утолкли. А потом… каждый по фляге на плечо – и в горку, к мотоциклу. Налови такую посудину на спиннинг или на удочку, она бы наверняка легче казалась. А тут корячишься в гору и носом о камни задеваешь. Глаза мало того что потом залиты, так еще и на лоб лезут, из орбит выскакивают. На тропе только на ощупь удерживаешься. Кряхтели, пыхтели, а за один прием не одолели. Сбросили фляги, чтобы дух перевести. Потянулись, проморгались, глянули вперед и видим – встречает нас кое-кто. Заждался и от скуки позевывает.
Нет, ребятушки, не рыбнадзоровец.
Сам хозяин тайги. Михаил Иванович собственной персоной.
Я до этого случая ни разу его вблизи не видел. Они почему-то предпочитали держаться от меня на расстоянии: может, боялись, может, стеснялись – не спрашивал, честно признаюсь. А этот осмелел. Выставился и не убегает. Рассматривай, сколько влезет. Не скажу, что я очень долго приглядывался, но кое-что заметил. Дикий медведь, кстати, очень похож на собаку водолаза, разве что морда немного поуже, а у этого еще седая прядь над левым глазом была. Не исключено, конечно, что мне все это показалось.
Опомнились уже внизу, на берегу. Под горку да налегке – долго ли?
Застирывать штаны, слава богу, не пришлось. Но что делать дальше, напарник мой не знал, а я – тем более. Ружье прихватить не догадались. Идти на такого зверя с голыми руками – мощей маловато. Вырубили на всякий случай рогатину. Тяжелая получилась. Напарник мужик кряжистый, я ему это оружие уступил. Он, конечно, отказывался, а потом, чтоб я в обиде не остался, он мне вторую рогатину вырубил, полегче, но зато – покороче.
Стоим, у каждого в руках древнейшее оружие, в глазах – решительность. Прислушиваемся – что там на вершине. А там – тишина. Но идти постеснялись. Решили перегодить час-другой. Переждали, разработали план, условились, кто с какого бока нападает, и уже настроились было на военные действия… Вдруг слышим, нет, не рык медвежий, а металлический лязг.
Это фляги наши под гору летели.
Пустые, разумеется. И, что характерно, нисколько не покореженные. Забрал продукт и аккуратненько возвратил тару.
Подниматься с рогатинами наперевес как-то расхотелось. Тем более что темнеть начинало. Решили переночевать. Развели костер поярче, а чтобы время вхолостую не пропадало, снова сети поставили. Спать, разумеется, не ложились. Всю ночь прислушивались и принюхивались. Тихо было. Только рассвело, сразу же сеть сняли, рыбу во фляги – и вперед к мотоциклу. Надеялись, что ушел Топтыгин. Жрать он, конечно, горазд, но все-таки полцентнера за один присест – даже для него многовато. Карабкаемся на гору: не кряхтим, не кашляем и даже не потеем. Все внимание вперед. Да толку-то. Разве что пораньше заметили. Стоит подлец на задних лапах, а передними на валежину облокотился, словно хозяин на изгородь собственной усадьбы. Мирно так стоит, чуть ли не улыбается. И вроде как головой кивает, заходите, мол, гости долгожданные. Но мы на такую провокацию не клюнули. Медвежьи услуги любого до медвежьей болезни доведут.
Фляги с рыбой вниз не потащили. Через час он сам сбросил их. Первой порцией поужинал, второй – позавтракал. На очереди обед. Не слишком ли жирно будет, Михаил Иванович?
Третью попытку решили сделать налегке, и не по тропе, а в обход, по самой крутизне. Думали, проскочим к мотоциклу и рванем за вооруженной подмогой. Бесполезно. Пустая затея. Встретил возле машины. Увидел, что мы порожняком, и в рык. Совсем обнаглел. Распсиховался. Но и у нас нервы не железные. Опять отступили.
Сидим на берегу, тоскуем. А что делать? Кормить этого барина до зимней спячки? От халявных харчей, пожалуй, и спать не захочется. Зачем ему лапу сосать, когда такие придурки отыскались, расторопнее официантов подносят и чаевых не требуют. Нашел зверюга, как человека использовать. Верх унижения. А что дальше будет, и представить страшно…
И тогда я придумал: наполнить обе фляги рыбой, оставить незакрытыми на берегу, а самим отойти. Миша учует запах, спустится к реке, и пока он кушает, мы подкрадемся к мотоциклу.
Хорошо придумал, но ничего из этого не получилось. Не соизволил он спуститься. Успел привыкнуть, чтобы ему с доставкой. А может быть, разгадал нашу хитрость? Но нам-то какая разница. Сидим, как немцы под Сталинградом. И напрямик дороги нет, и по кривой не объедешь.
Оставалось плыть.
А речка до самого устья по горам да по тайге. Ни тропы, ни избушки. Только вороны с коршунами кружат.
Выехали из дома в воскресенье, а вернулись аж к пятнице. По четыре прогула на работе схлопотали.
А позора сколько!
Потом, когда в субботу собрали толпу и поехали с медведем рассчитываться, никого там не встретили. Да еще ливень некстати прогулялся – даже следов не осталось – целехонький мотоцикл на месте, пустые фляги на берегу – никаких признаков зверского обращения. Мужики хохочут – не почудилось ли нам. Им бы такое чудо повстречать. Я бы с удовольствием на них посмотрел.
Вернулись в поселок. Все разговоры о нашем медведе. На улицу выйти боязно. Каждый второй остряка из себя корчит. И вдруг дедок один подходит и спрашивает:
– Значит, говоришь, седой вихор над левым глазом?
А я ему – отстань, мол, дед, и без тебя тошно.
И тут он рассказал, что в Гражданскую войну служил вместе с ним в пpодотряде один немой, здоровенный мужичина, волосней весь заросший не хуже медведя и, самое примечательное, с белым вихром над левым глазом. Люто служил. Не будь немтырем – в большие начальники вылез бы. А потом… потерялся. Отбился в дороге от взвода и пропал. Неделю искали и не нашли. На войне всякое случается, а в тайге тем более. Мать оплакала, невесты не было, друзей – тоже. Продразверстку заменили продналогом. Но с тех пор начал кто-то бедокурить по зимовьям, вроде как медведь, но слишком уж хитро и аккуратно. Охотники на немого грешили. Капканы ставили, засады устраивали, но не поймали и даже не увидели ни медведя, ни бывшего товарища по оружию. А теперь, когда дедок про белую прядь услышал, он уже не сомневался, что гонял нас тот самый продотрядовец, повадки вполне подходящие.
А кто его знает, может, и вправду с перепугу человека за зверя приняли?! Только вот с возрастом неувязочка. Времени-то с Гражданской войны вон сколько прошло. Я засомневался, а дедок не унимается: военное время и домашнее время – это одно, таежное – совсем другое. На вольном воздухе человек может и двести лет прожить. К тому же мать у немтыря знахаркой была, в целебных кореньях толк знала, почему бы и ему что-нибудь сверхцелебное не откопать. И вообще – на то она и тайга, чтобы в ней чудеса творились.
Короче, заплел дедок мои мозги, до сих пор не знаю, чему верить: или собственным глазам, или его рассказу.
Карп-разлучник
Карп рыба жирная, но есть и жирнее – палтус, например, или минога. Однако вреднее карпа рыбы нет. Я, по крайней мере, не знаю.
Меня в свое время карпы чуть подружки не лишили, хотели ее в русалку превратить. А у дядьки моего из-за них трещина в семейной жизни образовалась.
Дядька этот по материнской линии. Не из Петуховых, но мужик веселый и рыбак заядлый. Я к нему в Оренбургскую область два раза в гости летал, на рыбалку то бишь. Там поблизости речка Сакмара течет, полная голавлей и подусов. Хорошая речка, сибирские напоминает, но близость до нее такая, что без транспорта не доберешься, а в дожди – без вездеходного транспорта. Зато рядом, сразу за деревенским кладбищем, ручеек запрудили – и образовалось озеро, и карасей в нем, пусть не крупных, но очень много. Станешь на две удочки ловить – ничего не поймаешь, а если одной – не меньше сотни за утро. И, главное, рядышком. Корову пастуху сдал, можно удочку разматывать. Мелкий карась, он повкуснее крупного, вот только чистить его слишком муторно. Замучил дядька свою старуху. Она этих карасей – уже и курам, и свиньям, и соседям…
И вдруг перестал носить. А на рыбалку, наоборот, зачастил. И днем, и вечером, как на работу ходит… Но возвращается с пустой сумкой. Ну хоть бы малька для отчета, нет – ни хвоста, ни чешуинки. Рыбный запах из сумки выветрился. И задумалась его старуха. День молчит. Два молчит. Потом спрашивает:
– Слышь, Вань, тебе сколько в этом году лет исполняется?
А он не врубился.
– Вроде бы шестьдесят пять, – говорит.
– А что же тебе хуторские девки к юбилею подарить обещали, какой такой сюрприз? – допытывается бабка.
А до дядьки все еще не доходит, с каких пирогов подарков ждать от хуторских девок.
– Пpинесут в подоле! – кричит бабка и заводит заезженную пластинку: изменщик такой-сякой, седина в бороду, бес в ребро – и т. д.
Дядька глаза выпучил. Ушам не верит. Рехнулась старуха. До хутора пять километров, будет он с больными ногами туда шастать, когда на рыбалку тяжело ходить стало.
– А где же твоя рыба с рыбалки? – не унимается старуха.
Дядька ей объясняет, что с другой стороны деревни еще одно озеро есть, и в нем карпов развели. Вода под обрывом светлая, и сверху их видно. Ползают по дну, как поросята. В каждом не меньше чем полпуда. Один из этих поросят в первый же день у него удилище сломал. Но беда в другом: раз клюнул – и все, как отрезало. А ему обидно. Ему отомстить хочется. Ему не до карасиков, не до баловства, когда на старости лет настоящую рыбу увидел.
Но где вы найдете человека, который рыбаку поверит, тем более – женщину, да еще и в годах.
Старуха ему: знаю, мол, твоих рыбин, одну Дашкой зовут, вторую – Машкой. И на все заверения у нее один довод – когда ходил на озеро, приносил по целой сумке, а если сумка пустая, значит, на хутор бабочек ловить бегает.
У них там выселки и мелкие деревушки не хуторами называются, как-то по-другому, но дело не в названии.
Вдрызг переругались. Дядька в омшаник жить перебрался. Обидно напраслину терпеть. Ну, по молодости был грешок, не без этого. Но когда человек пять лет уже как пенсионером числится, пора бы и забыть о ревности. Тоска зеленющая. Карп всю душу вымотал, а теперь еще и старуха из ума выжила.
Из ума с годами все выживают, особенно женщины и политики, но хитрость при них до самой смерти остается. Разбежаться – разбежались, но решила она все-таки выследить дядьку. И выследила. Удивилась, конечно, что мужик и впрямь на озеро идет, а не на хутор… но не успокоилась. Можно ведь и на озере свидание назначить. Залегла в чапыжник и ждет. Гадает на ромашке, кому космы драть придется – Дашке или Машке. Час прождала. Два прождала. Но сами знаете, какое у женщины терпение. Охота – занятие исключительно мужское. Выбралась из укрытия и – к дядьке.
– Ну как, Вань, и сегодня не клюет? А дай-ка я попробую.
Взяла удочку, только забросить по-путнему не сумела – поплавок рядом с берегом в камыши упал. Упал и чуть ли не сразу тонуть начал. Дядька орет: «Тащи!» Она с перепугу дернула… и выволокла к ногам громаднейшего карпа. Пускай и не на полпуда, но килограммов на пять – верняком. Непонятно, как жилка выдержала.
Дядька к ней целоваться, а она его по морде, всей пятерней, и снова в крик:
– Изменщик проклятый. Значит, не клюет, говоришь, а это что такое? И не рассказывай мне больше, на каком ты озере рыбачил. Знаю на каком, удостоверилась.
Плюнула в озеро напоследок и домой ушла. А дядьке не до бабьих нервов. У него свои нервы стонут. Торопится побыстрее удочку закинуть в те же камыши, из которых старуха боровка вытащила. Но, сами знаете, где спешка нужна… Зацепился. Крючок с грузилом на дне оставил. Пока снасть налаживал, клев кончился. А может, старухин плевок всю рыбу отвадил. Короче, до вечера просидел – и никакого толку. Впрочем, как и в предыдущие дни.
А когда вернулся, бабку дома не обнаружил. Сбежала. Бросила хозяйство и укатила к дочери. А дочерей пять штук. Одна из них через три дома жила. Так нет же, умотала к самой дальней. Аж в Иркутск.
И как вы думаете – почему?
Нет, не потому, что иркутская самая любимая – просто у нее муж речник. А дядька давно мылился на Байкале порыбачить.
Видите, какой тонкий ход?
Лососевые места
А вот еще про Север. Про самый Крайний. Самый-самый, где коэффициент один к двум. Встанешь там лицом к солнцу, вернее, к той стороне, откуда оно должно подниматься: по правую руку море подо льдом, а по левую – тундра, такая же пустая, как замерзшее море, ни былиночки, ни прутика из-под снега не видать.
Вот куда занесло. Хорошо еще – ненадолго.
Поселили меня в четырехкомнатной квартире. Она гостиницу заменяла. Площадь вроде и небольшая, но вместительная. Даже кухню под номер приспособили, да еще и «люксом» обозвали. Хозяйка хвасталась, что в летние месяцы по сорок душ pазмещала. Конечно, если половину жильцов под койки загнать, можно и шестьдесят упаковать. Только не пойму – чем они дышали, эти сорок душ? Окна ведь не раскроешь – комары съедят. Разве что и к человеческим легким применить полярный коэффициент – один к двум. Дыши и помни, сколько тебе за это платят.
Но мне повезло. Я приехал сразу после новогодних праздников, и в гостинице барствовало всего три человека: семья врачей в «люксе» и связист Толик в проходной комнате.
К Толику меня и подкинули.
Забавный мужик. Ему давно за тридцатник перевалило, плешина полголовы раскорчевала, а физиономия – словно у допризывника. Глазки синие-синие и наивные-пренаивные. Врачи-то на Севере новичками были, они как раз отдельную квартиру поджидали, а Толик прожил в поселке больше десяти лет. У него и квартира там была, да он ее жене оставил, а когда жена улетела на материк, в квартире остался ее очередной муж с племянником.
При чем здесь племянник?
Я, грешным делом, не понял. Толик в ту пору уже в общежитии обитал. В нем он три зимы перезимовал. Пока пожар не случился. Отчего загорелось, никто не знал. Но у Толика в комнате была самодельная цветомузыка, вот и решили, что виноваты его провода. Комендантша – бывшая учительница немецкого языка, в технике пробка пробкой, по ее соображениям все беды шли от электричества. Общежития в поселке были деревянные, а гостиница – каменная. Поэтому его и переселили. В целях противопожарной безопасности. Но Толик не очень-то расстраивался, верил, что стоит вернуться из отпуска его начальнику, и все утрясется.
Точно уже не помню, вроде на другой день после моего приезда сидим мы, переставляем шахматишки, Толик рассказывает, как объяснял учительнице немецкого языка закон Ома… и вдруг открывается дверь, без стука, разумеется, и входит хозяйка с новым жильцом. Представительный такой мужик. И у хозяйки лицо подобающее, сразу в претензии: накурено, дескать, и койки не по уставу заправлены, и вообще распустились… Психологическая атака, неясно только, на чью психику нацеленная. Новенький вступиться было попробовал – ему все-таки с нами жить, а не с ней, но быстро сообразил, на чьей стороне сила, и сделал выводы.
А когда узнал, что лысый Толик двенадцать лет проторчал на Севере и не построил себе квартиру на материке, да еще и платит каждый день по рубль восемьдесят пять за койку в гостинице, – перестал его уважать.
Сам-то он подзаработать приехал.
Ну а у Толика свои соображения. И понеслись принципиальные разговоры.
Читать бесплатно другие книги:
