БИЧ-Рыба (сборник) Кузнечихин Сергей

Сколько раз я слышал про гигантских карасей, таких, что в садок не лезут, лапоточков с ноги пятьдесят восьмого размера. И не только слышал, сам видел. Но в чужих руках. Значит, ловит народец. А у меня вечно серединка на половинку.

И, наконец, дождался, пригласили на карасей.

Парень один с работы. Фамилия у него смешная была – Требуховский. И он, кстати, оправдывал ее. К сорока годам такую требуху наел, что ножки у стульев гнулись, когда садился. И вот достает он перед обедом полкарася, а в этой половине – больше килограмма. Спрашиваю, где ловил. А он возьми да и предложи: поехали, и ты наловишь, давно веселого напарника ищу. Ломаться я, конечно, не стал, хотя и сомневался в его рыбацком опыте.

Но вскоре все выяснилось. Он, собственно, и не собирался мозги пудрить, сразу признался, что карасем его сосед угостил, но в его бригаде работает мальчишка-нанаец, родом из той деревни, откуда карасей привезли. Он дает пацану два отгула, чтобы у родных погостил, а заодно с ним и мы съездим.

Основательный мужик Требуховский, все продумал: одного для веселья, другого в качестве проводника – целая экспедиция. Я поинтересовался насчет наживки, у меня, как назло, ничего не было, зима все-таки. И тут же спохватился: какой карась может клевать в середине декабря? Но Требуховского наживка не волновала, сосед ловил на серебряный крючок и поймал два пуда. Мне и ехать расхотелось. Начал отказываться, но компаньон это предвидел и выложил, что кроме двух пудов его сосед наловил на блесну мешок щучки-травяночки.

Ну, щучки так щучки! Не велик трофей, да все равно душу разбередил, уже не остановишь. Договорились на пятницу. А дорога длинная предстояла: от рудника до города полтора часа на автобусе и ночь на поезде до деревни, в которой жила родня нанайца, а там уже пешочком до озера полчаса ходу. Впрочем, обещанные полчаса могли и в полтора не уложиться, но к этому я всегда готов, приучили.

Прихожу в пятницу на остановку. Требуховский уже там, а проводника нету. Его, кстати, Костей звали. Скромненький мальчик, месяц назад пришел из ПТУ, и за этот месяц я слышал от него не больше пяти слов. Но Требуховский, видно, сумел разговорить, раз в гости пригласили.

Однако задерживался парнишка. Автобус подошел. Посадка началась. Мы билеты на троих взяли. Нет нашего проводника. А куда без него ехать? На озере мы бы и сами разобрались, где и кого ловить, но не в сугробах же ночевать, у нас ни палатки с собой, ни спальников. И пришлось бы нам оставаться дома, не окажись шофер заботливым папашей, узнал, что в наш магазин детские костюмчики завезли, и побежал за ними. Толпа возмущается, а мы успокаиваем, вынужденно перешли на сторону противника, предали братьев-пассажиров – ехать-то хочется. Наконец, и Костя нарисовался. Глядим – бежит, торопится, аж на поворотах заносит, а перед самой остановкой поскользнулся да как грохнется навзничь. Мы к нему. Поднимаем, а от него прет… хоть закусывай. Накушался ребенок. Честное слово, хоть ремень снимай и дери при народе.

В автобусе беднягу совсем развезло. Мест нам, разумеется, не досталось, пятница, всем надо ехать. Трясемся в проходе. Вдруг слышу, впереди какой-то шум и голосок нашего героя из гомона выбивается. Проталкиваюсь, а Костя уже здоровенного мужичину за грудки трясет. Сам раза в полтора меньше, а грозится из автобуса выкинуть. Вот вам и тихоня. Хорошо еще, на терпеливого нарвался. Еле оттащили. Бывает такое со слабыми пацанами, ходят тише воды ниже травы, любые издевки терпят, но стоит почувствовать за спиной надежную отмастку – и начинают бросаться на первого наступившего на ногу, чужая сила нервы размягчает. Мы, конечно, цапаться с мужиком не стали, Требуховский даже извинился. А забияка наш уже и забыл, кого хотел выкидывать. На нас переключился. У него сестра красавица в деревне жила. И взбрело в хмельную голову подозрение, будто мы ее совратим, вот и решил предупредить на всякий случай, вернее – припугнуть. Зарубить пообещал. Требуховский заверяет, что мы старые уже, а Костя на свое напирает: если тронем сестру – зарубит. И все это на высоких тонах, перед людьми неудобно, оглядываться начали.

Кое-как до вокзала добрались – и новый сюрприз: Костя авоську с подарками потерял. Оказывается, у него авоська была. Сумку на плече мы видели, и она никуда не делась, а потерянной авоськи ни я, ни Требуховский не припоминали. А если она все-таки была, то осталась там, где он выпивал. Но Костя уперся, хнычет, что в автобус садился с авоськой. Идиотское положеньице, будто мы в пропаже виноваты. Пришлось ловить такси и ехать на автостанцию. И, представляете, нашлась. Едем назад, помалкиваем – парень первые взрослые подарки вез, а мы с подозрениями, пусть и не высказали, но все равно неудобно как-то.

Вернулись на вокзал. Все, думаю, билеты в кармане, вещи собраны, ведущий протрезвел – дальше доберемся без приключений. Куда там! Вышли на посадку, стоим, пережидаем толкучку перед вагоном, и вдруг наш Костя с визгом бросается на какого-то парня. Мы еще глазами хлопаем, а они уже кувыркаются на перронном снегу. Растащили. И опять не угадали, оказалось, что помешали радостной встрече школьных друзей.

Веселенькая дорожка выдалась.

Наконец, приехали.

Подходим. Торчит из сугроба скособоченная избенка. От калитки до дверей рваная стежка в глубоком снегу, некому дорогу разгрести. Над трубой дымок. Значит, уже не спят. Однако дверь на запоре. Сначала долго стучались, потом Костя долго переговаривался через дверь, и только после полного допроса загремели щеколды и засовы, словно не в деревню приехали, а в город, перепуганный домушниками. Потом только узнали, что сестра от ухажера так баррикадируется. В темных сенях ничего не рассмотришь, а вышли на свет – и понятно стало, почему братишка топором грозился: восточная роза, а не женщина.

Не успел Костя раздеться, а на нем племянник повис. Потом второй откуда-то выбежал, а за вторым и третий. Налетели, на пол свалили, барахтаются. Мать покрикивает на них, а они знай дядьку терзают. Выбрался Костя из куча-мала и к авоське с подарками. Детишки сразу притихли.

И что, вы думаете, он привез?

Плюшевого мишку и надувного зайчика?

А не хотите – валенки и две зимние шапки из магазина уцененных товаров? И что там началось: драка, слезы, сначала из-за шапок, потом из-за дырявых валенок, которые старший снял. Меньшому на улицу выйти не в чем было, а средний их себе тащит. Матери перед нами неудобно. Да и не скажешь, глядя на тоненькую девчоночку, что она мать троих детей. Грустная картинка. Дело ведь не при царе Горохе было, а в наши дни. Тот же Требуховский перед отъездом жаловался, что сынулю не во что одевать: в магазинах одно тряпье, а слетать во Владик на барахолку времени не хватает.

Вот вам и рыбалка.

Но на озеро я все-таки выбрался. Костя принес от соседей пешню и показал дорогу. Он и сам начал вроде как собираться, да я отговорил. Куда ему на лед в куцей куртенке, продуваемой насквозь. Я в меховых брюках и полушубке и то на улице не потел. Да и не очень хотелось ему на рыбалку, просто стыдно было за вечерний концерт, вот и старался хоть как-то оправдаться.

Требуховский тоже в деревне остался, сказал, что предпочитает ловить карасей.

Рассказывать о том, как ловил травянок, думаю, не стоит. Не велика премудрость. Хоть и не согласен с пижонами, которые щуку вообще за рыбу не считают, для простачков разговор, цену себе набивают. Из той же травяночки даже талу можно делать, есть такое нанайское блюдо из сырой рыбы. Впрочем, не только нанайское. Нечто похожее под названием сугудай можно попробовать и на енисейском севере. Берется свежая рыба, разделывается, мякоть отделяется от костей, режется на мелкие кусочки, заливается уксусом, а перчик, лучок и прочие специи уже по вкусу – за уши не оттащишь. Рыбу для талы желательно выбирать поблагороднее и, само собой, не больную. Но есть и еще одно требование, особенно важное для рыб не очень знатных семейств. Был я как-то в Якутии и добыл ряпушки, много добыл, каждый вечер строганину ел, и еще для дома осталось. А домой летел с посадкой в Братске. И продлилась эта посадка больше суток. Рыба оттаяла, пришлось вторично замораживать. А когда друзья нагрянули, настрогал, смотрю, не очень-то едят. Попробовал сам – никакого вкуса, словно подменили. Вот где разморозки аукнулись. Так что учтите на будущее.

Была бы возможность, я бы всю жизнь тайменей ловил. Но иногда приходится ловить то, что ловится, да еще и на морозе под двадцать с ветерком. На такой рыбалке быстренько остываешь и в прямом, и в переносном смысле. Однако часов на пять меня хватило, и кучка на льду была вполне приличная. Не с пустыми руками вернулся.

Зато Требуховский пролетел. Обегал с серебряным крючком полдеревни и ничего не купил. Вышел он на сторожа с рыбного склада, а тот потребовал за карасей ящик тушенки. И с рыбаками разговора не получилось. Он щелкает по кадыку, а те делают вид, что не понимают, и просят по два рубля за килограмм. И немудрено: деревня стоит на железной дороге, и зимник через нее проходит, так что простаков искать поздно, цены с городскими сравнялись, да и рыбаков почти не осталось – кто разленился, кто разучился, а кто и сроду не умел. Сам видел, как в деревенском магазине минтая покупали.

Костины племянники на травяночек так навалились, аж за ушами пищало.

А Требуховский от моей рыбы принципиально отказался. Вытащил из рюкзака кусок соленой кеты. Тоже мне – рыбак называется, на озеро с рыбой едет и еще надеется чего-то привезти. Традиции следует уважать. Но ребятишки на его деликатес не обратили внимания. Они просто не знали, что это за рыбина. Да и мать призналась, что в последний раз пробовала кету в прошлогоднюю путину. А чему удивляться – дороговатое удовольствие для нее. Одной поднимать троих – тут уж не до лакомства. Я спросил о родителях. Умерли. Отец утонул, когда Костя еще под стол пешком ходил, а через шесть лет и мать замерзла. Возвращалась пьяная из бани и замерзла. Я на другой день посмотрел, а до бани трехсот метров не будет, если через огороды идти. Там и уснула, нашли только утром. Костя учился во втором классе, а сестра в девятом. Объявился добрый дядя, который взял ее в жены. Да не надолго его хватило. В город сбежал. Оставил ее с годовалым ребенком, и брат – как второй ребенок. Из-за брата, якобы, и бросил. Любят некоторые мужички причины выдумывать. Потом она еще два раза пыталась выйти замуж, и еще два сына появилось.

А когда мы ужинали, новый претендент ввалился. Этот замуж не звал, но своего требовал, видимо, считал, что и этим способен осчастливить. Плюгавенький мужичонка, но в белобрысых кудряшках, которые то и дело поправлял, – первый парень на деревне. Нас увидел, и сразу хозяина изображать, кто, мол, такие. А Костя возьми да и ляпни – сваты. Женишок рожи начал корчить, острить не совсем удачно. Пришлось нам вставать. Ну я ладно, а Требуховский амбал величиной с амбар. Шутить с таким желание быстро пропадает. Женишок за дверь. Костя цветет. Тут-то я и догадался, с какой целью нас привезли. Заботливый паренек. Нет, кроме шуток. Словно подменили пацана. Стоило домой приехать, и пришибленный пэтэушник превратился в настоящего мужчину.

А Требуховский так и не догадался, что его в качестве пугала везли, не до этого ему было, все кумекал, как бы карасей по дешевке урвать. И не от жадности вовсе, но хочется человеку обязательно выгадать, в этом деле свой азарт, может, даже злее рыбацкого.

Я на следующее утро пешню на плечо и на озеро, а он – бумажник в карман и по домам.

Поезд уходил вечером, и с рыбалки я не спешил. Хотелось детишек на прощание побаловать и с собой хоть немного увезти. Пока клев не кончился – не вставал. И неплохо надергал.

Подхожу к дому, а Требуховский мне навстречу. Орет, что запарился ждать, пока я в бирюльки играю. Улов ему показываю, а он смотреть не хочет, не за такими слезами трясся он в дороге. Пока я гробил время на муркин завтрак, он на золотую жилу напал.

Ну и разрабатывал бы свою жилу, говорю ему, я-то при чем. Сердится. Оказывается, помощь требуется – не унести в одиночку.

Чаю попить не дал.

По дороге в магазин заглянули, чтобы сделку оформить как полагается. Возле этого магазина он и познакомился с нужным человеком. Тот пообещал уступить за два червонца два мешка карасей. Требуховский рассудил, что ему как первооткрывателю жилы и человеку семейному полагается полтора мешка, а мне, холостяку, достаточно и половины. Хотел с ним для затравочки поспорить, поторговаться, да времени не хватило – подошли к условленному месту. Рыботорговец уже там был. На меня как-то подозрительно посмотрел. Может, свидетелей не желал, может, физиономия не понравилась. Но это уже его забота. Иду, молчу. А Требуховский распинается, заливает, как попал в молодости на путину, ходил по колено в икре и готов был продать по рублю ведро, да некому было. Обрабатывает клиента. Показывает, что и видал, и едал этой рыбы от пуза от своего безразмерного, и ничем его не удивишь, и нужды особой в карасях у него нет, разве только для разнообразия.

Приводят нас к длинной хибаре: не то барак, не то бывшая казарма. В коридоре мрак, единственная лампочка в самой глубине едва светится. На двери здоровенный замок, открывающийся без ключа. Заходим в комнату, перегороженную ширмой, на полу грязища, рядом со столом – помойное ведро. Хозяин разделся, тут я его и рассмотрел как следует: старенький мужичонка, седой, беззубый и весь какой-то ссохшийся, скукоженный. Руки трет, ознобу подвывает – прозяб, видимо, пока нас ждал.

– Ну, давай, – говорит, – с морозца для начала, а потом и за рыбой надо идти.

Стаканы на столе, словно заранее приготовленные. Требуховский открыл бутылку. Дернули, хлебушком занюхали. Мужик на ширму кивает:

– Баба там лежит, хворает, подлечить бы надо, жалко бабу, однако.

Требуховский налил. Он взял стакан и ушел за ширму. Что-то бормотал там, подбадривал, успокаивал. Вернулся расстроенный:

– Совсем плохой баба, спать не может, кушать не может, а без бабы нельзя оставаться, пропадешь.

Сел к столу, пригорюнился. Взгляд к бутылке примерз. Обижать неудобно. Вылили остатки. С полстакана набралось. Он смотрит, но рукам воли не дает. Требуховский показывает – пей, мол. А тот головой мотает:

– Нехорошо одному, неприлично.

Сама скромность. Раз одному неприлично – вторую достали. Мы выпили, а он воздержался. Взял свой стакан и снова за ширму понес. На этот раз вернулся быстрее. Лицо уже не так озабочено, словно разгладилось.

– Теперь наверно заснет, – говорит. – Совсем молодой баба, а расхворалась. Ну что, за рыбой, однако, схожу.

Вот вам и старик, вот вам и скукоженный – молоденькую себе нашел. Требуховский налил ему на посошок за такое геройство. Предложили помочь, но он сказал, что не стоит, сначала один сходит, рыба у брата лежит, а тот чужих стесняется.

Сидим, ждем. За ширмой тихо. Должно быть, уснула больная.

А заботливый муж возвращается от стеснительного брата с пустыми руками. Мы – что такое? Где рыба? А он спокойненько так:

– Не повезло маленько брату, без рыбы вернулся, всю начальник забрал.

– Какой начальник? – орет Требуховский.

– Его начальник. Самый большой. Однако, потребовалась рыба начальнику. Но вы не беспокойтесь, брат завтра еще больше наловит, – и простецки так улыбается, оба зуба показывает.

А какое для нас завтра, если поезд через два часа уходит!

У Требуховского разом и язык, и ноги отнялись. Сидит, лупит глаза и ничего сообразить не может. Да соображать, собственно, нечего – рыбы все равно нет, водка уже выпита, назад не отберешь. Не драться же.

И еще я заметил, что перед уходом нашего торговца изрядно развезло. Наверняка он и сам за ширмой приложился. А может, и больной там не было.

Но Требуховскому эту версию высказывать не стал. Сдерживал себя, не трогал его до самого вокзала. Только при посадке не удержался и подковырнул. Поинтересовался – не помочь ли затащить в вагон его полтора мешка с карасями. Ох как он взвился. А чего, собственно, психовать. Дешевое – оно всегда дороже обходится. Да и вообще, настоящий мужик должен сам рыбу добывать. Тогда не на кого будет обижаться, кроме себя.

Но это еще не все напасти. Уже в поезде Требуховский обнаружил, что с расстройства забыл в бараке свои хваленые волчьи рукавицы. А рукавицы, мужики, без дураков, – мечта любого рыбака. А он забыл. Это уже действительно ни к чему. Не заслужил он такого наказания. Перебор получился.

Диковинные рыбы

Женщина меняет фамилию, когда замуж выходит, а эта речка сменила имя после развода. Пока пели «Русский с китайцем братья навек…», речку звали Лефа, а потом стала Илистой. Впрочем, илистой она была всегда, и после смены имени мутнее не стала, и течение вспять не повернулось, как текла в озеро Ханка, так и продолжала, не спеша, через пень-колоду. А куда ей торопиться? Это мне, дураку, на месте не сиделось. Пару месяцев на руднике пожил, и засвербело. Наверно, потому, что в мае туда приехал. Вышел как-то в утро туманное за рудничную околицу. Разулся. Забрел в лужу. Стою и жду, когда ступни корни дадут. Не укоренился.

Подал заявление на расчет, а на прощание уговорил приятеля смотаться на Илистую.

Какой рыбак не хочет поймать большую рыбину? Но есть реки, в которых крупная рыба не водится, или нам кажется, что ее не должно быть. Я человек не гордый: если нет крупной, тогда и на среднюю согласен.

Средняя попадалась редко. Обитает на Дальнем Востоке рыба-конь, похожая на пескаря, только намного солиднее, с хорошим голавлем можно сравнить. За ними я и охотился, но хватали в основном мелкие карасишки, одного, совсем никчемного, прицепил на спиннинг вместо блесны и забросил, как закидушку – авось какой-нибудь глупый сомик с перепугу схватит. Поставил катушку на трещотку, а сам отправился ловить коней. Но мои червяки почему-то им не очень нравились. Зато косатки набрасывались, как шакалы на падаль. Косатка – тоже дальневосточная обитательница. Нанайцы называют ее качакта. А мы, русские, приукрасили имя, поласковее сделали, задобрить хотели, но она как была стервой, так и осталась. Вреднющая, зараза. Наглая. И, вдобавок ко всему, крикливая. Нет, я не шучу, скрипит так громко, что метров на десять слышно, а то и на все пятнадцать. Однако самое страшное у косаток – это колючки на плавниках: острые, с зазубринами. Короче, ярка нарядом, да перья с ядом. И не только перья. Подозреваю, что вся рыбина покрыта ядовитой слизью. Из сомовьей породы, между прочим. Один бывший пограничник называл ее китайской дочерью русского сома. Пока снимаешь с крючка, обязательно уколешься. Приятель мой пассатижи на рыбалку брал. Сначала шипы откусит, а потом уже начинает отцеплять. Прихватить электромонтажный инструмент я не догадался, поэтому намучился чуть ли не до слез. Не только руки, но и живот исколол. Азарт – куда денешься.

Брожу по берегу переполненный надеждой изловить племенного коня из подводных царских конюшен, мурлычу под нос: «Как вспоймаю, зауздаю шелковой уздою…». И вдруг слышу, трещотка заработала. И заливисто так, словно аварийная сигнализация, с той лишь разницей, что сирены треск по нервам бьет, а этот – бальзам на душу льет. Оставляю удочку и бегу к спиннингу. Приятель – следом за мной. Пусть и с запозданием, но подсекаю. Чую, что-то серьезное на другом конце лески ворочается. Норовистое. Добровольно идти навстречу не желает. И мне свой характер показывать уже поздно. Пока бежал, вражина успел моего карася в коряги утащить. Под тем берегом их около десятка из воды торчало. Начнешь применять силу, он леску так вокруг них закрутит, так напетляет, что придется прощаться, не успев познакомиться. Делать нечего – надо идти на абордаж. Отдаю приятелю спиннинг. Раздеваюсь догола, чтобы трусы потом не выжимать, и лезу в воду. Стараюсь подойти так, чтобы сом не в коряги рванул, а наоборот, на чистинку. Переставлять ноги без шума не очень просто. Дно вязкое. Недаром же – Илистая. Но стараюсь, осторожничаю, уговариваю себя не торопиться и не психовать. Добрался до коряг. Вижу на отмели нечто типа бревнышка с хвостом. Воды над ним сантиметров пятнадцать, не больше. Сделал шаг – не уходит. Видит, наверное, что надвигаюсь, но почему-то не боится. Делаю еще шаг. Не реагирует. А я уже рядом, думать о его странном поведении некогда. Протянул руки, даже схватил его. Да разве удержишь. Вырвался и, закусив удила, то бишь леску, наутек. А дорога к корягам перекрыта. И ему ничего не оставалось, кроме бегства на чистую воду. А уже оттуда мой приятель быстренько отбуксировал его к берегу. Леска надежная, карасишку заглотил жадно – так что деваться ему было некуда.

Я еще из воды не вылез, а приятель уже кричит: «Змееголов! Змееголова поймали!»

Понял его не сразу, но крик подхлестнул. Рванулся к берегу, забыв, что вязкое дно не прощает резких движений. Потерял равновесие и носом в воду. Не утонул, как видите. Да и не мог утонуть, если бы даже плавать не умел или, того страшнее, в воронку затянуло, все равно бы выбрался, потому что когда окунулся с головой, до меня наконец-то дошло, о чем приятель кричал, понял, кого мы выловили. А это был мой первый змееголов. Разве мог я утонуть, не полюбовавшись добычей.

Выкарабкался на берег. Смотрю. Я почему-то ожидал увидеть страшилище, а он оказался почти красавцем: широкая спина темно-зеленого цвета и черные полосы по бокам. Голова действительно на змеиную похожа, ну и что из этого? Не на крысиную же. Тайменя, между прочим, голова тоже не очень украшает, а про осетра и говорить нечего. Правда, пока смотрел на змееголова в воде, как на сома, он казался намного крупнее. Но килограммчиков на семь, полагаю, вытянул бы. Самое малое – пять. Это уже с запасом. Однако запас ближе к семи. Осмотрел со всех сторон, на вес попробовал и только после этого хватился, что голышом прыгаю. А старые рыбаки, между прочим, стращали, будто змееголовы иногда и на людей нападают. Где-то слышал даже, что в желудке одного самца нашли годовалую китайскую девочку. Приятель мой засомневался, как можно определить национальность проглоченного ребенка. А сам факт людоедства его не удивил. Так что пока я без порток надвигался на змееголова, мое мужское достоинство подвергалось немалой опасности. Отхватил бы за милую душу, если, конечно, верить народной молве. А я после рыбалки собирался навестить одну дальневосточную красавицу.

Кстати, о красавице. Стоит ее вспомнить – и стыдно становится.

Рыбачили с тем приятелем не в первый раз. Улов я всегда отдавал ему. Жил в общаге, у меня даже сковородки не было, а он человек семейный. Увидел змееголова и сразу начал рассказывать, какое шикарное заливное умеет делать его жена из этой диковинной рыбины. Он заливается о заливном, а у меня свой шкурный интерес. Хочется похвастаться трофеем перед подругой, поднять в ее глазах свой вес на эти семь килограммов, чтобы окончательно завоевать ее благосклонность. А то расстояние между нами вроде бы постоянно сокращалось, но слишком медленно.

Короче, забрал я добычу и бросил к ногам своей богини. Бросил, разумеется, в переносном смысле. Рыбина еще живая была. Змееголовы вообще очень выносливые. Они в пересохших протоках спокойно зарываются в грязь и неделями ждут, пока не придет вода.

Разделка рыбы – занятие не для избалованных дамских ручек. Я снял рубашку, чтобы не испачкать, и принялся за дело. Подружка фужеры протирает. Оглянулась на меня и в ужас. Тычет пальцем в мои руки и шепотом спрашивает, что это такое. Я сначала понять не мог, чего она так испугалась. А она: «Что у тебя с руками? Почему на них экзема?»

А руки у меня действительно горели. После уколов косаток они красными пятнышками покрылись, но я терпел, куда же деваться, коли рыба такая вредная. Начал ей объяснять. Куда там – не поверила. Женщины, живущие рядом с портовыми городами, панически боятся подхватить какую-нибудь заморскую заразу. Потом увидела такие же пятна у меня на животе и вообще чуть ли не в обморок. А я же говорил, что эти стервозы всего искололи.

Так и выгнала.

Наверное, и змееголова выбросила. Сама-то она, кроме глазуньи, готовить ничего не умела. Руки мои через неделю стали нормальными, все пятна сошли, но мириться с подругой не было ни времени, ни желания.

Я вот сейчас ругаю косатку, обзываю нехорошими словами, а если поглубже заглянуть, может, справедливее благодарить ее, как золотую рыбку, за то, что капризную девицу на чистую воду вывела и позволила рассмотреть ее во всей красе. А вдруг бы я, сдури, женился? Представил сейчас, и в холодный пот бросило. Скольких бы счастливых приключений лишился! И, между прочим, случалось подобное не единожды, словно кто-то сверху следит за мной и в самые опасные моменты подкидывает предупреждающие сюрпризы.

А вот перед приятелем до сих пор неудобно. Остается надеяться, что на следующей рыбалке ему повезло добыть пяток таких же змееголовов, или хотя бы двух.

И жалко, что заливного из этой диковинной рыбины так и не попробовал.

Калуга

Про калугу слышали? «Здравствуй, милая Калуга, город юности моей» – это из другой оперы. Имеется в виду рыба семейства осетровых. И от этого города юности держится она как можно дальше – в Амуре, другими реками брезгует.

Белугу-то, надеюсь, знаете. Ясно, что не пробовали, но представление имеете?

Так вот, калуга – ее дальневосточная сестра. Только гораздо крупнее. Встречаются сестрички до тысячи килограммов. Тонна! Не верите? Сходите в библиотеку, возьмите энциклопедию и убедитесь. Сами посудите – если она половой зрелости достигает только при двухметровом росте – с чего бы потомству мелкому быть. А знаете, какое у нее любимое блюдо? Амурский лосось! Кета, горбуша и прочая красная рыбка! Выйдет красавица поужинать, с десяток кетин зажует, вот и считайте, во что обойдется такое гурманство. Десяток средних кетин – не меньше чем на полцентнера потянет. А килограмм самой дешевой кеты в магазине – около пяти рублей. Это я грубо говорю, чтобы на арифметику не отвлекаться, значит: пятью пять – двадцать пять, а с нулем – двести пятьдесят. Хорошая месячная зарплата. Вздумай откормить такую рыбешку в бассейне на дачном участке – быстренько по миру пустит. Зато, если поймаешь и продашь, даже не самую крупную, средненькую, на полтонны, допустим, – на «Волгу», конечно, не хватит, а «жигуленок» – обеспечен. В ней же, кроме мяса, еще несколько ведер черной икры.

Дело за немногим – поймать надо.

Стоп! Чуть не забыл.

Особое предупреждение для любителей рыбной печени. Калуга – не налим, у которого иные пижоны снимают максу, а остальное выбрасывают. У калуги и кроме печени есть чем полакомиться. Но и печень у нее – налимьей не чета, и тресковой тоже. Однако еще раз предупреждаю – деликатесом является печень калуги, не нагулявшей двенадцать пудов. Чертова дюжина без единицы – запомнить нетрудно. У молодячек, стало быть, деликатес, а в среднем и старческом возрасте – яд, череп и две кости.

Я не шучу. Яд, и очень страшный.

Ребята с работы рассказывали. Отправились на рыбалку два туза из местных торговых деятелей и заезжего артиста для пущей важности прихватили. Хорошо тому жить, у кого бабушка ворожит, таким и сноровка без надобности, и удача не нужна. Бабушка приколдовала к ним делопроизводителя из коренного населения, и с его помощью выволокли они громадную калужину. Говорят, центнера на четыре. Может и поменьше чуток, да не в этом дело: пуд туда, пуд сюда – какая разница. Повод для веселья все равно достойный. Отсалютовали шампанским. Бабахнули в небо тремя пробками. А после залпа и звездочки посыпались. И все по пять штук. Приглашенный рыбачок в такой гастрономии не силен оказался. Как только звезда со звездою заговорила, глаза у мужичонки вразбег, а ноги вразнос, дополз он до кустиков и захрапел. А тузы – мужики тренированные, да и артист не отстает. Уха остыла, икра приелась, тогда-то и вспомнили про печенку. Аппетит на свежем воздухе сами знаете какой: ложка узка таскает по три куска, а если рюмку пропустить – начнет таскать и по шести. Ели – нахваливали, а утром ни один не поднялся. Рыбачок на рассвете продрал глаза, глянул на них и сам чуть не околел от страха. Погрузил их в лодку – и прямым ходом в город, в реанимацию. Специальным индийским лекарством отпаивали. Выкарабкались мужики, но жены от них ушли, и никакие снадобья не помогли: ни индийские, ни китайские, ни японские. Тузов, правда, вскорости посадили, так что для них потеря не самой страшной оказалась. А каково артисту?

И в третий раз предупреждаю – если поймаете калугу весом больше двенадцати пудов, печенку сразу вынимайте и закапывайте поглубже в землю.

Опять же – если поймаете.

Лично я крупных не ловил, но надежды не теряю. И вот почему. Когда собирался уезжать с Амура, пошел с речкой проститься. Денек подвернулся, как по заказу. Мороза нет, ветра нет, солнце, как хрустальная люстра, – любо-дорого. Но и у таких деньков свои минусы: народу на льду, что грачей на пашне, и место под ярким солнцем найти не просто. Пока искал, узнал между делом, что одна из машин на берегу – рыбнадзоровская. Принял к сведению. Лишняя информация иногда и не лишней оказывается. Вроде и замыслов коварных не держал, а фортуна возьми да и улыбнись некстати. Только блесну опустил, и сразу же без подготовки – хлесть. Схватила.

Вы, разумеется, уже догадались – кто. А мне откуда было знать? Сквозь лед не видно…

Думал, щуку тащу.

Вывалил на лед и обомлел – калужонок.

Врезал я на радостях трепака: два притопа, три прихлопа, да еще и с подкрякиванием. А потом – стоп, думаю, машина-то на берегу как раз меня дожидается. Одна рыбешка – и четыреста рубликов как с куста. Глядишь, и билет придется сдавать, чтобы на штраф наскрести.

А калужоночек резвится на льду, ребенок, что с него взять – ничего не разумеет, малюсенький совсем, килограммчиков на десять.

Когда в себя немножечко пришел, честно сознаюсь, первой мыслью было засунуть добычу побыстрее в рюкзак и потихонечку к берегу. День-то едва начинался, в это время и проверять-то никто не станет, это уже к вечеру, к хорошим уловам бдительность раззудится.

И ведь ушел бы. Да как подумал, что, может быть, последний раз на Амуре рыбачу. Да вспомнил еще, как над лункой потел. Речной лед – это вам не шуточки, морскому не чета. В соленый ледобур идет, как в масло, а пресный за зиму так застекленеет, что искры чуть не летят, когда сверлишь. Столько мучился и вдруг бросить? А тут еще народец любознательный подтягиваться начал. Одни советуют: сгребай, мол, парень, и беги. Другие пугают: попадешься – не расплатишься. Третьи молчат и пялятся на диковинную рыбину. Не каждый же день такое увидишь. Да я и сам от нее глаз оторвать не могу – царица! Вернее – принцесса. В том-то и дело, что всего-навсего принцесса. Даром что на полпуда вымахала. Сазанчик в таком возрасте поперек ладошки уместится, а сижок будет примерно с палец величиной. Смерил я глазом свой мизинец, и в пот меня бросило от стыда. На кого накинулся, с кем совладал – с детенышем!

Поднял осторожненько – и в лунку. Пусть растет.

Есть такая примета – денежку в море бросают, чтобы назад возвратиться. Так и я – бросил ее в Амур, а на другой день отчалил в новые палестины счастья искать. Но если туристы пытаются задобрить судьбу каким-нибудь двугривенным, тогда после четырехсотенной шансы мои намного выше.

А хочется, мужики, ох как хочется еще раз побывать на Амуре. Что ни говори, сколько ни хвали свое болото, а самой рыбной рекой все равно останется Амур.

Любовная история

Занесла меня кривая в деревеньку на западе Калининской области. Километрах в двух от нее озерцо в лесу пряталось. И водился в нем линь. И много, видать, было. Мужиков в деревне по пальцам пересчитаешь, а рыбаков и того меньше, один старикан.

Я удочки настропалил – и туда. Озеро по краям заросшее, кидать с берега неудобно. За вечер полтора десятка крючков оставил. Но бог с ними, с крючками, – не клюнуло ни разу – вот в чем трагедия.

А старикан как ни пойдет, с полным садком возвращается. Попробовал в ученики к нему набиться – бесполезно. Я уж и так, и сяк, и этак – не разговоришь, не задобришь. Кстати, не из местных был. Из города приехал. Вышел на пенсию, купил домишко и жил в нем бобылем, деревенским старушенциям в расстройство. Высоко себя ценил. Линей с рыбалки нес так, чтобы вся деревня видела. Где уж тут секретом поделиться – монополист.

Пришлось шпионить.

Сижу в кустах, смотрю. Выгоняет он из укромного местечка плотик и плывет вдоль берега. Где надо – остановился. На плотике у него сетешка, привязанная посередке к крайнему бревну. Берет шест, проталкивает концы сетешки в заросли кувшинок, отгородил сектор, потом боталом пошерудил – и выбирает, а в каждом крыле трепыхается по штуке, а то и по три. Выпутал линьков и к новому месту чалит, вот и вся премудрость, – а важности столько на себя напускал.

Такие уловы меня не интересуют. Ни черной, ни белой, ни голубой зависти не вызывают. Не хочет рыба клевать, значит, так надо. У природы свои законы, и я предпочитаю в них не вмешиваться. А чтобы нервы понапрасну не тратить, решил переключиться на грибы. Там в дубняках такие белые росли! Запнешься, бывало, сам носом пашешь, а белому хоть бы что, стоит себе, красуется.

Встал спозаранку, собрался на дорожку чайку попить, а воды в доме нет. Я на колодец, он почти под окнами был. Поднимаю ведро… а в нем… змея. Представляете? Хорошо еще, с утра нервы спокойные и голова свежая. Вовремя сообразил, что это угорь. С чего бы змее в руку толщиной быть? Да и как она в колодце окажется?

Сообразить-то сообразил, а на большее ума не хватило. Нет бы выплеснуть воду на траву, а я прямо над срубом решил его ухватить. Да недаром говорят – скользкий, как угорь.

От радости совсем мозги заклинило.

Только и услышал, как в глубине колодца бултыхнулось.

Но и меня можно понять – не каждый день из колодца угрей вытаскиваешь. Я вообще первый раз в жизни его увидел. Откуда хладнокровию взяться?

Сладкая рыба линь, а угорь, пожалуй, послаще будет. Знаменитая рыбка, еще римские императоры ею лакомились.

Парень с работы рассказывал. Жил он в Прибалтике, на самом западе. В пограничной зоне у них речка текла, и водился в ней угорь. А у запретного плода, да еще с запретного берега – сладость уже двойная. Только ползать на этот бережок вынужден был, извиваясь не хуже самого угря. Благо еще рыба из тех, что по ночам клюет. И прилично клевало под охраной пограничников. Хорошо ловил. Пока самого не поймали. И пришлось ему долго-долго доказывать, что – не шпион. Своим доказывал. А если бы те поймали? Чем бы он у них заниматься стал? Представить страшно. Вот уж действительно – охота пуще неволи.

Человек свободой рисковал, а у меня, можно сказать, подарок судьбы. В пяти шагах от крыльца.

Вопрос – зачем этот подарок в ведро полез? В колодец-то свалиться нетрудно. Люди падают, а рыбе сам бог велел, у нее к воде естественное притяжение. Но с какой стати ей в ведро прыгать? Может, конечно, случайно. Может, гусеница какая-нибудь или букашка к дужке прилипла и угорь с голодухи бросился на нее, в колодце-то не сильно разжируешь.

Но есть и третье.

Вы знаете, где угри нерестятся? В Саргассовом море. Там же и умирают. За любовь жизнью расплачиваются. Африканские страсти. Родители гибнут, а сиротки разбредаются по всему свету пропитание добывать и странствуют до тех пор, пока не созреют для своей трагической любви. Угри, кстати, только по дороге в свою Саргассову могилу узнают, кто из них М, а кто – Ж, а до этого – все среднего рода. Так что, если бы в колодце хватило пропитания, он бы мог прожить там весь век, не узнав своего пола. Скучноватое будущее.

Вот я и думаю – не обуяла ли рыбину любовная лихорадка. В таком состоянии всякая живность последнего ума лишается, только бы соединиться любой ценой. Мы привыкли считать: если холоднокровные, значит, и страстей не ведают. А температура здесь ни при чем. Это вам не грипп и не ангина, а продолжение рода. По такому случаю не только в ведро полезешь.

Но у меня свои заботы.

Заглянул я в колодец – темно. В нем и при ярком солнце не больно чего увидишь, а дело-то ранним утром было. Кручусь вокруг сруба, неужели, думаю, с концами ушел. Это я теперь о любовной лихорадке рассуждаю, а там и самого залихорадило.

Грибы, конечно, побоку. Не до баловства. Первое, что я сделал в этом полуприпадочном состоянии, – побежал искать лягушек для наживки. За огородами болотце плесневело, туда и почесал. Устряпался, как свинья, но добыл. Жирнющая лягва попалась. Я вообще-то их терпеть не могу, да здесь уж не до брезгливости. Насадил ее на тройник и сижу со спиннингом у колодца. Жду.

А тут и бабулька, хозяйка моя, проснулась. Вышла воды набрать. Я-то забыл принести. Глянула на меня и спрашивает своим ласковым голоском:

– Что же ты здесь делаешь, Ленечка?

Я ей все подробненько объяснил – как угря из рук выпустил, как лягушку в болоте ловил, и, конечно же, пообещал к обеду жареной рыбкой угостить.

А она:

– Ладно, – говорит, – может, и впрямь поймаешь.

Успокоила. И ушла.

Возвратилась не одна. Специалиста по линям за собой притащила. Видно, решила, что один не справлюсь, а старикан для них – авторитет. Ну, думаю, теперь подсказками замучит.

– Клюет? – спрашивает он шепотом.

И тут я догадался, почему угорь до сих пор не взял. Рыба-то ночная, а уже давно рассвело, значит надо дверцы у колодца закрыть, чтобы там темно было. Ну и закрыл быстренько.

– А это зачем? – спрашивает старикан.

Я объяснил. В отличие от него, я за монополию не держусь. Тем более что угорь в единственном экземпляре. Я его первый увидел, я его и поймаю.

– Конечно, конечно, – соглашается старикан, вроде даже успокаивает меня. И, главное, близко не подходит, дистанцию держит, словно чего-то боится.

И тут я понял – они же меня за психа принимают! Да и мудрено ли, сами посудите: сидит мужик, перепачканный в болотной тине, и ловит рыбу в колодце – что можно подумать, глядя на него? Только одно – крыша поехала.

Понял я это, и зло меня разобрало. Ах так, думаю, сейчас я вам покажу, какими настоящие психи бывают. И на полном серьезе предлагаю старикану обмен: он мне – озеро с линями, а я ему – колодец с угрем.

А он ехидненько так улыбнулся, ему же и перед спутницей надо выставиться, подмигнул ей и говорит:

– Что же ты чужим колодцем распоряжаешься?

Вижу, осмелел. Продолжаю дальше. Не хочешь, не надо, тогда помоги, принеси слабительного или какого-нибудь другого лекарства от глистов. И неплохо у меня получилось, вопросец прозвучал и с напором, и с капризинкой, короче, дал понять, что я не очень тихо помешанный, могу и в буйство впасть.

Переглянулись. Дошло. На ехидные вопросики уже не отваживаются. Выжидают.

Я бы и сам, окажись на их месте, призадумался. Ни психушки, ни милиции поблизости нет. А поди узнай, что у шизанутого на уме. Чего доброго и деревню спалить может.

Другой бы и отбой заиграл, а у меня натура – сами знаете: тормоза не всегда вовремя срабатывают, если в азарт войду.

Неси, говорю, быстрее, я лекарство выпью, выгоню глистов наружу, а потом их на крючок, и в колодец, чтобы угорь понадежнее схватил.

Бабулька, услышав такое, побледнела, консультанта под руку и молча тянет к дороге. Тот для вида упирается, да ножонки-то выдают, уносят от беды подальше.

Тогда уже и я перепугался, как бы бабульке дурно не стало. Пошутил, говорю, не собираюсь я глистами колодец травить и с ума сходить тоже не собираюсь.

Еле убедил. Вроде поверили, только хозяюшка моя до самой ночи в огороде провозилась, чтобы колодец в поле зрения держать, и старикан поблизости патрулировал.

А угорь все-таки в колодце оставался. И решил я пройтись на другой день по ручьям, добыть живцов, а уж потом выбрать подходящий момент для завершения дела.

Перед сном выглянул на улицу – бабулька со стариканом у колодца разговаривают. Ладно, думаю, караульте, а я пошел смотреть сны. Но не спалось. Часа два промаялся. Только задремал, и вдруг… визг, да такой перепуганный, аж у самого внутри похолодело. Выскочил в одних плавках. Гляжу, девчушка к забору прижалась и верещит, а в трех шагах от нее парень с дрыном в руках. Я к нему.

А он:

– Осторожней, змея здесь! – и тычет дрыном в траву.

Соображаете?

Ушел мой угоречек. Добился все-таки своего. А мне оставалось утереться и пожелать ему счастливого пути до Саргассова моря.

Но вот вам еще загадка: единственная влюбленная пара во всей деревне, а колодцев пятнадцать штук, и выбрали именно этот. Приложилась девчушка к ведерку, а наш красавец и ткнулся в ее курносый носик. Напугал, конечно, так ведь не до смерти. Зато одни влюбленные помогли другому добраться до места свидания.

Может, сама богиня любви послала их на выручку?

Кстати, и старикан после этого случая к бабульке в гости зачастил. А что – любви все возрасты покорны, это вы и без меня знаете.

Божья коровка

Ладно уж, расскажу и про это. Только придется обойтись без имен и фамилий, а все остальное – дело прошлое, уже не секрет.

Парень один с работы поехал за границу по туристической путевке. Жена спровадила. Обновку импортную, видите ли, захотелось. Нашла кого послать. Он, кроме болотных сапог и домашних тапочек, ни в чем не разбирался. Женщинам рисковать не впервой, и ошибаться – тоже.

Список покупок он еще по дороге потерял, так что времени за границей у него было выше крыши.

Ходит.

Глазеет.

Радуется.

Пока экскурсанты магазины штурмуют, он пивко попивает. Но в меру. Он хоть и на меже не сечен, а все равно понимает, что за границей – не дома, четвертак до получки не дадут ни чужие, ни свои. Так что, когда увидел телескопическое удилище, в заначке кое-что имелось.

Купил – опробовать не терпится.

К случаю и экскурсия в деревню подвернулась, а там речка. Народец в сельпо, а он на берег. По пути на картофельное поле заглянул, а там иностранцы. Испугался скандала – им же не объяснишь, что червяков хотел накопать, наверняка подумают, что русские настолько отощали, что за границу картошку воровать ездят. Хотел было поворачивать, да видит – по ботве букашки ползают. Присмотрелся, а это божьи коровки, разве что окраска немного другая и чуток покрупнее. Ну а если насекомое божье, решил он, значит, ничье. Насобирал в коробок и быстренько к реке.

Только забросил, и сразу на утоп. Тащит, а там голавлище граммов на семьсот. Закидывает второй раз… и опять такой же, как по линейке. Потом еще, и еще, и еще…

Сколько божьих коровок – столько голавлей.

Еле до автобуса донес. Сумки не было, так майку пришлось снимать. Потом узел не выдержал, и вся груда живого серебра вывалилась под ноги прекрасных дам. Что там было! Героя всего помадой импортной измазали…

А когда отрезвел, тоска обуяла. Очень уж захотелось ему это заграничное насекомое до дома довезти, выйти на бережок Чуни, а Чуня – это речка, что возле Байкита в Подкаменную впадает, выйти, значит, и начать выворачивать хариусов одного за другим, чтобы весь Байкит от зависти онемел. Представил такое – и совсем покоя лишился.

Но как довезти?

Таможни он не боялся. Любой браконьер знает, что чем старательнее прячешь, тем быстрее найдут. Была бы смелость – и можно провезти что угодно.

Дело в другом – выдержит ли насекомое расставание с родиной? И опять же, пусть они и не передохнут в дороге, но сколько их увезешь? На одну рыбалку! Думал, думал и надумал прихватить с собой пару килограммчиков картошки, чтобы дома посадить. В эту же картошку и насекомых покидал, и листиков на всякий случай добавил, для подкормки.

Северный отпуск, слава богу, длиннее туристической поездки, и по дороге в Байкит он к старикам своим заглянул. Они у него то ли в Астраханской области жили, то ли в Оренбургской, точно не помню. Коровки божьи за дорогу совсем ослабли. Он уж и подышит на них, и подует, и на солнышко выставит, и в тенек уберет – ничего не помогает. Акклиматизация с приступами ностальгии. Чувствует – до Сибири не доедут. Чтобы даром не пропала, вынужден был импортную наживку на местной речке тратить. Рыбешка там сорная, но поклевок ждать не приходилось – хватала сразу и наверняка. Безотказная наживка. Один недостаток – кончилась быстро. Оставалось надеяться на картошку. Половину он у матери оставил, положил в погреб, в уголок, где семена хранятся, а половину забрал с собой в Байкит. Целую зиму с ней нянчился, как бы не замерзла или жена по рассеянности не поджарила. Еле весны дождался, посадил в удобренную землю, и хорошая картошка выросла.

А насекомые – увы, не завелись.

Обидно, конечно, но что поделаешь. Пришлось рыбачить по старинке на родного червячка да на обманку.

А через три года, когда уже забыл про свои сельскохозяйственные опыты, поехал к матери в отпуск. Подходит к дому, видит, мать в огороде картошку окучивает. Тут, как водится, слезы, поцелуи. Встреча – одним словом. А когда страсти поутихли, глянул он, а картофельная ботва вся объедена. И на голых ветках его импортная наживка краснеет, как рясная ягода.

Сатанинской оказалась коровка, а не божьей. Промашечка получилась. Колорадского жука мужик завез. И всю деревню наградил. Любопытному Мартыну подарили черти мину, привели его в сарай и сказали: «Поиграй».

Покаяться в грехе смелости у него не хватило. Слишком уж много смелости этой требовалось. Растерзали бы мужика, и родная мать бы не заступилась. Он и мне-то лишь пять лет спустя признался. Вот такая вот диверсия, пусть и непреднамеренная. И все серость наша.

Ну а что касается наживки, теперь ее в южных областях больше, чем рыбы. И наживка прекраснейшая. Сам пробовал, точнее – сам ловил на нее.

Красная и черная икра

Дальневосточники любят рассказывать байку: будто кто-то отправил на запад посылку с кетой и красной икрой, а потом получил письмо – спасибо, мол, за кету, а клюква, к сожалению, испортилась, рыбой провоняла.

Хорошие люди дальневосточники, но даже в шутках не могут обойтись без хвастовства. Я согласен, что их кедровые шишки в два раза крупнее сибирских. Согласен, что женьшень намного полезнее золотого корня. Согласен, что самая большая рыба водится в Амуре. Но чтобы красная икра была величиной с клюкву… Это уже перебор. С бруснику – вот так, пожалуй, ближе к истине.

На Енисее народец намного скромнее. Там не каждый второй привирает и хвастается, а каждый четвертый, а может, и всего-навсего каждый пятый. А черная икра, между прочим, там нисколько не хуже амурской. Правда, редко кто ее пробует, но это уже другой разговор.

Деляга один, из тех, кто сам ничего не производит, но достать может почти все, пообещал мне лодку с надувным днищем. Есть такие лодочки из красной резины – и удобные, и надежные, и выносливые – через любые пороги могут пронести. Пообещал, значит, но потребовал за нее, кроме денег, пару стерлядок, и обязательно непотрошеных. Кто-то ему наплел, что у стерляди очень целебные внутренности. Визига вроде как мужскую силу поддерживает лучше, чем крабы, печенка от склероза спасает, селезенка – от ревматизма и еще что-то – от облысения. Может, это и так – я не знаю, а чего не знаю – утверждать не берусь.

Поймать стерлядку на Енисее проще, чем калугу – в Амуре. Процентов на пять, пожалуй, проще. Но если я за всю свою жизнь поймал единственную калугу, и то – случайно и маленькую, которую пришлось отпускать, чтобы не нарваться на крупный штраф… Пока надеешься на такой случай, останешься без обещанной лодки с надувным днищем. А чтобы наверняка – надо иметь сети и знать места. Места я немного знал, а сетей у меня не было.

Но были друзья.

Выклянчил пару хвостов. Хорошие такие стерлядочки достались. Каждая килограмма по четыре.

Отнес деляге этих рыбин. Он посюсюкал над ними: «Ах, вы мои красавицы, ах, вы мои золотенькие…» – а за лодкой велел зайти через недельку.

Прихожу через неделю. А он весь в задумчивости.

– Засолил я, – говорит, – баночку черной икры, но странная какая-то икра получилась, и блеска у нее почему-то нет, и на вкус какая-то интересная, и запах не совсем понятный.

Я его и спрашиваю:

– А как ты ее готовил?

– А что ее готовить, – удивляется, – вспорол брюхо, вижу, икра в черной пленке, выдавил ее оттуда, посолил, вот и вся премудрость!

И банку достает.

Глянул я на икру, которую он из черной пленки давил, и все понял.

– Значит, невкусная? – спрашиваю.

– Не то чтобы невкусная, – отвечает, – но какая-то специфическая.

– Так ты, – говорю, – эту икру из кишок надавил…

Я думал, что его выполощет после этого, но все обошлось. Расстроился, конечно, но самую малость, удивления больше было. Потом задумался, лысину почесал и поставил свою икру обратно в холодильник. Может, не поверил мне, а может, решил сплавить какому-нибудь простаку. В этом деле он был специалист. Мне он тоже вместо обещанной лодки чуть было «нырок» не подсунул. А что стоит «нырок»? На самом плохоньком пороге его сразу же захлестнет. На нем разве что в крытом бассейне рыбачить. А в плавательных бассейнах рыбалка несколько иная. Сами знаете, какая там рыба ловится.

Вторая форель из четвертой Швейцарии

Стоило царю Петру обезбородить Россию, и пошла мода на заграничное. То у нас второй Париж объявится, то – вторая Швейцария. Швейцарий даже больше. Собираюсь, помню, в Кия-Шалтырь, есть такой поселочек на границе Кемеровской области и Красноярского края, а знатоки уже объясняют: «Это же вторая Швейцария!» Горная Шория – тоже вторая Швейцария. В Туве еще пять вторых. В арифметике путаются, а все туда же. Если уж вздумали считать, то давайте по порядку: вторая Швейцария, пятая, десятая и т. д. Бедные швейцарцы и не догадываются, что им такие ломти в России отваливают. Узнали бы – не отказались, махом прилетели бы.

Честное слово, хочется порой забраться в Швейцарию, собрать приличную толпу и выдать: мужики, да у вас тут второй Кия-Шалтырь!

Такая же история и с хариусом. Сколько раз приходилось слышать, как его второй форелью обзывают. А почему бы не наоборот? Уж с форелью-то, в отличие от Швейцарии, я близко знаком. И лавливал, и едал. Неплохая рыбешка, зря хаять не стану, но до хариуса ей далековато. Я сибирского имею в виду. На Дальнем Востоке он все-таки мелковат. Ловил я его и на Урале, в речке Сакмаре, там, кстати, такие голавлищи на кузнечика берут, как-нибудь после расскажу. А хариус – средненький, его и зовут кутемой.

Вот кутема – это действительно вторая форель.

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Южная Каролина – место, где случалось много всего. То были кровопролитные войны и расцвет рабства. М...
Благодаря своему удивительному дару, который позволяет гипнотизировать людей и путешествовать во вре...
Главное, не забывать, что всегда есть выбор…Эмма Томас прячется от всего и от всех, в том числе и от...
Руководители всех уровней дорого дали бы за то, чтобы под их началом работали преданные сотрудники, ...
Выпускник МГИМО Тимур Журавлев, наследник нефтяного состояния, пропадает без вести в начале 1994 г. ...
Данный сборник включает в себя повествования о жизни и чудесах святых врачей – наиболее известных, п...