Мятежная Рот Вероника
— Ага, — удрученно говорю я. — Давай спровоцируем женщину, которая может заставить половину находящихся здесь покончить с собой. Отличная идея.
Я выразилась резковато. Юрайя выливает себе в глотку остатки содержимого бутылки и ставит ее на стол с таким грохотом, что та едва не разбивается.
— Не надо так говорить, — рычит он.
— Извини, — отвечаю я. — Но ты знаешь, что я права. Лучше постараться, чтобы половина фракции не приносила в жертву свои жизни ради одной.
Не знаю, чего я ждала. Может, Юрайя, который слишком хорошо понимает, что будет, если один из нас не сдастся, вызовется сам. Но он не отрывает глаз от пола. Не хочет.
— Тори, Гаррисон и я решили усилить меры безопасности. Надеюсь, поскольку мы теперь знаем о возможности такой атаки, мы сможем предотвратить ее, — поясняет Тобиас. — Если это не поможет, будем думать над другими вариантами. Все, разговор окончен. И никто ничего не делает, пока что. О’кей?
Спрашивая, он приподнимает брови и пронзает меня взглядом.
— О’кей, — и я отворачиваюсь.
После ужина я пытаюсь вернуться в спальню, где спала прошлой ночью, но не могу просто проникнуть через дверь. Бреду по коридорам, вожу пальцами по каменным стенам, слушаю эхо моих шагов.
Невольно прохожу мимо фонтана, где на меня напали Питер, Дрю и Ал. Ала я узнала по запаху. Я до сих пор помню запах мелиссы. Но теперь он ассоциируется у меня не с другом, а с чувством беспомощности, которое я ощутила, когда меня тащили к ущелью.
Иду быстрее, широко открыв глаза, чтобы было труднее представить себе картину того нападения. Мне надо убраться подальше отсюда. Здесь друг напал на меня, Питер ткнул ножом Эдварда, и незрячая армия моих друзей отправилась убивать альтруистов. Где началось безумие.
Направляюсь в единственное место, где могу чувствовать себя в безопасности. В небольшую комнату Тобиаса. Как только вижу дверь, сразу чувствую себя спокойнее.
И я толкаю ее ногой. Тобиаса нет, но я не ухожу. Сажусь на кровать, беру в руки покрывало, утыкаюсь лицом в ткань и глубоко вдыхаю через нос. Обычный запах почти исчез, он долго не спал здесь.
Открывается дверь, и в комнату проскальзывает Тобиас. У меня обмякают руки, я роняю покрывало на колени. Как я объясню ему свое присутствие? Я же вроде на него обиделась.
Он не делает грозного лица, но по сжатым в нитку губам я понимаю, что это он зол на меня.
— Не будь идиоткой.
— Кем?
— Ты лгала. Сказала, что не пойдешь, и солгала. Если выдашь себя эрудитам, идиоткой и будешь. Не делай этого.
Я кладу одеяло и встаю.
— Не пытайся представить ситуацию такой простой, — поясняю я. — Ты не хуже меня знаешь, что правильно будет поступить именно так.
— Ты выбрала самый подходящий момент, чтобы вести себя, как альтруист?
Его голос заполняет комнату, у меня в груди колет от страха. Его вспышка гнева слишком внезапна. И слишком странна.
— Ты столько времени говорила, что слишком эгоистична, чтобы быть среди них, а теперь, когда на карту поставлена твоя жизнь, решила геройствовать?
— А что с тобой, хочу я спросить? Гибнут люди. Просто хотят спрыгнуть с крыши! Я могу сделать так, что этого больше не случится!
— Ты слишком важна и не можешь просто… умереть, — он трясет головой. Его взгляд пробегает по моему лицу, останавливается на стене позади меня, на потолке, на чем угодно, только не на мне. А я слишком ошеломлена, чтобы злиться.
— Я — не важная персона. Без меня все прекрасно обойдутся.
— Мне плевать на всех! Как насчет меня?
Он утыкается лицом в ладони, прикрывая глаза. У него дрожат пальцы.
Потом двумя огромными шагами подходит от двери ко мне и касается моих губ своими. Мягкое прикосновение мгновенно стирает события последних двух недель. Я снова становлюсь девочкой, которая сидела на скале у ущелья, а на ее ноги летели брызги воды, и она в первый раз поцеловалась. Я — та девочка, которая схватила его за руку в коридоре, просто потому, что так захотелось.
Я отшатываюсь, толкая Тобиаса руками в грудь. Еще я — девочка, которая застрелила Уилла и солгала, не рассказав об этом. И ей пришлось выбирать между Марлен и Гектором. Девочка, у которой позади еще тысяча подобных вещей. Ничего не изменишь, не сотрешь из памяти.
— С тобой все будет в порядке, — говорю я, не глядя ему в глаза. Смотрю на футболку у меня под пальцами, на черный рисунок на шее, но только не в глаза. — Не сразу. Но ты сможешь жить дальше и делать все, что тебе будет необходимо делать.
— Ложь, — обнимает меня рукой за талию и притягивает к себе. И снова целует.
Но совсем неправильно забыть, кем я стала, позволять ему целовать меня, зная, что я собираюсь сделать.
Но мне хочется. О, так хочется!
Я встаю на цыпочки и обнимаю его обеими руками. Прижимаю одну ладонь ему между лопаток, а второй обхватываю шею. Чувствую ладонью его дыхание, как раздувается и сжимается грудная клетка. Он сильный, настойчивый, упорный. Все, чего не хватает мне. Нельзя.
Он делает шаг назад, потянув меня за собой, и я спотыкаюсь. Туфли спадают с ног. Он садится на край кровати, я стою прямо перед ним, и мы наконец-то смотрим друг другу в глаза.
Он нежно касается моего лица, накрывая мои щеки ладонями, скользя кончиками пальцев мне по шее, по плечам, по бедрам.
У меня нет сил остановиться.
Я сливаюсь ртом с его ртом, на вкус он, как вода и свежий воздух. Веду руку от его шеи вниз, до самых ягодиц, запускаю руку под рубашку. Он целует меня еще крепче.
Я знала, что он сильный, но не осознавала, насколько, пока не почувствовала сама, ощутив под пальцами мышцы спины.
Остановись, говорю я себе.
Внезапно, так, будто у нас нет времени, он быстро проводит рукой по моему боку, под рубашкой. Я вцепляюсь в Тобиаса, прижимаясь еще ближе, хотя ближе уже некуда. Я никогда и никого так не желала.
Он чуть отодвигается, только чтобы посмотреть на меня. Его глаза прикрыты.
— Обещай мне, что не пойдешь, — шепчет он. — Ради меня. Сделай ради меня лишь это.
Могу ли я так поступить? Остаться, вернуть наши отношения в норму и позволить кому-то умереть вместо меня? Глядя на него, мгновение я думаю, что смогу. А потом вижу перед собой Уилла. Морщину между бровей. Пустые глаза под действием симуляции. Лежащее на земле тело.
Сделай ради меня, умоляют темные глаза Тобиаса.
А если я не пойду к эрудитам, то кто? Тобиас? Он на такое способен.
— О’кей, — говорю, чувствуя укол в груди оттого, что солгала.
— Обещай, — хмурится он.
Боль в груди растет и распространяется по всему телу. А вместе с ним — чувство вины, ужас, желание.
— Обещаю.
Глава 28
Когда он начинает засыпать, то продолжает яростно сжимать меня в объятиях. Тюрьма, которая должна сохранить мою жизнь. Я жду. Мне не дает уснуть мысль о телах, ударяющихся об асфальт. Наконец, хватка слабеет, дыхание становится ровным.
Я не допущу, чтобы Тобиас пошел к эрудитам, когда это случится в следующий раз. Когда погибнет кто-то еще. Не допущу.
Я выскальзываю из его рук. Накидываю одну из его футболок, чтобы унести с собой запах Тобиаса. Влезаю в туфли. Ни оружие, ни рюкзак мне не понадобятся.
Останавливаюсь в дверях, глядя на него, сильного и умиротворенного, наполовину прикрытого покрывалом.
— Я люблю тебя, — с трудом и тихо говорю. Выхожу, дверь сама закрывается за мной.
Пора все привести в порядок.
Я направляюсь в спальню, где когда-то жили неофиты, выросшие в Лихачестве. Комната в точности копирует ту, в которой я была во время инициации. Длинная, узкая, с двухъярусными койками по обе стороны и классной доской на стене. При свете синего ночника в углу вижу, что никто так и не стер позиции, занятые неофитами. Наверху — имя Юрайи.
Кристина спит на нижней койке, наверху — Линн. Я не хочу никого пугать, но с Кристиной надо поговорить. Прикрываю ей рот рукой. Она, дернувшись, сразу просыпается, ее глаза расширяются, но потом она видит меня. Я прижимаю палец к губам и машу ей рукой, зовя за собой.
Наконец, выхожу, сворачиваю за угол. Коридор освещен аварийной лампой, заляпанной разноцветной пейнтбольной краской. Но Кристина выскакивает за мной, босиком, поджимая пальцы от холода.
— Что такое? — спрашивает она. — Ты куда?
— Да, я…
Приходится лгать, иначе она попытается остановить меня.
— Пойду повидаться с братом. Он с альтруистами, помнишь?
Она прищуривается.
— Извини, что разбудила, — говорю я. — Но у меня к тебе просьба. Очень важная.
— О’кей. Трис, ты ведешь себя совсем странно. Ты уверена, что ты не…
— Нет, точно. Послушай. Время, выбранное для симуляции, когда напали на альтруистов, было выбрано не случайно. Это произошло именно в тот момент, когда альтруисты собирались что-то сделать. Точно не знаю что, но это связано с какой-то важной информацией, и теперь эти данные у Джанин…
— Что?
Она хмурится.
— Ты не в курсе, что они собирались сделать? И какая это информация?
— Нет.
Должно быть, я выгляжу безумной.
— Я не смогла узнать. Маркус Итон — единственный человек, который имеет об этом представление, а он не стал мне ничего говорить. Я просто… в общем, это было причиной для нападения. Причиной. И нам надо понять, что это за информация.
Кристина уже кивает.
— Причина, по которой Джанин вынудила нас убивать невинных, — с горечью произносит она. — Да уж. Мы должны ее знать.
Я едва не забыла. Она-то оказалась под воздействием симуляции. Сколько альтруистов она убила, находясь без сознания? Как она чувствовала себя, очнувшись ото сна убийцей невинных? Я никогда не спрашивала ее и не буду.
— Мне понадобится твоя помощь, весьма скоро. Мне нужен человек, который убедит Маркуса сотрудничать, и, думаю, у тебя получится.
Она наклоняет голову и пару секунд смотрит на меня.
— Трис. Только не делай глупостей.
Я с трудом улыбаюсь.
— Почему только мне это все подряд говорят?
— Я не шучу, — отвечает она, хватая меня за руку.
— Я просто навещу Калеба. Вернусь через пару дней, и мы сможем разработать стратегию. Просто подумала, будет лучше, если все это будет знать кто-то еще, кроме меня. На всякий случай. Хорошо?
Она держит меня за руку еще пару секунд и отпускает.
— О’кей.
Я иду к выходу. Сдерживаюсь изо всех сил, пока не оказываюсь снаружи. И даю волю слезам.
Последний мой разговор с Кристиной опять наполнен ложью.
На улице я накидываю капюшон футболки, взятой у Тобиаса. Смотрю вверх и вниз, ища какие-нибудь признаки жизни. Никого нет.
Легкие щекочет холодный воздух. Изо рта идет пар. Скоро наступит зима. Интересно, останется такой же эта ничейная ситуация между эрудитами и лихачами? В ожидании, кто кого уничтожит? Я рада, что не увижу этого.
До того как я выбрала Лихачество, меня не посещали такие мысли. Я была уверена в своей долгой и спокойной жизни. Сейчас нет уверенности ни в чем, только в том, куда я иду, но зато по своей воле.
Я прячусь в тени домов, стараясь не топать и не привлекать внимания. В этом районе нет фонарей, но луна достаточно яркая и хорошо освещает дорогу.
Миную железнодорожные пути на эстакаде. Они дрожат. Приближается поезд. Если я хочу исчезнуть прежде, чем кто-то меня заметит, надо поторопиться. Я делаю резкий шаг в сторону и перепрыгиваю через упавший фонарный столб.
Тело, тем временем, разогревается от нагрузки. Ходьба, прыжки через препятствия, постоянные взгляды назад. Я вхожу в ритм, средний между шагом и бегом.
Вскоре оказываюсь в той части города, которую могу узнать. Улицы чисто выметены, дыр в асфальте немного. Вдали вижу сияние домов Эрудиции. Они с легкостью нарушают закон об экономии энергии. Не знаю, что я буду делать, когда доберусь. Потребую встречи с Джанин? Или просто буду стоять и ждать?
Провожу кончиками пальцев по окну дома позади меня. Уже недолго осталось. Чем ближе, тем сильнее дрожь. И дышать тоже трудно. Я уже не пытаюсь успокаиваться, и судорожно, со свистом, вдыхаю и выдыхаю. Что они со мной сделают, когда я приду туда? Какие у них планы на мой счет до того момента, как я стану ненужной и они меня убьют? Я не сомневаюсь, что со временем меня прикончат. Сосредотачиваюсь на движении вперед, на том, чтобы переставлять ноги, которые уже отказываются нести тело.
И вот я — рядом с домами Эрудиции.
Внутри штаб-квартиры за столами сидит множество людей в синей одежде, стуча по клавиатурам компьютеров, склонившись над книгами, передавая туда-сюда стопки бумаг. Среди них есть и достойные люди, которые не знают, что сотворила их фракция, но если здание рухнет прямо сейчас, у меня на глазах, я не испытаю сожаления.
Последний момент, когда я могу вернуться. Холодный воздух щиплет щеки и руки. Я стою. Могу повернуть назад прямо сейчас. Укрыться у лихачей. Надеяться и молиться, что никто больше не умрет из-за моего эгоизма.
Но нет. Чувство вины, груз жизней Уилла, моих родителей, а теперь и Марлен, сломает меня. Я просто дышать не смогу.
Я медленно дохожу до здания и толкаю двери.
Это единственный способ не задохнуться.
Через мгновение после того, как мои ноги касаются деревянного пола, я оказываюсь напротив гигантского портрета Джанин Мэтьюз, висящего на противоположной стене. Никто меня не замечает, даже два предателя-лихача, которые расхаживают у дверей, охраняя их. Я приближаюсь к столу, за которым сидит мужчина средних лет, с залысиной, перебирающий бумаги. Я ставлю руки ему на стол.
— Извините, — обращаюсь я к нему.
— Секундочку, — отвечает он, даже не подымая взгляда.
— Нет.
От этого он поднимает взгляд. Очки на нем сидят косо. Смотрит на меня недовольно, будто сейчас отругает. Что бы он там ни хотел сказать, слова застревают у него в горле. Смотрит на меня с открытым ртом, переводя взгляд с лица на черную футболку с капюшоном.
В том состоянии ужаса, в котором я нахожусь, он кажется мне забавным. Я слегка улыбаюсь и прячу дрожащие руки.
— Думаю, Джанин Мэтьюз хотела увидеть меня, — говорю я. — Так что буду признательна, если вы с ней свяжетесь.
Он машет рукой предателям-лихачам, стоявшим у дверей, но в этом нет надобности. Они наконец-то очухались. К нам подходят и остальные, с других концов вестибюля. Они окружают меня, но не прикасаются и не заговаривают. Я оглядываю их лица, стараясь выглядеть как можно спокойнее.
— Дивергент? — спрашивает один из них наконец. Мужчина, сидящий за столом, поднимает трубку телефона внутренней связи.
Если я сожму руки в кулаки, то смогу унять дрожь. Я киваю.
Гляжу влево, где из лифта выходят лихачи. И мое лицо обмякает. К нам направляется Питер.
В голове проносятся тысячи мыслей, как поступить. Броситься на него и вцепиться в глотку, заплакать, попробовать пошутить… Я не могу решить, что именно сделать. Просто молча стою. Наверное, Джанин все знала заранее, поэтому и послала за мной Питера.
— Нам приказано отвести тебя наверх, — говорит он.
Хочется сказать что-нибудь колкое или попытаться изобразить беззаботность, но я могу выдавить из своего сдавленного горла лишь неопределенный звук в знак согласия. Питер шагает к лифту, и я тащусь следом.
Затем мы пробираемся по узким коридорам. Несмотря на то, что мы пару раз поднимались по лестницам, мне все время кажется, что я опускаюсь под землю.
Я ожидаю, что они приведут меня к Джанин, но они этого не делают. Останавливаются в коротком коридоре с металлическими дверьми по обе стороны. Питер набирает код на одной, предатели-лихачи не спускают с меня глаз.
Помещение маленькое, не больше чем два на два метра. Пол, стены и потолок сделаны из светящихся панелей, сейчас горящих слабо, как в той комнате, где я проходила проверку склонностей. В каждом углу стоит крохотная черная камера наблюдения.
Я наконец-то позволяю себе испугаться.
Смотрю по сторонам, стараясь сдержать рвущийся из груди крик. Вопль, заполняющий все мое тело. Вина и печаль снова грызут меня, сражаясь между собой за полную власть надо мной. Но ужас сильнее их обеих. Я вдыхаю, но не выдыхаю. Когда-то отец рассказывал, что это способ бороться с истерикой. Я спросила, не умру ли я, постоянно задерживая дыхание.
— Нет, — сказал он. — Инстинкты тела возьмут верх над разумом.
Право, стыдно. Я смогу использовать этот прием, чтобы сбежать. От одной мысли хочется смеяться. И орать.
Я скрючиваюсь, прижавшись лицом к коленкам. Надо составить план. Если я смогу составить план, то смогу не бояться так сильно.
Но плана нет. Мне не сбежать из глубин здания, от Джанин и от самой себя.
Глава 29
Я забыла часы.
Много минут спустя, когда паника ослабла, это единственное, о чем я жалею. Не о том, что вообще пришла сюда — я сделала свой выбор. Но я ругаю себя за то, что на моем запястье нет наручных часов, и я не могу узнать, сколько уже просидела в камере. Спина болит, это — явный показатель, но не слишком точный.
Через некоторое время я встаю и начинаю ходить, выпрямив руки над головой. Думаю, прежде чем сделать что-либо, учитывая, что за мной наблюдают через камеры. Они ничего не поймут, если я просто коснусь пальцами ступней.
У меня сразу начинают дрожать руки, но я даже не пытаюсь избавиться от дрожи. Говорю себе, что я лихачка и знакома со страхом не понаслышке. Я здесь умру. Возможно, очень скоро. Простой факт.
Но можно думать и по-другому. Я отдам долг родителям, пожертвовав жизнью, как сделали они. Если после смерти и вправду случается то, во что они верили, то скоро я присоединюсь к ним.
Шагаю и трясу руками. Они все еще трясутся. Очень хочется знать, сколько сейчас времени. Я пришла сразу после полуночи. Наверное, раннее утро, четыре часа или пять. А может, и меньше времени прошло, и мне просто так кажется, поскольку я ничего не делаю.
Открывается дверь, и я оказываюсь лицом к лицу с моим врагом. И ее охранниками, предателями-лихачами.
— Привет, Беатрис, — говорит Джанин. На ней синяя одежда эрудита, очки эрудита, и она смотрит с чувством превосходства, свойственным эрудитам, которое я ненавижу благодаря отцу. — Я так и думала, что придешь именно ты.
Но, глядя на нее, я не чувствую ненависти. Я вообще ничего не ощущаю, хотя и знаю, что на ее совести жизни множества невинных людей, в том числе — Марлен. Смерти выстраиваются в моем уме, как строчки бессмысленных уравнений, и я стою, замерев, не в состоянии их решить.
— Привет, Джанин, — здороваюсь я, поскольку это единственное, что приходит в голову.
Я перевожу взгляд с водянисто-серых глаз Джанин на лихача, стоящего сбоку. Питер стоит справа от нее, слева — женщина с морщинами у углов рта. Позади — лысый мужчина с угловатым черепом. Я хмурюсь.
За какие заслуги Питер получил такое привилегированное положение, став личным телохранителем Джанин Мэтьюз? В чем тут логика?
— Мне бы хотелось узнать, который час.
— И правда, — отвечает Джанин. — Интересно.
Я могла бы ожидать, что она не скажет. Любой фрагмент информации кирпичиком ложится в ее стратегию, и она не скажет мне, который час, если не решит, что дать мне информацию выгоднее, чем не дать.
— Уверена, мои товарищи-лихачи разочарованы, что ты еще не попыталась выцарапать мне глаза, — усмехается она.
— Это было бы глупо.
— Правильно. Но вполне в твоем духе, сначала сделать, а потом думать.
— Мне шестнадцать, — отвечаю я, надув губы. — Я меняюсь.
— Как ново.
Она умеет перевернуть любую фразу, даже ту, в которую заложен сарказм, сделав ее бесцветной.
— Не хочешь немного прогуляться?
Она показывает на дверь. Выходить из этой комнаты и идти неизвестно куда — последнее, чего я хочу, но я не раздумываю. Я подчиняюсь. Спереди меня — женщина-лихачка с жестким лицом, Питер — сзади.
Коридор серый и длинный. Мы сворачиваем за угол и идем по точно такому же.
Еще два коридора. Я совершенно теряю ориентацию, и никогда бы не смогла вернуться в камеру. Но вскоре обстановка меняется. Белый тоннель выводит нас в большое помещение, где эрудиты, мужчины и женщины в длинных синих халатах, стоят за столами, держа в руках инструменты и сосуды. Некоторые смешивают разноцветные жидкости, другие смотрят на мониторы компьютеров. Если бы мне предложили угадать, я бы сказала, что они составляют сыворотки для симуляций, но вряд ли эрудиты занимаются только этим.
Большинство из них прекращают работать, когда мы идем по центральному проходу. Смотрят на нас. Вернее, на меня. Кто-то перешептывается, остальные молчат. Здесь так тихо.
Я иду через двери следом за женщиной-лихачкой и останавливаюсь так резко, что Питер на меня наталкивается.
Помещение почти такое же большое, как и предыдущее, но в нем почти пусто. Только большой металлический стол и какой-то аппарат рядом с ним. Он похож на кардиомонитор. Над ним висит камера. Я невольно вздрагиваю. Теперь я понимаю, что это.
— Я очень рада, что именно ты оказалась здесь, — говорит Джанин. Проходит мимо меня и опирается на стол, сгибая пальцы.
— Это радует меня, в силу твоих результатов проверки склонностей.
Я обращаю внимание, насколько туго облегают ее череп светлые волосы, отражающие свет ламп.
— Ты — редкость даже для дивергента, поскольку на тесте ты показала склонность к трем фракциям. Альтруизму, Лихачеству и Эрудиции.
— Как…
У меня срывается голос. Но я выталкиваю из горла вопрос.
— …как ты узнала об этом?
— Всему свое время, — отвечает она. — Исходя из результата, я определила, ты — мощнейший из дивергентов. Это не комплимент, а разъяснение моих целей. Если я хочу разработать симуляции, которые не будут разрушены сознанием дивергента, мне необходимо изучать самого мощного дивергента, чтобы избавиться от всех недостатков технологии. Понимаешь?
Я не отвечаю. Продолжаю глядеть на кардиомонитор у стола.
— Следовательно, я и мои ученые будем изучать тебя столько, сколько возможно, — она слегка улыбается. — А потом, в завершение исследования, ты будешь казнена.
Я знала. Но почему колени подгибаются и сводит живот?
— Казнь произойдет здесь, — продолжает она. — На этом столе. Я думала, будет интересно показать это место тебе.
Она хочет оценить мою реакцию. Я едва дышу. Я привыкла к мысли, что жестокость требует злобы, но ошибалась. Джанин не руководствуется злостью. Ей плевать на свои поступки, ведь сейчас ей интересно. На моем месте могла быть головоломка или сломанный механизм. Она расколет мне череп, если ей так будет лучше наблюдать за работой моего мозга. Я умру здесь, и в этом будет мое избавление.
— Я знала, что так произойдет, — отвечаю я. — Обычный стол. Я бы хотела вернуться обратно в комнату.
В действительности, я не осознаю течения времени, по крайней мере так, как раньше. Тогда часы всегда были под рукой. Когда Питер открывает дверь и входит в камеру, я не знаю, сколько прошло времени, только могу сказать, что очень устала.
— Давай, Сухарь, — говорит он.
— Я не альтруист, — отвечаю я, поднимая руки и касаясь пальцами потолка. — А ты, поскольку стал лакеем эрудитов, теперь уж точно не можешь называть меня Сухарем. Это неверно.
— Сказал, пошли.
— Что, и никаких едких шуточек? — с деланым удивлением спрашиваю я. — Никаких: «Ты идиотка, что пришла сюда, твои мозги настолько же дебильные, как и дивергентные»?
— Все и без слов понятно, — парирует он. — Либо ты сама идешь, либо я потащу тебя по коридору. На твое усмотрение.
Я чувствую себя спокойнее. Питер всегда был груб ко мне.
Я встаю и выхожу из комнаты. По дороге замечаю, что рука Питера, которую я ему прострелила, уже не на перевязи.
— Они залечили пулевую рану?
— Ага, — отвечает он. — Так что тебе придется искать другое слабое место. Скверно, что у меня их нет.
Он крепко хватает меня за здоровую руку и шагает быстрее.
— Мы опаздываем.
Несмотря на то, что коридор длинный и пустой, от наших шагов почти нет эха. Будто кто-то заткнул мне уши, а я только что заметила. Я стараюсь запоминать коридоры, но вскоре сбиваюсь со счета. Доходим до конца одного, сворачиваем влево, в темное помещение, напоминающее аквариум. Одна из стен сделана из зеркального стекла. Зеркальное с моей стороны, прозрачное с другой, наверное.
У другой стены стоит аппарат, из которого выступает большой, в человеческий рост, лоток. Вспоминаю, что я видела такой прибор в книге по истории фракций. МРТ, аппарат для съемки мозга.
Во мне что-то вспыхивает. Я так давно этого не чувствовала, что не сразу узнаю ощущение. Любопытство.
Из динамика раздается голос Джанин:
— Ложись, Беатрис.
Я гляжу на лоток, на котором меня затянет внутрь.
— Нет.
Она вздыхает.
— У нас есть способы тебя заставить.
Питер стоит сзади. Даже с раненой рукой он сильнее меня. Я представляю себе, как он хватает меня и укладывает в лоток, прижимая к металлу и затягивая ремни потуже.
— Давай договоримся, — говорю я. — Если я соглашусь, дадите мне посмотреть снимок.
— Ты сделаешь это, хочешь ты или нет.
— Неправда, — отвечаю я, выставляя палец.
Гляжу на зеркальное стекло. Нетрудно представить, что я говорю с Джанин, стоящей за ним, даже видя собственное отражение. У меня русые волосы, как и у нее. Мы светлокожие, с жесткими лицами. Внезапно эта мысль так задевает меня, что на мгновение я теряюсь и стою молча, с поднятым пальцем.
Я светловолосая, хладнокровная. Мне любопытно увидеть снимок своего мозга. Я — как Джанин. И я могу ненавидеть, отрицать, бороться с этим… или использовать.
— Неправда, — повторяю я. — Сколько бы ремней вы на меня не надели, вы не сможете удержать меня в полной неподвижности, которая требуется для хорошего снимка.
Я прокашливаюсь.
— И потом, я хочу посмотреть его. Вы все равно меня убьете, так что какая разница, сколько я узнаю о своих нервных клетках, до того как вы меня прикончите?
Тишина.
Читать бесплатно другие книги:
