Мятежная Рот Вероника

Глава 23

Не проходит и десяти секунд, как мы избрали новых лидеров, и вдруг звучит сигнал. Один длинный, два коротких. Я поворачиваюсь на звук, правым ухом к стене, и вижу свисающий с потолка динамик. Есть и другой, на соседней стене.

Нас окружает голос Джека Кана.

— Внимание всем проживающим в доме Правдолюбия. Два часа назад я встретился с представителем Джанин Мэтьюз. Он напомнил мне, что Правдолюбие находится в уязвимом положении, зависит от Эрудиции, в плане выживания, и заявил, что если я хочу сохранить самостоятельность нашей фракции, то должен выполнить некоторые требования.

Я ошеломленно гляжу на динамик. Неудивительно, что лидер Правдолюбия излагает все напрямик, но я не ожидала публичного заявления.

— Чтобы выполнить данные требования, всем необходимо прийти в Место Собраний и сообщить о наличии или отсутствии имплантата. — добавляет он. — Эрудиты также приказали явиться к ним всем дивергентам. Цель мне пока неизвестна.

Его голос вялый. Да уж, он сломлен, думаю я. Потому, что оказался слишком слаб, чтобы сопротивляться.

Но лихачи умеют то, чего не умеют правдолюбы. Сопротивляться даже тогда, когда сопротивление кажется бесполезным.

Иногда мне кажется, что в каждой фракции я получаю урок, необходимый мне в жизни, и они откладываются в моей памяти, чтобы я могла найти свой путь в этом мире. Всегда есть чему поучиться. Всегда есть нечто важное, что следует понять.

Обращение Джека Кана заканчивается точно таким же тройным сигналом. Лихачи начинают бегать по залу, складывая в мешки свои вещи. Двое молодых парней срезают с дверей простыню и кричат что-то про Эрика. Кто-то прижимает меня локтем к стене, и я стою, глядя, как нарастает хаос.

С другой стороны, правдолюбы, в отличие от лихачей, знают, как поступить, чтобы тебя не уничтожили.

Лихачи стоят полукругом у стула для допросов, на котором теперь сидит Эрик. Он выглядит скорее мертвым, чем живым. Скрюченный, по бледному лбу течет пот. Смотрит на Тобиаса, не поднимая головы, так, что веки подняты под самые брови. Я стараюсь не отводить взгляда от Эрика, но его улыбка, когда пирсинг расходится в разные стороны, — просто ужасна.

— Хочешь ли ты, чтобы я перечислила твои преступления? — спрашивает Тори. — Или расскажешь их сам?

Капли дождя залетают в оконные проемы, и вода течет по стене. Мы стоим в зале допросов, на верхнем этаже «Супермаркета Безжалостности». Грохочет дневная гроза. От каждого удара грома и вспышки молнии у меня мурашки идут по затылку, будто электричество проходит сквозь кожу.

Мне нравится запах мокрого асфальта. Он чувствуется здесь, еле различимый, но, когда здесь все будет окончено, лихачи ринутся вниз и покинут здание. И мокрый асфальт будет единственным запахом, который я буду вдыхать.

У нас — дорожные сумки или что-либо в этом роде. У меня — рюкзачок, сооруженный из простыни и веревок. В нем одежда и запасные ботинки. На мне куртка, которую я забрала у лихачки-предателя. Пусть Эрик видит ее, если решит посмотреть на меня.

Эрик пару секунд оглядывает толпу, а затем его глаза находят меня. Сплетая пальцы, он осторожно складывает руки на животе.

— Я хочу, чтобы она их перечислила, — говорит он. — Поскольку именно она меня ножом пырнула, очевидно, они ей известны.

Я не понимаю, что за игру он ведет, какой смысл пытаться запугивать меня здесь, особенно сейчас, перед тем, как его казнят. Он пытается выглядеть самодовольным, но я вижу, что его пальцы дрожат. Даже Эрик боится смерти.

— Не впутывай ее, — Тобиас строг.

— Почему? Потому, что ты с ней спал? — ухмыляясь, спрашивает Эрик. — Ой, прости, я забыл. Сухари таким не занимаются. Они друг другу шнурки завязывают и волосы стригут.

Выражение лица Тобиаса не меняется. Кажется, я поняла. Эрику плевать на меня. Но он знает, как побольнее уязвить Тобиаса. Чтобы ударить по Тобиасу больнее всего, надо ударить по мне.

Этого я и хотела избежать любой ценой, чтобы мои удачи и неудачи стали удачами и неудачами Тобиаса. Именно поэтому я не могу позволить ему защищать меня сейчас.

— Пусть она их перечислит, — повторяет Эрик.

— Ты сговорился с эрудитами, — стараясь говорить спокойно, начинаю я. — Ты ответствен за смерть сотен альтруистов.

Я не могу дальше говорить спокойно и начинаю плеваться словами, как ядом.

— Ты предал Лихачество. Ты застрелил ребенка, в упор. Ты — убогая игрушка в руках Джанин Мэтьюз.

Его улыбка пропадает.

— Заслуживаю ли я смерти? — спрашивает он.

Тобиас открывает рот, чтобы перебить меня, но я успеваю.

— Да.

— Достаточно откровенно, — говорит Эрик. Его темные глаза пусты, как яма или беззвездная ночь. — Но имеешь ли ты право решать это, Беатрис Прайор? Как ты решила судьбу другого парня. Как его звали? Уилл?

Я не отвечаю. Я слышу голос моего отца. «Почему ты думаешь, что имеешь право застрелить другого?» Он спросил это, когда мы с боем пробивались на пост управления в районе Лихачества. Он сказал мне, есть правильный способ чего-то добиться, и я должна научиться этому. Я чувствую, что у меня в горле будто комок воска, и я не могу сглотнуть и едва в состоянии дышать.

— Ты совершил преступления, каждое из которых заслуживает смерти по законам Лихачества, — говорит Тобиас. — Мы имеем право казнить тебя по нашим законам.

Он приседает и берет с пола три пистолета, лежащие у ног Эрика. Вытаскивает патроны, один за другим. Они звенят, падая на пол, катятся и останавливаются у ног Тобиаса. Он берет средний пистолет и вставляет в него один патрон.

Потом начинает вертеть по полу все три пистолета, пока я не теряю из виду тот, который был в середине. Не вижу, в каком из них находится патрон. Поднимает их, дает один Тори, а второй — Гаррисону.

Я пытаюсь думать про симуляцию. Что произошло с альтруистами. Невинные люди в серых одеждах, лежащие на улицах. Альтруистов осталось так мало, что некому даже позаботиться о телах. Наверное, большая часть там и осталась. И этого бы не произошло, если бы не Эрик.

Я думаю о мальчике-правдолюбе, которого он застрелил, не задумываясь. Как он мешком упал на пол рядом со мной.

Может, мы и не те, кто вправе утверждать, жить Эрику или умереть. Наверно, он сам это решил своими поступками.

Но дышать мне все равно трудно.

Я смотрю на него без злобы и ненависти. И без страха. Кольца на его лице сверкают, прядь грязных волос падает на лицо.

— Подождите. У меня последняя просьба.

— Мы не принимаем просьб от преступников, — говорит Тори. Она стоит на одной ноге уже пару минут. Ее голос усталый. Она хочет покончить с этим и сесть. Для нее эта казнь — всего лишь неудобство.

— Я лидер Лихачества, — продолжает Эрик. — Все, что я хочу — чтобы пулю выпустил Четыре.

— Зачем? — спрашивает Тобиас.

— Чтобы ты жил с чувством вины, — отвечает Эрик. — Зная, что отнял у меня власть и убил меня.

Похоже, я понимаю. Он любит ломать людей, и всегда был таким. И тогда, когда поставил видеокамеру в камере казней, где я едва не утонула в баке с водой. Любил делать все заранее. И считает, что если заставит Тобиаса пойти на это, то перед смертью увидит, как тот сломается.

Мерзко.

— Не будет никакого чувства вины, — отвечает Тобиас.

— Тогда это вообще не проблема, — улыбается Эрик.

Тобиас подбирает еще один патрон.

— Скажи, — тихо говорит Эрик, — мне всегда интересно было. Именно твой папочка каждый раз появлялся в пейзаже страха, через который ты проходил?

Тобиас вставляет патрон в пистолет, не поднимая взгляда.

— Вопрос не нравится? — спрашивает Эрик. — Боишься, лихачи станут по-другому смотреть на тебя? Поймут, что хоть у тебя и всего четыре страха, ты все равно трус?

Он выпрямляется и кладет руки на подлокотники.

Тобиас выставляет пистолет, держа его в левой руке.

— Эрик, храни мужество, — говорит он.

И спускает курок.

Я закрываю глаза.

Глава 24

Кровь странного цвета. Темнее, чем все думают.

Я гляжу вниз, а Марлен крепко держит меня за руку. Ее ногти короткие и неровные, она грызет их. Она толкает меня вперед. Должно быть, я иду, поскольку чувствую, что куда-то двигаюсь. Но перед моими глазами Эрик, и он еще жив.

Он умер точно так же, как Уилл. Упал мешком, как Уилл.

Я думала, что ком в горле пройдет, когда я увижу, что он мертв, но так не случилось. Мне приходится делать глубокие вдохи с усилием, чтобы мне хватало воздуха. Хорошо, хоть вокруг много народу, шумно, и никто этого не слышит. Во главе отряда Гаррисон, несет Тори на спине, как ребенка. Она смеется, обхватив его руками за шею.

Тобиас кладет мне руку на спину. Я знаю это, потому что вижу, как он подходит ко мне. Но уже ничего не чувствую.

Двери открываются снаружи. Мы едва не сталкиваемся с Джеком Каном и группой правдолюбов, которая сопровождает его.

— Что вы натворили? — спрашивает он. — Мне сообщили, что Эрик пропал из камеры заключения.

— Он находился в нашей юрисдикции, — отвечает Тори. — Мы судили его и казнили. Тебе бы следовало нас поблагодарить.

— Почему…

Лицо Джека краснеет. Кровь темнее, чем румянец, хотя в основа — одинакова.

— Почему я должен благодарить вас?

— Потому что ведь ты тоже хотел его казнить, да? Он убил одного из твоих детей, — невинно глядя на него, говорит Тори. — Ну, об этом мы позаботились. А теперь, извини, нам пора.

— Что… уходите? — ошеломленно спрашивает Джек.

Если мы уйдем, он не сможет выполнить два из трех требований, которые передал ему Макс. Одна эта мысль ужасает его, все написано на его лице.

— Я не могу вам позволить…

— Ты не можешь позволять нам что-то делать, — отвечает Тобиас. — Если не подвинешься, нам придется затоптать тебя, а не просто пройти мимо.

— Разве вы не заявились сюда, ища союзников? — мрачно спрашивает Джек. — Если вы так сделаете, мы примем сторону эрудитов, обещаю, и вы никогда не сможете создать союз с нами, вы…

— Вы нам не нужны как союзники, — говорит Тори. — Мы — лихачи.

Все начинают кричать, и крик каким-то образом пробивает дыру в моей бесчувственности. Толпа напирает. Правдолюбы ахают и разбегаются в стороны. Мы выплескиваемся в коридор, как вода из пробитой трубы, лихая вода, которая везде найдет где протечь.

Марлен отпускает мою руку. Я бегу вниз по лестнице, вслед за другими лихачами, не обращая внимания на крики и локти, которые тычутся мне в бока. Я снова чувствую себя неофитом, мчащимся по ступеням «Втулки»<$F «Втулка» (англ. hub) — название небоскреба в Чикаго.> после Церемонии Выбора. Ноги жжет, но все в порядке.

Мы оказываемся в вестибюле. Там ожидает группа правдолюбов и эрудитов, в том числе светловолосая женщина-дивергент, которую тащили за волосы к лифтам. Девочка, которой я помогла. И Кара. Они с беспомощным выражением на лицах глядят, как мимо них идут лихачи.

Кара замечает меня и хватает за руку, оттаскивая в сторону.

— Куда вы все идете? — спрашивает она.

— В район Лихачества, — отвечаю я, пытаясь высвободиться, но она не отпускает меня. Я не смотрю на ее лицо. Я не могу.

— Идите в Товарищество, — продолжаю. — Они обещали безопасность всем, кто хочет ее. Здесь вы не будете в безопасности.

Она, наконец, отпускает меня, почти отталкивает.

Снаружи асфальт скользкий, даже для моих кроссовок, рюкзачок с тряпками колотит по спине, и я бегу медленнее. Дождь брызжет на голову и спину. Ноги плюхают по лужам, брюки начинают намокать.

Я вдыхаю запах мокрого асфальта, заставляя себя думать, что есть только это — и больше ничего.

Я стою у перил над ущельем. Вода внизу ударяет в стену, но брызги не летят настолько высоко, чтобы замочить мне ноги.

В сотне метров от меня Бад раздает пейнтбольные ружья. Кто-то еще тоже раздает. Скоро все укромные уголки нашей обители раскрасят в разные цвета. Объективы камер наблюдения будут выведены из строя.

— Эй, Трис, — Зик подходит к перилам и становится рядом. У него красные опухшие глаза, но он улыбается.

— Эй, у вас получилось.

— Ага. Мы дождались, пока состояние Шоны стабилизируется, и перенесли ее сюда.

Он трет глаз большим пальцем.

— Я не хотел трогать ее, но… у правдолюбов стало небезопасно. Совсем.

— Как она?

— Не знаю. Она выживет, должна, но медсестра думает, что она останется парализована ниже пояса. Меня бы это не волновало, но…

Он приподнимает одно плечо.

— Как она сможет остаться лихачкой, если не сможет ходить?

Я смотрю на другую сторону Ямы, где дети лихачей гоняются друг за другом по тропам, кидая в стену пейнтбольные шарики. Один разбивается, и камень окрашивается в желтый цвет.

Я думаю о том, что говорил Тобиас, когда мы ночевали у бесфракционников. Старшие покидают Лихачество, когда их физическое состояние не позволяет им оставаться во фракции. Вспоминаю песенку правдолюбов, где нас называют самой жестокой фракцией.

— Она сумеет.

— Трис. Она даже не сможет ходить.

— Уверена, она сможет, — говорю я, глядя на него. — Сядет в кресло-каталку, и кто-нибудь будет возить ее по тропам вокруг Ямы, там наверху есть лифт.

Я показываю вверх.

— Ей не нужно ходить, чтобы спуститься по тросу или стрелять из пистолета.

— Она не захочет, чтобы я катал ее, — его голос дрожит. — Не захочет, чтобы я поднимал и носил ее.

— Ей придется привыкнуть. Ты же не выгонишь ее из Лихачества из-за такой глупой причины, как неспособность ходить?

Зик пару секунд молчит, оглядывая мое лицо. Прищуривается, будто оценивающе.

А потом обнимает меня. Ко мне давно так не прикасались, и я деревенею. Потом расслабляюсь и позволяю теплу проникнуть в мое тело, продрогшее от влажной одежды.

— Собираюсь пойти пострелять, — говорит он, отпуская меня. — Ты со мной?

Я пожимаю плечами и бегу следом за ним. Бад дает нам по пейнтбольному ружью, и я начинаю заряжать свое. Вес, форма и материал настолько отличны от револьвера, что я без проблем держу его в руках.

— Мы практически обезопасили Яму и подземные помещения, — говорит Бад. — Но вам надо бы заняться Спайром.

— Спайром?

Бад показывает вверх, на застекленное здание над нами. Этот вид пронзает меня, как иглой. Последний раз, когда я стояла здесь, я была со своим отцом. Именно тогда я отправилась останавливать симуляцию.

Зик уже направляется наверх. Я заставляю себя идти за ним, переставляя ноги, одну за другой. Мне трудно дышать, но я как-то ухитряюсь двигаться. Когда я добираюсь до лестницы, спазм в груди почти пропадает.

Когда мы выходим в Спайр, Зик поднимает ружье и целится в камеру под потолком. Стреляет, и зеленая краска растекается по одному из окон, не попав в объектив камеры.

— Ой, — вздыхаю я. — Ой-ой.

— Что? Посмотрел бы я, как ты попадешь с первого раза.

— Правда?

Я поднимаю ружье, упираю его в левое плечо. Странно держать ствол левой рукой, но правая пока не выдержит такой вес. Я нахожу в оптическом прицеле камеру, сощуриваюсь. В моей голове слышится шепот. Вдох. Прицел. Выдох. Выстрел. Через пару секунд я осознаю, что это голос Тобиаса, ведь именно он учил меня. Я нажимаю спуск, и шарик ударяет в камеру, заливая объектив синей краской.

— Вот. Теперь ты. Тоже не с той руки.

Зик недовольно бормочет.

— Эй! — слышится радостный голос. Марлен поднимает голову над стеклянным полом. Ее лоб измазан пурпурной краской. Хитро улыбаясь, она прицеливается в Зика, попадает ему в ногу, а потом — в меня. Шарик попадает мне в руку. Больно.

Марлен смеется и скрывается за стеклом. Зик и я переглядываемся и бежим за ней. Она хохочет, продираясь сквозь толпу детей. Я целюсь в нее, но попадаю в стену. Марлен палит в мальчишку у перил — Гектора, младшего брата Линн. Он сначала ошеломленно смотрит на нее, а потом наводит свое ружье, но попадает в человека рядом с ней.

Воздух наполняют хлопки. Все в Спайре начинают стрелять друг в друга, и стар и млад. Мы забываем о камерах, сбиваемся в команды и начинаем воевать.

Когда перестрелка затихает, моя одежда больше цветная, чем черная. Я решаю сохранить рубашку нестиранной, чтобы помнить, почему я выбрала Лихачество. Не потому, что они идеальные. Они полны жизни. И свободы.

Глава 25

Кто-то находит непортящиеся продукты, разогревает их, и вечером мы получаем горячий ужин. Я занимаю место за столом, за которым обычно сидела рядом с Кристиной, Алом и Уиллом. Вдруг я чувствую ком в горле. Половины из нас уже нет в живых.

Я виновата. Если бы я была отходчивее, я спасла бы Ала. Но я уперлась. Если бы я сохранила ясную голову, то Уилл бы не умер. Но у меня и не вышло.

Я не успеваю глубоко погрузиться в свои переживания. Юрайя ставит поднос и садится рядом. На подносе тушенка и громадный шоколадный пирог.

— Откуда? — спрашиваю, глядя на свою тарелку, содержимое которой скромнее.

— Кто-то только что принес. Нашел пару коробок с готовыми смесями и испек, — отвечает он. — Можешь откусить у меня пару кусочков.

— Пару? Ты хочешь съесть всю эту громадину один?

— Да, а что? — удивленно спрашивает он.

— Ничего.

Кристина сидит напротив, настолько далеко от меня, насколько только можно. Зик ставит перед ней поднос. К нам присоединяются Линн, Гектор и Марлен. Краем глаза я подмечаю движение под столом и вижу, что Марлен положила ладонь на коленку Юрайе. Они сцепляют пальцы. Оба стараются вести себя непринужденно, но исподволь поглядывают друг на друга.

Сидящая слева от Марлен Линн смотрит так, будто объелась кислятины, и продолжает торопливо глотать кусок за куском.

— Куда торопишься? — спрашивает ее Юрайя. — Будешь есть с такой скоростью, точно стошнит.

Линн кривится.

— Меня и так скоро вырвет из-за того, что вы пялитесь друг на друга.

У Юрайи краснеют уши.

— О чем ты?

— Я не дура, как и остальные. Почему бы тебе просто не переспать с ней?

Юрайя ошеломленно глядит на нее. Марлен же глядит возмущенно. Потом демонстративно поворачивается, целует Юрайю в губы, положив ему пальцы на шею и засунув их под ворот рубашки. Я вижу, как вся стручковая фасоль, которая была у меня на вилке, падает в тарелку, не дойдя до рта.

Линн хватает поднос и выскакивает из-за стола.

— В чем тут дело? — интересуется Зик.

— И не спрашивай, — отвечает Гектор. — Ей всегда что-то не нравится, и я уже перестал подсчитывать.

Марлен и Юрайя улыбаются.

Я заставляю себя смотреть в тарелку. Так странно видеть двух людей, с каждым из которых знакомишься по отдельности, а они образуют пару. Хотя я не в первый раз с этим сталкиваюсь. Я слышу скрип — Кристина без толку водит вилкой по тарелке.

— Четыре! — кричит Зик, маша рукой. Похоже, так ему спокойнее. — Давай сюда, место есть.

Тобиас кладет руку мне на здоровое плечо. Я замечаю, что два сустава на кулаке сбиты, кровь совсем свежая.

— Извини, не могу оставаться с вами, — наклоняется ко мне. — Можно тебя ненадолго?

Я встаю, помахав рукой всем, но на меня обращает внимание лишь Зик, поскольку Кристина и Гектор уставились в тарелки, а Юрайя с Марлен тихо разговаривают. Мы выходим из кафетерия.

— Куда мы идем?

— На поезд, — отвечает он. — У меня встреча, и я хочу, чтобы ты помогла мне разобраться в ситуации.

Мы идем по одной из троп вдоль края Ямы, к лестнице, ведущей в Спайр.

— Зачем тебе понадобилась я…