Обращение в слух Понизовский Антон
— А что они еще могут? Пруста читать?
— Надо думать, что русские пьют затем же, зачем и все люди…
— А вот ни фига! — снова перебил Белявский. — Нормальные люди в нормальных странах пьют, чтобы повеселиться, расслабиться… насладиться… Барьеры снять, за девушками поухаживать, потанцевать…
— А у нас?
— Чтобы сдохнуть скорее!
Федя не стал немедленно спорить. Вместо этого он решил поделиться своим наблюдением:
— Однажды я сопоставил два места в Новом Завете. В Послании к Ефесянам апостол пишет: «Не упивайтесь вином, а исполняйтесь… — то есть „наполняйтесь“ — Духом». Не правда ли, странно: апостол Павел буквально через запятую говорит про Дух Святой — и вино?
И этот момент — не единственный. Когда Дух Святой впервые сошел на апостолов, некие люди «ругающеся глаголаху» — то есть говорили, насмехаясь, — «яко вином исполнены суть» — то есть что апостолы напились сладкого вина, буквально по-гречески «наполнились сладким вином», «наполнились сладостью»… Два раза упоминается сходство между действием Святого Духа — и действием алкоголя!
Вы говорите, «повеселиться»: веселье, радость… «Расслабиться», «снять барьеры»: свобода… И «насладиться» — именно насладиться, наполниться сладостью, как будто сладким вином… Именно!
И даже когда вы говорите «сдохнуть»: в каком-то смысле тот, кто исполнен Духа, наполнен Духом — мертв для здешнего иллюзорного мира…
Разумеется, разница принципиальная: алкоголь дает временную иллюзорную радость — временную горьковатую сладость — и временную обманчивую свободу. В то время как Дух, то есть собственно Бог, преподносит свободу, и радость, и сладость — подлинную и вечную. Но при всех оговорках: вино, которое наполняет сосуд — представляется как некий образ Святого Духа…
Не зная Духа, человек обращается к этому образу, к этой подмене… да, грубой. Да, совершенно не… неудовлетворительной. Но все же — когда человек пытается себя наполнить, заполнить — что кроется в этом желании? Не означает ли уже само это желание, что человек ощущает внутреннюю пустоту, что она покоя ему не дает? Если бы пустота его не тревожила, он и не пил бы…
Если целый народ, вы говорите, по-черному пьет — может быть, именно этот народ сильнее других ощущает внутреннюю пустоту? Острую нехватку Бога?..
— Цинка.
— Что?
— Говорю: может, просто цинка нехватка? Вон у финнов, у шведов — северная проблема… Может, достаточно биодобавок? И бог, глядишь, не понадобится…
Ха-ха-ха! черт возьми, приятно вас озадачить…
Вы, Федор, все-таки очень молодой человек. Не в обиду будь сказано. Я эту песню слышал уже знаете сколько? «Пьяные…ные, зато духовные». Это очень вредная песня, поверьте. Лживая и гнилая. «На лицо ужасные, добрые внутри». Щаз.
Что-то у вас было еще в этом роде… А, да, «боль как фабрика»…
— Фабрика?
— Ну да, боль, которая что-то там производит. Что-то такое хорошее. То есть чем больше народ страдает, тем больше он этой субстанции производит. Мысль остроумная. Но, увы, не выдерживает проверки.
Кто у вас там рассказывал про сорок восьмой год? Бабка легла на пороге — хорошо, был отец бригадир — по блату договорился — забрали бабку. Сдохла где-то еще — не у тебя на пороге. Окей, голод. Я понимаю.
А сейчас? В наше время? Человек умер: хороший, плохой — человек. Жена не хочет его хоронить. Не хочет тратиться. Бывшая жена, окей, но у них общий ребенок, она носила от него ребенка. Родная сестра не хочет похоронить. Что это вообще такое?
Человека автобусом переехали — и уехали. Это что? Это где происходит? В степи? На Северном полюсе? Нет: она говорит, перед торговым центром, угол большого шоссе…
Да никакому Западу в страшном сне не приснится настолько мертвое отчуждение. Такое отсутствие личности. Я имею в виду, твоей личности — для другого. Тебя просто нет. Ты невидим. Ты ноль. Между тобой и другим человеком — не то что тепла нет: ноль, космос, космическая пустота!
А вы говорите, боль производит… Она ничего не производит. Ни одной факин’ молекулы.
— Тогда зачем люди страдают?!
— А кто их знает.
— Зачем Бог позволяет людям страдать?
— Бога нет.
— Если вы говорите, что русские — это дети…
— Злые дети.
— …То, значит, страдания русских — это по сути и есть «слезинка ребенка», и не слезинка, а целое… море, поток! Зачем, по-вашему?
— Некорректный вопрос «зачем?». Ни за чем.
Корректней поставить вопрос: «почему?» По какой исторически-философской причине? И тут я отвечу. Русские — тупиковая ветвь. Русские провалились между двумя огромными цивилизациями…
— Между Европой и Азией?
— Шире! Между цивилизацией будущего — и цивилизацией прошлого. Ни туда, ни сюда. Цивилизация прошлого — не в хронологическом отношении, а в глобальном. В концептуальном. Можете называть «традиционное общество»: в Азии, в Африке, в Южной Америке, на Кавказе, даже отчасти в Южной Европе — человека поддерживает семья. Человек принадлежит роду. Человек под защитой своего Рода. Можно не знать таблицу умножения, но родных надо знать до седьмого колена. Тетка с отцовской стороны и с материнской стороны — это два разных слова, знаете, у армян до сих пор? Потому что твой род — твоя защита, опора. Традиционное общество. Цивилизация прошлого.
И есть — новая цивилизация, европейская, американская: человек может жить в одиночку. И выживать. Потому что он защищен государством. Со всех сторон. Его лечат. Его охраняют. Ему гарантируют сбережения в старости. Его хоронят. Его не переезжают автобусом!
Будущее — или прошлое. Род — или государство. У всех! Во всем мире. А русские — провалились промеж. Семьи нет, род разрушен. Про государство — вообще смешно говорить. От старой цивилизации русские оторвались, их там уже нет — а до новой ползком ползти лет четыреста! — получается, их нет нигде. Они в черной дыре. Нет защиты — вообще никакой!
Вы спрашиваете — «почему» бог?.. «Зачем»? Как он смотрит на это? Я думаю, если он вообще смотрит — то как на какой-то невероятный эксперимент…
Ладно, все. Дайте мне еще двадцать минут в интернете, я расскажу, откуда у вас с Достоевским весь этот «божественный замысел», «высшая правда»… Все вам расскажу. Заводите шарманку.
22. Рассказ снабженца
Смешно сказать: я когда пацаном был, пятнадцать лет, я мечтал всё, это самое, узконосые полуботинки. Знаете сколько? Девять рублей. Это большие деньги по тем временам. Если бутылка водки стоила два рубля восемьдесят семь копеек. Вырезка, настоящая вырезка — три рубля! Рыбой все завалено было: заходишь в магазин — изобилие! Коньяк был четыре двенадцать, тоже валялся запыленный — никто и брать-то его не брал…
А зарплата была у отца… скажу даже сколько: пятьдесят семь рублей. Во какие зарплаты были! Жили хреново, мягко сказано. Во многом нуждались — ну а что делать? Такова жисть.
И все-тки было интересно. Приходилось выкручиваться как-то-либо, пути искать, доставать, приспосабливаться…
Я уже с детства был человек предприимчивый вот в каком отношении: я стал копить. Раньше у всех у ребят была мода: хотелось купить обязательно мотоцикл. Легковую — там даже речи не может идти об этом, купить. Это пожилого возраста ездили на машине. А молодежь ездили на мотоциклах. Если мотоцикл купил, то это ты уже — во! — первоклассный парень. Ну, я копил-копил-копил — и накопил! Хотя вообще-то к технике равнодушен.
Мать мне говорит: «Сынок, а как же? Ведь денег нет…»
Я говорю: «Деньги есть».
Она говорит: «Не может быть!»
Я говорю: «Вот деньги».
«Откуда ты взял?!»
Я говорю: «Накопил на протяжении такого-то-такого времени».
Вот сейчас у вашего поколения такого нет, чтобы действительно к чему-то стремиться, добиться… У вас таких стремлений нету сейчас.
А у меня — прежде всего, я добивался положения в обществе. Обязательно добивался. Я работал в строительном тресте. Меня один человек увидел — такой, в годах уже, — и говорит мне: «Ты, — говорит, — прирожденный снабженец».
Я говорю: «Да какой, я в жизни никогда…»
«Иди работай в снабжение. Пойдет нормально, научишься». И что ты думаешь? научился!
У нас такая была Канатчикова база, на этой базе все было: пиломатериал, лес, изделия из него, паркет был… Тогда славился дубовый паркет. Это самый наилучший паркет был. И вот меня послали, молодого снабженца: «Давай ехай — привези дубовый паркет».
Я приезжаю туда. Ну, представляете, лет двадцать от силы… ну двадцать три… Прихожу, а там женщины сидят: здоро-овые…
«Чего пришел?»
Я говорю: «Вот у меня наряд на получение дубового паркета».
«А у нас его нету».
Я говорю: «Как это нету? Он у вас есть».
«А мы сказали, что нету».
Я вышел, думаю: как это нету, не понимаю ничего… Вроде бы есть — и нету? — ничего не понятно.
А там мужик был, тоже снабженец, ну, правда, постарше моего. Он мне говорит: «Ты чего приехал сюда?»
«Да за дубовым паркетом…»
«Ну и чего?»
«Не дают мне…»
«А как ты пришел?»
Я: «Как „как пришел“? Вот у меня разнарядка…»
«О, дружок! так не приходят. Надо было с собой торт взять хотя бы. Иди в магазин, бери торт, приходи».
Я так и сделал. И сразу дали что нужно — паркет.
Тогда же ничего не было — никаких ликбезов. Сами учились всему.
Человек к тебе обратился помочь — помогай! Потом тебе оказалась помощь нужна — ты приходишь ко мне: «Извини, вот такое случилось, мне нужна твоя помощь…» Я говорю: «Вопросов нет — пожалуйста». Один одно делает, другой другое делает. Вот, предположим, врач сделал операцию — все-е, благодарность у меня есть… А как? иначе нельзя.
Сейчас, конечно, время не то уже. Сейчас бутылку коньяка, чего-то там шоколад принести — это никому не нужно. Только надо деньгами. Деньги дашь — тогда делают. Легко и просто. Сплошь эта вот мелкая коррупция: в поликлинике, везде. И дефициту нет ничего.
И вся молодежь — вот все это споко-ойствие, равнодушие, наплевательское это: «Да ну-у… голову ломать себе…»
Ты посмотри, на проходных стоят кто? Молодежь! Ты молодой? Иди работай! Если у тебя голова на плечах — работай!
Вот я щас лежал с мужиком: «Ты работать работаешь?»
«Нет».
«Ну а где же живешь, с кем живешь?»
«Живу с мамой».
Выходит, мама пенсию получает, ты эту самую пенсию берешь, а бедная твоя мама занимает, чтобы чего-то покушать?
Я говорю ему: «Это же свинство, это ты негодяй. Такие люди — вас вообще убивать надо, блин!»
Разве ж можно?! Мать-отец заработали свою пенсию не для того, чтоб еще кормить этого балбеса!..
Я работал так!.. рассказать, так никто не поверит. Я себе не позволял, чтоб в обеденный перерыв поесть нормально как человек. Мог пожрать на ходу — и вперед! И вперед! И вперед! И вперед. Но я добился такого положения!.. Я исполнял обязанности начальника отдела снабжения треста!
Конкурентов я устранял.
Один приходит: «Ну что тут у вас, отдел снабжения? Я буду у вас начальник отдела».
Я говорю: «Приятно…»
А по нему видно — видно же по нему, что он алкаш! А его — ставят моим начальником!
Я сколько лет — всё «и. о.», «и. о.», «и. о.», «и. о.»! Потому что устав был такой: начальник отдела должен быть членом партии. Обязательно. И иметь высшее образование. Ну ладно, уж пусть я буду «и. о.», но не такого дурака все-таки надо мной ставить, который вообще без понятия…
Ну я его и убрал.
Говорю ему: «Слушай, это ж такое дело, — мол, — тебя назначили! Пойдем, это…»
Он говорит: «Ты что, нельзя…»
Я говорю: «Да по рюмочке — и кто знать-то будет? Сейчас немного отойдем, — говорю, — от здания, вмажем…»
Ну он — бац! — это, вмазал, потом еще: вм-мазал! — и несколько дней пил беспробудно!
Шеф: «А где он?»
А я говорю: «Откуда я знаю? Ну, может, где-то в компании были, выпили… за назначение…»
Через неделю приходит — в виде в тако-ом!.. Ну тупой человек, разве можно? Хоть бы в баню пошел отмыться… Тем более он в таком государственном тресте…
Шеф: «Ув-волить!! Немедленно!»
А я шефу, мол: «Парень-то молодой, всяко в жизни бывает…»
Хотели его по статье, я отговорил: отпустили по собственному желанию.
А чего? В жизни так и надо людей убирать — ненужный хлам, вообще…
Я свою жизнь не просто впустую гнал, как сейчас молодежь. Я действительно добивался. Был дефицит — я его преодолевал, доставал — мне удовольствие доставляло. У меня и сейчас все есть. Хотя уже возраст стал преклонный…
Но вот сын у меня — он особо не хочет мне помогать. Говорит: «Пиши дарственную на дачу, тогда я буду помогать». Сначала деньги ему. Не знаю, откуда у него характер такой. Не знаю. Он парень споко-ойный… Он ро-овный, никогда голос не повышает, он лучше просто уйдет и все.
Вот девчонка — она копия моя чисто, дочь. Ей надо бы мужиком родиться, а этому наоборот.
Дочь приходит: «Пап, сделай мне бюллетень?»
Я говорю: «Иди к маме. Она работает в поликлинике — тебе справку любую сделает моментально».
А та как: «Не! не! Мама говорит „Нет!“ — и все».
Ну что делать? Пошел, заплатил, сделал ей бюллетень на три дня…
То есть не было у меня, чтоб жена что-то сделала. Я все делал.
Дочери было нужно — кто в институт устроил ее? Только я. Лаборанткой.
Жена ничего не умела. Вопросы она не решала, не интересовалась ничем. Только я занимался своими руками. Жена за моей спиной все время была.
И такую мне сделала подлость. Это вообще невыносимо — порушила мою семью.
Ну как: бывает у человека мечта.
Мечта в чем? В том, что она работала с военными. Они получали в первую очередь квартиры. Квартиры хорошие, в любом месте — в Монине, на Лосино-Петровском… Обстановка в квартире была более лучше. Одевались получше. А у нее не было ничего. И все это годами, годами оседало, оседало, оседало: она ждала момент, когда какого-то-либо полковника подцепить.
Полковника не нашла, но нашла подполковника.
Я сказал ей: «А сможешь прожить-то?»
«Смогу! На кой хрен ты мне нужен такой — ни хороший, и ни плохой, никакой!»
Я тогда пил, конечно… конечно, пил. Год болтался вообще. Меня выбило из колеи.
А потом решил: хватит, все. Сам решил. Бросил водку. Сейчас вообще — ни водку, ни вина, ни пива — ничего. Мужики меня спрашивают: «Ты чего, закодировался?»
«Не кодировался, ничего».
«А как так?»
Говорю: «А вот так, сила воли».
«Ну, этого не может быть!»
Я детально рассказываю. Да, был тяжеловатый момент. Но я сам себя пересилил. В результате вот — шестой год. Уже пять лет и три месяца. Не тянет, ничего. А эти как продолжали — они так и пьют.
И жена тоже первое время: «Конечно, ты закодировался…»
Думала, все (про меня): мол, пойдет по всем этим злачным местам, будет пить там, валяться… Ну а исход известно какой — летальный исход.
А я пришел к ней — в костюмчике новом, рубашечка с галстучком… Она: «Ой-е… Какой у тебя костю-ум?!..»
Я: «А что я — не человек?»
Речь не то, что костюм: она не предполагала, что я на ноги встану.
А я встал на ноги!
А она — в результате что? — подполковник со своей семьей жил — и продолжает живет.
И толку? Теперь хочет вернуться — а я все, я уже не хочу. У меня уже отгорело все.
Мне посвятила другая женщина жизнь. Она в сотни раз ее лучше, и не хочу я менять. Та свою судьбу сама захотела, а эта для меня готова на все что угодно. Сейчас сказал, поеду в Шатуру — она бросит все и поедет со мной жить в Шатуру. Потому что такой человек. Ничего ей не надо. Ни денег не надо. Ни дача ей не нужна, ни квартира ей не нужна: ты мне нужен сам человек — и все. Вот бывают такие люди, скажите мне? Не бывают! Это редкость бывают такие люди.
А эта уже — пустой номер. Я всегда говорю: если человек раз изменил — он еще раз изменит. Хоть ты корми, хоть ты не корми — хоть мясом корми, уже не склеишь.
Вот так в результате кукует кукушечка-то одна-а-а. И на старости лет приткнуться-то надо — ну а к кому приткнуться-то? Не к кому!
Кто водички подаст? И того нет, оказывается.
Вот та-ак…
23. Разоблачение Достоевского, или Coup du milieu
— Герой, герой! — засмеялась Анна, но как-то невесело, через силу. — Победил жену…
— На мой взгляд, — сказал Федор серьезно, — это самый страшный рассказ из всех, самый бесчеловечный. Разве лишь под конец промелькнула… хотя бы обида, хотя бы какое-то живое чувство. А до этого — просто какая-то выжженная земля… Совершенно не русский подход! это мелкое накопительство, «убирать конкурентов» — совершенно какой-то Бальзак, Растиньяк… Мелкий, мертвенный — и не русский характер совсем, даже на удивление…
— Вот! — ткнул пальцем Белявский, — смотрите: когда людей убивают — люди спиваются — люди калечат друг друга — это не «самое страшное»! Смотрите все: «страшно» другое. «Страшно» — копить на ботинки! Это «не русский характер»… «Не русский…» — он перелистывал что-то в компьютере, — вот! цитирую: «Немцев надо душить. Пусть они там сильны в науках, а их все-таки надо душить… Все настоящие русские люди философы, а ты хоть и учился, а не философ — ты смерд»! Немцы — раз.
Есть еще про поляков: «Да и куда ему убежать-то, хе-хе! За границу, что ль? За границу поляк какой-нибудь убежит, а не он…» Поляки — два.
Америка! «Я эту Америку, черт ее подери, ненавижу. Я разве вынесу тамошних смердов?»
«Смердов», — смачно повторил Белявский: — «Я разве вынесу тамошних смердов, хоть они, может быть, все до одного лучше меня! Ненавижу я эту Америку уж теперь! И хоть будь они там все до единого машинисты необъятные какие, али что — и черт с ними, не мои они люди, не моей души! Россию люблю, Алексей, русского Бога люблю, хоть я сам и подлец! Да ведь я там издохну…»
Смотрите: здесь нет аргументов для русского превосходства. Немцы «ученые». Американцы «все машинисты», у них — машины, станки; они «лучше», и больше того! «все до одного лучше».
Но это неважно! Пусть они «там все машинисты» — и черт с ними, со смердами… Главное слово — даже не «смерды», а незаметное «там». «Они там». Это как про женщину сказать: «эта там…», «как ее…». Хуже нет…
Вот что мне это напоминает! Влюбленный уединился с… с объектом страсти — и вдруг кто-то «там», посторонний, без стука заглядывает к ним в дверь. «А ну вышел! Неважно, кто ты „там“, какой ты там — хороший, плохой, неученый, ученый: ты там — а мы тут. Вышел отсюда быстро!»
Анна хмыкнула:
— Жизненно…
— Вы всё талдычите, что «Достоевский любит русский народ». Ессесно, любит! А як же! Есть смысл говорить влюбленному про других женщин: «та умная — а та добрая — а та красивая»?
Да черт с ними! Я эту хочу!
«Почему — эту?»
Ну глупый же вопрос. «Почему?» Потому!
А чтоб не быть голословным — цитатки… цитатки…
«Воссияет миру народ наш!..»
«Пусть у других народов буква и кара: у нас дух и смысл, спасение и возрождение!..»
«От народа спасение…»
«От востока звезда сия воссияет…»
«Поражает меня в великом народе нашем его достоинство истинное, благолепное… Вижу наше грядущее: будет так, что даже самый развращенный богач наш устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, уступит ему с радостью и лаской ответит на благолепный стыд его. Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь у нас. Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру…»
Ну скажите мне: это можно всерьез обсуждать?
Тут только выйти и дверочку за собой притворить…
— Почему здесь нечего обсуждать? — спросил Федор, мрачнея.
— «Почему»? «Почему», вы серьезно мне говорите? Посмотрите, как «лишь у нас» богатые устыдились, а бедные благолепно ласкают! Это бред настоящий.
Любовный бред. Вы же сами сказали: Федор-Михалыч «любит русский народ»…
Вам, кстати, это само по себе не кажется извращением?
Можно любить человека. Русского человека, вай нот. Русскую женщину. Или мужчину. Русскую музыку можно любить. Кто-то может, наверно, любить какой-нибудь русский пейзаж, не окончательно испохабленный: пашню там, лужу… не знаю, взгорок-пригорок… ну, может, нравится, мало ли…
Но любить целый народ?.. наро-од?
Белявский двумя руками как будто огладил в воздухе что-то круглое, размером с баскетбольный мяч.
— Вот, к примеру: «Чем беднее и ниже человек наш русский… — (Дмитрий Всеволодович произнес театрально: „русскый“), — тем и более в нем сей благолепной правды заметно…»
Или вот: «Для смиренной души русского простолюдина нет сильнее потребности, как обрести святыню…»
О ком это? Кто этот «благолепный простолюдин»? Это мелкий чиновник, какой-нибудь Мармеладов? Нет, Мармеладов ни разу не благолепный. А может, военный в отставке, какой-нибудь штабс-капитан Снегирев? Студент, Раскольников? Кто-то из Карамазовых? Семинарист, журналист?
Нет, конечно. «Простолюдин» — это крестьянин и землепашец, мужик. Мущикь. Про чиновника и журналиста так не напишешь: «смиренный», бла-бла-«благолепный»… Даже для Достоевского было бы слишком смешно. Тут, конечно, крестьянин в лаптях.
Но поскольку Федор-Михалыч — писатель, а не философ, значит, его инструментом должны не теории быть, не абстрактные формулы, а конкретные образы, лица. Давайте найдем в его творчестве образ смиренного и благолепного простолюдина. Где этот благолепный простолюдин?..
Его нет.
У Достоевского нет ни единого мало-мальски заметного персонажа простолюдина.
Вот весьма показательный эпизод. Сон Мити Карамазова. Зачитываю.
«Приснился ему… странный сон. Вот он будто бы едет в степи на телеге. Холодно будто, ноябрь, и снег валит крупными мокрыми хлопьями… И вот селение, виднеются избы черные-пречерные… А при въезде выстроились на дороге бабы, много баб, целый ряд, все худые… какие-то коричневые у них лица. Вот одна с краю, высокого роста, а на руках у нее плачет дитя…
— Чего они плачут? — спрашивает, лихо пролетая мимо них, Митя…
— А бедные, погорелые…»
Обратите внимание: «Лихо пролетая мимо». Хотя едет он — на телеге. Ладно на тройке бы «пролетал»: а телега-то — транспорт вполне тихоходный… Конечно, во сне и по воздуху можно лететь на телеге — а все-таки ощущение, как будто он не на телеге, а на каком-нибудь скоростном поезде, ТэЖэВэ[5]…
Можно выхватить лицо, фразу — но невозможно остановиться и рассмотреть — как он рассматривает своих нормальных героев… А чего он летит-то, Федор-Михалыч? Зачем пролетает смиренного простолюдина?
Может, он просто в глаза не видал живого народа? — как множество русских писателей, и вообще так называемых интеллигентов? Поэтому и «летит»?
Никак нет. Четыре года в остроге, потом год в казарме… Все видел. Все знает. И даже, говорит, любит. Но живописать — не желает. Что-то тут не коннектится, вам не кажется? Почему не желает приглядываться, если «любит»?
А может, вопрос в том, как любит? Для разных людей это разное — «любит»… Что это такое для Федор-Михалыча, «любит»? «Любить»?
Вот вам маленький — дилетантский, без всяких претензий — анализ: как, кто и кого у Достоевского «любит»?
Чтобы не закопаться, берем две главные книги… Самые знаковые: «Карамазовых» и «Преступление и наказание».
Да, кстати, пока не забыл! Поглядите. Два главных писателя: Достоевский — Толстой.
У каждого — две главные книги: «Война и мир» — «Анна Каренина». «Преступление и наказание» — «Карамазовы». Раз — и два.
Название каждой книги — бинарное. Две книги с абстрактным названием: «Война — и мир». «Преступление — и наказание».
И две книги — по именам персонажей: «Анна Кар-ренина», «Братья Каррамазовы». А?
— Однако, — не без уважения сказал Федя, — как вы глубоко погрузились…
— Пользуйтесь.
Возвращаемся к теме. Любовь Достоевского. Или лучше: любовь у Достоевского. Берем две главные книги, гуглим. Что нам выдает поиск на «любит», «люблю», «любил»?
«Любите вы уличное пение?..»
«Я люблю, когда врут…»
«Я люблю наблюдать реализм…»
«Он любил эту церковь, старинные в ней образа…»
Куча мусора, ничего не понятно.
Попробуем тогда пойти по косвенным признакам. Что обычно бывает связано с любовью? Эротика. Есть эротика у Достоевского? Есть ли у него, например, поцелуй?
Читать бесплатно другие книги:
