Джек Ричер, или Я уйду завтра Чайлд Ли

Глава 35

Я остановился на тротуаре, повернувшись спиной к проезжей части, и открыл телефон.

– Ричер? – услышал я голос Лили Хос, мягкий, с четким произношением и необычным построением фраз.

– Да, – ответил я.

– Мне нужно срочно с вами увидеться, – сказала она.

– По какому поводу?

– Мне кажется, моей матери угрожает опасность. Возможно, мне тоже.

– Какая опасность?

– Внизу трое мужчин задавали о нас вопросы, когда мы выходили. А еще у меня такое ощущение, что наш номер обыскали.

– Какие мужчины?

– Я не знаю, кто они такие. Они, естественно, не представились.

– И с какой стати вы мне это рассказываете?

– Они и про вас спрашивали. Пожалуйста, приезжайте к нам.

– Вас не огорчило то, что произошло с Леонидом? – спросил я.

– В данных обстоятельствах – нет, – ответила она. – Я считаю, мы просто не поняли друг друга.

Я не стал ничего говорить.

– Ричер, я буду вам очень признательна за помощь, – сказала она, вежливо, умоляюще, немного покорно и робко, точно проситель.

Но, несмотря на все это, что-то в ее голосе подсказало мне, что она ослепительно хороша собой и в последний раз мужчина сказал ей «нет», наверное, лет десять назад. В ее словах прозвучал едва различимый намек на приказ, как будто она уже получила мое согласие и для нее попросить – это все равно что получить. «Просто забудь», – сказал Спрингфилд, и мне следовало его послушаться, но я ответил Лиле Хос:

– Я буду ждать вас в холле вашего отеля через пятнадцать минут.

Я решил, что могу защититься от возможных осложнений, если не стану подниматься в ее номер. Отключив телефон, я закрыл его и направился к очереди такси, стоящих около «Шератона».

Холл «Четырех времен года» делился на несколько отдельных зон на двух уровнях. Я нашел Лилю Хос и ее мать за угловым столиком в отделанной темными панелями и окутанной полумраком чайной комнате, которая, скорее всего, вечером превращалась в бар. Они сидели одни, без Леонида. Я внимательно огляделся по сторонам, но не обнаружил никого, о ком стоило бы беспокоиться: ни выпадавших из общей картины мужчин в не слишком дорогих костюмах, ни типов, прикрывающихся утренними газетами. Очевидной слежки за ними не было, и я сел рядом с Лилей и напротив ее матери. Лиля надела черную юбку и белую рубашку, точно официантка, разносящая коктейли, если не считать того, что качество тканей и исполнение и то, как все это на ней сидело, не снилось ни одной официантке. Ее глаза показались мне двумя светящимися в темноте точками, синими, точно море в тропиках. Светлана была в очередном бесформенном домашнем платье, на сей раз грязно-коричневого цвета. Ее глаза ничего не выражали. Она непонимающе кивнула, когда я сел, а Лиля протянула мне руку и довольно официально пожала мою. Контраст между двумя женщинами поражал воображение, они отличались друг от друга во всем. Естественно, в том, что касалось возраста и внешности, но еще и энергии, живости, манер и характеров.

Я устроился поудобнее, и Лиля сразу перешла к делу.

– Вы принесли флешку? – спросила она.

– Нет, – ответил я, хотя она лежала у меня в кармане рядом с зубной щеткой и телефоном Леонида.

– Где она?

– В другом месте.

– В безопасном?

– Абсолютно.

– Зачем сюда приходили те люди? – спросила она у меня.

– Потому что вы интересуетесь вещами, которые до сих пор являются секретными, – ответил я.

– Но офицер по связям с прессой в Управлении человеческими ресурсами вел себя очень доброжелательно.

– Потому что вы ему солгали.

– Прошу прощения?

– Вы сказали, что речь идет о Берлине, но это не так. В Берлине в 1983 году не было ничего хорошего, но ситуация отличалась стабильностью. Он представлял собой картину холодной войны, застывшей во времени. Может быть, что-то происходило между ЦРУ и КГБ, а также британцами и Штази, но армия США не имела к этому никакого отношения. Для наших парней Берлин являлся туристической достопримечательностью. Они садились на поезд и ехали туда, чтобы взглянуть на Стену и отдать должное отличным барам и классным шлюхам. Там, наверное, побывало десять тысяч американских военных по имени Джон, но они не делали ничего особенного, только тратили деньги и получали гонорею. Они совершенно точно там не сражались и не получали медали. Так что отыскать одного из них практически невозможно.

Вероятно, УЧР было готово потратить немного времени, просто на случай, если у них вдруг выйдет что-то стоящее, но с самого начала задача выглядела смехотворной. Таким образом, вы не могли узнать то, что вас интересовало, у Сьюзан Марк. И она не могла рассказать вам про Берлин что-то такое, из-за чего стоило сюда приезжать. Это из области невозможного.

– И зачем же мы сюда приехали?

– Во время первых телефонных разговоров с ней вам удалось завоевать ее доверие, вы с ней подружились, потом решили, что настал подходящий момент, и сообщили, что вам нужно на самом деле и как это найти. По секрету. Берлин тут совершенно ни при чем. Речь идет о чем-то совершенно другом.

Неосторожный человек, которому нечего скрывать, ответил бы мгновенно и честно; может, возмутился бы или обиделся. Неопытный обманщик изобразил бы негодование, громко и с воплями. Лиля Хос на мгновение замерла на месте. В ее глазах промелькнуло такое же выражение, как у Сэнсома в номере отеля «О’Генри». Обдумать еще раз, произвести перегруппировку, изменить планы – и все это в короткую долю секунды.

– Это очень сложно, – сказала Лиля Хос.

Я молчал.

– Но абсолютно невинно, – добавила она.

– Скажите это Сьюзан Марк.

Она наклонила голову так же, как я уже видел прежде: вежливо, изящно и немного смущенно.

– Я попросила Сьюзан о помощи. Она согласилась, причем с радостью. Не вызывает сомнений, что ее действия создали ей проблемы с другими заинтересованными лицами. Так что да, наверное, я стала косвенной причиной ее смерти, и я сожалею о том, что произошло, очень сильно сожалею. Прошу вас, поверьте мне, если бы я знала, что так случится, я бы отказала матери в ее просьбе.

Светлана Хос кивнула и улыбнулась.

– О каких заинтересованных лицах вы говорите? – спросил я.

– О ее правительстве, наверное, – сказала Лиля Хос. – Вашем правительстве.

– И в чем дело? Чего на самом деле хотела ваша мать?

Лиля сказала, что сначала ей придется рассказать о сопутствующих обстоятельствах.

Глава 36

Лиле Хос исполнилось семь лет, когда Советский Союз развалился, поэтому она говорила с определенной исторической отстраненностью. Она была так же далека от тех прошлых событий, как я – от периода, когда в Америке приняли Законы Джима Кроу[31]. Лиля Хос рассказала мне, что Советская армия очень широко внедряла комиссаров в свои ряды и в каждом пехотном полку имелся собственный политический наставник. Вопросы командования и дисциплины решались совместно замполитами и боевыми офицерами, отношения между которыми складывались сложно. Соперничество было жестоким и встречалось повсеместно, причем не обязательно между конкретными людьми – скорее между представлениями военных о том, что следует делать, и идеологической чистотой их помыслов. Лиля убедилась в том, что я понял общие основы, и только после этого перешла к деталям.

Светлана Хос служила замполитом в пехотном полку, который отправили в Афганистан почти сразу после вторжения туда Советов в 1979 году. Первые военные действия проходили для пехоты достаточно успешно, но вскоре разразилась катастрофа. Армия несла постоянные потери в результате изматывающих боев. Поначалу их официально не признавали, и Москва запоздало отреагировала на происходящее. Была проведена реорганизация, и некоторые части объединили. С точки зрения тактики здравый смысл подсказывал, что необходима перегруппировка сил, но идеология требовала возобновления наступления. Не вызывало сомнений, что для поднятия боевого духа нужно единство национального состава и происхождения по географическому принципу. В боевые подразделения ввели снайперов. Опытные стрелки прибыли вместе со своими корректировщиками. Так появились пары неприглядного вида мужчин, привыкших жить в полевых условиях.

Снайпером Светланы был ее муж.

А его корректировщиком – ее младший брат.

Ситуация начала постепенно улучшаться, как в военном отношении, так и с точки зрения настроения людей. Региональные и семейные группы, в том числе близкие Светланы, прекрасно проводили вместе время. Подразделения окопались, устроились поудобнее и получили вполне приемлемую безопасность. В качестве военных действий по ночам проводили операции снайперов – с великолепными результатами. Советские стрелки давным-давно подтвердили свою репутацию лучших в мире, и афганские моджахеды ничего не могли им противопоставить. В конце 1981 года Москва укрепила свои позиции, прислав новое оружие – недавно разработанную и остававшуюся строго секретной винтовку, которая называлась «Вал», или «бесшумный снайпер»[32].

– Я видел такую однажды, – кивнув, сказал я.

Лиля Хос улыбнулась, коротко и слегка смущенно и с легким намеком на гордость за страну, переставшую существовать. Впрочем, ее гордость, наверное, не шла ни в какое сравнение с тем, что ее мать испытала тогда, в прошлом. Потому что это было потрясающее оружие: очень точная, тихая полуавтоматическая винтовка, стрелявшая девятимиллиметровыми пулями, которые летели с дозвуковой скоростью и могли с расстояния около четырехсот ярдов пробить все виды существовавших тогда бронежилетов, а также тонкую обшивку военных машин. Кроме того, в комплект входили оптический телескопический прицел и электронный прибор ночного видения. Из такой винтовки человека можно убить без всякого предупреждения, внезапно, тихо и в любой момент – когда он спит в палатке, сидит в туалете, ест, одевается или просто идет, в любое время дня и ночи.

– Отличное оружие, – сказал я.

Лиля Хос снова улыбнулась, но уже в следующее мгновение ее улыбка померкла. Пришел черед плохих новостей. Стабильная ситуация длилась год, потом все изменилось. В награду за успешно проведенные операции советское командование неминуемо ставило перед пехотой более опасные задачи. Впрочем, так происходит во всем мире и во все времена. Тебя не похлопают по плечу и не отправят домой, вместо этого тебе выдадут карту. Подразделение, в котором служила Светлана, получило приказ продвинуться на северо-восток долины Коренгал. Долина длиной в шесть миль являлась единственным доступным путем из Пакистана. Горы Гиндукуш высились в дальнем ее конце – слева невероятно высокие и голые, справа дорогу перекрывала гряда Аббас-Гар. Тропа, пролегавшая между ними, являлась главным маршрутом из Северо-Западной пограничной провинции[33], и по нему моджахеды получали припасы и все необходимое. Его следовало перекрыть.

– Больше ста лет назад в Британии вышла книга, посвященная военным операциям в Афганистане, который являлся их колонией, – сказала Лиля. – Так вот, там говорится, что, готовясь к наступлению, необходимо первым делом изучить пути неминуемого отхода. И оставить последнюю пулю для себя, потому что нет ничего хуже, чем попасть в руки врага живым, особенно для женщин. Военные командиры читали эту книгу, но замполитам сказали, чтобы те этого не делали и что британцы потерпели поражение только из-за своей политической неустойчивости. Советская идеология была безупречно чистой, и потому их ждал успех. С этого обмана и начался наш Вьетнам.

Продвижение по долине Коренгал поддерживалось с воздуха и артиллерией, и первые три мили удалось преодолеть относительно легко; четвертую пришлось отвоевывать ярд за ярдом, сражаясь с сопротивлением оппозиции, которое казалось яростным пехотинцам и не слишком активным – офицерам, что их удивляло.

Офицеры оказались правы.

Это была ловушка.

Моджахеды дождались, когда советский путь снабжения растянется на четыре мили, и нанесли удар. Обеспечению вертолетов по большей части мешали американские ракеты «земля – воздух», запускаемые с плеча. Хорошо координированные атаки противника задушили наступление в самом начале. В конце 1982 года тысячи советских солдат оказались брошенными в растянувшейся тонкой цепи импровизированных и практически непригодных к жизни лагерей. Зима была ужасной, ледяные ветры постоянно с ревом носились вдоль тропы между горами. И повсюду росли вечнозеленые остролисты, поразительно красивые в нормальной жизни, но не для солдат, которым приходилось сражаться среди них. Они громко шумели на ветру, ограничивали возможности передвижения, рвали кожу и превращали форму в лохмотья.

Начались вражеские рейды.

Моджахеды брали пленных, по одному или по двое.

Их судьба была ужасна.

Лиля процитировала английского писателя Редьярда Киплинга, написавшего мрачное стихотворение про провалившиеся наступления, брошенных на поле боя стонущих солдат и жестоких женщин из афганских племен с ножами в руках:

Все, что происходило во времена, когда могущество Британской империи находилось в зените, происходило и в наше время, только хуже. Если пропадал какой-то советский солдат, через несколько часов ветер приносил его крики из расположенного где-то поблизости лагеря врага. Сначала вопли были наполнены отчаянием, но постепенно, медленно, неминуемо превращались в безумные стоны. Иногда они не смолкали по десять или двенадцать часов. Большинство трупов не находили. Порой тела возвращали, без кистей рук и стоп или совсем без конечностей, голов, глаз, ушей, носов или пенисов.

Или кожи.

– С некоторых солдат заживо сдирали кожу, – продолжала Лиля. – Им отрезали веки и закрепляли головы в специальной рамке, чтобы у них не оставалось выбора, и они смотрели на то, как с их тел срезают кожу, сначала с лиц, потом с тела. Холод притуплял их страдания и не давал слишком быстро умереть от болевого шока. Иногда пытка продолжалась очень долго. Или их зажаривали живьем на кострах, и около наших лагерей появлялись пакеты с мясом. Сначала солдаты думали, что это еда, которую приносили в подарок сочувствующие местные жители, но быстро поняли, что это такое.

Светлана Хос смотрела в пространство невидящим взглядом и казалась еще более бесцветной, чем раньше. Может быть, тон повествования разбудил ее воспоминания. Должен признать, что голос Лили Хос звучал завораживающе. Она не пережила и не видела событий, о которых говорила, но ощущение складывалось такое, будто она в них участвовала. Причем только вчера. Она отбросила в сторону историческую отстраненность, и мне вдруг пришло в голову, что из нее получился прекрасный рассказчик и что она обладает даром повествователя.

– Больше всего моджахеды любили ловить наших снайперов, потому что ненавидели их, – сказала Лиля. – Думаю, снайперов всегда ненавидят – наверное, из-за способа, которым они убивают людей. Естественно, моя мать очень беспокоилась за мужа и младшего брата. Они уходили почти каждую ночь, брали электронный прибор ночного видения и прятались среди невысоких холмов неподалеку. Может, в тысяче ярдов, где находили место, откуда вели стрельбу. Достаточно далеко, чтобы действовать эффективно, но близко от лагеря, чтобы чувствовать себя в безопасности. Впрочем, по-настоящему безопасных мест не существовало. Они были уязвимы, однако не могли ослушаться приказа, требовавшего стрелять во врага. Но они старались убивать пленных. Потому что считали это милосердием. В общем, время было ужасное.

Моя мать уже была беременна мной. Мои родители зачали меня в траншее, вырубленной в каменистой почве долины Коренгал, под потрепанной шинелью конца Второй мировой войны и на двух других, еще более старых. Мама говорила, что в них имелись отверстия от пуль, наверное оставшиеся после Сталинграда[35].

Я молчал, Светлана продолжала смотреть прямо перед собой. Лиля положила руки на стол и сплела пальцы.

– В течение первого месяца или около того мой отец и дядя возвращались в лагерь целые и невредимые, – продолжала она. – Они были хорошей командой, возможно, лучшей.

Светлана все так же буравила взглядом пространство. Лиля убрала руки со стола и на мгновение задумалась. Потом она выпрямилась и расправила плечи.

– В то время в Афганистане находились американцы, – сказала она.

– Правда? – проговорил я.

Она кивнула.

– Какие американцы? – спросил я.

– Солдаты, немного, но были. Не постоянно, они появлялись время от времени.

– Вы так думаете?

Она снова кивнула.

– Американская армия определенно там находилась. Советский Союз являлся их врагом, моджахеды – союзниками. Шла холодная война. Президента Рейгана устраивало, что наша армия теряла силы, это входило в его антикоммунистическую стратегию. Кроме того, он радовался возможности захватить кое-что из нашего нового оружия с целью его изучения. Поэтому в Афганистан посылали отряды особого назначения, которые регулярно туда прилетали, а потом возвращались в Америку. Однажды ночью в марте 1983 года один из таких отрядов обнаружил моего отца и дядю, и американцы отобрали у них винтовку «Вал».

Я продолжал молчать.

– Потеря оружия считалась поражением, – сказала Лиля. – Но что еще хуже, американцы отдали моего отца и дядю женщинам из афганского племени. В этом не было никакой необходимости. Естественно, их следовало убить, потому что американское присутствие являлось секретом, и его скрывали. Но они могли сами расправиться с моим отцом и дядей, быстро, тихо и без мучений. Однако они решили поступить иначе. Моя мать слышала крики своих родных весь следующий день и до глубокой ночи. Жуткие крики мужа и брата. Это продолжалось шестнадцать или даже восемнадцать часов. Она говорила мне, что различала их по голосам.

Глава 37

Я окинул взглядом окутанную полумраком чайную комнату в «Четырех временах года», поерзал на стуле и сказал:

– Прошу меня простить, но я вам не верю.

– Это правда, – ответила Лиля Хос.

– Я служил в американской армии и был военным копом, – сказал я, покачав головой. – И знал, где наши солдаты находились, а где – нет. Американцы не ступали на землю Афганистана. По крайней мере, во время того конфликта. Он был исключительно внутренним делом.

– Но у вас имелся свой интерес.

– Разумеется, как и у вас, когда мы воевали во Вьетнаме. Ваша армия тоже там тогда находилась?

Вопрос был риторическим, и я задал его с целью доказать Лиле Хос свою правоту, но она отнеслась к нему серьезно. Она нагнулась через стол и заговорила с матерью, тихо и быстро, на иностранном языке, видимо на украинском, решил я. Светлана приоткрыла глаза и склонила голову набок, как будто вспоминала какую-то незначительную, но мрачную историческую подробность. Потом ответила дочери, тихо, быстро и длинно. Лиля помолчала немного, чтобы мысленно перевести ее слова, и сказала:

– Нет, мы не посылали войска во Вьетнам, потому что не сомневались, что братья из народной республики сумеют без нашей помощи разобраться с этой проблемой. Что, по словам моей матери, они и сделали, причем великолепно. Маленькие мужчины в пижамах победили большую зеленую машину.

Светлана Хос улыбнулась и кивнула.

– Вроде как кучка пастухов надрала ей задницу.

– Вне всякого сомнения. Только с серьезной помощью.

– Ничего такого не было.

– Но вы признаете, что Америка оказывала материальную помощь моджахедам. Деньгами и оружием. Особенно ракетами «земля – воздух» и тому подобное.

– Как во Вьетнаме, только наоборот.

– Вьетнам – отличный пример, поскольку вы наверняка знаете, что, где бы на земном шаре Соединенные Штаты ни оказывали военную помощь, они непременно отправляют туда советников.

Я промолчал.

– Например, в каком количестве стран вы служили? – спросила она.

Я не стал ей отвечать.

– Когда вы вступили в ряды армии? – поинтересовалась она.

– В 1984 году, – сказал я.

– В таком случае события 1982-го и 1983-го происходили до того, как вы начали служить в вооруженных силах.

– Совсем чуть-чуть. Кроме того, существует такое понятие, как коллективная память.

– Неверно, – возразила она. – В случае секретных операций коллективную память стирают, для удобства. Истории известно множество противозаконных операций, которые Америка проводила по всему миру. Особенно во времена президентства Рейгана.

– Вы узнали об этом в средней школе?

– Именно. И не забывайте, что коммунисты исчезли с исторической арены задолго до того, как я училась в школе. Кстати, частично благодаря усилиям того же мистера Рейгана.

– Даже если вы правы, с чего вы взяли, что в ту конкретную ночь американцы оказались рядом с вашим лагерем и стали причиной гибели ваших близких? – проговорил я. – Не вызывает сомнений, что ваша мать не видела, как все произошло. Почему не предположить, что их захватили сами моджахеды?

– Потому что винтовку так и не удалось найти. И в ту ночь никто не обстрелял нашу позицию. В винтовке моего отца имелось двадцать патронов, и еще двадцать он взял про запас. Если бы моджахеды захватили его без посторонней помощи, они использовали бы винтовку против нас, убили бы сорок наших солдат, или попытались бы; потом у них кончились бы боеприпасы, и они бросили бы винтовку. Отряд моей матери рано или поздно наткнулся бы на нее. Мы и они постоянно прочесывали местность, мы нападали на них, они – на нас. Что-то вроде безумного бега по кругу.

Моджахеды были совсем не дураки. Они имели обыкновение возвращаться на позиции, которые, по нашим сведениям, незадолго до этого оставили. Однако в конце концов наши солдаты узнавали про все их лагеря. Они обнаружили бы винтовку, заржавевшую и пустую, возможно превращенную в опору для забора. Так было со всем пропавшим оружием. Но винтовка моего отца исчезла, и единственное логическое объяснение состоит в том, что американцы увезли ее с собой в Соединенные Штаты.

Я не стал комментировать ее слова.

– Я говорю вам правду, – сказала Лиля Хос.

– Мне доводилось однажды видеть «бесшумного снайпера», – сообщил я ей.

– Вы мне уже говорили.

– В 1994 году, – сказал я. – Нам объяснили, что ее захватили совсем недавно. Иными словами, через одиннадцать полных лет после того времени, о котором вы говорите. Тогда из-за возможностей этой винтовки возникла страшная паника. Армия не стала бы ждать одиннадцать лет, чтобы впасть в панику.

– Очень даже стала бы, – возразила мне она. – Если бы они показали винтовку сразу после того, как ее захватили, началась бы Третья мировая война, потому что это означало бы открытое признание того, что ваши солдаты входили в прямой контакт с нашими без объявления войны. В лучшем случае такие действия являются противозаконными, в худшем они привели бы к геополитической катастрофе. Америка лишилась бы своего авторитета. Поддержка внутри Советского Союза стала бы сильнее, и падение коммунизма отсрочилось бы на годы.

Я продолжал молчать.

– Скажите-ка мне, что произошло в вашей армии в 1994 году после той страшной паники?

У меня сделался задумчивый вид, совсем как у Светланы Хос. Я вспомнил исторические детали, и они меня поразили. Я мысленно несколько раз все проверил и ответил:

– На самом деле ничего особенного не происходило.

– Не появилось новых бронежилетов или камуфляжных костюмов? Не было никакой реакции с точки зрения тактических решений? Вообще никакой?

– Да.

– Такое поведение логично, даже если речь идет об армии?

– Не особенно.

– Когда перед этим в последний раз усовершенствовалось ваше снаряжение?

Я снова задумался, принялся копаться в памяти и вспомнил, что СИБСВ[36] появилась под восторженные вопли и фанфары, когда я только начинал служить в армии. Система персональной защиты – новенький кевларовый шлем, которому было не страшно никакое ручное огнестрельное оружие. Толстый жилет, его следовало надевать на или под форменную рубашку, мог выстоять против винтовок всех видов и особенно, насколько я помнил, очередей девятимиллиметровых пуль. Плюс новые камуфляжные рисунки, старательно разработанные для того, чтобы добиваться лучшего результата, доступные в двух вариантах: для лесной местности и пустыни. Морские пехотинцы получили третий – серо-голубую форму для города.

Я не стал отвечать на ее вопрос.

– Когда усовершенствовалось ваше снаряжение? – повторила Лиля Хос.

– В конце восьмидесятых, – ответил я.

– Даже когда начинается ужасная паника, сколько нужно времени, чтобы разработать и произвести новое снаряжение?

– Несколько лет.

– В таком случае давайте подведем итог того, что мы знаем. В конце восьмидесятых вы получили новое снаряжение, очевидным образом предназначенное для лучшей защиты солдат. Как вы думаете, это могло быть результатом прямого стимула, поступившего из закрытого источника в 1983 году?

Я промолчал.

Мы сидели в тишине несколько минут. К нам неслышно подошел сдержанный официант и предложил чай, продекламировав длинный список экзотических сортов. Лиля попросила нечто такое, о чем я никогда не слышал, потом поговорила с матерью, и та заказала то же самое. Я же хотел получить самый обычный черный кофе. Официант наклонил голову примерно на четверть дюйма, как будто показывал, что в «Четырех временах года» готовы с радостью удовлетворить любое желание клиента, пусть и самое возмутительно пролетарское. Я дождался, когда он отойдет, и спросил:

– А как вы узнали имя того, кто вам нужен?

– Поколение моей матери предполагало, что им придется сражаться с вами за земли в Европе, и они рассчитывали на победу. Их идеология была, в отличие от вашей, безупречна. Они надеялись, что после быстрой и легкой победы они захватят многих из вас в плен. Возможно, миллионы человек. На этом этапе замполиты, среди прочего, должны были бы классифицировать врагов и убрать из стада тех, кто неисправим с точки зрения коммунистической доктрины. Чтобы облегчить им задачу, их познакомили со структурой вашей армии.

– Кто познакомил?

– КГБ. Они разработали долгосрочную программу, и информации у них имелось огромное количество. Они знали, кто чем занимается. Когда дело касалось элитных подразделений, им были известны даже имена, и не только офицеров, но и рядовых солдат. Так настоящий любитель футбола выучивает наизусть фамилии игроков и тренеров, а также старательно анализирует все сильные места и слабости других команд лиги, включая запасных.

Опираясь на свои сведения, моя мать предположила, что в долине Коренгал находились либо «морские котики»[37] из военно-морского флота, либо Корпус морской пехоты, или «Дельта». Разведка того времени считала, что «морские котики» и морская пехота тут ни при чем, потому что никаких косвенных улик и определенной информации их участия не было. КГБ сумел внедрить своих людей во все ваши организации, но в их отчетах не содержалось ничего, что указывало бы на эти два подразделения. Зато базы «Дельты» в Турции и опорные пункты в Омане вели активные радиопереговоры. Кроме того, наши радары засекли ряд необъяснимых полетов. Так что напрашивался логичный вывод, что «Дельта» организовала какую-то операцию.

Вернулся официант с подносом в руках, высокий смуглый мужчина, довольно немолодой, вероятно иностранец – что-то в его внешности было такое, что выделяло его среди остальных. Наверное, именно из-за этого администрация «Четырех времен года» поставила его на столь заметное место. Он держался так, что возникало ощущение, будто он работал экспертом по чаю в Вене или Зальцбурге, в каком-нибудь заведении, где стены обшиты темными панелями. На самом деле он, скорее всего, был безработным эстонцем. Может быть, его тоже, как и всех в поколении Светланы, призвали в свое время в армию. Может быть, он, как и она, пережил жуткие зимы в Коренгале, где-нибудь в конце списка среди представителей собственной этнической группы.

Он устроил целое представление, когда разливал чай и раскладывал лимон на тарелочке. Кофе мне подали в красивой чашке, которую официант поставил передо мной с умело замаскированным неодобрением. Когда он снова ушел, Лиля сказала:

– Моя мать предположила, что рейд возглавлял капитан. Лейтенант – слишком низкий чин для такой операции, майор – слишком высокий. В КГБ имелись списки всех, кто служил в «Дельте». В тот момент там было довольно много капитанов. Но во время анализа радиопереговоров кто-то уловил имя Джон, что заметно сузило поле поиска.

Я кивнул, потому что представил себе громадную спутниковую тарелку где-нибудь в Армении или Азербайджане: в маленьком домике сидит парень в плотно прилегающих к ушам резиновых наушниках, переключается с частоты на частоту, слышит вой и скрежет накладывающихся друг на друга каналов, потом возникает какой-то разговор, и он записывает имя Джон в блокноте с грубой коричневой бумагой. В эфире можно на многое наткнуться, но все это, по большей части, совершенно бесполезно. Слово, которое удается разобрать, похоже на крупинку золота в лотке золотоискателя или алмаз в куске камня. И то слово, что они вылавливают, равносильно пуле в спину.

– Моя мать знала все про ваши медали. Им придавали огромное значение в качестве критерия классификации пленных. Они являлись знаками чести, которые должны были стать знаками бесчестья сразу после пленения. Она понимала, что захват винтовки «Вал» стоил одной из высших наград, но вот какой? Не забывайте, мы с вами не находились в состоянии войны. А большинство ваших высших наград предполагает проявление отваги или героизма во время столкновений с вооруженным противником Соединенных Штатов. Так что формально тот, кто украл винтовку у моего отца, не имел права на такую медаль, потому что официально Советский Союз не являлся врагом Соединенных Штатов. По крайней мере, в военном смысле. И с точки зрения политики. Никто ведь не объявлял войну между нашими странами.

Я снова кивнул. Мы никогда не воевали с Советским Союзом. Как раз наоборот, целых четыре года являлись союзниками в отчаянной борьбе с общим врагом и плотно сотрудничали друг с другом. Шинель времен Второй мировой войны, под которой, по словам Лили Хос, она была зачата, почти наверняка попала в Советский Союз из Америки в рамках программы ленд-лиза. Мы отправили русским сотни миллионов тонн шерстяных и хлопчатобумажных вещей. И еще пятнадцать миллионов пар кожаных сапог, четыре миллиона резиновых шин, две тысячи железнодорожных локомотивов и одиннадцать тысяч товарных вагонов, не говоря уже об очевидных предметах из металла, как, например, пятнадцать тысяч самолетов, семь тысяч танков и триста семьдесят пять армейских грузовиков. Все бесплатно, даром, за казенный счет. Уинстон Черчилль назвал эту программу самой бескорыстной в истории[38]. Она обросла легендами. Поговаривали, будто бы Советы попросили прислать им презервативы и в попытке произвести впечатление и напугать заявили, что те должны быть длиной в восемнадцать дюймов. Соединенные Штаты послушно отправили их в Советский Союз в коробках со штампом: «Размер средний».

Так рассказывают.

– Вы меня слушаете? – спросила Лиля.

Я кивнул.

– «Знак отличия за службу» вполне подошел бы к данному случаю. Или орден «Легион Почета», а еще «Солдатская медаль», – сказал я.

– Это недостаточно серьезные награды.

– Спасибо, я награжден всеми тремя.

– Захват винтовки «Вал» являлся по-настоящему огромным достижением. Чем-то вроде сенсации. Это было совершенно неизвестное оружие, и за него полагалась высокая награда.

– Но какая?

– Моя мать пришла к выводу, что речь идет о медали «За выдающиеся заслуги». Это солидная награда, но несколько отличающаяся от остальных. Ее дают тем, чьи заслуги во время выполнения обязанностей, связанных с высокой ответственностью, оценены как выдающиеся. Она не имеет отношения к боевым действиям, и обычно ею награждают политически сговорчивых бригадных генералов и людей с более высокими званиями. Моей матери приказали уничтожить всех, кто получил такую медаль, – в случае нашей победы над вами в войне в Европе. Тех, у кого были звания ниже бригадного генерала, очень редко награждали этой медалью. Но только ее могли дать капитану «Дельты» за операцию, проведенную той ночью в долине Коренгал.

Я кивнул, потому что она была права. А еще я подумал, что Светлана Хос очень хороший аналитик, вне всякого сомнения, отлично подготовленный и информированный. КГБ прекрасно справился со своей задачей.

– И вы стали искать человека по имени Джон, который служил в «Дельте» в чине капитана и получил медаль «За выдающиеся заслуги» – и то и другое в марте 1983 года.

– Еще одна деталь: медаль должны были вручить без официального объявления.

– И вы заставили Сьюзан Марк вам помогать.

– Я ее не заставляла. Она с радостью согласилась помочь.

– Почему?

– Потому что ее ужасно расстроила история моей матери.

Светлана Хос улыбнулась и кивнула.

– Ну, и моя история ее тоже немного огорчила. Я ведь росла без отца, так же как она.

– А как так получилось, что всплыло имя Джона Сэнсома, причем еще до того, как Сьюзан отчиталась о своих находках? Мне трудно поверить, что вы узнали его от кучки нью-йоркских частных детективов, которые сидят с газетами в руках и обмениваются понятными только им шутками.

– Получилось очень редкое сочетание, – ответила Лиля. – Джон, «Дельта», медаль «За выдающиеся заслуги», но не бригадный генерал. Мы прочитали статью в «Геральд трибьюн», где говорилось, что Сэнсом собирается баллотироваться в Сенат. В тот момент мы находились в Лондоне. Эта газета продается по всему миру, что-то вроде версии «Нью-Йорк таймс». Джон Сэнсом, возможно, единственный человек в вашей армии, отвечающий всем перечисленным критериям. Но мы хотели убедиться наверняка, и нам требовалось последнее подтверждение нашей правоты.

– Перед чем? Что вы собираетесь с ним сделать?