Вечный Потапенко Игнатий

Глава 18

– Seas, – мягко натянув поводья, остановил Пейтон лошадь, которая стоила ему столько монет.

Перед ним в небе возвышался Буррак, и до него доносились оживленные звуки со двора замка. Стук молота по наковальне, крики мужчин на стенах и звон клинков на тренировочной площадке смешивались в одну давно забытую, но все еще знакомую мелодию. Как аромат свежеиспеченного печенья оживлял в воспоминаниях детство, так эти звуки сумели пробудить в нем человека, который оказался дома.

Пейтон спешился и погладил старую клячу. Он был напуган.

В последние часы вопрос о том, что ждет его в Бурраке, не давал ему покоя. Он молился о том, чтобы найти здесь Сэм и чтобы не столкнуться с остальными в одиночку.

В мыслях об отце, которого он так же надеялся увидеть, как и боялся, вел лошадь Пейтон последние несколько метров на пути к поднятой решетке ворот.

Каждый шаг по утоптанному внутреннему двору замка эхом отзывался в нем, как отголосок его прежней жизни, и у него закружилась голова. Охранники на стенах кивали ему или поднимали руку для приветствия. Конюх, лицо которого показалось Пейтону знакомым, но имя которого он забыл за долгие годы, подошел и взял у него из рук поводья.

– Bas mallaichte! А что стало с вашей Лисичкой? Откуда вы взяли эту клячу?

Он ошеломленно покачал головой и хлопнул себя шапкой по бедру, так что пыль разлетелась в стороны. Затем он провел рукой по передним ногам коня, ощупывая суставы, поднял копыто и осмотрел подковы.

Пейтон, которому только сейчас стало ясно, что его действительно считают человеком, которым он когда-то был, прервал молчание и протиснулся между парнем и лошадью:

– Это хорошее животное. Присмотри за ним и убедись, что она ни в чем не нуждается.

Конечно же, люди принимали его… за него самого, как они могли знать, что здесь есть два Пейтона? В то время как Пейтон размышлял, не заметят ли изменений люди, приближавшиеся к нему, он чуть не споткнулся о курицу, которая, испуганная диким лаем Лу, выбежала ему навстречу.

Лу!

Как это возможно? Пейтон похлопал себя по бедрам, чтобы подозвать к себе огромного волкодава, и понял, что он, как ребенок, с нетерпением ждет, чтобы зарыться лицом в лохматую шерсть своего старого питомца. Лу наклонила свою могучую голову и колебалась. Правда, ее хвост вилял от радости, но она, казалось, чувствовала, что с ее хозяином что-то не так. В конце концов, он был тем самым двухсотсемидесятилетним изданием Пейтона, которого Лу знала.

– Иди сюда, mo charaid! – поманил он пса к себе и протянул ему ладонь. С неуверенным урчанием зверь приблизился и принюхался. Его огромный язык прошелся по руке Пейтона, и, сделав еще один вздох, зверь тесно прижался к груди Пейтона.

– Все в порядке, моя хорошая, – прошептал Пейтон собаке куда-то в шерсть и обвил руками ее теплое тело. Его желудок сжался от радости от того, что этот друг, считавшийся мертвым уже много сотен лет, вернулся к нему. Через все это время собака узнала его. Он был так растроган, что ему трудно было оторвать ее от себя.

– Найди себе женщину и оставь шавку в покое, – глумился один из охранников, широко ухмыляясь и опираясь на деревянные перила, поддерживавшие бруствер.

– Fan smhach! – предупредил Пейтон парня, чтобы тот заткнулся, однако поднялся и расправил складки на килте, прежде чем пройти через двор к жилой башне. Лу не отходила от него ни на шаг, и Пейтон чувствовала себя от этого немного увереннее.

Он открыл большую дверь и шагнул в холл. Здесь было темно и сквозило. Ему казалось, что он вернулся в свой дом после долгого путешествия. Наверное, ему понадобится несколько дней, чтобы прийти в себя.

Лу коротко гавкнула, а затем через открытую двойную дверь вошла в большой зал. Конечно, она надеялась найти среди скамеек остатки еды, и, как помнил Пейтон, шансы на это были неплохие.

Сам он так не спешил. Его взгляд поднялся по ступенькам, проследовал за массивным поручнем из белого камня в гостиную. Юноша знал, что найдет там. Его покинутый дом. Пейтон помнил, как его давила темнота проклятия много веков назад, даже после того, как он покинул Буррак.

Сжатые в кулаки руки должны были скрыть его дрожь, когда он последовал за голосом, донесшимся до него из зала. Это был знакомый голос, заставивший все внутри него вибрировать.

Шаг за шагом он приближался к ней. Он уже чувствовал запах свежего тростника, разбросанного по полу. Няня Макмиллан настаивала на том, что сухие травы следует смешивать, чтобы они давали приятный аромат. Он остановился у двери и изо всех сил пытался успокоиться.

– Они украли его у меня, милорд. Украли! Врать божьему человеку в лицо и отнять у него коня, это… Нет слов, которые оправдали бы этот бесчестный поступок! – услышал Пейтон, как кто-то ругается, но увидел только седовласого мужчину, терпеливо и заинтересованно слушающего жалобу. Фингаль Маклин. Глава клана, лорд замка Буррак. Его отец.

Пейтон моргнул, потому что внезапно ему начало жечь глаза.

«Отец!» – хотелось крикнуть ему, но он не знал, как или какими словами ему удастся преодолеть пропасть, вызванную проклятием.

Словно в трансе, он шагнул навстречу человеку, который под конец жизни испытывал лишь малую привязанность к своим проклятым сыновьям. Неудивительно, что он все же настоял на том, чтобы найти мирное разрешение вражды. Пейтон пришел в отчаяние при мысли о том, как близко они уже тогда подошли к ненасильственному соглашению. Брак с девушкой Кэмерон… если бы его отец знал, что он влюблен в Саманту…

Было бесполезно думать о том, что могло бы произойти. Что имело значение, так это их кровавый поступок, который они совершили против воли отца.

– Мой дорогой господин викарий, – унял Фингаль пострадавшего. – Разве вы не должны стоять на коленях в часовне и молиться о здравом возвращении девушки, вместо того чтобы издавать эти вопли о вашей лошади? Вы не успокоитесь, если я пошлю кого-нибудь поискать ее и, конечно, ваше животное?

Священник смущенно отвернулся и едва мог смотреть лорду в глаза, но по-прежнему непримиримо сжимал губы.

Фингаль устремил взгляд выше, словно бог сидел в глубине зала, но промолчал, так как оттуда не следовало ожидать чуда.

– А теперь возьмите кувшин вина, закусите и будьте гостем под моей крышей, пока все это не прояснится.

Неохотно викарий сделал, как ему было велено, и направился к скамейке, где уже сидели мужчины, чтобы пообедать.

Пейтон понял, что время настало. Глубоко вдохнув, он набрался храбрости и шагнул к отцу, когда удар по плечу заставил его пошатнуться.

– Уже вернулся, brthair? Конюх Мейсон сказал, что украли твою лошадь?

От дружеского похлопывания Шона по плечу он едва ли не согнулся до тростника на полу, и всему этому сопутствовал испуг от встречи с ним.

Шон выглядел по-другому. Суровый. Как настоящий воин. Таким он уже не помнил своего брата. Как будто время размыло его образ на протяжении веков. Что, однако, не ослабло, так это его живой ум. Пейтон уже по взгляду брата понял, что с ним что-то не то.

– Ifrinn! И что произошло с твоими волосами?

Рука Пейтона потянулась к коротким прядям. Как и Шон, в то время он носил волосы длиннее, и брату, конечно, показалось странным видеть его теперь перед собой с обрезанными волосами.

Кроме того, громкое приветствие Шона привлекло внимание Фингаля. Лорд стукнул кулаком по столу и угрюмо посмотрел на них.

Пейтон колебался. Должен ли он ответить Шону, или…

Выражение глаз отца изменилось. Лишь на мгновение Пейтон поверил, что увидел в нем что-то вроде надежды, прежде чем безразличие стало единственным, что можно было уловить.

Он оставил брата и подошел к отцу с высоко поднятой головой и большим уважением. Слезы затуманили его взгляд, когда он схватил его за руку и опустился на колени.

– M‘athair. Tha mi duilich. – Он поцеловал ему руку и посмотрел в лицо. – Gabh mo leisgeul, – умолял он о прощении.

Фингаль выглядел сбитым с толку. Его рука дрожала в руках Пейтона, а мускул на его челюсти дергался от напряжения. Откровенно любопытствующий взгляд Шона прожигал Пейтону спину, но он не хотел подниматься, пока не получит ответ на свою просьбу.

Фингаль отдернул руку, но продолжал смотреть на него.

– Что это значит? – требовательно спросил он. Фингаль поднял руку, и Пейтон дернулся, ожидая удара, – но его не последовало. Вместо этого отец смахнул слезу со щеки. Его голос срывался, когда он повторил свой вопрос: – Что это значит, mo bailaich?

Горло Пейтона сжалось. Ни единого звука не сорвалось с его губ, и грудь сдавило. «Мой мальчик!» С ночи проклятия Ваноры Фингаль не назвал ни одного из них сыном.

Шон тем временем тоже подошел ближе и так же, как и Фингаль, напряженно ждал объяснения.

– Отец, я… – Пейтон сглотнул, но горло сжалось еще больше. – Я знаю, что уже поздно извиняться, но ради всей любви, которую ты всегда испытывал ко мне, когда я был мальчишкой, я прошу у тебя прощения. Я преклоняю колени перед тобой не только как тот мальчишка, но и как человек, совершивший ужасную ошибку. Который предал твои уважение и доверие. Я преклоняю колени перед тобой как человек, победивший ненависть и от всего сердца раскаявшийся в том, что сделал. – Пейтон вытащил свой Sgian dhub и провел лезвием по своей ладони, прежде чем подать Фингалю окровавленное оружие. – Клянусь своей кровью, отец, я преклоняю колени и прошу твоего прощения.

Фэр-Айл, остров ведьм.

Остров мудрых женщин, обладавших властью над силами природы. Именно этот дар много лет манил сюда воинственные корабли, чтобы похитить могущественных женщин и сделать орудием хладнокровных мужчин. И именно их сила снова привеа к ним сегодня человека через море.

Длинные волосы хлестали Пейтона по лицу, и вода брызгала на него, как капли дождя. Соль на его губах была на вкус как слезы, и ему хотелось, чтобы это были его слезы. Он с удовольствием пролил бы целый океан слез, если бы это означало, наконец, снова почувствовать что-то.

Маленькая ореховая скорлупка под ним опасно качнулась, когда он взялся за весла, чтобы позволить течению отнести лодку на Фэр-Айл.

Снова и снова он пытался вспомнить то непостижимое жжение, которое он испытывал в Крейг Лиат Вуд. Для него было загадкой, что с ним произошло. Образ проезжающей мимо повозки, запряженной волами, словно высеченный в камне, остался в его памяти. Как будто разгадка была под всей этой свеклой.

Пейтон посмотрел на небо. Положение солнца легко было увидеть, потому что ветер гнал облака по небу. Было раннее утро, когда он достиг каменистого берега острова. Ветер и вода врезались в скалу и поглощали ее. Здания, словно созданные рукой художника, окаймляли мелководье, а гладкие как шелк камни были сложены плотиной против приливов.

Крик сотен морских птиц, гнездившихся между скалами, наполнял воздух. Чем ближе подходил Пейтон, тем более угрожающим казался их нарастающий визг. Как будто они предупреждали его о том, чтобы он не связывался с ведьмами Фэр-Айла. Стал бы он обращаться к ним, чтобы спастись от этого существования без эмоций, которое не было реальной жизнью?

Он все еще размышлял, как далеко он зайдет, чтобы спасти свою душу, когда прыгнул в воду по колено и потащил лодку за собой на берег.

Та боль всего несколько дней назад показала ему, как все может быть. Изголодавшийся и отчаявшийся, он был втиснут обратно в серый туман своего бытия и не видел никакой возможности когда-либо выбраться из него. В такие моменты он задавался вопросом, существовала ли когда-нибудь Сэм на самом деле или она была лишь плодом его воображения. Она была как свет, который теперь был скрыт от него, как аромат, который, казалось, исчезал даже в памяти, и как сон, который растворялся в воздухе, когда становилось светло.

Пейтон поднялся на плотину и посмотрел вниз на несколько разбросанных хижин. Корни Ваноры находились на этом острове. Если не здесь, то где еще можно было помочь ему избавить свою душу от проклятия?

Глава 19

Почти догоревшая свеча на алтаре мерцала в холодной и мрачной часовне. Ее слабое свечение едва достигало человека на скамейке в первом ряду, но в этом не было необходимости. Он уже несколько часов сидел с закрытыми глазами, словно глубоко погруженный в свое благоговение.

Но Аласдер Бьюкенен не молился богу. Он, человек, столько раз нарушавший заповеди бога, в которого он и без того не верил, не надеялся на вечность в Царстве Небесном. Вечности ему хватило на всю оставшуюся жизнь – будь то на небесах или в аду. Для него существовало только одно, к чему он стремился, и этого не мог дать ему бог. Нет, то, что он хочет, он возьмет сам.

Его игральные кости упали.

Он на мгновение открыл глаза, наблюдая за пляшущим пламенем. Свеча горела для него, как та девушка в его вновь обретенных воспоминаниях, которые показали ему то, о чем он мечтал столько лет.

Пока Саманта находилась в прошлом и оставалась рядом с ним и Натайрой, они были счастливы. Они просто не должны позволить ей уйти.

Аласдер схватился за грудь и почувствовал, как бьется его сердце. Оно радостно трепетало, празднуя вместе с ним давно ушедшее счастье. Свеча погасла, но воспоминания мужчины светились ярче любого огня. Он ясно видел перед собой то, что произошло в 1741 году.

Поцелуй Натайры был на вкус как сладкий виноград и напомнил ему о вине, которое в последний раз так вывело его из равновесия, как это сделала сейчас Натайра.

– Ты меня околдовала. Еще когда я впервые увидел тебя, на празднике Имболк в блестящем снегу, сияющем, как алмаз, я сразу понял, что ты будешь моей жизнью. Не должно быть больше дня, когда бы я не смотрел на тебя и не делал для тебя все.

Аласдер ласково погладил пальцами черные пряди. Ее теплое дыхание ласкало его шею, а ее печальный смех вызывал у него мурашки по коже.

– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? – пробормотала она. Аласдер почувствовал ее дрожь, но, несмотря на свою любовь к ней, ему не удалось солгать ей.

– Я хотел бы, чтобы ты тогда решила иначе. – Он наклонился и поцеловал ее макушку.

Она подняла к нему свое мокрое от слез лицо и поцеловала. Они никогда не одолеют этих демонов, и Аласдер знал, что она никогда не сможет простить себе убийство своего будущего ребенка. Вместо этого они искали утешения в объятиях друг друга, и из отчаяния и боли возникло желание близости. Они могли забыть, что было и что будет, пока они были вместе.

Глава 20

Отлично. Как назло, Натайра и Аласдер развлекались, а я тем временем сидела одна в темноте и желала оказаться далеко отсюда. Я обхватила колени руками и положила на них голову. Я чувствовала себя одинокой и была бы счастлива в нашей квартире, на диване, с Пейтоном и нашими проблемами, как бы тяжело это ни было. И впервые с тех пор, как я прошла через портал времени, я почувствовала сомнение.

Конечно, я не могла противиться Аласдеру на кладбище, но, если честно, я и сама обдумывала этот шаг. За несколько недель в моей голове созрела идея избавить Пейтона от проклятия раньше и возместить мое предыдущее вмешательство. Я даже верила, что смогу жить дальше без Пейтона, если только невыносимая вина в его многовековом проклятии больше не будет ложиться на меня.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки, чувствуя, как во мне растет страх. Собственно, что я буду делать без дивана или квартиры? Или, что еще хуже, без того замечательного мужчины, с которым мне хотелось там жить? Что, если моя попытка разрушить проклятие оказалась огромной ошибкой? Разве мы не должны были просто удержать свое счастье, как это сделали Аласдер и Натайра, прежде чем их поступки разрушат друг друга?

Что, если уже было слишком поздно думать об этом? Я все же предполагала, что лик Ваноры появится в облаках и вспышки молний положат конец проклятию, потому что в Делавэре именно так и случилось. Но что, если я ошиблась? Я больше не могла сидеть здесь так, без дела.

Я поднялась на ноги, стряхнула с платья пыль и скрылась в кустах.

Черт! Неужели Аласдер и Натайра своими вновь пробудившимися чувствами были обязаны только моему присутствию? Или проклятие давно было разрушено? Я не могла в это поверить, ведь в конце концов требовалась великая жертва из любви. Но если так, то где же был Пейтон и как он там оказался? В нашей квартире, на моем диване, вообще был Пейтон?

Я спотыкалась в темноте, с трудом продвигаясь вперед, и, наверное, меня было слышно за километр. Но единственное, что имело значение и от чего мне теперь, что бы ни случилось, не хотелось отказываться, – так это найти Пейтона.

Я схватила кинжал, чтобы чувствовать себя увереннее, когда на мою шею тяжело легла рука, а кривой нож разрезал ткань моего платья под грудью.

– Привет, милая! Что такая хорошенькая штучка, как ты, делает одна в мрачном лесу?

Я чуть не задохнулась от гнилого дыхания, которое коснулось моей щеки, и я молилась, чтобы твердый предмет, прижавшийся к моему бедру, был еще одним оружием.

Пейтон Маклин, сейчас было бы чертовски подходящее время для героического спасения!

Пейтон почувствовал руку отца на плече, но не осмелился поднять опущенную голову. Кровь все еще капала из пореза на его руке, окрашивая тростник на полу. Казалось, Вселенная замерла. Как будто существовали только они: отец и сын. Секунды прошли, и сердцебиение Пейтона, казалось, прекратилось. Его жизнь стояла на месте, словно он превратился в камень. Юноша чувствовал, как холод сгущает его кровь и заставляет его кожу превращаться в мрамор, потому что Фингаль упорно молчал.

Плечи Пейтона опустились. Все было напрасно. Пощады он не заслуживал – и не получил бы ее. Еще одна тяжелая капля крови пробежала по его пальцу и упала на землю, как в замедленной съемке.

– Пожалуйста, отец, – прошептал он в отчаянии. Он не знал, куда деться от боли, когда Фингаль опустился рядом с ним на землю, обхватил лицо Пейтона и заставил его посмотреть на него. Глаза Фингаля были влажными, а голос непривычно дрожал:

– Я – старик, который в конце жизни обнаружил, что оставил своим сыновьям плохое наследие. Я не был достаточно силен, чтобы вести вас, и заставил вас слепо идти навстречу погибели. Сын мой, мне нечего прощать, потому что вы были порывистыми юношами и хотели сделать себе имя в бою. – Он посмотрел на Шона, который неподвижно наблюдал за сценой. – Я не могу больше смотреть вам в глаза, потому что я отвечаю за ваши страдания, mo bailaich. – Он стиснул Пейтона в объятиях, и горячие слезы покатились по его лицу. – Я не достоин того, чтобы быть лордом или чтобы меня называли отцом, потому что и в том, и в другом я потерпел неудачу.

Плача, как дети, они дали волю своей муке и своей вине, крепко держа друг друга, и не стыдились своих слез, которые так давно назревали. Которые сказали гораздо больше, чем могли сказать слова, и которые показывали всю горечь не только Пейтона и Фингаля, но холодность внутри всей семьи. Буррак после проклятия Ваноры перестал существовать, а вместо этого, как в склепе, ждал, когда черви съедят мясо с его костей.

Но даже если Пейтон вызвал слишком много вопросов, своей кровью он открыл дверь, которая позволит вернуть жизнь в замок.

Даже Шон, у которого проклятие отняло эмоции, почувствовал себя легче после исповеди отца.

Тем не менее без отвлекающих чувств его разум работал быстрее, и от него не ускользнуло, что кровь Пейтона все еще текла.

– Отец… брат… – Он замешкался, потому что мужчина с короткими волосами перед ним выглядел как Пейтон, но в то же время был совершенно чужим. И уж точно он не был тем, кого проклятие Ваноры лишило всего. Но здесь было не то место, чтобы вникать в это дело. – Давайте не будем забывать, где мы находимся. Думаю, нам есть о чем поговорить, что не касается ни викария, который уже навострил уши, ни горничных и слуг, которые тут бродят. – Он вложил в руку Пейтона салфетку и с удивлением посмотрел на порез, поднимая его на ноги. – Больно? – спросил он, и Пейтон усмехнулся:

– Да, Шон, mo brthair, это так. И это замечательно.

Фингаль, который не мог сохранять самообладание или отвести взгляд от своего сына Пейтона, жестом попросил Шона пройти вперед, в его кабинет.

Молча они пересекли зал, и в воздухе повисли перемены. Шон задавался вопросом, что все это значит.

Дверь в кабинет с громким грохотом закрылась за ними. Фингаль сам несколько раз чинил дверь, чтобы она закрывалась именно так. Он считал, что это вызывает уважение у каждого, кто обращается к нему по какому-либо делу. Как удар молотка в суде устранял всякое сомнение и запрещал всякое опровержение, так и его дверь должна была показать, что слово Фингаля здесь – закон.

На этот раз звук, как раскаты грома, прогремел по напряженным нервам Пейтона, и он был уверен, что с двумя другими мужчинами все обстоит так же.

Пейтон вдохнул саму суть комнаты. Книги, свечной воск, копоть в камине и древесина мебели смешивались, издавая знакомый запах всемогущего знания. На шахматной доске лежала пыль, начатая партия в какой-то момент была прервана. Благоговейно юноша прикоснулся к резным фигурам, гадая, начали ли его отец и Блэр эту игру, но так и не закончили после их размолвки. Темные шторы впускали свет лишь узкими полосками, в которых искрилась пыль, словно танцуя под неслышимую мелодию.

Проходя по комнате, Пейтон касался предметов, которые он связывал с отцом: пера в чернильнице, красного стержня сургуча для переписки и украшенного рогом ножа для писем, который и двести семьдесят лет спустя все еще находился в его распоряжении.

Он слышал, как жидкость наливается в бокалы, чувствовал ее аромат, так что юноша попробовал на вкус золотистый виски еще до того, как обернулся. Это было похоже на возвращение домой. То, что он пил с отцом и Шоном, связывало их, независимо от того, на сколько лет они на самом деле расстались.

– Что с тобой случилось? – нарушил наконец мирную тишину Шон.

Пейтон опустил взгляд и отхлебнул жидкость. Смотрел, как золото превращается в янтарь, и сам чувствовал, что окружен блестящей смолой. Это время, которое он давно пережил и почти забыл, было похоже на насекомое, навсегда спрятанное в камне медового цвета. Он находился между людьми, которые уже давно были частью прошлого, и тем не менее слушал их слова и дышал их воздухом. Он не принадлежал этому времени и надеялся, что не бросит вызов судьбе, пребывая сейчас среди них.

Он опорожнил свой бокал, рассказывая при этом свою историю. Правда иногда давалась ему с трудом, иногда легко, и, как и Шон, его отец все меньше и меньше сомневался в его словах. Солнце коснулось горизонта, прежде чем красное зарево исчезло за горами, уступив место ночи. В конце концов свечи догорели, и они сделали много глотков виски, но вера в него, в одно и то же время знакомого им и все же чужого, победила.

Шон растерянно покачал головой.

– Пейтон… ну, другой Пейтон… он никогда нам не поверит! – наконец сказал Шон. – Только представьте себе его… твое лицо!

Пейтон не мог сдержать усмешки. Его присутствие перевернуло здесь все с ног на голову.

– Я пришел сюда только потому, что был уверен, что не встречу здесь себя. Это может быть опасно.

Фингаль кивнул:

– Я тоже так думаю. Я вижу тебя – и в то же время вижу его в тебе. Мне кажется, вы разделили друг с другом душу.

– Я тоже чувствую свое старое «я». Как память. Я чувствую его… мою потребность и желание сделать что-то, но я не могу.

Шон, который, по-видимому, больше не следил за разговором, теперь задумчиво нахмурился:

– Пейтон, когда ты говоришь, проклятие Ваноры будет разрушено только через двести семьдесят лет, значит ли это, что я только через двести семьдесят лет снова… ну ты понимаешь?

Пейтон улыбнулся.

– Двести шестьдесят девять лет, если мы хотим быть точными, – сказал он, подмигнув.

Шон театрально плюхнулся в одно из кресел перед шахматной доской, столкнув при этом несколько фигур с доски.

– Как могла Ванора так жестоко наказать мир женщин?

– Если бы я сказал тебе, Шон, что в то время, откуда я пришел, твое сердце бьется только для одной женщины, ты бы мне поверил? – спросил Пейтон.

Шон наклонил голову и задумчиво потер подбородок:

– Не знаю, брат. Она хорошенькая?

Пейтон пожал плечами. Эшли не в его вкусе, но, наверное, была все же мечтой многих мужчин.

– Она тебе подходит, – отозвался он и лукаво подмигнул.

Заметив, что у Фингаля снова влажные глаза, они снова стали серьезными.

– Прости меня, отец. Мне так хорошо быть здесь, с вами, что я не подумал о том, как это тяжело для вас, – извинился Пейтон, но Фингаль отмахнулся:

– Ерунда! Я сентиментальный дурак, который едва ли может поверить в свое счастье. Мало того что наконец высказано то, что так долго стояло между нами, нет, теперь господь бог дарует мне милость, и я знаю, что мои сыновья в своей жизни еще испытают любовь.

– За это и выпьем, – сказал Шон, поднимая свой бокал. – Говоря о любви, что ты собираешься теперь делать, чтобы найти маленькую Кэмерон?

– Как я мог упустить, что ты влюблен в эту девушку, – размышлял вслух Фингаль. – Она прекрасный, отважный человек, и она мне очень приглянулась. Я бы дал вам свое благословение.

– Ты был тяжело ранен и занят выздоровлением и похищениями скота. Я просто должен был набраться смелости и рассказать тебе о своих чувствах, – сказал в защиту отца Пейтон.

Шон покачал головой и с шумом поставил свой стакан.

– Если бы то, если бы это… – сказал он. – Все наше бытие определяется тем, что могло бы быть и что уже было! Разве мы не можем разобраться с тем, что еще можем изменить, а не плакать о том, что уже было?– Год назад у меня была мечта о мире, Шон. Я слишком стар для вражды, битв и войны. Я хотел оставить вам безопасные земли и мирные отношения с нашими соседями. Мы возделываем эту землю одинаково, мы боремся с горами, которые являются нашей родиной, и разделяем нравы, обычаи и веру. – Фингаль сделал глоток виски. – Мне не хотелось тогда и не хочется сегодня думать, почему мы скорее раскроим друг другу черепа, чем объединимся. Союз, в котором смешалась бы кровь наших кланов, был бы знаком единения и гармоничного будущего.

Фингаль побледнел. Пейтон мог понять, как много значила для него эта мечта. Он потерпел в ее осуществлении неудачу, и это сломило старика.

– Вместо этого я потерял сыновей, и теперь они прокляты, – грустно пробормотал он.

Шон подошел к отцу и положил руку ему на плечо:

– Отец, ты не потерял нас. Проклятие стоит нам меньше, чем наш поступок стоил врагу. Мы живем, хотя и не так, как прежде. Мы развязали войну. Когда мы уезжали, каждому из нас было ясно, что мы, возможно, не вернемся. Мы были готовы умереть, когда подняли мечи. Я сожалею о наших поступках, хотя не испытываю угрызений совести. Я знаю, то, что мы сделали, было неправильно. Но разве я предпочел бы, чтобы мой противник победил меня прежде, чем я возложу на себя эту ужасную вину? Нет. – Шон пожал плечами: – Эта жизнь мне больше ни к чему, но ты слышал Пейтона. У нас есть будущее за пределами этого простого существования. Я хочу держаться за это. Не знаю, как пережить все эти годы, но ведь я жив, отец. Я знал, что делал, когда нападал на замок Кулин. Я не ропщу на свою судьбу.

– Но ты никогда не женишься, никогда не создашь семью, – возразил Фингаль.

– Возможно, это произойдет в то время, из которого к нам пришел Пейтон, – попытался успокоить отца Шон.

Фингаль опустился обратно в кресло.

– Во всяком случае, я не увижу, что мои сыновья нашли свое счастье, – пробормотал он.

– Если я найду сейчас свое счастье – я имею в виду Сэм, разумеется, – то сверну ей шею! – поклялся Пейтон и поднялся.

Хорошо было довериться отцу и Шону, рассказать им всю эту сумасшедшую историю и понять, что все эти годы он неправильно истолковывал пренебрежение со стороны отца. Получить прощение сегодня было безмерным подарком. Тем не менее он не хотел тратить больше ни секунды. Хотя он знал, насколько находчивой она может быть – в прямом смысле этого слова, – он должен был найти Сэм прежде, чем она найдет опасность на свою голову.

– Я бы поставил свою последнюю рубашку на то, что она приедет в Буррак, – размышлял он вслух.

– Здесь ее нет. Единственным, кто приехал, был викарий, который, по-видимому, любил выпить, как мне кажется. – Шон рассмеялся: – Он утверждал, что девушка из Крейг Лиат Вуд украла его лошадь вместе с Натайрой Стюарт.

Фингаль недоверчиво фыркнул:

– Я как раз вспомнил, что он хотел по прибытии Пейтона… э-э-э… другого Пейтона… задать ему несколько вопросов. Что он хотел от тебя… хм… от него? Во всяком случае, я дал ему слово, что заставлю кого-нибудь отыскать эту девушку.

Рука Пейтона сжала стакан.

Он знал, как чувствует себя в момент перед битвой. Сердце пульсировало так сильно, как будто сейчас выскочит из груди. Пот, выступивший у него на спине, был холодным и источал запах страха. Мышцы были натянуты, как тетива, и высвободили бы накопленную силу, как только было бы можно. А взгляд был сосредоточен только на одном. Противник. Как будто мозг отфильтровывает все остальное. Как будто в этот момент не было ничего, кроме одной точки, которая все еще стояла резко очерченной перед глазами, а мир вокруг исчезал в сером размытии.

Это был такой момент, и в этом размытии можно было разглядеть только Натайру Стюарт.

– Викарий… я должен с ним поговорить! Сейчас же!

С этими словами он бросился к двери и выбежал из комнаты, а Шон последовал за ним, как тень.

– Что случилось? Куда ты бежишь?

– Девушка из Крейг Лиат Вуд… это Сэм! – ответил Пейтон, стиснув зубы.

Он остановился и посмотрел брату в глаза. Его страх, должно быть, был написан у него на лице, и рука Шона словно сама собой потянулась к мечу.

– Я должен найти ее – и, Шон, мне нужна быстрая лошадь!

Глава 21

Варево в кружке перед ним имело темный цвет и источало горьковатый запах. Пейтон завязал волосы на затылке кожаным ремешком и поправил накидку на плече. Он хотел произвести хорошее впечатление, потому что на карту была поставлена его судьба.

Он огляделся, гадая, в чью хижину его привели. Не похоже, что на Фэр-Айл существует лорд. Если у островного народа и есть вождь, то он уж точно не живет в такой простой хижине. С другой стороны, Пейтон не видел ни одного здания, отличающегося от остальных. Здесь, во всяком случае, над огнем кипел какой-то суп, а в другом котле тушилось мясо. В углу хижины стояла корзина с сырой шерстью и ручное веретено, на котором была уже сплетенная пряжа. И несколько клубков пряжи разных темных цветов лежали рядом в корзине из лыка. Это было царство женщины, и Пейтон задумался: может быть, жители, с которыми он встретился по прибытии, неправильно поняли его?

С любопытством он притянул кружку к себе и стал вращать ее так, что густая жидкость в ней качалась из стороны в сторону. Он шмыгнул носом и оттолкнул кружку от себя, когда дверь открылась и сквозняк прогнал едкий запах. Вошла старая женщина с совершенно белыми волосами по пояс и кожей, полупрозрачной, как пергамент. Ее глаза были цвета серого агата, и Пейтону показалось, что, глядя на него, она просто держит перед ним зеркало. Вероятно, она была очень стара, но двигалась с уверенностью молодой женщины, которая ничего не боялась.

– Latha math, – с улыбкой поздоровалась она и подошла к котлу с супом. Она взяла большую деревянную ложку и несколько раз размешала дымящуюся массу, прежде чем повернуться к Пейтону: – Я Беата.

Пейтон вежливо поднялся и слегка поклонился:

– Мое имя Пейтон Маклин. Я пришел из замка Буррак, и мне нужна ваша помощь.

Ее глаза сверкали.

– Я знаю. Я предвидела, что ты придешь.

– Предвидела, что я приду?

Ее смех напоминал взмах крыла бабочки. Легкий и беззаботный.

– Естественно. Я знаю обо всем. – Она села на табуретку и схватила веретено и свободный конец сырой шерсти. – Но я не рассчитывала, что ты придешь так рано. Так что я могу для тебя сделать?

Пейтон был озадачен. Женщина с таинственными глазами говорила загадками, и чем дольше она смотрела на него, тем меньше уверенности у него было в том, что он правильно определил ее возраст. Ее взгляд был знающим, как у очень пожилой женщины, но светился, как у молодой девушки.

С чего ему начать свой рассказ и поняла ли бы она хоть одно слово из того, что он хотел ей рассказать? И самый главный из всех вопросов: могла ли она вообще ему помочь?

Женщина начала раскручивать веретено, соединяя уже сплетенную нить с рыхлой сырой шерстью. Она по частям подталкивала шерсть, а веретено, вращая ее, соединяло шерсть в тугую пряжу.

– Я не могу ответить на вопросы, сокрытые в твоей голове, Пейтон Маклин из Буррака. Ты должен позволить мне заглянуть в твою душу, чтобы получить ответы.

Юноша расправил плечи. Это не обычная женщина. Она, как и Ванора, должна была быть ведьмой. Могущественная справедливая ведьма. Если для него вообще осталась надежда, то она здесь. Его спасение было в руках этой неземной женщины.