Безумие Куприн Александр

– Знаешь, я давно хотел тебе сказать, – открыл я глаза.

– Что именно? – отняла она свою ногу, втянув и сложив её плавно под себя.

– Мне кажется, я умею летать.

– В таком случае я – приземлять. Мне кажется, у меня будет ребёнок.

– Что значит кажется? – Глаза мои открылись ещё шире, перейдя на режим «удивление».

– Кажется, от тебя.

– Весна, как много в этом трюке.

– Что скажешь?

– А что я могу сказать?

– Ну, ты хоть рад?

– Солнце расцвело, температура поднялась, чувства обнажились до верного. Градусник стремительно показывал весну. Хочу срочно обнять тебя, – пополз я на четвереньках по постели таким образом, что скоро всё тело Шилы оказалось под моим.

– В его объятиях всегда стояла отличная погода. Я уже представляю, как в них утону. Спасёшь?

– Даже не мечтай. Спасение дело рук самих утопающих, если речь идёт об объятиях, – завис я сверху. Мои губы остановились над её улыбкой.

– Мечты сбываются.

– Я ещё раз в этом убедился.

– Не гони. Это не значит, что они уже сбылись. Хорошо бы иметь собственный дом, и непременно со ступенями наверх.

– Зачем тебе сразу дом? – перешли мы на деловой тон, будто вели переговоры.

– Чтобы можно было убегать к себе на второй этаж, а спускаясь, всякий раз перебирать ступеньки.

– И что?

– Как что, их можно считать. Ты знаешь, что счёт помогает сосредоточиться, собраться.

– Можно с таким же успехом считать деньги или звёзды.

– Ещё скажи годы. Ты не понимаешь. Лестница нужна для того, чтобы я могла каждый вечер спускаться к тебе с небес.

– Красиво. А этажерка вместо лестницы не подойдёт?

– Не успел отцом стать, уже торгуешься, – чмокнула меня в губу Шила, приподняв свою голову.

– Стараюсь быть рациональным, – ответил я ей тем же.

– Не надо, я же шучу, это нервное, от страха. Кроватка нужна будет и коляска, и то не скоро. Лучше скажи мне, куда теперь тебя приводят мечты?

– Чувствую, сегодня только к супермаркету. Устроим праздник. Возьму вкусного шампанского и прочих непристойных лакомств. Ты даже не представляешь, как я счастлив, – опустил я голову на её грудь будто младенец и закрыл глаза.

– Чёрт, кажется, мне теперь пить нельзя будет.

– В алкоголе главное не употребление, главное наличие.

– Во сколько тебя сегодня ждать?

– Уже жди.

– Хорошо, уже жду. Кстати, ты не опоздаешь к своим барышням? – почувствовал я сквознячок лёгкой ревности, поцеловал крепко Шилу в губы и оставил одну в постели.

– Подумать только, я встретилась с ним из чистого любопытства, теперь отмыться от той жаркой бессовестной ночи можно будет только любовью до гроба.

– Последнее слово мне не очень нравится. Дубовое, – приложил я ухо к животу Шилы и стал прислушиваться.

– На что поменять? До последней капли жизни, пойдёт?

– Высокопарно несколько. Но я люблю высоту, особенно в отношениях, – слышал я только отдалённый стук сердца жены.

– Что там может нравиться? Разве что падать больнее. В любом случае отношения будут только такими, которых ты заслуживаешь. – Она положила обе руки на мои волосы и начала гладить.

– А стаж будет учитываться?

– Ты уже думаешь о пенсии?

– Нет, конечно, но хотелось бы не париться больше на эту тему. Живёшь с одним человеком, он с тобой, долго, никто никого не предаёт. Серебряная свадьба, потом золотая.

– Потом мы вручим друг другу медали за выслугу лет.

– И почётные грамоты. Меня только одно настораживает. Твоя безответственность. Сколько раз надо было тебе позвонить, чтобы ты наконец ответила.

– О чём ты?

– Ты ведёшь себя безответственно, ты не отвечаешь на мои звонки. В то время, как я отец нашего ребёнка, – поднял я голову и строго посмотрел на Шилу.

– Ты про сегодня? Не обращай внимания, меня частенько накрывает безответной любовью, когда я просто не знаю, что ответить, поэтому не отвечаю ни на чьи звонки.

– Хорошо, буду обращать внимание на других.

– В общем, звони мне, когда хочешь.

– А когда не хочу?

– Работай над этим, но главное – не звони другим.

– Как это называется? Менопауза?

– Что-то вроде того. Весной все сходят с ума: некоторые от любви, другие без… А ты, наверное, начинаешь крутить в голове чёрт знает что. Брось. Это того не стоит. Я знаю, что могу улететь к другим берегам, смогу пить там другое вино, даже другие губы, но чувство к тебе, оно как заноза в одном месте, будет мешать мне сидеть на других коленях, я не говорю уже о том, чтобы прилечь.

– По-моему, я сейчас счастлив.

«Неужели ты не чувствуешь, как я нагло вру? – улыбалась Шила. – Это ты меня научил».

– Что это такое, счастье?

– Счастье – это состояние души.

– Тебе не кажется, что последнее слово лишнее?

«Я делала ставки, а они не играли, делаю их снова и снова, опять провал, конь, на которого я ставила, на поверку не конь, а беспринципная кляча. Извини, но я не хочу в один не самый прекрасный момент найти себя погрязшей в дерьме каких-то совершенно ненужных мне отношений, совершенно неудовлетворительных сношений, разочарованная собственным несовершенством, пытаться не терять чувство юмора, с искусственной улыбкой, полной коронок, не хочу, чтобы это чувство было из последних, которое сможет держать меня на плаву».

– Как тебе Марс?

– Планета как планета. Вика, это его первый спутник? – лежала Шила на кровати в одежде. Лицо отдыхало в потолок.

– Второй, – Артур, тоже в одежде, лежал рядом на груди, рука его легла на грудь Шилы.

– Я так и подумала.

– Почему?

– Сразу видно, он был разведён, первой женой, слишком сильно. Я всё время чувствую привкус воды в его словах. Потом мне стало его почему-то жаль, даже захотелось усыновить, но он слишком стар для сына.

– То есть Вика тебе понравилась?

– В общем, да. Мне кажется, она его очень ценит.

– Мы не ценим тех, кто нам не нравится. Между тем они тоже дорогие для кого-то, – начал умничать Артур.

– А как тебе Вика?

– Она немного не в себе, это ещё раз подчёркивает, что она наш человек, с такими есть о чём поговорить.

– Да. Она откровенна.

– А ты?

– Что я могу сказать о себе? Я добрая, ласковая, верная. Что касается моих недостатков, то без шампанского их не вспомнить.

– Шампанское – лакмус на недостатки. Только шампанского нет.

– Как же ты мне надоел. Я устала, давай разведёмся… хотя бы на время, – сняла она с себя руку мужа.

– Хорошо. На сколько?

– Поставь на 7 утра и не забудь, что завтра ты варишь кофе.

– Опять ты меня используешь.

– В конечном итоге все друг друга используют. Ты тоже можешь меня использовать, но только при одном условии.

– При каком?

– Чтобы я получала от этого удовольствие.

– Что у нас на сегодня?

– Ничего. Только ты и я.

– Погода ещё. Она отличная.

– Да, в такую погоду даже дома посидеть приятно. Или в ванной.

«Каждый мужчина – творец, он создаёт женщину, если она его вдохновляет. Бывает, и не получается ничего. А женщина остаётся рабочим материалом, а ты – виноматериалом, ибо виновен, или просто-напросто заливаешь свою неудачу», – регулировал я струю из-под крана, что пыталась пробить толщу воды и достать белое чугунное дно.

– Почему женщины так любят поспорить? – двигал я по воде пенку.

– Кто тебе сказал, что мы это любим?

– А что вы любите?

– Мужчин. А спор – это форма совращения, – чистила жена зубы, пока я лежал в ванной. Я смотрел на её голую спину и хлопковые трусики. «Да, я люблю её! Всё ещё люблю!» Потом спустился вниз. Шила была без тапочек и стояла на одной ноге, наступив на неё другой. Настоящая женщина: она не боялась потерять опору, она старалась сохранить тепло. От этих мыслей ставки моей любви поднялись ещё на несколько пунктов.

– Ты безусловно права, но ты же умная женщина, уступи! Зачем ты с ним споришь?

– Очень трудно тонуть, когда умеешь плавать.

– Это точно, – погрузился я с головой под воду.

Она часто делала всё назло врагам, замечая, что, когда врагов не было, даже дела клеились хуже. И приходилось их придумывать, врагов. Я был ближе всех, и я подходил под образ врага, как никто другой, потому что я её любил и в любом случае не смог бы нанести ей ущерба.

– Что-то ты мне не нравишься, – достала Шила мою голову рукой через минуту на поверхность. – Может, тебе не надо пить эту дрянь, – посмотрела она внимательно мне в глаза. Вернулась к раковине, сплюнула зубную пену, сполоснула рот водой, помыла щётку и воткнула её в стакан.

– Надо закончить курс.

– Который день уже без настроения.

– Хотел выспаться и не дали.

– Сегодня?

– Нет, вчера не дали, а сегодня не выспался.

– Бедненький. Хочешь, я тебе потру спинку?

– А ты умеешь?

– Ещё бы, – взяла Шила мочалку, брызнула туда гель и начала её пенить. – Мать всё время звала отца, и наоборот, потереть спину, когда кто-то из них принимал ванну, сейчас все как-то обходятся сами. Избушка-избушка, встань ко мне задом, а к лесу передом, – передразнила она меня. То же самое я говорил ей в постели, когда надоедала классика.

– О чём ты думаешь? – начала она тереть мою спину с особой нежностью. Будто была дежурной по классу, которая тщательно убирала с доски.

– Вспомнил очередь сегодня на мойку.

Беременность её была неспокойна, Шила нервничала при каждом удобном случае, иногда мне начинало казаться даже, что она получает от этого какое-то удовольствие, либо она пытается спровоцировать, из-за недостатка собственной энергии, чувств, любви. Она меня не любила в эти моменты. «Ты ничего не можешь». «Я не хочу рожать тебе ребёнка, ты не можешь решить ни одной, даже самой мелкой проблемы».

– Какой проблемы, Шила?

– Муравьи, они до сих пор бродят по нашей квартире, как по своей. А ты уже смирился. Как я могу растить ребёнка в таких условиях? Тебе же наплевать. Вот, полюбуйся, – показала она мне вещдок, который полз себе спокойно по стене.

– Пободаемся? – убил я муравья пальцем и попытался вернуть жену в чувства. Обычно эта игра помогала уладить конфликт, по крайней мере раньше помогала.

– С муравьями бодайся.

На следующий день я вызвал бригаду в химзащите, они залили всю квартиру какой-то отравой. Три дня мы жили у Марса. И это было как на другой планете. Марс с супругой жили за городом в своём доме. Оказывается, я напрочь потерял способность спать в других домах. Шила тоже. Она ворочалась, она просыпалась то и дело, откликаясь на любой звук, будь то шум тяжёлых шагов Марса или металлический звук щеколды в туалете. К тому же скрипели половицы лестницы всякий раз, когда кто-нибудь спускался вниз. Мы спали на первом этаже, хозяева на втором.

– Ты мог бы сказать им, что мне стоит труда уснуть, когда я просыпаюсь ночью от их бесцеремонности.

– Мы же в гостях, Шила.

– Я поняла. Ты ничего ради меня сделать не можешь.

– Ну, что ты хочешь, чтобы я сейчас пошёл в их спальню и начал разбираться, кто скрипит в ночи?

– Я ничего уже не хочу. Ничего, понимаешь.

В итоге я тоже не спал. Я лежал, уткнувшись в потолок глазами.

– Человек человеку – эгоист. За что мне такое наказание? Все люди как люди, счастливы даже. Что ты молчишь?

– Шила, а помнишь, как ты делала мне массаж своими щеками?

– Ты идиот что ли?

– Да, я до сих пор в тебя влюблён. Ты, кстати, тоже иногда смеёшься по ночам громко, – пытался я поднять ей настроение.

– Тебе показалось, я так плачу.

За окном по улице прокатился рокот. На хорошей скорости пропыхтел мотоцикл. Кто-то испытывал свои нервы на прочность, а заодно и нервы соседей.

– Если бы ты смеялась, как Харлей Дэвидсон. Я бы мог слушать тебя всю ночь.

– Найди себе женщину с храпом.

Я встал с кровати, накинул штаны, куртку и вышел на крыльцо. Звёзды вылупились на меня, будто никогда ранее не видели людей. Они были начищены до блеска. Я вспомнил, как мы натирали пуговицы на шинели в лётной школе, в которой учились вместе с Марсом. Как я запрыгивал к нему на спину неожиданно и кричал: «Я на Марсе. Я марсианин». Если настроение его случалось не очень, то он скидывал меня тут же, а когда он был на позитиве, пробегал со мной ещё несколько метров, пока я сам не сползал на землю.

Тихо улыбнулся себе и звёздам. Атмосфера была морозной и жёсткой. Лицо мялось о воздух. Природа лицемерила, изображая из себя весну, даже вторник косил под выходной. Я достал сигарету, и на один огонёк в небе стало больше. Хорош понедельник, когда никуда не надо. Будто ограбил банк, только в сейфе вместо денег ещё одно воскресенье.

Утром Шила обычно добра и тепла. Была совсем другим человеком. Часов в 8 мы все вместе на кухне. Пили чай.

– Как спалось, Шила? – спрашивал Марс её второе утро подряд. Он готовил на скорую руку завтрак.

– Проснусь, скажу. Что такое со мной, мне всё время хочется спать.

– С этим что ли? – указывал Марс на меня.

– С ним особенно. Знаешь, какой он нежный.

– Нет. Я так и думал, что он со мной не искренен.

– А Вика спит? – не хотелось поддерживать этот сарказм, паясничать и кривить душой. А потом выковыривать из себя смех. Который вовсе не был смехом, так, смешки натужные и искусственные. Чувство юмора ещё спало.

– Она просыпается только по зову ребёнка.

– А это чей дом такой мощный? Похож на замок. – За высоким кирпичным забором из окна виднелось два этажа и черепица соседского особняка.

– Это Мелеховы.

– Не дом, а крепость. Такой в кредит не построишь, – понял я, чей Харлей фыркал в ночи.

– Отец бандит, сын мент, преемственность поколений.

– Могли бы и тебя усыновить.

– Я слишком законопослушный.

– И счастливый. Ты же счастлив, Марс? – вдруг вмешалась Шила.

– Конечно, – не задумываясь, ответил Марс.

Повисла пауза. Она вытянулась в шпагат, будто ждала, кто первый выдавит из себя слово или несколько. А те словно ещё не проснулись, выходили помятыми и припухшими после вчерашнего вина. Надо было хорошенько взбодрить их чаем.

– Ты-то когда вернёшься в небо? – первым проснулся Марс и посмотрел на меня.

– Ещё полгода исправительных работ.

– Как тебе там? Жена не ревнует? – перевёл он глаза на Шилу. – Девчонки, небось, постоянно домогаются до него?

– Да кому он нужен… кроме меня.

– Просто я тоже законопослушный, – кинул я искоса на Шилу. Взгляд пришёлся ей прямо в рот, к которому она поднесла чашку чая.

– К психологу-то ходишь?

– К психиатру. Теперь реже. У них было подозрение, что у меня диссоциативное расстройство личности.

– Что это такое – диссоциативное?

– Расстройство идентичности, это психический феномен, при котором человек обладает двумя или более различными личностями, или эго-состояниями. Но это не подтвердилось.

– Кто бы сомневался, Артур.

– При этом редком заболевании люди частично начинают терять память.

– Наполеоном был – помню, а вот Чингисханом, хоть сажайте на лошадь, не помню, – улыбнулся Марс.

– Что-то вроде этого. Он говорит, что на моей психике пахать уже можно.

– Польза есть?

– Для общества – не уверен, для себя кое-что нашёл.

– Да? О, вижу положительную динамику. Мало кто может признать себя психом.

Марс, как искусный клоун, которому дали целый зал серьёзных с виду людей, которых требовалось во что бы то ни стало рассмешить. Клоун прощупывал почву, выкидывая различные номера, чутко улавливая движение смеха, едва тот появлялся в каком-то из уголков рта, сразу же начинал работать в этом направлении, чтобы уже через несколько минут зараза смеха пошла по всему залу.

Смеяться всё ещё не хотелось. Меня хватило только на улыбку. Чтобы не плодить новых пауз, я переключил стрелки:

– Наших-то видишь кого?

– Наших психов? – засмеялся Марс. Он старался если не рассмешить нас, то хотя бы завязать разговор, чтобы чай был с клубничным вареньем, а не с вяжущей хурмой.

– Ага, из лётной школы?

– Да, недавно только случайно Глеба подвозил. Иду по салону, тут мне кто-то машет с кресла. Помнишь Глеба?

– Ну, конечно, и что? Где он сейчас?

– Живёт в Москве. Работает у брата в крупной ювелирной компании. Живёт по-прежнему один, правда, уже в собственной квартире.

– В Москве с любовью так плохо стало?

– А где с ней хорошо. Влюблён в своего адвоката. Милая девица, ничего не скажешь. Он даже мне фото показал. «Умная», говорит, хотя и с ребёнком. «Это всё, что оставил ей муж. Теперь она стала более опытной в семейных тяжбах, теперь они вынесены за пределы её дома». А он до сих пор не знает, как к ней подойти, потому что у его брата с ней были какие-то шуры-муры.

– Обо мне спрашивал?

– Да, какой там. Я даже не успел и слова вставить, а он всё говорил и говорил о ней. Как в Инстаграме, кроме самих себя никто людей не интересует. Кому мы нужны? Людям нужны только наши глаза и уши.

– Глебушка не изменился, значит, особо.

– Никто не изменился. Никто кроме нас, – засмеялся Марс.

– Как-то Клима встретил.

– Да? Сто лет его не видел.

– Он писателем стал.

– Клим? Писатель? – вспомнил я его очки, вечно уставленные в книжку.

– Я сам не поверил, пока не зашёл в книжный.

– Ты пробовал читать его книги?

– Занимательно, но к его стилю надо привыкнуть, проникнуться, что ли. Жене понравилось.

– Честно говоря, я даже не знал, что среди нас учился писатель. Придётся почитать. О чём он пишет?

– Ну, о чём? О чём и все, о любви, точнее, о её недостатке. Стиль у него такой вывернутый, оригинальный. Помнишь, он всегда был таким, странным. Всё выделиться хотел, но не знал, каким образом.

– Да, я помню, всё сценарий какой-то писал. Я тогда так и не понял, о чём было кино.

– Как он мне сам объяснил, рефлексия – это его способ отражения личности, через предметы, через других людей, через их разговоры. Когда образ возникает сам по себе на фоне текущих событий и обстоятельств.

– Ну, и как? На хлеб хватает?

– С трудом. Монополия даже в искусстве. Жаловался, что писатели теперь тоже бренды, что вся литература сейчас в стране держится на одной женщине. Те, кто не попал под её редакцию, не в контексте. Одна женщина диктует всей стране вкус.

– Его послушать, прямо заговор какой-то.

– Я тоже ему так сказал.

– А он?

– Это не заговор, это бизнес. Одно издательство на всю страну, один редактор, она же начальник цеха писателей, начальник литературы. Очень удобно.

– Ты знаешь, что такое принцип ЛДЦ? На этом построено всё телевидение и литература тоже.

– Нет.

– Лох должен цепенеть. Если этого нет, то издательству неинтересно. В общем, он ушёл в самиздат, сам выпускает, сам продаёт, сам развозит по книжным свои книги, если те возьмут. Там тоже за полки платить надо. Теперь место стоит денег, а не товар. Сказал, что пишет на старой печатной машинке по ночам и не даёт спать жене. Чёрт меня побрал спросить, почему он новую машинку не заведёт. Потом Клим мне начал рассказывать о разнице, тебе это интересно?

– Да.

– Шила, а тебе?

– Машинки всегда меня интересовали, – взяла она в руки заварочный чайник. – Кому чаю подлить? – обслужила она наши чашки, воспользовавшись пробелом в разговоре.

Марс начал в подробностях объяснять, в чём была разница печатных машинок, будто он сам решил завести такую, что ему мало было заводить по утрам свой мерседес, что теперь по вечерам он надумал заняться писаниной. Все слушали вполуха о том, что механика громкая, что мембранная намного тише, почти как ноутбук, но она медленная на срабатывание и тугая, что у неё ножничная клавиатура вполне мягкая, но вертикальный ход самый маленький, что в идеале иметь специальную профессиональную клавиатуру, там совмещённые технологии механики и мембраны и срабатывание происходит не за счёт замыкания контакта плюс-минус, а за счёт сопротивления пружины при нажатии, изменяется геометрия пружины – изменяется сопротивление, и происходит срабатывание.

– Но такая клавиатура пластмассовая стоит денег, которых книги Клима пока не приносят, – подытожил Марс и улыбнулся чувством исполненного долга.

Меня не удивило, что Марс всё это смог запомнить, он ещё в школе отличался дикой памятью, которая могла впитывать столько воды, чтобы затем выжать её в нужный момент на том же экзамене. Точно так же он запоминал шахматные партии, стоило ему только взглянуть.

Пауза снова настигла нас, будто мы все разом бросились разбирать свои печатные машинки, выдавали мысли в головах наших, чтобы узнать, какая там клавиатура, мембранная или механическая, чувственная или чёрствая.

– Мне уже ехать пора, – посмотрел на своё запястье Марс. Стрелки заставили его подняться из-за стола: