Не прислоняться Дивов Олег

– Вам пора вставать…

Фраза воспринимается на грани сознания и действует не хуже будильника. Хотите разбудить машиниста? Нет ничего проще. Достаточно даже не сказать, а шепнуть ему на ухо эти три магических слова.

…Никто уже не помнит, кто и когда прозвал комнаты отдыха на Октябрьском Поле «скворечником», но название прижилось и осталось. Хотя на скворечник это не похоже. Малогабаритная «хрущевка», все свободное место в которой заставлено кроватями. Две комнаты и кухня. Квартир таких две.

А в принципе, что еще надо? Пришел, выпил чаю и спать. Сквозь сон до машиниста долетают обрывки разговоров коллег, пришедших на ночевку позже. Раскатистый храп из соседней комнаты воспринимается уставшим мозгом как звуки первой весенней грозы. Город спит. И машинисты спят.

– Вам пора вставать.

Не зажигая света, на ощупь, машинист дотягивается до одежды. Мозг еще спит, но он пока и не особо нужен: пальцы все делают сами. Теоретически есть возможность выпить чая, но тогда надо встать раньше. Крепкий чай или десять минут крепкого сна? Как правило, выбирают сон.

С тихим шелестом доводчик закрывает стальную дверь подъезда, и машинист попадает в монохромный мир. Белый снег, залитый светом фонарей, черная дорога, неоновые вывески – все кажется серым. И только красные сигналы светофоров встряхивают спящий мозг. Условный рефлекс на цвет.

Красный для машиниста – цвет тревоги. Очнись!

Утренняя зябкость пробирается под куртку, будоража тело, но поздно: тепло пустой станции обволакивает словно одеялом – и сон наваливается с новой силой.

Маршрутный, реверсивка, фонарь – и вот темной глыбой посреди тоннеля встречает машиниста поезд. Приемка начинается с последнего вагона, и человек идет по составу, открывая одну за другой торцевые двери, прислушиваясь к звукам.

Дыхание «трубы». Сумрачные тени. «Почему я не Стивен Кинг? – думает машинист. – Ох, какую страшилку можно из этого написать…» Разыгравшееся воображение начинает подсказывать повороты сюжета… И человек невольно прибавляет шаг, стараясь быстрее добраться до хвостовой кабины и включить батареи.

Батареи это свет. Тьма не любит свет, но она умеет ждать. А твой поезд – последний на расстановке. И вдруг тебя тут… Съедят?!

…И в то короткое время, когда из тоннеля вышли люди, а машинисты еще не пришли принимать составы, что-то, похожее на кусок тьмы, беззвучно выскользнуло из вентиляционной шахты и просочилось в вагон через открытую форточку, не потревожив даже пыли на стекле. Скользя по полу, оно ткнулось в диван и на долю секунды замерло. Нет, не то. И тогда тьма растворилась у двери в кабину, став неотличимой от теней, заполняющих вагон. Охотник замер, поджидая жертву…

«А вот я его реверсивкой, этого охотника! Я машинист, я тут самый страшный! Хочется надеяться…»

Гулко работают компрессоры, потрескивает, нагреваясь, печь. Кажется, ручка контроллера сама просится в руку, как котенок, соскучившийся по ласке.

С добрым утром, синий «Ежик». Твой хозяин наконец-то проснулся. Ты тоже?

Давайте, ребята, стартуйте. Город вас ждет.

Вы нам нужны.

Рассказ машиниста

Про кошмар

Опять тот же сон. Каждому машинисту он снится рано или поздно в разных вариациях.

Ты летишь под красный. Ощущение неизбежности. Чувство неуправляемости. Ты еще не начал тормозить, но уже знаешь – это не поможет. Тормозов нет. Резко дергаешь ручку крана машиниста, свист воздуха режет уши, но давление в тормозных цилиндрах не появляется. Взгляд на манометр, красная стрелка застыла на 5, хотя должна ползти вниз. Ну давай же, давай… Краем глаза видишь, как светофор проплывает в окне. Все, игра окончена.

…И ты просыпаешься, судорожно сжав влажные ладони, в которых секунду назад были рычаги. Ох, какое счастье, это был только сон…

– Прикинь, открываю глаза, темно, красный, и я во весь голос: «Твою ма-ать!!!» – и все на себя!

– И?..

– В левой одеяло, в правой рука жены, чуть не сломал… И соседи в стену стучат, разбудил их своим воплем.

– А светофор-то где взял?

– Телевизор, будь он неладен, теперь на ночь только с кнопки выключаю…

Уже собираясь домой, узнал, что с одного из составов сняли машиниста: стало плохо. Кто говорит, сердце прихватило, кто говорит – инфаркт…

Утро. 6.50. Планерная. Открыл с трудом глаза. Чаю из термоса. Так, десять минут до начала есть. Инструктор осматривает меня с головы до ног. Все на месте, но… ПИЛОТКА ГДЕ?! Допивая чай, лезу в рюкзак, пытаясь вспомнить, где я в последний раз ее видел. Как обычно, лежит на самом дне. Сдувая пыль, водружаю головной убор на положенное по инструкции место.

Поехали. Тонкие ручейки людей с лестницы и эскалатора сливаются в полноводную реку.

7.30. Река начинает тихо бурлить. Люди стоят на платформе. Поезда уходят полупустые: все хотят сесть. Маневровые машинисты начинают тихо звереть: толпа мешает им выйти из поезда на платформу.

7.45–8.15 – дежурные, матерясь (пока еще себе под нос) пытаются выгнать пассажиров из вагонов, уходящих в тупик, но пассажиры не сдаются. Они хотят выехать из тупика на линию, уютно рассевшись на мягком диване. Дежурные вот-вот реально сорвутся на мат. Их тоже понять можно. Им за заезд пассажиров в тупики влетает по первое число.

Нет, заехать-то в тупик не проблема, но ни один машинист не даст 100 % гарантии, что из тупиков можно выехать. В тупиках меняется кабина управления, голова на хвост, а кто может быть уверенным, что при управлении из этой кабины состав пойдет? Я – нет. Мало ли чего там заклинить может. А в пик диспетчер даже разбираться не будет.

– Маневровый! Не двигайтесь, будем перекрывать светофор. Меняйте кабину управления, будете следовать в депо.

И до свидания! Вас когда-нибудь завозили в депо? Да еще в «день безопасности»? Да когда еще ревизорская проверка? Поверьте, раньше, чем через час, из депо вас не выпустят. Сначала вызовут милицию. Пока она придет… Потом заставят написать объяснительную: какого черта вы тут вообще делаете. Протокол… В общем, множество волнующих минут обеспечено.

И самое главное: никто не даст вам документа, подтверждающего уважительную причину опоздания на работу. Сами виноваты – сами и расхлебывайте.

Маневровые ругаются уже в полный голос. Напирающая толпа не дает выйти. Стена народу вносит меня в вагон, размазывая по противоположной двери. При попытке выйти отрываются пуговицы, погоны, упала пилотка – и ее тут же затоптали…

Полчаса маневров чем-то напоминают подвиг трехсот спартанцев, только те врага сдерживали, а тут задача пробиться сквозь своих же с минимальными потерями.

8.15 – толпа уменьшается. Становится легче. Час до конца пика. Опоздание восемь минут от графика. Ничего, выживем.

9.15 – накаркал. Заводят меня в тупики. Маневровый передает управление. Белый! Ага, размечтался! Тут же следом загорается «пригласительный» сигнал. Данные сигналы одновременно не предусмотрены инструкцией. Значит, светофор неисправен, и как следствие – запрещающий.

– Диспетчер.

– Я диспетчер.

– Светофор горит лунно-белым с пригласительным сигналом.

– Понятно. Следите за исправностью пути. Доложите.

И?.. Ну?.. Дальше-то что? Где устное распоряжение на проследование светофора? Тихо выпадаю в осадок. Словно услышав мои мысли, диспетчер истошно орет:

– Маневровый!!! Следуйте по белому с ПС, докладывайте о состоянии пути!

– Понятно.

Вот и все, доездились. По «пригласительному» скорость не более 20 км/ч. До свидания, график. Да тут еще ревизоры на линии. Медленно выезжаем из тупиков. Народ с платформы смотрит на меня как на врага народа. А я что могу сделать?

Путейцы зашли в «трубу». Начинаем ездить еще медленнее, чтобы своих не задавить. Диспетчер крутит составы по Полю в попытках хоть как-то разгрузить линию. Бесполезно.

10.55 – наконец-то все починили. Опоздание 33 минуты. Полетели. Последние два дня ТКЛ любит пассажиров все сильнее и сильнее. Может быть, завтра повезет?

Про сидячие места

Планерная. Утренний пик.

Поезд открывает двери, посадка заканчивается, когда не остается пустых сидений в вагоне. Люди стоят на платформе напротив открытых дверей. Места в поезде сколько угодно, а они ждут следующего, чтобы там сесть.

Пассажиры, ждущие сидячих мест на конечной станции в час пик, – такой же бич метрополитена, как заезжающие под оборот, о которых я сто раз писал. А эти – стоят вдоль платформы плотной стеной, и сквозь них не протолкаться ни маневровому машинисту, ни тем пассажирам, что готовы ехать стоя…

Тут с лестницы сбегает мужчина и, не успевая затормозить, врубается в толпу, вбивая двоих в вагон. Бац!

Двери закрываются, поезд уезжает.

Вполне естественно спросить машиниста, что он знает о секретной подземной транспортной системе, известной как «Д6» или «Метро-2».

Стандартный ответ: «Ну… Она существует!»

И точка.

Как же так? Тоннели «Метро-2» ведут к секретным бункерам и центрам управления на случай войны, это страшно интересно! А подземный город в Раменках? А ветка к правительственной даче? У работников Московского метрополитена такая аномалия под боком – а им все равно?!

Представьте, да. Хотя поезда «Метро-2» ремонтируются в депо «Планерное» (ведь это «Ежики», только переделанные под автономную тягу). А бывшие машинисты «Метро-2» работают на обычных линиях, и все знают: вот он пришел оттуда.

Но это как бы само по себе, а «гражданское» метро – тоже само по себе.

Вот подумайте: допустим, живете вы в деревне, а километров за десять от нее в глухой непролазной чаще завелся снежный человек. Изредка слышно, как он в лесу свистит. Может, вдалеке мелькнет неясная тень. Ничего больше. Вскоре вы понимаете: этот тип, мало того что не собирается мешать вам жить, он еще и вовсе не горит желанием попадаться людям на глаза. У него свои дела, у вас свои. И через год-другой факт наличия в окрестностях снежного человека станет для вас чем-то обыденным и скучным…

А Метроэльф, например, десять лет под землей. Вместе с дружным коллективом отчаянно борется за график движения и безаварийную езду. Что ему это «Метро-2»? Пускай себе катается.

Любопытный машинист может при случае облазить снизу доверху «метродвашный» вагон Еж6. Ничего особенного, только весь пол заставлен аккумуляторными батареями. Ничего сверхсекретного: три вагона Еж6, модернизированных в «промежуточные», стоят в резерве депо «Планерное». Их номера (5581, 5583 и 5584) кто угодно найдет в Интернете за полминуты.

Куда «Метро-2» ездит и зачем, тоже лучше посмотреть в Интернете, честное слово.

Отставные машинисты этой системы давали подписку и ничего не рассказывают. А их не расспрашивают, чтобы не провоцировать на нарушение. Только через третьи уста дошла оброненная кем-то фраза:

– Очень неуютно гнать на 80 км/ч и видеть хвост идущего впереди поезда.

Это человек объяснял, почему уволившись из «Метро-2», он проработал на ТКЛ всего полгода, несмотря на приличную зарплату.

И точка.

Рассказ машиниста

Про секретный завод

Капли разбиваются о лобовое стекло, оставляя после себя маленькие кляксы. Одна, две, три… Кляксы расплываются, и вот побежала вода, смывая с вагонов пыль и грязь. Открытый участок. Дождь. Маленькое ощущение счастья. Автомобилисты меня поймут. Снаружи холодно и сыро, а ты сидишь в тепле и сухости…

Каких только баек не ходило про этот участок. Самая известная: перегон Волгоградский проспект – Текстильщики построили открытым потому, что там, под землей, огромные законсервированные цеха, принадлежащие АЗЛК, которые в случае войны будут собирать чуть ли не танки.

Ехал со мной старый путеец, надо было ему осмотреть перегон.

– А знаешь, почему тут открытый участок сделали?

– Ну как же, завод, подземные цеха…

– Да чушь все это. На самом деле раньше это место называлось Сучье болото.

– А-а…

– Ага. Когда тянули метро, было признано экономически нецелесообразным класть линию под землей. И проложили ее поверху…

Вот так. Не знаю, может, это еще одна байка, но мне она нравится гораздо больше, чем «завод, подземные цеха».

День какой-то сумасшедший. Вроде весна, солнце, тепло, ни малейшего желания лезть под землю. Позднее утро, почти день…

– Можешь не торопиться, на линии сорок минут минуса.

– О-па! С чего?

– А фиг знает, говорят, светофор с утра сломался, а потом то ли три, то ли четыре состава загнулось.

– Да ладно, прикалываешься?

– Ага, заняться мне больше нечем.

Вот и поработали, называется. С весной вас? Линейный, инструктажи… Все как всегда. Пора вроде и идти. Пять минут – нет моего состава. Десять… Пятнадцать… Решил позвонить на блокпост.

– Девушки, не подскажете, где N-дцатый маршрут?

– Опомнился! Десять минут назад по первому ушел. Теперь жди через Выхино.

Выйти наверх. Сигарету… Мысленно представил, что могло твориться утром. Кажется, мне сильно повезло, что я с утра не работал.

– Диспетчер.

– Я диспетчер.

– Такой-то маршрут, не могу отправиться, горит лампа дверной сигнализации.

– Понятно… (тяжелый вздох). Высаживайте.

А что она еще может сказать? Только высадить.

– Уважаемые пассажиры, по техническим причинам поезд дальше не идет…

И ВСЕ. Дежурная мечется по вагонам, пытаясь высадить людей. Злые пассажиры, опаздывающие на работу, огрызаются на ни в чем не повинную женщину, выполняющую свои обязанности. И что? Высадили. Уехали. А следом точно такой же состав, под завязку набитый…

Так, что там по часам? По идее, опоздание, но утром при таком сбое диспетчер наверняка крутила составы.

– Девушки, так где N-дцатый?

– Какой?.. Что-то я его сегодня на линии не видела…

– Простите?!..

– А… Нашла. Щас по второму будет.

– Уфф…Спасибо.

Трубка падает на клавиши. Хватаю рюкзак – и пулей на путь. Успел.

– Как машина?

– Нормально, но тяжеловата.

– Понял. Удачи.

Двери. Накат. Поехали… Носом в расписание. О-па, а я-то по графику иду! Уже хорошо. Значит, есть вероятность закончить вовремя. Вроде и опоздание, только я его не ощущаю. Расписание моего маршрута. Иду в графике. Народу пока немного.

С каждым кругом интервалы все меньше и меньше. Предпиковое время. Массовый выход составов из депо. Чуть подтормаживаем перед конечной. Нормально. Две минуты это не сорок, можно жить.

А вот и пик начался. Ближе к центру – хуже. Народу все больше и больше. И тут…

Вот же угораздило! Один вагон не работает на «Ход-Тормоз», другой на «Ход-3» работает «звонком», то есть собирает схему в «Ход-3» и тут же ее разбирает, чтобы собрать заново. Дзынь-дзынь, дзынь-дзынь… В итоге у меня остается из восьми вагонов только шесть рабочих. И это в пиковые часы! Интервал растет, а я не могу догнать впереди идущего. Состав от станции отходит мягко, плавно, медленно… Ползешь и ждешь вопроса диспетчера: «А скажите, уважаемый N-дцатый маршрут, какого черта вы так плохо отправляетесь и везете такой интервал?!»

Первый круг закончен. Подмена. Объясняю подменному машинисту ситуацию.

– Твою мать!

– И это самые мягкие слова. Ща поедешь – вспомнишь другие!

Объясняю инструктору.

– Ну твою же мать…

Навести стандартную чашку кофе «3в1». На такой машине и заснуть захочешь – не уснешь, но кофе как дополнительный контроль.

Второй круг. Состав забит. Люди держат двери, из-за этого интервал между поездами должен расти… Но он уменьшается! Нас держит центр, там слишком много народу. Стоянка на станциях увеличена.

Периодически срываюсь на мат. Отдельные человекообразные особи бесят. «Ну не залезешь ты в вагон!..» В который раз переигрываю дверьми. Тут, видимо, пассажирам надоедает все это – и они выталкивают тело на платформу. Лампа гаснет.

Спасибо вам, уважаемые пассажиры, помогли.

Едем обратно – смотрю на время. Считаю минуты до Октябрьского Поля. Надо еще оформить донесение установленным порядком о выявленной неисправности…

Про панику

Разговор по УЭСПМ машиниста с пассажиром после остановки состава на перегоне.

– Уважаемые пассажиры, соблюдайте спокойствие и порядок, поезд скоро отправится…

– МАШИНИСТ! Я В ПАНИКЕ!!!

– Паникеров в войну расстреливали.

Дружный хохот в вагоне.

Попрошайничество – серьезный бизнес. Вы-то видите только исполнителей, актеров. Давая им деньги, вы на самом деле кормите тех, кто стоит за их спинами – режиссеров, продюсеров и «крышу». На территории метрополитена этот бизнес под запретом. Напрасно вы его поддерживаете, честное слово.

«Осторожно, двери закрываются…» Фраза, отмеряющая отрезки пути, отрезки жизни.

– Дядь, дай десять копеек!

Извечные проводники метро – попрошайки. Нищими их язык не поворачивается назвать. Они все известны в лицо. Тот же «вентилятор». Белобрысый мужик без ног, прозванный машинистами так за своеобразную манеру креститься, по кругу. Раньше он ездил в камуфляже на инвалидном кресле, но, видимо, кураторы посчитали, что на каталке денег будут подавать больше, и его пересадили.

Проводники… Они не проверяют билеты, они проверяют наличие жалости. Все прекрасно знают, что это высокодоходный бизнес, с которого кормится целая армия отнюдь не инвалидного народу. Об этом неоднократно говорили по ТВ, но тем не менее, вы продолжаете подавать. И пока не перестанете – на вашей доброте будут наживаться крепкие, сытые, а главное, здоровые негодяи: кураторы попрошаек и нечестные менты, крышующие эту братию.

У машинистов есть инструкция, согласно которой, определив, что в вагоне попрошайка, надо доложить диспетчеру и вызвать на состав сотрудников милиции. Но вот беда: по окончании смены надо об этом написать донесение установленным порядком. С юридической точки зрения это наверное правильно, с практической – донесение, да еще после работы никому писать не хочется. Можно, конечно, сказать: ага, машинисты не выполняют своих обязанностей и расплодили попрошаек. Нет, не все так просто.

За все десять лет, что Метроэльф проработал в метро, ни один пассажир не связался с ним по УЭСПМ и не сказал, что в вагоне попрошайка. Значит, как это ни парадоксально, вам попрошайки нравятся.

Однажды он выгнал такого из первого вагона, предупредив, что если побирушка не выйдет, то на следующей станции его встретит милиция. И что? Тот вышел на платформу и материл машиниста в голос. А пассажиры на протяжении нескольких станций выходили из вагона, стучали в дверь кабины, и на вопрос «Что случилось?» Макс получал порцию ругани – какая же он сволочь и мерзавец. Как он посмел выгнать бедного мальчика, у которого умерла мама, и ему нечего есть.

Да. Выгнал. Мальчика 20–22 лет. У которого мама умерла полгода назад (именно тогда Макс встретил его в первый раз на Калужско-Рижской линии).

…Вот на станции сел «колясочник» – так называют попрошаек в инвалидных креслах. Итак, что должен сделать машинист? Связаться с диспетчером и вызвать наряд милиции на состав. А по окончании смены написать донесение установленного образца (дата, время, номер поезда, станция, и еще указать номера всех восьми вагонов). При нынешнем количестве «инвалидов» и при смене в восемь часов он МИНИМУМ высадит шестнадцать человек. То есть после смены ему надо оформить 16 (в скобках прописью – шестнадцать!) донесений.

Спросите: оно ему надо? И сами ответьте. Будете вы после восьми часов изнурительной работы сидеть и заниматься писаниной?

Главное, был бы толк от этого… Ну высадит их милиция, ну проведет с ними профилактическую беседу, и дальше что? Выпустит! После чего попрошайка вернется в метро и продолжит свое чрезвычайно прибыльное занятие. Что имеем в итоге? Начальство рапортует Гаеву о борьбе с попрошайками, Гаев рапортует мэру. Все довольны.

Только машинисты и менты уныло матерятся в адрес попрошаек, начальства, Гаева и мэрии.

Про жест доброй воли

Кто-то оставил газету на лавочке. Жест доброй воли: я прочитал – может, кому другому пригодится. Ах, как это мило с вашей стороны…

Не пригодилась. Сквозняком газету уносит в «трубу». А вот это совсем не дело. Хорошо, если не зацепит УКПТ[29] (устройство контроля проникновения в тоннель), а то начнется:

– N-дцатый маршрут! Внимательно проследуйте перегон. Возможно нахождение постороннего. О проследовании доложите. Линейный! Пусть выезжает инструктор, проверит перегон по обоим путям. На станции такой-то сработало УКПТ…

И так до тех пор, пока инструктор не доложит диспетчеру, что все нормально. Добро – понятие относительное, учтите это. Оставили газету – устроили переполох, напрягли множество людей.

Заберите ее с собой, пожалуйста.

И пустую бутылку, кстати, тоже.

При ночной расстановке на линии был обнаружен в салоне разряженный порошковый огнетушитель. Весь вагон в порошке. Вычистить его в тоннеле нереально. Поэтому с утра состав проследовал пустым в депо. Кто-то потерял время из-за идиотов, которым просто было скучно. Возможно, опоздал на электричку, на автобус… Да мало ли, куда.

Ехал с утра на работу, наблюдал в вагоне сцену. На диване пьяный дрыхнет, забрался с ногами, ему хорошо. А мимо него вразвалочку проходит упитанный молодой человек в милицейской форме.

На рукаве у товарища было написано «Московский колледж милиции», по лычкам понятно, что четвертый курс. Пройдя мимо спящего, он брезгливо сморщил мордашку и встал у двери, непрерывно двигая челюстями, пережевывая резинку. Вот интересно, он должен был – и по присяге своей, и чисто по совести, – пресечь злостное нарушение правил пользования метрополитеном? Если мне память не изменяет, то присягу ребята принимают на первом курсе.

Я ни в коем случае не обвиняю его. Мы получили то, что хотели. Утренние жалобы ИнфоСОСам на грязь в вагонах (в составах, ночующих на линии)… А на кого они, эти жалобы? Это же сами пассажиры оставляют пустую посуду, мусор… На себя жалуетесь?

«…Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом?.. Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза, и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах…»

Михаил Булгаков, «Собачье сердце»

А началось это доброе утро с того, что в поезде немолодой мужчина достал из кармана конфету, развернул – и фантик бросил на пол. Когда я сделал ему замечание, он просто обматерил меня.

Если честно – мне уже все равно. У меня в кабине чисто.

А чтобы человек понял: мусорить нехорошо – достаточно перестать убирать вагоны, станции, переходы. Забыть об этом хотя бы на семь дней. И когда в понедельник с утра все будут стоять по колено в дерьме, когда не смогут сесть на сиденья потому, что они будут заблеваны и залиты пивом (а то и кровью), когда, взявшись за поручень, человек почувствует в руке окровавленный тампон, привязанный к этому поручню… Может, тогда он задумается. И наконец объяснит своему ребенку (жестко объяснит), что мусорить там, где ты живешь – плохо.

С этого все начинается, с родительских наставлений. Мне, наверное, тоже чего-то важного недосказали в детстве. Но мусор я все-таки стараюсь не кидать на пол, а складывать в сумку, чтобы выбросить в урну. Очень уж противно жить в дерьме.

Вот на Баррикадной три жителя «ну очень средней России» демонстративно жуют и бросают мусор на пути. Хоть бы кто сделал им замечание. Всем все равно. Или боятся? Тоже вариант. Господи, как же это достало. Глядя на таких вот людей, хочется прийти к ним домой и банально нагадить. Плюнуть на пол, разбить бутылку… Может быть, тогда поймут?

Вот человек стоит у края платформы и, допив пиво, бросает бутылку на путь, при этом радуется как ребенок, что она разбилась и зеленые осколки так замечательно блестят в свете фар поезда. Он не думает о том, что ночью, спустившись на путь, матеря его, осколки будут убирать. Он – Пассажир. И заплатив кровные денежки, считает, что может делать в метро чего захочет. И попробуй только ущемить его права! Он тут же метнется к колонне ИнфоСОСа и нажалуется. Мы такие: имеем права, но не хотим иметь обязанностей.

…И тут приходит в голову жутковатая мысль. А что если у тех, кто мусорит в метро, дома тоже грязи по колено?!

Про грязь в салоне

На станции пассажир судорожно стучит в кабину. Машинист открывает дверь.

– Что случилось?

– У вас… у вас там… наблевано!

Машинист спокойно осматривает кабину.

– У меня чисто. Это у вас наблевано.

Может, это вас удивит, но если некто пьяный, грязный и вонючий спит поперек сиденья в вагоне метро – он злостно нарушает Правила пользования метрополитеном. И было бы очень любезно с вашей стороны сообщить машинисту о нарушителе.

То ли все ужасно хорошо воспитаны, то ли всем все до лампочки. Отчего пассажиры боятся сказать что-то напрямую? Через УЭСПМ, ну на крайний случай постучать в кабину? Вот обычная история: с утра в первом вагоне уснул бомж. Колоритный персонаж, грязный, с жутким запахом. Уснул и упал на сиденье, то есть ноги на полу, но два места заняты. Вы не поверите, три круга спал. Три круга! В утренний пик на ТКЛ. Думаете, машинисту об этом хоть кто-нибудь сказал? Нет.

Так и ездил народ, зажимая носы и стараясь не приближаться. Самые отважные садились рядом, причем голова спящего оказывалась рядом с коленями пассажира. Надо бы уточнить, может, педикулез уже отменили высочайшим повелением? Не говоря о прочей мелкой фауне, что на бомжах водится.

Спросите, откуда машинист узнал про бомжа? А он его видел на Рязанке и по уходу состава под оборот на Планерной.

– Почему сам не вызвал милицию?

– Любопытство. Вот честно, мне было чертовски любопытно, на сколько хватит терпения у людей в час пик!

– Ну как-то это сурово…

– Ой, только не надо говорить про жестокие эксперименты на пассажирах. Любой мог связаться со мной по УЭСПМ и сказать! Я вызвал бы милицию – и дело с концом… Что и произошло в конце третьего круга, когда уже мое терпение лопнуло…

Действительно, какие эксперименты? Люди молчат, значит, людям этот бомж нравится. А у нас все для людей.

Или вам его жалко? А ему вас – нет. Он на вас плевать хотел. Может, кстати, буквально плюнуть. Чихнуть, харкнуть, блевануть. И какую заразу вы от него подхватите, это лотерея…

Вообще, вам не кажется, что мы как-то стали не способны на поступок? Мы, в массе своей. Ведь нажать кнопку на виду у всего вагона и попросить меня вызвать милицию, это пусть маленький, но поступок. Кстати, пользуясь устройством «пассажир – машинист», не забывайте, что во время движения в него надо практически вплотную орать, иначе ничего не слышно. Как правило, машинист на станции переспрашивает, что случилось (если не может разобрать)…