Доброй ночи, любовь моя Фриманссон Ингер
– Хорошо, как она выглядит?
– Карие глаза, большие сиськи.
Звучало отвратительно.
– Ее зовут Синки. Она каждую неделю письма пишет.
– Ты ее любишь?
Он ухмыльнулся.
– Ну ответь, любишь ты ее?
Он встал у окна, рука где-то в районе паха.
– Читай давай. Мне платят не за то, чтобы я с тобой о глупостях болтал.
– Книга слишком трудная. Я не могу.
– Читай!
– The new man stands looking a minute, to get the set-up of the day room[5].
– Ньююю. А не нейю. Ньююю.
– Зе нью ман...
– Между прочим, книга классная, но ты еще маленькая, Жюстина. К сожалению. Ты малявка и многого не понимаешь.
Он все-таки вывел ее из равновесия.
– И что мне делать?
– Ничего. Что тут поделаешь.
– Ну и дурак же ты!
– Как у тебя с ногой? Она когда-нибудь заживет?
– Должна зажить.
– А что все-таки с тобой случилось?
– Упала. На скалах.
– Если бы ты ходила нормально.
– Я и шла нормально. Но поскользнулась!
Нет. Никакая она не малявка. Вечерами она лежала, отвернувшись к стене, и представляла, как это могло быть. Она и Марк. Совершенно по-другому. Она щупала свои груди, не подросли ли они, потом рука скользила вниз к этой точке в стыдном месте, которую так головокружительно сладко трогать. Ею овладевало беспокойство, хотелось исчезнуть отсюда. Но гипс сидел как колодки, конечно, он защищал ее от того, что было вокруг, на улице, но одновременно делал ее пленницей.
И в один прекрасный день, когда зима отступила, с нее сняли бинты, распилили гипс. Обнажилась исхудавшая нога, запахло кислым.
Однако она поправилась. И занятия в школе уже закончились, школьный двор наполнился веселыми учениками, кто в чем, все учительницы прямиком из парикмахерской, флаг хлопает на ветру.
Она избежала всего этого.
Жюстина боялась, что отощавшая нога подведет ее, но вскоре обнаружила, что нога такая же сильная, как и раньше. К вечеру она иногда немного распухала вокруг лодыжки и ныла, но Жюстина могла ходить и бегать как прежде.
Она стояла у вывороченных корней, с той стороны, куда не задувал ветер. На земле валялись обертки от конфет.
Она была одна.
Она шла по дорогам и тропинкам.
Охотник сидел на крыльце и вырезал что-то из дерева.
Она несмело вошла во двор.
Он увидел ее, но промолчал.
Она села рядом с ним, спина у него напряглась, руки все вырезали и вырезали.
Она положила руку ему на плечо. Кожа у него была коричневая, старая.
Нет.
Не старая.
Она вошла в его до блеска надраенную кухню. Клеенка протерта, плита и мойка сияют. Пол белый и чисто выметенный.
Тогда он встал и вошел за ней.
– Чего тебе здесь надо?
– Прости, – прошептала она. – Я не виновата.
– Я хочу, чтобы ты ушла.
– Нет...
– Я хочу, чтобы ты немедленно ушла.
Он встал у стены. Она приблизилась к нему, прижалась бедрами к ткани его джинсов.
– Стина!
– Обними меня, мне было так одиноко.
Она закрыла дверь в его дом, заперла. Легла на его одеяло. Оно было серое и теплое после кошки. Свернулась клубком, подобрала колени.
Его силуэт темнел на фоне окна.
– Я ногу сломала, – прошептала она, хотя и не собиралась рассказывать об этом.
– Стина...
– Иди сюда, ляг рядом со мной, согрей меня.
Он лег.
– Я сказал, что я хочу, чтобы ты ушла.
– Молчи! – прошептала она.
Подбородок ее уткнулся ему в грудь, поросшую курчавыми волосками. Вкус воздуха, соли.
Руки у нее вдруг стали такими сильными, она была молодая, а он старый. Его живот, беззащитный и слабый, она касалась его языком, губами.
А потом.
Мужчина.
Она довела его до слез. Это напугало ее. Заметив ее страх, он снова стал сильным, обнял, притянул к себе, и ее ноги оплелись вокруг него.
– Стина, – прошептал он. – Ты знаешь, что это нельзя.
– Кто это решает?
И она склонилась к нему, они снова это делали, он двигался в ней, она изгибалась, но позволяла ему там быть.
Потом его всегда наполняло раскаяние.
Ей приходилось гладить его, находить слова, баюкать, пока его не отпустит.
– Я к тебе еще приду, я тебя никогда не оставлю.
День за днем. Вывороченные корни. Дом.
Иногда дверь была заперта. Она ждала во дворе. Потом она научилась открывать ставни. Она лежала на его простынях, его запах проникал между бедер.
Порывы холодного ветра. Он стоял на свету с одеялом в руках. Лицо повернуто в сторону от нее.
Кулаки впечатались в стол: нет!
– Ты не можешь, – прошептала она, рот и челюсти у нее болели. – Ты не можешь меня выгнать!
Голая у него на коленях, швы его джинсов. В тихий, дождливый день.
– Слышишь дрозда? – прошептала она.
– Дрозда?
– Слышишь, как он поет?
– Почему ты делаешь меня таким слабым, почему ты...
Ткань поднимается, упирается ей в ляжку.
– Не такой уж ты и слабый...
Волна смеха, радости. Он поднимает ее, как хрупкую, трепещущую бабочку. Кружит по комнате. Раскрывает ее лепестки.
Каждый раз она удивлялась: она ведь узкая, как камышинка, а он...
– Мне кажется, ты меня пополам разорвешь...
Но в такие моменты он не слышал ее, он был как играющая рыба, чешуя на ее животе.
А потом он отодвигался, съеживался.
Однажды она рассказала ему про остров.
– Мы завтра уезжаем на архипелаг. Поживем там какое-то время. В старом доме, который принадлежал папиным родителям. Он стоит на острове. Мы туда на корабле поплывем. Иначе туда не добраться.
Если она думала, что он не станет расспрашивать, то она ошибалась.
Он хотел знать все.
– Папа взял отпуск. На острове не так уж много домов, еду туда на кораблике доставляют. Но люди там круглый год живут. Рыбу ловят, наверное, как ты думаешь, иначе что же они едят? Мне разрешили одну из комнат обустроить, как мне хочется, это будет моя комната, я сама там покрашу все, обои поклею. Папа принес образцы обоев, я уже выбрала.
Он серьезно посмотрел на нее:
– Теперь ты меня послушай. Когда ты вернешься, меня здесь не будет. Вообще-то это ты меня принуждала, но я тебя не виню. Совершенно не виню.
Мыслями она вся уже была там, на острове, и не слушала, что он говорит. Просто сидела в его объятиях, гладила его мягкие уши.
– А когда созреют яблоки, мы их соберем, я запеку тебя в яблочном пироге и съем с мороженым и ванильным соусом. А теперь мне домой пора.
Глава 18
Родители Свена всегда вызывали у Флоры недоумение. Было в них нечто вульгарное, нечто, не соответствующее их положению. Оба высоченные и громогласные, а свекор еще и оглох с возрастом, так что свекровь вечно надсаживалась, чтобы докричаться до него. Оба любили соленое словцо, крепкое выражение, им нравилось шокировать людей. С детским воодушевлением они наблюдали, как отреагируют окружающие.
Свен ее подготовил.
– Они немного со странностями, я тебя просто предупреждаю, чтобы ты знала.
Несколько раз, когда она еще работала секретаршей, Ивар Дальвик приходил в контору, и их представили друг другу. Он крепко сжал ее руку и дважды спросил, как ее зовут.
– Ага, Флора... А можно фрекен Цветочек раскрыть? – пошутил он. – Ведь так хочется узнать, что там внутри цветочка.
Она с трудом воспринимала подобный юмор.
Свою будущую свекровь она встретила, когда была уже невестой Свена.
С ними она так и не почувствовала себя своей. Иногда она обсуждала это со Свеном. Он ее не понимал. Считал, что она чересчур серьезно ко всему относится.
– Они думают, что я несколько простовата для их прекрасного сына, вот в чем дело.
– Нет, Флора, это вовсе не так, на самом деле им наплевать, кого я выбрал себе в жены. Это звучит странно, но тем не менее правда. Они такие, какие есть, два эгоцентричных старика, и что тебе до них? Мы живем своей жизнью, а они своей.
Слова не помогали. Флора все равно чувствовала, что пришлась старикам не по вкусу. Что она могла бы быть пошумнее, пораскованней. Как они.
Правда, она с ними не особенно много общалась. Но и в этом тоже крылась двойственность. С одной стороны, она их презирала, а с другой – хотела, чтобы они приняли ее, осознали, какая она деятельная и талантливая.
Старики души не чаяли в Жюстине, вечно присылали ей подарки, а уж когда встречались с ней, накидывались с расспросами, вот только на то, чтобы дождаться ответов, терпения у них никогда не хватало. В стариках крепко-накрепко засело: девочки, конечно, хорошенькие, глаз радуют, но ставку на них не сделаешь. О том, чтобы дать Жюстине образование, дабы потом она возглавила семейную компанию, и речи не было. Лучше они кого-нибудь со стороны возьмут. Мужчину.
А когда родителям Свена перевалило за семьдесят, они и вовсе потеряли интерес к концерну «Санди». Полностью передали бизнес сыну. Теперь это была только его головная боль – предприятие и заботы о том, чтобы оно приносило доход. А как он будет это делать, их не касалось.
Умерли они почти одновременно. Первым – свекор. Когда это случилось, старики путешествовали по Италии. Домой свекра доставили живым, но через несколько дней он скончался в палате Каролинской больницы.
Флора помнила тот день в деталях, помнила, как Свен ответил на телефонный звонок, как он окаменел. Повесив трубку, он повернулся к ней и сказал абсолютно спокойно:
– Ему недолго осталось, нужно ехать.
Мать ждала его в вестибюле, одетая в светло-голубую блузку без рукавов, оставлявшую открытыми руки с дряблой кожей. Она стояла возле дверей и курила. В палату она вошла первой, говорить она почти не могла, голос у нее сел, словно ей подрезали связки.
Флора никогда не видела, как человек умирает, хотя одно лето подрабатывала в психиатрической больнице. Женщины там были крепкие и злобные, случалось иногда, что Флора желала им смерти. Они насмехались над ней, обзывали шлюхой. Это были особые женщины, они не понимали, что несут, они были больные, мозги набекрень. Только осознание это не шибко ей помогало. Как бы она себя ни уговаривала, каждое утро, шагая к больничным корпусам, она ощущала, как ее корежит от отвращения.
Уже с порога она уловила тот особый запах, предвещающий, что жизнь человека на исходе. Она сразу поняла это. Флора не смогла бы описать запах, но он пропитывал там все.
Старик лежал на спине, весь в трубках, которые тянулись к аппаратам. Крючковатый нос торчал на опавшем лице. Он на несколько секунд приподнял веки, но их он не видел, взгляд его был устремлен в потолок. Руки двигались, будто хотели ухватиться за что-то, зацепиться за то, что удержало бы его в жизни.
Свекровь не выдержала.
– Ивар! – закричала она. – Мать твою, ты не смеешь меня оставить, я тебе запрещаю...
Тело на кровати задергалось, нижняя челюсть отвисла. Свекровь принялась тянуть за простыню, привалилась к спинке кровати, завыла.
Не слишком достойное поведение. Медсестрам пришлось вдвоем выводить ее из палаты, там они вкололи ей успокоительное. А муж ее лежал мертвый и одинокий.
– Мы приведем его в порядок, свечи зажжем, – сказала одна из медсестер. – Выйдите и немного подождите. Займитесь его женой.
Свен был заметно взволнован.
– Нет, не надо никаких свечей, мы уже... попрощались...
Ему хотелось как можно скорее уйти.
Через неделю настал черед свекрови. В те дни по стране гуляла эпидемия какой-то особо тяжелой формы гриппа. От него она и свалилась, и болезнь, помноженная на горе и шок, с легкостью одолела стариковский иммунитет.
Двойные похороны стали настоящей оргией музыки и роз. Так решили оба старика, так было написано в их завещании. Они словно знали, что умрут в одно время.
После них осталось много разной недвижимости, которую Свен немедленно распорядился продать. И квартиру на проспекте Карлавеген, и виллу на солнечном испанском побережье, и небольшой домик в горах на севере Швеции. А еще желтый дом с верандой и беседкой на одном из островов Стокгольмского архипелага.
Флора со Свеном пару раз бывали в доме на острове. И все дни, что они провели на острове, ее переполняла непонятная радость, поэтому Флора попросила Свена не продавать этот дом. Ее одолело желание сделать дом по-настоящему своим, захотелось придать ему что-то свое, очень личное. Как выяснилось, Свен был солидарен с ней в этом желании. И несколько светлых, теплых недель они обсуждали переделки в доме, строили планы, фантазировали.
Они завезли на остров целую гору стройматериалов, которые могли понадобиться. Доски, шпаклевку, скребки и краску. Один из постоянно живущих на острове мужчин обещался помочь. От Свена на стройке толку было мало.
В палате сгустились февральские сумерки. Запахло жарившейся рыбой. В коридоре что-то гремело, близилось время ужина.
– Чем же нас сегодня накормят? – проворчала Мэрта Бенгтсон. Для Флориной соседки ужин был главным событием дня. Аппетитом она обладала просто ненасытным. Было в ней что-то, напоминавшее Флоре свекровь.
Соседка сидела в своем кресле-каталке, подвязавшись салфеткой, и пыталась пальцами запихнуть в себя еду. Руки тряслись и прыгали. Ела она звучно. Чавкала, чмокала, с подбородка текло.
Одна из белобрючниц пододвинула стул к Флориной кровати и принялась ее кормить. Она торопилась, это ясно было по тому, как она пропихивала ложку между губами Флоры и стряхивала в рот картофельное пюре. Совсем еще молоденькая девчонка, а была ли она, Флора, такой же молодой? Ноздрю девушки украшало колечко, а по руке, пониже локтя, непонятным зверем ползла татуировка.
Она непрерывно что-то говорила, словно прочла в методичке, что с пациентами надо обращаться по-дружески, как с равными, что надо разговаривать с ними, а не о них.
Мэрта Бенгтсон попыталась ответить, но есть и говорить одновременно было нелегко. Пища то и дело попадала ей не в то горло, и белобрючнице приходилось подскакивать к ней и колотить ее по спине.
– Сегодня ведь суббота, – задыхаясь, проговорила Мэрта, не переставая жевать. – Уж не собирается ли сестричка повеселиться?
Эта белобрючница не была медсестрой. Кто угодно мог догадаться, что девушка – обычная санитарка и образованием похвастать вряд ли может.
Она прыснула:
– Повеселиться? Да, можно и так сказать.
– Может, у сестрички сердечный дружок какой есть?
– Сердечный дружок? Какой еще сердечный дружок?
Мэрта зашлась в очередном приступе кашля. Флора с отвращением отвернула голову. Она посмотрела в потолок, в эту слепящую белизну.
На острове Флора догадалась, что с Жюстиной что-то не так. Началось еще в дороге. Жюстине не сиделось в каюте, она то и дело выскакивала на палубу, перевешивалась через поручни, и от брызг одежда у нее была вся мокрая. Дул ветер, по волнам бежали белые барашки.
Флора посмотрела на Свена.
– У нее просто морская болезнь, – сказал он с раздражением. – Она никогда не переносила моря.
Дом ждал их. День выдался прохладный и облачный, в воздухе разливалось предвкушение дождя. Во дворе штабелями лежали доски, укрытые брезентом, на котором застыли лужицы.
Свен достал ключ.
– Что ж, девочки, – сказал он нарочито бодрым голосом, – вот мы и в нашем летнем раю.
Жюстине позволили выбрать себе комнату. Ей понравилась комната окнами на восток, узкая и не очень большая, с высоким потолком. Свекровь называла ее «письменной комнатой». Она переписывалась с друзьями из самых разных частей света, но у нее почему-то никогда не хватало терпения задержаться на острове подольше, чтобы написать хоть одно письмо.
Ее белый письменный стол по-прежнему стоял в комнате. Флора прошлась по ящикам с напряженным интересом, словно надеясь найти какие-то записи, касающиеся ее или Свена. Но там лежала только розоватая бумага для писем с серой монограммой свекрови.
– Запомни, Жюстина, твоя бабушка хотела, чтобы этот письменный стол достался тебе, – сказал Свен. Будто он знал об этом. Будто хоть раз беседовал с матерью о таких вещах.
После ужина всегда включали телевизор. Дочери Мэрты Бенгтсон вскладчину купили аппарат и попросили прикрепить его к стене. Сейчас шла программа о каком-то зимнем виде спорта, а может, то был репортаж с соревнований, громко играла музыка. Молодые сильные люди проносились по скоростным спускам, по льду. На них было больно смотреть. Она зажмурилась, почувствовав резь – как в начале простуды.
Внезапно стало тихо. Это в комнату заглянули белые брюки и уговорили Мэрту Бенгтсон надеть наушники. Теперь от телевизора шло только беззвучное подрагивающее сияние.
Да, хорошо бы заболеть, с высокой температурой. Тогда ее изолируют. И Жюстина не сможет ее навещать, во всяком случае, не сможет брать ее на прогулку. Тело все еще помнило ту ужасную поездку. Как головокружение, как медленно нарастающее предчувствие.
Я хочу умереть по-своему.
Только я умирать не хочу...
Я жить хочу.
Жюстина на острове сделалась странной. Она могла сесть на стул в кухне и через миг заснуть, уронив голову на стол. Спала, посапывая.
– Что с тобой такое, откуда такая сонливость? – спрашивала Флора.
А та лишь таращилась в ответ, зрачки у нее ходили кругами, будто собирались вывалиться.
Флора грешила на наркотики, она принюхивалась к горбившейся при ее появлении фигурке, но не чувствовала никакого необычного запаха, однако девчонка отталкивала ее, словно окруженная мощным электромагнитным полем.
Жюстина с радостью взялась помогать, клеила обои. Но в самый разгар работы у нее вдруг иссякали силы. Среди бела дня ей хотелось прилечь. Она лежала на спине и спала, храпела как взрослая, даже как старуха. Кожа у нее стала бледной, похожей на тесто, спина и шея пошли прыщами. Она их расчесывала, сковыривала ногтями, оставляя ямки.
– Устала малышка, ничего странного, – сказал Свен, и Флора удивилась, поскольку стоило девчонке чихнуть, как он тут же бросался звонить врачу.
– Почему это она больше устает, чем мы?
В глазах Свена Жюстина постоянно пребывала в ранимом и сложном возрасте.
Как-то утром Флора услышала из ванной странные звуки. Они с девчонкой в доме были одни. Свен уплыл на лодке. Флора вышла в коридор, дверь в ванную была приоткрыта, девчонка скрючилась над унитазом.
Когда она вышла, лицо у нее было белое как мука. Она поплелась к себе в комнату, но Флора схватила ее за руку:
– Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! Взгляну в глаза.
Девчонка повернулась к ней точно сомнамбула. И где-то там, в глубине отливающего зеленью зрачка, Флора увидела ответ, от которого у нее закружилась голова. Все было точно так, как она и предполагала. Девчонка беременна.
Флора набросилась на нее с вопросами. Кто с ней такое сотворил? Кто изнасиловал?
– Никто, – плакала Жюстина, и сопли висели на верхней губе. – Никто меня не насиловал.
– Чертова девка, ты же еще совсем ребенок!
Среди банок с краской застыл Свен, сутулый и высокий.
– Отстань от нее сейчас! – закричал он. – Оставь ее в покое!
– Ты что, не понимаешь? Ее нужно в больницу, от этого нужно избавиться!
Голос его поднялся до ритмического вопля:
– Я – хочу – чтобы – ты – оставила – мою – дочь – в покое!
Он тоже на острове сделался таким странным.
Тогда Флора все бросила, села на корабль и вернулась в город.
Она позвонила своей сестре Виоле, которая продавала духи в магазине «Северные компании». Сказала, что они со Свеном поссорились, что ей надо как-то отвлечься. Ей нужно время, чтобы все обдумать.
Сестра позволила ей пожить в ее трехкомнатной квартире на улице Эстермальм. Весь день Флора была предоставлена самой себе, а к вечеру приходила Виола, и они отправлялись в ресторан.
Она жила, словно накрытая стеклянным колпаком.
В эти дни все плавилось от солнца, асфальт был горячий и мягкий. Но ей было все равно. Она просто сидела и слушала рассказы сестры из жизни парфюмерного отдела.
– Давай подкрасим тебе волосы, – предложила Виола. – Ты ведь всегда была такой красавицей. И хоть ты давно замужем, не следует запускать себя. Думаешь, он кого-то себе нашел? Что у него теперь за секретарша? Ты проверяла? Ты с ним поласковее, нужно его немного соблазнить. Такой золотой мужик! И характер хороший!
В конце августа она отправилась обратно на остров. Свен ждал ее на причале, загорелый, поздоровевший. О том, что случилось, он не заговаривал. Обнял ее, осторожно поцеловал в намазанный помадой рот.
– Ты такая красивая, Флора, ты моя куколка, я по тебе скучал. Покажись-ка, новое платье, да? Тебе идет!
Работы в доме приостановились, комнаты стояли наполовину отделанные. Девчонка спала в гамаке.
Когда она проснулась и распрямилась, стало видно, что она беременна.
Только она по-прежнему отказывалась об этом говорить.
В середине сентября они переехали домой.
– А как же школа? – поинтересовалась Флора. – Что ты с этим думаешь делать?
– Со школой я договорился.
– Что ты им сказал?
– Какое имеет значение, что я сказал? Она получила отсрочку.
Жюстина перестала одеваться, слонялась по дому в махровом халате в зацепках. К тому же вскоре у нее не осталось одежды, скрывавшей растущий живот. Купить ей одежду для беременных означало бы капитулировать.
Только все это не имело значения, поскольку она никуда не выходила, совсем не показывалась людям.
Это должно было случиться когда-то весной.
Кто отец? Марк?
Жюстина молчала.
Читать бесплатно другие книги:
