Странный Томас Кунц Дин

Глава 46

В доме Такуды на Хэмптон-уэй не осталось ни одного бодэча. Даже не верилось, что ночью они там просто кишели.

Когда я припарковался перед домом, поднялись ворота гаража. Кен Такуда выезжал задним ходом на своем «Линкольне Навигаторе».

Увидев, что я иду по подъездной дорожке, он остановил внедорожник, опустил стекло.

– Доброе утро, мистер Томас.

Он – единственный из моих знакомых, кто обращается ко мне так формально.

– Доброе утро, сэр. Прекрасное утро, не так ли?

– Великолепное утро, – кивнул он. – И день знаменательный, как и любой другой день, полный новых возможностей.

Доктор Такуда работает в филиале Калифорнийского университета в Пико Мундо. Преподает английскую литературу двадцатого столетия.

Учитывая, что модернистская и современная литература, какой ее подают в большинстве университетов, выглядит мрачной, циничной, болезненно впечатлительной, пессимистичной, человеконенавистнической, написанной людьми, склонными к суициду, которые рано или поздно сводят счеты с жизнью посредством алкоголя, наркотиков или стрелкового оружия, профессор Такуда на удивление веселый человек.

– Я хочу посоветоваться с вами насчет своего будущего, – солгал я. – Думаю о том, чтобы поступить в колледж, а потом, возможно, защитить докторскую диссертацию, избрать карьеру ученого, как вы.

Бледнея, его цветущее азиатское лицо приобретало серо-коричневый оттенок.

– Знаете, мистер Томас, я – сторонник получения образования, но могу рекомендовать университетскую карьеру только в научно-технической сфере. В остальном академическая среда – сточная канава, заполненная неразумностью, ненавистью, завистью, преследованием собственных интересов. Я уйду оттуда, как только заработаю пенсионный пакет, полагающийся за двадцатипятилетний стаж, а потом буду писать романы, как Оззи Бун.

– Но, сэр, вы всегда кажетесь таким счастливым.

– В брюхе Левиафана, мистер Томас, человек может либо впасть в отчаяние и погибнуть, либо сохранять бодрость духа и выжить, – и он ослепительно улыбнулся.

Я, конечно, не ожидал такого ответа, но не стал отклоняться от первоначального плана: узнать, что он собирался делать во второй половине дня, и, таким образом, выяснить, где нанесет удар дружок Робертсона.

– И все же я хотел бы поговорить с вами об этом.

– В мире очень мало скромных хороших поваров и слишком много раздувающихся от важности профессоров, но мы можем поговорить об этом, если хотите. Позвоните в университет и попросите соединить с моим офисом. Моя помощница назначит вам время.

– Я надеялся, что мы сможем поговорить этим утром, сэр.

– Сейчас? Что вызвало такую тягу к академической карьере?

– Я должен серьезно подумать о будущем. В субботу я собираюсь жениться.

– Невеста – мисс Броуэн Ллевеллин?

– Да, сэр.

– Мистер Томас, у вас есть редкая возможность обрести рай на земле, и не стоит вам отравлять жизнь университетом или торговлей наркотиками. У меня сегодня лекция, после нее два семинара. Потом ленч и поход в кино с семьей, так что, боюсь, ваше внезапное стремление к самоуничтожению мы сможем обсудить только завтра.

– А куда вы пойдете на ленч, сэр? В «Гриль»?

– Решение будут принимать дети. Это их день.

– И какой фильм вы хотите посмотреть?

– Про собаку и инопланетянина.

– Не надо, – сказал я, хотя и не видел фильма. – Он плохой.

– Его все хвалят.

– Он отвратительный.

– А критикам нравится.

– Рэндалл Джаррелл сказал, что искусство – вечно, а критики – насекомые, живущие один день.

– Позвоните мне в офис, мистер Томас. Мы поговорим завтра.

Он поднял стекло, выкатился с подъездной дорожки на мостовую и поехал, сначала в университет, а потом на встречу со смертью.

Глава 47

Николина Пибоди, пяти лет от роду, была одета в розовые кроссовки, розовые шорты и розовую футболку. И часы на левой руке были с розовым ремешком и розовой поросячьей мордочкой на циферблате.

– Когда я вырасту и смогу сама покупать себе одежду, – сообщила она мне, – то буду носить только розовое, розовое и розовое, каждый день, круглый год, всегда.

Леванна Пибоди, почти семилетняя, закатила глаза.

– И все будут думать, что ты – проститутка.

Виола как раз вошла в гостиную с праздничным тортом на блюде под прозрачной крышкой.

– Леванна! Нельзя так говорить. От этого слова полшага до ругательств и лишения на две недели денег на карманные расходы.

– Кто такая проститутка? – спросила Николина.

– Та, кто носит розовое и целует мужчин за деньги, – ответила Леванна голосом многоопытной женщины.

Я взял торт у Виолы.

– Я только захвачу сумку с развивающими книгами, и мы готовы, – сказала она.

Я уже успел прогуляться по дому. Ни в одном из углов бодэчей не обнаружил.

– Если я буду целовать мужчин бесплатно, тогда я смогу носить розовое и не быть проституткой, – продолжала отстаивать свой любимый цвет Николина.

– Если ты собираешься целовать многих мужчин бесплатно, то будешь давалкой, – гнула свое Леванна.

– Леванна, достаточно! – возвысила голос Виола.

– Но, мама, – Леванна повернулась к ней, – должна же она рано или поздно узнать правду жизни.

Заметив, что дискуссия сестер забавляет меня, Николина решила, что ставить точку рано.

– Ты даже не знаешь, кто такая проститутка, ты только думаешь, что знаешь.

– Я-то знаю, – самодовольно ответила Леванна.

Девочки первыми пошли по дорожке к автомобилю миссис Санчес, который я оставил у тротуара. Я последовал за ними.

Заперев входную дверь, к нам присоединилась и Виола. Положила сумку с развивающими книгами на заднее сиденье к девочкам, сама села на переднее. Я передал ей торт, закрыл ее дверцу.

Утро выдалось типичным для пустыни Мохаве, солнечным и без единого дуновения ветерка. Небо, перевернутый синий керамический котел, выливало на землю горячий сухой жар.

Поскольку солнце еще находилось на востоке, тени клонились на запад, словно хотели убежать к горизонту, за которым хозяйничала ночь. По безветренной улице двигалась только моя тень.

Если сверхъестественные существа и имели место быть, я их не видел.

Я сел за руль и завел двигатель. Девочки продолжали разговор, начатый в доме.

– Я вообще не собираюсь целовать мужчин, – заявила Николина. – Только мамочку, тебя, Леванна, и тетю Шарлен.

– Ты захочешь целовать мужчин, когда станешь старше, – предрекла Леванна.

– Не захочу.

– Захочешь.

– Не захочу, – отрезала Николина. – Только тебя, мамочку и тетю Шарлен. Ой, и Чиверса.

– Чиверс – мальчик, – напомнила Леванна, когда я тронул автомобиль с места.

Николина засмеялась.

– Чиверс – медвежонок.

– Он – мальчик-медвежонок.

– Он – игрушка.

– Но он все равно мальчик, – не отступалась Леванна. – Видишь, ты уже начала… ты захочешь целовать мужчин.

– Я не шлюха, – отбивалась Николина. – Я хочу стать собачьим доктором.

– Они называются ветеринарами и не носят розовое, розовое, розовое каждый день, круглый год, всегда.

– Я буду первой.

– Ладно, – согласилась Леванна, – если у меня заболеет собака, а ты будешь розовым ветеринаром, думаю, я приведу ее к тебе, потому что ты ее вылечишь.

Кружным путем, то и дело поглядывая в зеркало заднего обзора, я проехал шесть кварталов и выехал на Марикопа-лейн в двух кварталах от нужного нам дома.

По пути Виола с моего мобильника позвонила сестре и сказала, что едет с девочками в гости.

Я остановил автомобиль на подъездной дорожке аккуратного белого дома с синими ставнями и столбами крыльца. На крыльце, общественном центре округи, стояли четыре кресла-качалки и диван-качели.

Шарлен сидела в одном из кресел, когда мы свернули на подъездную дорожку. Крупная женщина с ослепительной улыбкой и сильным, мелодичным голосом, столь необходимым для исполнительницы песен в стиле госпел[64], каковой она и была.

Золотистый ретривер Поузи поднялась с пола, помахивая хвостом, обрадованная приездом девочек, но осталась на месте. Держал ее не поводок, а команда хозяйки.

Я отнес торт на кухню, после чего вежливо отклонил предложение Шарлен выпить холодного лимонада, съесть кусок яблочного пирога, три вида пирожных и ореховый кекс.

Поузи тем временем улеглась на спину, подняв в воздух все четыре лапы, приглашая девочек почесать ей живот, чем они с радостью и занялись.

Я присел рядом с Леванной и на несколько секунд оторвал ее от этого приятного занятия, чтобы поздравить с днем рождения. Потом обнял каждую из девочек.

Они показались мне очень уж маленькими и хрупкими. И требовалось совсем ничего, чтобы убить их, вырвать из этого мира. Уязвимость девочек напугала меня.

Виола проводила меня на переднее крыльцо.

– Ты собирался дать мне фотографию мужчины, которого я должна опасаться.

– Тебе она уже не нужна. Его… он вышел из игры.

Огромные глаза переполняло доверие, которого я не заслуживал.

– Одд, скажи мне, только честно, ты все еще видишь во мне смерть?

Я не знал, что могло произойти, но в глаза светило яркое солнце, а шестое чувство молчало. Они переменили свои планы, отказались от похода в кино и обеда в «Гриле», то есть наверняка изменили свою судьбу. Наверняка.

– С тобой все будет в порядке. И с девочками тоже.

Она всматривалась в мои глаза, а я не решался отвести их.

– А как насчет тебя, Одд? Если что-то грядет… возможно, и ты сумеешь найти себе безопасное место?

Я выдавил из себя улыбку.

– Я же знаю, что происходит по Ту сторону… помнишь?

Она еще какое-то мгновение смотрела мне в глаза, потом обвила шею руками. Мы крепко обнялись.

Я не спросил Виолу, увидела ли она смерть во мне. Она никогда не хвалилась даром предвидения… но я все равно боялся услышать от нее: «Да».

Глава 48

Под палящим солнцем я кружил по улицам Пико Мундо, гадая, куда же подевались все бодэчи. Давным-давно последние звуки «Ночи с Шамусом Кокоболо» покинули эфир и через стратосферу унесли к звездам мелодии Гленна Миллера. И у меня не было си-ди Элвиса, чтобы разогнать давящую тишину.

Я заехал на автозаправку, чтобы наполнить бак «шеви» бензином, а самому облегчиться в мужском туалете. Зеркало над раковиной подтвердило, что лицо у меня, словно у человека, за которым идет охота, измученное, с запавшими глазами.

В мини-маркете при автозаправке я купил большую бутылку «пепси» и маленький пузырек с кофеиновыми таблетками.

С химической помощью таблеток «Не спать», «колы» и сахара в пирожках, испеченных миссис Санчес, мне удалось отогнать сон. Но, пока не полетели пули, я не мог узнать, позволяют ли эти средства сохранить ясность мышления.

Поскольку я не знал ни имени, ни лица сообщника Робертсона, мой психический магнетизм не мог привести меня к нужному мне человеку. И кружение по улицам не давало результата.

Не очень понимая зачем, я поехал в Кампс Энд.

Прошлым вечером чиф приказал взять дом Робертсона под наблюдение, но теперь около дома никто не маячил. После покушения на чифа, повергшего в шок всех копов Пико Мундо, кто-то решил, что люди нужны в другом месте.

И тут до меня дошло, что в чифа, возможно, стреляли не для того, чтобы повесить на меня и это убийство. Дружок Робертсона хотел убрать Уайатта Портера именно для того, чтобы внести сумбур в работу полицейского участка Пико Мундо и замедлить реакцию копов на грядущий кризис.

Вместо того чтобы припарковаться на другой стороне улицы и чуть подальше от светло-желтого дома с выцветшей синей дверью, я поставил «шеви» у тротуара перед домом. И смело направился к гаражной пристройке.

Водительское удостоверение и на этот раз меня не подвело. Язычок замка ушел в дверь, последняя распахнулась, я прошел на кухню.

С минуту постоял у порога, прислушиваясь. Мерный гул компрессора холодильника. Какие-то потрескивания и постукивания, вызванные расширением стен, крыши, потолка от нарастающей температуры окружающего воздуха.

Интуиция подсказывала, что в доме я один.

Я прямиком направился в чистенький кабинет. В настоящий момент он не служил пересадочной станцией для прибывающих бодэчей.

Со стены на меня, как и в прошлый раз, настороженно смотрели Маквей, Мэнсон и Атта.

Сев за стол, я вновь прошерстил содержимое ящиков в поисках имен, фамилий. В мой первый визит записная книжка меня не заинтересовала, на этот раз я пролистал ее очень внимательно.

Обнаружил около сорока фамилий и адресов. Ни первые, ни вторые не показались мне знакомыми.

Не стал еще раз просматривать банковские выписки, но, глядя на них, задался вопросом, на что ушли пятьдесят восемь тысяч долларов, которые он обналичил за два последних месяца. Более четырех я нашел в его карманах и бумажнике.

Если ты – богатый социопат, финансирующий хорошо спланированное массовое убийство, сколько жертв можно купить за пятьдесят четыре тысячи баксов?

Даже невыспавшийся, с головной болью от кофеина и избытка сахара, я мог ответить на этот вопрос, не прилагая особенных усилий: много. Этих денег хватило бы, чтобы устроить представление в трех действиях: пули, взрывчатка, отравляющий газ. Все, кроме атомной бомбы.

Где-то в доме закрылась дверь. Не хлопнула, тихонько закрылась, будто кто-то осторожно затворил ее за собой.

Быстро, но по возможности без шума, я метнулся к открытой двери в кабинет, вышел в коридор.

Никаких незваных гостей. За исключением меня.

В спальне стояла сдвижная дверь. Она не могла произвести тот звук, который я слышал.

Отдавая себе отчет в том, что отчаянным смерть достается в награду так же часто, как и робким, я с осторожностью двинулся в гостиную.

Никого.

И вращающаяся дверь в кухню не могла издать звук, который я слышал. А входная дверь оставалась закрытой.

В переднем левом углу гостиной был стенной шкаф. В нем я нашел два пиджака, две запечатанные коробки и зонт.

Прошел на кухню. Никого.

Может, я услышал, как незваный гость покидал дом? То есть кто-то находился в доме, когда я пришел, и ретировался, убедившись, что мне не до него.

Пот выступил на лбу. Одна капелька упала с волос на шею и по позвоночнику скатилась до самого копчика.

И утренняя жара не могла быть единственной причиной обильного потоотделения.

Я вернулся в кабинет, включил компьютер. Просмотрел программы Робертсона, директории, нашел библиотеку порно, которую он скачал из Интернета. Файлы садистского порно. Детского. Материалы о серийных убийцах, ритуальных увечьях, церемониях сатанистов.

Ничего из найденного не могло привести меня к его сообщнику, во всяком случае, достаточно быстро, чтобы предотвратить надвигающийся кризис. Я выключил компьютер.

Будь у меня «Пьюрелл», очищающий гель, которым воспользовалась медсестра в больнице, я бы вылил на руки половину бутылки.

Во время моего первого визита в дом Робертсона я провел лишь частичный обыск, закончившийся после того, как я понял, что найденного более чем достаточно и пора привлекать к Робертсону внимание чифа. И хотя я чувствовал, что времени у меня в обрез, на этот раз я осмотрел дом более досконально, благодаря Бога за то, что он невелик размерами.

В спальне, в одном из ящиков комода, нашел несколько ножей разных размеров и необычной формы. Большинство с латинскими фразами, выгравированными на лезвиях.

Латыни я не знаю, но почувствовал, что содержание этих фраз будет таким же опасным, как и острые, словно бритва, лезвия ножей.

Лезвие одного ножа, от ручки до самого острия, покрывали различные изображения. Смысл этих пиктограмм я понять не мог, так же, как и латынь, но некоторые стилизованные изображения узнал: языки пламени, соколы, волки, змеи, скорпионы…

Выдвинув второй ящик, я нашел тяжелый серебряный потир. С выгравированными порнографическими картинками. Полированный. Холодный на ощупь.

Этот дьявольский потир являл собой мерзкую пародию на чашу для причастия, в которую на католической мессе наливалось священное вино. С резными ручками в виде перевернутых распятий, с Христом, висящим головой вниз. Поверху шли какие-то латинские изречения, а на боковой поверхности обнаженные мужчины и женщины совокуплялись в разных позах.

В том же ящике оказалась покрытая черным лаком дароносица, также разрисованная откровенной порнографией. На крышке и боковых сторонах небольшой коробочки мужчины и женщины совокуплялись не только друг с другом, но и с шакалами, гиенами, козами и змеями.

В обычной церкви в дароносице лежит святое причастие, облатки незаквашенного хлеба, просфора. В этой коробке лежали угольно-черные крекеры с красными вкрапинами.

Незаквашенный хлеб источает тонкий, приятный запах. Крекеры пахли так же слабо, но отвратительно. Какой-то травой, сожженными спичками, блевотиной.

В комоде лежали и другие сатанинские атрибуты, но я уже увидел все, что хотел.

Мне трудно даже представить себе, как взрослые люди могут серьезно воспринимать все эти голливудские заморочки с сатанинскими ритуалами. С четырнадцатилетними подростками все понятно: выбрасываемые в кровь гормоны лишают их здравомыслия, если не полностью, то уж точно наполовину. Но не взрослых. Даже социопаты, такие, как Боб Робертсон и его не известный мне дружок, зачарованные насилием, свихнувшиеся на этом, должны понимать абсурдность таких вот хэллоуинских игр.

Вернув на место все мои находки, я задвинул ящики комода.

Вздрогнул от негромкого стука. Кто-то барабанил костяшками пальцев по стеклу.

Я посмотрел на окно спальни, ожидая увидеть за стеклом лицо, возможно, соседа. Но увидел только яркий свет солнца, тени деревьев, выжженный задний двор.

Стук повторился, такой же негромкий. Но не три или четыре удара. На этот раз стучали секунд пятнадцать или двадцать.

В гостиной я подошел к окну у входной двери. Осторожно раздвинул грязные портьеры. Снаружи никто не стоял.

У тротуара дожидался только «шеви» миссис Санчес. Дворовый пес, которого я видел днем раньше, уныло плелся по улице, низко опустив и голову, и хвост.

Вспомнив ворон, которые приземлились на конек крыши во время моего первого визита, я отвернулся от окна, поднял голову к потолку, прислушался.

Минуту спустя стук не повторялся, прошел на кухню. Кое-где под ногой потрескивал старый линолеум.

Я хотел найти имя сообщника Робертсона, но не представлял себе, в каком месте на кухне могла храниться подобная информация. Тем не менее осмотрел ящики и полки буфетов. В основном пустые. Нашел лишь несколько тарелок, с десяток стаканов, пару-тройку вилок, ложек, ножей.

К холодильнику направился лишь потому, что Сторми и на этот раз спросила бы насчет отрезанных голов. Открыв дверцу, нашел пиво, прохладительные напитки, кусок ветчины на тарелке, половину клубничного пирога, молоко, масло, какие-то соусы.

Рядом с тарелкой с ветчиной лежал пакет из прозрачного пластика с четырьмя черными свечами длиной в восемь дюймов. Возможно, Робертсон держал свечи в холодильнике, чтобы они не растаяли от летней жары, поскольку кондиционера в доме не было. С пакетом соседствовала банка без наклейки, вроде бы наполненная зубами. При ближайшем рассмотрении так оно и оказалось: в банке лежали десятки больших и малых коренных зубов, резцов, клыков. Человеческих зубов. Их вполне хватило бы, чтобы наполнить пять или шесть ртов.

Я долго смотрел на банку, пытаясь понять, как и где он добыл такую странную коллекцию. Решил, что лучше об этом не думать, и закрыл дверцу.

Если бы я не нашел чего-то необычного в холодильнике, то не стал бы открывать морозильную камеру. Теперь же посчитал себя обязанным продолжить осмотр.

Морозильная камера располагалась под холодильником. Когда я открыл ее, жаркий воздух кухни тут же высосал заклубившийся холодный парок.

Два ярких розово-желтых контейнера я узнал сразу: мороженое от «Берк-и-Бейли», купленное Робертсоном днем раньше. Клено-ореховое и мандарино-апельсиновое.

Кроме них, в морозильной камере стояли десять матовых пластиковых контейнеров с красными крышками размером поменьше. Я не стал бы их открывать, если бы не увидел на двух ближайших наклейки с надписями: «ХИТЕР ДЖОНСОН» и «ДЖЕЙМС ДИРФИЛД».

В конце концов, я и искал имена.

Отодвинув эти контейнеры, увидел, что такие же наклейки есть и на остальных: «ЛИЗА БЕЛМОНТ», «АЛИССА РОДРИГЕС», «БЕНДЖАМИН НАДЕР»…

Я начал с Хитер Джонсон. Сняв крышку, нашел женские груди.

Глава 49

Сувениры. Трофеи. Предметы, будоражащие воображение и волнующие сердце в ночи одиночества.

Я бросил контейнер обратно в морозильную камеру. Вскочил, пинком захлопнул дверцу морозильной камеры.

Должно быть, отвернулся от холодильника, должно быть, пересек кухню, но не понимал, что иду к раковине, пока не оказался рядом. Наклонившись над ней, ухватившись за край, с трудом подавил желание освободиться от пирожков миссис Санчес.

За свою жизнь мне довелось повидать много страшного. Случалось, что и похуже содержимого пластикового контейнера. Но опыт не становится прививкой против ужаса, и человеческая жестокость по-прежнему может выжимать из меня последние соки, отчего ноги отказываются держать вес тела, подгибаются, словно ватные.

И хотя мне хотелось вымыть руки и плеснуть холодной водой в лицо, я предпочел не прикасаться к кранам Робертсона. А при мысли о том, чтобы воспользоваться его мылом, по коже побежали мурашки.

В морозильной камере стояли еще девять контейнеров. Но право вскрыть их первым принадлежало другим. Я потерял всякий интерес к этой чудовищной коллекции.

В папку со своим именем Робертсон положил только календарный листок за 15 августа, как бы говоря, что его карьера убийцы начнется именно с этой даты. Однако вещественные улики, хранящиеся в холодильнике, показывали, что его досье должно быть куда как обширнее.

Я буквально купался в поту, горячем на лице, холодном на позвоночнике. Пожалуй, мог бы и не принимать душ в больнице.

Посмотрел на часы. Две минуты одиннадцатого.

Боулинг-центр открывался только в час дня. Первый сеанс с фильмом про собаку начинался десятью минутами позже.

Если мой вещий сон должен был обернуться явью, мне оставалось не больше трех часов, чтобы найти сообщника Робертсона и остановить его.

Я снял мобильник с ремня. Откинул крышку. Вытащил антенну. Нажал на кнопку включения. Увидел, как на дисплее появился логотип фирмы-изготовителя, послушал несколько электронных нот мелодии приветствия.

Чиф Портер мог еще не прийти в сознание. А если и пришел, его мысли путались бы от побочного эффекта анестезирующих и обезболивающих препаратов. Так что состояние чифа скорее всего не позволяло ему отдавать приказы подчиненным.

В той или иной степени я знал всех сотрудников полицейского участка Пико Мундо. Никто из них не имел ни малейшего понятия о моем паранормальном даре, и никого я не мог назвать близким другом, каким был для меня чиф Портер.

Если бы я привел полицию в этот дом, показал содержимое морозильной камеры, а потом попросил мобилизовать все ресурсы на выяснение имени сообщника Робертсона, им бы потребовались часы, чтобы осознать нависшую над городом опасность. Они не обладали моим шестым чувством, не сразу поверили бы, что оно у меня есть, и не прониклись бы необходимостью незамедлительных действий.

Скоре всего задержали бы меня на период расследования. В их глазах я бы смотрелся таким же подозреваемым, как и Робертсон, поскольку незаконно проник в его дом. Они могли бы предположить, что именно я набил частями человеческих тел эти десять пластиковых контейнеров с красными крышками, а потом поместил их в морозильник Робертсона, чтобы подставить его под удар.

А если бы они нашли тело Робертсона и чиф, прости Господи, не выжил бы из-за послеоперационных осложнений, меня бы точно арестовали и обвинили в убийстве.

Я выключил мобильник.