Подозреваемый Кунц Дин

Глава 55

Небо синело, свет резал глаза, ветер трепал волосы и одежду, над головой выли высоковольтные провода.

Митч повел детектива к калитке. Ветер вырвал ее из его руки, когда он повернул щеколду, и ударил о дверь гаража.

Несомненно, Джулиан Кэмпбелл тоже послал сюда людей, но угрозы они более не представляли, потому что не могли приехать раньше полиции. А до прибытия полиции оставались считаные минуты.

Идя по выложенной кирпичами дорожке, которую соседние дома прикрывали от ветра, Митч набрел на дохлых жуков. Двух – размером с четвертак, одного – с десятицентовик. С желтыми брюшками и черными лапками, все они лежали на гладких панцирях, и легкий ветерок медленно их кружил.

Прикованный к стулу, сидящий в луже собственной мочи, Энсон представлял собой жалкое зрелище, но он мог убедительно сыграть жертву с виртуозностью хитрого социопата.

Пусть даже Таггарт и говорил, что услышал правду в истории Митча, он мог задаться вопросом: а не слишком ли крепко досталось Энсону? Не имея опыта общения с Энсоном, зная только очень сжатую версию случившегося, детектив мог подумать, что с ним обошлись очень уж жестоко.

Пересекая двор, где на них снова набросился ветер, Митч чувствовал близкое присутствие детектива. И хотя они находились на открытой местности, ему явно не хватало простора, у него развивалась клаустрофобия.

Он буквально услышал голос Энсона: «Он сказал мне, что убил наших отца и мать. Зарезал их садовыми инструментами. Он сказал, что вернется, чтобы убить и меня».

Когда они подошли к двери кухни, руки Митча так дрожали, что он с трудом вставил ключ в замочную скважину.

«Он убил Холли, детектив Таггарт. Придумал историю о ее похищении и пришел ко мне за деньгами, но потом признался, что убил ее».

Таггарт знал, что Джейсон Остин зарабатывал на жизнь отнюдь не честным путем. Он знал от Лили Морхайм, что Остин участвовал в каком-то деле с Энсоном и последний его обманул. Поэтому он знал, что Энсон далеко не ангел.

Тем не менее, если бы Энсон выдвинул версию, противоречащую версии Митча, детектив не мог не рассмотреть ее. Копы всегда имеют дело с разными, зачастую взаимоисключающими версиями. И обычно правда лежит где-то посередине.

Поиски правды требовали времени, а времени-то и не хватало. Время было петлей, которая затягивалась на шее Холли.

Ключ попал в замочную скважину. Поворот – замок щелкнул, дверь открылась.

Переступив порог, Митч включил свет. В глаза сразу бросился длинный кровавый потек по полу, на который он не обращал внимания раньше. Теперь же потек этот очень его взволновал.

Удар, нанесенный по голове, порвал Энсону ухо. И когда Митч тащил старшего брата в комнату-прачечную, на полу оставался кровавый след.

Рана была незначительная. Но крови на полу хватало, и могло создаться впечатление, что травма Энсона посерьезнее порванного уха.

Так что сомнения и подозрения в правдивости Митча такая улика могла только усилить.

Неуверенность в том, что детектив и дальше будет ему верить, стремительное приближение назначенного для обмена срока привели к тому, что Митч, входя на кухню, расстегнул пуговицу рубашки, сунул под нее руку и достал тазер, который ранее засунул за пояс джинсов на животе. Он не сразу вышел из «Хонды», потому что забирал тазер из бокового кармана на водительской дверце и прятал под рубашку.

– Комната-прачечная там. – Митч сделал несколько шагов к двери, прежде чем внезапно повернуться к Таггарту с тазером в руке.

Детектив не шел за ним вплотную, как думал Митч. Держался в паре шагов.

Некоторые тазеры выстреливали сидящими на проводах электродами, тем самым позволяя вывести человека из строя с небольшого расстояния. Другие требовали контакта неподвижных электродов с телом, то есть пускать тазер в ход приходилось с такого же близкого расстояния, что и нож.

Митч держал в руке тазер именно этой модели, так что ему не оставалось ничего другого, как сократить до минимума расстояние, отделявшее его от детектива, и сократить быстро.

Когда Митч выставил перед собой правую руку, Таггарт блокировал ее своей левой. И едва не вышиб тазер из пальцев Митча.

Отступая, детектив сунул правую руку под пиджак спортивного покроя, несомненно, с тем, чтобы выхватить пистолет из плечевой кобуры.

Таггарт наткнулся спиной на центральную стойку, Митч имитировал движение правой руки влево, нанес удар справа и наткнулся тазером на правую руку детектива, которая доставала пистолет. Митчу хотелось соприкосновения с голой кожей, он не знал, насколько материя, изолирующий материал, сможет смягчить разряд, и он ткнул тазер детективу в шею.

С закатившимися глазами и отвисшей челюстью Таггарт успел один раз выстрелить, колени его подогнулись, и он упал.

Выстрел прогремел очень уж громко. Выстрел сотряс весь дом.

Глава 56

В Митча пуля не попала, но он подумал о Джоне Ноксе, который выстрелил в себя, падая со второго этажа, и озабоченно опустился на колени рядом с детективом.

Пистолет Таггарта лежал на полу рядом с его рукой. Митч отшвырнул его подальше.

Таггарта трясло, словно от холода, пальцы скребли по полу, на губах пузырилась слюна.

Струйка едкого дыма тянулась из-под пиджака. Пуля прожгла в нем дыру.

Митч откинул полу пиджака в поисках раны. Не нашел.

Впервые в жизни он причинил боль невинному человеку. Угрызения совести уже дали о себе знать: во рту стояла горечь.

Ткнувшись рукой в руку Митча, детектив не смог ее схватить: пальцы не желали сжиматься. Он пытался что-то сказать, но горло перехватило, язык распух, губы онемели.

Митчу не хотелось всаживать в Теггарта второй разряд. Он сказал: «Извините», – и принялся за работу.

Ключи от «Хонды» исчезли в кармане Таггарта. Митч нашел их со второй попытки: в первой сунул руку в пустой карман.

В комнате-прачечной, сообразив, что означает выстрел, Энсон начал кричать. Митч его вопли проигнорировал.

Ухватив Таггарта за ноги, Митч вытащил его во внутренний, выложенный кирпичом дворик. Пистолет детектива оставил на кухне.

Закрывая дверь на кухню, услышал дверной звонок. Полиция прибыла к парадному входу.

Запирая дверь, чтобы полиция подольше не могла добраться до Энсона и услышать его ложь, Митч сказал:

– Я слишком сильно люблю Холли, чтобы доверить кому-либо ее спасение. Извините.

Бегом пересек двор, через открытую калитку выбежал в продуваемый ветром проулок.

Не получив ответа на звонок, копы вошли бы во двор и увидели лежащего на кирпичах Таггарта. А еще через несколько секунд уже были бы в проулке.

Садясь за руль, Митч бросил тазер на переднее пассажирское сиденье. Вставил ключ в замок зажигания, повернул, двигатель завелся с полоборота.

В кармане на водительской дверце лежал пистолет, принадлежащий одному из телохранителей (или наемных убийц, кому как нравится) Кэмпбелла. В обойме оставалось семь патронов.

Митч не собирался стрелять в полицейских. Ему хотелось только одного – смотаться отсюда как можно быстрее.

Он поехал на восток, ожидая, что на другом конце проулка вот-вот появится патрульная машина и бросится в погоню.

Паника – это страх, который одновременно испытывают многие люди, собравшиеся в одном месте, скажем, толпа. Страха Митча хватило бы на целую толпу, вот его и охватила паника.

В конце проулка при выезде на улицу он повернул направо. На первом же перекрестке – налево и вновь поехал на восток.

Эта часть Корона-дель-Мар, городка, который сам входил в Ньюпорт-Бич, называлась Деревня. Число въездов и выездов из Деревни было невелико, так что район можно было перекрыть буквально тремя блокпостами.

Ему требовалось проскочить «узкие места». И быстро.

В библиотеке Джулиана Кэмпбелла, в багажнике «Крайслера», второй раз в том же багажнике он испытывал страх, но не такой сильный, как теперь. Тогда он боялся за себя, теперь – за Холли.

Он понимал, что самое худшее для него – попасть в руки копов или получить от них пулю. Он знал цену принятого решения и тем не менее полагал, что все сделал правильно. Что с ним случится, его не волновало, да только, если бы с ним что-то случилось, Холли осталась бы одна лицом к лицу с похитителем, потому что никто не смог бы прийти ей на помощь.

Некоторые улицы в Деревне были очень узкими. Митч как раз находился на одной из таких. По обе стороны у тротуаров стояли автомобили. Двигаясь на большой скорости, Митч рисковал врезаться во внезапно открывшуюся дверь какого-нибудь из них.

Таггарт мог описать «Хонду». Несколько минут спустя через Департамент транспортных средств они бы узнали номерной знак. Митч не мог еще и повредить автомобиль, сделав его даже более заметным.

Он прибыл к светофору на выезде на Тихоокеанскую автостраду. Конечно же, горел красный.

Плотным потоком автомобили мчались на север и на юг по обеим полосам автострады. Он не мог проигнорировать красный сигнал и выехать на автостраду, не вызвав цепи столкновений.

Посмотрел в зеркало заднего обзора. Приближался какой-то грузовичок с закрытым кузовом или микроавтобус, но их разделял еще целый квартал. На крыше вроде бы стояли мигалки, но Митч не мог сказать, имеет ли грузовичок отношение к полиции.

Вдоль улицы росли большие деревья, и отбрасываемые ими тени не позволяли как следует разглядеть грузовичок.

По той полосе Тихоокеанской автострады, где автомобили двигались на север, проехала патрульная машина со включенными мигалками. Остальные автомобили раздавались в стороны, пропуская копов.

До грузовичка, точнее микроавтобуса, оставалось менее полквартала, когда Митч разглядел на ветровом стекле надпись: «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Водитель и санитар никуда не торопились. То ли смена закончилась, то ли везли покойника.

Митч шумно выдохнул. Микроавтобус остановился позади «Хонды», и облегчение Митча тут же сменилось тревогой: а вдруг водитель «Скорой помощи» слушал полицейское радио?

Красный свет сменился зеленым. Митч пересек полосы движения, ведущие на юг, и повернул на север. Одна капелька пота сползла по шее, за воротник рубашки, покатилась вниз.

Митч проехал по Тихоокеанской автостраде лишь квартал, когда позади завизжала сирена: в зеркало заднего обзора он увидел патрульную машину. Только идиоты убегали от копов. Они могли вызвать и вертолет, не говоря уж о том, что были при оружии.

Признавая свое поражение, Митч свернул к тротуару. Когда освободил полосу, патрульная машина проехала мимо.

Стоя у тротуара, Митч наблюдал, как патрульная машина проехала по автостраде еще два квартала, а потом свернула с нее в северном конце Деревни.

Вероятно, Таггарт еще не полностью пришел в себя и не смог достаточно точно описать «Хонду».

Митч глубоко вздохнул. Потом еще раз. Одной рукой вытер шею. Потом обе ладони вытер о джинсы.

Он же совершил нападение на сотрудника полиции.

Продолжив путь на север, Митч задался вопросом, а не сошел ли он с ума. Да, он совершал какие-то противозаконные действия, но не просто же так, а для достижения цели и только когда другого выхода не оставалось. С другой стороны, сумасшедший никогда и не признает, что он безумен.

Глава 57

Вытащив гвоздь, Холли вертит его в непослушных, ноющих пальцах, пытаясь понять, может ли он стать тем смертоносным орудием, каким она его себе представляла, когда он сидел в доске.

Прямой, длиной чуть больше трех, но явно меньше четырех дюймов, с толстым стержнем, гвоздь можно квалифицировать как пику. Конец стержня не такой острый, как хотелось бы, не игла, конечно, но все-таки острый.

И пока ветер поет о насилии, она проводит время, представляя себе, как можно использовать добытое ею оружие против этого выродка. Воображение у нее настолько богатое, что начинает ее пугать.

Отчитав себя, она меняет тему. Теперь для нее главное не то, как использовать гвоздь, а где его спрятать. Потому что ценность ее оружия, возможно, только в одном: им можно удивить похитителя, застать его врасплох.

Хотя гвоздь, скорее всего, останется незаметным, если сунуть его в карман джинсов, Холли тревожится, что в критический момент его не удастся достать из кармана достаточно быстро. Когда ее перевозили сюда из дома, ей очень крепко связали руки шарфом. Если похититель сделает то же самое, когда будет увозить ее отсюда, она не сможет развести кисти. Не сможет просунуть пальцы в карман.

В поясе тайников для гвоздя определенно нет, но в темноте она ощупывает кроссовки. Внутрь она гвоздь положить не может, он только натрет и поранит ногу. Возможно, удастся найти другое местечко?

Она распускает шнурки левой кроссовки, закладывает гвоздь между языком и одной из накладок с петлями для шнурков, затягивает последние.

Встает и делает круг вокруг кольца в полу, к которому прикована. Быстро выясняет, что жесткий гвоздь не дает гнуться стопе. Она не может шагать, не прихрамывая.

Наконец, она задирает свитер и прячет гвоздь в бюстгальтер. Грудь у нее не такая огромная, как у тех женщин, что борются в грязи, но все-таки природа ее не обидела. Чтобы гвоздь не выскользнул между чашечек, она протыкает острием эластик и таким образом фиксирует его.

Итак, она вооружилась.

Теперь, когда задача выполнена, результат кажется очень уж жалким.

Не находя себе места, она обращает свое внимание на кольцо, прикрепленное к полу, задается вопросом: сможет она освободиться или, по крайней мере, добыть себе более серьезное оружие?

Еще раньше она выяснила, что кольцо приварено к стальной пластине толщиной в полдюйма, квадрату со стороной в восемь дюймов. Пластина крепится к полу четырьмя винтами с утопленными шляпками.

Она не может с определенностью сказать, что это винты, потому что каждую головку залили какой-то жидкостью, которая потом затвердела. Поэтому она не может добраться до поперечной канавки на шляпке, если это действительно винты.

Расстроенная, она ложится на надувной матрас, головой на более толстую секцию-подушку.

Раньше она уже успела поспать. Эмоциональное истощение на пару с физической усталостью обещают, что она вновь может заснуть, но Холли себе этого не позволяет.

Боится, что проснется, только когда он уляжется на нее.

Она лежит с открытыми глазами, хотя темнота вокруг чернее той, что у нее под веками, слушает ветер, хотя его завывания ее не успокаивают.

Сколько проходит времени, она не знает, но, когда просыпается в такой же чернильной тьме, чувствует, что она не одна. Какой-то чуть ощутимый запах настораживает ее, а может быть, интуитивное чувство опасности.

Она резко садится, матрас жалобно скрипит, звякает цепь, соединяющая наручник и кольцо в полу.

– Это всего лишь я, – успокаивает он ее.

Холли напрягает глаза, вглядываясь в темноту, но, возможно, его безумие конденсирует тьму вокруг него во что-то еще более темное, и он остается невидимым.

– Я наблюдал, как ты спишь, – говорит он, – а потом подумал, что свет моего фонаря может тебя разбудить.

Судя по звуку его голоса, он не так близко, как могла она ожидать.

– Это так приятно, быть с тобой в кромешной тьме.

Справа. Футах в трех. Может, на коленях, может, стоит.

– Ты боишься? – спрашивает он.

– Нет. – Она лжет без малейшей запинки.

– Ты бы разочаровала меня, если б боялась. Я верю, что ты превращаешься в полноценную душу, а тот, кто превращается, должен быть выше страха.

Произнося эти слова, он вроде бы смещается ей за спину. Она поворачивает голову, вслушиваясь в каждый звук.

– В Эль-Валле, штат Нью-Мексико, как-то ночью выпал такой сильный снег, что им завалило все.

Если она не ошибается, раньше он стоял справа, а теперь встал у нее за спиной, и завывания ветра растворили в себе все издаваемые им звуки.

– За четыре часа выпало шесть дюймов снега, и вся земля стала белая.

Волосы встают у нее дыбом при мысли о том, что он так уверенно передвигается в темноте. И даже не выдает себя сверканием глаз, как выдал бы кот.

– Равнины и низкие холмы вдруг превратились в поля и стены тумана, стали трехмерной иллюзией, из реальности превратились в грезу.

Мягкий голос теперь звучит где-то перед ее лицом, и Холли предпочитает верить, что он вообще не двигался, а все это время находился перед ней.

Она только что проснулась, будто от толчка, и, возможно, поначалу ей не следовало доверять органам чувств. Опять же, кромешная тьма не позволяет точно определить местоположение источника звука, дезориентирует.

– На уровне земли ветра не было, но на большой высоте он дул со страшной силой, потому что после того, как выпал снег, облака быстро разорвало в клочья и унесло. А в разрывах между облаками небо было черное, подсвеченное только ожерельями звезд.

Она чувствует гвоздь между грудями, согретый теплом ее тела, и пытается почерпнуть в нем уверенность.

– У стеклодува с прошлого июля оставались фейерверки, и женщина, которой снились мертвые лошади, предложила установить их, прежде чем запустить.

Его истории всегда к чему-то ведут, хотя Холли уже научилась бояться последних фраз каждой.

– Там были звездные раковины, колеса Катерины, спирали, меняющие цвет хризантемы, золотые пальмы.

Голос становится мягче, он подходит ближе. Возможно, наклоняется к ней. Их лица разделяет какой-то фут.

– Красные, зеленые, сапфировые и золотые вспышки освещали черное небо, но все эти цвета также отражались от белых полей, пульсировали на белых полях.

Киллер продолжает говорить, а у Холли возникает ощущение, что сейчас он ее поцелует, в кромешной тьме. И какой будет его реакция, когда она в отвращении, а по-другому невозможно, отпрянет?

– Последние снежинки еще падают, самые последние, большие, как серебряные доллары, спускающиеся по широким пологим дугам. Они тоже подсвечиваются.

Она отклоняется назад и поворачивает голову, боясь этого поцелуя. Потом думает, что он может прийтись не на губы, а в шею.

– Поблескивая красным, синим и золотым огнем, снежинки медленно опускались на землю, словно что-то волшебное горело в вышине, какой-то величественный дворец пылал на другой стороне небес, а на землю падали яркие, как драгоценные камни, угли.

Он делает паузу в ожидании ответной реакции.

Пока он продолжает говорить, поцелуя точно не будет.

Холли откликается:

– Это так великолепно, так прекрасно, я сожалею, что меня там не было.

– И я жалею, что тебя там не было, – соглашается он.

Осознав, что ее слова могут быть расценены как приглашение, Холли торопливо добавляет:

– Это наверняка не все. Что еще произошло в ту ночь в Эль-Валле? Расскажи мне.

– У женщины, которой снились мертвые лошади, была подруга, утверждавшая, что она – графиня из какой-то восточноевропейской страны. У тебя есть хоть одна знакомая графиня?

– Нет.

– У графини были проблемы с депрессией. Она лечила депрессию, принимая «экстази». Она приняла слишком много «экстази» и вышла на поле, окрашенное фейерверками. Более счастливая, чем была когда-либо, она покончила с собой.

Вновь пауза, требующая ответной реакции, но Холли не может ничего придумать, кроме:

– Как грустно.

– Я знал, что ты это поймешь. Да, грустно. Грустно и глупо. Эль-Валле – портал, который дает возможность отправиться в путешествие к великому изменению. В ту ночь и тот особый момент каждому представлялась возможность стать другим. Стать лучше. Однако всегда находятся такие, кто не может этого увидеть.

– Графиня.

– Да. Графиня.

Окружающая Холли давящая темнота вдруг стала еще темнее.

Она чувствует его теплое дыхание своим лбом, глазами, а потом оно уходит.

Может, она и не чувствовала его дыхания, только легкий порыв ветра.

Ей хочется верить, что это был порыв ветра, и она думает о чем-то чистом: своем муже, ребенке, ярком солнышке.

– Ты веришь в знамения, Холли Рафферти?

– Да.

– Знаки, приметы. Черные кошки, разбитые зеркала, просыпанная соль, упавшая на пол вилка или нож. Ты когда-нибудь видела знамение, Холли Рафферти?

– Думаю, что нет.

– Надеешься увидеть?

Она знает, что он хочет услышать, и идет ему навстречу.

– Да. Я надеюсь увидеть знамение.

Она чувствует теплое дыхание на левой щеке, потом на губах.

Если это он (а сердцем она знает, что он, безо всяких «если»), то остается неотличим от темноты, хотя разделяют их какие-то дюймы.

Темнота в комнате не мешает остроте мысленного взора. Она «видит», что он стоит перед ней на коленях голый, его бледное тело разрисовано зловещими символами, а вместо краски использовалась кровь убитых им людей.

Силясь изгнать из голоса нарастающий страх, она спрашивает:

– Ты видел много знамений, не так ли?

Дыхание, дыхание, дыхание на губах, но не поцелуй, потом нет и дыхания, потому что он отстраняется и говорит:

– Я видел десятки знамений. У меня на них глаз наметан.

– Пожалуйста, расскажи мне хотя бы об одном.

Он молчит. Молчание нависает над ней, словно отточенный меч.

Неужели он начинает задаваться вопросом: а может, она говорит лишь для того, чтобы отсрочить поцелуй?

Если только такое возможно, она не должна обидеть его. Важно покинуть это место, не подвергнувшись насилию, но не менее важно не дать ему вырваться из той мрачной фантазии, в которую он сам себя и загнал.

Он, похоже, верит, что со временем она решит, что должна поехать с ним в Гвадалупиту, штат Нью-Мексико, и что в Гвадалупите она «будет потрясена» увиденным. И пока он продолжает в это верить, а она – стараться не разубеждать его, но и не давать твердых обещаний, ей, возможно, удастся обернуть это обстоятельство в свою пользу, когда наступит критический момент.

Когда молчание слишком уж затягивается, он подает голос:

– Это случилось, когда лето в прошлом году переходило в осень, и все говорили, что птицы раньше улетели на юг, и волки появились там, где их не видели несколько десятилетий.

Холли сидит в темноте, с прямой спиной, скрестив руки на груди, напряженная, как натянутая струна.

– Небо напоминало стеклянную чашу, которой накрыли землю. Казалось, можно разбить его брошенным камнем. Ты бывала в Орлином гнезде, штат Нью-Мексико?

– Нет.

– Я ехал на юг от Орлиного гнезда, по двухполосному шоссе, примерно в двадцати милях от Таоса. Две девушки шли навстречу по другой стороне дороги, ловили попутку, которая подвезла бы их на север.

Ветер над крышей обрел еще один голос, теперь он завыл, как стая койотов.

– Возраста они были студенческого, но не учились в колледже. Они были серьезно настроенными, ищущими, уверенными в себе, в туристических ботинках, с рюкзаками и накопленным опытом.

Он замолкает, то ли это театральная пауза, то ли он роется в воспоминаниях.

– Я увидел знамение и сразу понял, что это было знамение. Над их головами зависла черная птица. Она широко раскрыла крылья, не махала ими, просто висела, поддерживаемая теплым потоком воздуха, и двигалась не быстрее и не медленнее, чем шли девушки, оставаясь над ними.

Холли сожалеет, что напросилась на эту историю. Она закрывает глаза, чтобы не видеть образы, которые он начнет описывать.

– Птица летела футов на шесть выше их голов и на фут-два позади, но девушки не подозревали о ее присутствии. Они не подозревали, а я сразу понял, что означает эта птица. Ты знаешь, что символизировала эта птица, Холли Рафферти?

– Смерть, – отвечает она.

– Да, совершенно верно. Ты становишься полной душой. Я увидел птицу и поверил, что эти девушки помечены смертью, что долго им в этом мире не жить.

– И они умерли?

– В тот год зима наступила рано. Снегопады следовали один за другим, стояли сильные морозы. Весна затянулась, снег сошел уже летом, и их тела обнаружили только в конце июня, на заброшенном поле около Эрройо-Хондо, по другую сторону пика Уиллера, не так далеко от того места, где я увидел их на дороге. Я узнал девушек по фотографии в газете.

Холли безмолвно молится за родственников неизвестных ей девушек.

– Кто знает, что с ними случилось? – продолжает он. – Их нашли обнаженными, поэтому мы можем представить себе, что выпало на их долю. Но хотя нам может показаться, что смерть у них была ужасная и трагическая в силу их молодости, всегда остается вероятность, что у самой худшей из ситуаций есть светлая сторона. Если мы – ищущие, мы учимся на всем и развиваемся. Возможно, в каждой смерти есть моменты прекрасного и потенциал для трансцендентного.

Он включает фонарь, выясняется, что он, скрестив ноги, сидит напротив нее.

Если бы свет вот так внезапно зажегся раньше, она бы зажмурилась, повернула голову. Но теперь застать ее врасплох не так-то легко, да и незачем ей жмуриться или отворачиваться от света, потому что она ему несказанно рада.

На похитителе все та же лыжная шапочка-маска, в которой видны только обкусанные губы и серо-синие глаза. Он не обнажен и не разрисован кровью тех, кого убил.

– Пора идти, – говорит он. – Тебя обменивают на миллион четыреста тысяч долларов, а после того, как я получу деньги, придет время для решения.

Сумма поражает ее. Возможно, он лжет.

Холли потеряла счет времени, но она удивлена услышанным.