Потерянные души Кунц Дин

Глава 38

Пациент Брайан Мердок из палаты 208 увидел нечто такое, чего видеть ему не полагалось, подслушал нечто такое, чего слышать ему не следовало. Никто не мог сказать, что испугало его. Но испугало настолько, что он сменил пижаму на городскую одежду, в которой приехал в больницу, и попытался покинуть здание, не привлекая к себе внимания.

Медсестра Джинджер Ньюбери столкнулась с Мердоком, узнала его и сказала, что действующие в больнице правила не допускают самовольного ухода. Он оттолкнул ее, побежал, а она кликнула охрану.

Обычно охрана перекрывала не все выходы из больницы, и в прошлом Кори Уэббер, уборщик, не взял бы на себя обязанности охранника. Но времена изменились, и Мердок столкнулся с новым Кори Уэббером. Пусть одетым в тот же комбинезон уборщика, с ведром, шваброй и тележкой, на которой стояло и лежало все необходимое для уборки. Только к моющим средствам и рулонам туалетной бумаги добавился баллончик с перечным газом и дубинка. Кори делал вид, будто что-то там убирает, но на самом деле охранял коридор, входить в который могли только сотрудники, чтобы через него никто не смог покинуть больницу. В коридор выходили двери столовой для персонала и комнаты отдыха медсестер, а вел он к двери, которая открывалась на стоянку, где оставляли автомобили сотрудники больницы.

Когда Брайан Мердок ворвался в коридор, преследуемый санитаром Воном Нордлингером, Кори Уэббер бросил швабру и схватил с тележки баллончик с перечным газом.

Мердок бежал не с пустыми руками, в каждой зажимал по тяжелому колесику, которые каким-то образом скрутил с ножек больничной кровати, и тут он бросил их, застав Кори врасплох. Одно колесико угодило ему в грудь, второе – в лицо, и Кори отлетел к стене.

В конце коридора Мердок распахнул дверь, которую не заперли, потому что только этой дверью и пользовались коммунары, выходя из больницы и заходя в нее в этот знаменательный день. Он выскочил на автомобильную стоянку, но на свободе оставался недолго, потому что Вон и Кори уже настигали его.

Вон сзади схватил Мердока за куртку и сильно дернул на себя, свалив с ног. Мердок крепко приложился к асфальту, но парень он был молодой и сильный, поэтому перекатился на живот, поднялся на четвереньки, а потом кинулся на санитара.

Тут в дело вступил Кори, он взмахнул дубинкой, целя в затылок Мердока. Удар пришелся по плечам, но его силы хватило, чтобы беглец отпустил Вона и повалился на асфальт.

Он уже собрался закричать, но Кори отреагировал наиболее эффективно, нанеся удар дубинкой по шее. Беглец попытался защитить шею руками, но Кори, стремясь не допустить криков, врезал от души, так что руки не спасли: с губ Мердока не сорвалось ни звука. Тут же другие коммунары окружили Мердока, и некоторые из них сдерживали Кори, хотя необходимости в этом не было. Кто-то попросил отдать дубинку, и, разумеется, Кори тут же ее отдал.

Только тут он понял, что Мердок мертв, и у него не только раздроблен кадык, но и разбито лицо. Кори Уэббер не помнил, что бил беглеца по лицу.

Дожидаясь возвращения мистера Уокера, тревожась, что он может больше не увидеть старика, а если увидит, то уже ненастоящего мистера Уокера, Тревис Ахерн без устали кружил по палате. Время от времени снимал телефонную трубку, но связь так и не починили, или выглядывал в коридор, который оставался пустынным.

Он стоял у окна, когда мужчина выбежал из больницы, преследуемый двумя другими. Первый мужчина был в уличной одежде, тогда как один из преследователей – в униформе санитара, а второй – в комбинезоне уборщика.

Двое сотрудников больницы напали на первого мужчину. Уборщик держал в руке что-то вроде дубинки. Одним ударом он свалил первого мужчину с ног, а потом принялся бить, бить, бить.

Тревис не хотел на это смотреть, но не мог оторвать глаз. Если человека били так сильно и так много, остаться в живых он не мог. Тревис никогда не видел, как человека убивали, и зрелище это, даже на расстоянии, было таким ужасным, что ему пришлось привалиться к подоконнику, поскольку ставшие ватными ноги больше его не держали.

Медсестры, охранник, другие сотрудники больницы выбежали на автомобильную стоянку. Они отобрали дубинку у уборщика, окружили избитого мужчину, словно их заботило его состояние, но на самом-то деле скрыли от глаз тех, кто, как и Тревис, мог стоять у окна.

Санитар и доктор уже катили тележку. В докторе Тревис узнал Кевина Флинна, их семейного врача. С помощью охранника Флинн и санитар уложили покойника на тележку.

Уборщик никого не интересовал. Они не собирались сдавать его в полицию.

И тот, кто сейчас подошел бы к окну, подумал бы, будто человека свалил инфаркт, и ему крупно повезло, потому что произошло это у самой больницы. Преследование и избиение уложились менее чем в минуту. Возможно, видел все это только Тревис.

Одна из медсестер повернулась к зданию и подняла голову, оглядывая окна.

Тревис отпрянул, надеясь, что успел это сделать до того, как ее взгляд добрался до окна его палаты. Наткнулся на кресло, чуть не перевалился через него, но, к счастью, просто плюхнулся на сиденье.

Не знал, куда ему прятаться.

Ждал торопливых шагов в коридоре, доктора Флинна в белом халате, охранника, уборщика с дубинкой наперевес.

Но в коридоре третьего этажа царила тишина.

Сидя в кресле, в окне он видел только серое небо. Облака казались плоскими, как выглаженная простыня.

Тревис подумал о матери, попытался представить себе, как сейчас она работает в большой кухне начальной школы «Мериуитер Льюис». Но картинка эта никак не складывалась.

Он попытался представить ее за рулем автомобиля, семилетней «Хонды» с чуть помятым бампером, направляющейся в больницу, чтобы повидаться с ним. И опять воображение подвело его.

Закрыв глаза, поднеся руки к лицу, он попытался представить себе ее лицо, и ему это удалось. И когда она появилась перед его мысленным взором, ему захотелось увидеть ее улыбку, но лицо матери оставалось бесстрастным. А глаза плоскими, как выглаженные облака за окном.

Глава 39

Фрост сидел на скамье в Мемориальном парке и вроде бы наблюдал за голубями, склевывающими семена с травы, которая уже начала увядать, становясь золотисто-серой. Такой она и уходила под снег.

Птицы расхаживали по траве, покачивая головами. По большей части темно-серые, некоторые пестрые, совсем редко – грязно-бурые.

Фрост с удивлением узнал, что почти все голуби живут здесь круглый год, хотя какая-то часть и улетает на юг. Он-то думал, что зиму в Монтане могут пережить только совы, орлы, индюшки, фазаны и тетерева.

Он провел только три дня в Рейнбоу-Фоллс и окрестностях, но уже пришел к выводу, что даже в начале октября ночи здесь холодные.

Хотя светящееся табло на здании Первого национального банка показывало, что температура воздуха – пятьдесят шесть градусов[18], Фросту казалось, что день гораздо холоднее. Одетый в джинсы, лыжную куртку и ботинки на толстой подошве, он сожалел об отсутствии кальсон. Несмотря на фамилию[19], если б ему предложили на выбор мизерную пенсию и лачугу в теплых краях или большую в паре с дворцом в снежной стране, он бы без малейшего колебания остановился на первом варианте, соглашаясь на рис, бобы и жаркое солнце.

Но в свои тридцать пять лет он сомневался, что доживет до пенсии. И могло статься, что ему бы крупно повезло, если бы ближайшие дни не стали для него последними.

Но в любом случае преклонный возраст манил его не больше, чем жизнь в ледяном замке. Судя по тому, куда катилась эта страна, большинству людей ждать золотых лет в будущем не приходилось.

Фрост уже пять минут делал вид, что голуби завораживают его, когда, наконец, на дорожке появился Даггет. Он ел мороженое на палочке.

Общего у них двоих было больше, чем различий, и обоим нравилось подкалывать друг друга. Даггет прекрасно себя чувствовал и в Монтане, и в Ки-Уэсте, и подчеркивал сей факт, шагая по парку в рубашке с короткими рукавами.

Рядом со скамейкой Фроста стояла урна, и Даггет остановился рядом с ней, чтобы, покончив с мороженым, которого оставалось не так уж и много, бросить в урну палочку и бумажную салфетку.

Рядом никого не было, поэтому Даггет спросил: «Ты не замерз?»

– Думаю, день становится теплее.

– Я тоже. Утреннее сканирование что-нибудь выявило?

– Активность выше, чем обычно, – ответил Фрост, имея в виду переговоры копов по радио.

– Да. И все только по делу, никакой болтовни. И что за код они теперь используют?

– Не знаю. Попытался разобраться с ним на моем ноутбуке. Расшифровать пока не удалось.

– Получается, что на этот раз сигнал поступил верный.

К сожалению, информация, на основании которой началось это расследование, ни в малейшей степени не подсказала им, что происходит в Рейнбоу-Фоллс. Речь шла лишь о том, что грядет что-то серьезное.

– Чиф Хармильо в постоянном движении. Больница. Начальная школа. Средняя школа. Ресторан и ночной клуб на выезде из города. Не понимаю, как это связано с его работой.

Они поставили на служебный автомобиль Хармильо транспондер, который через спутник передавал сведения о местонахождении машины на сервер компании, оберегающей автомобили от угона, а уж с сервера Фрост скачивал – если по-честному, крал – эти сведения в свой ноутбук.

По парковой дорожке катил на скейтборде мужчина средних лет. С нечесаной бородой и конским хвостом, перехваченным синим проводком. В штанах цвета хаки, в двух надетых одна на другую фланелевых рубашках, шапке-чулке. Даже не глянув на них, проехал мимо.

– Всего лишь лузер? – спросил Даггет.

– Определенно, всего лишь лузер.

– Я не могу отделаться от мысли, что нас вычислили.

– Почему? – спросил Фрост. – Твою комнату обыскали или что?

Даггет бросил в урну палочку от мороженого и салфетку.

– Причины вроде бы нет. Но какое-то неприятное чувство… Не могу объяснить.

Фрост и Даггет были агентами ФБР, но особыми агентами, о которых не знал даже Директор бюро. В официальных бумагах Бюро их фамилии нигде не упоминались.

– Лично я думаю, что нами никто не интересуется. И собирался предложить начать работать в паре, если ты, конечно, не против.

– Я только за, – ответил Даггет. – Чувствую, что вот-вот наступит момент, когда каждому из нас придется прикрывать спину другого.

И едва он произнес эти слова, как в яростном хлопанье крыльев стая голубей поднялась в небо.

Глава 40

Сидя рядом с Карсон, Майкл позвонил Эрике Сведенберг, чтобы сказать, что через несколько минут они подъедут к ее дому. Их столь быстрое прибытие удивило Эрику, поскольку после ее звонка в Сан-Франциско не прошло и часа.

– Наш пожилой друг знает короткий путь, – объяснил Майкл. – Мы повернули направо в нигде, а потом резко налево в никогда.

И едва Майкл закончил разговор, приятный женский голос навигатора выдал очередное указание: «Через двести ярдов поверните направо».

Они свернули на дорогу с гравийным покрытием, которую охраняли громадные сосны и перегораживали крепкие ворота. Карсон остановилась у столба с закрепленной на нем кнопкой вызова, опустила стекло, нажала на кнопку и посмотрела прямо в объектив камеры слежения. Ворота распахнулись.

На переднем крыльце, у верхней ступеньки, их ждала женщина.

Карсон встречалась с Эрикой Четвертой в Луизиане, и пятое издание, судя по всему, в мельчайших подробностях повторяло четвертое. Виктор, возможно, ненавидел человечество, но ценил женскую красоту и прекрасно в ней разбирался. Такой, вероятно, древние римляне представляли себе Диану, богиню луны и охоты: безупречная красота, удивительная грациозность, тело, вибрирующее от переполняющей его энергии.

Все познакомились друг с другом уже на крыльце, сразу решили перейти на ты, и Эрика сказала Девкалиону:

– Меня поражает наша встреча.

– Как и то, что мы живы, – добавил Девкалион.

– В те дни, давным-давно… он был таким же, каким стал?

– Заносчивость присутствовала, как и порочность, – ответил Девкалион. – Заносчивость может перерасти в гордыню. Гордыня – мать жестокости. Но поначалу был и идеализм, надежда, что он сможет изменить сущность человека.

– Утопические идеи. Они всегда ведут к разрушению… крови, смерти, ужасу. И ты… два столетия одиночества. Как ты выдержал?

– Первое время – благодаря ярости и жажде мести. Убийствам и жестокости. Но постепенно я осознал, что получил один дар, превосходящий все остальные. Дар реализации возможностей. Я мог стать, кем хотел, стать лучше, чем был раньше. Ярость можно считать видом гордыни. Я отвернулся от нее, прежде чем навсегда стал монстром, по его образу и подобию.

Карсон увидела слезы в глазах Эрики. Подумала, что Виктору такое бы не понравилось. Как же, одно из его новоорлеанских созданий проявляло сочувствие, тронутое душевной болью другого. По мнению Виктора, сочувствие свидетельствовало о слабости, эту эмоцию он оставлял только смиренным и глупым.

Эрика пригласила их в дом, на кухню, где воздух был наполнен ароматом только что сваренного кофе. На столе стояло блюдо с печеньем.

Кофе и печенье в компании монстра и невесты Франкенштейна.

Карсон не удивила улыбка Майкла, а самоконтроль, проявляемый в молчании, произвел на нее должное впечатление.

Когда кофе наполнило кружки и все сели за стол, разговор начался не с обсуждения текущего кризиса. Гостям прежде всего захотелось узнать, каким образом здесь оказалась Эрика.

Звонок в Сан-Франциско окончательно убедил Эрику в смерти Виктора в ту ночь, когда она убежала от него. Она предполагала, что он мертв, но только его смерть могла освободить ее от абсолютного повиновения, заложенного в ее программу. И теперь она знала это наверняка.

Дождливой ночью, когда империя Виктора начала разваливаться, она открыла секретный сейф в особняке в Цветочном районе и, следуя телефонным инструкциям, набила саквояж пачками долларов, евро, акциями на предъявителя, мешочками серого бархата с драгоценными камнями, по большей части, бриллиантами. Как и требовал ее муж, ее создатель, она повезла это богатство на его тайную ферму-лабораторию, расположенную к северо-востоку от озера Поншатрен.

Но, прежде чем она упела встретиться с мужем и отдать ему саквояж, внезапно засверкавшие молнии превратили ночь в полдень. Они непроницаемым барьером окружили ее автомобиль, били в асфальт в таком огромном количестве, что полностью отрезали Эрику от окружающего мира. В какое бы окно она ни смотрела, ее глазам открывалась стена – или щит – света, такого яркого, что она закрыла глаза и опустила голову, ожидая смерти.

– Благодаря нашему телефонному разговору, – Эрика оглядела сидящих за столом, – теперь я знаю, что молнии окружили меня в тот самый момент, когда умер Виктор. Сигнал, выданный его умирающим телом, переданный через спутник всем Новым людям и убивший их, не смог дойти до меня, укрытой этим щитом из молний.

– Что привело тебя в Монтану? – спросил Майкл.

– Не знаю. В саквояже я везла целое состояние, с такими деньгами везде могла начать новую жизнь. Поэтому ехала и ехала, безо всякой цели, пока не нашла место, которое мне очень даже подошло.

Девкалион покачал головой.

– Нет. Ты просто не знала, какова твоя цель.

Этот намек на высшие силы заставил их помолчать. На них ложилась тяжелая обязанность. Огромная ответственность.

– Если нас привело сюда Проведение, – наконец нарушила тишину Эрика, – тогда мы, конечно же, не можем проиграть эту войну.

– Я бы на это не рассчитывал, – предупредил Девкалион. – Мы обладаем свободной волей поступать правильно и неправильно. Наша беда, и человечества тоже, в том, что наши сердца могут так легко нас обмануть, даже при совершенно ясной голове.

– А кроме того, – добавила Карсон, – в Новом Орлеане союзников у нас было больше. Здесь, в Рейнбоу-Фоллс, нас только четверо.

– Есть и пятый, – уточнила Эрика. – Мы с ним решили, что вы должны сначала выслушать мою историю, а уж потом встретиться с ним, его внешность может… отвлекать.

Заскрипели петли, и они все посмотрели на дверь в кладовку, приоткрывшуюся на дюйм.

Потом она распахнулась, и на кухню вышло что-то троллеподобное в детской одежде, Румпельштильцхен, демон и гоблин в одном флаконе, нечто, не имеющее названия, создание в шутовском колпаке со множеством крохотных колокольчиков. Странные желтые глаза ярко вспыхнули, и без того отвратительное лицо вдруг перекосило в такую маску ярости, что Карсон и Майкл… даже Девкалион, отодвинулись от стола и вскочили.

– Сладенький, – обратилась Эрика к уродцу, – я же просила тебя не улыбаться во весь рот. Людям, которые тебя не знают, становится не по себе даже от твоей маленькой улыбки.

Глава 41

Фрост и Даггет пришли в парк разными маршрутами, но уходили вместе, приняв решение работать в команде.

Даггет остановился в одном из четырех мотелей города – «Фоллс-инн» на Фоллс-роуд, чуть севернее Беатут[20] – авеню. Мотель располагался рядом с рекой, и из окон открывался вид на чудо природы, давшее название городу[21].

На участке протяженностью пятьсот футов русло реки шесть раз «падало вниз» по всей ширине. Самый высокий обрыв составлял двенадцать футов, самый низкий – семь. Суммарный эффект наполнял гордостью сердца членов городской Торговой палаты. Если человек приезжал в Рейнбоу-Фоллс по делам, его непременно знакомили с этой городской достопримечательностью. Многие даже проводили здесь уик-энд, чтобы уехать с картой памяти, заполненной великолепными фотографиями.

В номере мотеля Даггет слышал водопады двадцать четыре часа в сутки даже с закрытыми окнами. Он говорил, что звук этот его успокаивает, действенностью не уступая колыбельной.

– По-прежнему спишь крепко? – спросил Фрост, когда они направлялись к выходу из парка на Беапо-лейн[22].

– Как младенец, только от этого звука встаю, чтобы отлить, шесть раз за ночь. Но я так хорошо выучил маршрут от кровати до унитаза, что мне даже не нужно просыпаться, откликаясь на зов природы.

Компания «21-й зеленый век», занимающаяся поисками эффективных альтернативных источников энергии, не загрязняющих окружающую среду, на три месяца арендовала небольшой домик, в котором и поселился Фрост. Существовала эта компания только на бумаге, и Фрост не подыскивал участки для последующей покупки, пусть и заявлял, что занимается именно этим, но хозяину дома заплатили вперед, а в современной Америке этого вполне хватало, чтобы отпали все излишние вопросы.

И лучшего камуфляжа, чем слово «зеленый», в эти дни просто не существовало. Если человек работал в компании, в название которой входило вышеуказанное слово, это характеризовало его как ответственного, сердобольного, дальновидного, высокоморального гражданина, автоматически причисляя его к хорошим парням. Ирония судьбы, но Фрост действительно принадлежал к хорошим парням, хотя его совершенно не волновало, сколько углекислого газа попадает в атмосферу при каждом выдохе.

– Будь я сексуальным маньяком, – изрек Фрост, – то колесил бы по стране, прикидываясь борцом за сохранение окружающей среды, носил бы одежду, изготовленную из соевых бобов. Женщины не просто бросались бы в мои объятья, каждая вручала бы мне топор, чтобы я ее убил.

– Мне для этого одежда из соевых бобов не требуется, – ответил Даггет. – Перед моими естественными феромонами женщины устоять не могут.

– Да? Они у тебя в баллончике-спрее или во флаконе с шариком?

Дом, который арендовала компания «21-й зеленый век», располагался на Беапо-лейн, напротив парка.

– Пошли, – продолжил Фрост. – Проверим компьютер, поглядим, где сейчас чиф Хармильо, потом, возможно, последим за ним.

Бунгало с двумя спальнями обставили со спартанской простотой, но, по крайней мере, в комнатах было чисто.

Когда они проходили по гостиной и столовой, направляясь на кухню, где стоял ноутбук Фроста, Даггет отметил: «Здесь даже мебель шейкеров[23] кажется декадентской. Кровать с гвоздями тоже имеется?»

– Нет. Зато есть плетки с шипами, если возникнет желание себя высечь.

– Может быть, позже. Пока ты будешь проверять Хармильо, я позвоню Мумо, чтобы узнать, сообщил ли информатор что-нибудь еще по этому делу. Я не возражаю против того, чтобы лететь спиной вперед или головой вниз, но вот полет вслепую мне совершенно не нравится.

В Бюро они подчинялись непосредственно Морису Мумо. Полностью его звали Сент Морис Мумо. Его отец, активист движения чернокожих, сменил фамилию Джонсон на Мумо, а мать, набожная католичка, настояла на том, чтобы сына назвали в честь одного из немногих чернокожих святых. У высоченного, как дерево, Мориса Мумо кожа, волосы и глаза цветом практически не отличались. Он закончил юридическую школу Йельского университета и в присутствии посторонних не сказал бы подчиненному ни единого грубого слова. Зато наедине поливал совсем другими словами, да так, что мало не казалось.

И пока Фрост сидел у ноутбука и проверял, где в последнее время успел побывать Хармильо, Даггет говорил с Мумо по спутниковому телефону, то и дело вставляя в разговор слово «сэр». Оборвав связь, он подошел к столу.

– Мумо говорит, что завтра сюда приезжает Казначей.

На лице Фроста отразилось удивление.

– Нет, не в твою келью, – уточнил Даггет, – но куда-то в окрестности Рейнбоу-Фоллс, хотя точного места они не знают. Он прилетит вертолетом из Биллингса[24].

– Зачем?

– Они не знают. Возможно, для того чтобы посмотреть, на что потрачены его денежки.

– Это круто. Мумо думает, что это круто, не так ли?

– Не то слово.

– Это же какое-то грязное дело. Почему Казначей рискнул ввязаться в него? – спросил Фрост.

– Грязные дела он любит больше всего. Может быть, тебе выпадет шанс спросить у него почему.

– Так это ж здорово.

– С одной стороны, да, а с другой, можно не сомневаться, что ответом на твой вопрос будет пуля в лоб.

Глава 42

Стоя у окна палаты 318, Брюс наблюдал, как поливает уборщик водой из шланга ту часть автостоянки, где, по словам Тревиса, избили и, возможно, убили мужчину. Мальчик сказал, что именно этот уборщик и отделал дубинкой того несчастного.

Тревис сидел в кресле, прижав колени к груди.

– Это случилось. Я не выдумываю.

– Я знаю, что не выдумываешь, – заверил его Брюс.

Каждая половинка окна открывалась своей ручкой. Центральная стойка выглядела достаточно крепкой, чтобы выдержать вес спускающегося по веревке человека. Расстояние от подоконника до асфальта не превышало двадцати футов.

«Реальный вариант».

Брюс отошел от окна, опустился на одно колено рядом с креслом, положил руку на плечо мальчику.

– На этом этаже сотрудников практически нет, потому что они внизу. Думаю, помогают охранять все двери, ведущие в подвал, и все выходы из больницы на первом этаже.

– Почему они убили этого человека?

– Должно быть, он увидел что-то такое, чего ему видеть, по их разумению, не следовало.

– Что? Что он увидел?

– Послушай, Тревис, мы должны затаиться. Не дать им ни малейшего повода заподозрить, что нам что-то известно.

– Но все так, как я вам и говорил? Они не те, кем были раньше. Они больше не настоящие.

– Они настоящие, сынок, очень даже настоящие. Но теперь они другие.

– И что они делают с людьми в подвале?

– Что бы это ни было, мы не хотим, чтобы они сделали это с нами.

Голос Брюса ему самому казался чужим. Не по интонациям или тембру, они остались без изменений, а благодаря словам, которые приходилось произносить. Он оставался автором вестернов, но его жизнь сменила жанр.

– Мы можем кое-что сделать, – продолжил он, – но для этого потребуются крепкие нервы и предельная осторожность.

Он изложил свой план, и мальчик слушал, не прерывая.

Когда Брюс закончил, задал только один вопрос:

– А сработает?

– Должно, так ведь? – ответил старик.

Глава 43

В коридоре подвала больницы чиф Хармильо и доктор Генри Лайтнер стояли по обе стороны тележки, на которой лежал Брайан Мердок.

– Все лицо размозжено, – указал Хармильо.

– Коди должен был его остановить.

– Разумеется.

– Ты или я сделали бы то же самое.

– Возможно, не столь агрессивно.

– Или более агрессивно.

Хармильо оторвал взгляд от покойника, посмотрел врачу в глаза.

– О любой одержимости велено докладывать.

– Это не одержимость.

– Сколько он нанес ударов дубинкой?

– На вскрытие у нас нет времени. Учитывая то, как много нам предстоит сделать до вечера, это нерациональная трата времени.

– Как ты думаешь, сколько ударов? Плюс-минус.

– Не так чтобы много.

– Правда?

– Да. Не так чтобы много, – повторил врач. – Он сделал то, что от него требовалось.

– И эффективно. Проблема в том, что он сделал это прилюдно.

– Никто не видел.

– В этом уверенности у нас быть не может.

– Если бы кто-то увидел, то сказал бы медсестре или санитару, попросил бы вызвать полицию.

– Не сказал бы, если б подозревал… нас всех.

– А с чего такие подозрения? Даже собаки не могут отличить нас от них.

– Возможно, мы не так хорошо имитируем их, как нам может казаться. И некоторые, наиболее проницательные из них, могут почувствовать разницу.

– Если кто-то что-то и видел, скоро он все равно умрет.

Хармильо кивнул.

– Коди нужен тебе здесь.

– Чтобы это сделать, мне нужны все.

– И никто из присутствующих не подумал, что он одержим?

– Никто.

Хармильо на мгновение задумался. Никто из пациентов позвонить никому не мог. Телефоны в палатах не работали, мобильники и другие средства сотовой связи под тем или иным предлогом у всех отобрали. Любого, кто попытался бы покинуть больницу, вернули бы в палату или разобрались бы с ним, как Коди разобрался с Мердоком. Но если кто-то видел убийство и к нему придет посетитель, они бы сильно рисковали, позволив посетителю покинуть больницу.

– Дневные часы для посещения закончились? – спросил Хармильо.

– Да.

– Вечерние?..

– С пяти до восьми.

– Для нас это многое усложнит, но придется никого не выпускать из больницы. Всех посетителей надо тоже отправить к Строителям.

– Нам понадобится помощь.

– Я пришлю еще троих копов.

– Отлично.

Хармильо вновь перевел взгляд на лицо Мердока.

– Я думаю, создатель назвал бы Коди одержимым.

– А я думаю, что он одержим на предмет одержимости, – ответил Лайтнер.

Чиф вновь встретился с врачом взглядом.

– За Коммуну, – сказал он после паузы.

– За Коммуну, – ответил доктор Лайтнер.