Владыки Земли Волков Сергей

Луня, разглядывающий Чертеж Земель, спросил у волхва:

— Дяденька, а как же мы в Черном лесу-то? Ведь ни один человек живым из него не вышел. Помню я, как ты сказывал про нечисть чернолесскую — хуже тварей и придумать нельзя.

Шык усмехнулся невесело:

— Этот ты верно сказал, Лунька, что никто доселе из леса этого поганого живым не вышел. Да только ведь допреж и под небесами на боговой колеснице никто не ездил, и Могуч-Камня никто не добывал… Авось да небось, как ты говорить любишь. А что до нечисти — биться придется, и биться крепко.

Помолчал маленько и добавил ехидно:

— Ну, тебе-то опасаться нечего, тебя-то нечисть за своего примет.

— Это почему ж? — обидившись за мужа, спросила Руна.

— Так Луня у нас теперь корноухий, точно лешья, да и оброс глянь как лешак лешаком!

— Коль я лешак, то ты, дяденька, на Водовика смахиваешь здорово! отозвался Луня: — Вон, и бородища у тебя позеленела, и руки черные, и ногти кривые торчат.

Шык, который, не смотря на мудрость свою и знания, обидчив был, ровно парубок младой, засопел, брови нахмурил, но тут влез Зугур:

— Оно и правда — на нечисть мы похожи, а не на сынов рода человечьего. И то сказать — сколько ден рыла не мыли, одежу не снимали, волос и ногтей не обрезали. А впереди нас поход через Черный лес ждет, самый страшный, я так полагаю, в нашей жизни поход. Может, смертушку принять придется, так перед этим хорошо б помыться, почиститься, войскую справу подлатать, подновить.

На том и порешили — если опуститься Золотая Колесница в месте тихом да спокойном, денек передохнуть перед походом, порядок на себе навести, а потом уж и в путь.

Серединный минули на рассвете следующего дня, и сразу же на полуночь свернула Небесная Дорога, и снижаться, спускаться из заоблочных высей начала Золотая Колесница.

Странно засвистели Яровы Птицы, втрое ярче прежнего воспылали крыла их, а искры валили теперь так, что и в колесницу залетали, жгли людям лица, руки, одежду.

— Чегой-то с ними? — удивился Луня, волвх только плечами пожал, но потом, поразмыслив, ответил все же:

— Ныне, после Битвы Богов, на земле чужие птицам нашим силы верх взяли, вот и волнуются птахи, зляться.

Колесница все ниже и ниже опускалась. Серединный по правую руку имея, несла она путников на полуночь, и вскоре Шык понял и остальным объяснил:

— Не иначе, к Корчеву Дому везет нас повозка. Вона, если приглядеться, Малый Ход прямо под нами, а к вечеру до развилки, до скрестка доедем. Оттуда до Дома — шаг шагнуть. Ночью и прибудем. Места знакомые, Руне особливо, так что давай, девка, думай, где схорониться нам, где спрятаться. В здешних местах аров пруд пруди, не иначе. Заприметят нас — все, пропадем…

Свечерело. Путники, от жажды страдая — вода еще вчера вся до капельки вышла, готовились покинуть Золотую Колесницу, что служила им домом целых четыре семидицы. Все лишнее, ненужное за насад покидали — и не мало, небось, поломает голову какой-нибудь ар, хур, или иной кто, найдя на Малом Ходу прохудившийся плетеный кожаный родский поршень…

Весна, что только наступала, когда путники покидали Приобурье, теперь, луну спустя, зазеленила уже всю землю. Поднялись травы, оделись в летний наряд леса. Когда колесница совсем низко пошла, почуяли сидящие в ней, какая теплынь внизу — словно лето в разгаре. Правда, с полдня нагнал теплый ветер тяжелые тучи, затмившие и луну, и звезды, но это к лучшему — чем темнее, тем спокойнее. Еще б Яровы Птицы не горели ярко так, словно факелы живые — и вообще хорошо бы было.

После полуночи колесница неожиданно пошла по кругу, ветер засвистел в ушах путников, мелькнули совсем рядом шелестящие в темноте верхушки берез, и вот уже Небесная Дорога легла на небольшой, поросший сочной травой пригорок посреди березовой рощицы. Путники споро покидали на землю свои мешки и котомки, поспрыгивали сами, Шык, пока Зугур и Луня оглядывались и прислушивались с луками наготове, поклонился Золотой Колеснице и Яровым Птицам, молвил:

— Благи вам дарю от всех нас и от всего рода людского, чародейные создания! Спаси вас силы земные и небесные и в будущем, чтобы радовали вы всех красой своей и статью видимой…

Договорить волхв не успел — Яровы Птицы разом бросили злату цепь и рассыпая искры, огненными стрелами взмыли в черное небо, мигом исчезнув в низких тучах, а Золотая Колесница и Небесная Дорога под ней растаяли, словно туман поутру.

— Вот так диво! — удивленно проговорил Шык. Стало совсем темно, и в темноте раздался голосок Руны, собиравшей разбросанные вещи путников:

— Дядько Шык, ни зги не видать, мешок Зугуров с ремнями потерялся…

Шык зажег маленький чародейный огонек, больше на светляка лесного похожий, дунул на него, и огонек поплыл к Руне, освещая траву вокруг себя на два шага.

— Волхв, где мы сейчас? — спросил из темноты Зугур. Шык хмыкнул:

— Кабы я знал, не сидел бы сиднем. Скресток, где Великий Ход с Малым пересекается, мы проехали, а потом повозка наша кругом пошла. Ночевать тут надо. Если Небесная Дорога сюда нас опустила, значит, место тут безопасное, тихое. Дозор выставим — и ночуем, слышьте, други? А поутру уже рассмотрим, что к чему.

Так и сделали. Волхв провел вкруг стана два обережных круга, на ветках берез Чуров повесил. Первым в дозор Руну поставили — так надежнее, а потом, ближе к утру, самые опытные догляд держать будут — Луня и Зугур последним.

Ночь прошла мирно. После жестких скамей Золотой Колесницы путники разлеглись на мягкой, шелковистой траве и спали крепко и сладко, то ли от того, что на земле, твердой и надежной, лежат, то ли от того, что ароматы молодых трав сон навевали, не зря ж и последний весенний месяц, что к концу уже близился, у родов травнем зовется.

Зугур, дозор державший последним, разбудил всех, когда рассвело. Утро выдалось хмарным, мглистым, словно и не порог лета, а начало осени на дворе. Небо затягивали давешние низкие тучи, но дождя не было, и стояло душноватое тепло. Огляделись.

Рощица, что приютила путников на ночь, одиноко шелестела молодыми листьями посреди широкой бугристой пустоши. На полуночь, в десятке стреловых полетов, начинался лес, густой и темный. На восходе еле угадывался в дымке Серединный хребет, на закате все тонуло в тумане — не иначе, низина там, и речка или ручей течет. А на полдень виднелись вдалеке заросли кустов, купы деревьев и несколько холмов, что уходили за окоем и терялись из виду.

Шык, велев Луне взять меха и идти к низине за водой, а Руне с Зугуром — перетаскивать вещи к лесу и там ждать, затаившись, сам пошел на полдень, разнюхать, что и как.

Еще и половины времени до середины дневной не прошло, как волхв вернулся, и выглядел он озабоченым. Остальные к тому времени умылись уже, Руна даже почистить одеженку успела, а Зугур зайца подстрелил и на маленьком, бездымном костерке, весело потрескивающим на дне ямки, варилась в котелке заячья похлебка.

Шык, отдуваясь, бросил на землю подобранную где-то по дороге суковатую палку, на которую опирался при ходьбе, сел, ухватился за мех с водой и первым делом долго пил, утоляя двухдневную жажду. Напившись, спросил у Луни:

— Там, куда ты за водой ходил, луговина большая, болотистая, и ручей течет, так?

Луня кивнул — все так и есть.

Шык развернул Чертеж Земель, ткнул пальцем:

— Вот тут мы оказались, совсем рядом с Великим Ходом. До Дома Корча отсюда — день пути пешему, не больше. А болотина твоя, Луня, Мокрым лугом называется, в тот год, когда мы с тобой к Веду в гости собрались, пауны из Черного леса лурийских торговых гостей на ней погубили, Корч сказывал.

Руна, услыхав знакомые, родные названия, задрожала вся, глаза заблестели, и Шык, глянув на нее, кивнул:

— Да, девка, родина это твоя, ваши, Корчевы земли. Ты-то нашим проводилой и будешь, небось, каждый кусток тебе тут знаком?

— Тут, за Мокрым лугом, я редко бывала, а вот коли пройти его, там и вправду каждую тропку, каждый бугорок знаю. — кивнула Руна: — До Черного леса три дня нам идти отсюда, только вот…

— Что? — спросил Шык.

— Домой бы завернуть, крюк небольшой выйдет, а поклониться родинщине своей хочется. — закончила Руна, смутившись.

Волхв кивнул:

— Завернем, не сомневайся — мне тоже Дому на Великом Ходу поклониться надобно, мы ж с дедом твоим, с Корчем, считай, побратимами были, кровь мешали и в вечной дружбе клялись. Его памяти поклониться хочу, так что зайдем…

А теперь вот чего: был я на Великом Ходу, и сильно встревожил он меня. Не тот стал Ход ныне, совсем не тот. Чары, что ране его блюли, от нечисти спасали, и от людей лихих, ныне порушены, ослабели совсем. Зарос Ход травой-бурьяном, раскис весь, а Стражи Ходовы побиты, повалены, и опасно ныне малым числом по Ходу ездить. Врагов наших, аров и иных, в здешних местах нет сейчас, но были не так давно, большая дружина на закат проходила, и конные там были, и пешие. Так что путь наш до Корчева Дома окрест держать будем, с опаской да оглядкой, кабы на дозоры вражьи не напороться!

Зугур, что менял свалявшиеся перья на стрелах, усмехнулся:

— Вот едрит мать его, Владыки, хоть и не было ее у него! Мы ж ВСЕХ людей от смерти спасаем, и аров треклятых, и хуров тех же, детей шакальих, и мы же от них таиться должны! Что за времена, что за дела такие? Боги гибнут, люди дружка дружку хуже зверья дикого опасаются, хуже нелюдей бояться. Ух, и отольються все слезы вагаских матерей, и матерей всех иных народов этому Владыке! Ух, и посмеюсь я над прахом его, пусть и не увижу его глазами!

— Ладно, ладно, разошелся! — проворчал Шык: — Погоди, тут кабы ОН над нами не посмеялся, вишь как выходит — Черный лес впереди, так и до него еще суметь добраться надо!

Луня заточеной щепкой потыкал зайчатину в котелке, повернулся к волхву:

— Зато, дяденька, коли доберемся, то аров уже бояться не надо будет они-то, небось, туда не сунуться, остерегутся, разорви их Игг!

Похлебав заячего варева, обглодав косточки, путники залили костерок, заложили ямку сбереженным дерном, Луня веткой замел следы, и к полудню маленький отряд уже спускался на Мокрый луг.

Шли сторожко. Впереди, за пять сотен шагов — Луня, дозорным, остальные следом, цепочкой, быстро и тихо. Разговоров не вели, головы пригибали. Сырой туман, что висел над лугом, надежно укрывал путников, а как минули луг, Руна Луню сменила, по распадочку меж холмами повела, потом — лесной окраиной, и к вечеру в буреломный осинник вывела, место глухое и дикое.

Там и на ночь остановились. Шык сперва долго землю слушал — аров без арпаков не бывает, а стук копыт конских земля далеко разносит. Но тут все тихо было, и путники на ночлег расположились без опаски. Луня куропатку подстрелил, Руна щавеля по дороге нарвала, корешков разных, голодными сидеть не пришлось.

Зугур на этот раз первым в дозор ушел. Луня залил костерок, и все уже собрались на боковую, но перед тем, как спать укладываться, Руна вдруг обратилась к волхву:

— Дядько Шык, дозволь мне Могуч-Камень поглядеть, в руках подержать.

— Зачем тебе? — удивился Шык.

— Ну дозволь, рассмотреть я его хочу, что за диковенка такая. Ты вот про него говорил, что камень сам про себя рассказывать может…

— Так то ж не всякому, тем только, кто без слов понимать обучен. Шык, уже было улегшийся, сел и пояснил: — Волховство, магия, как Вед это называет, дарует человеку многое, но многого и требует взамен. Сильный волхв, маг, колдун, он от жизни обычной отрешиться должен, семью, детей иметь ему нельзя, а за это он и мир по другому видит, и мысли тоже, и людские, и звериные, и прочие другие. Луне вон, посля женитьбы вашей, волхвом не стать уже, ну, ПОЛНЫМ волхвом, понимаешь? И тебе слова, что камень говорит, услыхать не дано, хотя и есть в тебе что-то, муть какая-то чарная, но ты ее и сама особо не чуешь, а уж проявить и подавно не сумеешь.

— Ну дядько Шык, ну дай камень! — гнула свое Руна, и волхв махнул рукой:

— Ну, на, гляди, острожно только — сила в камне этом великая.

Руна под недоуменными взглядами Луни приняла из рук волхва осколок Первой Звезды, бережно положила его себе на колени, нагнулась над ним, словно бы вглядываясь в черные сколы, словно бы силилась прочесть какие-то неведомые писмена, что покрывали камень, но Луня заметил — глаза у девушки при этом были закрыты.

Сам Луня, подержавший Могуч-Камень в руках еще в подгорных коридорах бурой горы, почуял в нем только что-то непонятное, скованное и спрятанное, тайну какую-то, и очень-очень древнюю память — у обычных каменй такой не бывает. Но Луня тогда ранен был, не до камня, да погоня на плечах висела. А после и вовсе позабыл он про звезный осколок. Добыли они его — и хорошо, пускай до срока в котомке Шиковой лежит, хоронится.

Руна вдруг выпрямилась, открыла глаза, отдала камень волхву и улыбнулась:

— Дядько Шык, а ведь не все ты нам рассказал так, как было!

— Ты про что это, Руна? — удивился волхв.

— Да про то, что не сам ты пещерку с камнем в горе учуял — это камень позвал тебя, сам открылся-объявился, к тебе потянулся. Да еще и подсказал, как лучше до него добраться.

Шык только руками развел в смущении:

— Ну, Лунька, и жонку ты себе нашел! Уела она меня, старого. Ведь и впраду слукавил я маленько, не для выгоды, так, к слову пришлось. Но ты-то, Руна, как узнала про то? Не уж-то тебя чарам кто учил?

Руна покачала головой:

— Никто не учил. Сама я… Просто… Просто в роду матери моей был человек, что у гремов колдуном великим считался. Верно ты заметил, дядько Шык, настоящему волхву или колдуну с бабами знаться нельзя — сила уйдет. А вот тот колдун — он другой был. И колдовство его тоже — другое. И жил он всегда один, и чары творил по-своему, и в воде он не тонул, и с женщинами знался. От него у дочери эрла Ворги отец матери моей родился. Тэур, сын Гроума…

— Гроума!! — в один голос вскричали Шык и Луня, забыв, что сторожиться надо. Руна кивнула.

— Что ж ты раньше не сказала, что прадеда твоего Гроумом звали! Это ж с ним мы в Зул-кадаше Карающий Огонь одолели, и от зулов после бежали! Он воистину великий чародей, и воистину странны и непонятны чары его. И ты, выходит, унаследовала что-то от прадеда? Вот уж новина, так новина! — Шык вскочил и в великом смятении начал ходить взад и вперед по полянке меж вековых осин.

Руна, повернувшись к Луне, взяла мужа за руку:

— Не говорила я допреж про родню свою, потому что сказал мне Старый Корч, давно, когда первый раз увидал ты меня, Луня, что мать твою гремы убили, и думала я, что разгневаешься ты, про племя тебе ненавистное услыхав…

Луня обнял жену, поцеловал, сказал негромко:

— Ныне мир изменился, Руна. Прошлые дела в прошлом остались, сейчас другие заботы. Помогли нам гремы, чем смогли, когда повстречали мы их на пути своем. Теперь не враги они нам, а союзный народ в борьбе с общим врагом. И союзность эту я ломать из-за старой обиды не буду. А теперь давай-ка, чародейка, спать ложиться, а то после полуночи мне в дозор вставать.

Они улеглись и вскоре уснули, но Шык так и не прилег. Присев на валежину, он долго смотрел на спящих, что-то бормотал, доставал из своей котомки разные камешки, палочки и перья, крутил их в руках, подбрасывал, прикладывал к глазам, а потом, довольный, усмехался, и снова сидел молча и тихо, и лишь когда пришел Лунин черед в дозор идти, волхв лег на свое место и уснул…

Утром, доев остатки вчерашнего хлебова, пошли дальше. Когда солнце перевалило за полдень, Руна уверенно и безошибочно вывела путников к краю леса у самого Дома. Тут и остановились — отдохнуть и осмотреться.

К Дому решили идти все вместе, но налегке, оставив вещи в укромной берложке под выворотнем громадной сосны. Проверили оружие, приготовили луки. Шык, покопавшись в своей котомке, вытащил сухой мышиный хвостик, трижды обмахнул им всех и произнес отводящее чужой глаз заклятие. Теперь если кто и заметит издали путников, то за людей не сочтет — то ли деревьями, то ли корягами, то ли столбами покажуться они ему.

День выдался ветренный, слегка похолодало. Шумел лес, деревья роняли обломки сухих веток, с сосен летела отмершая хвоя, падали шишки. Лес здешний был, как Луня сказал, «разный», и вперемешку росли в нем и березы, и осины, и сосны, и кустовая мелочь вроде дикой малины и колючего шиповника.

Руна предложила попробовать пройти к Дому подземной тропой, той самой, по которой в страшную ночь изгнания Старый Корч увел семью от верной гибели в лес. Но Шык, поразмыслив, решил — по верху надо идти, под землей если в засаду угодишь — все, считай, пропали, а на заросшей кустарником и редкими березками плосковине, что тянулась от леса до самых стен Дома, можно было и спрятаться, и бой принять.

Пошли. Дом появился не сразу — сперва пришлось долго пробираться по разнотравью, обходить цветущие кусты калины и корявые дикие яблони, но вот показались высокие серые стены и голые стропила, и Руна невольно охнула.

Дом был разорен и разрушен. Крепкая некогда изгородь повалена, только угловые столбы, сработанные из стволов двуохватных дубов, упрямо торчали в серое не по-весеннему небо, словно идолы или могильные знаки чужого и неведомого народа.

Сбитые воротины лежали в густой траве, и зеленые ящерки грелись на покрытых бурой патиной бронзовых накладах. Колодец посреди двора завален подгнившими бревнами, сарай сожжен до тла, лишь головешки грудой лежали на пепелище. Идолы богов, что стояли во дворе, были повалены и порублены топорами находчиков, каменное корыто-поилец расколото, и серые стены самого Дома, сложенные из дикого камня, закопчены и разрисованы грубыми личинами.

— Да-а… — протянул Шык: — Нагадили хуры, песья их загрызи! А какой Дом был, а! Эх…

Руна, увидав разор, царивший всюду, не выдержала — заплакала, уткнувшись мужу в плечо. Луня, как мог, утешал ее, но и у самого горло сжималось от горечи и злости на поганых разорителей — зачем так то?! Ведь сохранить могли, сами поселиться, на худой конец! Нет, все разрушили, сожгли, изгадили и испакостили, словно не люди они, а нелюди.

Сам Дом устоял, но лишился крыши. Хуры посбивали ставни, изрубили на куски входную дверь, а внутри поломали перила галереи-гульбища, разметали в шепки столы и лавки, проломили полы, разрушили Большой Очаг. Из дыр в полу уже поднялась трава, вьюнки заплели кое-где стены, а в углу одной из стропилин свили гнездо вороны.

Шык, первым переступив порог Дома, нахмурился:

— Гарцы тут летают, весь дух жилой выдули из стен этих. А в подполье, чую, аспиды угнездились, ежели бы мы тропой поземной пошли, как раз на них напоролись бы, их там не меньше двух десятков.

Зугур, держа наготове секиру, поднялся по замусоренным скрипучим ступеням наверх, прошелся по гульбищу, заглянул в гостевые комнаты, удивленно присвистнул и позвал остальных:

— Э-гей! Тут костяк чей-то, людской вроде. Давно убит, плоти не осталось. Но не пойму я — что за человек, откуда?

Путники следом за вагасом поднялись на гульбище, подошли к Зугуру, стоящему на пороге одной из комнат. Когда-то вход в нее был завешен покрывалом, ныне же сохранились лишь бронзовые крючья, вбитые в стену. Внутри комнаты валялись порубленные и обожженые доски, у стены на боку лежала лавка, какие-то грязные тряпки, а от окна скалил зубы на непрошенных гостей человечий череп, увенчивающий груду потемневших костей, лежащих пополам с обрывками одежды.

Шык поднял руку, стойте, мол, тут, сам шагнул вперед, приблизился к костяку и присел возле него, поводя ладонями по сторонам. Потом глухо сказал:

— Подойдите, осторожно только. Тут кое-что интересное есть. И непонятное…

Зугур, присев рядом с волхвом, протянул руку и выволок из-под тряпья недлинный меч с костяной рукоятью, весь бурый и щербатый, словно бы покрытый толстым слоем запекшейся крови. Шык острожно снял с шей мертвяка амулет на кожаном шнурке — круглый каменный кружок с вырезанной головой орла посредине. Зугур тем временем, скривившись от брезгливости, продолжал копаться в остатках одежы давно убитого человека и вскоре положил рядом с мечом наборный войский пояс, ратную руковицу с бронзовыми бляшками, скрученый из двух златых цепочек шнур с застежкой и кожаный сверток, нетяжелый, но плотный.

— Кто ж такой это, дяденька? — спросил Луня, через плечо волхва разглядывая кости. Шык вздохнул:

— Это кто-то из восходных земель, но кто он родом — не пойму. Меч, что Зугур вытащил — железный, омской работы, и цены немалой. Амулет орлиный богу горных ветров посвящен, ему, видать, этот мертвяк и поклонялся. Бог этот, как омы верят, меж вершин их гор носится, насылает на людей беды всякие, но может и благо сделать, засуху победить, туч нагнав, к примеру.

— Так, стало быть, ом это! — сказал Луня: — Оружие омское, амулет тоже.

— Только это. Все остальное чужое, и одежда, и рукавица вот. — Шык встал, внимательно поглядел на пустой череп: — И череп не омский. Этот человек при жизни скорее на джава был похож, или на жителя страны Ор-х-гван. Но и тут все не то — там так не одеваются. А самое главное — не могу понять я, как погиб он, кто убил его. Ни следов чар, ни оружия я не вижу, да и болезнь тоже стороной его обходила — здоровый был муж, годами не старый. Может, яд? Не знаю…

Шык взялся за кожаный сверток, развернул его, и вытащил наружу плотно скрученную в толстый свиток тонко выделанную кожу ягненка, всю сплошь покрытую арскими писменами-глагами.

— А это что такое? — удивился Зугур. Волхв ответил не сразу. Сперва он прочел несколько строк, потом вдруг разволновался, отмотал пару локтей кожи, и наконец торжествующе цокнул языком:

— Они! Это они, Скрижали Великого Веда, на коих запечатлел он все, что знал сам и что слыхал за долгую жизнь свою от других людей, и не только. Хвала силам земным и небесным, что к нам попали они, а не к хурам поганым или иным народам диким. Только вот…

Тут голос волхва осекся и он помрачнел.

— Что «только вот», дяденька? — спросил Луня. Шык тяжело вздохнул:

— Только вот коли случилось так, что Скрижали Ведовы тут оказались, стало быть, точно в живых его нету. Видать, этот муж, чьи кости тут лежат, по Ведову слову спасал скрижали, да настигла его смерть непонятная…

Луня, которого Руна с опаской все потихоньку оттягивала от груды костей, отошел в сторону, и вдруг увидал на полу среди мусора и пыли черные косточки какого-то маленького зверька. Ну косточки и косточки — может, хорек тут крысу схарчил, однако что-то привлекло Лунино внимание. Он присел, обгорелой шепкой откинул в сторону кусок заскорузлой грязной тряпки и вскрикнул, пораженый:

— Ого! Глядите-ка! Вот что за тварь этого чужака убила!

Шык, склонившись над черными маленькими костями, побледнел и сделал из пальцев знак обережный:

— Чур нас от этого, чур! Это кости ашиги, маленького демона из страны джавов. Мала она ростом, но опаснее ашиги нет твари на всем белом свете. Если вызвать ее заклинанием особым и указать на человека, даже пусть тот за множество дней пути находиться будет, помчиться ашига за тем, на кого наговор наложен, догонит в самых далеких далеках и мозг человечий выпьет, через ухо выпьет, а вместе с мозгом и душу сожрет, лишив ее посмертия.

— А потом что, и сама издохнет? — спросил со страхом в голосе Зугур, тревожно озираясь. Шык покачал головой:

— Да нет, тут, видать, так получилось. Гналась ашига за этим бедолагой, догнала, и вышла меж ними битва. У человека меч железный был, такой даже для ашиги страшен. То ли ранил он ее сперва, то ли потом в предсмертном ударе задел, не ведаю того, но только убили они друг друга. О ином хочу сказать — заклинание, что ашигу в погоню отправляет, сложное и мудренное. Даже Великий Вед не владеет им. И есть лишь один человек на свете, который знает, как заставить ашигу повиноваться. Зугур и Луня знают его, это Бжваг, он лури, шаман, могучий маг и мудрец, знающий много. Но зачем сделал он это, и что за человека убила ашига по его приказу? Может быть, когда-нибудь мы это и узнаем. А пока надо бы прикрыть отжившие свое кости, не дело это — лежать им тут просто так, всякой нечисти на потеху. Погрести его в огне мы не сможем — вся округа на костер погребальный сбежиться, а я чую, тварей тут всяких окрест изрядно шатается.

— Может, по-нашему его упокоить, в земле? — спросил Зугур. Шык кивнул:

— Давай, вон Лунька тебе поможет. А мы с Руной посмотрим тут, в Доме, может, сохранилось чего из вещей или из припасов. Соли бы хорошо найти. Руна, где у вас кладовая была?

Зугур и Луня нашли среди мусора и обломков пола в Большой горнице пару широких досок от сломанных столов, на них перенесли кости убитого ашигой неведомого человека во двор, Зугур железным мечом быстро вырыл могилу у дороги, неглубокую и узкую. Прикрыв кости на дне могилы второй доской, вагас быстро засыпал усыпальницу землей, быстро пробормотал какие-то слова на своем языке, воткнул в холмик сырой земли железный меч, но потом, подумав, вытащил его и сунул за пояс, а на могилу положил кожаную рукавицу.

— Все, Луня, пусть спит он покойно и вечно, и не потревожит никто прах его! Пошли.

Они вернулись в Дом, и пошли в задние комнаты, что располагались за Большим очагом, туда, где Шык и Руна осматривали разоренные кладовые Корчей.

— Эй, Луня! — раскрасневшаяся Руня выбежала на звуки шагов, перескочила дыру в полу и подбежала к мужу: — Вот, смотри, мы нашли два медных кувшина для воды, мешок овса, целый кусок горной соли, ножи, ложки, мисы…

— Хорошо, хорошо, ладушка! — Луня чмокнул жену в щеку. Зугур, усмехнувшись, обошел их и крикнул:

— Волхв! Долго вы будете тут ковыряться? Идти надо!

И подождав ответа, пробормотал:

— Не нравиться мне тут что-то…

И только вагас произнес эти слова, как до их слуха донесся дробный перестук копыт. Из дальней кладовой выскочил Шык, весь в пыли, и застыл, увидав лица остальных, потом прислушался и тихо сказал:

— Арпаки. Два десятка.

— Да. Но под седлом только половина. — так же тихо в тон волхву сказал Зугур и махнул рукой: — Быстро наверх, в ту комнату, где мы нашли мертвяка. Только тишком, молчком и острожно!

Они быстро, стараясь не скрипеть ступенями, взобрались на гульбище, проскочили в комнату, и пригнувшись, подобрались к узкому окну. Луня первым выглянул из-за шероховатого камня и увидал вдали мчащихся с закатной стороны по Ходу во весь опор всадников.

Десять конных аров, в полной войской справе, у каждого в поводу заводная лощадь, тюки с поклажей. Судя по виду арпаков, в дороге они были уже не один день. Все ближе и ближе подезжали ары к Дому Корча, и вот уже прередовой придержал коня и махнул рукой остальным, веля заезжать во двор.

— Тут остановятся. — одними губами прошептал Зугур: — Попали мы, как перепелки в степной пожар. И бежать некуда, и на месте сидеть нельзя.

— А может, по подземной тропе уйдем? — тоже шепотом предложил Луня, но Шык покачал головой:

— Аспиды в подполе. С ними такая битва выйдет, что на всю округу шум будет. Может, не надолго они? Тогда отсидимся. Эх, могила-то свежая у ворот, заметят!

Ара по двое въезжали во двор Дома, спешивались, расседлывали и обтирали коней, переговариваясь на своем звучном, рокочущем языке. Зугур, затаив дыхание, долго вслушивался, потом прошептал:

— Ночевать тут будут, во дворе. Старшой велит палатку разбить, коней отвести за Ход, там ручей и трава гуще. Трое с конями будут, остальные здесь. Только б они в Дом не пошли…

Но арский вожак, словно подслушав, отправил двоих воинов в Дом, видать, для проверки. Путники замерли, стараясь даже дышать без шума, и в звенящей тишине пустого Дома стали слышны уверенные шаги и бряцание оружия аров.

Воины, негромко переговариваясь и держа наготове мечи, вошли в Большую горницу, огляделись, а потом двинулись по скрипящим ступеням вверх, на гульбище. Комната, в которой притаились Шык, Зугур, Луня и Руна, была пятой по счету от лестницы. Звуки шагов приближались. Вот ары заглянули в одну дверную проемину, затем в другую, третью, вот подошли к четвертой комнате…

Зугур положил руку на рукоять меча, но Шык показал ему кулак, потом прошептал что-то в сивые усы и помахал растопыренными пальцами левой руки, словно кошка, отряхивающая мокрую лапу. Шаги аров замедлились, воины коротко переговорили, и Луня по тону понял — дальше не пойдут, решили, что нет тут никого.

Однако до тех пор, пока шаги и бряцание оружие не удались, путники не решились даже дух перевести. Наконец, все стихло.

— Хвала… хвала силам благим, пронесло! — прошептал Шык. Зугур усмехнулся:

— Сейчас пронесло, а дальше что? Так и будем тут всю ночь сидеть? А если они и завтра тут остануться? А если целую семидицу простоят? Я чего думаю — ночью надо вдарить по ним, по спящим. Они дозор выставят, но это ладно, дозорного я стрелой сниму. Тех, что в палатке спать будут, тишком в ножи возьмем. Коней они увели, шума не будет. А потом остальных, что с арпаками ушли, можно будет издаля стрелами забросать. Хотя… Ары — это не птицелюди голозадые, они задешево не продадутся, за так не купятся… Ну, что молчишь, волхв? Время-то поджимает!

Шык нахмурился, сказал тихо:

— До Ярова дня четыре семидицы осталось. А нам еще по Черному лесу идти, и путь не близкий, и беды не оберешься. Сидеть и ждать и впрямь нельзя, а то не поспеем мы к Черному утесу до Ярова-то дня. Но и ратиться с десятком аров — гиблое дело, даже если и одолеем их, все одно кого-то потеряем, это если все ладом сложиться. А у нас доперж ладом только нужду справить удавалось, все остальное наперекос выходило. Ладно, до темна недолго, посидим, поразмыслим, потом, как ночь придет, совет держать будем. Быстро только мухи плодятся, да и то в выгребной яме. Давайте, други, думайте, и думайте не про то, как аров одолеть, а как нам отсюда уйти незаметно.

Время ползло медленно, точно гусеница по зеленому листу. Луня, сидя на полу подле Руны, придумывал разные способы покинуть Корчев Дом, но все они были опасными и сулили смерть путникам. Самым простым было бы тишком спуститься вниз, в Большую горницу, и попробовать уйти через заднюю дверь. Но на беду, дверь ту хуры сбивать с петель не стали, и была она закрыта и досками горелыми и другим всяким хламом привалена. Открыть ее без скрипа вряд ли удасться, а любой шум ары услышат. Даже если дозорный далеко будет, все одно. Луня по себе знал, как чутко спиться в походе, любой шорох, любой скрип на ноги поднимает, за оружие хвататься заставляет. Вот если бы чарами…

Между тем стемнело. Небо за окном стало совсем черным и непроглядным. Вечерний ветер, внезапно налетевший с Серединного, принес с собой холодное дыхание гор и разогнал тучи. Вызвездило, да еще выползла на небосвод луна, почти полная, желтая и яркая — воистину, Ночное Солнце!

Шык, пошевелившись, просипел, едва не закашлялвшись:

— Ну, кто чего надумал? Про заднюю дверь сразу забыть надо — переполох поднимем. Есть что другое?

Зугур блеснул в темноте белками глаз, зашептал:

— Если на ту сторону горницы по верху перебраться, можно на ремнях по стене спуститься.

— Не пройдем мы на ту сторону, полы порушены, кругового прохода нет. А если снизу — опять же шум. — ответил Шык: — Тоже не годиться.

— Дядько Шык! — Руна дернула волхва за рукав: — Вот говорил ты аспиды в подполе сидят. А что за аспиды такие?

Шык чуть слышно вздохнул:

— Нечисть. Обличием на змея похожа, только черны аспиды, словно вода в торфяном болоте, потому и горючий камень, что невеличники добывают, аспид-камнем роды зовут. Две башки у аспида, и обе с телячью голову величиной. Слюна его ядовита, на хвосте шип, тоже с ядом. Крылья есть малые, но летает аспид низко и не далеко. Стрелой иль чем другим аспида одолеть нельзя, только огнем сжечь его можно, огня он боится и бежит от него. Потому и прячется аспид в местах темных да укромных. Там он человека поджидает, там и жалит его, а потом сердце выгрызает и кровь высасывает. А зачем ты пытаешь меня, а?

— Знаю я таких тварей. — не отвечая на вопрос Шыка, сказала Руна: — У гремов они «кол» зовуться, живут в странах полночных, у Снежной Старухи Коук-ка в псах сторжевых служат. Пуще всего любят они, дядько, не кровь человечью и не плоть, а лед холодный, потому как и впрямь огоня и тепла бояться. Если учуют колы по весне где-нибудь в ущелье снег нестаявший или глыбу ледяную, со всей округи слетаются и сползаются они туда и тела свои холодят, нежатся.

— Про то не знал я! — удивился Шык: — Но не пойму я, девка, к чему ты клонишь?

Руна нетерпеливо зашептала, едва сдерживая голос:

— Вот кабы выманить аспидов из подполья да на аров натравить, а? Льдом, снегом выманить, они его издалека учуять смогут, и сразу поползут, к холоду поползут.

— Шык, а она дело говорит! — обрадовался Зугур: — Пока ары с аспидами рубиться будут, мы уйдем под шумок, через заднюю дверь и уйдем! Ведь ты кусок льда сотворить сможешь, а?

Шык молчал, думая. Медленно, неспешно вполз в узкое окно желтый лик луны, осветив лица путников, и Луня заметил, что волхв хмуриться. Наконец, Шык заговорил:

— То, о чем говорите, Черному волхву под стать. Нечисть на людей гнать — самое настоящее Черное чародейство. Пусть даже люди те — враги, но мир так устроен, что нельзя волхву, колдуну или магу злыми чарами себе помогать, Злом Добра не сотворишь!

— Мир так устроен… — проворчал Зугур: — А коли выхода другого нету? Чего делать? Да и что тебе, трудно кусок льда во двор закинуть? Какие это Злые чары, самое Доброе-Раздоброе это волшебство, может, жарко тебе, вот ты лед и творишь. Иль не сможешь ты?

Шык вздохнул:

— Не понимаешь ты, о Зугур из Зеленого коша. Лед-то я сотворить могу, это чародейство не тяжкое. Но вот если я нечисть себе в подмогу призову, то это уже Черным волховством считаеться будет, и мне за это расплатиться придется, тяжко расплатиться, скорее всего, жизнею своей. Понимаешь?

— Ну так бы и сказал, что боязно тебе! — разачаровано проговорил Зугур и отвернулся. Шык досадливо цмыкнул, заговорил нетерпеливо и быстро:

— Да не боюсь я, пожил уже, помру спокойно. Только вот может так статься, что смерть меня ранее найдет, чем мы долг наш сполнить сумеем тогда что? Одни-то вы в Черном лесу и дня не протянете, смекаешь? С аспидами — это самый последний случай, другие пути искать надо!

Все надолго замолчали. В тишине слышно было, как переговариваются в палатке укладывающиеся на ночлег ары. Вот старшой окликнул дозорного, то отозвался откуда-то сбоку, от разрушенной ограды, а потом стало вновь тихо. Первым не выдержал Зугур:

— Волхв! А если морок какой на аров наслать? Или отвлечь их, громом шарахнуть? Пока будут они полошиться, успеем уйти, а там — ищи ветра! Давай, Шык, ты же мудрый, давай!

И вдруг Луня, который все время сидел молчком, понял, что надо делать. Это ж просто, как яйцо гусиное! Не им уходить надо, а аров уйти заставить. Напугать, заморочить, так, чтоб поджилки застряслись даже у бывалых воинов. Главное — чтобы со двора ары ушли, а там уж и путникам улизнуть удасться.

— Дяденька, слышь? Вот чего я придумал… — зашептал Луня, склонившись к волхву…

Арский дозорный, немолодой уже и опытный воин, с кривым шрамом на лбу, в полной войской справе, в бронзовой броне, тускло сверкающей в лунном свете, в шлеме, со щитом, мечом и короткой пикой, тихо и не спеша прохаживался вкруг порушенных изгородей Корчева Дома, и густая тень его плыла по серым доскам и чуть шелестящей траве, причудливо изгибаясь.

Вдруг дозорному почудилось, что тень его чуть удлиннилась и сама собой поползла в сторону. Ар оторопело пригляделся — нет, вроде нормально все. На всякий случай начертав в ночном воздухе обережный знак, дозорный продолжил свой обход, но через полсотни шагов вновь бросил взгляд на тень, так, на всякий случай.

Посмотрел — и обмер! Там, где только что лежала его знакомая, проведшая с ним всю жизнь тень, ничего не было. Ар волчком крутнулся на месте, огляделся — нет тени! Он даже попытался заглянуть себе за спину, может, все же померещилось? Нет, не померещилось. Тень исчезла, и перепуганный воин со всех ног бросился к палатке, где спали остальные ары, на ходу проверяя — не появилась ли?

С трудом смог он объяснить разбуженным, что случилось. Те, сперва похватавшись за оружие, выскочили из палатки, озираясь, но все было тихо и спокойно, вот только дозорный, чуть не плача, умолял другов поглядеть может, спятил он? Есть у него тень или нет?

Поглядели. Тени не было. Мало того, и у всех остальных тени тоже пропали, и напрасно начальник небольшого отряда, уже успевший забраться назад в палатку, разорялся оттуда на своих воинов, уверяя, что с вечера они перебрали хмельного меда. Наконец и он выбрался под лунный свет, злой и недовольный. Глянул — и аж попятился! И у него тень словно корова языком слизнула…

Но он не был бы старшим над дюжем, если б не мог быстро и четко решать, чего делать, а чего нет. Отправив двоих за лошадьми, так, на всякий случай, арский набольший велел распалить большой костер из валявшихся вокруг досок, и занять круговую оборону. Ну, а заодно поглядеть — может, появятся тени? А нет, так может тут, в этом разоренном месте, так и должно быть?

Но едва разожгли огонь, и мятущееся на ветру пламя осветило серую громаду полуразрушенного Дома, сгустив темень в пустых провалах двери и окон, как под заунывный вой выплыли из тьмы ровной цепочкой сгорбленные белесые человеческие фигуры, и волосы зашевелились у аров под шлемами, ибо признали они в призрачных образах самого Старого Корча, Хозяина Дома на Великом Ходу, и всю семью его, сгинувшую незнамо где и вряд ли ныне живую.

Арский дюжный мог бы, не моргнув глазом, вступить в бой хоть с сотней врагов, и воины его, проверенные и испытанные в походах и против диких жителей Заобурья, и против неистовых гремов, и против ярых в сече родов, не дрогнули бы, не испугались, но против призраков, против духов мечом воевать нельзя, и ары знали это.

Дюжный приказал отходить, и долго пятились его воины, выставив пики и прикрываясь щитами, пока не покинули двор заколдованного Дома, и ночная мгла не поглотила их.

Шык, довольно потирая руки, дунул на ярко полыхавший перед домом костер, пригасив его пламя, потом прислушался. В тишине хорошо были слышны по ту сторону Хода топот пригнанных с ночного отдыха арпаков и прозвучавший приказ дюжного: «Уходить к горам!». Ары вскочили в седла, и погоняя коней так, словно за ними гнались сотни снежных демонов, учались по Ходу на восход. Вскоре все стихло…

Смолк заунывный вой, растаяли в ночи призрачные фигуры. Костер быстро погас, и лишь тускло тлевшие уголья напоминали теперь о арском стане. Путники, все же сторожаясь и оглядываясь, спустились во двор, обошли Дом и ушли в ночь — надо было вернуться в лес за поклажей, а потом спешно идти на закат, переходить Великий Ход и идти к Черному Лесу, пока еще какая-нибудь напасть не задержала их.